Пора, мой друг, пора Аксенов Василий
«Ишь ты, заговорила голосом своего муженька», – подумал Олег.
Он вспомнил о Марвиче, о победе над ним, и волнующий медный голос победы запел в нем, заглушая мелкое раздражение, и обиду, и неловкость.
К столу подошел физик. С полминуты он постоял за спиной у веселящегося Эдуарда, покачиваясь с пятки на носок и разглядывая всех поочередно, словно в первый раз увидел.
– Я попрощаться, – сказал он Тане. – Пошел дождь, и я уезжаю.
– Да что вы, Борис! – воскликнула Таня с досадой.
– Пошел дождь, и я уезжаю, – повторил физик. – Как и говорил. До свидания.
– А ты куда сейчас? – спросил автор.
– Сначала в Москву, а потом в свой ящик.
– В какой еще ящик? – растерянно спросила Таня.
– Разумеется, в почтовый ящик, – поклонился физик.
Он попрощался со всеми за руку. Тане поцеловал руку, а Кянукука потрепал по щеке.
– Подожди, – сказал автор, – я с тобой поеду.
Автор вскочил и тоже стал жать всем руку, а Таню поцеловал.
– По рюмочке коньяка на дорожку, мальчики – воскликнул Кянукук.
Он ничему не удивлялся. Наливая коньяк, он только думал:
«Дождь пошел, а где мои штиблеты за девять тридцать?»
Подняли рюмки.
– Счастливо, друзья, – сказал Олег. – Хорошо мы здесь с вами провели время.
– Главное, без ссор, – добавил Эдуард.
– Тихо-мирно, как в лучших домах Филадельфии, – подхватил Миша.
– Прекрасная у вас память, Миша, – сказал физик, выпил и пошел к выходу.
– Тебе нужны деньги? – шепнул автор на ухо Кянукуку.
– Нет. Лишние деньги только мешают.
– Ну, пока, – сказал автор и поспешил вслед за физиком.
Таня видела, как они вдвоем пробрались через толпу и вышли в вестибюль гостиницы, как физик сел там на свой чемодан и раскрыл газету, а автор побежал наверх, по всей видимости, собирать вещи.
За столом воцарилось молчание. Почему-то все были несколько обескуражены неожиданным отъездом этих двух людей. Дверь в вестибюль долго оставалась открытой, и долго можно было видеть спокойную фигуру физика, сидящего на чемодане и читающего газету.
Вдруг на середине фразы оркестр замолчал. Толпа танцующих прекратила свою работу и выжидательно замерла. В дверях возникло какое-то движение, кто-то вбежал в зал, высоким голосом циркача крикнул: «О-ле, синьоре!», и все увидели Марио Чинечетти.
Итальянец, подняв над головой руки, бежал сквозь расступившуюся толпу к эстраде. Глаза девушек сияли. Итальянец был как с картинки: жесткие черные волосы, расчесанные на пробор, полосатый пиджак с большими блестящими пуговицами, ослепительная белая сорочка, черный галстук, серые брючки – маленький, верткий, очень ладный, стопроцентный итальянец бежал сквозь толпу. Приветствовал всех. Сиял. Был полон энергии.
Прыгнул на эстраду и подлетел к микрофону.
– Буона сера, грацио, синьорес! – крикнул он и столь же легко и свободно перешел на русский язык. – Дорогие друзья, мы приветствуем вас в нашем ресторане! Здесь вы можете получить изысканные блюда, гордость нашей кухни, котлеты «Деваляй», котлеты «Ле Спутник», а также фирменное блюдо – салат «Бристоль» с анчоусами! Чувствуйте себя как дома, но… – Он подмигнул, скорчил очень странную гримасу и закончил с неожиданно сильным иностранным акцентом:
– Но не забывайте, что вы в гостях!
Грянули «черно-голубые», и Марио Чинечетти исполнил перед микрофоном несколько па твиста. «Дорогие друзья», каждый из которых по меньшей мере раз в неделю посещал этот ресторан на протяжении многих лет, замерли с открытыми ртами – такого они еще не видели.
Итальянец обхватил микрофон руками и таинственно зашептал:
– А теперь Марио Чинечетти позабавит вас несколькими песнями из своей интернациональной программы.
Он выпрямился и закричал:
– «Очи черные» так, как их исполняет великий Армстронг, мой друг!
Он запел очень громко и хрипло, подражая своему великому другу. Потом спел твист, потом еще что-то. И все время танцевал вокруг микрофона, он был очень подвижен: сказывалась хорошая тренировка и темперамент, свойственный жителям Апеннинского полуострова.
В зале царил неслыханный энтузиазм, девушки благодарили небо, пославшее им Марио Чинечетти.
– Вот это артист! – сказал Олег, улыбаясь.
– Я же говорил – новая волна! – изнемогая, стонал Кянукук.
– Где-то я видел этого певца, – сумрачно произнес Эдуард.
– Не в ростовском ли ДОПРе? – тут же «припомнил» Миша.
– Надо поразузнать о нем. – Эдуард многозначительно кашлянул и пригласил Таню танцевать.
Они «твистовали» друг против друга. Таню смешила мрачная физиономия Эдуарда. Ее все начинало смешить в этот вечер:
Марио, прыгающий на эстраде, все ее друзья, публика, провинциальный модерн этого зала, настороженное лицо администратора.
А администратор уже «сделал стойку». Он высмотрел несколько жертв в толпе танцующих, но больше всех его волновала белобрысая парочка молокососов – худенький паренек в яркой штапельной рубашке и его девушка с красными пятнышками на лбу, с натянутой жалкой улыбочкой, причесанная под Бабетту.
«Вшивка, – зло шептал он про себя. – Вот как эти прически называются – „вшивка“.
Одернув пиджак, он строго подошел к этой паре и произнес:
– Прошу вас выйти из зала.
– Почему? – удивился белобрысый.
– За что? – сразу скуксилась «бабетта».
– Подвергаетесь штрафу за извращение рисунка танца, – сказал администратор.
– Разве мы извращаем? – дрожа, спросил паренек.
– Ведь все же извращают, – всхлипнула «бабетта».
– Никто не извращает, кроме вас, – сказал администратор и нажал парню на плечо. – Давай на выход.
Зал «извращал рисунок танца» целиком и полностью. Мало кто обратил внимание на эту сцену: все уже привыкли к проделкам администратора, никогда нельзя было сказать, на кого падет его выбор.
Паренек попытался вырваться. Тогда администратор четким профессиональным движением завернул ему руку за спину и повел к дверям. «Бабетта», плача, поплелась за ними. Администратор шел и наблюдал себя в зеркало, багрового, со сжатыми губами, согнутого семенящего паренька и «бабетту» со вспухшим носом.
«Блохастик, – подумал он ласково. – Вот ведь попался блохастик».
«Подвергнув штрафу» и выдав квитанцию, он отпустил их в зал. «Бабетта» сразу повеселела, увидев, что у дружка ее хватает денег не только на угощение, но и на штраф.
– Поменьше попкой надо крутить, – отечески сказал ей вслед администратор и тут заметил мужественную борьбу швейцара Изотова с толпой «гопников» разного рода, пытающихся проникнуть в ресторан. Он ринулся к дверям.
– Пусти-ка, Изотов! – крикнул он, приоткрыл дверь и за шиворот втащил внутрь первого «гопника», полного человека в очках и сером свитере.
Человек этот отбивался, пытался показать свое удостоверение, но администратор взял его железной рукой за горло, тряхнул…
– Я доцент, вы не смеете! – воскликнул подвыпивший «гопник».
…завернул ему руку за спину и медленными шагами через весь вестибюль провел доцента в свой кабинет.
– Не в том беда, что вы доцент, а в том, что одеты не по форме, – строго сказал он «гопнику», который, наконец, понял бессмысленность борьбы и только крутил в толстых пальцах свое синенькое удостоверение.
– Штраф придется заплатить, а в ресторан надо являться при галстучке, как положено.
Получив деньги, он добродушно обнял доцента за плечи и вывел его в вестибюль.
– Пропусти его, Изотов, на улицу, – сказал он швейцару.
Из ресторана в этот момент вышла и направилась к лифту артистка в окружении своих трех парней и Митрохина Виктора по кличке Кянукук, к которому стоит еще присмотреться.
Администратор улыбнулся Тане.
– Как время провели?
Таня опешила.
– Спасибо, – пробормотала она испуганно.
– А вы как? – спросил администратора Миша.
– Хлопот полон рот, – снова улыбнувшись Тане, сказал администратор.
Он долго смотрел вслед артистке, наблюдал ее плечи и высокие сильные ноги.
«Мало ли что может быть, – подумал он. – Мало ли что бывает с администраторами».
Ему нравилась его работа, в которой чудилось ему сочетание дипломатической тонкости, тонкого расчета и внезапного оперативного удара. В жизни своей он редко был удовлетворен, порой опускался до совсем незначительного состояния, но здесь, в этом шестиэтажном доме с мягкими коврами, большими окнами, с музыкантами, швейцарами и целым взводом официантов, он понял, что, наконец, добился своего.
Кянукук в этот вечер чувствовал себя со всеми на равных. В конце концов ведь это он заказывал и за всех расплачивался сам.
«Ладно, что-нибудь придумаем с этими штиблетами за девять тридцать», – думал он.
Он танцевал с Таней в ее номере, лихо отплясывал чарльстон, только звенел графин на столе да хлопали ребятишки. И ребятишки сегодня вели себя с ним по-свойски, конечно, не из-за денег: мало ли они его угощали, денег у них вообще куры не клюют, – просто, видно, поняли, что он тоже не лаптем щи хлебает, разбирается в джазе и танцует здорово, просто стали относиться к нему, как к товарищу по институту, вместе веселились – свой парень Витька Кянукук…
Олег крутил свой транзистор и ловил для Тани и Кянукука один танец за другим. Он сидел на диване, поджав ноги, и смотрел на танцующих. Таня старалась не глядеть на него, его улыбку, она чувствовала, что сегодня он уж не отступится от нее. Она крутила коленками, с улыбкой смотрела на веселящегося Кянукука, иногда она вся сжималась от страха, но порой ей становилось на все наплевать. «Ну и пусть, – думала она, – кому какое дело, ну и пусть…»
Эдуард и Миша бросили несколько раз кости. Эдуард выиграл рубль пятнадцать. Потом Олег кивнул и показал глазами на дверь.
Они встали и тихо удалились. Миша от дверей сделал Олегу жест, означавший: «Решительнее, Олежка! Кончай с этим пижонством раз и навсегда!»
В коридоре он сказал Эдуарду:
– Вот пижон Олежка. Больше месяца с ней возится. Нашел себе кадр.
– Артистка, – пробурчал Эдуард и вдруг схватил Мишу за лацкан. – А ты, свинья, Михаил. Мне Нонка все рассказала. Так друзья не поступают.
– Твоя Нонка дрянь, – лениво промямлил Миша.
– Согласен, но зачем ты…
Препираясь, приятели стали спускаться на свой этаж. У дверей номера Миша остановился и сказал Эдуарду:
– Ладно, не нервничай. Завтра Олег получит перевод, и будем в темпе закругляться. Надоело.
– Да уж действительно, полный кризис жанра. У меня такое правило – раз чувствую, что наступает кризис жанра, значит надо идти по домам.
– Золотое правило, – похвалил Миша, и они пошли спать.
– Покрути, дружище, еще! – крикнул Кянукук Олегу.
– Поймай-ка твист! Мы с Танюшкой только разошлись.
Олег встал с дивана и сказал ему мягко:
– Кяну, дружище, можно тебя на минутку? – и пошел к двери.
Кянукук последовал за ним, а Таня осталась стоять посреди комнаты. Она стояла с повисшими, как плети, руками и смотрела им вслед.
– Пора тебе домой, Кяну, – сказал Олег в коридоре и взял Виктора за запястье крепкой дружеской хваткой.
– Рано еще, время детское, – сказал Кянукук, холодея и понимая, наконец, что к чему.
– Ты ведь мужчина, Кяну, – улыбнулся Олег, крепче сжимая запястье, – не мне тебе объяснять, в чем дело. Ты ведь мужчина, и ты мой друг. Верно?
– Да, да… – пробормотал Кянукук. – Конечно, друг. Кто же еще? Ладно, Олежка, – он освободил свою руку и хлопнул Олега по плечу, – пойду завтра к Лилиан, пойду мириться.
– Ну, иди, иди, – улыбнулся Олег. – До завтра.
Кянукук пошел к лестнице, и когда оглянулся, Олега в коридоре уже не было.
Он спускался по лестнице и старался ни о чем не думать.
«Милый вечерок мы провели, – бубнил он, – милый вечерок».
В вестибюле было пусто и полутемно. Швейцар Изотов еще переругивался через стекло с двумя морячками, но в ресторане все уже было кончено. В открытую дверь было видно, как официанты стаскивают со стола скатерти и ставят на столы стулья ножками вверх.
Кянукук все же заглянул в ресторан: очень уж не хотелось ему выскакивать под дождь и трусить через весь город к спортзалу. Возле двери в углу сидела за столом официантка Нина.
Перед ней стояло большое блюдо, она что-то ела из него, рассеянно ковырялась вилочкой.
– Что это вы едите, Нина, такое вкусное? – спросил Кянукук.
– Миноги, – ответила она. – Хотите? Присаживайтесь за компанию.
С трудом разгибая спину, она встала, смахнула салфеткой со стола соринки и положила перед Кянукуком вилку слева, ножик справа. Потом опять села. Они стали вместе есть миноги из одного блюда. Кянукук вытаскивал их из жирного соуса и нес ко рту, подставляя снизу кусочек хлеба, чтобы не капало на скатерть. Иногда он взглядывал на Нину и благодарно ловил ее усталый и пустой взгляд. Его охватило ощущение покоя и уюта.
Деля эту ночную внеурочную трапезу с усталой официанткой, он чувствовал себя в безопасности, словно пришел в гости к старшей и умной сестре.
– Все так считают, что я мужняя жена, а я никто, – вздохнув, сказала Нина и вытерла салфеткой рот, смазав помаду и желтый соус.
– Почему же это так, Нина, – проявил участие Виктор.
– А потому, что несчастная я, – равнодушно пояснила Нина, подмазывая губки. – Мужчина мой четвертый год в сельдяную экспедицию ходит к Фарерским островам, а придет с рейсу, переспит пару ночей, шасть и на курорт укатывает, на южный берег Крыма. Плакали и денежки и любовь.
Она положила зеркальце и помаду в сумочку, взбила крашеные локоны, выпрямилась и серьезно посмотрела на Кянукука.
– Вот так получается, молодой человек.
– Не расстраивайтесь, Нина, не тратьте ваши нервы, – посоветовал он.
Официантка улыбнулась ему. Он улыбнулся ей.
В полутемный ресторан с бумагой в руках вошел администратор. Цепким взглядом он окинул Нину и Кянукука и остановился возле них.
– Опять на эту компанию с маслозавода пришлось акт составлять, – сказал он, пряча бумагу в карман. – Оскорбление словом при исполнении служебных обязанностей. Вы идете домой, Баранова?
– Дождик… – растерянно пробормотала официантка.
– Поделюсь плащом, – сказал администратор и вышел из зала.
– Заходите, молодой человек, – сказала Нина. – Вы хороший гость, вежливый и малопьющий.
Они обменялись рукопожатием, и Нина вышла вслед за администратором.
Кянукук выловил последнюю миногу, сунул в карман три ломтя хлеба на завтрак и вышел из гостиницы, отпустив Изотову на прощание девятнадцать копеек медью.
Дождь, как видно, зарядил надолго, хорошо, если только до утра. Вдоль тротуаров в ручьях, светясь под фонарями, лопаясь и вновь возникая, неслись пузыри. Каменная спина площади лоснилась. В средневековых улочках гремела по стокам вода.
«Плохо было стражникам. Доспехи у них ржавели под дождем, – думал Кянукук. – Мои доспехи не поржавеют, чище только будут».
Он шел решительным шагом, но почему-то свернул не в ту улицу, потом метнулся в другую. Не по своей воле, а словно по прихоти дождя он делал круги в пустом и странном городе с чуждым его сердцу рельефом крыш. Дождь крепко взял его в свои тугие, слабо звенящие сети.
«Может быть, уехать с Марвичем на Камчатку? Устроюсь там радистом, там ведь нужны радисты. А может быть, и радиокорреспондентом там устроюсь. Буду интервьюировать этих славных камчатских ребят. И никто не будет звать меня Кянукук, а дадут другое прозвище – скажем, Муссон. Витька Муссон, друг всего побережья. С Марвичем не пропадешь. Поехать, что ли?»
Кубинская рубашка и китайские штаны прилипли к телу, как вторая кожа. Кянукука заносило все дальше и дальше в глубь Старого города.
Под прозрачным плащом двигались администратор и официантка Нина. Дождь хлестал по плащу, образуя в складках маленькие лужицы и ручейки. Плащ прикрывал только плечи и часть спины, брюки администратора быстро намокли и тяжело волочились за ним.
Правой рукой он ощущал теплую и мягкую спину официантки и слегка дурел. Он говорил коротко, отрывисто, пытаясь вызвать необходимое сочувствие.
– Работа тяжелая. Ответственная. А до пенсии еще восемь лет…
Нина сладко зевала.
– Восемь только? Вроде бы больше должно быть. Вы ведь еще молодые.
– На Севере служил, – рубил администратор. – Заполярье, год за два.
– Кому год за два, – говорила, зевая, Нина, – а кому заработки повышенные… Мой мужчина на селедке фантастические суммы зарабатывает.
– Вы, Баранова, в официальном браке состоите?
– В официальном, да толку мало…
– Вам нужна поддержка, Баранова, мы это знаем… Если не ошибаюсь, вот ваш дом.
Они остановились.
– Правильно, – зевнула опять Нина. – До свидания.
– То есть как это до свидания? – опешил администратор.
– Вы уж простите, дочура у меня там спит.
– Насколько я знаю, у вас две комнаты.
– Две, да смежные, – вяло проговорила Нина, выскочила из-под плаща и тяжело побежала к дому.
Администратор смотрел ей вслед, думал побежать за ней, как в былые годы бегал за женщинами на севере и на юге, но только кашлянул растерянно.
– Странная постановка вопроса, – пробормотал он и надел плащ.
«А что сейчас делает Марвич? – думал Кянукук. – Только не спит, конечно. Пишет. Он здорово пишет. А может, шатается где-нибудь с этим Сережей. Кто такой этот Сережа? Тоже, наверное, литератор. Ему сейчас хорошо, Марвичу, он ничего не знает про гостиницу, про Таню и про Олега. Таня у него давно в прошлом, а про Олега он забыл, забыл и про Мишу и про Эдика.
Больно они ему нужны».
Над городом, над шпилем церкви Святого Яна, над мрачным заливом, под лохматыми тучами пролетел пассажирский «ИЛ-14».
Огни на его крыльях были видны отчетливо, и слабо светилось несколько желтых огоньков по борту. Это был ночной самолет на Москву.
«Полетели наши ребятишки, – подумал Кянукук. – Они откинули спинки кресел и сидят рядом, болтают об антимирах или читают стихи. Наверное, они подружатся друг с другом. Возможно, подружатся на всю жизнь».
Он увидел свое отражение в витрине ателье мод. Отчетливое изображение мокрого до нитки мальчишки-переростка. Отражение двигалось перед ним, оно просвечивало, и сквозь него в сухом и теплом сумраке ателье виднелись серые манекены женских фигур.
Манекены без голов и без рук, объемистые бюсты и зады на железных палках. Серые фантомы, беспорядочно расставленные, набитые опилками чучела женских торсов.
Кянукук отвернулся. Снизу на холм тащилось такси с зеленым огоньком. Оно проехало мимо. За рулем сидел молодой, но лысый шофер с маленькими усиками. Кянукук перебежал через улицу и заскочил в телефонную будку.
Он очень волновался, набирая телефон Лилиан. Пока в трубке звучали длинные гудки, он представлял, как звонок разбудил Лилиан, как она отбросила жаркое одеяло и, не найдя ночных туфель, побежала босая по паркету своей большой квартиры. Она предчувствует, что это его звонок.
– Алло, – сказала Лилиан.
– Лилиан, это вы? – прошептал он.
– Виктор! – воскликнула она.
– Я только хотел пожелать вам спокойной ночи.
– И больше ничего? – У нее сорвался голос.
– Спокойной ночи, Лилиан.
Он повесил трубку. Милый образ этой женщины возник перед ним: ночная рубашка, растрепанные волосы, морщинки в углах глаз… Напрасно он с ней жесток. Ведь она сейчас мучается, даже не знает, куда ему позвонить.
Кянукук поднял воротник рубашки, спустил рукава – манжеты оказались сухими. Он вышел из телефонной будки и решительно зашагал вперед и вниз.
Глава 3
Когда Олег вернулся из коридора в номер, Таня сидела на подоконнике и смотрела в окно. Окно было открыто, за Таниной фигурой струился розовый дождь – он был подсвечен неоновой вывеской гостиницы. Таня взглянула на Олега и снова стала смотреть в окно.
Он выключил транзистор. Какая-то скандинавская станция передавала танцевальную музыку. Он снял пиджак и бросил его на диван.
– А не уехать ли мне тоже в Москву на эти десять дней? – проговорила Таня.
– Зачем? – спросил он.
– По маме соскучилась.
«Вот черт», – подумал Олег.
Он что-то очень устал за этот день. С утра они с Мишей поехали на загородную спортбазу к знакомым ребятам и там осваивали новый вид спорта – картинг. Гоняли на этих маленьких ревущих тележках по гаревой дорожке взад и вперед, а управление картом – вещь не такая уж легкая. Сейчас бы принять ванну и лечь спать, но он должен… Надо кончать эту комедию… Ведь чуть ли не стал посмешищем у ребят.
«Как раз комедия только и начинется с этой ночи, – тревожно предположил он, глядя на Танину шею и подбородок. – Я могу попасть в настоящий капкан. Надо взять себя в руки».
Он шагнул к ней, и она оглянулась.
– Фу, какой ты мощный, – сказала она. – Даже неприлично.
Он засмеялся и еще шире развернул плечи.
– Я занимаюсь культуризмом. Еще три года назад я был хилым сморчком.
– Что ты говоришь!
Она спрыгнула с подоконника и с интересом уставилась на Олега.
– А зачем это тебе?
– Разве не красиво? – опять засмеялся он и принял позу «сверхчеловека», сделал свирепое лицо.
Таня обошла вокруг него, как вокруг экспоната, потом села на диван и положила ногу на ногу.
– Правда, Олег, – проговорила она. – Я вот иногда смотрю на тебя – ты такой спортсмен, любой вид спорта тебе по плечу, но мне кажется, что ты занимаешься спортом не ради спорта, а ради чего-то другого…
– Конечно, не ради спорта, – сказал он. – Я должен быть сильным, чтобы меня никто пальцем не смел тронуть. Чтобы любому дать отпор, понимаешь?
– И даешь отпор?
– Бывает, – усмехнулся он и подумал: «Знала бы она».
– Понятно, – кивнула она и мечтательно стала смотреть в потолок. – Но ведь не только для отпора, правда? – продолжала она. – Еще и для того, чтобы самому напирать, да?
– Когда это нужно, – подтвердил он. – Понимаешь, мы ведь молоды, а в молодости очень часто решает дело вот эта штука.
Он показал ей сжатый кулак.
– А потом что? – спросила она, глядя на кулак.
– Когда потом?
– Не в молодости.
– Потом – иначе.
Он разжал кулак и нервно, быстро прошелся по ковру.
– Хватит философствовать. Скажи, я тебе нравлюсь?
– Очень, – искренне сказала она.
– Ты издеваешься надо мной?