Приключения Эмиля из Лённеберги Линдгрен Астрид

Эмиль и Ида отправились домой. На хуторе Катхульт настроение было в тот день праздничное, и на следующий день тоже. Эмиль с Идой играли хлопушками, и в Катхульте царили мир и веселье. Потом папа и мама Эмиля собрались в гости на хутор Скорпхульт, расположенный по ту сторону леса. Все в Лённеберге знали, каким озорником был Эмиль, потому Свенсонов пригласили без детей.

– Ну и наплевать, – обиженно заявил Эмиль. – Тем хуже для них. Они рискуют вообще никогда со мной не познакомиться.

– И со мной тоже, – подхватила Ида.

Сперва было решено оставить дома Лину, чтобы она присмотрела за детьми. Но Лина с раннего утра канючила, всё твердила, что ей надо проведать мать, которая живёт неподалёку от Скорпхульта. Лина, видно, сообразила, что, раз они всё равно едут в ту сторону, ей стоит этим воспользоваться и прокатиться на санях.

– Пусть едут, – сказал Альфред, – за детьми и я могу присмотреть. Еды полно, а я послежу, чтобы они не играли со спичками. Будьте спокойны, глупостей я им делать не позволю.

– Но ты же знаешь, как с Эмилем трудно. За ним нужен глаз да глаз, – сказал папа и помрачнел.

Но мама тут же возразила:

– Да что ты, Эмиль прекрасный мальчик! И уж сегодня он во всяком случае не будет шалить, потому что сегодня праздник. Не ной, Лина, ты поедешь с нами!

На том и порешили.

Альфред, Эмиль и Ида стояли у кухонного окна и глядели вслед саням, пока они не скрылись за поворотом дороги. И тогда Эмиль на радостях подпрыгнул, как козлик.

– Ура! Теперь мы повеселимся! – воскликнул он.

Но тут Ида указала пальчиком на дорогу и сказала:

– Смотрите, вон идёт Стулле Йоке.

– Да, странно, – удивился Альфред. – Что же это там у них случилось?

Дело в том, что Командирша не разрешала Стулле Йоке выходить из приюта. Она уверяла, что в голове у него от старости уже всё путается и его нельзя выпускать одного.

«Он заблудится, это точно, – говорила Командирша. – А мне некогда за ним бегать, искать его».

Но дорогу в Катхульт Стулле Йоке всё же нашёл и вот теперь шагал по ней, да так шустро – седые пряди так и развевались вокруг его головы. Несколько минут спустя он уже стоял на пороге кухни и тяжело вздыхал.

– Нам не досталось ни кусочка окорока, – выпалил он, едва успев перевести дух. – И колбасы мы даже не понюхали. Командирша всё взяла себе.

Больше он не смог произнести ни слова, потому что горько заплакал.

Тут Эмиль разозлился, да так разозлился, что Альфред и Ида прямо не решались на него взглянуть. В глазах его вспыхнул недобрый огонь.

– Подать мне сюда Командиршу! – крикнул он не своим голосом. – Где мой ружарик?

Альфред по-настоящему испугался.

– Прежде всего успокойся! – сказал он. – Так злиться просто опасно.

И Альфред, ласково похлопывая своего старенького прадедушку по спине, стал утешать его и расспрашивать, почему ж это Командирша так гадко поступает. Но Стулле Йоке был настолько расстроен, что не мог успокоиться, и всё твердил одно и то же.

– Нам недосталось ни кусочка окорока. И колбасы мы даже не понюхали. Табак мой я тоже не получил, – всхлипывал он.

Но тут Ида снова указала на дорогу.

– Глядите, а вон и Тумбочка идёт, – сказала она.

– Это она за мной, – сказал Стулле Йоке и затрясся всем телом.

Тумбочкой прозвали маленькую проворную старушку, которую Командирша обычно посылала в Катхульт, как только исчезал Стулле Йоке. Он иногда тайком уходил на хутор, потому что там ведь жил Альфред, его правнук, а мама Эмиля была очень добрая и встречала его всегда приветливо.

Тумбочка рассказала всё по порядку: Командирша поставила корзину с гостинцами в шкаф на чердаке, потому что там было холодно. Но когда она поднялась туда, чтобы достать продукты на ужин, то обнаружила, что не хватает одной маленькой колбаски, и пришла в бешенство.

– Ходила среди нас, как волк в овчарне, и всё рычала, – сказал Стулле Йоке.

И Тумбочка подтвердила, что так оно и было, и продолжала свой рассказ:

– Командирша потребовала, чтобы тот, кто взял колбасу, немедленно признался в этом страшном грехе. «А если никто не признается, то я вам устрою такой праздничный ужин, что не обрадуетесь!» – пригрозила она. И так оно и было, – продолжала Тумбочка. – Потому что, как Командирша ни кричала, всё равно никто не признался, что взял колбасу. Некоторые старики даже считают, что Командирша нарочно всё подстроила, чтобы оставить себе всё угощение. А когда она узнала, что Стулле Йоке отправился на хутор жаловаться, она совсем рассвирепела и велела мне немедленно привести его назад. Так что нам лучше пойти, Йоке, – закончила свой рассказ Тумбочка.

– Да, дедушка, – поддержал её Альфред, – мне очень жаль, но что делать? Придётся тебе идти.

Эмиль молчал. Он сидел на сундуке и скрежетал зубами. Ещё долго, после того как ушли Йоке и Тумбочка, он продолжал сидеть в той же позе. Казалось, он о чём-то думает. В конце концов он стукнул кулаком по сундуку и сказал:

– Я знаю одного человека, который собирается устроить пир! Пир на весь мир!

– Кто же это? – поинтересовалась Ида.

Эмиль снова стукнул кулаком по сундуку.

– Я! – сказал он. И объявил, что собирается устроить пир, о котором долго будут говорить в Лённеберге, потому что на него будут приглашены все, кто живёт в приюте для бедных. – И мама будет только рада, – добавил Эмиль.

– А папа? – спросила Ида.

– Хм, – промычал Эмиль. – Но всё равно это же не озорство.

Он умолк и снова задумался.

– Как их вывести из дома? – размышлял он вслух. – Тут нужна какая-то хитрость. Пошли попробуем!

Тем временем Командирша прикончила и окорок, и колбасу, и весь студень, а потом расправилась и с пряниками. Нюхательного табака, посланного для Стулле Йоке, тоже ни понюшки не оставила. Она сидела одна на чердаке и была настроена весьма мрачно, как это обычно бывает, когда знаешь, что поступил дурно, да к тому же съел слишком много. Идти вниз, к остальным, ей не хотелось – они хоть и не скажут ни слова, но будут вздыхать и глядеть на неё с укоризной. Но не могла же она весь день просидеть на чердаке!

Тут она услышала, что стучат во входную дверь, и быстро спустилась по лестнице, чтобы поглядеть, кто же это пришёл.

В сенях стоял Эмиль. Эмиль с хутора Катхульт. Командирша, конечно, испугалась, она подумала, что Стулле Йоке или Тумбочка пожаловались и Эмиль пришёл узнать, что случилось. Но Эмиль только вежливо поклонился и спросил:

– Скажите, пожалуйста, я не оставил здесь перочинного ножика, когда приходил в прошлый раз?

Подумай, до чего Эмиль был хитёр! Перочинный нож лежал у него в кармане, и Эмиль прекрасно знал, что он там лежит. Но ему надо было найти предлог для своего прихода, вот он и спросил про нож.

Командирша заверила его, что не видела никакого ножа. И тогда Эмиль спросил:

– Ну а колбаса была вкусная? А студень? А пряники?

Командирша опустила глаза и стала почему-то внимательно разглядывать свои башмаки.

– Конечно, конечно, – проговорила она торопливо, – твоя дорогая мамочка не забывает на своём хуторе про нас, бедных. Сердечно поблагодари её!

И тут Эмиль сказал то, ради чего пришёл, но сказал как бы только потому, что к слову пришлось, так, между прочим:

– Мама и папа уехали в гости в Скорпхульт.

Командирша воодушевилась:

– Как, сегодня в Скорпхульте гости? А я и не знала!

«Знала бы, давно бы уж там была», – подумал Эмиль. Когда на каком-нибудь хуторе бывал праздник, то с утра пораньше в дверях кухни появлялась Командирша и ни за что не уходила, пока ей хоть чего-нибудь не перепадало. Особенно она любила сырные пироги, это все знали.

– Там будет много сырных пирогов. Я слышал, целых семнадцать штук! Вот это да! – сказал Эмиль. – Ешь – не хочу.

Эмиль, конечно, не мог знать, сколько сырных пирогов будет в Скорпхульте. Да и врать не хотел, просто сказал наугад.

Сказал и ушёл. Своё дело он сделал. Он знал, что через полчаса Командирша будет уже на пути в Скорпхульт.

И поверь, Эмиль не ошибся. Он притаился с Альфредом и сестрёнкой Идой за поленницей и видел, как Командирша, закутавшись в свой самый толстый шерстяной платок, вышла с сумой под мышкой. Она зашагала в сторону Скорпхульта. Но можно ли было предугадать, что она сделает? Уходя, она заперла дверь дома и положила ключ к себе в карман, представляешь? Вот что она сделала! Теперь все эти бедняги были как в тюрьме, и Командирша, видно, считала, что так оно и должно быть. А ну-ка, Стулле Йоке, попробуй пискнуть! Знай, у кого здесь власть, кто хозяин. С Командиршей шутки плохи!

И Командирша, быстро шагая, исчезла за поворотом дороги.

Тогда Эмиль вышел из укрытия, дёрнул дверь и убедился, что она и вправду заперта. Вслед за ним это проделали Альфред и сестрёнка Ида. Сомнений быть не могло, дверь была заперта!

Все старики и старухи столпились у окна и глядели на Альфреда и ребят, которые хотели войти к ним в дом, но никак не могли.

– Вы все тоже пойдёте на праздник! – крикнул Эмиль. – К нам, в Катхульт! Только мы не знаем, как вас отсюда вывести!

В доме зажужжало как в улье. Радость-то какая, но и какая беда! Они ведь были заперты и не верили, что им удастся выйти.

Ты, может, удивляешься, почему они не вылезли в окно – это, наверное, было не так уж трудно. Но в таком случае мне ясно, что ты никогда не слыхал про двойные рамы. Зимой нельзя было открыть окно, потому что вставлялись двойные рамы. Их забивали гвоздями, а потом обклеивали полосами бумаги, чтобы ветер не задувал в щели.

Ты спросишь, как же тогда проветривали комнаты? Ну как ты можешь задавать такие смешные вопросы! Кто сказал, что в приюте для бедных надо проветривать комнату? Об этом никто и не помышлял. Свежий воздух проникал в дом через дымоход, через щели в стенах и в полу – все считали, что старикам этого хватит.

Нет, о том, чтобы выбраться через окно, нечего было и думать! Впрочем, одно окно у них в доме всё же открывалось – окошко на чердаке. Но старики и старухи, хотя их и мучил голод, всё же не решались прыгать с высоты четырёх метров даже ради того, чтобы попасть на пир. После такого прыжка они попали бы не на пир, а прямо в рай.

Но Эмиль был не из тех, кто легко отступает от задуманного. Он увидел возле сарая стремянку, принёс её и приставил к чердачному окну, а Тумбочка тут же его распахнула. Альфред полез наверх. Он был большой и сильный, и снести на руках вниз по стремянке тощих старичков и старушек было для него сущим пустяком. Вскоре все они уже стояли перед домом. Все, кроме Салии Амалии. Она не решалась лезть в окно. Но Вибергскан пообещала принести ей много еды, и она успокоилась.

Если бы в тот день кто-нибудь проезжал в сумерках по дороге, ведущей в Катхульт, то подумал бы, что встретил толпу привидений, – хромая и вздыхая, ковыляли они по склону к хутору. Конечно, эти бедняги в лохмотьях и вправду были похожи на привидения, только вот радовались они, как дети, ведь уже много-много лет их никто не приглашал на праздник. Мысль о том, что Командирша, вернувшись, не застанет дома никого, кроме Амалии, была тоже приятна.

– Ха-ха-ха, поделом ей, – сказал Юхан Одноухий. – Ха-ха, пусть поскучает одна, пусть поскучает. Может, чего и поймёт.

И все весело рассмеялись. Но, когда они вошли в празднично убранную кухню, и Эмиль зажёг свечи в пяти больших подсвечниках, и пламя отразилось в развешанной по стенам и начищенной до блеска медной посуде, все умолкли. А Стулле Йоке решил, что попал в рай.

– Смотрите, какой свет, какая благодать! – прошептал он и заплакал, потому что Стулле Йоке плакал теперь и от горя, и от радости.

Но тут Эмиль объявил:

– А сейчас мы будем пировать!

И пошёл пир горой! Эмиль, Альфред и сестрёнка Ида только и делали, что носили из кладовой еду. Я не стану тебе перечислять всех угощений, скажу только, что всё, что мама Эмиля, Лина и Крёсе-Майя наготовили на неделю праздников, стояло теперь на столе. А в центре его, на блюде, лежал жареный поросёнок.

Представь себе, как все эти несчастные старики и старушки из приюта для бедных сидят вокруг стола, не в силах оторвать глаз от расставленных яств, но они терпеливо ждут, ни к чему не прикасаясь.

– Прошу вас, пожалуйста, не стесняйтесь, – говорит Эмиль.

И только тогда они приступают к еде, но, уж поверь, дружно.

Альфред, Эмиль и сестрёнка Ида тоже сидели за столом со всеми. Но Ида не успела съесть и двух биточков, как задумалась. Она вдруг вспомнила, что завтра к ним должны приехать гости с хутора Ингаторп! А ведь сейчас съедят всё, что мама приготовила, и угостить их будет нечем. Она дернула Эмиля за рукав и прошептала ему на ухо тихо-тихо, чтобы никто, кроме него, не услышал:

– А ты уверен, что нам не попадёт? Подумай, ведь завтра к нам приедут гости из Ингаторпа!

– Они и так толстые, – спокойно ответил Эмиль. – Лучше кормить тех, кто голодает.

Но Эмиль всё же немного встревожился: было уже ясно, что после окончания праздника в доме не останется ни крошки. Даже то, что не съедали, всё равно исчезало в карманах и мешках, и очередное блюдо вмиг опустошалось.

– Надо попробовать паштет, – сказал Калле Спадер и положил себе всё, что оставалось на тарелке.

– А я ещё не ел селёдочного салата, надо и его попробовать, – сказал Ракаре-Гиа и прикончил салат.

– Теперь мы всё перепробовали, – сказал в конце пира Тук-Никлас, и точнее выразиться было невозможно.

Поэтому этот пир прозвали «Великая проба в Катхульте», и надо тебе сказать, что о нём было много разговоров не только в Лённеберге, но и во всём Смоланде.

Нетронутым остался только жареный поросёнок. Он так и лежал на блюде посреди стола.

Оказалось, что никто из присутствующих никогда не только не ел, но и не видел жареного поросёнка, а потому никто не отважился к нему прикоснуться.

– Неужели не осталось больше колбасы? – спросил Калле Спадер, когда всё, кроме поросёнка, было съедено дочиста. Эмиль ответил, что на всём хуторе сейчас не найти и завалящего кусочка. Правда, у волчьей ямы он для приманки насадил на колышек маленькую колбаску, но Калле Спадер сам понимает, что она там нужна. А другой еды в доме уже нет.

Тут Вибергскан вдруг вскрикнула:

– Мы забыли про Салию Амалию!

Она ещё раз оглядела стол, но ничего, кроме жареного поросёнка, не увидела.

– Вот он и достанется Салии Амалии, хотя, по правде сказать, глядеть на него страшновато. Ты не против, Эмиль?

– Нет! Пусть ей достанется поросёнок, – сказал Эмиль.

Все вдруг почувствовали себя такими усталыми, что просто не в силах были пошевелиться. О том, чтобы им самим добраться до дому, не могло быть и речи.

– Давайте возьмём сани! – предложил Эмиль.

Сказано – сделано. В Катхульте были огромные нелепые сани. На них вполне можно было разместить всех этих бедных стариков и старушек, хотя за этот вечер они стали заметно упитаннее.

Стемнело. На небе зажглись звёзды. Взошла луна и осветила свежевыпавший рыхлый снег. Что может быть лучше, чем кататься на санках в тихий, безветренный вечер?

Эмиль с Альфредом помогли всем гостям поудобнее усесться. Впереди посадили Вибергскан, в руках она держала жареного поросёнка. За ней – остальных. А сзади всех примостились сестрёнка Ида, Эмиль и Альфред.

– Поехали-и-и! – крикнул Эмиль.

Сани покатили с горы, да так, что ветер в ушах засвистел. Старики и старушки завопили от радости, они ведь уже столько лет не катались на санках! Как все веселились! Как хохотали! Молчал только жареный поросёнок.

Ну а Командирша? – спросишь ты. Она-то что делала всё это время? Сейчас тебе расскажу. Ах, как бы мне хотелось, чтобы ты взглянул на неё хоть одним глазком! Вот она важно идёт из Скорпхульта с сырным пирогом в руках, идёт, закутавшись в серый платок. Какая она толстая, какая довольная! Вот она вынимает ключ и вставляет его в замочную скважину. Слышишь, как она злобно хмыкает?

«Какие они стали кроткие и молчаливые, – думает она. – А может быть, они уже легли спать на голодное брюхо?» Лунный свет заливает пустую комнату. Позвольте, да тут никого не видно! Это почему же? Да просто потому, что тут нет ни души! Представь себе, злобная Командирша, ни души!

Теперь ты понимаешь, отчего она вся затряслась? Конечно, от гнева. Ух, как она разозлилась! Наверно, она так не злилась ещё ни разу в жизни. Кто может уйти из дома сквозь запертые на замок двери? Не иначе как ангелы вывели всех бедняков, а её, несчастную, оставили одну в приюте, в нищете и горе… Ай-ай-ай! Ой-ой-ой-ой! И Командирша завыла, как волк на луну.

Но тут тихонько скрипнула какая-то кровать. Командирша пригляделась и увидела, что под одеялом лежит сухонькая старушка.

– Что это ты так громко воешь? – раздался голос Салии Амалии.

Командирша тут же взяла себя в руки, успокоилась и принялась выпытывать у Салии Амалии что да как. И всё быстро выяснила, на то она и Командирша. Недолго думая она помчалась в Катхульт, чтобы немедленно пригнать назад всех беглецов. Тогда всё будет шито-крыто, а то ещё, пожалуй, в Лённеберге узнают, тогда разговоров не оберёшься.

Как красив хутор Катхульт в лунную ночь! Только одно окошко светилось в доме. Это было окно кухни, и светилось оно так ярко, словно там горели тысячи свечек. И вдруг, представь себе, Командирше стало стыдно. Да-да-да, она не смогла заставить себя отворить дверь дома и решила сперва поглядеть в окно, чтобы удостовериться, что и вправду там все её подопечные. А для того чтобы заглянуть в окно, нужно было взгромоздиться на ящик или на бревно, иначе не дотянуться. Командирша пошла к сараю поискать что-нибудь подходящее. И знаешь, она там и в самом деле кое-что нашла, но не ящик и не бревно, а домашнюю колбасу. Уму непостижимо, но факт: на снегу, освещённом лунным светом, у сарая, Командирша увидела маленькую колбаску, насаженную на заострённый колышек. Правда, сейчас Командирша была сыта, она до отвала наелась сырным пирогом, но, как знать, может быть, ей скоро снова захочется подкрепиться? Грех пренебречь такой удивительной находкой! И Командирша, увязая в снегу, решительно двинулась к заострённому колышку с насаженной на него колбасой. И вдруг – трах!..

Так в Смоланде в старину ловили волков.

Как раз в тот момент, когда Командирша рухнула в волчью яму, праздник на хуторе Катхульт подошёл к концу, гости с весёлым гомоном высыпали на двор и стали рассаживаться в санях, чтобы ехать домой, в приют. Из волчьей ямы не доносилось ни звука. Командирша молчала, она решила, что выберется сама, без посторонней помощи.

Старички с хохотом съехали на бешеной скорости с холма и оказались возле дверей дома для бедных.

Дверь почему-то была отперта. Они вошли, шатаясь от сытости и усталости, добрались до своих постелей и легли. Уже много-много лет у них не было такого счастливого дня.

А Эмиль и Альфред поволокли сани вверх по холму, в Катхульт. Луна и звёзды освещали им дорогу, бегущую по крутому склону. Эмиль и Альфред тащили сани за верёвку, а маленькая Ида сидела в санях. Они не высаживали её даже на самом крутом подъёме.

Если бы ты лунной зимней ночью прошёл по дороге, ведущей из Лённеберги в Катхульт, ты поразился бы безлюдью и тишине и тебе показалось бы, что весь мир сейчас спит крепким спокойным сном. Поэтому неожиданно раздавшийся крик, да какой там крик – вопль, потряс всю округу.

Эмиль и Альфред не спеша тащили сани, в которых сидела сестрёнка Ида, и уже благополучно взобрались на последний бугор, когда раздался этот леденящий кровь вой. Маленькая Ида побледнела как полотно и стала тихонько звать маму. Эмиль же ни капельки не испугался, наоборот, он запрыгал от восторга.

– Волк! – радостно воскликнул он. – В волчью яму попал волк! Ой, где мой ружарик!

А вой, по мере того как они приближались к яме, становился всё ужасней. Эхо множило эти дикие звуки, и казалось, не один волк, а целая стая голодных хищников рыщет по лесам вокруг Катхульта.

Альфред послушал-послушал и сказал:

– Какой-то странный вой, волки так не воют…

Эмиль, Альфред и Ида стояли на горе, освещённые яркой луной, и напряжённо вслушивались.

– Караул!.. – явственно донеслось до них. – Помогите!.. На помощь!..

– Оборотень! – завопил Эмиль вне себя от радости. – Вот повезло, нам попался оборотень! – И он со всех ног бросился к яме.

Да, уж это был оборотень так оборотень! В яме сидела, скрючившись, злобная Командирша и вопила не своим голосом.

И тут уж Эмиль по-настоящему разозлился. Чего эта противная тётка сидит в его волчьей яме? Что она там делает? Ведь он-то надеялся поймать настоящего волка! Но потом он немного поостыл и подумал, что, пожалуй, неплохо, что Командирша угодила в волчью яму. Давно пора поговорить с ней начистоту, припугнуть её, заставить быть подобрее. Короче, наконец-то представился случай как следует проучить Командиршу.

– Эй, Альфред, Ида, идите сюда! – крикнул Эмиль. – Хотите поглядеть на самого жестокого зверя? Ух какой лохматый!

И вот они уже втроём стоят над волчьей ямой и глядят на Командиршу. В серой шерстяной шали она и впрямь похожа на матёрого волка.

– Эмиль, а Эмиль, – тихонько позвала сестрёнка Ида, – а она вправду не оборотень?

– Оборотень и есть! – сказал Эмиль. – Злая старая волчица-оборотень. Из всех волков такие самые злобные…

– Точно, – подхватил Альфред. – Не только самые злобные, но и самые прожорливые.

– Глядите на неё! – сказал Эмиль. – Как отъелась! Поживилась, и будет! Альфред, тащи-ка сюда мой ружарик!

– Да что ты, милый Эмиль! – взвыла Командирша дурным голосом. – Неужто ты меня не узнаёшь?

Она перепугалась до полусмерти, когда Эмиль заговорил о ружарике, ведь ей было невдомёк, что это игрушечное ружьё, которое Альфред выстругал для Эмиля.

– Альфред, может, ты понимаешь язык оборотней? Я не понимаю.

Альфред покачал головой:

– И я не понимаю.

– Да в конце концов, какая разница, что она там лопочет! – воскликнул Эмиль. – Тащи-ка лучше сюда мой ружарик.

Тут Командирша снова как заорёт:

– Это я! Вы что, не видите, что это я?

– Ничего не понимаю!.. Может быть, она спрашивает, не видели ли мы её тётку?

– Тётки не видели, – сказал Альфред.

– Верно, – согласился Эмиль. – И племянницы тоже не видели. Знаешь, если бы мы видели и тётку, и племянницу, наша волчья яма была бы битком набита оборотнями… Давай ружарик, Альфред! Скорей тащи ружарик!

Командирша заревела.

– Вы злые!.. Вы безжалостные!.. – выкрикивала она.

– Я стал её понимать! – сказал Эмиль. – Она говорит, что любит свиную колбасу!

– А кто ж её не любит! – воскликнул Альфред. – Только вот где её взять?

– Да нигде! Не только у нас, но и во всём Смоланде сейчас не найти ни куска, – подхватил Эмиль. – Командирша всё сожрала.

Командирша ревела в голос, она поняла, что Эмиль уже знает, как она поступила со Стулле Йоке и всеми остальными бедняками. Она так горько рыдала, что Эмилю даже на какое-то мгновение стало её жалко. Он же был добрый мальчик. Но Эмиль ясно понимал, что так дело кончиться не может, так они ничего не добьются для бедняков из приюта, и он сказал:

– Посмотри-ка, Альфред, получше. Тебе не кажется, что этот оборотень чем-то похож на Командиршу из приюта?

– Маленько смахивает, – согласился Альфред. – Только Командирша хуже всех самых мерзких оборотней Смоланда, вместе взятых.

– Ага! – воскликнул Эмиль. – Все оборотни просто овечки по сравнению с нею! Вот уж жадина так жадина! Да она за кусок удавится. Никому макового зёрнышка не даст! А всё-таки интересно, кто же тогда унёс из шкафа кусок колбасы?

– Я! – завопила Командирша. – Я унесла!.. Вытащите меня отсюда, и я во всём признаюсь!

Альфред и Эмиль весело переглянулись.

– Эй, Альфред, у тебя что, глаз нет? – спросил Эмиль. – Разве ты не видишь, что это никакой не оборотень, а самая настоящая Командирша?

– И то правда! – Альфред даже руками всплеснул. – Да как же это мы, чёрт возьми, так обознались?

– Ума не приложу, – подхватил Эмиль. – Правда, они похожи друг на друга как две капли воды! Только вот у Командирши есть серый платок, а у оборотня – нету! Точно?

– Точно! – согласился Альфред. – Платков у оборотней не бывает! Зато усы у них как у тигров.

– Перестань, Альфред, – произнёс Эмиль с укоризной. – Будь повежливей с Командиршей… Пошли за лестницей!

Они спустили лестницу в волчью яму. Командирша с рёвом выбралась наверх и как полоумная бросилась бежать из Катхульта, только пятки засверкали. Ноги её больше не будет на этом хуторе! Поднявшись на пригорок, она обернулась и закричала:

– Я взяла эту паршивую колбасу, я, да простит меня Бог! Но потом у меня это из головы вылетело… Клянусь, забыла!..

– Вот, вот! – крикнул ей Эмиль. – Забывчивым очень полезно посидеть в волчьей яме – сразу память возвращается! Рыть волчьи ямы совсем не глупая затея!

Всю дорогу до приюта Командирша бежала не останавливаясь. Войдя в дом, она никак не могла отдышаться. Все её подопечные давно уже спали на своих жалких коечках. И больше всего Командирше хотелось, чтобы никто из них сейчас не проснулся. Поэтому она вошла в комнату на цыпочках, крадучись. В жизни она ещё не ходила так бесшумно!

Все старики и старухи были целы и невредимы. Командирша на всякий случай их пересчитала – да, все на своих местах. Но тут она вдруг бросила взгляд на столик у кровати Амалии и обомлела… О ужас!.. Она увидела настоящее привидение… Сомнений быть не могло – привидение, хоть и очень похожее на поросёнка… Ах, каким оно было страшным в лунном свете!..

Пережить столько за один вечер оказалось явно не под силу Командирше – она глубоко вздохнула и как подкошенная рухнула на пол. Так лежала она без чувств, не проявляя никаких признаков жизни, пока не взошло солнце и не заглянуло в окно приюта для бедных и престарелых.

В этот день на хуторе Катхульт ждали родственников с хутора Ингаторп. Но как Свенсонам принять гостей после пира, который устроил Эмиль старикам и старухам из приюта? В доме хоть шаром покати! Впрочем, свинина с картошкой, да ещё в луковом соусе, – такое блюдо не стыдно подать и самому королю!

Но после отъезда родственников мама всё же написала в заветной синей тетрадке: «Бедный мальчик, он весь день просидел в сарае. Конечно, он очень добрый, но, может быть, он всё-таки чуть-чуть тронутый».

Листок этот был весь в пятнах, словно на него капали слёзы.

Итак, жизнь на хуторе Катхульт шла своим чередом. Зима прошла, наступила весна. Эмиль, как водится, частенько сидел в сарае. В остальное же время он играл с сестрёнкой Идой, скакал на Лукасе, возил молоко в город, дразнил Лину, болтал с Альфредом и с утра до вечера озорничал. Он так преуспел в этом, что к маю на полке в сарае стояли уже сто двадцать пять смешных деревянных человечков.

У Альфреда, хоть он и не озорничал, тоже были свои огорчения. Он никак не мог решиться поговорить с Линой и твёрдо ей сказать, что вовсе не намерен на ней жениться!

– Пожалуй, мне всё же придётся тебе помочь, – сказал как-то Эмиль, но Альфред и слышать об этом не желал.

– Это надо сделать очень осторожно, – отвечал он. – Чтобы её не обидеть.

Альфред был из тех, кто и мухи не обидит, поэтому он искал способ как можно более вежливо высказать Лине всё, что накипело у него на душе. Но в один прекрасный вечер, в понедельник, в начале мая, когда Лина сидела на крылечке и, как всегда, ждала его, он решил, что момент для объяснения настал. Он выглянул во двор из окна своей каморки и громко крикнул:

– Эй, Лина! Я давно собираюсь сказать тебе одну вещь!

Лина смущённо засмеялась. Она подумала, что Альфред наконец собрался с духом сказать ей то, что она так давно ожидала от него услышать.

– Что, милый Альфред? – спросила Лина нежным голосом. – Что ты хочешь мне сказать?

– Вот мы с тобой толковали тут насчёт женитьбы… Слышь, что ль?.. Так вот… Плевать я хотел на это дело с высокого дерева…

Да, именно так и сказал Лине бедняга Альфред, и ужасно, что мне приходится повторять тебе эти слова, потому что меньше всего я хочу учить тебя грубым выражениям – ты и без меня их знаешь предостаточно. Но ты должен иметь в виду, что Альфред всего-навсего неграмотный парень из Лённеберги и с него другой спрос. Он думал-думал и не смог придумать ничего более учтивого и вежливого. Вот и всё.

Но Лина, оказывается, ни капельки не обиделась.

– Ах ты бедненький, тебе плюнуть захотелось? – сказала она. – Так полезай на высокое дерево!..

И тут Альфред ясно понял, что ему никогда не удастся отбиться от Лины. Но в этот вечер ему всё же хотелось быть свободным и счастливым, и он отправился с Эмилем на озеро ловить окуней.

Вечер был такой прекрасный, какие бывают только весной в Смоланде. Цвела черёмуха, пели дрозды, звенели комары, окуни отлично клевали. Эмиль и Альфред сидели рядышком и глядели на поплавки, которые покачивались на сверкающей водной глади. Они почти не разговаривали – им было и без того хорошо. Так сидели они с удочкой в руках, пока не зашло солнце, а это значит – до утра, потому что было время белых ночей и утро начиналось сразу же, как только закатывалось солнце. Потом они шли домой. Альфред нёс в ведёрке пойманных окуней, а Эмиль свистел в дудочку, которую Альфред ему вырезал из тростника. Шли они по лугу, тропинка вилась между берёзками, уже одетыми нежно-зелёной листвой. Эмиль так громко свистел в дудочку, что сонные дрозды подскакивали на ветках. Вдруг он умолк и вынул дудочку изо рта.

– Знаешь, что я завтра сделаю? – спросил он.

– Небось уж что-нибудь да выдумал! – сказал Альфред.

Эмиль снова приложил дудочку к губам и засвистел ещё пронзительнее. Он шёл, свистел и напряжённо о чём-то думал.

– А я и сам не знаю, – вдруг сказал он. – Я никогда не знаю заранее, что буду делать потом…

Ты уже убедился, что во всей Лённеберге… Нет, во всём Смоланде… Нет, пожалуй, во всей Швеции… А может быть, кто знает, даже во всём мире нет мальчишки, который шалил бы и проказничал больше, чем Эмиль. Правда, он стал, когда вырос, – это ты тоже знаешь – председателем сельской управы. Бывают же на свете чудеса, ведь никто себе и вообразить такого не мог! И всё же, честное слово, он стал председателем сельской управы и самым уважаемым человеком во всей Лённеберге. Из этого случая легко сделать вывод, что из самых отпетых мальчишек могут со временем вырасти отличные люди. Приятно так думать, не правда ли? Ты, конечно, согласишься со мной, потому что ты, наверное, тоже немало озорничаешь, ведь верно? Неужели я ошибаюсь?

У мамы Эмиля, которая записывала все его проделки в синие школьные тетрадки и прятала их в ящик комода, в конце концов скопилось столько тетрадей, что ящик едва можно было открыть. Многие тетради измялись, разорвались, но все они сохранились, кроме тех трёх, которые Эмиль попытался отдать своей учительнице. Но, так как она наотрез от них отказалась, Эмиль разобрал эти тетрадки по листочкам, сделал бумажные кораблики, пустил всю флотилию по ручью, и больше их никто никогда не видел.

А учительница никак не могла понять, почему она должна взять у Эмиля какие-то исписанные тетрадки.

– Зачем они мне? Объясни! – допытывалась она.

– Чтобы учить детей не быть на меня похожими, – не задумываясь ответил Эмиль.

Да-да. Эмиль отлично понимал, какой он скверный мальчишка, а если когда-нибудь и забывал, то Лина никогда не упускала случая ему это напомнить.

Лина считала, что лучше держаться подальше от Эмиля, и, когда отправлялась в полдень на выгон доить коров, брала с собой только сестрёнку Иду, которая собирала там землянику и нанизывала спелые ягоды на длинные травинки. Когда Ида приносила домой целых пять травинок, Эмиль выманивал у неё всеми правдами и неправдами лишь две из них. А ведь мог бы все пять!

Только ты не подумай, что Эмилю была охота ходить вместе с Линой и Идой на выгон к коровам. Как бы не так! Разве это занятие для мальчишки? Он хватал свой кепарик и свой ружарик и летел сломя голову на луг, где паслись лошади. С маху вскакивал он на Лукаса и таким бешеным галопом мчался меж кустов, что трава стелилась словно от сильного ветра. Он играл в «Гусаров Смоланда, бросающихся в атаку». Он видел такую картинку в журнале и потому точно знал, как в это надо играть.

Лукас, кепарик и ружарик – вот чем, как ты знаешь, Эмиль дорожил больше всего на свете. Как он раздобыл себе Лукаса на ярмарке в Виммербю ты, конечно, помнишь. А ружарик Эмилю выстругал Альфред просто потому, что очень его любил, но Эмиль прекрасно мог бы и сам смастерить себе такое ружьё. Уж кто-кто, а Эмиль умел вырезывать из дерева разные штуки. И он занимался этим даже чаще, чем ему хотелось. Оно и понятно. Вот посиди так часто, как он, в сарае, тоже начнёшь вырезать из чурочек разные забавные фигурки, чтобы не умереть со скуки. Одним словом, за год у него скопилось ни много ни мало – 365 деревянных фигурок, то есть столько, сколько дней в году. А это значит, что он баловался и проказничал весь год напролёт, не зная ни отдыха, ни срока, и зимой, и летом, и осенью, и весной, а я читала подряд все синие тетрадки, исписанные его мамой, и потому совершенно точно могу сказать, чем он занимался в тот или другой день. И когда я тебе об этом расскажу, ты убедишься, что Эмиль не только валял дурака и безобразничал. И если уж начинать о нём рассказывать, то надо быть честной и говорить обо всём, и о его хороших поступках тоже, а не только об его ужасных проделках, которые, к слову сказать, не всегда были такими уж ужасными, а иногда даже вполне безобидными. Правда, то, что произошло 3 ноября, и вообразить нельзя… Но нет, нет, и не пытайся выспросить у меня, что он сделал 3 ноября, всё равно я ни за что не скажу, потому что обещала его маме: никому ни слова. И вот давай-ка лучше начнём с того дня, когда Эмиль вёл себя вполне хорошо, хотя его папа был на этот счёт другого мнения. Ты спросишь, что же это за день? А это была…