Всадник Одина Анна
– Вам точно не нужна помощь? – крикнула девушка уже в спину странному актеру в черном пальто, испачканном кровью (брошюру с телефоном он оставил на скамейке). Но актер не ответил, а, полуобернувшись, быстро сделал какой-то прощальный жест – так, будто махать кому-то с лестницы, расставаясь, было ему физически больно, – и затерялся в толпе.
6. Париж: Франсуаза Камиль
Мы не станем в душераздирающих подробностях рассказывать, как Винсент Ратленд врастал в новую действительность конца ХХ века. Во-первых, книга наша не о том, как заработать миллион, а затем другой и третий. Во-вторых, значительную часть состояния нашего героя охраняли мало кому известные, но от того не менее рачительные швейцарские банкиры, придерживавшиеся весьма консервативных правил инвестирования, и за годы его отсутствия часть эта выросла до размеров, по любым меркам внушительных. Потому-то магистру не составило особого труда обновить гардероб у хороших портных (для этого, правда, упрямый Ратленд отправился в Лондон на Savile Row: Парижа ему было мало), восстановить контакты с наследниками своих деловых партнеров и вновь обосноваться в Европе так, как будто он никогда ее и не покидал. Раз уж его выбросило в Париж, он принял решение временно остаться там и в деловом районе Дефанс появлялся, как мы знаем, еще не раз – в частности, для душевных бесед с акулой-горгоной пищевой промышленности Дельфиной Монферран. Ко времени знакомства (назовем это так) с Дельфиной Ратленд уже давно перестал быть Ратлендом, за его спиной стояло несколько мощных компаний, и некогда свободный искусствовед переквалифицировался в туманно-могущественного специалиста по консалтингу, на которого работало немало людей. У него появились банк и PR-агентство, в Лондоне открылся головной офис транснациональной компании Niсa, кое-где в европейских странах – ее филиалы, а с российским отделением этой компании, носившим название Gnosis, мы познакомились в самом начале этой трилогии.
Нельзя сказать, чтобы наш герой был публичной фигурой – скорее, стал фигурой умолчания. Его называли либо Заказчиком, либо, заговорщицки понизив голос, Магистром; о смысле же прозвания «Делламорте» мы помним по упоминанию этой фамилии Дельфиной Монферран. Сам бывший всадник не задумывался об этих совпадениях.
Во время одной из первых прогулок магистра по Ситэ (он зашел в Сен-Шапель полюбоваться на свет тамошних витражей и подумать о Надежде Холодовой, о Гвидо Ланцоле, об Агнес Корнуолл и о Машеньке Ордынцевой) к нему явился Страттари. Магистр стоял на набережной Часов перед мрачным замком Консьержери и что-то высматривал в водах октябрьской Сены.
– Признаться, не люблю я эту страну, – произнес знакомый голос из-за левого плеча магистра, и в колеблемой течением воде отразился алый средневековый тюрбан-шаперон. У левого виска тюрбан был заколот скромным аграфом с пером, а в аграфе затаился одинокий изумруд в форме грецкого ореха.
Магистр медленно обернулся и оглядел демона, помимо шелкового тюрбана украсившего себя невероятным гибридом парчовой мантии и собольей шубы. Этот дикий наряд, как и все, что носил Страттари, удивительно ему шел. Демон с каким-то недоуменным недоверием взирал на Сену.
– Да и Белую страну[87], если говорить вполне откровенно, я недолюбливаю, – продолжил он свою крамольную мысль. – Всех их мы когда-то завоевывали, всем приносили язык, привычку мыться в горячих термах, культуру, мрамор, смысл существования… dolce far niente[88], наконец! И что они сделали с этим?
– Что? – поинтересовался магистр, не знавший пока, рад он видеть демона или нет.
– Развалили империю, – вынес Страттари лаконичный и мрачный приговор.
– Увы, распад – удел любой империи, – уклончиво и немного удивленно ответил магистр. Он тоже вернулся к осмотру речных вод и через какое-то время продолжил: – А я знаю, Страттари, к чему стремятся все ваши кардинальские шляпы и алые тюрбаны. Я наконец-то понял и поэтому все-таки рад вас видеть.
Страттари безмолвствовал.
– Вы мечтаете о шапке и мантии венецианского дожа. Это единственная одежда, которую вы не можете надеть. Потому что дожи были вашими патронами, и лишь Чезаре, отнявший вас у них, положил конец этой зависимости… и начало новой.
Страттари молчал.
– Я ведь готов отпустить вас, Страттари, – сказал магистр и стянул перчатку с левой руки. На среднем пальце у него обнаружился старинный перстень с головой льва, тускло взиравшего на мир ядовито-медовыми полупрозрачными глазами.
Страттари с неудовольствием посмотрел на перстень.
– Эта вещь принадлежала Чезаре, – пробормотал он. – На этом перстне есть шип.
– Да, – признал магистр, – это тот самый перстень. Только я не собираюсь колоть вас им в палец – это было бы черной неблагодарностью. Да и бесполезно.
– Пока опять рано, – ответил дух вод неспешно, – срок моей службы не вышел.
– Когда же он выйдет? – полюбопытствовал Ратленд.
– Не знаю, – отвечал Страттари. – Я не тороплюсь, как и вы.
Как бы в подтверждение этого демон отстегнул с шаперона изумрудный аграф и вручил магистру, а магистр снял с пальца перстень и вручил демону. Оба при этом выглядели так, словно в рутинном порядке обменялись визитными карточками.
– Знаете, Страттари, – проговорил магистр, направляясь к ближайшему мосту, – последнее, что я услышал там, было странное проклятие.
– Странное? – повторил Страттари. – Проклятию следует быть в первую очередь страшным.
– Вот именно. А это было странным. – Пока тость магистра легко постукивала по мостовой, Страттари, искоса наблюдавший за своим спутником, отметил с привычной печалью, что тот стал старше: пускай он и не прибавил к своему довоенному возрасту сполна те три четверти века, что прошли с Испанских ступеней, но все-таки это был уже не тот человек, что поил шоколадом мадемуазель Мари Ордынцеву в римском кафе «Трастевере».
– Вы расскажете мне о нем? – спросил демон.
– Рассказывать особо нечего, – заметил магистр и уточнил: – Мне было велено «чувствовать, зависеть и сомневаться».
– Вот как? – удивился Страттари. – Это действительно странно.
– Почему? – спросил магистр и посмотрел на демона.
– Потому что… – протянул Страттари с кривой улыбкой, – надо хорошо знать вас, чтоб так умело проклясть, и искренне желать вам зла.
В молчании они пересекли Сену по мосту Менял.
– Возможно, вы понимаете что-то, чего не понимаю я, – сказал наконец магистр с выражением, из которого ясно следовало, что он в это не верит. Они остановились и глядели теперь на театр Шатле. – Я всегда чувствовал, зависел и сомневался, ведь я человек, а не природное явление. Мне неясен смысл этого проклятия.
Страттари молча смотрел на своего патрона. Тот наконец оторвал взгляд от фасада театра и, кивнув демону на прощание, отправился дальше. Тогда пастырь вод снял тюрбан и, дав ему размотаться в широкую алую полосу, подставил голый череп ветру, а руку разжал – и багровая ткань широким мазком унеслась к реке и дальше, дальше, куда-то, где слилась с городским горизонтом и оседлала закат.
– Зато смысл ясен мне, – тихо сказал демон в спину своему удалившемуся хозяину. – Можно чувствовать одно, зависеть от другого и сомневаться в третьем, как поступают все, но что, если все три эти переживания объединятся, как языческий хоровод, вокруг одного дела, – дела, которому ты подчинил свою жизнь и душу?
Труды Делламорте в Уре не увенчались победой – война произошла. Но несмотря ни на что, она не… и он почему-то не мог сказать себе ничего, кроме того, что те немецкие разговорники не понадобились. Он представлял дедово имение Девлетово и крестьян, поначалу пошедших в распыл после октября семнадцатого, а потом – вполне способных услышать вот это «Prinossite wodu!», и знал: это и его приключения в заснеженном Камарге помогли сломать хребет зимнему наступлению сорок первого года под Москвой. Все было не зря. Там он сделал больше, чем мог сделать здесь. Интересно, если бы он не упал с той скалы, если бы шлейф душ погибших городов не материализовался в проклятом рогатом старике, удалось бы ему добраться до Рэтлскара? Может, он бы успел до бомбы? По некотором размышлении магистр понял: его дело в Уре не закончено. Нельзя обманываться тем, что закончилась та война; война не заканчивалась никогда. И если он успел уничтожить творение предков, ему еще оставалось уничтожить собственное творение – сердце Ура, Рэтлскар.
Тогда он попытался войти и не смог. Наконец-то он понял смысл проклятия.
С памятной покупки разговорника в районе Дефанс прошел год. Девушку звали Франсуаза, и она все время искала работу. Она, конечно, мечтала о кино, журналистике, о карьере в модельном бизнесе или просто о богемной жизни среди талантливой молодежи, устраивающей инсталляции, фотографирующей или играющей музыку. Но некоторым людям везет, а некоторым – нет. Франсуазе не везло: она уже полтора года перебивалась случайными заработками, жила по знакомым, к маю 1996-го поняла, что не смогла покорить Праздник, Который всегда с Тобой, и засобиралась домой, в бельгийский городок Дендермонде: написала своему дружку Дэвиду прощальную записку, проверила билет на поезд и пошла к двери.
В этот момент, конечно же, зазвонил телефон. Франсуаза ни на секунду не сомневалась, что это Дэвид, поэтому к телефону подходить не стала: в чистом поле души ее привольным лагерем встала печаль, порядком повытоптав нехитрые цветы и травы Франсуазиной свободы, и хоть бойфренд был не виноват, разговаривать с ним ей не хотелось. Она напишет ему из дома, он все поймет.
Франсуаза вышла на лестницу и приготовилась захлопнуть дверь, оставив ключ внутри, чтобы не возникало искуса вернуться, когда включился автоответчик и незнакомый голос сказал:
– Мадемуазель Франсуаза Камиль? Вас беспокоят из компании Isis. Мы рассмотрели ваше резюме и хотели бы пригласить вас на интервью.
Франсуаза подбежала к телефону и схватила трубку.
– Да! Я слушаю! – почти крикнула мадемуазель Камиль в динамик. – Но резюме? Я не посылала никакого резюме!
– Совершенно верно, – сказали на том конце голосом, которому подобало бы не звонить кандидатам и приглашать их на собеседование, а петь, скажем, про vingt ans d’amour[89]. – Ваше резюме нам… передали.
Голос сказал еще пару слов, но Франсуазу уже не надо было ни в чем убеждать: она лишь кивала и лихорадочно записывала адрес.
7. Первый креп комом
Явление мадемуазель Камиль в компанию Isis почти ничем не походило на явление Дмитрия Дикого в компанию Gnosis.
Подобно «Гнозису», «Исида» располагалась в историческом центре города, только был это не пряничный дом в Крапивенском переулке, а сохранившийся с XVII века дом номер 11 на улице Сен-Северен, неподалеку от одноименного собора на левом берегу Сены, в Латинском квартале, – напротив того же острова Ситэ, по которому любил гулять наш герой. Франсуазу никто не интриговал, не путал и не пугал. Любезная девушка-секретарь (англичанка, очень аккуратно говорившая по-французски и лишь иногда искренне забывавшая про liaison[90]) внесла ее в базу данных, а затем не менее любезный юноша-менеджер проводил к генеральному директору. Генеральный оказался экстравагантного вида человеком в наряде Карла Лагерфельда – не от Карла Лагерфельда, а в таком камзоле и штанах, которые любитель темных очков и кружевных манжет немедленно надел бы сам, если бы додумался. Гендиректор держался высокомерно и откровенно изучал Франсуазу, ругавшую себя за то, что нацепила серый английский костюм в полоску, а не обычные для нее разгвоздяйские шмотки с намеком на парижскую богемность. Помариновав ее минут пятнадцать расплывчатыми расспросами о прошлом, настоящем и будущем и явно не одобрив бесполезности ее прозябания в Париже, генеральный с явным неудовольствием признал, что так и быть, готов препроводить ее к «Заказчику», и уж тот-то решит, подходит она компании «Исида» или нет.
Франсуазу провели длинным коридором и доставили прямиком в просторный кабинет, где полным ходом шло совещание. Она скромно села в уголке возле журнального столика, в котором даже при своем минимальном знании Востока опознала что-то старинное и китайское, и принялась нервно листать проспекты, оказавшиеся каталогами разных закрытых выставок. Одновременно с этим она пыталась вполуха слушать совещавшихся – как знать, не примутся ли ее экзаменовать на содержание встречи? – но из-за нараставшей нервозности сконцентрироваться на деле не получалось: в основном она пыталась понять, почему ее не попросили подождать конца собрания. А потом узнала человека, сидевшего во главе стола. Хм. Даже сейчас Франсуаза не отказалась бы от слов о том, что он где-то «снимается», только одет он был уже не так странно, как в первый раз, а вообще не странно… но что-то в нем ее беспокоило, чесалось внутри ощущением опасности, от которого хотелось побыстрее убежать из этого старого дома, да и из Парижа, в общем, тоже.
Все было неправильно; Франсуаза Камиль, безработная бельгийка, никому не могла понадобиться в такой корпорации без опыта работы: они занимаются консалтингом, а она может консультировать только о том, как пытаться пристроиться в Париже, не имея денег и образования, и не преуспеть. Генеральный директор – какой-то Мефистофель (разве что без волос), а этот заказчик – мистификатор и наверняка владелец дюжины подпольных бизнесов; никого не обманет его костюм с Сэвиль-Роу и галстук из Сиены. Он и не пытается никого обманывать, достаточно увидеть его глаза и чумовую стрижку («как будто он какой-то скрипач или дирижер», – подумала Франсуаза), но ей-то ясно: он такой же консультант, какой она… учитель начальных классов. Чего нельзя было сказать о его партнерах: те занимались тем, чем занимались, а в данный момент – двигали на дальневосточные рынки новый антидиабетический препарат, основанный на натуральных компонентах. Где здесь было место для Франсуазы Камиль?.. Спроси ее сейчас, и она вообще не вспомнила бы, чем Дальний Восток отличается от Ближнего, а из лекарств назвала бы лишь аспирин, зубную нить и пластырь.
За испуганными мыслями Франсуаза и не заметила, как выпила чай, а совещание закончилось. Она даже пропустила отход участников и очнулась, только когда Заказчик подошел и встал рядом с ее креслом, пристально оглядывая ее, как будто пытаясь определить, не требуется ли тут срочная медицинская помощь. Франсуаза вскочила и растерянно улыбнулась.
– Здравствуйте! – воскликнула она, глядя на своего давнего знакомого и не обманываясь тем, что смотрел он на нее ровным взглядом, не выдававшим намерения немедленно использовать ее в какой-нибудь авантюре. – Вы меня вспомнили? Позвонили все-таки? И как только телефон вспомнили, вы ведь тогда забыли разговорник…
– Садитесь, пожалуйста, – сказал Заказчик, вернулся в свое рабочее кресло, а ей указал на кресло напротив себя, и ноги Франсуазы, доведя ее до пункта назначения, послушно подогнулись. – Давайте немного поговорим, вы не против?
Мадемуазель Камиль помотала головой. В китайской чашке опять появился чай.
– Вам ведь нужна работа? – спросил человек из Дефанса. (Франсуазе почему-то не хотелось спрашивать, как его зовут.)
– Д-да… – неуверенно ответила она. Врать ему было явно бесполезно.
– У нас есть работа для вас, – продолжил Заказчик. В отличие от иного консультанта из пробирки он явно не считал, что выражаться извилистыми обиняками – важный коммуникативный навык, и говорил с пугающей прямотой.
– Д-да? – переспросила Франсуаза, мысленно выругав себя для бодрости, что за последние две минуты произнесла одно лишь это слово. Точку вот сменила на вопрос, молодец.
Заказчик улыбнулся. Куда только подевалось то болезненно-человеческое, что так поразило ее в нем год назад на лавочке в Дефансе? Мы должны пояснить, наверное, – Франсуаза Камиль не была из числах тех, кто приносит домой бездомных котят или кидается обрабатывать одеколоном ссадины на нищих и бездомных (хотя иногда она и корила себя за это). И в той ситуации она спросила, не нужна ли ему помощь, потому что почувствовала: именно этому странному человеку, будто вывалившемуся прямиком из 1930-х, именно в тот момент могла понадобиться именно ее помощь. Теперь же он явно ни в чьей помощи не нуждался, но, видимо, не забыл того раза и… предлагал помощь ей? Все это было странно. Она взяла себя в руки.
– Я не многое умею, мсье… Заказчик, – призналась Франсуаза, решив действовать самым простым образом – говорить правду. – И потом, я почему-то боюсь вас, вашего генерального директора и всего вашего бизнеса.
Заказчик посмотрел на потолок, как будто пытаясь понять, устраивает его такая реакция или нет.
– Ничего страшного, – вынес он вердикт, чуть помолчав. – Все это понятно. Просто вы видите то, чего не видит большинство других людей, и вы уже очень многое увидели. Вы ведь обладаете прирожденными способностями.
– Я? – ошарашенно переспросила Франсуаза. – Прирожденными способностями? В чем же?
– В умении видеть людей, – пояснил ее собеседник, глядя на противоположную стену, где висело несколько небольших акварелей и пара рисунков в лаконичных рамах: натюрморт, собачья голова, массивный дом, горы, флюгер-ведьма и река, – вы видите людей лучше всех. За исключением нас с генеральным директором, конечно. Поэтому вам необходимо у нас работать.
– Ха, – не поверила Франсуаза, – вы это серьезно? Вы уверены, что не спутали одни мои качества с какими-нибудь другими моими качествами?..
– Вполне уверен, – ободрительно кивнул Заказчик, – в нашем деле лучше ничего не путать… Я ведь запомнил ваш телефон, правда?
– Что же я должна делать? – спросила Франсуаза. Она как будто попала в водоворот и понимала, что ни мозговых, ни физических ее усилий не хватит, чтобы вырваться из его хватки. Хотя хватки как будто и не было, она вполне свободно могла встать и уйти – и не будет тогда ни опасности, ни неясности. Ни Парижа.
А разве не этого она хотела? Приключений, столичной жизни, карьеры?.. Не пора ли расстаться с подростковым бунтарством в двадцать семь лет, не тащить его с собой, как старого плюшевого медведя, во взрослую жизнь, только чтобы с каждым шагом все больше обращать внимания на то, какая у этого медведя глупая и засаленная морда? Да и потом, наверняка в большей упорядоченной жизни все не так просто, и там найдутся вещи поинтереснее плюшевых медведей. «Да, пора!» – решила она.
– Пора! – подтвердил Заказчик.
– Что? – Франсуаза подскочила.
– Руководить нашей кадровой службой, – просто ответил Заказчик.
Франсуаза засмеялась, правда, смех вышел немножко треснувший и нервный.
– Руководить Human Resources вашей «Исиды»? У меня даже нет образования!
– Не беда, – пожал плечами Заказчик, – тому, что нам требуется, обучиться не столь сложно. Впрочем, если хотите, параллельно пристроим вас на какой-нибудь факультет в Сорбонне а mi-temps[91]: компания заинтересована в том, чтоб сотрудники пеклись о ее делах, а не о своей заниженной самооценке.
Франсуаза внутренне содрогнулась, но не от слов этих, довольно жестоких, а от того, как потенциальный наниматель на нее смотрел: было в этом что-то странное… Взгляд, направленный прямо на нее, ей в глаза, как будто понемногу вытягивал из нее вначале остатки дерзости и уличной агрессии, затем саму способность возражать, а потом и вовсе физические силы – способность прямо сидеть, говорить, реагировать… Она становится безразличнее, спокойнее, она перестает сопротивляться… мама всегда давала ей на завтрак только одно яйцо, а ей хотелось два, всегда два, всегда хотелось два!
Она закричала, дернулась и закрыла лицо руками.
– Что вы делаете? – прошептала она, чувствуя себя так, словно из нее выпили пару литров крови. – Что… что вы со мной сделали?
Заказчик поднялся и, обойдя Франсуазу Камиль по экономной кривой, отправился к окну. Франсуаза отняла руки от лица и посмотрела ему в спину. Господи! Она бы дала голову на отсечение – он как будто… помолодел. Это ни в чем не выразилось явно – та же прямая спина, те же почти совсем побелевшие волосы, та же бесшумность передвижения, и все-таки перемена была несомненна.
– Я же говорю, что вы natural, – повторил Заказчик, не поворачиваясь. Видимо, в ответ на то, что увидела в его спине Франсуаза, он спиной увидел что-то в ней. – Так что соглашайтесь, и я оставлю вам то, что еще не взял. А взамен того, что взял, дам очень многое. Интересную работу, кучу денег, путешествия и даже счастье. Это правда.
– Я согласна, – сказала Франсуаза, помолчав. Видимо, она и правда была натуралом: поверила ему по своей воле, а не потому, что ей стало страшно. – Скажите, что надо делать.
Заказчик развернулся от окна. Внешне в нем ничего не изменилось, но на лице было легкое умиление.
– О, сегодня у нас, кажется, день повторений, – сказал он. – Так вот, предлагаю вам возглавить HR нашей компании. Это не означает, что вы будете безвылазно сидеть в офисе и толковать каким-нибудь идиотам на семинарах книжки Дейла Карнеги или их бесчисленные производные. Вы будете делать то, что вам интересно. Придумывать восхитительные проекты, воплощать их… стоять на холодной улице в Москве и раздавать людям безвкусные флаеры. Главное – ловите мне таких, как вы. Они еще остались. А в деталях разберетесь сами.
– Я согласна, – повторила Франсуаза. – Я буду на вас работать. Давайте контракт.
И на этом мы ставим точку в предыстории магистра, который вновь появится в нашем повествовании только в Москве-2020. Прощайте, магистр Делламорте, прощайте, мистер Винсент Ратленд, прощайте же – и помните о нас!
V. Рэтскар, Рэтлскар
1. Военное поселение, 507 год от основания
На рыночной площади шла торговля. Повернувшись к соседке, рыботорговец Белибах открывал свои кулинарные секреты – признавался, что предпочитает варить селедочные головы с серым перцем и большим количеством соли, а вот геларовый лист[92] не кладет: уж больно дух у него крепкий.
– …но если багон[93] варить, дело другое, – вкусно причмокнул Белибах. – Багончик-то нечастый гость у меня на столе. Его вообще лучше не варить, а коптить: обложить геларовым листом и на медленном огне подкапчивать. А вот еще…
Монолог торговца прервал пронзительный вой трубы. Шум на площади замолк, а пустоту в центре заполнили ярко наряженные люди в одеждах с прожогами и разрезами. Один из них держал развернутый на растяжках пергамент, еще двое, за спиной оратора, – штандарты с серебряным знаменем, на котором была нарисована темная стрела, древний символ «Скифа», флагманского корабля первых переселенцев. Значит, известие было важным: повседневные поводы «Темной стрелы» не удостаивались. Постепенно все поумолкли, и в непривычной для рынка тишине речь глашатая разнеслась далеко, достигнув стен военного поселения:
– Верные подданные гавани Рэтлскар! – Герольд откашлялся. Особенно хорошо ему удавалась буква «р», и он собирался использовать свой талант во всю мощь, хоть в тексте было не так уж много этого грозного звука. – В тяжелый час сорок пятого дня второго месяца догар[94], пятьсот седьмого оборота[95] от дня Поселения Жук спеленал шестьдесят тр-ретьего военачальника Убежища. Неосмыслимою волею Жука военачальник лорд Кэтбнх Тр-ретий повиснет на Дереве Миллиона Звезд и Предвечной Звезды бок о бок с шестьюдесятью двумя доблестными предшественниками в ожидании окончательного Собор-ра. – Герольд замолк, а потом торжественно продолжил: – Силою истекающего меча и разгоняющего щита шестьдесят четвертым военачальником будет провозглашен лорд Ор-р-р-р-рбх, возлюбленный брат лорда Кэтанха.
Затихшая площадь молчала. Герольд, на имени «Орах» выпучивший глаза так, что наблюдатели изготовились их ловить, взял у воина флягу, промочил горло и продолжил более буднично:
– По каковому поводу сегодня после часа вечерней бдительности объявляется празднество и всеобщее гулянье.
Документ был свернут и торжественно водружен на носилки, глашатай же, кивнув спутникам, энергичным шагом покинул площадь.
Рядом с Белибахом торговала померанцами Гита. Качающими движениями она перемешала молочно-оранжевые плоды в высокой травяной корзине.
– Теперь, значит, все продам, весь сбор. – Гита помолчала и продолжила, не глядя на соседа: – Погиблый военачальник любили угрей с померанцами, а братец их… Надо будет спросить у соседа моего, Зелима. Он хотя и стоит на воротах дворца с карабином[96] в зеленом чехле, но всегда словечко шепнуть успевает.
Белибах помотал головой:
– Что это он – жил, жил, а тут, значит, «Жук спеленал», кого другого не мог спеленать? Он же и нестарый был, да и крепкий, ладонью бендар[97] крошил. – Белибах задумался. – Хотя оно и сподручней, что спеленал. Давно пора ему было за агатами[98]. Виданное ли дело – у соседки моей Бунарехи сыночка забрали единственного, в гвардию, а Бунареха-то эта полуслепая, и нет у ней никого, она и говорит, оставьте сына-то, некому мне дрова колоть, а они говорят, молчи, дура старая, ишь, говорят, а сын и говорит, да кто ж моей матушке-то будет помогать дрова колоть, а они ему и говорят – слышь, говорят, сильно ты разрыбился, давай до свидания, говорят, пока мы тебе самому бошку-то не покололи. Так и взяли. Хорошо еще не убили. А с ними там, известное дело, неизвестно, что творят, – будто раствор геларового листа с мджигом[99] дают, вот, говорят, мозгов-то у них и не остается. Кто во дворец попал, уж не выйдет оттуда, а только выкатится прямо в Горькие воды[100]. – Белибах, не без труда закрыв рот, бессмысленно переложил рыбу, а затем снова повернулся к соседке: – А Орах-то этот что?
– Покойные военачальник были такие, ага, – подтвердила Гита, согласно тряханув померанцы. – Вон соседка моя, девка гимнастического[101] возраста, только пошла учиться – тринадцать лет ей… Так явился среди бела дня, при карабинерах, родителей пинками – на отопительные работы[102], а девчонку так и испортил. Даже с собой не увел. Велел потом снова в гимнастию идти как ни в чем не бывало. Она ходила-ходила, а потом кто-то об этом слух пустил… Ну, ее побили разика три, да одежонку-то порвали, передничек, так сказать, со смыслом. Так она ничего не сказала, не стала плакать, а пошла и со скалы Газалакис бросилась в волны, прямиком угрям на съедение. Угри-то не только плавают, они и по траве… – Гита достала померанец, потерла о фартук и откусила кусок вместе со шкурой. Затем продолжила: – Где ж мне знать, простой торговке? Говорят, младшенький смирный. Старшего пытался образумить. Сам молодой еще, на Стаб[103] не ходил, женщину в свое крыло не водил. Красивый, я его видела как-то. Волосы вьются полукольцами, глаза как вода под скалой…
Белибах неодобрительно помотал головой.
– Да. Да и у меня вот… – подтвердил он и замолк, оборвав себя. – Хотя я каждый раз рассказываю… – Он сбросил оцепенение. – Посмотрим, что этот Орах – военачальник то бишь. Ой! Да ведь у бывшего-то сын остался. Его-то куда, интересно?
Торговец рыбой повернулся и увидел прямо перед собой, по другую сторону прилавка, высокую фигуру в переливающемся сером плаще с опущенным капюшоном. Белибах негромко вспомнил всемогущих Жуков: то был змеиный наездник. Наездник заговорил с неприятным присвистом:
– Я бы на твоем месте, Белибах, не раскрывал особо рта. – Аккуратным движением наездник как будто слизнул с прилавка самую красивую рыбину и продолжил: – Кэтанх, Орах… Жить-то тебе, Белибах. При любом, Белибах, военачальнике. Ты, Белибах, поменьше о военачальниках думай, и побольше, Белибах, о душе.
Не сходя с места, наездник словно перелился внутри своего плаща, развернувшись спиной к торговцу; раздался хруст, шипение, и из капюшона на землю вылетела голова рыбины и фонтан чистых косточек, а фигура в переливающемся плаще не спеша покинула рынок.
Белибах стоял как окаменевший: наездник целых пять раз назвал его по имени и не иначе наложил заклятье. Изо рта Гиты потекла струйка померанцевого сока. В ужасе попытавшись прикрыться корзиной, она задела ее дном нож соседа по прилавку. Нож упал, из корзины посыпались плоды, солнечными мячиками поскакали по инкрустированной стеклянными полусферами мостовой. Гита беззвучно отерла рот хвостом русой косы.
– О, Лебедь Черная, красноклювая, шея длинная, ноги желтые…[104] Жить-то нам, Белибах, надо… – забормотала торговка и побрела подбирать плоды, но руки у нее тряслись. Белибах стоял на месте, тоже мелко дрожа, и одними губами повторял: «Пронесло, Жуче, пронесло».
2. Замок на острове: Ineggiamo, Il Signor non e morto[105]
Утро началось с обычного детского пения, доносящегося с городских стен. Невидимые дети выводили с высоты: «Рэтлскар, Рэтлска-аа-аар! Лучший остров в воде! Стены крепки, далеко несется стрела акведука… Со мной Рэтлскар мой везде!» И словно дождавшись окончания никогда не менявшейся песни, на город упал рассвет. Рассвет пришел одновременно и в город, и в замок, где нянюшка-Коза, покрепче прижав к груди полугодовалого младенца, качала его с таким усердием, будто не хотела, чтобы ребенок слышал заоблачное пение детей. А приговаривала она так:
– Юный лордшип[106] остался без папеньки, у них будут другие папеньки, лучше прежних. Прежние были дикие, грубые, а нынешние – мягкие да образованные… И маменька вот плачут, плачут… – Нянюшка недолго подумала и завершила: – А поплачут, да и перестанут.
Коза покачала головой, и на макушке кивнули в такт два витых рога головного убора.
– Юный лордшип порастут-порастут и станут военачальниками, – продолжила она. – Скоро, скоренько…
Положив ребенка в люльку, стоявшую на гибкой ноге посреди искусственного озерца, Коза захлопнула ставни, почти заглушив звук детского пения. Мелодию подхватил голос снаружи: из коридора донесся громкий звук шагов, дверь в детскую открылась, и, допевая последнюю строчку, в комнату вошел лорд Орах. Он бесцеремонно вытащил ребенка из люльки и принялся его разглядывать; тот же в ответ таращился в лицо будущего военачальника, готовясь зареветь.
– Ну что, малыш? – бодро адресовался Орах к младенцу. – Не особо-то тебя взволновало известие о смерти моего бедного братца? – Проговорив эти странные слова, Орах продолжил: – А вот маменька твоя, говорят, вначале все плакала как оглашенная, а теперь спит. Спит уж более двенадцати часов и на звуки извне не отзывается. И пускай себе спит, как по мне.
Орах помедлил, будто ожидая, что ребенок ответит ему, но никакой реакции не последовало; тогда он вернул дитя няне, подошел к окну и, приоткрыв ставень, с интересом воззрился наружу.
– Ничего не изменилось от смерти Кэтанха, – заявил он. – Мир лишь делает вид, что позволяет нам управлять им, а сам живет по своим законам. Говорят, в городе появились Наездники. Днем. Почему? Только их нам не хватало.
Нянюшка мелко покивала рогами и, словно не приходя в сознание, выпалила:
– Говорят, военачальника Кэтанха кто-то убил, ваше лордство. Как будто из стены вылетела арбалетная стрела и вонзилась ему прямо… в правый глаз!
Высказавшись, Коза закатила глаза и застыла в странной кататонии, как будто готовая упасть в обморок. Орах постоял, глядя на женщину в козьем колпаке, а потом издал мрачный отрывистый смешок:
– Да уж, из арбалета – в правый глаз… для самоубийства это было бы чересчур изобретательно! – Военачальник наклонился над замерзшей няней и прошептал ей в ухо: – А ведь все уверены, что его убил я. Охочий до власти младший брат убивает старшего, которому власть уже приелась, но отдавать ее он не собирается. Пикантности сюжету придает то, что братья – близнецы. – Орах вздохнул. – Что ж, может, и убил. История все расставит по своим местам. Когда-нибудь.
Пожав плечами, военачальник бросил критический взгляд на одноногую люльку, куда няня успела опустить младенца, и вышел.
Продолжим путешествие по дворцу. Вот по узкому каменному коридору едет толстенький пони, а нем сидит верхом женщина, прядущая бесконечную белую пряжу. Нить так и вьется за ней, а она бормочет себе под нос:
– Вейся, шерсть козлиная, вейся, шерсть ослиная, вейся шелк из васильков, вейся атлас из волос моих… – Женщина наклонилась, чтобы поместиться под аркой, и въехала в кухню, обращаясь к шеф-капралу: – Все ли готово к поминальному пиру, Бересклет? Заплел ли ты лапшу в большой хлеб?[107]
– Да, ваше превосходное сиятельство, госпожа военачальница Ицена! – отвечал шеф тоном профессионального идиота. – Совсем почти заплел! Станем готовить мясные дрова![108] – Бересклет расплылся в улыбке. – Рад я, как есть, видеть вас в добром здравии и, так сказать, на коне! И при прочих достоинствах. – Без перехода повар нырнул в какое-то отверстие и отвесил там кому-то тумака. Через секунду его голова снова показалась в кухне: – Какие будут распоряжения у вашей женской милости?
Леди Ицена – вдова военачальника Кэтанха, судьбу которого в ужасе обсуждало все поселение, – рассеянно подернула нить, зацепившуюся за щербинку в пороге, и та с готовностью порвалась. Ицена, как будто только и ожидавшая этого сигнала, чтоб драматически свалиться с пони, поднялась, не позволив никому помочь себе, и ответила, едва сдерживая скорбь:
– Полагаюсь на тебя, Бересклет. Пусть перепробуют все кушанья. Пусть ни один хлеб и ни одна виноградина не окажутся на Нашем столе неоткушенными. Пусть раскалят зубцы всех ножей и лезвия всех ложек. Пусть подают нам голые девушки. – Ицена рассеянно отправила в рот пригоршню зерна из плошки и продолжила указания: – А фына моего Фаэтона пуфть напоят фнотфорным молоком и запрут до фамой ночи.
– Госпожа Ицена, ваша военачальницкая милость, – растерялся Бересклет, – про сына мне никак знать не требуется. Я по кухне хлопочу, по столу да по блюдам. А по его маленькой светлости будущему командиру – это, при всей почтительности и с благозаверением, лучше пожилой женщине приказ указать, что в обличье козы. – Тут шеф-капрал совсем смутился: – А девушки… так заведено, чтоб поминальный пир был в молчании и без увеселений…
Ицена налилась иссиня-красным цветом, как зрелая слива.
– Камень! Дерево! Земля! – закричала она с яростью, немного комичной, как всегда бывает у людей апоплексического склада. – Да чтоб забрали тебя Жуки! А ну-ка не перечить мне и не спорить со мною же!
Высказавшись, военачальница развернулась в вихре рассеченного лилового траурного полотна и вышла. За ней из свода арки упала стальная решетка, отрезавшая от дворца кухню, где во владениях Бересклета остался флегматичный пони. Не обращая внимания, что обдирает редкое полотно о выступы камней узкого коридора, Ицена широким шагом проследовала по коридору и, в священном гневе своем не замечая, как прошла западную анфиладу и баптистерий (или его здешний аналог), пересекла атриум и, спустившись по винтовой лестнице, вошла в низенькую дверцу со звездчатой решеткой. Там она опустилась на приземистую скамейку и адресовалась к сидевшему над тяжелой книгой маленькому человеку в комичном остроконечном колпаке, расшитом звездами.
– Галиат. Единственный нормальный человек на этом безумном острове и уж точно – в этом проклятом дворце. Скажи, где мой муж?
Придворный преобразователь Галиат повернулся к военачальнице, демонстрируя половину лица, закрытую улыбающейся серебряной маской. Голос его звучал спокойно:
– Лорд Кэтанх мертв. Есть еще лорд Орах, что станет военачальником, а через какое-то время вашим мужем. Он пока, сколь мне известно, жив и занимается приготовлениями к поминальным церемониям. Что до Кэтанха, – продолжил Галиат ровно, не глядя на Ицену, – то можно спросить о нем у кого-нибудь из змеиных наездников, которые с одинаковой легкостью попирают сочные земли живых и пепельные долины покойных.
Военачальница собрала расплетенные косы и уложила их в спираль на голове, скрутив ее так туго, что глаза ее как будто растянулись к вискам, отчего она почему-то стала миловиднее.
– Ложиться в постель с двойником покойника, – заговорила она снова. – Все думают, что нет никакой разницы. Ведь Кэтанх был так плох, а Орах так хорош. Кэтанх изменял мне со всем Рэтлскаром, а Ораху нет до меня дела. И если он избавился от плохого брата, он избавится и от моего сына, ведь тот вырастет и вспомнит отца… Я боюсь наездников, Галиат. Скажи, сможем ли мы еще жить в нашей твердыне? Или пришли последние дни?
Галиат вздохнул и закрыл книгу.
– Прелесть истории в том, что она не повторяется, а наоборот – ищет для повторяющихся людей новые отдушины. Лорд Орах убьет Фаэтона? Но убил ли Орах Кэтанха? И станет ли он пятнать свое имя чудовищным подозрением в филициде? Лишь через пятнадцать лет Фаэтон обретет власть в замке. За это время изменится многое.
Однако аргументы Галиата не нашли отклика в душе военачальницы.
– Скажи… – она подошла к Галиату и заглянула в его книгу, – могу ли я издать указ до коронации? Есть ли у меня какие-нибудь права в этой земле?
– Законы, сведенные в книге окончательного Собора[109], – преобразователь деликатно откашлялся и прикрыл пальцами место, которое читал, – недвусмысленно гласят: законодателем может быть лишь военачальник… получивший власть над Рэтлскаром в соответствии с принципом примогенитуры.
Леди Ицена кивнула, но лицо ее оставалось так же не потревожено движением мысли, как и после упоминания филицида, поэтому преобразователь деликатно поспешил уточнить:
– …То есть власти, переданной от отца к сыну. При условии же недостаточного возраста регентшей будет его мать.
Ицена задумалась. Галиат выдержал паузу и озвучил вывод:
– Лорд Орах не будет иметь законодательной власти. Он сможет только влиять на вас и таким образом править. Но на документах будет стоять ваша печать и ваша подпись.
– Хороший Орах будет влиять на меня, вдову плохого Кэтанха и мать никакого Фаэтона, – торжествующе улыбнулась Ицена. – А я… я! Буду придумывать законы Рэтлскару! – Она на секунду сникла – внезапно перспектива эта показалась ей скорее обузой, чем долгожданным даром, но вскоре взбодрилась: – Пускай отныне ни один чужеземец из внешнего мира, из-за Воды, с края горизонта, не проникнет в нашу землю. Я, мой мертвый муж, мой живой жених, мой сын и будущий военачальник, змеиные наездники, шеф-капрал, шут, придворный оракул Галиат и люди рынка будут ждать, пока участь Рэтлскара решится сама. – Ицена понизила голос. – А чужеводцев мы выдворим.
– Я оформлю указ, – кивнул Галиат (про себя он отметил, что под такого рода указ подошла бы практически любая формулировка, позволяющая ицениной ксенофобской сущности отдать город во власть ее страхам). – Только змеиные наездники, как вам должно быть известно, леди Ицена, не являются подданными Замка-на-острове[110]. Если б не они, не быть бы Рэтлскару основанным.
– Ты дашь мне прочесть об этом, Галиат, – сказала Ицена, подавив зевок. – А сейчас мне пора.
Военачальница вышла, покачивая веретеном. Галиат вздохнул и принялся за дело. Вот что написал серебряными чернилами придворный преобразователь:
«Властию, данной военачальнице-регентше, действующей во праве и безмолвном одобрении усопшего ея супруга лорда Кэтанха и во имя и славу юного силонаследника будущего военачальника лорда Фаэтона, не достигшего ко утверждению сего закона возраста правления, настоящим доводим повеление до всех подданных Поселения Рэтлскар, включая жителей Замка-на-острове и Присоединившихся территорий: что с девятнадцатой волны и пятнадцатого, – тут Галиат замешкался, потом аккуратно стер серебряные чернила и вывел вместо этого, – шестнадцатого камня[111] вечера текущего сорок пятого дня месяца догар пятьсот седьмого оборота Поселения запрещается въезжать, прилетать и иными способами проникать в Замок-на-острове кому-либо из дальнего мира, а именно: из-за таинственной Воды; из-за края Горизонта; из Муравьиной Страны; из Железного Леса, а равно и из прочих внешних земель. Жителям Присоединившихся территорий для сообщений с Замком ежедневно вечером будет открываться пищевой ход.
Подпись: леди Ицена, от имени и в интересах усопшего лорда Кэтанха и юного лорда Фаэтона».
Галиат достал большую печать и аккуратно приложил ее под подписью. Буквы на печати разобрать было нельзя: они принадлежали не тому языку, на котором написан был документ.
3. Карантин: Spargi d’amaro pianto[112]
По бесконечному акведуку, тянувшемуся над волнами от острова за горизонт, неторопливым шагом двигался утомленный вороной жеребец. На спине жеребца сидел человек, укутанный в обширный плащ, голову его закрывал глубокий капюшон, а лицо было закрыто. Он подъехал к воротам в стене, окружавшей остров, в тот момент, когда стражники закручивали опускающие решетку лебедки и сводили створки ворот. На крепостной стене глашатай дочитывал указ леди Ицены.
Всадник проехал в ворота под падающей решеткой за полсекунды до закрытия; возможно, он ничего не знал о местных единицах измерения времени (как и абсолютное большинство жителей Рэтлскара). Подскочившего стражника он отодвинул рукоятью плети и, продолжая движение, указал ею же на вертикальный желоб, в который упал последний из шестнадцати камней, считавших время до вступления указа в силу. Щелкнули еще четыре камня, и на остров опустилась официальная ночь. Приезжий скрылся в привычной тьме.
Всадник в серебряной маске и плаще уехал недалеко в глубь военного поселения Рэтлскар. Копыта жеребца простучали по странным, мощенным стеклом мостовым всего пары улиц, когда перед верховым выросли два человека в доспехах и скрестили алебарды, преградив путь.
– Предъявите свидетельство о телесном здравии, скрепленное печатью имперского[113] дома, – неприветливо потребовал первый.
Всадник не изменил посадки и не поднял капюшона. Помедлив секунду – как будто решая, вступать в разговор или продолжить путь, – он все-таки ответил:
– На моем теле нет и не может быть печатей какого-либо дома, а других свидетельств о телесном здравии при себе не ношу.
Ночные стражи были настроены на неторопливый разговор. Второй поднял забрало и с неожиданной доброжелательностью пояснил:
– В Замок-на-острове запрещено въезжать без одобрения комиссии по карантину против змеиной болезни, кое одобрение выражается в соответствующем сертификате, называемом свидетельством о телесном здравии. – Он взглянул на напарника и уточнил: – Если вы не желаете пройти карантин, вы можете покинуть Рэтлскар.
– Да, – подтвердил первый. – А город закрыт. Поэтому, если вы не желаете проходить карантин, э-э-э… вы можете остаться под стражей, пока не пройдете его. Если пройдете.
Всадник молчал, не вмешиваясь в становившийся интересным диалог стражников. Второй утвердительно кивнул, подтверждая слова первого:
– Мы будем вынуждены поместить вас в секцию необследованных, – вежливо пояснил он. – Простите, таковы правила замка.
Доктор Делламорте (ибо это был, без сомнения, он) равнодушно повел плечом; от этого движения пола плаща приоткрылась, дав воинам Карантина возможность увидеть рукоять меча у него за спиной. Взгляд его глаз в прорезях маски обвел закрытое забрало шлема первого стражника и открытое круглое лицо второго. Голос прозвучал утомленно:
– Зачем же меня пропустили ваши коллеги в воротах, добрые господа? А теперь какой-то унизительный карантин. Так ведь кто-нибудь может схватить какую-нибудь другую болезнь. Например, рези, – уточнил он. – В желудке или в горле.
– Видите ли, господин… – замялся второй стражник, – в правилах не сказано, что людей нельзя пропускать в ворота. В ворота можно. А вот дальше, к людям, уже нежелательно – вдруг у приехавшего змеиная болезнь? От нее умирает много людей. Слава Жуку, в замке никто не пострадал. – Он философски покачал головой и посмотрел на первого стражника. – Мы-то не виноваты.
– Да. Мы такие же пленники правил, как и вы, господин. – Первый посмотрел на второго. – У меня есть чувство, что все это уже однажды было.
– Да, было, и не раз… и, как нарочно, все одинаково кончается всегда. – Второй печально кивнул и вперил взгляд в носки металлических сапог.
– Мне кажется порой, что замок Рэтлскар – театр, а мы всего лишь в нем актеры… – Первый смотрел теперь в сторону.
– …уныло тянущие лямку роли, за которой не видно замысла творца, ни искры гения, ни даже… – подхватил второй.
– …спокойствия родного ремесла, – закончил первый.
Глаза человека в маске ненадолго оживились, и он даже изобразил затянутыми в перчатки руками короткий аплодисмент.
– Браво, – отозвался он холодно. – Я удивлен, что вы вооружены алебардами, а не лопатами или что в этих краях используют вместо них… ах, да, – вспомнил он, – вы же не зарываете мертвых в землю. Если умершего похоронить в земле, он породит змей.
Делламорте вздохнул, подъехал поближе и оглядел стражей.
– Беда в том, что мне все тут надо разузнать, – пояснил он доверительно. – Я бы, конечно, предпочел делать это без сопровождающих с алебардами… М-ммм…
Задумавшись на секунду, всадник ненадолго отвернулся, а развернувшись назад, уже держал меч с украшенной алым камнем рукоятью. Свесившись с лошади, он выбил алебарду из рук первого стражника справа, возвратившись в седло, поднял лошадь на дыбы и ударом рукояти меча отбросил к стене второго стражника – слева. Подождав, пока они придут в себя, приезжий остановил их жестом, прежде чем они принялись собирать оружие, и без тени насмешки убрал меч, подведя итог:
– Я покоряюсь закону, но не силе замка Рэтлскар.
Первый стражник поднялся, мрачно потирая ушибленные бока:
– Спасибо, это очень благородно с вашей стороны. Уверен, в школе вы не оставались без завтрака. Не лезть же в драку с ним? – обратился он к коллеге. – Ведь это будет глупо.
– Не лезть, конечно, – вздохнул второй. – Это может быть опасно.
– Прошу вас следовать за мною к Трибуналу, – глухо подхватил первый.
– Мы так называем комиссию по Карантину, – пояснил второй и указал путь в неприветливый переулок, где горел зеленый фонарь. – Пожалуйста…
Приезжий невозмутимо опустил капюшон на голову и проследовал за стражниками.
Существуют повторяющиеся сны. Видеть сны – обычный человеческий дар, но и большая наука. Обычно в ней преуспевают женщины, и если они видят во сне, скажем, сырое мясо – это к болезни в семье, а зубы – к смерти.
Главный герой нашей книги не умел спать, хотя ему периодически и хотелось этого. Свое неумение он переносил с трудом и прибегал для исправления ситуации то к опиатам, то к кофе, а то и к яду. Известно, что он видел в своих опиумных сновидениях именно Рэтлскар. Теперь же видение Карлуша, памятное читателю по португальской части книги, повторилось для всадника наяву.
…Он находился в едва освещенной круглой зале с потолком столь низким, что будь его каблук чуть выше, свод лег бы на его голову, как мир на плечи Атласа. Вдоль стены тянулись вереницей старые сундуки, распространявшие резкий и страшный запах, а в центре стоял большой закопченный кольцеобразный стол с чадящими бурыми свечами – выморочная пародия на Круглый стол Артура и Мерлина. За столом восседали кривые фигуры в серых балахонах, лица прятались в масках с гигантскими носами, из ноздрей торчала трава. Члены трибунала с опасливым любопытством смотрели на высокого человека в глухой серебряной маске и темном одеянии, в кожаном дублете, высоких ботфортах и в перчатках. Он располагался в центре площадки внутри стола на высоком табурете и был окружен комиссией инквизиторов. Теперь на человеке не было плаща, как не было и оружия в перевязи, а каменный жернов, на котором стоял табурет, периодически дергался, обращая испытуемого лицом к инквизитору, задающему вопрос. В помещении царила тишина, смрадный воздух не двигался, люди говорили громче, чем требуется, но их голоса все равно звучали как через матрас.
– Как ваше имя? С какой целью вы приехали в Рэтлскар и откуда? – прогундосил председатель коллегии, Верховный инквизитор.
– Меня зовут Dottor della Morte, – безмятежно отвечал человек в серебряной маске. – Полюбоваться красивейшим городом в мире, порисовать и посмотреть на закаты я приехал с… Берегов.
Верховный повернулся к соседу, и тот судорожно заскреб по пергаменту пером. Вступил инквизитор, сидевший сзади пленника:
– Акведук доходит до острова Сухих песков, Доктор, дальше – Пребесконечный океан, а Берега лишь за ним. Как вы перебрались через Океан? И зачем?
Сделав пол-оборота, табурет дернулся в сторону вопрошавшего. Задержанный поправил высокую манжету левого рукава, туго скрепленную чернеными заклепками.
– Верно, дорогой Инквизитор, все верно. – Его слова прозвучали неожиданно грустно. – Были и акведуки, и пески, и всегда остается пребесконечный океан. – Визитер надолго замолчал, не обращая внимания на растущее напряжение. – Как перебрался – не знаю и сам. Как-то… волной времени прибило меня к вашему акведуку, а дальше уж верхом.
Верховный сбросил оцепенение, дернулся и стукнул сухой ладошкой (он-то явно не крошил ею бендар) по столу.
– Да отвечайте же по существу! – Голос его дрожал. Он взглянул на маску приезжего, стушевался, взглянул на соседей в поисках поддержки, но они молчали, уставившись в бумаги. Инквизитор продолжил неуверенно: – Это очень далеко… – Тут он собрал всю свою решительность и сказал так властно, как только мог: – Мы должны вас осмотреть. Снимите маску!
Стул арестованного вдруг перестал обращаться вокруг своей оси. Слушатели подались вперед в напряженном ожидании. Арестованный неторопливо поднялся и направился к Верховному инквизитору.
– Не спешите, ваше преподобие, – сказал он дружелюбно. – Тело человека – храм, и не стоит взламывать его двери, предварительно не постучавшись. Лучше расскажите, что происходит в славном Рэтлскаре, когда Трибунал выявляет у человека признаки змеиной болезни.
Отпрянувшие было инквизиторы принялись переговариваться. Посыпались негромкие возмущенные реплики: «Да как он смеет?», «Кто он такой, чтобы задавать вопросы?», «Посадить его в ящик, да и все». Когда до членов трибунала дошло, что пленный не обращает на них внимания и стоит, терпеливо ожидая ответа, перед председателем коллегии, шум затих.
Тогда Верховный инквизитор заговорил – негромко, подрагивающим голосом:
– Э-э-э… Доктор… Делламорте, Трибунал не допускает диалога, пока обследуемого не признают телесно здравым. Однако вам я отвечу. – Человек в клювастой маске указал на сундуки. – При обнаружении болезни людей запирают вот в эти сундуки.
– О Боже, – сказал Делламорте в неподдельном ужасе и поправился: – То есть «о Жуче»! Что ж, в славном поселении не ценят человеческую жизнь? Или… – продолжил он очень осторожно, словно говоря о чем-то немыслимом, – …быть может, вы не умеете лечить змеиную болезнь? – Его как будто осенило: – Поэтому и маски с травой? Ведь так?
– Доктор, мы… – Верховный беспомощно оглянулся на коллег, внимательно созерцавших трещины стола и потеки на свечах, и решился: – Мы не умеем лечить змеиную болезнь и поэтому ходим в масках. По крайней мере комиссия гарантирует, что зараза не проникнет в город.
Инквизиторы как по команде подняли головы и в унисон пропели низким речитативом:
– No heathen plague will ever mar the olden face of Wrattlescar[114].
Читать бесплатно другие книги:
