Всадник Одина Анна

4. Коронация: Oh nube che lieve[116]

5. Кэтанх умер, да здравствует Орах

Настал день коронации. Всю ночь плотники сооружали на главной площади возвышение в виде восьмерки. В «талии» ее росло дерево, очень старое и уставшее, из кроны которого торчал мачтовый флагшток, несущий вымпел все с той же церемониальной «Темной стрелой». В верхнем круге возвышения располагались военачальница Ицена и мудрец Галиат, в ногах которого валялся шут Грихли, а сзади маячили остальные придворные. В нижнем круге, в бесформенном углублении, наполненном водой, помещалась нянюшка-коза, державшая над головой ребенка Ицены и Кэтанха. Наконец со стен донеслись выстрелы баллист, земля вздрогнула, и с дерева упали желтые листья. Стало видно, что к стволу и ветвям привязан Орах, а из рядов жителей поселения, собравшихся на площади, выступили вперед арбалетчики, изготовившиеся выпустить стрелы в будущего военачальника.

Галиат поднес к губам трубу и заговорил:

– …И по истечении пятого дня мятежники, взбунтовавшиеся на новой земле, вновь окружили военачальника, привязанного к древу Основания, потребовав от него построить новые корабли и отправиться назад, однако он не сдавался и молчал.

Арбалетчики выстрелили. Стрелы воткнулись в землю у корней дерева, совсем не далеко от ног лорда Ораха.

– …И одна стрела пронзила плечо военачальника, а вторая – бедро, – продолжил Галиат. – Но он молчал и не говорил ничего.

Галиат исполнил сложный жест, и путы, удерживавшие Ораха, аккуратно развязались, а испытуемый невредимым соскользнул на землю и выпрямился в ожидании.

– …И на шестой день с ночным приливом Жук источил оковы военачальника, и он высвободился, но не бежал под покровом тьмы, а, превозмогая боль, двинулся к лагерю повстанцев, – читал Галиат дальше, а народ стоял в молчании.

Лорд Орах поднялся на возвышение и прошел полную восьмерку, после чего приблизился к трону, стоявшему в верхней точке подиума.

– …И хоть в лагере горели факелы и костры, кипел жир в горшках с едой и сушилась одежда на веревках, там не было людей, – продолжал Галиат.

Орах торжественно опустился на трон.

– …И военачальник вошел в центральный шатер и сел перед костром, и сидел так, пока утро не затопило светом эту часть страны. – Галиат говорил все торжественнее. – Вместе с приливом пришли ладьи, и военачальник вернулся на Остров. Он победил Врага.

Проговорив положенное, Галиат еле заметно скривился и замолчал. Площадь окуталась тишиной. Постепенно в безмолвие тонкой серебряной нитью вплелось деликатное звучание духового инструмента. К нему прибавились новые звуки, и через некоторое время торжественно-гипнотизирующий ритм овладел всей толпой. Галиат закончил монотонно и величественно:

– Лорд Орах – новый военачальник.

Неизвестно, куда смотрели люди на подиуме, но мы с вами, если посмотрим с восьмерки на площадь, обнаружим доктора Делламорте, спокойно наблюдающего церемонию из второго ряда толпы. Особенно внимательно он рассматривал военачальника, военачальницу и младенца. Когда Орах приблизился к трону, лицо Ицены пошло красными пятнами, а когда свежеиспеченный военачальник сел в кресло, Ицена принялась улыбаться, но почему-то только одной частью лица. Галиат взмахнул рукой, и в толпу полетели конфетти.

– В честь военачальника! – возгласил придворный мудрец. – Кто поймает оранжевую бумажку с белой точкой, получит жареного кабана!

Люди заметались, горстями захватывая сыплющиеся конфетти.

– Вечером вино, фейерверки и еще больше подарков! – торжественно продолжал Галиат. – Лорд Кэтанх мертв – так пускай здравствует лорд Орах! Всё во имя военачальника!

Музыка умолкла. Люди выстроились рядами и нестройным хором отозвались:

– Всё во имя военачальника!

Метания никак не затронули недвижимого всадника, даже конфетти на него как будто не падало. Приезжий перевел взгляд на Ицену и прошептал сам себе:

– Инсульт. У нее совсем мало времени – иначе мальчику грозит не только упасть в ледяную купель, но и остаться без матери.

Не глядя, всадник выхватил из воздуха оранжевое конфетти с белой точкой и вручил его ближайшему мальчишке, и тут случилось неожиданное. За спиной у Ицены появился змеиный наездник и возложил руки ей на плечи. Глаза военачальницы закатились, изо рта потекла слюна. В полной людской тишине, под аккомпанемент все затихающей музыки наездник посмотрел сначала на Галиата, потом перевел взгляд на Ораха, на ребенка, на няню, а под конец вперился взглядом в Делламорте.

– Почему нас не пригласили на праздник, Галиат? – гнусаво проговорил наездник.

Галиат отшатнулся, придворные застыли, со звоном упал наземь чей-то арбалет.

– Я… не предполагал, что это может быть интересно наездникам, господин, – ответил Галиат с искренним ужасом.

Наездник перевел взгляд на окаменевшего Ораха.

– Не предполагал, – повторил он. – А ведь ты хранитель традиций замка, Галиат.

Наездник медленно перетек в нижнюю часть восьмерки, где стояла в озерце няня, перекладывавшая младенца с руки на руку, и снова нашел взглядом Делламорте. Орах вскочил было с трона, но сел назад, поставив ногу на свернувшегося клубком Грихли.

– Это мое упущение, наездник. Мы не думали, что вам нужно приглашение в вашу вотчину, ведь для вас ворота Рэтлскара всегда… – тут и Орах нашел взглядом высокого человека в одежде цвета ночи, но затем его взгляд метнулся к ребенку в ледяной купели.

Что до Делламорте, то он внимательно изучал наездника, медленно, но неуклонно приближаясь к подиуму. По мере его приближения дно озерца, в котором сидела няня-коза, как будто поднималось, вода мелела, и через минуту-другую няня уже смогла прижать ребенка к груди. От прямых действий приезжий, впрочем, воздерживался.

– Ты знаешь, почему не пригласил меня, – сказал наездник со странной печалью, отобрал ребенка у няни и укрыл рукавом. Одна лишь Ицена коротко вскрикнула: люди на площади стояли, будто загипнотизированные текучими перемещениями наездника.

– Что говорят об этом книги? – закончил страшный вор. – Обратись к гостю, Орах.

Порыв ветра поднял полы наездничьей хламиды, и стало видно, что под нею пустота. Одежды медленно оплыли на землю, как воск на горящей свече, обернулись небольшой туманной змеей, но вместе с ее исчезновением исчез и сын Ицены. В следующий момент на пораженной ужасом площади находились все участники коронации, кроме приезжего доктора Делламорте.

6. Ведь это наши горы

Мы упоминали мощенный стеклянными полусферами город-замок на острове во второй, исторической части книги. Юный Винсент Ратленд видел его в своих нездоровых снах и считал тогда плодом отравленного дурманом воображения. Лишь с течением времени, собрав сведения об Управляющей реальности и научившись ее использовать, он нашел остров в океане, основал на нем город и отдал тарну.

Поэтому он кое-что знал и об этом острове, и о материке, где познакомился с удивительным жуком и со змеиными наездниками. Но он не знал, во что превратился город-остров за те пятьсот с лишним «оборотов», что его здесь не было[123]. А город теперь превратился в то, что он видел во сне, и гром над островом грохотал: «Рэтлскар!» Был в этом звуке стрекот погремушки на хвосте рептилии и скрежет по коже ножа, оставляющего рваные, незаживающие шрамы. Были в нем перезвон шутовского бубенца, плач младенца и стук травяных подошв. На острове царил один сезон – фол, и падали желтые листья, а потом появлялись новые, сразу желтые и иногда красные – кровавыми ранами в желтизне.

Нормальные люди не ходили по городу после наступления темноты – никто не устанавливал комендантского часа, но ночь несла с собой смерть, и это было привычно: так было всегда, значит, иначе быть не могло. И грохота упомянутых подошв (которые стучали, потому что траву, из которых их делали, намертво склеивали птичьей слюной мастера из смиренного товарищества подошвенников, а секрет добычи слюны хранили в строгой тайне, как и положено было держать все секреты компаний Рэтлскара) по ночам не было слышно. Где-нибудь еще, где-нибудь в других островах Пребесконечного океана или вовсе на мифических Берегах, наверное, было иначе, но города-замка это не касалось: был у него свой распорядок, а что там, скажем, за островом Сухих песков, – не важно. Из-за акведука могли прийти только дурные поветрия, а уж с ними город умел справляться – стенами, скалами и Карантином. Но вот только что над замком стояла темнота, как кожа упругая, пружинящая, выталкивающая из себя человека, – и вдруг в городе наступало утро, с музыкой, с пением невидимых детей, встречающих рассвет.

Рассвет над островом – впечатляющее зрелище: он открывается прямо в зените, как глаз, сначала медленно, медленно, а потом – раз! И все бывает залито светом, тени ложатся повсюду резкие, сочные, и не жарко, а как надо. Привычно. Фол, благословенный сезон. И пока камень света летит на Рэтлскар, вступают дети: звук льется со стен и накрывает город, как утренний озноб, напоминает всем, где они живут, заставляет благодарить Жука, что за ночь не скатал город в шар, не смыл в Горькие воды.

Что это были за дети? Чьи? Никто не знал. Все знали лишь, что и пение, и свет одновременно приходят в город.

И так же решительно день заканчивался: с одной стороны горизонта на свет надвигалась крышка тьмы, будто закрывавшая небесный полукруг сбоку. Это происходило очень быстро, и наступала темнота.

Кроме темноты, еще из черных вещей на острове была гора. Она напоминала полый сталагмит и ночами росла, а в полостях ее пика все увеличивались своды. Никто никогда не подходил к ней – все знали: на гору опускаются, прибывая в Рэтлскар, змеиные наездники. Вот и возвышался Стаб (так звалась гора, насыщавшаяся ночной тишиной города) – пустой, ничей, пугающий, окруженный единственным на острове нетронутым лесом. Возвышался он в молчаливом и уединенном спокойствии, пока не появился в Замке-на-острове доктор Делламорте: после того как наездник украл с коронации маленького Фаэтона, в ночи над Рэтлскаром неверным светом загорелся странный огонек, видный в щелях, заменявших Стабу окна.

На этот огонь и поехал той темной и грозовой ночью новый военачальник Орах, не испугавшийся того, что несет с собой тьма. Пожелаем ему удачи.

Орах знал дорогу, да и вообще весь Рэтлскар знал как свои пять пальцев. Стаб был пуст. Орах перевел дыхание и огляделся. В прошлый раз братья двигались на ощупь, при неверном свете звезд, а какой может быть свет через тучи да щели… Он смутно запомнил бесконечные своды, лакуны и неровную поверхность под коваными подошвами. А сейчас свет – желтый, мягкий и рассеянный – исходил из самих стен. Когда Орах прошел первую лакуну, свет перетек за ним в следующую, а в той – прекратился. Орах остановился – не встречался он раньше с мыслящим светом. «Скорее всего пришельца здесь нет», – подумал военачальник. Рэтлскар всегда гордился своими странностями, но всему же есть пределы, и было известно, что людей, не ушедших под кров, тьма пожирала. Так и теперь: она свершила правосудие, и таинственный доктор, избежавший цепких лап Карантина, стал ее добычей. Орах спустится с горы и найдет его.

Новый военачальник был молодым и сильным мужчиной. Крепко сбитый, высокий, с густыми усами цвета желтой травы и пятью положенными по чину косами, с сильными руками и крепкими ногами, совсем недавно сменивший, как велел закон, верхние клыки на стальные. Двадцать шесть лет исполнилось ему до того, как поднялись на гору они с братом-близнецом, а вернулся он один. Теперь он принял город, жену, ребенка, и отступать ему было некуда.

Вслед за светом Орах переходил из лакуны в лакуну, преследуемый тьмой, и понимал, что забрался на Стаб зря. Никогда не снимающий дурацкой клювастой маски с травой в ноздрях начальник карантина доложил: пришелец «очень странный», добра от него ждать не приходится. Болезни из-за Акведука на нем не обнаружились, да и обнаружить он бы не дал, так как показал трибуналу (читай – начальнику) лишь лицо, да и то – не очень и поймешь, показал или нет. Рук и тех увидеть не дал. И если змеиный лик, привидевшийся начальнику, был мороком, то кто поручится, что человеческое его лицо таким мороком не было?

Военачальник в изнеможении сел на камни. Пришли последние времена. Рэтлскар опустится в Горькие воды. Не ему, Ораху, спасти остров. Ему бы спасти Фаэтона… но как? Что он мог сделать, кроме как считать камни и приливы, слушать детское пение на рассвете и ждать? Орах закрыл глаза, и в надетом на него железе не осталось ничего человеческого: со скрежетом опускаются на забрале металлические веки, и на разум оползает сон…

– Спокойной ночи, Орах.

Военачальник попытался вскочить, но панцирь не слушался, а железные веки не открывались. Внутри шлема было темно – ловушка! – и молчание вокруг. Нет, не молчание – тишина; Орах умеет отличать одно от другого. Оглушает это отсутствие звука снаружи, только дыхание шипит в щелях шлема. Пока жив, надо скорее подняться. И вот Орах, недавно висевший на Древе коронации и переживший свидание с посланником змеиных наездников, неуклюже встает: жалобно скрипят кожаные сгибы наколенников, но не подводит богатырская рука, помогает каменная стена.

– Где ты?

Тишина.

– Открой мне глаза!

Кто-то усмехается, но не понять где. Да что его рассмешило?! Орах развернулся.

– Что ж, если ты не нападаешь…

И опять слышна усмешка. Похоже, таинственный доктор не только имел власть над броней Ораха, но и перемещался беззвучно и мгновенно, не теряя дыхания, не тратя на перемещения времени – злой дух, не иначе. Орах вытянул руки: левую вперед, защитить сердце, а второй принялся шарить по сторонам, загребая воздух и сзади, и по сторонам. Наконец сзади нащупал стену и принялся двигаться к ней – надо прикрыть спину.

Сзади больше не усмехались, а руку военачальника твердо отвели в сторону: то, оказывается, была не стена, а кожаный нагрудник проклятого доктора. Орах снова повернулся лицом в ту сторону, где мысленно поместил врага. Теперь он знал: Делламорте – враг! Игры с противником – проявление злых намерений. Только сильный враг сначала будет щекотать свою жертву, и лишь потом убьет. Только сильный враг будет вести себя так с высшей властью в чужой стране. Недаром наездник послал Ораха к этому темному доктору: Делламорте – левая рука тьмы. Да только ли левая?..

– Да закатай тебя Жу…

Военачальник не успел договорить: кто-то легко подцепил металлическое веко его шлема и нетерпеливо дернул вверх: оказывается, механизм просто заело. Взор пленника, выпущенный наконец из душного загона тьмы, с разгона ударился в фигуру пришельца, качающего головой как будто неодобрительно, и сразу вслед за этим Ораха подхватило с земли и швырнуло в угол, словно никчемную рыночную сетку. Когда Орах пришел в себя от грохота покореженных доспехов, он увидел не только полутьму каменной полости, но и проклятого Делламорте, сидевшего в кресле, непонятно откуда взявшемся в пустом Стабе. Кресло было под стать Стабу – с высокой острой спинкой в форме лезвия, темное и бескомпромиссное, а сам доктор и вовсе, казалось, поглощал свет. Только тускло отблескивала серебром матовая маска на его лице, да возле пояса разок поймали свет насечки на рукояти кинжала. Оба молчали. Чужак, похоже, был готов молчать, пока не обратится в камень. Военачальник собрался и встал. Снова заскрипели кожаные сочленения лат, когда он склонился перед приезжим в приветствии.

– Доброй ночи, доктор.

Доктор упреждающе поднял руку, как будто должен был сообщить что-то очень важное.

– Я не играю со своими жертвами, – сказал он весьма холодно, так, словно что-то из происшедшего задело его больше, чем он сам желал признаться. – Более того, сама концепция «жертвенности» мне неприятна и чужда.

Орах молчал, не зная, что на это ответить. Подумав, он прибегнул к заученной формуле военной учтивости, которую, правда, доселе ему использовать не приводилось:

– Военачальник поселения Рэтлскар свидетельствует почтение… доктору Делламорте и сожалеет, что им привелось встретиться не как друзьям, но как врагам…

Тут он замялся. Дальше тому, к кому он обращался, почему-то полагалось сказать: «Пускай Ваэт рассудит!» (эту часть Орах никогда не понимал: кто такой Ваэт и почему он должен что-то рассуживать?), но было бы странно ожидать от визитера продолжения, да и вообще прозвучало это смешно – какой из него враг черному человеку в черном кресле? Однако напротив пробормотали на непонятном языке, но вполне отчетливо:

– Vt lexetlum![124] – и, усмехнувшись, одобрительно покачали головой. Никаких действий за этим, впрочем, не последовало, и Орах понял: ни статус, ни формулы ему тут не помогут, надо терпеть. Может, человек в серебряной маске был из тех краев земли, где не принято стоять перед правителями, а может быть, еще что… Как бы то ни было, Орах не хотел больше летать по Стабу и унизительно стукаться изнутри о собственные доспехи.

– Я пришел… – начал он осторожно, но был остановлен нетерпеливым взмахом руки.

– Мне известно, зачем ты пришел, – заявил Делламорте, – все мы, включая гибрид человека с угрем, присутствовали на твоей увлекательной коронации.

Орах поднял забрало – оно мешало ему смотреть на Темного доктора изо всех сил. На секунду ему захотелось снять вообще всю тяжелую сбрую, стать голым, теплым, безгрешным и неопасным младенцем.

– Тогда ты знаешь, – сказал он одновременно смело и жалобно, – о том, как сложно мне и моей семье.

– Знаю. Но что же, Равный Древу военачальник полагает, что скромный бродячий лекарь поможет разрешить его семейные сложности? – Доктор укоризненно поцокал языком и продолжал: – Вряд ли, мне нет дела ни до них, ни до семьи военачальника, ни до самого военачальника, ни до его Древа и тем более до равенства.

Так неожиданно щедро обозначив свою невмешательскую позицию, Делламорте закинул одну длинную ногу в высоком ботфорте на другую не менее длинную ногу, обутую точно так же, и устроился поудобнее. Из всего происходящего почему-то именно одинаковые ботфорты поразили военачальника больше всего: обеспеченные люди ценили в одежде асимметрию; даже в заморских землях, по слухам (и откуда только берутся эти слухи?..), в моду вошла пришедшая из Рэтлскара искусственная хромота, достигаемая разностью в высоте каблуков… Может быть, Темный доктор не относился к обеспеченным людям, потому и путешествовал, охотясь за гонорарами? Орах так незаметно, как мог, оглядел «собеседника». Но нет: хоть на том и одежда, и снаряжение – все было не такое, дело было не в деньгах – одеянием доктор, пожалуй, не уступал самому Ораху. И все-таки попытать счастья стоило.

– Я заплачу тебе, – предложил военачальник с хитрым напором. – Отдам все, что у меня есть. Камни, металлы. Плоды.

Реакции не было.

– Отдам наших мертвых и живых, – продолжал Орах неожиданно для себя.

Но Делламорте молчал, излучая скуку.

– Корону, – пробормотал Орах сквозь зубы.

Кажется, теперь доктор заинтересовался: локоть его левой руки нашел подлокотник, рука подперла голову, а правая уперлась в бедро в опасной близости от кинжала.

– Даже корону? – удивился он.

Орах подумал долю секунды, и вдруг в течение этой доли на него опустилось невесть откуда взявшееся осознание бесконечной, тектонической усталости, видимо, копившейся поколениями военачальников до него… «Как же мне надоел этот Рэтлскар, – подумал он печально как будто не свои мысли, – здесь совсем нет ни воздуха, ни простора, и все какое-то выморочное». Вслух же он воскликнул катартическое:

– Да!

– Ah.

Издав этот странно-окончательный звук, всадник погрузился в задумчивость. Через какое-то время рука, подпиравшая голову, опустилась на подлокотник, и вторая рука последовала ее примеру. Человек в маске откинулся на спинку кресла и вздохнул:

– Полагаешь, настали «последние дни», Орах? Спешишь переложить свои… организационные «сложности» на спасителя Рэтлскара, явившегося ниоткуда низачем нипочему, совершенно так, как записано в Sar? Это. Большая. Ошибка. – Глаза под маской закрылись. Всадник продолжал медленно, будто засыпая: – Спасай сам своего сына, военачальник… и свой город тоже, и свою жену, и своих глуповатых людей. А меня оставь в покое, не то причиню тебе зло.

Но Ораха было не сбить: он узнал Темного человека на вороном жеребце. В Кодексе было записано: острову надо ждать избавителя. Будет на нем одежда цвета ночи; таких тканей нигде не делали, явится он на вороном жеребце, лицо будет закрыто серебряной маской, и лучше никому не заглядывать под нее…[125]

– Хватит.

Это Делламорте с досадой положил конец мысленным рассуждениям Ораха. Орах вздрогнул.

– Я хотел бы пригласить тебя в свой дворец. Здесь не место такому великому преобразователю, как ты, – рискнул он.

– Преобразователю? Ах да… – Видимо, доктор перевел что-то на свой язык. – Но в твоем мире всё крайне преобразовательно: в поясе кровь, в мостовых чешуя, и гора растет сама по себе. Быть здесь «великим преобразователем» даже странно.

Но рассуждения пришельца были Ораху непонятны, как и его сарказм. Поэтому он пошел ва-банк:

– Я ведь кое-что знаю о тебе, пришелец. Или ты думаешь, что свежеиспеченный военачальник совсем простачок?

Черный доктор поднялся из кресла, прошел в опасной близости от Ораха и остановился возле щели в камне, глядя наружу.

– Кое-что означает ничто, военачальник. Кое-ничто. Что бы ты ни знал обо мне, это не поможет ни тебе, ни городу.

– Ошибаешься, пришелец. – На фоне неба военачальник разглядел Делламорте получше. Плаща с капюшном на нем не было, и видно было, что у него темные, довольно короткие волосы, едва достающие до плеч (по неведомой моде кос он не заплетал). Эх, не врал Кодекс, не врал. – Я знаю не только то, что насвистел сквозь бумажный нос начальник Трибунала: слухи о тебе бежали быстрее твоего коня, летели на крыльях.

Делламорте равнодушно пожал плечами:

– Слухи? Откуда бы слухам обо мне появиться здесь, мой гостеприимный Орах? Рэтлскар отрезан от Материка не только Пребесконечным океаном, но и теми странными метаморфозами, которые претерпевает время, пытаясь его преодолеть – пусть с неким жаром в кости, но безуспешно.

– Все так, – настаивал упрямый Орах, – и все-таки, даже если не говорить о старых легендах, которым уже сотни лет, и гости добирались до нас из мира за Пребесконечным океаном – кто как. В основном-то это были безумные крестьяне, и потому всего интересней путешественник, что явился ближе к заре Рэтлскара – четыреста или около того лет назад. Другие такие посольства нам неизвестны, зато этому учат в школе… История наша бедна событиями, как ты понимаешь и сам. Меня еще не было тогда, – почему-то прибавил он, чтоб снять любые сомнения в своей причастности к происшедшему. – Тот человек… был благородного рождения, судя по его речи и манерам, а еще у него был в услужении каменный урод, похожий на прямоходящую лягушку; Галиат как-то называет их, но я забыл это слово. С собой у морехода был удивительный гибкий переливающийся доспех.

Темный доктор помрачнел. Увидеть это на его лице было нельзя, но Орах как будто почувствовал, что его собеседник, напрягшись, ожидает развития, и продолжал:

– Тот человек рассказывал, что отправился с материка, ибо стал свидетелем и участником битвы, предрекшей ему конец света. Он происходил из города под названием Гамарт, оттуда же, откуда пришли первые сотни кораблей…

– Камарг, – машинально поправил Делламорте.

– Камарг, – послушно согласился военачальник и продолжал торжественно: – Он рассказал о воинстве Ордена, состоявшего из многих тысяч всадников, закутанных в тьму; о том, как войско это, ведомое черным князем с серебряным лицом, встало у стен дотоле неприступного Гама… Камарта и держало осаду тысячу ночей, а затем вошло в обессиленный город; и о том, как отвратить их необоримое наступление удалось лишь благодаря вмешательству солнечного бога, чей облик был прекрасен, как цветок зари.

Что-то произошло в каверне: стало совсем темно. Орах замолчал. Было совершенно тихо: не было слышно ни шороха листьев, ни цоканья одиноких капель, ни шмыганья заблудившейся мыши, ни даже шелеста привычных волн.

– Значит, многие тысячи всадников состояли в Ордене, и тысячу ночей стояли они под стенами Камарга, и бог-защитник был прекрасен, как цветок зари? – спросил у него голос над самым ухом. Голос был очень спокоен и как будто даже весел, но слуху Ораха в этом спокойствии и веселье открылась внезапно трещина, наполненная кипящим гневом, и он отпрянул.

– Д-да, – ответил он.

– Ха-ха. Что ж, продолжай, – велел голос с недобрым любопытством. Ораху не очень хотелось заканчивать: почему-то ему показалось, что по окончании его истории его могут убить, но выбора уже не было.

– Гость рассказал, что руководил обороной сам, ибо его визири оставили его и даже рекомендовали ему сдаться. Но это уже не столь важно. Важен тот царь с серебряным лицом…

– Рекомендовали сдаться? Интересно. А как звали этого «гостя»? – прервал голос.

– Вся эта история в Полотняной книге носит название посольства Тарна, – отвечал Орах, – ибо так называл себя этот путник, а его каменного слугу звали длинным и непонятным именем, которое я не помню.

– Если я воспроизведу это имя, – поинтересовался голос, – ты сумеешь узнать его?

– Не уверен, – пробормотал смущенный Орах.

– И все-таки давай попробуем, прежде чем разговаривать о луноликих царях, – с обманчивым дружелюбием предложил темный гость. – Ниегуалла…

– …тэмар! Тэмар! – закричал Орах, так обрадовавшись, как будто всей его семье гарантировали безопасность и беспечное житье до конца дней. – Точно так: Ниегуаллатэмар. И было у него еще какое-то короткое имя…

– Значит, Танкредо и тарн, – пробормотал Делламорте, отходя от Ораха. – What an unlikely company[126].

В пещере забрезжил свет, и военачальник Рэтлскара ненадолго потерял сознание, а всадник принялся за работу. Орах наскучил доктору – ему захотелось провести какое-то время tte-а-tte со своими мыслями и… прогуляться по ночному городу. Поэтому, избавив военачальника от железной одежды, он подтолкнул его в свое неприветливое кресло и заботливо закрепил в нем: не с помощью «преобразований», а по-доброму (вернее, по-недоброму), вручную, мохнатой, колючей и жесткой веревкой из города Локамбия, где ему пришлось как-то двух человек вылечить, а одного на голову укоротить. Орах за всеми этими приготовлениями пришел в себя и, прохрипев что-то, счел за лучшее замолчать и предаться размышлениям о том, чего ему предстояло ждать теперь: второй раз за несколько дней он оказывался привязанным, но теперь уже не в ритуальных целях и не посреди благоговейного моря подданных, а в темноте, наедине с безумцем, к которому он сам и пришел за помощью… Эх.

Увидев, что связанный очнулся, Делламорте обошел кресло, обозревая плоды своих трудов, легко поддел носком ботфорта нагрудник Ораха, подвинув панцирь поближе к наколенникам, налокотникам и остальному металлу, снятому с правителя, отошел к стене и прислонился к ней, разглядывая своего пленника и удобно скрестив руки на груди.

– Зачем?.. – прошелестел Орах сухой гортанью, сделав, видимо, из приготовлений Делламорте какие-то драматические выводы. – Я же сам предложил тебе все, включая корону! Неужели тебе так уж важна тайна этого Ордена и всех твоих всадников?! Я ведь рассказал тебе об этом для того лишь, чтоб показать: и я знаю о тебе кое-что…

– Всё, что рассказывают люди, проплывшие полземли, – назидательно сказал Делламорте, – нужно делить на тысячу или две. Так что, мой дорогой военачальник, хоть ты и знаешь обо мне больше, чем можно ожидать, ты все же не знаешь ничего. Но твоя история вдохновила меня, и мне захотелось прогуляться, осмотреть заброшенные рыбачьи ходы в скалах Мастго. Буду к утру – это совсем скоро, а ты пока повиси и подумай.

Делламорте поднялся и куда-то исчез, но, как оказалось, ненадолго: он быстро вернулся в маске и плаще и заботливо перевернул военачальника вместе с креслом вниз головой, словно был тот укреплен в воздухе на каком-то невидимом подвесе: теперь Орах как будто молился, да только уж в очень неудобной позе. Доктор же нарисовал вокруг поверженного правителя куском белого камня линию, сомкнувшуюся в безупречное кольцо, подумал, стер небольшой участок с вершок шириной и поставил за кругом стакан с водой. Затем он ушел.

7. И снова змеиные наездники

В дальнем конце пустынной темной улицы на укутанном золотой листвой дереве бесшумно покачивался шарообразный фонарь, светивший изжелта-фиолетовым светом. В середине мостовой рывком сдвинулась крышка люка в форме восьмерки, сделанная, как и вся мостовая, из мутноватых стеклянных полусфер. Откуда-то снизу появился гексенмейстер Делламорте, оглянулся и поднялся на поверхность. Одежда магистра подозрительно мокро отсвечивала в свете фонаря. Он проговорил что-то неприветливое на неизвестном языке и собирался было уже потратить некоторые усилия на то, чтобы высушиться, но почему-то передумал.

И тут приезжий доктор во второй раз после рассветного пения детей столкнулся в Рэтлскаре с музыкой – эта напоминала переливы своевольной флейты. Мелодия не имела сюжета и последовательности и звучала словно ради процесса, замысловато изгибаясь в минор сбивчивыми дискомфортными пассажами. Определить источник мелодии было непросто, но судя по всему, он перемещался где-то за домами. Помимо музыки слух мог различить и второй звук, менее приятный, – как будто по мостовой волоком тащили что-то тяжелое. Донесся низкий продолжительный лязг, и стало ясно, что это голос, произносивший сова на незнакомом языке.

Делламорте прислушивался к мелодии и звукам, бездумно поглаживая спустившуюся ему в ладонь ветку дерева. Листья отреагировали на поглаживание неожиданно: сначала опали листья, но потом на ветке почему-то пробились зеленые почки и розовые бутоны соцветий. Магистр с изумлением взглянул на ветку, нарушившую единственный данный Рэтлскару Жуками сезон, проверил что-то на поясе и отошел в тень, обратив внимание в сторону лязга, голоса и флейты. Низкие тягучие звуки доносились теперь со всех сторон. Какие бы существа ни издавали весь этот шум, было ясно: они о чем-то условливались. К прежним присоединился еще голос, потом еще один, и вскоре всадник оказался в невидимом кольце. Тогда он надел маску и попытался разглядеть источник звуков. Музыка достигла промежуточной кульминации и там, на гребне неопределенности, зависла.

Из темноты переулков появились наездники. Огромные тела их змей, уродливо толстые в середине и сужавшиеся к хвосту, были увенчаны плоскими слепыми головками, сами же наездники сидели прямо на горбах, свесив полы хламид набок. Змеи поводили рылами, издавая звуки, похожие на мелодию флейт. Наконец стало понятно: это жесткая чешуя змей выдирала полосы из мостовых, имитирующих ту же самую чешую. Стало ясно, и куда пропадали люди, имевшие неосторожность остаться без крова до наступления ночи. Непонятно оставалось одно – что собирался делать с этим всем доктор Делламорте. Он тем временем дотянулся правой рукой до ножен за спиной и извлек из них прямой меч с алым камнем в рукояти.

– Надо было вынуть эту затычку и не спешить вылезать на поверхность, – тихо прокомментировал всадник сам себе, имея в виду, видимо, оставшиеся за кадром приключения в скалах Мастго, куда он отправился, взяв в плен военачальника.

Один из наездников спешился и, подойдя к поднявшей шею змее – пародии на лебедя, поднес одну руку к ее пасти, а другой стукнул по голове. Змея выплюнула ему в ладонь что-то яркое и светящееся, и наездник поднес ладонь к лицу, а когда свет пропал, заговорил низким маслянистым голосом:

– По лагерю Рэтлскар запрещено ходить ночью. Разве ты не знаешь?

– Старые друзья! – обрадовался приезжий. – Нет, не то чтобы я знал об этом из первых уст. Но поздно: я прошел по лагерю Рэтлскар ночью и, кажется, пока никого не убил.

Наездник кивнул, но его голос теперь почему-то донесся сзади:

– На острове никого не убивают по ночам. Именно потому, что…

Тут продолжил другой наездник:

– …по лагерю Рэтлскар запрещено ходить ночью. Ты пойдешь с нами. Мы напитаем тобой подземное железо.