Кровь среди лета Ларссон Оса

~~~

Скоро три месяца, как его жену нашли убитой. Эрик Нильссон вышел из своей «шкоды» возле дома священника. Стояла теплая погода, хотя сентябрь давно уже вступил в свои права. На ярко-синем небе ни облачка. Солнечные лучи походили на тоненькие сверкающие лезвия.

Он заезжал на работу. Приятно было встретиться с коллегами, они его вторая семья. Скоро он вернется к ним и тогда обо всем забудет.

Эрик посмотрел на цветочные горшки, выстроившиеся в ряд на лестнице и подоконниках. Цветы засыхали, и он подумал, что надо бы ими заняться. А то не успеешь оглянуться — и они станут хрупкими от мороза, а горшки полопаются.

По дороге домой Эрик заезжал в магазин и сейчас с полными сумками в руках локтем пытался открыть дверь.

— Мильдред! — позвал он, войдя в прихожую.

И остановился, вслушиваясь в тишину. Двести восемьдесят квадратных метров тишины. Вселенная замерла, и дом походил на космический корабль, несущийся в ее холодном пространстве. Эрик слышал, как скрипит земной шар, поворачиваясь вокруг своей оси. Зачем он позвал ее?

Когда Мильдред была жива, Эрик всегда знал, дома она или нет, стоило ему только переступить порог дома. В этом нет ничего удивительного, полагал он: грудные дети ощущают присутствие матери, даже если она находится в другой комнате. Он не утратил этой способности, даже став взрослым. Это неподконтрольно сознанию, что-то вроде интуиции или шестого чувства.

И теперь ему иногда казалось, что Мильдред находится где-то рядом, в соседней комнате.

Эрик поставил сумки на пол, и его окружила тишина.

«Мильдред», — мысленно позвал он.

В этот момент раздался звонок в дверь.

Это оказалась женщина в длинном плаще, облегающем фигуру, и сапогах на высоких каблуках. Он сразу понял, что она не местная. Появись она здесь в одном нижнем белье, она смотрелась бы не более странно. Женщина сняла перчатку с правой руки и поздоровалась. Ее звали Ребекка Мартинссон.

— Входите, — пригласил Эрик, пригладив рукой волосы и бороду.

— Спасибо, это лишнее. Я только…

— Входите, — повторил он и пошел вперед.

Он попросил Ребекку не снимать обувь и пригласил сесть на кухне. Эрик поддерживал здесь порядок, продолжал готовить и убираться, как и при жизни Мильдред. Вот только не решался тронуть ее вещи. Ее красный свитер по-прежнему лежал на кухонном диване, почта и бумаги были разбросаны на письменном столе.

— Ну? — ласково обратился он к гостье.

Он научился быть приветливым и доброжелательным с женщинами. Скольких повидал он за этим самым столом! Многие держали на коленях малышей, или их дети стояли рядом, вцепившись в мамин рукав. Одни бежали от мужей, другие от самих себя, не в силах вынести одиночество в какой-нибудь однокомнатной квартире в поселке Ломболо. Такие выходили на мороз и курили сигарету за сигаретой.

— Я здесь по поручению работодателя вашей жены, — начала Ребекка Мартинссон.

Эрик Нильссон, собравшийся как будто сесть или предложить гостье чашечку кофе, так и застыл посреди комнаты. Он молчал, поэтому Ребекка продолжила:

— У меня к вам два дела. Во-первых, мне нужны ключи от сейфа Мильдред в консистории. Второе касается вашего переезда.

Эрик повернулся к окну. Ребекка спокойно объясняла ему, что дом священника — служебная жилплощадь и что церковь поможет ему найти новую квартиру и нанять грузчиков.

Он сжал губы и дышал тяжело, со свистом. Потом посмотрел на Ребекку с отвращением, и она наткнулась взглядом в стол.

— Какого черта? — наконец сказал он. — Почему сейчас, когда мне так плохо? Или это жене Стефана Викстрёма так не терпится? Ей давно не давало покоя, что у Мильдред такой большой дом.

— Я… я не знаю. Я…

Он ударил ладонью по столу.

— Я потерял все.

Эрик помахал в воздухе сжатым кулаком. Этот жест означал, по-видимому, что он собрал все свои силы, чтобы сохранить самообладание.

— Подождите, — сказал он гостье и исчез за дверью.

Ребекка слышала, как он поднимается по лестнице.

Спустя несколько минут Эрик появился снова и бросил перед ней на стол связку ключей, словно пакет с собачьим кормом.

— Все?

— Переезд, — напомнила Ребекка, глядя ему в глаза.

— Интересно, как чувствует себя человек, заявляющийся в чужой дом с подобным поручением, да еще в такой шикарной одежде? — спросил Эрик.

Она вскочила. Что-то изменилось в ее лице, словно какая-то тень пробежала. Эрик много раз видел такое здесь, в доме Мильдред, и понимал, что это значит: скрытую боль. Ответ он прочитал в ее глазах так же ясно, будто она произнесла его вслух: «Как шлюха».

Негнущимися пальцами Ребекка подобрала со стола перчатки. Она двигалась медленно, словно пересчитывала их. Одна, вторая… Потом взяла со стола ключи.

Эрик Нильссон тяжело вздохнул и провел ладонью по лицу.

— Простите, — сказал он. — Мильдред за такое отвесила бы мне подзатыльник. Какой сегодня день?

Не успела Ребекка ответить, как он продолжил:

— Дайте мне неделю. Потом меня здесь не будет.

Она кивнула. Провожая Ребекку до дверей, Эрик как будто все время хотел ей что-то сказать. Может, думал о том, стоит ли предлагать кофе, понимая, что ситуация для этого сложилась не совсем подходящая.

— Неделю! — крикнул он гостье в спину, словно это могло ее утешить.

Ребекка побрела через двор. Ее ноги, обутые в сапоги на каблуках, твердо ступали по земле, но ей казалось, что она ковыляет, как старуха.

«Я пустое место, — думала она. — У меня нет ни собственного мнения, ни воли. Я делаю то, о чем меня попросят. Конечно, ведь мои коллеги в бюро — единственное, что у меня осталось. Я убеждаю себя в том, что мне тяжело к ним возвращаться. На самом деле мне гораздо труднее без них. И я готова на все, почти на все, ради того, чтобы не потерять эту работу».

Ребекка посмотрела на прибитый к воротам почтовый ящик и тут заметила красный «форд эскорт», въезжающий во двор по гравийной дорожке.

Когда машина остановилась, Ребекка вздрогнула, словно по ее телу пробежал электрический разряд. Из автомобиля вышла инспектор криминальной полиции Анна-Мария Мелла. Они познакомились, когда Ребекка выступала в качестве адвоката Санны Страндгорд. Это Анна-Мария и ее коллега Свен-Эрик Стольнакке спасли ей жизнь той ночью.

Тогда Анна-Мария была беременна и походила на куб на ножках. Теперь она заметно постройнела, хотя оставалась такой же широкоплечей и крепкой на вид, несмотря на небольшой рост. На спине лежала все та же толстая коса. Белые ровные зубы были хорошо заметны на загорелом, немного вытянутом лице. Пони-полицейский.

— Здравствуйте! — приветствовала Ребекку Анна-Мария и замолчала, вопросительно глядя на нее.

— Я… — начала Ребекка, собираясь с мыслями. — Я встречалась с местными священниками в качестве представителя нашего бюро… и вот возникло одно дело… и поскольку я все равно оказалась здесь…

Она оборвала предложение и кивнула в сторону дома.

— Это имеет какое-нибудь отношение… — попыталась спросить Анна-Мария.

Но Ребекка перебила ее.

— Нет, я даже ничего не знала об этом… А кто родился? — Ребекка смущенно улыбнулась.

— Мальчик. Не успела я выйти из декретного отпуска, как меня привлекли к работе.

Ребекка кивнула, а потом посмотрела в безоблачное небо. Связка ключей оттягивала карман.

«Что со мной? — спрашивала себя Ребекка. — Я не больна. Я совершенно здорова. Только голова немного не в порядке и делать ничего не хочется. И говорить тоже. Мне нечего ей сказать».

— Все-таки странная штука — жизнь, — продолжала Анна-Мария. — Сначала Виктор Страндгорд, потом Мильдред Нильссон.

Ребекка снова кивнула, и Анна-Мария улыбнулась. Казалось, молчание Ребекки до сих пор не было ей в тягость, но сейчас она ждала ответа.

— Что вы обо всем этом думаете? — наконец выдавила из себя Ребекка. — Может, какой-нибудь псих, собиравший вырезки из газет со статьями об убийстве Виктора, сам решил наконец сделать что-нибудь в этом духе?

— Не исключено.

Анна-Мария смотрела на сосну. Ей послышался шорох, вероятно, где-то на дереве прыгала белка. Однако зверька нигде не было видно. Он мог спрятаться по другую сторону ствола или в кроне и теперь щелкал там шишками и шелестел ветками.

Вполне возможно, что какого-нибудь психа вдохновило убийство Виктора Страндгорда. Но преступник и Мильдред как будто знали друг друга. Он правильно рассчитал время, когда у нее закончится служба и она выйдет на берег к своей лодке. И она не сопротивлялась. Но зачем он повесил ее? Совсем как в Средние века, когда головы казненных насаживали на колья, чтоб другим неповадно было.

— Как поживаете? — спросила Анна-Мария.

Ребекка ответила, что все хорошо. Конечно, первое время ей приходилось тяжело, но ей помогли.

— Отлично! — ответила Анна-Мария.

Она смотрела на Ребекку и думала о том, каково ей пришлось той ночью, когда полицейские нашли ее в избушке в Йиека-ярви. Сама Анна-Мария туда не поехала: у нее как раз начались схватки. Но ночами ей часто снился мчавшийся во мраке сквозь метель снегоход, на котором лежала истекающая кровью Ребекка. Его вела Анна-Мария, которая постоянно боялась во что-нибудь врезаться и поэтому ехала очень быстро. А потом машина вдруг останавливалась. Двигатель громко тарахтел, но не мог сдвинуть ее с места. И тут Анна-Мария просыпалась и смотрела на Густава, спавшего между нею и Робертом. Мальчик лежал на спине, широко раскинув руки, как обычно спят маленькие дети. Он был в полной безопасности. «У нас все хорошо», — успокаивала себя Анна-Мария.

«Однако не так уж все хорошо», — думала она сейчас.

— И уже возвращаетесь в Стокгольм? — спросила она Ребекку.

— Нет, решила взять небольшой отпуск.

— Вы живете в бабушкином доме в Курравааре?

— Нет-нет. Нашла комнату здесь, в поселке.

— И не были в Курравааре?

— Нет.

Анна-Мария вопросительно посмотрела на Ребекку.

— Может, хотите, чтобы я составила вам компанию?

Ребекка поблагодарила и отказалась. Она объяснила Анне-Марии, что до сих пор у нее просто не было времени заехать в бабушкин дом.

— Вы спасли тех детей, — сказала Анна-Мария, когда они прощались.

Ребекка кивнула. «Хотя это мало меня утешает», — подумала она.

— Что сталось с ними? — спросила она Анну-Марию. — Я заявила в социальную службу, что с ними жестоко обращались.

— То расследование так и закончилось ничем. Семья переехала в город.

Ребекка вспомнила девочек, Сару и Лову, прокашлялась и постаралась сосредоточиться на чем-нибудь другом.

— Это оказалось слишком дорого для коммуны, — продолжала Анна-Мария. — Расследование стоит денег, а взять детей под опеку — больших денег. Передать дело в высшие инстанции тоже дорого. В интересах детей было бы перевести весь этот аппарат в ведение государства, но коммуне выгодно как можно скорее избавиться от проблемы. И вот получается, что я вывожу детей из зоны военных действий общей площадью пятьдесят два квадратных метра, а потом коммуна покупает этой семье жилье в Эркелльюнге. Черт знает что!

Инспектор Мелла замолчала. Казалось, весь этот монолог она произнесла только затем, чтоб хоть немного отвлечь Ребекку от тяжелых воспоминаний.

Когда Ребекка направлялась в сторону кафе на окраине поселка, Анна-Мария долго глядела ей вслед. Внезапно ей захотелось увидеть своих детей. Роберт остался дома с Густавом. Анна-Мария представила себе голову малыша, покрытую мягкими волосками, маленькие, но сильные руки, обнимающие ее за шею.

Она вздохнула и распрямила спину. Солнце играло в пожелтевшей осенней траве. По другую сторону дороги в сосняке по-прежнему резвились белки. Анна-Мария улыбнулась. Никогда еще она не заезжала так далеко. Сейчас ей предстоял разговор с Эриком Нильссоном, мужем Мильдред; потом дорога домой.

А Ребекка Мартинссон тем временем подходила к своему летнему домику. За ее спиной шелестели деревья. «Иди ко мне, — шептал лес. — Углубись в мои владения, им нет конца».

Она представила себе изящные сосны цвета меди и ели, чьи стволы, облепленные черными лишайниками, выглядят будто обожженные. Ребекке послышалось, как стучит по дереву дятел; как скрипит под ногами мох; как шумит в кронах ветер, словно водопад. Она вспомнила, как трещат ветки на звериных тропах, усыпанных мягкой хвоей.

Ребекка все шла и шла. Поначалу мысли в голове напоминали клубок пряжи. Ветки царапали ей лицо, касались волос и постепенно, одну за другой, выдергивали из клубка ниточки, которые застревали на деревьях или уносились ветром. И так голова опустела.

Она вдыхала болотные запахи, ее ноги вязли во мху, а тело стало липким от пота. Вперед, к горному склону! Туда, где дует свежий ветер, где карабкаются по склону огненно-красные кусты карликовой березы. Опуститься на землю и залечь в ожидании снега.

Внезапно она вспомнила, как в детстве хотела уехать куда-нибудь далеко, например в Индию. Над головой парил горный канюк. Она представляла себя странствующей с рюкзаком за плечами и ночевки под открытым небом. Бабушкина собака Юсси всегда была рядом. Иногда они вместе путешествовали в каноэ.

Когда-то давно Ребекка стояла здесь рядом с отцом и показывала рукой вдаль. «А если я приду туда, где я окажусь?» «В Чьольме», — отвечал отец. Или — «в Латтелуокте», «на другом берегу Раутас-эльв». Эти названия звучали как стихи.

Ребекка должна была остаться, она хотела их видеть. Она уже плохо представляла себе папино лицо. И все потому, что слишком часто разглядывала его фотографии, которые вытеснили из памяти реального человека. Зато она хорошо помнила его рубашку. Хлопчатобумажную, но мягкую, как шелк, после многочисленных стирок. Белый фон, черно-красная клетка. На поясе у отца висел нож в блестящем кожаном чехле. Костяную рукоятку украшал узор. Самой Ребекке было тогда не больше семи, это она помнила точно. Она носила синтетическую синюю шапку машинной вязки с узором из белых снежинок и крепкие сапоги.

У нее тоже был нож, поменьше. Скорее так, для вида. Однако Ребекка нашла ему применение: вырезала из дерева фигурки, совсем как Эмиль из Лённеберги.[16] И все-таки нож был слишком маленький, поэтому обычно она пользовалась отцовским. Им удобнее было расщеплять палочки, вытачивать прутики для барбекю или вырезать фигурки, которые у нее никак не выходили.

Ребекка посмотрела на свои сапоги на высоких каблуках от «Лагерсонс».[17]

«Прости, — мысленно ответила она лесу, — но сегодня я не в форме».

Мике Кивиниеми протирал тряпкой барную стойку. Четыре часа дня, четверг. Их ночная гостья Ребекка Мартинссон сидела за столиком у окна и смотрела на реку. Она была единственной женщиной, проживающей сейчас в гостинице. Ребекка пообедала кусочком лосятины с грибами и картофельным пюре и сейчас пила красное вино из бокала, не замечая взглядов, которые бросала в ее сторону молодежь.

Сегодня юные гости появились здесь первыми. А по субботам они приходят уже часа в три, чтобы пообедать, выпить пива и скоротать оставшиеся несколько часов до вечера, когда по телевизору начнется что-нибудь интересное. Как обычно, Мальте Алаярви болтал с Мимми. Он любит это делать. А позже подтянется и остальная банда, чтобы пить и смотреть спортивные программы. Из взрослых мужчин к Мике ходят в основном холостяки. Хотя иногда появляются и пары. Женщины из «Магдалины» тоже заглядывают сюда. Частенько и персонал туристической базы в Юккас-ярви переправляется на лодках через реку, чтобы перекусить здесь и почесать языком.

— И что сегодня на обед? — спросил Мальте, тыча пальцем в меню. — Гно…

— Гноччи, — ответила Мимми. — Это такие маленькие клецки. Гноччи с томатной пастой и сыром моцарелла. К ним ты можешь взять жареное мясо или цыпленка.

Она встала рядом с Мальте и демонстративно достала из кармана передника блокнот для записи заказов. «Как будто ей это нужно, — подумал Мике. — Она может принять заказы у двенадцати человек без всяких записей. Совершенно невероятно!»

Он посмотрел на Мимми. Сравнение с Ребеккой Мартинссон было в пользу его напарницы. Ее мама Лиза тоже была прыщавой в юности, об этом вспоминали старики. Но она красива до сих пор, несмотря на то что пренебрегает косметикой, ужасно одевается и сама стрижет себе волосы. Ночью, отцовскими ножницами, как рассказывала Мимми.

В отличие от Лизы, которая борется со своей красотой всеми доступными ей средствами, Мимми о своей заботится. Передник плотно облегает ее бедра. На голове аккуратно подвязанная бандана, из-под которой вьются крашенные в полоску волосы. Грудь обтягивает черная блузка с глубоким декольте, в котором видна кружевная отделка бюстгальтера, красная, черная или фиолетовая, когда Мимми наклоняется протереть стол. Из-под низкой талии джинсов видна татуировка в виде ящерицы в самом низу спины справа.

Мике помнит, как они познакомились. Однажды Мимми заглянула в кафе со своей мамой и предложила поработать у него один вечер. Посетителей ожидалось много, и Мике искал помощника. Собственно, вся эта идея с кафе изначально принадлежала его брату, который быстро к ней охладел, предоставив Мике возможность выкручиваться самому. Мимми должна была готовить закуски и накрывать столы. Слух о ней в тот же вечер разнесся по всему поселку. Завсегдатаи кафе стояли здесь, посреди зала, и обзванивали своих приятелей. Парни со всего поселка шли сюда, чтобы только взглянуть на нее.

И Мимми осталась. Ненадолго, как сказала она Мике. Когда же он попросил ее определиться точнее, потому что ему тоже надо было строить планы на будущее, она небрежно махнула рукой:

— В таком случае можешь на меня не рассчитывать.

Позже, когда они лежали рядом в постели, он опять задал ей тот же вопрос: как долго она у него еще пробудет?

— Пока не подвернется лучший вариант, — ответила Мимми, улыбаясь.

Мике ей не пара, это Мимми сразу дала ему понять. У него и у самого были подруги помимо нее, время от времени он жил то с одной, то с другой. Он понимал, что означают эти ее слова: «Ты замечательный парень, но… Не связывай меня. Я не люблю тебя, просто сейчас ты мне подходишь».

С ее появлением все в кафе изменилось. Начиная с того, что Мике избавился от брата, который не помогал ему ни в работе, ни деньгами, а только пил за его счет с приятелями — никчемными типами, среди которых был королем, пока платил.

— Выбирай, — сказала Мимми его брату. — Или мы уходим и ты выкручиваешься сам, или всем занимается Мике, а ты оставляешь его в покое.

И брат все подписал. Он сидел напротив с красными глазами и в несвежей рубашке, распространявшей запах пота. Голос у него был хриплый, как у алкоголика.

— Но вывеска моя, — сказал он, резким движением отодвигая от себя бумаги. — У меня в голове еще масса идей. — С этим словами он хлопнул себя по лбу.

— Ты можешь забрать свою вывеску, когда захочешь, — ответил Мике и мысленно добавил: «Поскорей бы».

Он вспомнил, как брат нашел эту вывеску в Интернете. Белые неоновые буквы на красном фоне. «Last stop dinner» — так пишут в Соединенных Штатах, но здесь она выглядела бы смешно. У Мике на этот счет были свои планы. «У Мимми» — чем не вывеска для его заведения? Однако девушка об этом и слышать не хотела, поэтому пока название оставалось прежним: «Кафе-бар Мике».

— Зачем вы готовите такие странные блюда? — спрашивал Мальте, удрученно тыча пальцем в меню.

— Но в них нет ничего странного, — отвечала Мимми. — Они похожи на клецки, только поменьше.

— Клецки с помидорами — разве это не странно? Нет, давай что-нибудь из морозилки, например лазанью.

Мимми исчезла на кухне.

— И никаких салатов, ты слышишь? — крикнул он ей вдогонку. — Я не кролик.

Мике повернулся к Ребекке Мартинссон:

— Останетесь еще на одну ночь?

— Да.

«Что мне делать? — мысленно спрашивала себя она. — Куда податься? Кто меня здесь помнит?»

— Вы знали убитую женщину-священника? — спросила Ребекка у Мике. — Какой она была?

— Она мне нравилась, — отвечал бармен. — Она и Мимми — лучшее, что я видел в этом поселке и в этом заведении. Когда я начинал, ко мне ходили только одинокие холостяки от восемнадцати до восьмидесяти трех лет. После ее переезда стали появляться и женщины. Мильдред изменила нашу жизнь.

— То есть священник уговаривала женщин ходить в бар?

Мике засмеялся.

— Только для того, чтобы поесть! Да, она была такая. Она считала, что время от времени женщинам надо отдыхать от кухни и появляться на людях. Можно и со своими мужьями, когда лень готовить. Обстановка в кафе совершенно изменилась. Раньше здесь сидели одни мужчины и ржали как жеребцы.

— Но мы этого не делали! — возмутился Мальте Алаярви, краем уха подслушивавший их разговор.

— Ты это делал и занимаешься этим до сих пор, — отвечал ему Мике. — Сидишь возле окошка, смотришь на реку и ржешь над Ингве Бергквистом[18] или над местными…

— Да, но этот Ингве…

— Ты ржешь над правительством, глядя в меню и в телевизор, когда там идет что-нибудь веселое…

— Там масса развлекательных программ!

— Поэтому ты и ржешь постоянно.

— А насчет Ингве Бергквиста я говорил одно, — продолжал Мальте. — Чертов мошенник! Он продаст что угодно, стоит ему только обозвать это словом «арктический». «Арктические ездовые собаки», «Арктическое сафари»… И японцы готовы заплатить лишние две сотни за удовольствие пожить в настоящей арктической развалюхе.

— Ну, что я вам говорил? — повернулся к Ребекке Мике.

Внезапно его лицо приняло серьезное выражение.

— А зачем это вам? — спросил он. — Вы журналист?

— Нет-нет, мне просто интересно, — ответила Ребекка. — Она ведь жила здесь и потом… Нет, просто я работаю на того адвоката, с которым вчера обедала, — спешно поправилась она.

— Носите за ним сумку и заказываете ему билеты на самолет?

— Что-то вроде того…

Ребекка Мартинссон посмотрела на часы. Она одновременно и боялась, и хотела, чтобы Анна-Мария Мелла вдруг появилась перед ней и, ругаясь на чем свет стоит, потребовала ключи от сейфа Мильдред. Хотя, возможно, Эрик Нильссон так ничего и не сказал о них полиции или просто не знал, что это за ключи. Все это очень не нравилось Ребекке. Она взглянула в окно, за которым уже темнело. Снаружи послышался звук автомобиля, выехавшего на присыпанную гравием площадку возле кафе.

В сумке зазвонил мобильный телефон. На дисплее высветился номер адвокатского бюро. «Монс», — подумала Ребекка, выбегая на лестницу.

Но это оказалась Мария Тоб.

— Как дела? — спросила она.

— Не знаю, — ответила Ребекка.

— Я говорила с Торстеном. Он сказал, что священники, во всяком случае, у вас на крючке.

— Мм…

— И что ты осталась там улаживать какие-то свои дела.

Ребекка молчала.

— Ты была в доме своей бабушки? Забыла, как это место называется…

— Курраваара. Нет.

— Там что, совсем плохо?

— Нет, там все в порядке.

— Тогда почему ты туда не съездила?

— Просто не успела, — ответила Ребекка. — Я должна была помочь клиенту разобраться с одним грязным делом.

— Не виляй хвостом, милая. Что за дела? — не унималась подруга.

Ребекка рассказала Марии об Эрике Нильссоне и ключах. От усталости она готова была опуститься на ступени лестницы. Мария вздохнула в трубку.

— Черт бы подрал этого Торстена, — посочувствовала она. — Я должна…

— Ты ничего не должна, — перебила ее Ребекка. — Но ведь это ключи от ее сейфа, Мария. А в нем личные вещи убитой Мильдред. И если кто и имеет на них право, то это ее муж. И полиция. Ведь там могут быть письма и… что угодно. У них ведь нет совершенно никаких зацепок.

— Но работодатель Мильдред наверняка предоставил полиции все, что могло представлять интерес, — попыталась успокоить ее Мария Тоб.

— Вполне возможно, — ответила Ребекка, как будто немного смирившись.

Несколько секунд обе молчали. Ребекка разулась и бросила туфли на гравий.

— И что, теперь ты отправишься прямиком в львиное логово? — прервала наконец молчание Мария Тоб. — Ты ведь за этим туда и отправилась, так?

— Да, да…

— Значит, так, Ребекка. — В голосе Марии послышалась решимость. — Я твоя подруга, и я должна сказать тебе все как есть. Тебе следует решиться и съездить наконец в эту, как ее… Курркаваару…

— Курраваару.

— Да. А не сидеть в каком-то богом забытом кабаке на берегу реки. Что ты, собственно, там высиживаешь?

— Я не знаю.

Тоб молчала.

— Все не так просто, — добавила Ребекка.

— Ты думаешь, я тебе поверила? — не унималась Мария. — Я могу приехать и составить тебе компанию.

— Нет, — решительно возразила Ребекка.

— О’кей, мое дело предложить.

— Спасибо, Мария, но я…

— Не стоит благодарности. Теперь мне надо работать, если хочу вернуться домой раньше полуночи. Я еще позвоню. Монс о тебе спрашивал, похоже, он тоже беспокоится. Помни, Ребекка, через что ты прошла. Кто падал с пятого этажа, не боится высоты. Съезди в церковь на какую-нибудь еще службу. Худшее позади. Разве не ты говорила мне еще на Рождество, что семьи Санны и Томаса Сёдерберга переехали в Кируну?

— Но об этом ты ему не рассказывала?

— Кому?

— Монсу. Я не знаю, стоит ли…

— Нет, не рассказывала. Я тебе еще позвоню.

~~~

Эрик Нильссон молча сидел на кухне в доме священника. По другую сторону стола он видел свою мертвую жену. Он едва дышал от страха: малейшее неосторожное движение — и она исчезнет.

Мильдред улыбалась. «Смешной ты, — говорила она мужу. — Ты веришь, что Вселенная бесконечна, что время относительно и ты можешь вернуть прошлое».

Часы на стене остановились. Окна были похожи на черные зеркала. Сколько раз звал он ее за последние три месяца? Разве не хотел он ночью, ложась спать, увидеть ее у своей постели, услышать ее голос в шелесте деревьев за окнами?

«Ты не должен здесь оставаться», — сказала она ему.

Он кивнул. Но все это так сложно! Что делать со всеми этими вещами, мебелью, книгами? С чего начать? При одной мысли о переезде его охватывала такая усталость, что хотелось залечь в постель, пусть даже средь бела дня.

«Оставь это, — продолжала она. — Брось эти тряпки, безделушки. Я никогда не думала ни о чем подобном».

Эрик понимал, что она права. Вся мебель привезена из дома ее родителей. Она единственный ребенок в пасторской семье, ее мать и отец умерли, когда она училась в университете.

Мильдред по-прежнему не жалела своего мужа, и это раздражало его. Она была злой, но не в том смысле, что имела дурные намерения. Мильдред ранила его душу. «Если ты останешься со мной, я буду рада, — говорила она ему при жизни. — Но ты взрослый человек и сам выбираешь свою дорогу».

Он и раньше часто размышлял, так ли уж она права? Как можно быть такой бескомпромиссной? Эрик остался с ней до конца. Разумеется, он выбрал сам. Но разве любовь не предполагает взаимных уступок?

Сейчас она опустила глаза. Эрик не смел думать о детях, потому что тогда она исчезла бы. Как и раньше, ему следовало держать себя в руках. За окнами кухни совсем стемнело.

Это она не хотела детей. Он чувствовал это еще в первые годы супружества, когда лежал рядом с ней в постели. Вечером или ночью, она никогда не выключала лампу. Он замечал по ее лицу, как неприятны ей его ласки. Потом все произошло само собой: она охладела к нему, а он боялся к ней приблизиться. Иногда Эрик не выдерживал, и они ругались. Он жаловался, что Мильдред его не любит, что работа для нее все, что он хочет детей. И она разводила руками: «Что я могу сделать для тебя? Если ты не счастлив, уходи». «Куда? К кому?» — спрашивал он в свою очередь. Но каждый раз буря стихала, жизнь продолжала идти своим чередом, и ему снова становилось хорошо.

Сейчас Мильдред сидела, упершись в стол острыми локтями и в задумчивости постукивая указательным пальцем по лакированной поверхности. Такой она бывала каждый раз, когда в голову ей приходила какая-нибудь идея и она погружалась в свои мысли.

Эрик привык для нее готовить. Когда Мильдред поздно возвращалась с работы, он вынимал из морозилки покрытую пластиковой пленкой тарелку и ставил ее в микроволновку. А потом смотрел, как Мильдред ела. Эрик набирал ей ванну. Ему не нравилась привычка жены накручивать волосы на палец. «Ты полысеешь», — предупреждал он ее.

А теперь Эрик не знал, что ему говорить или делать. Он хотел спросить Мильдред, каково там, откуда она пришла. «Я не знаю, — отвечала она. — Но внутри меня будто сквозняк».

Эрик понимал: не стоит об этом спрашивать. «Но ведь ты здесь, потому что тебе что-то от меня надо», — думал он. И его снова охватил страх, что она исчезнет. Пуфф — и все.

«Помоги мне, — попросил он Мильдред. — Помоги выбраться отсюда».

Она видела, что он злится оттого, что не может справиться сам. Эта скрытая ненависть — вечный спутник несамостоятельности и зависимости. Но она молчала, а потом встала и прижала его голову к своей груди.