Всадник Одина Анна
И случилось удивительное: ему почему-то позволили выиграть в эти гляделки. Дирижер вздохнул, сел обратно и посмотрел на рыжеволосую спутницу с комическим выражением капитуляции, как бы говоря: «И что с ним поделаешь?»
– Ну… что, сказать вам, москвичи, на прощанье? – сказал он со странно расставленными паузами, как будто размышляя. Вежливо-нездешние эти интонации Митя не спутал бы ни с чем: некогда именно таким тоном Заказчик предлагал ему «ударить по рукам».
– На самом деле, Митя, Брайана зовут Brвn Fendigaidd, дословно – «благословенный ворон». Это он исконный владелец шлема из Саттон-Ху; и это его череп, захороненный под Белым Холмом (то есть Тауэром), уже больше тысячи лет защищает Англию от вторжений.
– А у него чей же тогда череп?.. – спросил Митя завороженно и перебил сам себя: – Постойте! Еще, еще вопрос!
Дирижер молчал.
– Что вы… Что вы увидели в том ужасном клубке? – спросил Митя лихорадочно.
– Не представляю, о каком клубке вы говорите, – отвечал человек, «имевший отношение к музыкантам». – Боюсь вас разочаровать, но мне иногда приходиться бывать… в клубах. Не в клубках. Человек же не нитка.
– Вы скорее иголка, – обиженно сказал Митя. Музыкальный человек смотрел на него испытующе, словно ожидая, на что Митя способен, кроме этого простенького каламбура. Но козырей у Мити не осталось. Последний вопрос и был последним козырем, и ему надо было знать ответ на него. Потому что это – это, не что иное, как это, было вопросом жизни и смерти. Всех.
– Я увидел всех, мистер Уайльд. Агнес, Машеньку Ордынцеву, короля Карлуша, Амадею дель Соль, Страттари, Гертруду Зелле, Дельфину и Ирэн Монферран, Алену, вас, Брайана и многих других. Я увидел землю, о существовании которой не знал; землю, не имеющую конца и столь странную, что по сравнению с ней всё предыдущее показалось мне детской сказкой. Понимаете, Митя, когда знаешь, что есть новые задачи… неизбежно решаешь текущие.
– А какие новые… – начал Митя.
Дирижер предупреждающе поднял тонкую ладонь.
– Зa suffit[152], – сказал он непререкаемо (тут на лице медноволосой дивы отразилось явное облегчение). – Эта история закончилась.
Тогда Митя с удовольствием поклонился ему и ушел. И на этом мы прощаемся с героем.
Но не с Героем.
О котах и людях[153]
Однажды весенним утром, когда Алена и Петр (он уже неплохо выговаривал букву «р») еще спали, Митя встал в неожиданное время, около пяти, когда еще само солнце зевало где-то возле линии горизонта, и подошел к окну. На улице происходило странное: дороги были пусты, но заоконный пейзаж производил впечатление присутствия. «В чем дело?» – не понял Митя и открыл окно, надеясь, что прямое взаимодействие с воздухом улицы поможет ему разобраться.
Внезапно: кошки, тысячи их! Везде: на высоких этажах, вдоль тротуаров, на фонарях, в ветках – как будто ждут чего-то. Митя оглянулся. Там был Рагнарёк. Странным образом он выглядел одновременно котом и чем-то большим, простиравшимся сразу в нескольких измерениях.
– Эзымайл… – пробормотал Митя. – Значит, это все-таки был ты, с самого начала? – Он подумал быстренько нащупать лежащий неподалеку кухонный нож, но потом решил, что защищаться от собственного кота тем же, чем мажешь масло, несолидно.
– Нет, – ответил Рагнарёк. – Это не я, а все мы. Пришло время вернуться и задать Молоду несколько вопросов.
– Как это? – нахмурился Митя. – Не понимаю. Ведь эти ksks…
– И не надо понимать, – коротко посоветовал пушистый белый кот, вспрыгнул на подоконник и вышел на карниз, оттуда повернувшись к Мите. – Много ли ты понял в собственной истории? Вначале с ней разберись.
Митя хотел парировать фразой: «Не тебе судить, хвостатый», но осекся.
– Та история закончилась, – задрал он подбородок. – Может, хоть из признательности объяснишь, что происходит?
Рагнерёк фыркнул и помедлил.
– Мог бы, – заговорил он наконец, – но не буду. За признательностью лучше обращаться к собакам, а мы – ненадежные и коварные создания.
Кот подумал еще немного, будто сам не был удовлетворен своим аргументом.
– И потом, – добавил он, – я спас тебе жизнь. Уж, наверное, это можно засчитать за признательность. Прощай, Митя.
С этими словами кот гордо прыгнул вперед с одиннадцатого этажа и серебряной снежинкой слился с пламенным столбом, составленным из его горящих соплеменников. Столб поднимался к небесам и был так ярок, что Митя зажмурился, а когда открыл глаза, улица за окном уже напустила на себя обычный сонно-утренний вид, и кошек на ней не было. Митя вздохнул и пошел досыпать.
Паркея куском угля располагалась в пространстве. Тогда зажглись звезды. Их жар достигал самых затаенных углов тьмы. Молод, существовавший предвсегда, поднялся ото сна.
Тысячи и тысячи звезд взрывались на Паркее, пробуждая ее, но все-таки не оживляя до конца. Хмурясь, Молод вновь расправил щупальца тьмы и впустил холод. Тогда с нижних пластов явился Эзымайл и обернулся самой первой звездой, еще до Молода. Он взорвался, раскалывая верхние светила, как орехи. Молод с плачем собрал щупальца к углу мира и заснул.
Паркея опять началась. Она горела. Эзымайл приложил хвост ко лбу и стал вращаться вокруг нее.
– Привет, – сказала Паркея ласково.
– Привет, – сказал Эзымайл. – Погладь кота.
Приложение: Митины стихи
Кабацкая
- Я родился и вырос в Москве. Здесь ржаная осень.
- Тут и хлеба дадут, и по морде, – и всё без спроса;
- а Василий, Ивану макушкой едва ли в пояс,
- отправляет меньшому гостинец – соколий поезд.
- Здесь из старого есть лишь река; как гимнастки лента
- она вьется, холодная, узкая (суть memento
- не пришедшего к этим далеким чертогам моря).
- Две сестры по ней шлют корабли; и она не спорит.
- Император разгневанный топчет родные судна;
- там, где он, – тишина и фонтан, а вокруг всё людно:
- от святого бассейна мосты переводят к раю;
- от Нормандии Неман бульвары влекут к трамваю…
- За рулем его нет комсомолки. Другие вещи
- отрезают нам головы, впрочем, еще похлеще:
- скажем, время бесстрастное красным октябрьским краем
- отсекает тепло и светло. Мы тогда бросаем
- якорь в желтых кафе, в магазинах с чужой одеждой
- (здесь, конечно, сам Будда велел рифмовать с надеждой);
- но не любим цветное, а любим гореть поярче.
- Наш срок службы недолог. Пройти от нуля до старче
- лет за двадцать возьмется любой, кто в зрачках вселенных
- видит только рубли на фасадах Кремля нетленных.
- Как ни странно, и здесь есть Васильевский! хоть не остров —
- и не надо, пожалуйста, делать его погостом.
- Что сказать о Москве? Матерятся, увы, до боли.
- Черт-те что здесь зимой: на дороги насыплют соли —
- и ботинкам ***, всё уныло, любовь неброска.
- А вот жили б по-пушкински, было б не так и бродско.
Страттари
- Из-под воды я вижу, как птицы
- Свободной стрелой рассекают границы,
- Движутся волны и мокрые ветры
- Швыряют под киль кораблям километры
- Я отчим Сан-Марко, палаццо Дукале,
- Я тень под гондолой на каждом канале,
- Я маска, с костюмом плывущая в паре,
- Я дух изначальный, – я демон Страттари.
- Минуют века, я же, скованный клятвой
- Иду по затерянным…
- С князьями волшбы, но их тайные знанья
- Не могут уменьшить всей суммы страданья.
Шалью
- Шалью, шерстя`ною шалью,
- Оренбургским пуховым платком,
- Бесконечною синею далью
- Или снежным безумным комком
- Прокачусь, упаду, расстелюсь,
- Отражаясь в воде облаков,
- Заведу себя в дверь и вернусь
- Отсыпаться под алый альков.
- Кружевами сплетая ручьи,
- Камнепадом встречая кометы,
- Я возьму себе косы ничьи,
- Рыбам дам леденцы и конфеты.
- И бобра, и гепарда уважить мне
- Против шерсти велит рука,
- А в утреннем синем и теплом костре
- Я зажарю конька-горбунка.
- Раскрутившись пращою на самом дне,
- Сколотив свой убогий плот,
- Я отправлюсь, увидев слезы в окне,
- Разогнав нерадивый скот.
- Как часам, отекающим с края стола
- И идущим быстрее мгновений,
- Мне сказали «хула» и сказали «хвала»,
- Подарив упаковку сомнений.
- Их надув, я взлетаю к шири небес,
- Отворяю великий люк.
- Я сказал: «Я в хорошее место слез!» —
- Дорубая сидячий сук.
Милая
- Бодритесь, милая; вам это удается,
- Хоть вы печальны, и неровен сердца стук,
- И кажется, он вам в лицо смеется,
- И мысли обгоняют пальцы рук.
- Старайтесь, милая, себе не признаваться,
- Что ваши карты вышли все не в масть,
- Ведь если так, за них не надо браться,
- И проще сразу сдаться и пропасть.
- Взгляните, милая, в часах песку осталось
- Немного. Ваша исповедь проста.
- Но вся та мишура, что вам давалась
- С такою легкостью – теперь вам жжет уста.
- Простите, милая, но вам платить по счету.
- Никто иной вас обуздать не смог —
- Но здесь вам не уступят ни на йоту…
- Молитесь, милая. Пусть вас услышит Бог.
Дышать
- С Божьей помощью прошла ночная стража;
- Распахнули окна в тлеющее небо —
- Прилетели все, мне кажется, я даже
- Видел тех, кто никогда счастливым не был.
- Одевались кто на свадьбу, кто на сорок,
- Запрягали белопенные кареты,
- Настоявши, пили горькое из корок;
- На прощания топили амулеты.
- Наконец собрались, выкурили наспех,
- Свет гасили, продевали в руки свечи.
- Кто-то бледный приглашал расстаться в масках,
- Потому что, мол, глаза давали течи.
- И, дождавшись, пока солнце разбросает
- По волнам свои расплавленные блики,
- Убедились в том, что всё. Ушли. Светает.
- В волглых листьях слышал пасмурные крики.
Каркадэ
- Сейчас ночь, и опять
- Под ее теплым пледом
- Мне пришлось разнимать
- И врага, и соседа,
- Хотя руки устали,
- И ноги не ждут,
- Мои пальцы сломались,
- А волосы жгут.
- Но внезапно вдали,
- На высокой горе
- Я увидел прекрасный
- Цветок каркадэ.
- Если б был я моложе
- Иль просто другим,
- То цветок этот тотчас же
- Стал бы моим.
- А пока – а пока,
- Хотя ноша легка,
- Я усну у костра,
- Я дождусь до утра.
- Вот теперь, поутру,
- Когда кости срослись,
- Каркадэ я сорву
- И стремглав ринусь вниз.
- Каркадэ будет мой!
- Каркадэ станет мной!
- Станет мной каркадэ!..
- Арригато, сурамадэ.
Вперед
- Фрегаты раздули свои паруса,
- И так как уж полдень, то все чудеса
- Отложены вдоль по времённой оси,
- Коль хочешь ответить, сначала спроси.
- На острове диком колючки в песке
- Пожалуй, заполнят все небо в тоске,
- И хоть будет мало, беги, не беги,
- Всё в море холодном потонут шаги.
- Сколочены звонко металл и доска,
- Вода для фарватера стала узка,
- От соли замерзли в гортани слова,
- Дописана ветром вторая глава.
- Свивайте сосновые мачты в клубок,
- Смешайте штурвалы в единый комок,
- Я здесь и Матфей, и, наверно, Лука,
- Станцуй со стихией на водах, рука.
Enemies
- She’s still unchanged – her every dress
- Is just a thiefly change of hue,
- A whim of fashion… an excess
- Mistaken often for a cue —
- As any creature quick of mind
- And sharp of wicked, lustful sense —
- She likes to trace, delights to find
- Offenders, and to fell offence.
- Indeed, her craft is to arouse
- A rightful wrath in former friends,
- To welcome them as ready spouse
- And savour their disgraceful ends —
- None other boasts a track of crime
- More ghastly than The Lady Time.
Магистр
- Жизнь для нас как-то слишком легка,
- Вещи в руках горят. Слишком быстро
- Застилают далекие сонные облака
- Чистый лоб нестареющего магистра.
- По итогам всех встреч заключения нет.
- Кто-то оттачивает слог, кто-то уши;
- Где-то экономка приглушит свет.
- Все-таки магистр связывает души
- Единой логикой мерцающей реки.
- Там на город опускается ярость.
- Выходят, в шеренги строятся старики,
- Хрупкими руками толкают старость.
- Вещи продолжают восходить по спирали.
- Магистр утомлен. Но это единственный путь.
- В этом воздухе многие так же устали.
- Он один не хочет уснуть.
Живаго-2020
Вослед ученому соседу я, близорукий и худой, хочу печальную беседу повесть, поникнув головой. (Воспитан во сибирских рудах, я ижиц с ятями не знал; лишь в Интернета смрадных грудах я правду жизни отыскал.) Фонендоскоп осиротелый, ищи дыхание страны! Но всюду бездыханно тело, и нет признания вины: ведь говорят, везде разруха, неурожай, падеж скота; идет стремглавая непруха, и в целом жизнь, увы, не та. И в довершение напасти авторитарные ветра в угоду странной нефтевласти зачем-то дуют на Петра! Да неужели в страстном раже создать послушный палимпсест теперь должны холопы даже под попугаем сжечь насест? Сидит раскрашенная птица, молчит и смотрит на закат – она не требует напиться и не алкает ваш откат. Кому, в каком разгуле бреда такой приснился страшный сон – пускай, мол, Петр грозит соседу там, где им город заложен? Уже лужковские надбавки не горячат их праздный ум, они работают на ставке у высших и серьезных дум: как разрешить парады геям, депозитарий отменить… О, что за чудны эмпиреи; о, неожиданная прыть! Что, разве больше нету пробок? Вопрос с парковками закрыт? В плену стыдливых тихих скобок Генплан скончался и зарыт? Пока щека Москвы румяной от этих стыдных слез мокра, как можно дланью окаянной трепать грузинского Петра? Пускай он пахнет шоколадом, пусть машет страшною рукой: эпоха взорвана снарядом, и ей уже не быть такой.
Письмо в будущее
- Отойдешь от наркоза с остывшей кожей,
- протолкнешь через губы сухое слово.
- С удивлением думаешь: где ты, Боже? —
- пустота да молчанье… И всё не ново.
- Подойдешь к подоконнику, дернешь штору,
- солнце впустишь. Гляди-ка: на дальнем склоне
- кто-то медленно движется как бы в гору
- и влечет за собою усталых пони.
- Вдруг почувствуешь ярость: какого черта?
- Ты лежишь, остывая, а там свободу
- пожирают, как дети остатки торта.
- Хотя сумерки ближе, и факт захода
- не укрыть и не спрятать. И звезды тоже
- опускают конечности, отдыхая.
- Светом книзу, однако, прожить негоже, —
- и, как лампе запуганной, задирая
- себе голову, в брюки встаешь. В рубашку
- вденешь запонки… галстук не как попало…
- Вот он, Боже, – явился, дает отмашку.
- Видно, время пришло начинать сначала.
Ketzerei
- Я по карнизу ползу за Кришной.
- Великий Кришна крадется неслышно.
- В панельном доме крадется мышью
- Великий и синий божественный Кришна.
- В руке у меня – плеть и камень,
- В другой руке – сеть и пламя,
- В третьей руке – меч с шипами,
- В четвертой руке – щит,
- Кришна громко шипит.
- Срываются ноги вниз —
- Короткий опасный карниз.
- А внизу дымится лентой,
- Блеклой северной лентой,
- Дымчатой, вялой лентой,
- Улица-река.
- Не кончилась пока.
- Синие быстрые ноги
- Уносят, как по дороге,
- Кришну дальше вдаль.
- Себя мне немного жаль.
- И первая сила в ход идет,
- Она для меня – сладка как мед,
- Я в камень вложил
- Весь свой комплекс сил,
- Но Кришну он не убил.
- Великий бог, лжепророк босой,
- Лотосоголовый мастер,
- Легко, как пушинку,
- Легко, как соринку,
- Зажал мой камень в пасти.
- Такое в его власти.
- О, как сверкают глаза твои, Кришна…
- Но я пока не слаб,
- Я пока не ослаб.
- Я пока силен.
- Посмотрим, силен ли он.
- Я дальше продвинусь, за пальцем палец,
- За ногой нога,
- Я продвинусь слегка.
- И сети я кину в Кришну.
- Но ветер подует – они заодно,
- И сети мои упадут все равно
- В пустую бездонность улицы.
- Я просто курица.
- Что ж… тогда я мечом постараюсь отсечь,
- Срубить попытаюсь с его синих плеч
- Колодец, что Кришна зовет головой,
- Колодец, о Боже, он черный такой,
- Без края и без конца…
- И сам он без лица!
- А вместо него там тысячи звезд,
- И тысячи птиц,
- И тысячи гнезд,
- И тысяча яшмовых древ.
- Да, Кришна могуч, словно лев.
- Великий и синий божественный Кришна
- В огромном кольце огня
- С карниза мягко, легко и неслышно
- Дыханьем столкнет меня.
- И тогда, позвонками встречая больно
- Дорогу, что я не мостил,
- Пойму, что, хотя и странной любовью,
- Кришна меня любил.
Shootinge
- На улице темно. Стреляют, вы слышите,
- Молчите, прошу вас, я слушаю, как вы дышите,
- Наступает утро, стёкла разукрашивает,
- Время не любит нас, ни о чём не спрашивает,
- Когда-то, я помню, тени иначе двигали,
- Огни перелетали, со стен и крыш прыгали,
- Все переулки вели всегда на проспекты,
- Уверенные в осуществлении, предлагали проекты,
- На реках шелестели плывущие лодки,
- Ночью шум вёсел, все ваши разные походки,
- Одежда и книги, музыка и слова,
- Я знаю, конечно, она была не права,
- Я знаю, конечно, всю правду, все решения,
- Я разрешу любое ваше затруднение, все сомнения,
- Я отлично понимаю механизмы бытия и творения,
- Гибели и жизни, болезней, их лечения,
- Я складываю руки на груди, жду, но вы не пишете.
- На улице темно, там стреляют. Вы слышите?
Пора
- Вроде, впору проснуться,
- Вроде впору вмешаться,
- А выходит запнуться,
- На круги возвращаться.
- Вроде впору на гору,
- Чтобы раз – и вершина,
- А выходит – не впору:
- Не гора, а кручина.
- Вроде пахнет сиренью,
- и зеленая дымка.
- Обернется мигренью
- Не улыбка – ужимка.
- Надо делать зарядку
- И не пить кофе ночью,
- Обихаживать грядки
- И удабривать почву.
- Перестать давать маху,
- Перестать давать на` чай
- Научиться слать на…
- И начать давать сдачи.
Что нас ждет дальше
На площади собралась толпа. Чародей намеревался показывать фокусы, и всем было интересно посмотреть, как он обращается с законами физического мира.
Вскоре протолкаться через площадь смог бы разве что агрессивно настроенный гоплит – да и тот, пожалуй, вскоре обнаружил бы, что лишился доброй части брони, не говоря о мече: цветные металлы пользуются популярностью деклассированного элемента не только в России.
Толпа зашумела. Человек, вышедший в центр площади (людской фарш не составлял для него помех), обвел собравшихся тяжелым взглядом. В глазах его, присмотревшись, горели далекие костры вежливого безумия.
– Симон, Симон, – зашептала толпа. Симон Маг простер руку. Люди затихли.
– Наблюдай, безгласный люд, явление истинной магии! – вскричал волшебник. – Ибо что есть настоящее знание, как не способность подчинять мир, изменять его по прихоти?
– Как все просто, оказывается, – пробормотал человек в толпе. Он возвышался над окружающими на добрую половину груди, нес на лице высокомерную печать отстраненности и одет был так, будто попал сюда случайно, забыв дорогу к своему дворцу.
Тем временем Симон, поговорив еще немного о таинстве знания и уперев подбородок в сжатый обеими руками посох, прикрыл глаза и начал медленно подниматься над землей. Толпа вдохнула. Гигантский человек поднял бровь.
– Впечатляет, – сказал он. В голосе его послышалось нечто вроде уважения.
От переднего ряда отделился мужичок и подбежал к зависшему колдуну.
– EGO SVM PETRVS, – проговорил он, – ET EGO TE…[154] – Симон, однако, находился в трансе (тело его улеглось в воздухе, достигнув высоты трехэтажного дома) и не слышал обращения. Гигант с интересом наблюдал, и на его голом черепе блестело солнце. Петр молитвенно сложил руки, призывая ангелов обрушить гнев на голову нечестивца, представлявшего себя орудием Господа. Толпа была увлечена: Симон Маг и так-то не просил денег, а тут зрители получали бесплатную битву волшебников!
Битвы не случилось: некоторое время полежав на воздухе, Симон обрушился вниз, словно в его падении была заинтересована не бесстрастная сила притяжения, но и дополнительно неприветливые силы. Петр огляделся. Народ безмолвствовал.
Высокий человек задумался. Петр, вместо того, чтобы, воспользовавшись победой, продолжить агитацию, ссутулился и побрел прочь; люди расступались перед ним. Гигант растолкал зевак и подошел к Симону. От трупа исходил слабый запах ванили. Исследователь, поморщившись, отщипнул кусочек от руки бывшего мага. Плоть подалась очень легко: был он весь высохший и какой-то пыльный.
– Этот человек умер пару недель назад, – пробормотал гологоловый незнакомец. – Ах, это совсем, совсем нехорошо. Что он такое сделал, что волны дошли аж досюда?
Он посмотрел вокруг – но не на людей, а куда-то сквозь пространство – не исключено, что в наше время, а может и дальше. И грянул гром, и в пустыне пошел дождь, и толпа разошлась.
Благодарности
Авторы от души благодарят за помощь и терпение людей, усилиями которых вся трилогия «Четвертый берег» смогла увидеть свет в течение одного года. Это наш драгоценный друг Сергей Чередов и все агентство Nova Littera, первая любовь – редактор Вячеслав Бакулин, а также прекрасные Евгения Ларина и Яна Плигина из редакции «Времена» издательства АСТ. Преинтереснейшие вещи на самых разных книжных, выставочных, парковых (и не только) площадках нам помог совершить удивительный Александр Горчаков – человек, превращающий невразумительное понятие «пиар» в радость, которую авторы и читатели способны подарить друг другу при личных встречах. Мы от души благодарим всю нашу певческо-итальянскую и киношную команду: Петра Налича за песню и участие в презентациях, Наталью Возианову-Иванову и Дмитрия Иванова за лучший в мире буктрейлер, гостеприимство, тонкий вкус и терпение, Джанлуиджи Майорино за итальянский язык, итальянскую душу и все их щедрые производные, Наталью Ефремову за то, что привела нас за руку к счастью.
Низкий поклон нашим верным иллюстраторам – тонкой и изысканной Татьяне Мальцевой и будоражащей душу Светлане Стретович. Огромная благодарность за сайт трилогии и восхитительную анимацию Марианне Суздалевой (http://book4bereg.narod.ru), за помощь при составлении комментариев Надежде Холодовой, за идеи и обсуждения всем перечисленным в предыдущих томах друзьям из LJ-сообщества co3ugam6 и с прочих интернетных просторов.
Авторы благодарят Марию Федотову за пристрастную внутреннюю редактуру и участие в обширной деятельности, окружавшей подготовку книги к изданию и дальнейшим рекламным мероприятиям.
Наша глубокая признательность Виктору Дубровскому за чтение, советы и фамилию «Один», семейству Богачевых за прототип Митиной квартиры на Новом Арбате, семейству Микеладзе за происхождение юной пианистки Полины и за общую поддержку.
Спасибо людям, которым посвящены эти книги, – их больше, чем может показаться на первый взгляд. Мы благодарны читателям, которые прочли первые два тома и ждут третий, и даже уже не станем перечислять их имена. Особенно глубокий поклон Мервину Пику за «Горменгаст», Нилу Гейману, Терри Пратчетту и Сюзанне Кларк за оправдание фантазии, Клайву Баркеру за Джерарда Рюкенау, Михаилу Афанасьевичу Булгакову за метлу, Tacente за naviget, художнику Джорджоне ди Кастельфранко за лицо, Джону Фаулзу за слепой соленый океан и десяткам знакомых нам людей, героически не знавших того, что мы пишем роман. Да славятся: география Северной Осетии (за топонимы, давшие имена многим вещам в Рэтлскаре), ФГБУН Институт востоковедения РАН (за историю Китая), журналы «Вокруг света» и National Geographic (за полевые исследования), клуб «Zona» (за Jizнь), компания ВР (за Брайана Додсона), Марк Цукерберг (за https://www.facebook.com/Shore4), Александр Мамут (за http://4th-shore.livejournal.com) и город Москва (за дома, людей, офисы, редакции, кафе, улицы и площади).
И конечно же, оставайтесь, пожалуйста, с нами, доктор Делламорте.
Читать бесплатно другие книги:
