Пора, мой друг, пора Аксенов Василий
Она вынула из сумочки сигарету и закурила. Толпа вокруг медленно колыхалась, перемещаясь.
– …я не знаю, может быть, я примитив, но мне понравилось.
– Простите, это уже не тот уровень разговора. Что значит понравилось или не понравилось?
– …слабости очевидны…
– …но и достоинства…
– А кто же спорит?
– Вы сами сказали, что…
– …кассовый успех…
– …что же плохого…
– …очаровательно, очень мило…
– …надоело про молодежь…
– …Калиновская очень хороша…
– …все мы слишком снисходительны…
– …жестокость такого рода…
– …правда характеров…
– …снят только верхний слой…
– Бросьте мудрствовать лукаво!
– В конечном счете не все ли равно?
– Вы видели «Крик»?
– А ты чего молчишь?
– Буфет еще работает?
– Старик, познакомь с Калиновской.
– …стряхнуть пыль с ушей!
– …где уж нам, дуракам, чай пить…
– …мелодию запомнили?
– …ту-ра-ру-ра… Так?
– …молодежь, понимаете, молодежь…
– Я-то читал. А ты-то читал?
– Простите, костюмчик этот не в Париже ли брали?
– В Париже.
– Не в «Самаритэн» ли?
– В «Галери де Лафайет».
– Угу, спасибо.
– …а мы совсем замотались, натуру пропустили, главк рвет и мечет…
– …я вам говорил, дорогой, слушались бы старика…
– …он очень талантлив, очень…
– …этот?
– Этот не очень.
– А тот?
– Это сволочь!
– Тише!
– Я вам говорю, Марцинович сволочь…
– …пора уже о праздниках…
– …шьете что-нибудь?
– Что нового?
– Слава Богу, ничего.
– …я бы иначе…
– …вы бы, конечно…
– …кто это, кто это?
– …вы, старик, еще молоды…
– …молодежь, молодежь…
– А что Боровский?
– Боровский в Индии.
– А Фролов?
– В Бирме.
– А Лунц?
– В Неаполе.
– Кто же будет кино снимать?
– Кина не будет.
– …ха-ха-ха… остроумный черт…
– …иди-ка сюда, иди-ка…
– …дай я тебя поцелую…
– …видали мы таких…
– …друзья, товарищи, братья…
У Тани закружилась голова. Тут как раз ее обнаружили, и снова начались поздравления, поцелуи, ее потащили куда-то – естественно, в ресторан. Нужно было пить шампанское, смеяться, изображать счастливицу. По дороге к ресторану ее ухватила под руку высокая критикесса в новомодном седом парике.
– Уверяю вас, – энергично говорила она, – в ближайшие годы ваш талант заблещет новыми гранями. Мне кажется, что вы не просто красоточка – вы значительная личность. Я уверена. Печаль человеческого сердца вам доступна. Я хотела бы о многом поговорить с вами. Ну, что там хитрить – я предлагаю вам дружбу. Идет?
Пробежал сияющий Павлик, махнул рукой – сюда, друзья, сюда!
Они сдвинули несколько столиков, Кольчугин собрал деньги. Кто выложил трешку, а кто и десятку. Кольчугин надел очки и строго продиктовал официантке заказ.
Сегодня все шумели, всех охватило желание настежь распахнуть души, объясниться друг другу в любви, выяснить все недоразумения и весело пить – мы это заслужили!
Только Тане хотелось остаться одной и уйти в переулки, где начиналось весеннее поскрипывание дверей и ошалелые мальчишки уже заступали на полуночную вахту у ворот.
Бочком, смущаясь, подошли родители.
– Танюша, мы домой. Поздравляем тебя, родная, поздравляем.
Тебя проводят?
– Что пишет Валентин? – тихо спросила мама.
Таня посмотрела на нее.
– Приглашает к себе.
– Поедешь?
– Конечно, поеду.
Мать побледнела и закусила губу.
– Когда? – спросил отец.
– Не знаю.
Родители ушли.
Таня старалась веселиться, не хотелось огорчать товарищей.
Шумный и беспорядочный пир подходил уже к полуночи, смешались салаты и закуски, тосты и объятия, кое-кто стал уже уходить, когда к Тане подошел Олег.
Люди, знакомые с ним по Прибалтике, стали шумно звать его к столу, но он только поклонился довольно церемонно и попросил Таню отойти с ним на несколько минут – ему нужно поговорить с ней.
– Пойдем, – сказала она и быстро прошла через ресторан, через фойе, спустилась в гардероб и взяла свое пальто.
Они вышли на улицу и медленно пошли к площади Восстания.
Гигантский высотный чертог закрывал полнеба. На фасаде его одно за другим гасли окна, образуя неясный темный пунктир. Большая полная луна, словно скатившаяся с роскошного шпиля здания, беспомощно висела поодаль. По Садовому кольцу медленно двигался гигантский междугородный тралер. Все предметы были крупны и отчетливы в эту ночь.
– Что же ты молчишь? – спросила Таня.
– Трудно, – проговорил Олег.
– Как дела-то вообще? – бездушно спросила она.
– Разве тебя это интересует? – сказал он. – Ну, защитил диплом.
– А как твои друзья?
– Какие друзья?
– Как какие? Эдуард, Миша, верные друзья, соратники…
– Не иронизируй. На что мне эти подонки? Я ведь стал старше…
Они свернули на Садовое. На мостовую то и дело выбегали люди, пытающиеся поймать такси. Впереди, обнявшись, шла парочка, спокойно, как в лесу, она шествовала и пела: «На меня надвигается по реке битый лед, на реке навигация, на реке пароход…» Девушка фальшивила.
– «Пароход белый-беленький», – машинально запела Таня, но тут же оборвала песню. – Значит, стал старше, умнее, строже?
– Вот что, – надменно сказал Олег, – давай закончим этот треп. Я хотел тебе сказать… Тогда я унизился перед тобой там, в парке… Ну, считай, что этого не было. Я тебя выбросил из головы.
– Вот и прекрасно, – сказала Таня. – Браво!
– Столько девчонок вокруг, а я унижался перед какой-то дурочкой, – он укоризненно покачал головой.
– Да брось ты! Ведь договорились же, что этого не было.
Ничего у нас с тобой не было.
Она покосилась на него и вдруг заметила, как резко и жестоко изменилось его лицо. Он схватил ее за руку.
– Дурак я, интеллигентик! Зря я возился тогда с тобой.
Сейчас бы ты бегала за мной.
– Сейчас милиционера позову, – тихо сказала Таня.
– Дура! – Он отпустил ее руку. – Прощай!
Через минуту он нагнал ее на такси. Такси ехало вдоль обочины тротуара вровень с Таниными шагами. Олег спустил стекло и высунулся.
– Подвезти?
– Мне здесь два шага.
– Давай по-умному, – сказал Олег, – мы ведь взрослые люди… Зачем ругаться?
– Может быть, ты захочешь предложить мне дружбу?
– любезно осведомилась Таня и свернула в переулок.
Такси взревело и устремилось по диагонали к осевой линии.
Таня сразу забыла про этот разговор. Дом ее был уже рядом, и она побежала, отстукивая каблучками, чуть задыхаясь от ветра и пригибаясь – прошла сквозь строй хихикающих мальчишек, смело – через проходной двор, под долгий свист загулявшего молодца, мимо тенькающих слабыми ночными звуками окон – вышла на тихий свой московский угол, где Валька когда-то провел столько часов, околачиваясь возле ее подъезда.
Дома не спали, ждали ее. Началось обсуждение премьеры. Отец сказал, что фильм подкупил его своей чистотой и благородной идеей. Точно сформулировать идею он не смог. Мама сказала, что воспитательное значение… Затем прочла перечень телефонных звонков за день. Звонили с «Ленфильма», приглашали приехать на пробы, звонили с Киевской студии, звонил корреспондент журнала «Панорама полночи» (Гданьск), кроме того, звонили Толя, Илья, Петя и Люба.
Когда родители уже легли, Таня тихонько вошла в их комнату и потянулась к книжным стеллажам.
– Ты чего, мышь? – пробормотал отец.
– Книгу взять.
– Какую?
– Какую-нибудь. Стихи.
– Блок справа, на третьей полке.
С томиком Блока она вошла к себе, раскрыла и прочла:
О весна без конца и без края, Без конца и без края мечта!
Узнаю тебя, жизнь, принимаю И приветствую звоном щита!
Она сбросила туфли и погасила свет. Ночная комната сразу увеличилась в размерах. Призраки, плоские и объемные, тихо зашелестели, начиная свою беззлобную жизнь. Таня встала на подоконник и просунула голову в форточку, обозревая видимый отсюда мир.
Тяжелый греческий профиль кариатиды скрывал от нее луну.
Нежная грудь кариатиды, заляпанная голубями, серебрилась лунным светом, и серебрился мощный живот. Внизу светился пустой асфальт. По нему, посвистывая, прошел к телефонной будке гуляка, милый и бесхарактерный человек. Был виден кусочек пруда, дымная вода. Плыл замызганный лебедь, дергаясь и выщипывая блох. В темном окне аптеки под маленькой лампой белел колпак дежурного фармацевта. Медленно проехал хлебный фургон.
Таня захлопнула форточку и бросилась на кровать, обхватила голову руками, смиряя гул в голове и гул во всем теле, смиряя свою тоску и радость, вытесняя лица и свет, и голоса, объявляя перерыв, перемирие, антракт, заснула.
Глава 2
В апреле фильм вышел на экраны. Большинство газет расхвалило его, «серьезные» журналы высказались неопределенно, знатоки отзывались иронически, широким массам фильм нравился.
Горяев, автор сценария, вздохнул спокойнее, зимние его дела успешно завершились: картина закончена, сборник рассказов сдан в издательство, новая повесть в молодежном журнале шла под всеми парусами. Он почувствовал полную освобожденность, уловил запах весны и отправился в закусочную «Эльбрус».
В закусочной он встретил Бессарабского, заведующего отделом крупной газеты. Бессарабский был высок, он возвышался над дымящимися горшочками и молодыми людьми, любителями кавказской кухни, и махал рукой Горяеву: иди сюда!
Горяев подошел к нему с неохотой: с Бессарабским надо было целоваться. Есть такие люди, что лезут к тебе целоваться всякий раз, хотя и встречаешься с ними не меньше трех раз в неделю.
Так и в этот день – Бессарабский поцеловал Горяева. Потом все было ничего, после поцелуя с Бессарабским можно было разговаривать, как с нормальным человеком, и Горяев с удовольствием поведал ему о том чувстве полной освобожденности, которое он сейчас испытывал, о том, как хорошо направлять свои стопы туда, куда тебе хочется в данную секунду, и не думать об обязательствах, не суетиться, не впадать в панику.
– А почему бы тебе не съездить в командировку от нашей газеты? – сказал Бессарабский. – Общнись, старик, с народом.
Он назвал новую стройку на большой сибирской реке и сказал, что нужен репортаж с этой стройки, «крепкий писательский репортаж» о земле, о людях – в общем о борьбе, как ты сам понимаешь».
Горяев тут же согласился. Зимнее сидение в Москве успело ему надоесть. Он не мог долго находиться в этом городе, хотя и начинал по нему скучать сразу по прибытии в любое другое место земного шара, будь то внутри страны или за границей.
Они расстались с Бессарабским возле «Эльбруса», договорившись встретиться завтра в редакции для оформления командировки.
Горяев медленно пошел по направлению к Арбату. Он брел спокойно и безмятежно под сильным ветром, полным весенних прихотей и надежд.
День был пасмурный. Качались голые ветви Тверского бульвара. У Никитских ворот, среди торгующих киосков и тележек, на этом уютном московском перекрестке он встретил Таню Калиновскую, героиню своего фильма. При всех своих случайных встречах с ней он вспоминал прошлое лето в маленьком прибалтийском городе, веселые и суматошные дни и неведомо почему грустный отъезд. Кроме того, встречая Таню, он всегда надеялся на какой-то счастливый случай, на неожиданный поворот, на романтическую встряску.
Они пошли вместе дальше к Арбату. Горяев рассказывал Тане о своих делах, о рецензиях на свои книги, об одном критике, который вечно его «долбает», говорил о том, что засиделся в Москве, что послезавтра летит в Сибирь.
Таня гордо шествовала рядом, лицо ее было непроницаемым, в нем чувствовалось вот что: «Не трогай, не приставай, проходи-ка своей дорогой».
– Куда ты летишь? – спросила она.
Он усмехнулся и назвал город, и конечный пункт перелета – Березанский металлургический комбинат.
«Ишь ты, интересуется, – подумал он. – Как будто это название ей что-то говорит. Она об этой стройке и понятия не имеет. В самом деле, что знают московские девушки о крупных сибирских стройках? В лучшем случае слышали краем уха».
Таня остановилась и почему-то уставилась в небо. Несколько секунд она приводила в порядок свои волосы.
– Можно я с тобой поеду? – спросила она.
Горяев засмеялся и похлопал ее по плечу.
– В самом деле, – резко сказала она. – У меня уйма времени и деньги есть, и мне тоже, знаешь, надоело здесь.
Через день они отправились в путь. Отправление было ночью из Внукова. Снова эти прекрасные минуты перед посадкой в огромный самолет, вращенье маленьких огоньков в черном небе, взвешиванье багажа, шутки транзитников, коньяк внизу, в буфете, лимон и по стакану боржоми, а девушке еще и конфетку, пожалуйста.
– Хорошая девушка.
– Не жалуюсь.
– Дорогой, продай плащ. Понимаешь, брату моему очень нужен такой плащ.
– Сочувствую твоему брату.
В полутемном салоне самолета, когда все уже перестали возиться, уселись и пристегнули ремни, Таня сказала Горяеву:
– Пожалуйста, не строй никаких иллюзий. Ты понимаешь меня?
– Понимаю, – ответил он.
– Ну и прекрасно.
Она стала смотреть в окно.
– Больно нужно, – через минуту обиженно произнес Горяев.
Таня продолжала смотреть в окно. Как только самолет оторвался от земли, она откинула спинку кресла, прошептала:
«Буду спать», – и заснула.
«Что ее понесло со мной? – думал Горяев, глядя на ее спящее лицо. – Эх, лучше бы мне поехать в Ригу! В Риге сейчас уютно, и ребята, не сомневаюсь, встретили бы меня весело. Весело было бы и уютно. Что я, Сибири не знаю, что ли?»
Утром они увидели под собой леса, потом реку и пароход на ней, и кое-где белые пятна, одинокие льдины, потом сразу возник хорошо расчерченный пригород, вот уже мелькнули на уровне крыла обшарпанные ели, потом аэродромные постройки – толчок – и самолет дико заревел, тормозя.
Они позавтракали в аэропорту, взяли такси (в очереди на такси Горяеву чуть было не наломали бока) и отправились на речную пристань, откуда, как им сказали, ходили катера в Березань.
Ну, на пристани дела были веселые! Грузился большой пароход, идущий вниз по реке, пассажиры топали сапогами, шумели, таскали мешки и малых детей. Скамейки были все заняты.
Горяев с трудом нашел для Тани место на подоконнике, где и усадил ее. Возле окна прямо на полу, подстелив газетки, полулежала группа мужественных парней, они играли в карты.
Молча они посмотрели на Таню и Горяева, а Таня вынула из сумки книжку и взялась читать ее.
О катерах в район строительства ничего особенного слышно не было. Должны были они пойти, обязательно пойдут, но расписание еще не установилось, и надо было, значит, тихонечко себе ждать и не очень-то вопить.
Горяев выбрался на нос дебаркадера и оттуда стал обозревать огромную серую холодно поблескивающую реку, дальний низкий берег с щетинкой леса и одинокими избами, важную льдину, похожую очертаниями на Южную Америку. Льдина направлялась прямо на дебаркадер. Блеснуло солнышко, вода вокруг льдины стала голубой, а сама она чистой стала, белой недотрогой, стукнулась о нос дебаркадера и заерзала бестолково, как гусыня, а дебаркадер вдруг закачался, но не от льдины – это отчаливал, наконец, пароход в низовье.
Горяеву стало хорошо и привольно. Неурядицы с катерами не волновали бы его ничуть, если бы не Таня. Балда он, что взял на себя такую обузу. Если потакать всяким капризам этих московских кинодевочек, можно стать в конце концов… Кем он станет в конце концов, Горяев так и не придумал, но направился внутрь выяснять обстановку.
Обстановка была спокойной. Таня продолжала читать, а мужественные парни спокойно себе играли и только иногда косились на Танины ноги. Тогда Горяев позволил себе пройти в буфет, ему захотелось выпить.
В буфете не нашлось ничего, кроме алычовой наливки. Он взял стакан этого напитка, а на закуску беляш, по твердости напоминающий крепенькую битку.
«Прекрасная у меня началась жизнь», – подумал он, отхлебывая алычовой, кусая беляш, мотая все себе на ус: буфет, крашенный в голубую речную краску, картину Левитана «Над вечным покоем», рядом часы-ходики, на редкость унылое лицо буфетчицы, все в сеточке мелких-мелких морщин, фигуры мужчин, стоящих у высоких столиков, их пальцы, несущие ко рту беляши и граненые стаканы, – все это он, что называется, «фиксировал в памяти».
Тут сзади тронули его за плечо. Он обернулся: парень в ватнике и морской фуражке выжидательно смотрел на него серыми глазами.
– Чего тебе, друг? – спросил Горяев.
– Доешь со мной торт, – попросил парень и показал глазами на торт в картонной коробке, который был перед ним на столе.
Торт средних размеров с розочками и бахромой был съеден на четверть, из него торчала столовая ложка.
– Понял? Взял торт, а одолеть не могу, – сказал парень. – Давай за компанию.
Сердце Горяева заныло от восторга. Он сбегал за ложкой, взял столовую, хотя и чайные попадались в судке, и стал есть вместе с парнем прямо из коробки.
Парень ел уже очень лениво, превозмогал себя.
– Жутко сладкая вещица, – говорил он. – Посмотришь – слюнки текут, а как начнешь – на селедку тянет. Даже на консервы, черт бы их побрал.
– Ничего, справимся, – подбадривал его Горяев. – Алычовой хочешь?
– Приму, – ответил парень и цепко осмотрел Горяева.
– Москвич, точно?
– Угадал. Часом, не слышал, друг, когда катера на строительство пойдут?
– Катера-то? – усмехнулся парень. – Это, старик, дело темное. Давай познакомимся сперва. Югов Сергей.
– Горяев, – представился Горяев и добавил:
– Юра.
Они пожали друг другу руки.
– Вот что, Юра, – таинственно сказал Сергей. – Слушай меня.
Есть у меня энская плавединица, понял? Я на ней моторист. Так вот, я сейчас поеду в затон, а в двенадцать ноль-ноль мы подойдем к дебаркадеру на одну секунду. Специально за тобой, понял? А рейсового катера не жди – затолкают.
– Вас понял, – улыбнулся Горяев.
Снова они взялись за торт, но одолеть оставшуюся четвертушку никак не могли.
– Только я не один, Сережа, – сказал Горяев. – Девушка там у меня в зале ожидания.
– Девушка? – Сергей задумался и почесал подбородок.
– Может, поможет нам она?
Он показал на торт, но Горяев засмеялся, сказал, что вряд ли. Они бросили ложки и пошли к выходу. Возле дверей Сергей Югов поднял с пола тяжелый рюкзак и взвалил его на плечо.
Читать бесплатно другие книги:
