Песнь крови Райан Энтони
– Я понял, аспект.
– Ничего ты не понял, парень. Ты уже обосрался от страха. Я отсюда чую.
Улыбка аспекта Элеры несколько поблекла, но она все же не сводила глаз с Ваэлина.
– Тебе страшно, Ваэлин?
– Это часть испытания, аспект?
– Испытание началось, как только ты переступил порог. Ответь мне, пожалуйста.
«Лгать нельзя…»
– Я… несколько тревожусь. Я не знаю, чего ждать. И не хочу покидать орден.
Дендриш Хендрил фыркнул.
– Скорее уж, боишься встретиться со своим отцом! Думаешь, он будет рад тебя видеть?
– Не знаю, – честно ответил Ваэлин.
– Твой отец хотел, чтобы тебя вернули ему, – сказала Элера. – Разве это не говорит о том, что ты ему небезразличен?
Ваэлин неловко поежился. Он так долго избегал воспоминаний об отце или подавлял их, что теперь ему было тяжко отвечать на подобные вопросы.
– Я не знаю, что это значит. Я… я почти не знал его до того, как попал сюда. Он часто уезжал, сражался за короля, а когда он бывал дома, то почти не разговаривал со мной.
– Так ты, значит, его ненавидишь? – осведомился Дендриш Хендрил. – Да, это я могу понять!
– Я не испытываю к нему ненависти. Я его не знаю. Он мне не родной. Моя семья здесь.
Тут впервые заговорил тощий, Корлин Аль-Сентис. Голос у него был грубый и хриплый.
– Во время испытания бегом ты убил человека, – сказал он, впившись своим свирепым взглядом в глаза Ваэлина. – Тебе это понравилось?
Ваэлин был ошеломлен. «Они знают! Что же еще им известно?»
– Аспекты делятся информацией, парень, – сказал ему Дендриш Хендрил. – На том и стоит наша Вера. Единство целей, объединяющее доверие. Оттого и Королевство наше зовется Объединенным. И тебе стоит не забывать об этом. Не тревожься: твои грязные делишки дальше нас не пойдут. Отвечай же на вопрос аспекта Сентиса.
Ваэлин перевел дух, стараясь унять гулкий стук в груди. Он вспомнил испытание бегом, звон тетивы, спасший его от стрелы убийцы, вялую, безжизненную маску, в которую превратилось лицо убитого, тошноту, которая накатила, пока он пилил стрелу ножом…
– Нет. Мне это не понравилось.
– Ты об этом жалеешь? – не отставал Корлин Аль-Сентис.
– Этот человек пытался меня убить. У меня не было выбора. Я не могу жалеть о том, что остался в живых.
– Так это все, что тебя заботит? – спросил Дендриш Хендрил. – Главное, в живых остаться?
– Меня заботят мои братья, меня заботит Вера и Королевство…
«Меня заботит судьба Селлы-отрицательницы и Эрлина, который помогал ей скрыться. Но я не могу сказать, что особенно забочусь о вас, аспект».
Мальчик напрягся, ожидая упрека или наказания, но трое аспектов ничего не сказали, лишь обменялись непроницаемыми взглядами. «Они слышат ложь! – осознал Ваэлин. – Но не мысли». От них можно скрыть многое, и лгать не придется. Молчание станет его щитом.
Следующей заговорила аспект Элера, ее вопрос оказался самым неприятным из всех, что были заданы до сих пор.
– Помнишь ли ты свою мать?
Смятение Ваэлина внезапно сменилось яростью.
– Входя в этот дом, мы оставляем позади семейные узы!..
– Не дерзи, парень! – оборвал его аспект Хендрил. – Мы спрашиваем, ты отвечаешь. Только так, и не иначе.
У Ваэлина заныла челюсть – так сильно он стискивал зубы, сдерживая гневный ответ. Пытаясь обуздать свой гнев, он проскрежетал:
– Конечно, я помню свою мать.
– Я тоже ее помню, – сказала аспект Элера. – Она была добрая женщина и многим пожертвовала ради того, чтобы выйти за твоего отца и произвести на свет тебя. Она, как и ты, избрала жизнь в служении Вере. Она некогда была сестрой Пятого ордена и пользовалась большим уважением за свое искусство целительницы. Ей предстояло стать одной из мастеров нашего Дома. Быть может, со временем она сделалась бы и аспектом. По велению короля она отправилась вместе с его войском, когда оно выступило в поход во время первого восстания в Кумбраэле. Она повстречала твоего отца, когда тот лежал раненный после битвы в Святилищах. Она лечила ему раны, и между ними возникла любовь, и она покинула орден, чтобы выйти замуж. Знал ли ты об этом?
Ваэлин, онемевший от потрясения, сумел только молча покачать головой. Его детские воспоминания о жизни вне ордена потускнели от времени и от того, что он намеренно подавлял их, однако он помнил, как у него время от времени возникали подозрения, что его родители – люди различного происхождения: очень уж по-разному они говорили, и корявая, безграмотная речь отца слишком сильно контрастировала с гладкой и точной речью матери. Кроме того, отец плохо умел вести себя за столом, часто забывал о ноже и вилке, лежащих рядом с тарелкой, и хватал еду руками, искренне удивляясь, когда матушка мягко укоряла его: «Прошу тебя, дорогой, ты же не в казарме!» Но Ваэлину и в голову не приходило, что когда-то она тоже служила Вере…
– Будь она жива, – голос аспекта Элеры вернул его к действительности, – допустила бы она, чтобы ты отдал свою жизнь ордену?
Искушение солгать было почти непреодолимым. Ваэлин знал, что сказала бы матушка, что бы она почувствовала, увидев его в этом одеянии, с лицом и руками, разбитыми и ссаженными в кровь на тренировках, как ей было бы больно. Но если сказать это вслух, это сделается реальностью, и от этого уже не спрячешься. Но Ваэлин понимал, что это ловушка. «Они хотят, чтобы я солгал, – осознал он. – Хотят, чтобы я провалился».
– Нет, – ответил он. – Она ненавидела войну.
Вот, он это сказал. Он ведет жизнь, которой его мать ни за что бы для него не хотела, он не чтит ее память…
– Она тебе сама это говорила?
– Нет, она говорила это моему отцу. Она не хотела, чтобы он уезжал на войну с мельденейцами. Она говорила, что ее тошнит от запаха крови. Она бы ни за что не хотела такой жизни мне.
– И что ты чувствуешь по этому поводу? – настойчиво спросила Элера.
Он машинально, не раздумывая ответил:
– Я чувствую себя виноватым.
– И все-таки ты остался, когда была возможность уйти.
– Я чувствовал, что мне следует быть здесь. Следует остаться с моими братьями. Следует узнать все то, чему может научить меня орден.
– Почему?
– Я… я думаю, потому, что так надо. Это то, чего требует от меня Вера. Я знаю меч и посох, как кузнец знает молот и наковальню. Я силен, проворен, ловок, и я…
Он запнулся, зная, что должен произнести это вслух, хотя ему этого ужасно не хотелось.
– И я умею убивать, – договорил он и посмотрел ей в глаза. – Я умею убивать, не колеблясь. Мне было суждено сделаться воином.
В комнате воцарилась тишина – слышно было только чавканье Дендриша Хендрила, жующего очередную вишню. Ваэлин посмотрел по очереди на каждого из них, удивляясь тому, что все они как будто избегали встречаться с ним взглядом. Реакция Элеры Аль-Менды его просто потрясла: она сидела, глядя на свои сцепленные руки, и вид у нее был такой, как будто она вот-вот расплачется.
Наконец Дендриш Хендрил нарушил молчание:
– Довольно, мальчик. Ты можешь идти. Смотри, ничего не говори своим товарищам, когда будешь выходить.
Ваэлин неуверенно поднялся.
– Испытание окончено, аспект?
– Да. Ты его выдержал. Поздравляю. Уверен, ты станешь гордостью Шестого ордена.
Его ядовитый тон недвусмысленно говорил о том, что, с его точки зрения, это не комплимент.
Ваэлин направился к двери, радуясь свободе: атмосфера в комнате была гнетущая, и под взглядами трех аспектов ему было не по себе.
– Брат Ваэлин!
Холодный, хриплый голос Корлина Аль-Сентиса остановил его, когда он уже потянулся к дверной ручке.
Ваэлин подавил тяжкий вздох и заставил себя развернуться. Корлин Аль-Сентис устремил на него свой пронзительный взгляд фанатика. Аспект Элера не поднимала глаз, Дендриш Хендрил взглянул на него рассеянным, скучающим взглядом.
– Да, аспект?
– Она к тебе прикоснулась?
Ваэлин, разумеется, сразу понял, кого он имеет в виду. Глупо было надеяться, что он сумеет избежать подобного вопроса.
– Вы имеете в виду Селлу, аспект?
– Да, Селлу-убийцу, отрицательницу и адептку Тьмы. Ведь ты помог тогда в глуши ей и предателю, не правда ли?
– Я тогда еще не знал их истинной сути, аспект.
Правда, скрывающая ложь. Ваэлин почувствовал, как на спине у него выступил пот. Только бы по лицу ничего не заметили!
– Это были всего лишь незнакомцы, застигнутые пургой. «Катехизис милосердия» велит нам относиться к незнакомцу как к брату.
Корлин Аль-Сентис приподнял голову, его немигающий взгляд сделался пристальным.
– Я не знал, что здесь преподают «Катехизис милосердия».
– Здесь его не преподают, аспект. Катехизису меня учила моя… моя матушка.
– Ах да. Эта дама была исполнена милосердия. Ты не ответил на мой вопрос.
Лгать нужды не было.
– Она не прикасалась ко мне, аспект.
– Ведома ли тебе сила ее прикосновения? И то, что она делает с душами людей?
– Брат Макрил мне рассказал. Воистину, мне повезло, что я сумел избегнуть подобной участи.
– Воистину.
Взгляд аспекта смягчился, но не намного.
– Тебе, возможно, кажется, что испытание было суровым, но ты сознаешь, что впереди тебя ждут куда более суровые испытания. Жизнь в твоем ордене легкой не была никогда. Многие из твоих братьев впадут в безумие или будут искалечены прежде, чем Ушедшие призовут их к себе. Ведаешь ли ты это?
– Да, аспект, – кивнул Ваэлин.
– Твое решение остаться, когда ты мог бы уйти, не запятнав свое имя, делает тебе честь. Твоя преданность Вере не будет забыта.
Ваэлин, непонятно почему, почувствовал в этих словах угрозу – угрозу, которой, возможно, сам аспект даже и не заметил. Однако мальчик заставил себя ответить:
– Спасибо, аспект.
Выйдя за порог, он тихо прикрыл за собой дверь, привалился к ней спиной и шумно, с облегчением выдохнул. И лишь через несколько секунд обнаружил, что остальные выжидательно смотрят на него. Они выглядели озабоченными, особенно Дентос.
– Помоги мне Вера! – прошептал Дентос, явно устрашенный видом Ваэлина.
Ваэлин распрямился, заставил себя слабо улыбнуться и зашагал прочь, стараясь не бежать.
Испытание знанием повергло в уныние всех, кроме Дентоса. Каэнис сделался молчалив, Баркус говорил односложными репликами, Норта стал агрессивно-язвительным, а Ваэлин так глубоко ушел в воспоминания о матери, что до конца дня блуждал как в каком-то сумрачном тумане: он потом смутно вспоминал, как бросал Меченому объедки, отвергая все его попытки поиграть, а после присоединился к товарищам, которые рассеянно играли в ножички на тренировочном поле.
– Ну и фигня же это испытание, – сказал Дентос, единственный из всех сохранивший подобие хорошего настроения, запуская ножик в небеса, навстречу мишени, подброшенной Баркусом. Его жизнерадостность раздражала тем сильнее, что он как будто не замечал настроения товарищей. – Ну, в смысле, они же меня даже ничего не спрашивали об ордене, все про маманю да про то, где я вырос. Эта дама-аспект, Элера как ее там, спросила, не тоскую ли я по дому. Тоскую? Да кому захочется вернуться в эту помойную яму!
Он подобрал мишень, вытащил застрявший в ней ножик и подбросил мишень в воздух для броска Норты. Норта промахнулся – и так сильно промахнулся, что его нож едва не угодил Дентосу в голову.
– Эй, осторожнее!
– Кончай трепаться про испытание! – потребовал Норта тоном, не сулившим ничего хорошего.
– А что такого-то? – рассмеялся Дентос, неподдельно озадаченный. – Мы же все его прошли, верно? Мы все остаемся здесь и сможем пойти на летнюю ярмарку!
Ваэлин удивился: почему ему до сих пор не пришло в голову, что испытание они все прошли успешно? «Да потому, что я совсем не чувствую себя победителем», – осознал он.
– Дентос, нам просто не хочется об этом говорить, – сказал он. – Нам это далось далеко не так легко, как тебе. Давай больше не упоминать об этом, ладно?
Общим счетом шесть мальчиков из других групп провалили испытание и вынуждены были уйти. На следующее утро ребята смотрели, как они уходят: темные, сутулящиеся фигурки в тумане, молчаливо бредущие к воротам со своими жалкими пожитками, которые им дозволено было оставить себе. По двору эхом разносилось всхлипывание. Трудно было сказать, кто из мальчиков плачет и один плачет или все. Казалось, это тянулось долго-долго, даже после того, как фигурки исчезли из виду.
– Уж я-то слез проливать не стал бы, это точно! – заметил Норта. Они стояли на стене, плотно кутаясь в плащи, дожидаясь, пока жаркие солнечные лучи развеют туман и в трапезной подадут завтрак.
– Хотелось бы знать, куда они теперь? – сказал Баркус. – И есть ли им куда пойти?
– В королевскую стражу, – ответил Норта. – Там полно изгоев из ордена. Может, оттого-то они нас так и ненавидят.
– Да ну в жопу! – буркнул Дентос. – Я-то знаю, куда бы я подался. Прямиком в гавань. И устроился бы на один из тех больших торговых кораблей, что идут на запад. Дядюшка Фантис плавал на корабле на Дальний Запад, а когда вернулся, денег у него было как грязи. Шелка, снадобья… Единственный богатый человек за всю историю нашей деревни. Хотя проку ему с этого было мало: года не прошло, как он помер от черной немочи, которую подцепил у какой-то портовой девки.
– Да на корабле никакой жизни нет, насколько я слышал, – возразил Баркус. – Кормят плохо, порют то и дело, вкалывать заставляют от зари до зари. Наверно, все как в ордене, не считая кормежки. Нет, я бы ушел в леса и сделался знаменитым разбойником! Собрал бы собственную банду головорезов, но только мы бы никого резать не стали. Просто отбирали бы у путников золото и драгоценности, и то только у богатых. У бедных и грабить-то нечего.
– Да, брат, вижу, ты все тщательно продумал, – сухо заметил Норта.
– Ну, надо же все заранее спланировать. А ты? Ты бы куда подался?
Норта отвернулся к воротам, по-прежнему окутанным утренним туманом. Лицо у него было исполнено такой тоски, какой Ваэлин никогда прежде не видел.
– Домой, – тихо сказал он. – Я бы просто вернулся домой.
Глава пятая
Примерно через неделю после испытания знанием мастер Соллис отвел их в просторное, темное, похожее на пещеру здание во дворе. Внутри было жарко, разило дымом и металлом. Там их ждал мастер Джестин, главный кузнец ордена, который редко показывался наружу. Это был крупный человек, от которого веяло силой и уверенностью в себе. Он стоял, сложив на груди могучие руки, его волосатое тело было испещрено множеством розовых шрамов от брызг раскаленного металла, вылетевших из горна. Ваэлин был ошеломлен мощью этого человека. Интересно, чувствует ли ее он сам?
– Мастер Джестин скует вам мечи, – сообщил Соллис. – Ближайшие две недели вы будете работать под его началом и помогать в кузнице. К тому времени, как вы покинете кузницу, у каждого из вас будет меч, который вы станете носить все то время, что проведете в ордене. Не забывайте, что мастер Джестин далеко не так добр и милостив, как я, так что слушайтесь его как следует.
Оставшись наедине с кузнецом, мальчики стояли молча, а он рассматривал их, меряя своими ярко-голубыми глазами каждого по очереди.
– Ты! – кузнец ткнул толстым чумазым пальцем в Баркуса, который разглядывал свежеоткованные алебарды. – Тебе уже доводилось бывать в кузнице.
Баркус замялся.
– Мой па… я вырос рядом с кузницей в Нильсаэле, мастер.
Ваэлин приподнял бровь, переглянувшись с Каэнисом. Баркус строго соблюдал правила и ничего или почти ничего не рассказывал о своем детстве, и теперь мальчики были удивлены, обнаружив, что его отец был мастеровым. Мальчишки, у чьих отцов было свое ремесло, редко оказывались в ордене: мальчику, у которого есть будущее, ни к чему искать свою судьбу на стороне.
– Как мечи куют, когда-нибудь видел? – спросил у него мастер Джестин.
– Нет, мастер. Ножи, лемехи для плугов, много-много подков, пару флюгеров…
Баркус хихикнул. Мастер Джестин остался невозмутим.
– Флюгер-то сковать – дело непростое, – сказал он. – С этим не всякий кузнец управится. Такое дозволено ковать только настоящим мастерам. Такое уж правило в гильдии: ковать металл, читающий песнь ветра, – это редкое мастерство. А ты не знал, что ли?
Баркус отвел глаза, и Ваэлин понял, что он почему-то чувствует себя пристыженным. Ваэлин видел, что между Баркусом и кузнецом нечто произошло: что-то такое, чего им, остальным, не понять. Видимо, это имело отношение к этому месту и ремеслу, которым тут занимаются, но Ваэлин знал, что Баркус об этом говорить не станет. Он по-своему был не менее скрытен, чем остальные.
– Нет, мастер, – только и ответил он.
– Это место, – сказал мастер Джестин и развел руками, указывая на всю кузницу разом, – это место – часть ордена, но принадлежит оно мне. Я тут король, аспект, командор, лорд и мастер. Играм тут не место. Шалостям тоже. Тут можно только работать и учиться. Орден требует, чтобы вы владели искусством работы с металлом. Чтобы как следует владеть оружием, необходимо постичь природу его изготовления, стать частью ремесла, которое производит его на свет. Мечи, которые вы здесь изготовите, будут спасать вам жизнь и оборонять Веру во все грядущие годы. Трудитесь на совесть, и получите меч, на который можно положиться, надежный клинок с лезвием, которым можно рассечь стальную пластину. А станете работать спустя рукава – ваш меч сломается в первом же бою, и тогда вам конец.
Он снова обернулся к Баркусу. Его холодный взгляд сделался вопрошающим.
– Вера есть источник нашей силы, однако наше служение требует стали. Сталь есть тот инструмент, которым мы служим Вере. Все ваше будущее – это сталь и кровь. Это понятно?
Все пробормотали, что понятно, но Ваэлин понял, что вопрос был адресован исключительно Баркусу.
Остаток этого дня они подбрасывали уголь в горн и таскали в кузницу связки железных заготовок из тяжело груженной телеги во дворе. Мастер Джестин стоял у наковальни, и его молот не переставая отбивал певучий ритм по металлу. Время от времени кузнец поднимал глаза, отдавая короткие распоряжения среди фонтанов искр. Ваэлин находил эту работу унылой и монотонной, горло у него драло от дыма, уши глохли от непрестанного звона молота.
– Теперь-то я понимаю, Баркус, отчего тебе не нравилась жизнь в кузнице, – заметил он в конце дня, когда мальчики устало плелись к себе в спальню.
– Да уж, это точно! – согласился Дентос, массируя ноющие руки. – Как по мне, куда лучше целый день из лука стрелять!
Баркус ничего не ответил и весь вечер молчал, пока прочие устало ворчали. Ваэлин видел, что он едва слышит их и что его мысли по-прежнему поглощены вопросами, которые задал ему мастер Джестин: тем, что он спросил на словах, и тем, что он спросил взглядом.
На следующий день они снова вернулись в кузницу и снова принялись таскать и ворочать, на этот раз мешки с углем в большое помещение, которое служило топливным складом. Мастер Джестин почти ничего не говорил – он был занят тем, что тщательно осматривал каждую из железных заготовок, которые они принесли накануне: кузнец по очереди подносил каждую заготовку к свету, проводил по ней пальцами и либо удовлетворенно хмыкал и кидал обратно в общую груду, либо раздраженно цокал языком и откладывал в небольшую, но растущую кучу брака.
– Что он там высматривает? – поинтересовался Ваэлин, который, кряхтя, затаскивал на склад очередной мешок. – Железка и есть железка, все они одинаковые!
– Примеси, – ответил Баркус, бросив взгляд на мастера Джестина. – Заготовки откованы другим кузнецом, по всей вероятности, не таким искусным, как наш мастер. Вот он и проверяет, чтобы убедиться, что изготовивший их кузнец добавил в них не слишком много некачественного железа.
– А как он определяет?
– На ощупь, в основном. Эти заготовки сделаны из многих слоев железа, скованных вместе, а потом скрученных и расплющенных. В результате на металле остается узор. Хороший кузнец может отличить качественную заготовку от некачественной просто по этому узору. Я слышал про таких, которые отличали даже по запаху!
– А ты так можешь? В смысле, на ощупь, а не по запаху?
Баркус расхохотался, и Ваэлин уловил в его смехе нотку горечи.
– Да мне и за тыщу лет так не научиться!
В полдень явился мастер Соллис и велел им отправляться на тренировочное поле, тренироваться на мечах: сказал, что им нельзя терять навыки. После тяжкого труда в кузнице они еле ворочались, и Соллис пускал розгу в ход куда чаще обычного, хотя Ваэлин заметил, что бьет она далеко не так больно, как прежде. Он мимоходом задался вопросом, не смягчает ли мастер Соллис удары нарочно, но тут же отмахнулся от этой мысли. Это не мастер Соллис становится мягче, это они становятся жестче. «Он нас выковал, – осознал Ваэлин. – Он наш кузнец».
– Пора разжигать горн, – сказал им мастер Джестин, когда они вернулись в кузницу, наскоро умяв свой обед. – Про горн вам следует помнить только одно.
Он протянул руки, демонстрируя многочисленные шрамы поверх бугристых мускулов.
– Он горячий.
Он заставил их опорожнить несколько мешков угля в кирпичное кольцо, служившее горном, потом велел Каэнису его разжечь: для этого необходимо было заползти снизу и подпалить дубовую щепу в специальном отверстии. Ваэлин от такого поручения был бы не в восторге, но Каэнис без колебаний заполз под горн с горящей свечкой в руке. Через несколько секунд он вынырнул обратно, чумазый, но целый и невредимый.
– Похоже, неплохо разгорелось, мастер, – доложил он.
Мастер Джестин, не обратив на него внимания, присел на корточки, наблюдая за разгорающимися углями.
– Ты!
Он кивнул на Ваэлина: кузнец никогда не звал их по имени, явно считая необходимость заучивать имена бесполезной помехой.
– К мехам. И ты тоже, – он указал пальцем на Норту. Баркусу, Дентосу и Каэнису было велено стоять и ждать других поручений.
Вскинув свой тяжелый квадратный молот, мастер Джестин взял из груды рядом с наковальней одну из железных заготовок.
– Клинок азраэльского образца куется из трех заготовок, – сообщил он мальчикам. – Из толстой куется сердцевина, и из двух потоньше – края лезвия. Эта, – он продемонстрировал им заготовку, – предназначена для лезвия. Заготовке необходимо придать нужную форму, прежде чем она будет сварена с остальными. Лезвие меча ковать сложнее всего, оно должно быть тонким, но прочным, оно должно хорошо резать, но при этом выдерживать удары других клинков. Посмотрите на металл, внимательно посмотрите!
Он сунул заготовку под нос каждому по очереди. Его грубый, неровный голос почему-то звучал завораживающе.
– Видите вот тут черные пятнышки?
Ваэлин пригляделся повнимательнее и действительно разглядел на темно-сером фоне железа крохотные черные вкрапления.
– Это называется «звездное серебро», потому что, когда его нагревают в огне, оно сияет ярче небес, – продолжал Джестин. – Но это не серебро, это разновидность железа, редкая разновидность. Его добывают в земле, как и все металлы, в нем нет ни капли Тьмы. Но именно благодаря ему мечи ордена прочнее прочих. Благодаря ему ваши клинки выдержат удары, от которых иные разлетятся вдребезги, и, если вы будете достаточно искусно ими владеть, смогут рубить кольчуги и доспехи. Это наша тайна. Берегите ее как зеницу ока!
Он махнул Ваэлину и Норте, давая знак качать меха, и стал наблюдать, как их усилия мало-помалу вознаграждаются: черная масса угля начала светиться оранжево-красным.
– А теперь, – сказал он, поднимая молот, – смотрите внимательно, пробуйте и учитесь!
Ваэлин с Нортой обливались потом, ворочая тяжелую деревянную рукоятку мехов – с каждым новым потоком воздуха, который они направляли в горн, в кузнице становилось все жарче. И воздух делался все гуще, так что даже дышать стало трудно.
«Ну же, давайте дальше, ради святой Веры!» – стонал про себя Ваэлин. Скользкие от пота руки нещадно ныли, а мастер Джестин все ждал… ждал… ждал…
Наконец, удовлетворившись, кузнец взял заготовку железными щипцами и, сунув ее в горн, дождался, пока оранжево-красное свечение передалось металлу и растеклось по всей его длине. Потом Джестин вынул заготовку и положил ее на наковальню. Первый удар был легким, не более чем постукиваньем. Из заготовки вылетело маленькое облачко искр. Потом кузнец взялся за работу всерьез. Молот взлетал и падал с четкостью барабанной дроби, искры летели фонтаном, молот временами расплывался в воздухе – с такой скоростью Джестин им махал. Как ни странно, поначалу светящаяся заготовка почти не менялась, хотя к тому времени, как мастер Джестин снова сунул ее в горн и нетерпеливо махнул Ваэлину и Норте, чтобы они качали сильнее, заготовка вроде бы немного удлинилась.
Казалось, это тянулось не менее часа, хотя на самом деле прошло, наверное, минут десять. Мастер Джестин бил молотом по заготовке, возвращал ее в горн, снова бил. Ваэлин обнаружил, что мечтает оказаться на тренировочном поле: лучше уж рукопашный бой на мерзлой земле, чем эта пытка. Когда наконец мастер Джестин дал им знак остановиться, они оба, пошатываясь, отошли от мехов и высунули голову за дверь, алчно хватая сладостный воздух.
– Этот ублюдок нас уморить норовит! – выдохнул Норта.
– А ну, давайте сюда! – рявкнул мастер Джестин, и мальчики бросились обратно. – Давайте, привыкайте к настоящей работе! Глядите сюда.
Он показал им заготовку. Первоначально это был круглый пруток, теперь она превратилась в трехгранную полоску металла длиной около ярда.
– Вот, это лезвие. Пока оно выглядит грубым, но, будучи сварено со своими собратьями, оно сделается острым, сверкающим и грозным.
К мехам было велено встать Дентосу и Каэнису, и мастер Джестин взялся за вторую заготовку. Звон молота гулко вторил их тяжелому дыханию. Закончив второе лезвие, кузнец взялся за толстую центральную заготовку. Его удары сделались сильнее и резче. Он вытянул заготовку в длину, вровень с лезвиями, потом сформировал выпуклую грань вдоль нее. К тому времени, как он закончил, Каэнис с Дентосом валились с ног, и к мехам встали Баркус с Ваэлином. Кузнец стянул все три заготовки скобой у основания и приготовился соединять их.
– Сварка заготовок – главное испытание для кузнеца-мечника, – сообщил им Джестин. – Научиться этому труднее всего. Ударишь слишком сильно – испортишь клинок, ударишь слишком слабо – заготовки не соединятся.
Он взглянул на Ваэлина с Баркусом.
– Качайте сильнее, огонь нужен жаркий! Не отлынивать!
За работой Ваэлин молился только о том, чтобы все поскорее закончилось, но обратил внимание, что Баркус не сводит глаз с мастера Джестина. Баркус равномерно поднимал и опускал руки, как будто не замечая боли, и его внимание было неотрывно приковано к тому, что происходило на наковальне. Поначалу Ваэлин удивился: что там такого интересного? Ну, лупит человек молотком по железке, тоже мне, зрелище. Ничего особенно таинственного Ваэлин тут не видел. Но, проследив направление взгляда Баркуса, он и сам поневоле увлекся тем, как клинок обретает форму, как три заготовки сливаются воедино под ударами молота. Время от времени, когда мастер Джестин вынимал клинок из горна, на лезвиях вспыхивали искорки звездного серебра, сияя так ярко, что мальчик вынужден был отводить глаза. Он верил в то, что сказал кузнец: что звездное серебро – это обычный металл, – но все равно ему делалось как-то не по себе.
– Ты! – мастер Джестин кивнул Норте, заканчивая формировать острие. – Подтащи ведро поближе!
Норта послушно подтащил тяжелое деревянное ведро поближе к наковальне. Ведро было налито почти вровень с краями, и, когда Норта бухнул его на место, вода выплеснулась ему на ноги.
– Вода соленая, – сообщил им Джестин. – Клинок, закаленный в рассоле, всегда будет прочнее, чем тот, что закален в пресной воде. Отойдите, сейчас закипит.
Он крепко ухватился за хвостовик клинка и погрузил клинок в ведро. Вода забурлила, повалил пар – жар стал уходить в воду. Кузнец держал клинок в воде, пока кипение не улеглось, потом вынул исходящий паром меч и выставил его на всеобщее обозрение. Клинок был черным, металл был покрыт нагаром, однако мастер Джестин, похоже, остался им доволен. Лезвия вышли прямыми, острие – совершенно симметричным.
– Ну а теперь начинается настоящая работа, – сказал мастер Джестин. – Ты! – он обернулся к Каэнису. – Раз ты разжигал горн, можешь взять его себе.
– Э-э… – протянул Каэнис: он явно не мог решить, считать это за честь или за проклятье. – Спасибо, мастер…
Джестин отнес клинок в дальний конец кузницы и положил его на верстак рядом с большим ножным точилом.
– Только что откованный клинок, считай, еще не родился, – сообщил кузнец мальчикам. – Его надо заточить, отполировать, довести…
Он поставил Каэниса к точилу и велел вращать его педалью, научив выдерживать правильный ритм, считая «раз-два, раз-два». Потом велел увеличить скорость и поднести клинок к точилу. Фонтаном полетели искры, Каэнис испуганно отпрыгнул, но Джестин велел ему стать на место и показал, как держать руки, чтобы заточка шла под нужным углом, и как водить клинком поперек камня, чтобы он оказался заточен на всю длину.
– Да, вот так, – буркнул он через некоторое время, когда Каэнис почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы точить клинок самостоятельно. – По десять минут на каждое лезвие, потом покажешь, что у тебя вышло. Остальные – назад к горну. Ты и ты – к мехам…
И так они трудились и потели у горна, семь долгих дней качания мехов, заточки лезвий и полировки готовых клинков до тех пор, пока весь нагар не сотрется и металл не засверкает серебром. Невредимым неушел ни один. У Ваэлина остался на руке багровый шрам в том месте, куда брызнуло расплавленным металлом. Боль и вонь собственной горящей кожи были на редкость тошнотворными. Прочие тоже пострадали подобным же образом. Хуже всех пришлось Дентосу: он зазевался у точила, и искры полетели ему прямо в глаза. От искр осталась россыпь черных шрамиков у левого глаза, но зрение, по счастью, не пострадало.
Но, невзирая на изнеможение, риск получить увечье и монотонный труд, Ваэлин помимо своей воли обнаружил, что начинает увлекаться этим процессом. В этом была особая красота: постепенное рождение клинков под молотом мастера Джестина, ощущение лезвия, касающегося точильного камня, узор, проступающий на отполированном клинке, темные разводы на серо-голубоватой стали, как будто пламя горна каким-то образом застыло в металле.
– Это из-за соединения заготовок, – объяснял Баркус. – Там, где соединяются разные виды металла, остается знак. Наверно, на орденских клинках это особенно заметно, благодаря звездному серебру.
– Мне нравится, – сказал Ваэлин, поднимая полуотполированный клинок к свету. – Очень… интересно выходит.
– Это же просто металл, – Баркус вздохнул и снова отвернулся к точилу, на котором он правил свой собственный меч. – Знай себе кали, куй да точи. Ничего таинственного тут нет.
Ваэлин следил за приятелем, работающим у точила, за тем, как ловко движутся его руки, как умело он наводит кромку. Когда пришла очередь Баркуса, мастер Джестин даже не стал ему ничего показывать, просто отдал клинок и ушел восвояси. Кузнец каким-то образом видел, что Баркус и так все умеет. Они почти не разговаривали, лишь изредка односложно хмыкали или говорили «угу», так, словно много лет работали вместе. Однако Баркусу эта работа, похоже, не доставляла ни удовольствия, ни удовлетворения. Он брался за все с готовностью и мог посрамить своим умением любого из них, но на лице его все то время, что они находились в кузнице, отражалось несвойственное Баркусу угрюмое долготерпение, и веселел он лишь тогда, когда они возвращались на тренировочное поле или в трапезную.
На следующий день пришло время насаживать эфесы. Эфесы были изготовлены заранее, они были почти одинаковые. Мастер Джестин насадил их на клинки и закрепил тремя железными гвоздями, проходящими сквозь хвостовик. Мальчишкам же было поручено спилить шляпки гвоздей, чтобы они были заподлицо с дубовыми рукоятями.
– Вот и все, – сказал им Джестин под вечер. – Мечи ваши. Носите их с честью.
Это был единственный раз, когда он вел себя почти как другие мастера. Сказав это, он снова отвернулся к горну и не произнес больше ни слова. Мальчики остались стоять в нерешительности, держа в руках мечи и гадая, надо ли что-нибудь говорить в ответ.
– Э-э… – сказал Каэнис, – спасибо вам за наставления, мастер…
Джестин снял с наковальни недоделанный наконечник копья и принялся раздувать меха.
– Проведенное здесь время стало для нас очень… – начал было Каэнис, но Ваэлин ткнул его в бок и указал на дверь.
Когда они уже уходили, Джестин снова подал голос:
– Баркус Джешуа!
Они остановились. Баркус обернулся. Лицо у него сделалось настороженное.
– Да, мастер?
– Эта дверь для тебя всегда открыта, – сказал Джестин, не оборачиваясь. – Помощник мне пригодится.
– Извините, мастер, – сказал Баркус бесцветным тоном, – боюсь, мои занятия не оставляют на это времени.
Джестин отпустил меха и положил копейный наконечник в горн.
– Ну, когда устанешь от крови и дерьма, я по-прежнему буду здесь, и кузница тоже. Мы будем ждать.
Баркус пропустил вечернюю трапезу, чего на их памяти не случалось еще ни разу. Ваэлин отыскал его на стене после того, как навестил Меченого на псарне.
– Вот, принес тебе кой-каких объедков.
Читать бесплатно другие книги:
