После хорошей войны Солонин Марк
© Солонин М.С., 2023
© ООО «Яуза-пресс», 2023
Провалил все, что можно было провалить
Мы говорим: «Сталин», подразумеваем – «Победа»; мы говорим: «Победа», подразумеваем – «Сталин». Увы, это не преувеличение. Однажды я имел неосторожность оказаться участником ток-шоу на телеканале НТВ, приуроченного к очередному юбилею «великого вождя». Мнения участников, как и следовало ожидать, полярно разделились, но даже те, кто товарища Сталина изрядно недолюбливает, начинали со слов: «Да, конечно, имя Сталина неразрывно связано с нашей Великой Победой…»
Что можно против этого возразить? Ничего. Так же, как из разложенных на столе узлов автомата Калашникова нельзя собрать ничего другого, кроме автомата. В рамках той логики, той картины мира, в которой 22 июня 1941 года произошло некое стихийное бедствие – вроде разрушительного землетрясения или падения Тунгусского метеорита, – а в результате созданных этим стихийным бедствием обстоятельств непреодолимой силы армия иноземных захватчиков внезапно оказалась у берегов Волхова, Волги и Терека, товарищ Сталин предстает подлинным спасителем Отечества. Лепет по поводу «цены победы» выглядит на этом фоне воистину убогим и жалким. Дорого? Поражение обошлось бы дешевле?
Все меняется, если приложить некоторое интеллектуальное усилие и вспомнить о том, что история мира, Европы, России, СССР, да и история самой Второй мировой войны началась не 22 июня 1941 года, а гораздо раньше. И уж совсем ничего не остается от привычно повторяемых благоглупостей, стоит лишь задать себе простой вопрос: «А с каких это пор мудрость государственного руководителя стала измеряться умением изгнать неприятеля с родной земли?» С очень и очень большой натяжкой подобным образом можно обозначить задачу военачальника – впрочем, и устав, и здравый смысл подсказывают, что вооруженные силы должны предотвратить возможное вторжение и разгромить противника на его территории, отнюдь не допуская превращения собственной страны в сплошное пепелище.
«Война – плохой бизнес. Даже победитель должен понести столь огромные затраты до, во время и после войны, что становится намного дешевле достигнуть своих целей в мирное время». Не буду смущать читателя указанием автора этих слов, в любом случае с ними трудно не согласиться. Государство, правительство, политический лидер обязаны обеспечить безопасность страны, неприкосновенность ее границ, мир и спокойствие для своих граждан. В умении решить эту задачу мирными средствами, без стрельбы и пролития крови, как раз и проявляется подлинная государственная мудрость.
С таких позиций становится очевидным, что европейские лидеры 30-х годов – все без исключения, не один только Сталин – со своей первейшей обязанностью не справились. В этом смысле все они заслужили жирную двойку. Разница лишь в том, что никому в современной Франции или Англии не придет в голову объявить национальным героем Даладье или Чемберлена – эти имена стали символом национального позора. Впрочем, и двойки, и ошибки бывают разными, недопустимым лицемерием будет утверждение о том, что лидеры демократических стран Запада и Сталин несут равную ответственность за возникновение общеевропейской (а затем и мировой) войны.
Даладье и Чемберлен стремились сохранить мир в Европе. В сентябре 1938 года в Мюнхене они предприняли глупую (потому как уступки только разжигали аппетит Гитлера), трусливую (обладая значительной военной мощью, они могли диктовать свои условия, а не соглашаться на наглые требования нацистов) и подлую (расплачиваться они собирались территорией и безопасностью Чехословакии) попытку предотвратить возникновение войны. Менее чем через год их глупость и трусость были «вознаграждены» по достоинству. «Ошибки» (в данном случае кавычки будут вполне уместны) Сталина были совершенно другого свойства. Строго говоря, Сталин-то как раз добился своего – он всеми силами стремился к войне, подталкивал ее, как только мог, и большая война в Европе разгорелась.
Известный психологический феномен заключается в том, что событие произошедшее начинает восприниматься как единственно возможное. Мы знаем, что Вторая мировая война состоялась, это знание чрезвычайно мешает в понимании того, что на рубеже 20–30-х годов такая война могла показаться чем-то совершенно невозможным. Кому и с кем было воевать? Кто, в частности, мог угрожать Советскому Союзу?
В центре Европы находилась разоренная войной и поражением Германия, по условиям Версальского договора ей запрещалось иметь военную авиацию, танки, тяжелую артиллерию, подводный флот. Количество соединений в сухопутных войсках было ограничено 10 дивизиями (по численности личного состава скорее соответствующими тому, что называется «пехотная бригада»), на вооружении которых не могло быть артиллерии калибра более 105 мм. Даже число снарядов на одно орудие ограничивалось 1000 выстрелов. Такая «армия» была способна решать лишь задачи подавления внутренних беспорядков, в войне же с внешним противником ей бы пришлось капитулировать через 1015 дней хотя бы по причине полного израсходования боеприпасов.
К западу от Германии (то есть еще дальше от СССР) находилась тяжело травмированная психологически Франция. Огромные жертвы, понесенные французской армией в годы Первой мировой войны, сформировали в обществе стойкие пацифистские настроения («никогда больше»), военный бюджет страны тратился главным образом на сооружение «великой французской стены» (цепи укрепрайонов линии Мажино). Военная стратегия Великобритании по-прежнему основывалась на идее использования «удавки» морской блокады. Применительно к Германии, которая импортировала продовольствие, половину потребляемой железной руды, почти всю нефть и руду цветных металлов, это был действенный инструмент давления, для Советского Союза с его колоссальными сырьевыми ресурсами заморский импорт никогда не был критичным.
Непосредственными соседями СССР на западе были четыре государства: Эстония, Латвия, Польша, Румыния. Единственным заслуживающим упоминания потенциальным военным противником могла считаться лишь новоявленная Вторая Речь Посполитая. Впрочем, армия этой страны, в пять раз уступавшей Советскому Союзу по численности населения, раздираемой острым межнациональным конфликтом, уже к середине 30-х годов безнадежно уступала по своему военному потенциалу Красной Армии.
Вот такая в реальности сложилась ситуация с «вражеским окружением» и «бряцающим оружием международным империализмом». Легко ли было в подобной обстановке разжечь пожар европейской войны? Но большевики и не искали легких путей…
В 1932 году (Гитлер тогда еще только кричал на митингах) начальник Главного штаба Красной Армии, будущий маршал Александр Егоров подготовил доклад, в котором, кроме всего прочего, ставилась задача обеспечить развертывание советских ВВС в составе 32 тыс. самолетов, в том числе 8 тыс. тяжелых и 9,5 тыс. легких бомбардировщиков. Это для чего? Для обороны от гипотетически возможной коалиции Франции, Польши и Румынии, на вооружении которых в тот момент не было и одной двадцатой от такого феерического парка бомбардировщиков? В то время, когда «французские империалисты» зарывали военный бюджет в подземные бетонные казематы, а германский рейхсвер проводил полевые учения с фанерными макетами танков, в советских штабах разрабатывалась теория «глубокой наступательной операции». И не только теория, создавался соответствующий этой задаче инструмент – колоссальные по численности танковые войска.
Уже в 1932 году было принято наставление «Вхождение в бой самостоятельных механизированных соединений», а к концу 1935-го в составе РККА насчитывалось 4 мехкорпуса и 18 отдельных танковых бригад. В следующем, 1936-м, количество танковых бригад выросло до 30. И вооружались они, разумеется, не фанерными макетами. По состоянию на 1 января 1934 года советский танковый парк составлял 7574 машины. Три года спустя, к 1 января 137-го, мирный созидательный труд советского народа увеличил количество танков в Красной Армии до 17 280 единиц. Даже после того как ведущие европейские державы опомнились от «пацифистской спячки», летом 1939-го Красная Армия по числу танков (и это не считая пулеметные танкетки Т-27 и легкие плавающие Т-37/38) в два раза превосходила армии Германии, Франции и Англии вместе взятые.
Строго говоря, уже одни эти грандиозные военные приготовления СССР становились фактором, опасно дестабилизирующим обстановку в Европе. И если бы только одни эти… Судороги военного психоза, отчетливо видимые даже с дальнего расстояния, сотрясали Страну Советов. Никаких «плащей и кинжалов», никаких «секретных пакетов» не требовалось правительствам Запада для того, чтобы услышать слова бодрой красноармейской песни: «Мы разжигаем пожар мировой, / Церкви и тюрьмы сровняем с землей». В обычных газетных киосках продавался журнал «Красная новь» (№ 1, 1921), в котором будущий председатель Реввоенсовета СССР Михаил Фрунзе писал: «Границы возможного грядущего фронта в ближайшую очередь определяются пределами всего материка Старого Света». На весь мир с трибуны Мавзолея нарком обороны СССР Климент Ворошилов заявил: «Советский народ не только умеет, но и, можно сказать, любит воевать». За несколько десятков копеек любой шпион мог купить билет в кино и наслаждаться просмотром советского фильма «Великий гражданин», главный герой которого (его прообразом был Сергей Киров) говорит: «Лет через двадцать, после хорошей войны, выйти да взглянуть на Советский Союз республик эдак из тридцати, сорока…» И уж совсем бесплатно каждый мог разглядывать советский герб, в изображении которого серп и молот накрывали весь земной шар.
Ничуть не скрываясь, наоборот – громко заявляя о том, что «всемирный пролетарский штаб находится в Москве», работал Коминтерн, компартии, действующие во многих странах Европы вполне легально, откровенно называли себя «секциями» этой наднациональной организации. Наконец, неподдельный страх вызывали у западного обывателя приходившие с востока слухи о массовых внесудебных репрессиях, концлагерях, голодоморе, расстрелах и пытках. Нет, конечно, поверить в реальность подобных ужасов серьезные положительные люди (особенно из числа так называемой прогрессивной интеллигенции) не могли, но определенное настроение эти «слухи» создавали. То самое настроение, в силу которого ведущие политические лидеры Запада заметались в западне между почти физическим отвращением к Гитлеру и нацистам с одной стороны и желанием создать хоть какой-то барьер на пути неотвратимого наступления Сталина – с другой.
Можно и нужно обсуждать вопрос о том, в какой мере директивы Коминтерна (то есть приказы Сталина), нацелившие немецкую компартию на борьбу против социал-демократов, проложили Гитлеру дорогу к власти. Очень много неясного остается в истории «миссии Канделаки», то есть предпринятой в 1936 – начале 1937 года первой попытки заключить политический союз с нацистской Германией, отнюдь не однозначной была и позиция Москвы в период «мюнхенского кризиса» осенью 1938 года. В любом случае, независимо от того, в какой именно момент истории Сталин сделал окончательную ставку на Гитлера, «кремлевский горец» вполне оценил возможности, открывшиеся после того, как абсолютную власть в Германии захватил агрессивный параноик. Оценил и использовал сполна.
О событиях лета 1939-го написано и сказано уже очень много (благо и прошлый год был «юбилейным»). Конечный вывод сомнений не вызывает – трудно найти в долгой политической биографии Сталина пример другого столь же масштабного, быстрого и ошеломляющего успеха. Одним коротким ударом Сталин перемешал все фигуры на общеевропейском поле и оставил англо-французский блок (руководители которого к тому моменту уже успели дать Польше официальные гарантии военной помощи!) один на один с берлинским диктатором. «Совсем неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии)… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались…» – такими словами 7 сентября 1939 года, через неделю после начала долгожданной европейской войны, товарищ Сталин разъяснял задачи момента лидеру Коминтерна Георгию Димитрову.
Никита Хрущев пишет в своих мемуарах: «Он буквально ходил гоголем, задравши нос, и буквально говорил: “Надул Гитлера! Надул Гитлера!”» Увы, грандиозный успех вскружил голову товарищу Сталину. И уже с осени 39-го он начинает совершать одну ошибку за другой.
Развязанная «великим вождем» едва ли не из одного только упрямства («Пора обуздать ничтожную блоху, которая прыгает и кривляется у наших границ», как писала в те дни газета «Правда») «маленькая победоносная война» с Финляндией привела к тяжелейшему политическому поражению. Советский Союз был исключен из Лиги Наций, президент США Рузвельт распространил на СССР действие так называемого морального эмбарго (запрет на продажу авиационной техники и технологий странам-агрессорам). Взаимоотношения с будущими союзниками по антигитлеровской коалиции Сталин умудрился довести до такой точки кипения, когда в англо-французских штабах рассматривались планы бомбовых ударов по нефтепромыслам Баку, а злосчастную Зимнюю войну пришлось остановить в тот момент, когда первый эшелон направляемого на помощь финнам экспедиционного корпуса союзников уже грузился на корабли.
Дальше – больше (то есть гораздо хуже). В июне 40-го, вместо того чтобы спасать остатки французского фронта от окончательного краха, Сталин занялся мелким мародерством в Прибалтике и Бессарабии (падение Парижа и предъявление советского ультиматума правительству Литвы произошли в один и тот же день – 14 июня). Сталинское руководство оказалось совершенно неспособным оценить и должным образом отреагировать на радикальное изменение военно-политической ситуации, произошедшее летом 1940 года. Западный (по отношению к Германии) фронт, тот самый Второй фронт в Европе, об открытии которого Сталину предстоит в дальнейшем долго упрашивать союзников, был потерян безо всякого противодействия со стороны СССР. Более того – потерян с восторгом! Беседуя 13 июня 1940 года с послом фашистской Италии Россо, глава советского правительства Вячеслав Молотов заявил: «После серьезных ударов, полученных Англией и Францией, не только их сила, но и престиж упал, и господство этих стран идет к концу. Следует полагать, что голоса Германии и Италии, а также и Советского Союза будут более слышны, чем хотя бы год назад».
К роковому июню 1941 года Сталин привел страну в состояние полной международной изоляции (единственным союзником могла считаться Монголия). При попустительстве (если не при прямой поддержке) со стороны СССР Гитлер смог установить контроль над промышленными и сырьевыми ресурсами большей части континентальной Европы и развернуть сухопутную армию в составе более 200 дивизий. Маленькая, но не добитая до конца Финляндия благодаря поставкам вооружения из Германии и огромному, никем из участников мировой войны не превзойденному мобилизационному напряжению смогла сформировать 16 дивизий, которые позднее нанесли сокрушительное поражение войскам Красной Армии и замкнули с севера кольцо сухопутной блокады Ленинграда.
Отношения с единственной реально воюющей против Германии страной (Англией) были доведены до такого состояния, что посол Криппс несколько месяцев безуспешно добивался встречи с наркомом иностранных дел СССР. Убедившись в тщетности своих попыток, он через Вышинского (на тот момент – заместителя Молотова по НКИД) передал 18 апреля 1941 года письменное заявление, в котором, в частности, было сказано: «Правительство Великобритании все еще видит себя вынужденным рассматривать Советский Союз в качестве главного источника снабжения Германии… В свете изложенных выше соображений у меня есть желание спросить, заинтересовано ли ныне советское правительство в проведении в жизнь немедленного улучшения его политических и экономических отношений с правительством Великобритании или же, наоборот, советское правительство удовлетворится тем, чтобы эти отношения сохранили свой теперешний, вполне отрицательный характер…»
Первый ответ на свой вопрос Криппс получил немедленно («По вопросу о неприкосновенности и безопасности СССР я сказал Криппсу, что об этом позаботится сам СССР, без помощи советчиков»). После этого с послом Великобритании в Москве вообще перестали разговаривать. 6 июня Криппс был отозван в Лондон «для консультаций с правительством» – на дипломатическом языке это означает последнюю ступень перед разрывом отношений. На момент 22 июня 1941 года в советской столице вовсе не было английского посла (!), а Его Величество короля Георга VI представлял секретарь посольства Баггалей в ранге «временного поверенного в делах».
Провалив все, что только можно было провалить, политический банкрот Сталин довел ситуацию до того, что спасать страну должна была армия. И вот тут-то его ждала самая страшная неожиданность: оказалось, что огромные горы накопленного за десять лет оружия сами по себе являются лишь мертвым металлом, что насмерть запуганные в 37-м году красные генералы профессионально непригодны, что далеко не все красноармейцы благодарны товарищу Сталину за счастливое колхозное детство. Много чего еще пришлось узнать и понять к тому моменту, когда фронт откатился от Бреста до Москвы и Тихвина.
Очень может быть, что никто иной, кроме Сталина, не смог бы заставить воевать эту разваливающуюся на глазах армию. Очень может быть, что никаких других методов, кроме беспощадных массовых расстрелов, заградотрядов, репрессий против родственников сдавшихся в плен командиров, уже не оставалось. Штангенциркуль, которым можно измерить «что было бы, если бы…», еще никто не придумал. Поэтому я готов немедленно, без спора согласиться – да, никто, кроме Великого Сталина, не смог бы вытащить страну из той ямы, в которую он же ее и загнал.
Просто кино
К сожалению, в предисловии к аннотированному каталогу советских фильмов 1961 года выпуска мне не удалось найти внятный ответ на вопрос о том, когда именно были написаны аннотации к фильмам: в момент их выхода на экраны страны или значительно позднее, при формировании каталога? Другими словами – до или после того, как «Отец народов» был объявлен «не отцом, а сукою».
Судя по тому, как авторы аннотаций гневно обличают и беспощадно бичуют подлую банду троцкистско-бухаринских убийц (примерно треть всех фильмов 1936–1940 годов выпуска посвящена «теме воспитания бдительности советских людей»), все это писалось еще при живом вожде; с другой стороны, в нескольких местах появляются горестные воздыхания о «влиянии обстановки культа личности». Как бы то ни было, на интересующую меня тему (морально-психологическая подготовка народонаселения к будущей войне) эти нюансы могли повлиять лишь в самой малой степени – хоть до ХХ съезда КПСС, хоть после него никаких сомнений в неизменной правоте и единственной верности внешней политики партии и советского правительства публично не высказывалось.
Самым первым из найденных мной оказался фильм «Возможно, завтра» («Украинфильм», Киев, 1932 год). Про что кино? «О готовности советского народа отразить нападение любого врага».
Название-то бодрое, а содержание весьма мрачное. Да и о какой «готовности» можно было говорить в тот момент? На конец 1932 года в Красной Армии числилось всего лишь два механизированных корпуса, пять механизированных бригад, 14 отдельных танковых и механизированных полков, 15 отдельных танковых батальонов, 69 механизированных и танкетных дивизионов. Чем тут отражать нападение кровожадных польских панов?
Может быть, поэтому никаких «панов» в кино и нет вовсе: «Фашисты (так в тексте аннотации, в реальной истории фашисты у власти в 1932-м были разве что в Италии, с которой СССР поддерживал разнообразные дружеские связи. – М.С.) развязывают войну против Советского Союза. Нападение врага прерывает мирный труд советских людей. Сотни ударников производства вступают в Красную Армию. На фронт уходят красноармейские части, колонны танков, отряды народного ополчения. Над советским городом появляются самолеты врага, вздымаются черные разрывы бомб. По улицам движутся скорбные похоронные процессии первых жертв войны. В конце фильма на экране появляется рабочий, обращающийся к зрителям с призывом быть готовым к войне, которая еще не наступила, но, возможно, завтра наступит».
Фильм, можно сказать, пророческий: одно только упоминание о «народном ополчении» чего стоит! Создатели ленты ошиблись лишь в одном – в реальном завтра никаких «скорбных похоронных процессий» не будет, не для всех жертв войны найдется даже место в так называемом санитарном захоронении, позднее названном поэтами «братская могила»…
1933, 1934, 1935 годы… Гитлер приходит к власти, Германия – сначала тайно, а затем уже и открыто – отказывается соблюдать ограничения, наложенные на нее по условиям Версальского договора, и начинает бешеным темпом вооружаться. Однако ни одного фильма на военно-патриотическую тематику за эти три года на советские экраны не выходит (по крайней мере, их нет в каталоге). Похоже на то, что в Кремле глубоко и надолго задумались.
29 апреля 1936 года на экраны страны выходит фильм «Родина зовет» («Мосфильм», режиссеры – К. Крумин и А. Мачерет). Главная идея картины сформулирована авторами аннотации практически в тех же словах, что и четыре года назад: «О готовности советских людей по первому зову Родины встать на ее защиту от фашистских агрессоров». Идея старая, а вот ее художественное воплощение совсем новое: на удар вражеских бомбардировщиков Родина отвечает уже не одними только «скорбными похоронными процессиями».
«Вероломное нападение предпринято с очевидной целью – посеять среди советских людей панику (что-нибудь всерьез сломать и разрушить врагу не по зубам, только напугать. – М.С.). Но враг просчитался. Весть о фашистской агрессии наполняет гневом сердца. Как призыв к борьбе звучит «Интернационал». Рабочие спешат в цеха заводов, комсомольцы – на сборный пункт, пионеры – на внеочередной слет (вот уж он-то нагонит панику на врага. – М.С.). Партийный комитет (вы думаете – уходит в полном составе на фронт? Не угадали. – М.С.) назначает экстренное заседание… Объятые пламенем, врезаются в землю фашистские бомбовозы. Медленно оплывает фашистская свастика на горящем хвосте самолета».
Оставшиеся 8 месяцев 1936 года и весь 1937 год не приносят советским людям ни одного нового фильма про скорую победу в будущей войне. И это притом, что вполне реальная война с фашистами, причем с участием советских летчиков и танкистов, полыхает на истерзанной земле Испании.
Заканчивается страшный 37-й, начинается не менее кровавый 38-й год. 23 февраля, в так называемый День создания Красной Армии, на экраны выходят сразу два фильма: «Если завтра война», ставший легендой (в огромной степени благодаря песне братьев Покрасс на слова Василия Лебедева-Кумача, «Мосфильм», режиссер Ефим Дзиган) и «Глубокий рейд», оставшийся в тени своего знаменитого ровесника («Мостехфильм», режиссер Петр Малахов).
«Фашисты объявляют войну» – вот на такой, удивительной по своему оптимизму и наивности ноте начинается аннотация к фильму Дзигана. «На защиту социалистического отечества поднимается весь советский народ – от мала до велика. Идет запись добровольцев на предприятиях. Под боевые знамена становятся миллионы патриотов… Получен приказ: прорвать фронт противника и разгромить врага на его собственной территории… Начинается генеральное сражение. Танки, преодолевая заграждения фашистов, давят их орудия. С возгласами «За советскую Родину!», с мощным «Ура!» наши бойцы устремляются в атаку…»
Перед «генеральным сражением», как в былинные времена Куликовской битвы, перед воинством выступает Главный Полководец, в данном случае – нарком обороны Клим Ворошилов, и произносит он такие слова: «От имени нашего Рабоче-Крестьянского Правительства Союза приветствую вас и передаю от них братский, пламенный привет. Товарищи, Рабоче-Крестьянская Красная Армия – это только передовой отряд нашего доблестного народа. Он первый должен принять удар на себя, но за нами стоят миллионы и миллионы нашего народа! Неоднократные наши заявления о том, что навязанная нам война будет происходить не на нашей Советской земле, а на территории тех, кто осмелится первый поднять меч. Это заявление остается постоянным, неизменным, оно в силе на сегодняшний день. Товарищи, эти наши слова были бы пустым потрясением эфира, если бы за ними не стояла действительная сила Рабоче-Крестьянской Красной Армии и нашего могущественного, великого Советского народа!»
Текст (я его цитирую по фонограмме) очень косноязычный, ключевая фраза («…война будет происходить… на территории тех, кто осмелится первый поднять меч») вообще неправильно построена – такое впечатление, что писал это сам Ворошилов. А вот знаменитая песня из фильма представляет собой уникальный образец того, как талантливый человек может перевести на язык поэзии… Полевой устав! «И на вражьей земле мы врага разгромим / Малой кровью, могучим ударом» («п. 2. Войну мы будем вести наступательно, с самой решительной целью полного разгрома противника на его же территории; п. 23. Мощные удары Красной Армии должны вести к полному уничтожению врага и быстрому достижению решительной победы малой кровью»). «Полетит самолет, застрочит пулемет, / Загрохочут могучие танки, / И линкоры пойдут, и пехота пойдет, / И помчатся лихие тачанки» («п. 12. Современный бой ведется различными по своим свойствам родами войск и требует тщательной организации их совместных действий»)…
События, описанные в фильме «Глубокий рейд», не столь масштабны – действующими лицами становятся всего лишь ТРИ эскадрильи (а не «миллионы патриотов»), но сокрушительно победоносны.
«Мирно протекает жизнь советского города… Неожиданно воздушные силы соседнего государства нападают на СССР… Советская авиация получает боевое задание. Три эскадрильи направляются в глубокий тыл вражеской страны… Воздушные силы противника разгромлены, его военная промышленность парализована (тремя эскадрильями. – М.С.). Советские наземные силы, используя успех авиации, прорывают фронт противника. Советские танки и конница наносят смертельный удар врагу».
1 декабря 1938 года на экраны вышел фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский». Тот самый, после которого два поколения советских людей пребывали в полной уверенности, что евангельская фраза (Евангелие от Матфея, гл. 26, ст. 51, 52) «взявший меч от меча и погибнет» принадлежит новгородскому князю, а содержащееся в ней предостережение относится только к врагам русской земли. В результате смиренный призыв к миролюбию и милосердию превратился в некий аналог «кто нас обидит – двух дней не проживет!».
Непосредственно к теме будущей войны это кино вроде бы отношения и не имеет, однако следует отметить его явную антигерманскую направленность и отнюдь не тривиальный для раннесоветской мифологии тезис о том, что «свой», русскоязычный феодал и эксплуататор (причем отнюдь не кроткого нрава!) лучше чужеземного рыцаря, который «пес» уже просто по определению…
К следующему Дню Красной Армии был выпущен очередной «оборонный» фильм «Танкисты» («Ленфильм», режиссеры З. Драпкин и Р. Майман, выход на экран – 21 февраля 1939 года). Нет, конечно, настоящие танкисты появились и навсегда остались в памяти народной благодаря двум гениальным песням («Три танкиста» и «Броня крепка, и танки наши быстры», музыка братьев Покрасс, стихи Бориса Ласкина) чуть позднее, 3 июля 1939 года, в фильме Ивана Пырьева «Трактористы» (Сталинская премия 1-й степени). «Танкисты» получились несравненно слабее, да и Лебедев-Кумач подкачал, не выдавив из себя ничего лучшего, чем трафаретное: «С небес самолеты, линкоры с морей, / С земли ураганный огонь батарей / И танков советских могучий отряд / Врага опрокинут и в прах обратят»… Но нас в данном случае интересуют не художественные достоинства формы, а суровая логика содержания, которое сформулировано авторами аннотации в суконной фразе: «О действиях советских танкистов в возможной боевой обстановке».
Действия и обстановка следующие:
«Советская граница. Внезапный налет вражеской авиации на город Красноармейск. Советская танковая группа получает задание перейти на территорию агрессора и разгромить его главные силы, сосредоточенные у города Энсбурга. Вражескими силами командует фон Бюллер, хитрый и расчетливый генерал… Советские танки форсируют реку и наносят удар по правому флангу неприятеля. Войска фон Бюллера разгромлены наголову…»
Еще раз напомню: фильм вышел на экраны страны в феврале 1939 года. На тот момент вдоль всей западной границы СССР (тогда это была граница с Эстонией, Латвией, Польшей, Румынией) не было никаких «энсбургов», а среди военачальников Польши (единственной из вышеприведенного списка страны, которая хотя бы теоретически могла напасть на СССР) трудновато было бы найти «генерала фон Бюллера». «Возможная боевая обстановка» оказалась совершенно невозможной в реальной геополитической ситуации, что, однако, не помешало «Танкистам» пройти все виды цензур и получить доступ к зрителю.
Через несколько месяцев, 7 июня 1939 года, на афишах кинотеатров появляется «Эскадрилья № 5» (Киевская киностудия, режиссер Абрам Роом). «О будущей войне Советского Союза с фашистской Германией» – вот так, просто и без сантиментов, определяют его содержание авторы аннотации. Сразу же отмечу, что это последний из фильмов «о будущей войне», созданных до того, как Большая война пришла в Советский Союз. Да и этот фильм продержался на экранах недолго – после заключения пакта Молотова – Риббентропа его «положили на полку». На долгие-долгие годы.
Последний оказался и самым решительным – это первый фильм, в котором советское командование не пассивно ждет нападения врага, а само наносит сокрушительный первый удар: «Органами советской разведки перехвачен приказ высшего командования фашистской Германии о переходе советской границы. Подорвав на минных полях танки вторгнувшегося врага, наши войска переходят в наступление. На бомбежку фашистских аэродромов вылетают тысячи советских самолетов…»
Фашистские аэродромы уничтожены одним махом, да только враг стал более коварным и построил подземный аэродром! Вот с ним-то и расправляется героическая эскадрилья № 5…
После подписания Пакта творческий поток резко обмелел. Ни одной значительной новой ленты. В вышедшем на экраны 29 ноября 1939 года (аккурат за день до начала финской войны) фильме Киевской киностудии «Истребители» весь конфликт крутится вокруг достаточно заурядного «любовного треугольника», и ничем, кроме задушевной песни Никиты Богословского («Любимый город может спать спокойно»), это кино не запомнилось.
В зале стало скучно: про разгром «генерала фон Бюллера» снимать было уже нельзя, антианглийских фильмов (что-нибудь вроде британского линкора, темной ночью крадущегося к советскому побережью) так и не появилось – факт отнюдь не тривиальный, принимая во внимание конкретное содержание оперативных планов армии и флота Страны Советов. Не успели? Не захотели бесповоротно «сжигать мосты»? Еще одна загадка истории…
Если попытаться выжать из всего вышеперечисленного некую логическую цепочку, то можно констатировать следующее. Выводя за рамки совсем уже допотопный (1932 год) и мрачный фильм «Возможно, завтра», общий настрой советского кино можно оценить как неизменно оптимистический. К войне надо готовиться, но ее не стоит бояться! «Наша воля крепка и врагу никогда…»
Да и на большее, чем мелкие пакости тактического масштаба (под покровом ночной тьмы и тумана перейти границу у реки), киношные «самураи» неспособны. Как голодные волки, враги оставляют следы у границ СССР, но пересечь эту границу удается лишь авиации, да и то один первый раз. Напротив, мощь и масштаб ударов Красной Армии от фильма к фильму нарастают – от трех эскадрилий до тысяч самолетов, от внеочередного пионерского слета до мобилизации многомиллионной армии («Если завтра война, / Всколыхнется страна / От Кронштадта до Владивостока»).
На фоне этой несокрушимой мощи нелепые потуги врагов (иногда прямо называемых «фашистами») нанести первый слабенький ударчик выглядят жалким фиговым листком, долженствующим хоть как-то прикрыть срам несоответствия твердо выраженного намерения воевать на чужой земле с поэтической строкой «чужой земли мы не хотим ни пяди».
Ну это все фантазии, сны о триумфальном марше в будущей войне. А как отразились на советском экране войны реальные – испанская и финская?
Испанская, продолжавшаяся без малого три года, – почти никак. Слово «почти» я вынужден употребить потому, что в каталоге отмечен-таки фильм одесской «Первой комсомольской киностудии» (что это?) под выразительным названием «Педро». На короткометражный (35 минут экранного времени) фильм израсходовали всего-то 1003 метра пленки, но и ту жалко до слез.
Юный патриот Педро (мать погибла под бомбежкой, отец сражается в рядах республиканской армии) каким-то непостижимым образом оказывается в качестве поваренка на крейсере мятежников! «Педро решает взорвать его. Маленький патриот высыпает ведерко (так в тексте аннотации, не ведро, а именно «ведерко». – М. С.) горящих углей в трюм, где хранятся снаряды». Это все взрывается, крейсер тонет, а наш пострел как ни в чем не бывало приплывает на берег, где встречается с отцом и его боевыми товарищами.
Этот киномаразм вышел на экраны 30 апреля 1938-го – до гибели Испанской республики оставалось уже меньше года…
Незнаменитая и страшно кровавая (127 тысяч человек только безвозвратных потерь) Зимняя война с Финляндией не нашла сколь-нибудь значительного отражения в советском кино. Вышло всего полтора фильма: короткометражная киноновелла «Галя» и полнометражная картина «Фронтовые подруги». И первая, и вторая сняты на «Ленфильме» и оптимизмом не блещут (может быть, это связано с тем, что Ленинград был слишком близко от зоны боевых действий, городские больницы были переполнены ранеными и обмороженными, и никакой грохот победных литавр скрыть эту трагическую действительность от жителей города не смог).
«Галя» (режиссер Надежда Кошеверова, 1940 год) – это рассказ про юную девушку, дочь скульптора. Отец ушел добровольцем на фронт да там и сгинул. В опустевшей мастерской осталась незаконченная скульптура красноармейца. Галя приходит туда по ночам и сама завершает работу, придавая изваянию черты своего отца. Скульптура выставлена на суд публики, критики в восторге, и тут, конечно же, появляется счастливо избежавший гибели и плена отец Гали.
«Фронтовые подруги» (режиссер Виктор Эйсымонт) вышли на экран 19 мая 1941 года. До Большой Войны оставался всего один месяц. В следующем, 1942 году фильм был удостоен Сталинской премии 2-й степени, и я могу предположить, что большинство зрителей и критиков даже не заметили, про какую именно войну снималось кино. По крайней мере, содержание «Фронтовых подруг» абсолютно контрастирует с бодро-слащавыми «Танкистами» и «Эскадрильями». Главная героиня – ленинградская комсомолка Наташа вместе с подругой записывается в добровольную сандружину и уходит на финский фронт. На фронте все совсем не по-детски: госпиталь бомбят самолеты врага (ни в реальности, ни в восприятии зрителей это не могла быть финская авиация), подруга Наташи гибнет, сама главная героиня узнает о гибели жениха, влюбляется в тяжело раненного разведчика, уходит на передовую, получает тяжелое ранение. В финале авторы все же пожалели девушку и вернули ей одного из мужчин живым и относительно здоровым. Такая вот не слишком веселая история…
Первое поражение Гитлера
В ночь с 14 на 15 ноября 1940 года немецкая авиация обрушила 450 тонн фугасных и зажигательных бомб на английский город Ковентри. В результате налета были разрушены двенадцать предприятий авиационно-промышленного комплекса, под руинами сгоревших зданий погибли сотни мирных жителей. Несомненный тактический успех люфтваффе не мог, однако, скрыть факт тяжелейшего поражения стратегического масштаба, которое осенью 1940 года потерпела Германия.
Летом 1940 года гитлеровская Германия находилась в зените славы и могущества. Череда бескровных (или, напротив, устрашающе-кровавых) побед Третьего рейха, начавшаяся с поглощения Австрии и оккупации Чехии, закончилась парадным маршем вермахта под сводами Триумфальной арки в Париже. То, чего армия кайзера Вильгельма не смогла добиться за четыре года изнурительной войны, армия ефрейтора Гитлера совершила за пять недель. Теперь оставалось только покончить с запертой на своем острове Британией. Упрямое нежелание Черчилля сдаться на милость победителя так рассмешило нацистского главаря, что в одном из своих публичных выступлений он сравнил британского премьер-министра с петухом, которому уже отрубили голову, а он все еще бегает по двору на слабеющих ножках…
Чувство глубокого удовлетворения демонстрировал и могучий партнер Гитлера. Беседуя 13 июня 1940 года (через день после того, как Париж был объявлен «открытым городом») с послом фашистской Италии А. Россо, глава правительства СССР В. М. Молотов сказал: «После серьезных ударов, полученных Англией и Францией, не только их сила, но и престиж упал, и господство этих стран идет к концу. Следует полагать, что голоса Германии и Италии, а также и Советского Союза будут более слышны, чем хотя бы год тому назад… Англия и Франция, как показывают события, с их старым политическим основанием не выдерживают испытания…»
Увы, с такой оценкой ситуации товарищ Молотов изрядно поспешил. 22 июня (странные шутки отпускает порой история…) 1940 года советский посол в Лондоне И. М. Майский докладывал в Москву: «Теперь уже можно с полной определенностью сказать, что решение британского правительства несмотря на капитуляцию Франции продолжать войну находит всеобщую поддержку населения… Паники нет. Наоборот, растет волна упрямого, холодного британского бешенства и решимости сопротивляться до конца».
Сухопутная армия Германии по всем параметрам (численность личного состава, дивизий, танков) обладала подавляющим превосходством над английскими войсками, развернутыми летом 1940 года на Британских островах. Огромный количественный перевес дополнялся и усиливался несравненно более высоким уровнем боевой подготовки солдат и офицеров вермахта. И если бы полторы сотни немецких дивизий смогли каким-то волшебным образом переместиться через Ла-Манш, то Соединенное Королевство постигло бы неизбежное и скорое поражение: не помогли бы ни «упрямое бешенство», ни «решимость сопротивляться до конца».
Однако Ла-Манш, хотя англичане и называют его «каналом», представляет собой пролив шириной от 35 до 150 км, соединяющий (вместе с Па-де-Кале) Северное море и Атлантику, с настоящей морской волной и частыми штормами. Навести понтонный мост такой протяженности невозможно в принципе. Форсирование Ла-Манша – это морская десантная операция огромного масштаба. Несколько нарушая хронологию событий, напомню, что 6 июня 1944 года только для высадки первого эшелона войск союзникам пришлось задействовать 864 транспортных судна и 4126 десантных барж; для снабжения первого эшелона на нормандский берег ежедневно доставлялось 17 тысяч тонн грузов (содержимое 850 железнодорожных вагонов того времени).
В июле 1940 года после долгих дискуссий военно-политическое руководство Германии пришло к выводу, что немецкий флот сможет обеспечить переброску и последующее снабжение вермахта на Британских островах, но лишь при выполнении одного обязательного условия – люфтваффе должно завоевать абсолютное господство в воздухе над Ла-Маншем. За столь жестким требованием («абсолютное господство в воздухе») стояло не только понятное желание главкома кригсмарине гросс-адмирала Э. Редера снять с себя ответственность за возможный провал операции, тут был еще и вполне трезвый расчет. Даже той посудине, которая называлась «быстроходная десантная баржа», требовалось несколько часов для того, чтобы пересечь Ла-Манш. И она, в отличие от боевых кораблей, имевших броневые палубы и мощное зенитное вооружение, была совершенно беззащитна перед атакой с воздуха: первое же попадание фугасной авиабомбы могло стать для нее последним.
Таким образом, была определена вполне логичная последовательность действий. На первом этапе операции, в течение двух-трех недель, люфтваффе должно уничтожить самолеты и аэродромы Королевских ВВС на южном побережье Британии; затем в течение 10 дней происходит сосредоточение войск и переправочных средств в портах северной Франции и Бельгии и только после этого – завершающий победный бросок на английскую территорию. Вся операция в целом получила звучное название «Морской лев», предшествующее десанту авиационное наступление – «Атака орла», первый день массированных воздушных ударов – «День орла».
У Гитлера и его генералов были реальные основания для оптимизма. В то время (вторая половина 30-х годов), когда СССР и Германия вели бешеную гонку авиационных вооружений, англичане занимались теоретическими размышлениями и политическими дебатами. В результате к лету 1940 года, даже с учетом тяжелых потерь, понесенных во время французской кампании, люфтваффе по меньшей мере втрое превосходило по численности наличные силы Истребительного командования ВВС Великобритании.
В составе трех привлеченных к операции «Атака орла» воздушных флотов (2-й и 3-й в Нормандии, Бельгии и Голландии, 5-й в Норвегии) числилось: 51 бомбардировочная авиагруппа (полк), 26 истребительных авиагрупп и 9 авиагрупп, оснащенных тяжелыми двухмоторными истребителями Ме-110. В начале августа 1940 года на вооружении этих частей в боеготовом состоянии находилось порядка 1300 бомбардировщиков (включая не менее 250 пикирующих Ju-87), 800 одномоторных и 200 двухмоторных истребителей (Bf.109 и Ме-110). Стоит отметить, что по всем трем параметрам (число авиагрупп, общее количество самолетов, наличие боеспособных машин) эта группировка превосходила ту, что была развернута утром 22 июня 1941 года у границ СССР. Причем если в июне 41-го на огромном по протяженности Восточном фронте перед люфтваффе поставили множество задач (завоевание превосходства в воздухе, огневая поддержка наземных войск, изоляция ТВД, разрушение транспортной сети в оперативном тылу Красной Армии, дальняя разведка), то в августе 40-го вся ударная мощь немецкой авиации должна была обрушиться на два-три десятка аэродромов, располагавшихся на 300-километровом пятачке юго-восточной Англии.
Истребительное командование британских ВВС могло противопоставить вражеской армаде 49 эскадрилий, в которых к 11 августа 1940 года имелось всего 620 боеготовых самолетов «Харрикейн» и «Спитфайр». При этом лишь меньшая часть эскадрилий (19 из 49) была вооружена «Спитфайрами», не уступавшими по основным ТТХ немецкому «Мессершмитту» Bf.109.
Все познается в сравнении. 22 июня 1941 года в группировке советской истребительной авиации Первого стратегического эшелона (ВВС пяти приграничных округов и двух флотов) насчитывалось более 250 эскадрилий, 3,5 тысячи летчиков и 4 тысячи исправных самолетов-истребителей…
Впрочем, главная проблема для англичан заключалась даже не в количестве самолетов (теоретически оно могло быть относительно быстро увеличено за счет собственного производства или закупок истребителей за рубежом), а в малочисленности летного состава. По самой максимальной оценке, то есть с учетом неопытных выпускников летных училищ, пилотов бомбардировочной и разведывательной авиации, срочно переданных в распоряжение Истребительного командования, на Британских островах к началу битвы насчитывалось порядка 1430 летчиков-истребителей. В руках этой горстки людей оказалась судьба огромного государства.
Обеспечить противовоздушную оборону постоянным – с рассвета до заката – патрулированием истребителей в воздухе было невозможно в принципе, в особенности принимая во внимание более чем скромное количество самолетов в британских ВВС. Отражение налета вылетом истребителей по тревоге ставило огромные, на первый взгляд – неразрешимые организационно-технические проблемы.
Лучшим самолетам-истребителям образца 1940 года требовалось 5–6 минут для того, чтобы взлететь и набрать высоту в 5 км. С ростом высоты полета скороподъемность поршневых истребителей падала, и набор высоты в 7–8 км требовал уже 10 и более минут. С другой стороны, крейсерская скорость типичного бомбардировщика той эпохи составляла порядка 100 м/сек. Таким образом, команда на взлет истребителей должна была быть подана как минимум в тот момент, когда вражеские самолеты находятся на расстоянии в 50–60 км от объекта атаки. Но этим объектом в августе 40-го стали аэродромы южного побережья Англии, а в 50 км перед ними (порой и гораздо ближе) была вода, разместить же в водах пролива сотни постов визуального наблюдения и оповещения не представлялось практически возможным.
Перед германскими бомбардировщиками открывался реальный шанс атаковать английские аэродромы внезапно, раньше, чем истребители успеют подняться в воздух. Конечно, командование британских ВВС могло перебазировать авиацию в глубь страны, за пару сотен километров от кромки берега, но с учетом весьма ограниченного радиуса действия истребителей это означало бы отдать без боя небо над Ла-Маншем немцам.
По единодушному мнению всех исследователей истории «битвы за Британию», англичан спасла своевременно разработанная и развернутая система раннего радиолокационного обнаружения. 18 радарных станций, размещенных вдоль всего южного и юго-восточного побережья Англии, обеспечивали обнаружение немецких самолетов на дальности в 100 и более километров, то есть за 15–20 минут до атаки. Эти локаторы, включенные в безукоризненно работающую, обеспеченную надежными линиями связи, гибкую систему оповещения и централизованного управления позволили Истребительному командованию с максимальной отдачей использовать свои малочисленные эскадрильи. Без такой системы, созданной в считаные месяцы, поражение британских ВВС было бы неизбежным.
Впрочем, не все было столь просто. Не стоит забывать о том, что представляли собой эти первые английские радиолокаторы. Основой каждой станции были две высоченные (105 футов, что соответствует высоте 9-этажного дома) неподвижные мачты. На мачтах были установлены многочисленные и столь же неподвижные приемные и передающие антенны. Хитроумное аналоговое устройство (гониометр) сравнивало сигналы от расположенных под разными углами антенн и таким образом с весьма сомнительной точностью определяло азимутальный пеленг цели. Сравнение сигналов, поступающих от нижней и верхней групп антенн, позволяло измерить и «угол места», то есть высоту полета цели. Вес комплекса составлял 35 тонн, на его монтаж и развертывание по нормативу требовалось 70 часов. В соответствии с традициями английского юмора все это называлось MRU-105 («мобильное радиоустройство, 105 футов высоты»).
О маскировке не могло быть и речи - «девятиэтажные» мачты на прибрежном холме были отчетливо видны с воздуха. Самое же печальное было в том, что система неподвижных антенн обеспечивала обзор лишь в секторе 90 градусов по азимуту (причем по краям сектора дальность обнаружения значительно падала). В определенном смысле эти локаторы можно было сравнить с ДОТами простейшего типа, через амбразуру которых виден лишь строго ограниченный участок поля боя. Уничтожение любой из таких станций создавало разрыв в поле радиолокационного обнаружения, и закрыть эту брешь соседние станции не могли. По сравнению с советскими РЛС «Редут» и «Пегматит» (одноантенное, совмещенное на прием и передачу устройство кругового вращения с функцией определения скорости полета цели, время развертывания - 2 часа) английская MRU-105 смотрелась как деревенская телега рядом с «Роллс-Ройсом».
Общим и неизбежным недостатком первых локаторов метрового диапазона была низкая разрешающая способность, не позволяющая четко и достоверно оценить размер цели (то есть количество самолетов в группе). Практически это означало, что, принимая решение (а принять его надо было в считаные минуты), на командном пункте истребительной авиации никогда не знали точно, что именно обнаружил радар: небольшую отвлекающую группу или ударное соединение немецких самолетов.
Выход был найден в использовании весьма нетривиальной тактики: вопреки всем канонам военной науки, требующим создавать (или по меньшей мере стремиться к этому) численное превосходство над противником, командующий британской истребительной авиацией маршал Х. Даудинг запретил массированное применение истребителей. Едва ли не половину всех эскадрилий он держал на земле, вне зоны самых напряженных боев; по тревоге для отражения налета в воздух поднимали лишь одну-две эскадрильи.
Многократное численное превосходство всегда было на стороне немцев, и не были редкими ситуации, когда это превосходство выражалось двузначными числами.
Эта на первый взгляд самоубийственная тактика оказалась единственно верной. Постоянно имея на земле значительный резерв самолетов, готовых к немедленному взлету, Истребительное командование могло наращивать силы в ходе развернувшегося воздушного сражения и за весьма редкими исключениями не пропустило ни одного удара бомбардировщиков люфтваффе незамеченным и безответным. В воздухе же огромное численное превосходство противника означало, что у английских истребителей никогда не было недостатка в объектах для атаки. Разумеется, нельзя назвать это всего лишь тактикой. Такая тактика стала возможной и эффективной лишь благодаря огромному мужеству и самоотверженности английских летчиков, которые без тени колебания направляли дюжину «Харрикейнов» на огромные тучи немецких самолетов.
Нуждается в уточнении и определение «английские». В небе над Англией сражался подлинный антифашистский «интернационал» - сотни польских, французских, чешских летчиков.
Первым по результативности асом «битвы за Британию» (17 сбитых немецких самолетов) стал чех Йозеф Франтишек. Покинув Чехословакию после оккупации ее Гитлером, он воевал в составе польских ВВС, затем, после гибели Польши, присоединился к французам, а летом 1940 года записался в Первую польскую эскадрилью британских ВВС. Погиб в октябре 1940 года.
Четвертой по результативности эскадрильей Истребительного командования стала 303-я «польская» - за 6 недель боев, летая на «Харрикейнах», ее пилоты сбили 44 самолета противника. В небе над Лондоном сражался Станислав Скальский - уроженец России, польский летчик, одержавший свою первую победу 1 сентября 1939 года, в первый день войны. Судьба была к нему милостива, и Скальский дожил до конца Второй мировой, записав на свой личный счет 21 самолет люфтваффе.
В списках польских героев британских ВВС обнаруживается и летчик по фамилии Шапошников (8 побед). Еще один «поляк» - князь по фамилии Голицын. Князь Голицын стал знаменит тем, что исхитрился сбить «Мессершмитт» на высоте более 10 км - сделать такое на «Харрикейне» технически невозможно, но, как говорят французы, noblesse oblige («благородное происхождение обязывает»).
И все же самый большой вклад в победу англичан внес, как мне представляется, выдающийся русский ученый, химик-технолог, генерал-лейтенант российской императорской армии, профессор В. Н. Ипатьев.
В годы Второй мировой войны английскую авиацию поднял в воздух великолепный роллс-ройсовский двигатель «Мерлин». Именно он был установлен на самых массовых типах британских истребителей («Харрикейн» и «Спитфайр») и бомбардировщиков («Ланкастер» и «Москито»). Лицензионная версия этого же мотора, выпущенная американской фирмой «Паккард», сделала возможным создание самого массового и, вероятно, самого лучшего американского истребителя «Мустанг». В последних модификациях мотор развивал кратковременную форсажную мощность в 2170 л/с при весе 725 кг. Двигатель для «Жигулей» при таких показателях весил бы всего 25 кг.
В «Мерлине» это было достигнуто весьма простым путем. Двухступенчатый центробежный нагнетатель создавал очень мощный наддув (до 1,94 атм, в то время как у основных конкурентов этот параметр не превышал 1,3-1,45 атм).
Мощный наддув (соответственно высокая степень сжатия смеси в цилиндрах) потребовал использования бензина с октановым числом не менее 100. Даже самые совершенные технологии крекинга нефти не позволяли получить бензин такого качества. А это значит, что для изготовления авиационного топлива, пригодного для привередливого «Мерлина», требовались специальные антидетонационные присадки. И не в лабораторных, а в измеряемых тысячами тонн количествах. Такое вещество (изопропилбензол) и технология его промышленного синтеза были созданы в США группой русских химиков во главе с В. Н. Ипатьевым. Изопропилбензол Ипатьева исправно сгорал в моторах английских истребителей, выигравших «битву за Британию». Остается лишь добавить, что по странной иронии судьбы именно в екатеринбургском доме родного брата Владимира Николаевича - горного инженера Н. Н. Ипатьева прожил свои последние дни последний русский император.
Вот такой была история ХХ века: из страны Коминтерна в фашистскую Германию поступил 1 млн тонн нефтепродуктов, включая 196 тысяч тонн авто-и авиабензина, а из США, зловещего логова международного империализма, в сражающуюся против Гитлера Великобританию текла нескончаемая река изопропилбензола Ипатьева...
Не отвлекаясь на схоластическую дискуссию о том, какой день лета 1940 года следует считать днем начала «битвы за Британию» (разные авторы называют и 8, и 12, и 13 августа, а то и 10 июля), напомним основную канву событий.
В понедельник, 12 августа, была произведена первая серия массированных налетов на аэродромы в Южной Англии. В общей сложности 300 горизонтальных и пикирующих бомбардировщиков люфтваффе под прикрытием втрое большего числа истребителей нанесли удар по радиолокационным станциям и трем аэродромам Истребительного командования Королевских военно-воздушных сил. Пять РЛС получили серьезные повреждения (на их территории разорвалось несколько десятков авиабомб) и были выведены из строя. Образовавшиеся бреши в системе обнаружения и оповещения позволили немецким истребителям-бомбардировщикам Ме-110 обрушить неожиданный удар на аэродром Манстон. Отчеты немецких летчиков почти дословно совпадают с тем, как в тысячах книг, статей и мемуаров описывается утро 22 июня 1941 года на советских приграничных аэродромах: «Истребители противника были выстроены по линейке. Наши бомбы падали прямо среди них. Отмечены прямые попадания 12 фугасных 500-кг бомб и 4 зажигательных 250-кг в ангары и казармы. Четыре 500-кг бомбы взорвались среди взлетающих самолетов.»
Принципиальное различие возникает лишь в описании последствий налета. Если советский авиаполк (дивизия, ВВС округа) после такого удара просто исчезает (как вариант - «перебазируется» из Белостока в Брянск), то английские истребители взлетают под градом бомб и принимают бой. На аэродроме Манстон было безвозвратно потеряно всего четыре «Спитфайра», бригады строителей в течение ночи восстановили перепаханное бомбами летное поле. Так же быстро были восстановлены и два других разрушенных аэродрома. Из пяти поврежденных РЛС четыре заработали уже к вечеру. Хуже было с передовым радаром в Вентноре (на острове Уайт), его восстановление потребовало 11 дней, однако англичане установили специальный УКВ-передатчик, который имитировал работу этой станции. В результате немецкая служба радиоперехвата с изумлением обнаружила, что все пять «уничтоженных» во вчерашней сводке радаров исправно функционируют.
Еще более обнадеживающими для Истребительного командования были итоги воздушных боев. 12 августа англичане безвозвратно потеряли 22 истребителя, но при этом сбили 36 самолетов противника. На следующий день, 13 августа, все повторилось, но в увеличенном масштабе: 484 немецких бомбардировщика под прикрытием тысячи истребителей пересекли Ла-Манш и отбомбились по радиолокационным станциям и авиабазам. Серьезный урон был нанесен лишь двум аэродромам, но они принадлежали морской, а не истребительной авиации (ошибку допустили немецкая разведка и командование люфтваффе). Некоторые объекты нападения закрывали облака, и прицельное бомбометание оказалось вовсе невозможным. Итог воздушных боев: 47 сбитых германских самолетов (немецкими документами подтверждаются лишь 36) ценой потери 13 английских истребителей.
Днем самого ожесточенного противоборства стало 15 августа. Немецкая авиация совершила в тот день пять массированных налетов, в которых в общей сложности было задействовано рекордное число машин: 520 бомбардировщиков и 1270 истребителей. Впервые активное участие в битве принял 5-й воздушный флот люфтваффе, бомбардировщики которого под прикрытием дальних двухмоторных истребителей Ме-110 атаковали аэродромы и склады боеприпасов в Северной Англии. На перехват большой группы вражеских самолетов (63 бомбардировщика Не-111 под прикрытием 21 Ме-110) англичане бросили одну истребительную эскадрилью, затем к ней присоединилась еще одна. В ожесточенном бою «Спитфайры» сбили шесть Ме-110 и несколько бомбардировщиков. Лишенные прикрытия «Хейнкели» были рассеяны и не смогли прицельно отбомбиться ни по одной из намеченных целей. Несколько более успешно действовало другое соединение 5-го воздушного флота: 50 двухмоторных Ju-88 вовсе без истребительного сопровождения уничтожили склад боеприпасов и 10 английских самолетов на аэродроме Дриффилд, заплатив за это потерей шести «Юнкерсов».
Главные же события дня происходили, как и следовало ожидать, на южном побережье. При отражении последнего, вечернего налета маршалу Даудингу пришлось одновременно поднять в воздух 14 эскадрилий, 160 истребителей -необычайно много по меркам скудных резервов Истребительного командования. Немцам удалось серьезно разрушить три британских аэродрома и два авиационных завода в Рочестере, однако и цена этого успеха оказалась рекордной: 15 августа люфтваффе безвозвратно потеряло 76 самолетов!
Такие потери совершенно не вписывались в первоначальные планы руководства германских ВВС, и Геринг вызвал командующих воздушными флотами в свое поместье в Каринхалле на «разбор полетов». В ходе совещания был принят ряд важных решений, что называется - одно краше другого.
5-й («норвежский») воздушный флот, бомбардировщики которого из-за большого расстояния до цели невозможно было обеспечить эскортом одномоторных истребителей, к участию в массированных дневных налетах более не привлекался. Таким образом, север Англии превратился фактически в зону отдыха и переформирования для британских истребительных эскадрилий, обескровленных боями у берегов Ла-Манша. В составе экипажей бомбардировщиков люфтваффе приказано было иметь не более одного офицера, соотношение между количеством бомбардировщиков и прикрывающих их истребителей еще более увеличивалось в пользу последних. А поскольку количество боеготовых «Мессершмиттов» к тому моменту уже начало неуклонно сокращаться, такая осторожная (можно найти и другие эпитеты) тактика фактически привела и к уменьшению числа участвующих в налетах бомбардировщиков. Самое же сокрушительное решение содержалось в 9-м пункте директивы Геринга: «Сомнительно, существует ли какой-либо смысл в нанесении дальнейших ударов по радиолокационным станциям противника, учитывая то обстоятельство, что ни одну из этих станций нам не удалось до сих пор вывести из строя».
Строго говоря, в этих весьма двусмысленных словах не было прямого и твердого запрета, однако командующие воздушными флотами поняли это указание именно в подобном смысле, и налеты на РЛС вскоре прекратились -о таком подарке англичане не могли даже и мечтать. Другой, не менее значимый «подарок» британские истребители честно заработали сами.
Несмотря на большое число израсходованных самолето-вылетов и бомб, несмотря на красочные клубы дыма и пламени, поднимавшиеся над английскими аэродромами, реальные наземные потери самолетов были весьма малы (с 8 по 18 августа немцы смогли безвозвратно вывести из строя на британских аэродромах всего 30 истребителей). Англичане тщательно маскировали свои самолеты, укрывали их в ангарах и капонирах, защищали от осколков бомб земляными валами. Безвозвратно уничтожить самолет на земле удавалось лишь в случае непосредственного прямого попадания авиабомбы, но горизонтальным бомбардировщикам удавалось добиться такой точности лишь в редчайших случаях. Единственным инструментом для поражения точечных целей, которым располагало люфтваффе, являлся пикирующий «Юнкерс» Ju-87. Однако по причине изначальных ошибок руководства германских ВВС этих самолетов в строю насчитывалось мало, а их производство в 1940 году шло неспешным темпом: 12 машин в неделю. 16 и 18 августа крупные соединения немецких пикировщиков нанесли ряд мощных (и достаточно эффективных) ударов по английским аэродромам, но и британские истребители в долгу не остались - 40 «Юнкерсов» было уничтожено безвозвратно, более 10 с трудом дотянули до французского берега. Геринг посчитал такой урон недопустимо высоким, и после 18 августа все Ju-87 вывели из зоны боевых действий. Желание минимизировать потери в очередной раз восторжествовало над стремлением к победе.
19 августа плотная облачность закрыла берега Ла-Манша, и британские ВВС получили долгожданную передышку. Итоги первой недели сражения оказались весьма противоречивыми. Да, очередной немецкий блицкриг не состоялся, и британцы изрядно потрепали люфтваффе (в воздушных боях сбито более 300 боевых самолетов). С другой стороны, англичане безвозвратно потеряли 213 истребителей (треть первоначальной численности), 154 летчика погибли, получили ранения или пропали без вести. Такая статистика не внушала оптимизма. 24 августа над югом Англии установилась ясная, безоблачная погода, и немецкое воздушное наступление возобновилось с умноженной силой. С 24 августа по 6 сентября удары крупных соединений люфтваффе (в среднем по 250 бомбардировщиков и 700 истребителей в день) ежедневно обрушивались на аэродромы и командные пункты британской истребительной авиации. В этой фазе «битвы за Британию» налеты противника явно концентрировались в районе юго-восточного побережья Ла-Манша, подготавливая плацдарм для предполагаемого форсирования «канала».
Несмотря на усиливающуюся со всех сторон критику, командующий британской истребительной авиацией маршал Даудинг оставался верен своей тактике: сохранять на земле (в том числе и в далеких тыловых районах) значительный резерв, поднимая в воздух для отражения массированных немецких налетов лишь несколько эскадрилий. В результате каждый день сражения завершался тем, что совокупные потери немцев оказывались больше потерь Истребительного командования, однако, если судить только по числу сбитых истребителей, англичане уже начали проигрывать: с 25 августа по 6 сентября они безвозвратно потеряли 285 самолетов-истребителей, противник -240. Кроме того, по меньшей мере 180 британских машин получили серьезные повреждения и временно вышли из строя.
К началу сентября потери Истребительного командования (включая поврежденные самолеты) стали сопоставимы с исходной численностью. В отчетах немецких летчиков эти цифры были еще и многократно (в 3-4 раза) завышены, и командование люфтваффе с надеждой и нетерпением ждало того момента, когда авиация упрямого противника наконец-то закончится. Судя по арифметике докладов и разведсводок, этот момент уже должен был наступить. Однако фактически численность боеготовых самолетов и истребительных эскадрилий британских ВВС оставалась почти неизменной : 620 «Спитфайров» и «Харрикейнов» 11 августа, 646 - к 23 августа, 556 - к 1 сентября. У этого «чуда» было собственное имя: Макс Эйткен, Уильям Максвелл барон Бивербрук.
Они познакомились и подружились еще в далеком 1911 году: Уинстон Черчилль, потомок герцога Мальборо, и Макс Эйткен, сын скромного пресвитерианского священника из канадского захолустья. Кипучая энергия, огромное упорство, талант, везение, а также отсутствие излишней щепетильности помогли Максу сделать головокружительную карьеру. Сменив множество ролей и занятий, Эйткен в конечном итоге стал крупнейшим газетным магнатом Великобритании, а с 1917-го - бароном и пэром Англии. 10 мая 1940 года Черчилль занял пост главы правительства его величества и ровно через четыре дня назначил «газетного короля» министром авиационной промышленности. В отличие от одного известного недоучившегося семинариста Бивербрук видел свою задачу не в том, чтобы с ученым видом знатока наставлять конструкторов на путь истинный. Организаторские способности и огромный опыт он использовал для наведения порядка в промышленности, а знаменитое красноречие (Бивербрук обогатил английскую словесность множеством афоризмов) - для налаживания взаимодействия с профсоюзами.
Результат не заставил себя ждать. Как по мановению волшебной палочки, выпуск истребителей начал расти: 177 самолетов в марте, 325 - в мае, 446 -в июне, 496 - в июле... К моменту начала «битвы за Британию» на резервных базах Королевских ВВС было накоплено 289 истребителей. Не забыл Бивербрук и про свою родную Канаду, из которой уже в июне на Британские острова начали поступать первые серийные «Харрикейны». До конца августа запасы и текущее производство еще позволяли поддерживать оснащение истребительных эскадрилий на постоянном уровне, но когда в самый критический момент сражения (с 25 августа по 6 сентября) ежедневные безвозвратные потери (не считая множества поврежденных машин) перевалили за отметку 24 истребителя в день, силы британских ВВС начали таять.
К 7 сентября на резервных базах оставалось всего 125 «Харрикейнов» и «Спитфайров» - увы, начинать готовиться к войне надо было не в мае 40-го, а по меньшей мере за год до того.
Самым же тревожным сигналом были нарастающие потери опытных летчиков-истребителей. За две недели (с 24 августа) Истребительное командование потеряло 231 пилота убитыми и ранеными. Оставшиеся в строю были предельно измотаны огромной физической и психологической перегрузкой, которую создавали ежедневные неравные бои в воздухе. Англичане начинали раз за разом пропускать удары врага. 2 сентября после очередного налета, в ходе которого ни немецкие бомбардировщики, ни эскорт не понесли потерь, майор люфтваффе Вальтер Грабман, командир эскадры (авиадивизии) двухмоторных истребителей, докладывал генералу Остеркампу: «Нам там уже, в общем-то, нечего делать.»
7 сентября 1940 года произошло событие, о причинах и последствиях которого по сей день спорят историки. Немцы прекратили бомбардировку аэродромов англичан и сосредоточили все свои силы против одной цели - Лондона.
В начале кампании в люфтваффе действовал строжайший запрет на нанесение ударов по столице Соединенного Королевства. Однако в ночь с 24 на 25 августа в результате навигационной ошибки несколько немецких бомбардировщиков сбросили бомбы, предназначавшиеся для авиазавода в Рочестере, на лондонские городские кварталы. Черчилль, хорошо зная характер и темперамент Гитлера, отреагировал немедленно - уже следующей ночью 81 английский «Веллингтон» был отправлен в дальний рейд для бомбежки Берлина. С военной точки зрения наспех подготовленная операция закончилась полным провалом: лишь 29 английских самолетов смогли достичь района цели и сбросить бомбы на закрытую плотной облачностью столицу Третьего рейха. В течение следующей недели демонстративные налеты на Берлин были повторены трижды. Как и следовало ожидать, взбешенный Гитлер потребовал от командования люфтваффе нанести сокрушительный «удар возмездия» и стереть Лондон с лица земли.
Однако, как выяснилось уже после войны на основании изучения трофейных немецких документов, причиной переноса центра приложения усилий люфтваффе с аэродромов Истребительного командования на британскую столицу была не одна только истерика «бесноватого фюрера». Еще 3 сентября 1940 года в ходе совещания Геринга с командующими воздушными флотами фельдмаршал Кессельринг (он командовал самым мощным 2-м воздушным флотом) настойчиво предлагал прекратить малоэффективные налеты на британские аэродромы. По его мнению, только массированные удары по Лондону заставят наконец Даудинга отказаться от его расчетливой тактики и поднять в воздух остатки истребительной авиации вплоть до последнего самолета. Еще одна версия, высказанная в 1941 году в официальном отчете, подготовленном Министерством информации Великобритании, заключалась в том, что «к 6 сентября немцы либо поверили, что они действительно достигли успеха и им остается только бомбить беззащитный Лондон, пока он не сдастся, либо, следуя своему заранее подготовленному плану, они автоматически перенаправили свои налеты против столицы потому, что подошло время сделать это».
Как бы то ни было, в полдень 7 сентября Геринг и Кессельринг с наблюдательного пункта на берегу Нормандии наблюдали за тем, как в лучах ослепительно сиявшего в тот день солнца бесконечные ряды немецких самолетов уходили на север, к Лондону. 300 бомбардировщиков в сопровождении 648 истребителей обрушили смертоносный груз на столицу Британии. Истребительное командование отреагировало с недопустимым опозданием - в воздух поднялись 23 эскадрильи, но им пришлось лишь догонять отбомбившиеся по Лондону самолеты врага. Город пылал, на полмили горела от разлившейся из разбитых хранилищ нефти Темза, в палящем мареве вспыхивали телеграфные столбы. Всю ночь, с 8 вечера до 7 часов утра, немецкие самолеты продолжали бомбить освещенный огнем пожаров город, сбросив в общей сложности 300 тонн фугасных и 13 тысяч зажигательных бомб - больше, чем в дневном налете. В Лондоне в тот день 300 человек погибли и свыше 1300 получили тяжелые ранения.
Эффективно отразить ночной налет истребители того времени (до появления бортового радиолокатора) не могли в принципе, что же касается английской зенитной артиллерии , то она была на удивление слаба. В июле 1940 года на Британских островах имелось всего 1200 зенитных орудий крупного и среднего калибра и 549 единиц МЗА. Более того, значительная часть зениток была выведена из системы ПВО Лондона и передана для обороны драгоценных авиационных заводов. В результате во время первого массированного налета британскую столицу прикрывали (не считая маловысотную МЗА) всего 92 зенитных орудия. По достоинству оценить эти цифры можно, сравнив их с тем, что к 22 июня 1941 года в Вооруженных силах СССР числилось 7200 зенитных орудий крупного и среднего калибра и 1400 единиц МЗА (не считая зенитных пулеметов); только в системе ПВО Москвы насчитывалось 779 зенитных орудий среднего калибра. Через месяц после начала войны, к 22 июля, их количество выросло до 1044, причем почти все батареи московской ПВО были вооружены новейшими 85-мм зенитками. Как известно, даже этого не хватило для того, чтобы защитить советскую столицу от серьезных разрушений; не приходится удивляться тому, что редкие выстрелы сотни английских зениток просто утонули в грохоте разрывов немецких авиабомб...
Однако главным, что воодушевило в те дни германское руководство, были даже не столбы дыма над Лондоном, поднявшиеся на несколько километров, а слабое и неорганизованное противодействие британской истребительной авиации днем 7 сентября и практически нулевые потери люфтваффе во время ночного налета. Вероятно, в Берлине и вправду решили, что у англичан осталась «последняя сотня истребителей», которую удастся заставить подняться в воздух и там добить в ходе последующих массированных налетов на Лондон.
В середине сентября подготовка к вторжению в Англию достигла наивысшего размаха. 15 сентября в районе Булонь - Кале уже находилось 238 десантных барж, а к 18 сентября немцы сосредоточили в портах Ла-Манша более 1000 таких судов и еще порядка 600 барж стояли в порту Антверпена. «Битва за Британию» приблизилась к своей кульминации.
Немцы проиграли. Проиграли в силу простой, но роковой ошибки: они недооценили противника и не желали видеть собственные слабости и просчеты. А еще - англичане очень хотели победить.
13 мая 1940 года, выступая в палате общин, У. Черчилль сказал: «Я не могу обещать вам ничего, кроме крови, тяжкого труда, пота и слез». Что-то очень важное мешало руководителям Германии говорить с народом на таком же языке, и летом 1940 года «социальное государство» нацистов продолжало жить фактически в режиме мирного времени. Военные заводы работали в одну смену, дефицитный алюминий расходовался на производство садовых лестниц, по выходным толпы трудящихся спешили разъехаться на загородные пикники. Август 40-го был для немцев временем летних отпусков, приятно оживленных победными сводками с берегов Ла-Манша. Перспектива тяжкого труда и слез никого не прельщала - Гитлер обещал им «тысячелетний рейх» и вечное процветание на крови и поте порабощенных народов.
В июне 1940 года немецкие заводы выпустили 164 «Мессершмитта» Bf.109, в июле - 220. В августе (в разгар «битвы за Британию») производство даже снизилось - выпущено всего 173 машины, в сентябре - немного выросло (218 единиц). Всего же в 1940 году люфтваффе получило (по самым максимальным данным) 1877 одномоторных истребителей. В среднем - 156 машин в месяц. В 1943-м ежемесячно выпускалось 805 истребителей, в 1944-м - в среднем по 1980 в месяц. Здесь нет опечатки: в 44-м году, под градом бомб союзной авиации, лишившиеся большей части источников сырья, полуразрушенные и загнанные под землю немецкие авиазаводы за один месяц выпускали одномоторные поршневые истребители (не считая начатого к тому времени серийного производства реактивных!!! истребителей) в количестве большем, чем за весь 1940 год.
В августе 1940-го месячный объем производства немецких авиазаводов сгорал в небе над Англией за две-три недели. О заблаговременном накоплении резервов никто не подумал, в результате уже к 7 сентября общее (включая временно неисправные машины) число боевых самолетов составляло лишь 63 % от того, с чем месяц назад люфтваффе начинало свою «Атаку орла» (по двухмоторным истребителям Ме-110 и вовсе 46 %). Численное превосходство над англичанами по боеготовым одномоторным истребителям было потеряно (силы сторон сравнялись - 610 против 620); большая часть от огромной группировки бомбардировочной авиации люфтваффе бездействовала, так как «орлы» нуждались в эскорте истребителей в пропорции 3 к 1, а то и 5 к 1. Перенос направления ударов люфтваффе с прибрежных аэродромов на городские кварталы Лондона подарил британскому Истребительному командованию несколько дней драгоценной передышки, каждый час которой был максимально использован. «Жертвы, понесенные столицей и ее жителями, - писал позднее известный английский военный историк Лиддл Гарт, - оказались спасительными для обороны страны в целом».
В воскресенье, 15 сентября, немцы произвели крупнейший за все время сражения дневной налет на Лондон. Ожидания Кессельринга сбылись - в тот день британское Истребительное командование подняло в воздух 27 эскадрилий, более 300 самолетов, - но едва ли он был обрадован конечным результатом. К району цели смогли прорваться лишь полторы сотни немецких бомбардировщиков, где, встреченные мощным зенитным огнем (за несколько суток англичане смогли довести число зенитных стволов до 450) и атаками истребителей, они хаотично сбросили бомбовый груз. В этот день маршал Даудинг подготовил немцам еще одну новинку: когда изрядно потрепанные группы немецких бомбардировщиков потянулись назад, к спасительному французскому берегу, их атаковали пять свежих истребительных эскадрилий. Итогом дня стала безвозвратная потеря 56 немецких самолетов, кроме того, несколько десятков машин были серьезно повреждены. Что касается бомбардировщиков, то каждый четвертый из числа принявших участие в налете 15 сентября был сбит или надолго выведен из строя. За этот успех англичане заплатили потерей 26 самолетов-истребителей, причем 14 летчиков удалось спасти.
Немецкое руководство было в шоке. Геринг набросился с обвинениями на командиров истребительных эскадр, которые, по его мнению, не обеспечили должное прикрытие. Результатом шумного «разбора полетов» стала очередная тактическая ошибка: теперь большая часть истребительного эскорта следовала непосредственно в боевом порядке бомбардировщиков, то есть, будучи привязана к тяжелым и неповоротливым бомбовозам, теряла способность к свободному и энергичному маневру. К концу сентября соотношение потерь сторон достигло отметки 2 к 1 в пользу британских ВВС. Причем если англичане теряли только самолет, а летчикам в большинстве случаев удавалось спастись на парашюте или совершить вынужденную посадку, то экипаж сбитого немецкого самолета оказывался или в плену, или на дне Ла-Манша.
Развязка 17 сентября в журнале боевых действий германского Верховного командования появилась запись: «Военно-воздушные силы противника еще не разгромлены. Наоборот, активность их действий непрерывно возрастает».
23 сентября английская авиаразведка зафиксировала факт начавшегося рассредоточения немецких десантных судов (к этому моменту английские бомбардировщики уже успели потопить 21 транспорт и 214 десантных барж). Господство в воздухе неуклонно переходило в руки британских ВВС. Самым бесспорным проявлением этого стал рост численности боеготовых самолетов: к концу сентября в распоряжении Истребительного командования было уже 730 исправных «Спитфайров» и «Харрикейнов» в боевых частях и еще более 300 машин на резервных базах. Другими словами, через два месяца после начала «битвы за Британию» и несмотря на тяжелые потери, английские ВВС стали сильнее, чем были. К 6 октября безвозвратные потери немцев составили 1218 самолетов (в том числе 675 истребителей всех типов), сбитых в воздушном бою. С учетом небоевых потерь люфтваффе потеряло за два месяца 1438 самолетов и несколько тысяч человек летного состава.
Все познается в сравнении. В период с 22 июня по 31 августа 1941 года немцы на Восточном фронте безвозвратно потеряли «от воздействия противника и по неизвестным причинам» 780 боевых самолетов, в том числе 265 одномоторных истребителей и 85 Ме-110. Всего за шесть месяцев 1941 года на Восточном фронте немцы потеряли (в том же смысле этого термина) 1363 боевых самолета, в том числе 514 истребителей всех типов. Единственным отрезком времени, когда средние суточные потери люфтваффе на Восточном фронте оказались сопоставимы с потерями в ходе «битвы за Британию», был июнь 41-го (с 22 по 30 июня включительно немцы потеряли 213 боевых самолетов, в том числе 79 истребителей). Остается лишь еще раз напомнить, что в июне 1941 года советская истребительная авиация первого эшелона по меньшей мере в 5-6 раз превосходила в численности истребительную авиацию британских ВВС.
Такая победа, которую одержали англичане, не могла достаться «малой кровью». Потери были тяжелейшими. Из 52 командиров эскадрилий погибли 14 и еще 10 получили тяжелые ранения. В 43-й эскадрилье за три месяца сражения сменились четыре командира. Одна из самых результативных эскадрилий Истребительного командования (501-я, сражаясь на «Харрикейнах», сбила 43 немецких самолета) за 35 дней боев дважды сменила летный состав. Всего до конца октября 1940 года британские ВВС потеряли убитыми и ранеными 733 летчика - каждый второй английский летчик-истребитель заплатил кровью за победу своей страны.
12 октября 1941 года начало операции «Морской лев» было окончательно отложено на неопределенный срок. Штурм Британских островов не удался. Немцы проиграли, причем проиграли по всем статьям: они теряли самолетов больше, а производили - меньше, чем противник; они не смогли реализовать трехкратное численное превосходство, которое имело люфтваффе к началу сражения; их командование допустило ряд грубейших тактических ошибок. Попытка штурма с оглушительным треском провалилась, однако «осада» не только не прекратилась, но даже значительно усилилась.
Уже со второй половины сентября 1940 года немецкое командование вынуждено было отказаться от массированных дневных налетов и перейти к систематическим ночным бомбардировкам английских городов. Новая тактика позволила вывести из сражения остатки истребительных групп и резко снизить потери бомбардировщиков (за три месяца - октябрь, ноябрь, декабрь - люфтваффе потеряло в небе над Британией «всего» 283 бомбардировщика). При этом потери гражданского населения Англии значительно выросли: если в августе были убиты и ранены 2336 человек, то в сентябре эта страшная цифра увеличилась до 17 569 (в октябре убиты и ранены еще 15 тысяч человек). Начиная с 7 сентября Лондон бомбили 65 ночей подряд. Тысячи домов были разрушены, немецкие бомбы попали в здания Вестминстерского аббатства, Палаты общин, в собор Святого Павла и Букингемский дворец. В целом до конца января 1941 года потери гражданского населения Великобритании составили 86 тысяч человек, в стране было разрушено более 1 миллиона единиц жилья.
За садистское удовольствие, которое получили нацистские лидеры, разглядывая фотографии пылающих английских городов, немецкому народу пришлось заплатить страшную цену. Воздушный террор не только не сломил волю англичан к сопротивлению, но лишь усилил то самое, отмеченное советским послом в Лондоне, «холодное британское бешенство». Вне всякого сомнения, огромную роль в этом сыграла твердая и бескомпромиссная позиция руководства страны: «Мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше; мы будем сражаться с ним на море; мы будем сражаться с ним в воздухе, пока, с Божьей помощью, не избавим землю от самой тени Гитлера и не освободим народы от его ига.» Король Георг VI лично участвовал в разборке завалов на разрушенных улицах Лондона, его жена - красавица Елизавета (мать королевы Елизаветы II) отказалась покинуть столицу и укрыться в относительно безопасной Шотландии. В качестве главы британского Красного Креста она ездила по разрушенным лондонским кварталам, раздавала одеяла бездомным, утешала отчаявшихся, первой приехала в сожженный за одну ночь Ковентри.
Лондон - огромный город, в описываемый момент времени в нем проживали более 8,5 миллиона человек. Остались многочисленные воспоминания свидетелей событий тех дней: «Жители ощутили прилив злости и упрямую решимость продолжать обычную жизнь - даже перед лицом чрезвычайной опасности. Иные хотели казаться жизнерадостными, иные с острым любопытством рассматривали причиненные бомбами разрушения. Появилась веселая дерзость, склонность к шуткам и пению. Все настроены крайне решительно и в глубине души испытывают восторг от того, что им дарована привилегия сдерживать Гитлера. Лондонцы ощущали себя особо избранными для бедствий. Дети чумазы и дики на вид, но воодушевлены и полны жизни. Одна маленькая девочка на вопрос, не хочет ли она обратно в эвакуацию, ответила: «Не бойтесь, сэр, я не подведу.»
Англия выстояла, и после кошмара дней и ночей осени 1940 года ни у кого не могло возникнуть сомнений в необходимости и оправданности ответного террора. В ночь на 29 марта 1942 года 186 тяжелых английских бомбардировщиков нанесли удар по старинному немецкому городу Любеку, сбросив на него более 300 тонн зажигательных и фугасных бомб. Большая часть исторического центра города сгорела дотла. Два месяца спустя уроженец Любека Томас Манн, находившийся в эмиграции в США, обратился по радио к своим соотечественникам: «Я думаю о Ковентри и ничего не могу противопоставить очевидной истине - за все надо расплачиваться. Неужели кто-нибудь в Германии верил, что немецкие злодеяния, пример которым можно найти лишь в эпохе варварства, не будут равным образом отомщены?»
30 мая 1942 года тысяча английских бомбардировщиков, включая 230 тяжелых 4-моторных «Ланкастеров», обрушила 1,5 килотонны фугасных и зажигательных бомб на Кёльн. Посреди обуглившихся руин уцелела лишь громада Кёльнского собора - бесценное сокровище готической архитектуры. Но уцелела ненадолго - в одном из следующих налетов тяжелая авиабомба разрушила и собор. Через несколько дней после уничтожения Кёльна командующий британской бомбардировочной авиацией маршал Харрис обратился к немцам с заявлением, которое в миллионах листовок было сброшено с самолетов: «Мы будем появляться каждый день и каждую ночь -в дождь, в шторм и в снег. Вы не можете этому воспрепятствовать и вы знаете это. У вас нет ни малейшего шанса...»
Вернемся, однако, к событиям осени 1940 года. Военно-политические последствия поражения немецких ВВС вышли далеко за рамки частной оперативной неудачи. До этого момента Германия только наступала, била и разбивала своих противников одного за другим. Сама эта череда безостановочных побед действовала на очередную жертву как леденящий взгляд удава на кролика. Тем большим стал эффект от первого поражения Гитлера. Все, кто не потерял способность к трезвому размышлению, - а таковых было немало по обе стороны Атлантики, - увидели, что для оценки хваленых «орлов» люфтваффе лучше всего подходит русская поговорка: «Молодец среди овец, а супротив молодца - сам овца».
И не одними только морально-политическими переменами была чревата для нацистской Германии неудавшаяся попытка высадки на Британские острова. Фактически впервые с начала войны Гитлер оказался в ситуации стратегического тупика. Что было делать дальше? Вариантов оставалось немного, один другого хуже.
Повторить попытку? Не было ни малейших оснований надеяться на то, что в сезон осенних туманов и зимних снегопадов немецкая авиация сможет сделать то, что ей не удалось в солнечном августе против многократно уступающего в численности противника.
Задушить Британию удавкой морской блокады? Гросс-адмирал Редер подготовил план развития военно-морского флота, в соответствии с которым Германия через два года могла добиться превосходства на море над крупнейшим в мире Британским флотом. Правда, план не учитывал возможного вступления в войну Соединенных Штатов и требовал переключения промышленных, сырьевых и трудовых ресурсов на строительство боевых кораблей. На такое можно было пойти, но лишь в одном случае: если «линия разграничения государственных интересов СССР и Германии на территории бывшего польского государства» - именно так это называлось в соответствии с Договором о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года - останется «границей дружбы». Но кто мог гарантировать эту «дружбу» на два-три года вперед?
Казалось бы, Гитлер мог просто забыть о существовании упрямой Британии с ее неукротимым премьер-министром. В конце концов, Ла-Манш ничуть не хуже защищал Германию от высадки английской армии, чем Англию - от немецкого десанта (не говоря уже о том, что в 1940-1941 годах англичанам и высаживать-то было практически нечего). Но «забыть о Британии» означало смириться с фактом морской блокады Германии и зависимых от нее стран. Да, абстрактно рассуждая, Германия в гораздо меньшей степени, нежели островная Британия, зависела от морских коммуникаций; все необходимое можно было завезти по суше: из Советского Союза, транзитом через Советский Союз, из государств, находящихся в непосредственной близости от Советского Союза (нефть Румынии, никель Финляндии, железная руда Швеции). Другими словами, оказаться в абсолютной зависимости от дорогостоящих и непредсказуемых милостей Сталина.
Теоретически был еще один, средиземноморский вариант выхода из тупика: захватить Гибралтар, закрыть пролив и превратить Средиземное море во «внутреннее фашистское (германо-итальянское) озеро»; после этого высадить достаточно мощные сухопутные силы в Северной Африке и захватить нефтяные источники Ближнего и Среднего Востока. Звучит заманчиво (кстати говоря, некоторые пережившие войну немецкие генералы писали, что так и надо было действовать), однако испанский диктатор Франко, казалось бы, по гроб жизни обязанный Гитлеру, отказался принять участие в захвате Гибралтара. Даже пропустить немецкие дивизии транзитом через территорию Испании - и то отказался. Конечно, вермахт мог прорваться через Пиренеи и не спрашивая разрешения у Франко, но это означало создать еще один фронт и еще дальше на запад и юг загнать немецкую армию, обнажая открытую спину Германии перед дружеским топором Сталина.
Нет, совсем не случайно именно после поражения в «битве за Британию» Гитлер пригласил Молотова в Берлин. Перед принятием окончательного (и без преувеличения - судьбоносного) решения Гитлеру нужно было в конце концов понять: кто сидит в Кремле? Партнер или затаившийся враг? Переговоры, состоявшиеся в Берлине 12-13 ноября 1940 года, по сей день остаются неразгаданной загадкой истории Второй мировой войны. Что помешало двум диктаторам договориться полюбовно? Огромного «английского наследства», порядок и условия раздела которого Гитлер готов был согласовать со своим московским конкурентом, вполне хватило бы на двоих. Остается вспомнить лишь гипотезу покойного Игоря Бунича о неком таинственном «механизме самоликвидации», который Судьба встраивает в тоталитарные системы.
Мы не знаем - почему, но доподлинно знаем - как закончились переговоры Гитлера с Молотовым. Высокие договаривающиеся стороны разъехались с чувством глубокого недоверия друг к другу. Месяц спустя, 18 декабря 1940 года, Гитлер подписал Директиву № 21 (план «Барбаросса»). В первой же строке Директивы нацистскому рейху был вынесен смертный приговор: «Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии». В войне на два фронта, против объединенной коалиции трех великих держав, Германия могла только погибнуть. И Советскую Россию нельзя было «разбить в ходе кратковременной кампании» - ее можно было только взорвать изнутри, но «механизм самоликвидации» уже всецело овладел сознанием фашистского главаря... Из стратегического тупика, созданного поражением в «битве за Британию», Гитлер вышел той дорогой, которая привела «тысячелетний рейх» к бесславной гибели, а его лично -к самоубийству.
СССР - Трейтий рейх: финал недолгой дружбы
Если август 1939 года может считаться «звездным часом» сталинской дипломатии, то ноябрьский (1940 год) визит Молотова в Берлин стал самым крупным ее провалом. Правду сказать, и ситуация в Европе к осени 40-го стала несравненно сложнее.
Летом 1939 года «все козыри» были на руках у Сталина. У него были крупнейшая сухопутная армия мира, самая большая боевая авиация, огромные табуны танков (численно превосходящие танковые войска всех стран Европы вместе взятые). В августе 1939-го Сталин мог помиловать Гитлера, а мог и погубить. И совсем не случайно 21 августа в ожидании решающего ответа из Москвы Гитлер метался по кабинету как загнанный зверь. В тот момент он был готов отдать Сталину даже больше, чем Сталин готов был потребовать.
И это отнюдь не художественная гипербола. 24 июня 1940 года, в момент обострения конфликта вокруг Бессарабии и Буковины, Риббентроп подготовил докладную записку, в которой напомнил Гитлеру о следующих обстоятельствах московских переговоров августа 1939-го: «Фюрер уполномочил меня заявить о германской незаинтересованности в территориях Юго-Восточной Европы -вплоть до Константинополя и Проливов, если бы это было необходимо. Последнее, однако, не обсуждалось».
Вплоть до Константинополя и Проливов! Цари московские об этом могли только мечтать...
В ноябре 1940 года дружба со Сталиным уже не была для Гитлера вопросом жизни и смерти. Соответственно от истерического «любой ценой» в Берлине перешли к придирчивой калькуляции «прибылей и убытков», которые приносит им союз с Москвой.
Да, германскому руководству было о чем задуматься. Блестящий успех на полях боев во Франции сменился тяжелым и дорогостоящим поражением в небе над Англией. Вопреки всем расчетам и намерениям Германия медленно, но неуклонно втягивалась в изнурительную войну на истощение с коалицией двух мировых держав - Британской империи (40 млн кв. км с учетом колоний и «подмандатных территорий», то есть почти в два раза больше совсем не маленького СССР) и США. Сырьевые ресурсы противников были просто несопоставимы. Америка только на своей территории (без учета возможности экспорта из Мексики и Венесуэлы) добывала более 160 млн тонн нефти в год, а в Германии с учетом аннексированной Австрии и оккупированной Чехии добывалось менее 1 млн тонн. Получить сырье в объемах, необходимых для многолетней войны, Гитлер мог только в СССР, через СССР (транзит из Юго-Восточной Азии по Транссибу) и в странах, граничащих (или расположенных рядом) с СССР (нефть из Румынии и Венгрии, никель из Финляндии, железную руду из Швеции).
В такой ситуации у Сталина все еще оставались очень сильные позиции для нового раунда «великой дружбы». Фактически Москве предстояло определиться - с кем и против кого Советский Союз намерен завершить мировую войну. Можно было создать полноценный военный союз с Германией, совместными усилиями разгромить Англию «в небесах, на земле и на море» и после этого потребовать и получить львиную долю в колоссальном «британском наследстве». Или снова назвать Гитлера «преступным и грязным порождением империализма» и со словами «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами» нанести сокрушительный удар по тогда еще почти беззащитным (1 октября у границ СССР было сосредоточено не более 30 пехотных дивизий) восточным рубежам Третьего рейха.
Увы, для Больших Решений кремлевский диктатор оказался мелковат. Грандиозная сделка двух тиранов не состоялась. К счастью для человечества -и к горькой беде для своих подданных - в ноябре 1940 года Сталин отправил Молотова (номинального главу правительства СССР) в Берлин с целым ворохом претензий, мелочных обид, параноидальных подозрений. Вождь народов снова выразил намерение помародерствовать на севере и юго-востоке Европы, то есть именно в тех регионах, где находилось критически важное для германской экономики сырье (никель, железная руда, нефть). В собственноручно записанных Молотовым указаниях Сталина цели берлинской встречи были определены следующим образом:
«1. Цель поездки
а) Разузнать действительные намерения Германии и всех участников Пакта 3-х. перспективы присоединения других стран к Пакту 3-х; место СССР в этих планах в данный момент и в дальнейшем.
б) Подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в Европе, а также в Ближней и Средней Азии...
2. Исходя из того что советско-германское соглашение о частичном (в августе 39-го его так не называли. - М.С.) разграничении сфер интересов СССР и Германии событиями исчерпано (за исключением Финляндии), в переговорах добиваться, чтобы к сфере интересов СССР были отнесены:
а) Финляндия - на основе советско-германского соглашения 1939 г.,
в выполнении которого Германия должна устранить всякие трудности и неясности (вывод германских войск, прекращение всяких политических демонстраций в Финляндии и в Германии, направленных во вред интересам СССР).
б) Дунай, в части Морского Дуная, в соответствии с директивами т. Соболеву. Сказать также о нашем недовольстве тем, что Германия не консультировалась с СССР по вопросу о гарантиях и вводе войск в Румынию.
в) Болгария - главный вопрос переговоров - должна быть, по договоренности с Германией и Италией, отнесена к сфере интересов СССР на той же основе гарантий Болгарии со стороны СССР, как это сделано Германией и Италией
в отношении Румынии, с вводом советских войск в Болгарию.
г) Вопрос о Турции и ее судьбах не может быть решен без нашего участия, т. к. у нас есть серьезные интересы в Турции.
д) Вопрос о дальнейшей судьбе Румынии и Венгрии (подчеркнуто мной. - М.С.), как граничащих с СССР, нас очень интересует, и мы хотели бы, чтобы об этом с нами договорились.
е) Вопрос об Иране не может решаться без участия СССР, т. к. там у нас есть серьезные интересы. Без нужды об этом не говорить...»
Дальше шло еще четыре подпункта (ж, з, и, к) с менее значимыми вопросами, затем - несколько пунктов информационного плана.
Так за что же, за какие услуги Гитлер должен был уступать кремлевскому вымогателю Болгарию, учитывать «интересы» Сталина в Турции, Иране, Венгрии и Румынии? В пункте 13 было отмечено советское предложение о «компенсации» (хотя точнее было бы сказать - о порядке и условиях беззаконной конфискации) собственности германских подданных в Прибалтике: 25 % от стоимости экспроприированного имущества при выплате в один год или 50 % для тех, кто согласится ждать компенсации три года.
Пожалуй, единственным пунктом, в котором наблюдалась некоторая взаимность услуг, был пункт 10:
«10. Предложить сделать мирную акцию в виде открытой декларации 4-х держав (если выяснится благоприятный ход основных переговоров: Болгария, Турция и др.) на условиях сохранения Великобританской Империи (без подмандатных территорий) со всеми теми владениями, которыми Англия теперь владеет, и при условии невмешательства ее в дела Европы и немедленного ухода из Гибралтара и Египта, а также с обязательством немедленного возврата Германии прежних колоний и немедленного предоставления Индии прав доминиона».
Другими словами, в обмен на существенное расширение «сферы интересов» СССР в Юго-Восточной Европе («с вводом советских войск в Болгарию») Сталин обещал всего лишь подписать (совместно с руководителями нацистской Германии, фашистской Италии и милитаристской Японии) очередную бумагу с требованиями и угрозами в адрес Великобритании. Да, в августе 39-го с Гитлером можно было разговаривать на таком языке, в ноябре 1940 года - уже нет.
Реальный итог переговоров в Берлине оказался еще более безрезультатным, чем можно было бы предположить, судя по совершенно неадекватным инструкциям Сталина. Первая беседа Молотова с Гитлером, продолжавшаяся с учетом затрат времени на перевод 2,5 часа, состоялась 12 ноября. По большей части она состояла из пространного монолога Гитлера, в котором он уверял своего гостя в том, что Англия фактически уже разгромлена и приближается вожделенный момент дележа огромного «наследства» Британской империи. От Советского Союза Гитлер военной помощи не просил, обещал же в дальнейшем «взять его в долю» и подарить Индию с ее незамерзающими портами в океане.
У Адольфа Гитлера очень плохая репутация, и она им полностью заслужена. Означает ли это, что мы должны считать ложью ЛЮБОЕ его слово? Предложения германской стороны на переговорах ноября 1940 года выглядят вполне логичными с точки зрения их соответствия интересам Третьего рейха. Не было и не могло быть у Гитлера никакого интереса в том, чтобы до завершения войны на Западе обострять ситуацию на Востоке, а на основании практического опыта он уже понял, что даже за невмешательство Сталина придется чем-то платить. Золото в казне рейха давно уже закончилось, но в случае военного поражения Англии действительно остались бы бесхозными такие гигантские (и при этом богатейшие!) территории, которые немцы не смогли бы освоить и за сто лет (именно об этом Гитлер и говорил Молотову).
По крайней мере, сам товарищ Молотов в тот момент вовсе не расценил предложения Гитлера как обман и провокацию. Вечером 12 ноября он телеграфировал в Москву: «... Пока я стараюсь получить информацию и прощупать партнеров. Их ответы в разговоре не всегда ясны и требуют дальнейшего выяснения. Большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР о сферах влияния, налицо (подчеркнуто мной. - М.С.). Заметно также желание толкнуть нас на Турцию, от которой Риббентроп хочет только абсолютного нейтралитета.
О Финляндии пока отмалчиваются, но я заставлю их об этом заговорить...»
Последнее намерение нуждается в определенных пояснениях, и для того чтобы понять суть вопроса, превратившегося в яблоко раздора между Берлином и Москвой, необходимо отступить в изложении событий на несколько месяцев назад.
Во время Советско-финляндской войны (зима 1939/40 года) Германия, демонстрируя лояльность к своему новому восточному союзнику, заняла подчеркнуто просоветскую позицию. Уже на третий день войны из Берлина в дипломатические миссии Германии за рубежом была разослана циркулярная телеграмма: «В ваших беседах, касающихся финско-русского конфликта, пожалуйста, избегайте антирусского тона».
Дипломатические любезности были дополнены вполне конкретными делами: Германия не только не продавала в дни Зимней войны вооружение финнам, но и запретила его провоз через территорию Третьего рейха и даже задержала в порту Берген транспорты с оружием, закупленным Финляндией в третьих странах.
Вопрос о том, почему в марте 1940 года Сталин не добил истекающую кровью Финляндию, по-прежнему остается дискуссионным. На мой взгляд, наиболее реалистичной представляется следующая гипотеза: Сталин отступил, будучи крайне встревожен планами англо-французского блока по вооруженному вмешательству в советско-финляндский конфликт (посылкой экспедиционного корпуса в Финляндию и бомбардировками нефтепромыслов Баку с английских авиабаз на Среднем Востоке). Чемберлен и Даладье с великим удовольствием превратили бы войну против Германии в войну против СССР, и в Москве не могли этого не понимать.
Летом 1940 года ситуация радикально изменилась: Франция как самостоятельный субъект мировой политики просто исчезла, осажденная на своем острове Англия едва сдерживала натиск Германии, Черчилль, сменивший Чемберлена у руля Британской империи, искал союза с Москвой и в тот момент готов был закрыть глаза на любые действия Сталина.
Через три дня после того, как Париж был объявлен «открытым городом», советское правительство предъявило ультиматумы правительствам Литвы, Латвии и Эстонии с требованием открыть границы для ввода неограниченного контингента войск Красной Армии. За этим последовали ликвидация конституционных органов власти, издевательский фарс с «выборами» в условиях военной оккупации и в конечном итоге «воссоединение» трех стран Прибалтики с братской семьей советских народов.
Тогда же, летом 1940 года, резко - по многим направлениям и в разных формах, включая организацию кровавых уличных беспорядков, - усилилось политическое давление на Финляндию. Казалось, что еще немного, и Финляндия будет столь же «добровольно» принуждена к воссоединению с Карело-Финской ССР.
Маршал Маннергейм, насколько можно судить по его мемуарам, практически не сомневался в том, что Финляндия стояла на пороге гибели: «Финляндия уже осенью 1940 года могла снова стать жертвой нападения, отразить которое страна была бы не в состоянии... Так же, как и перед началом Зимней войны, опасно увеличилось число нарушений границы самолетами... Признания всех без исключения большевистских агентов, задержанных нами, свидетельствовали, что подготовка к войне против Финляндии шла полным ходом.»
18 августа немецкий подполковник Велтьенс в качестве специального представителя рейхсмаршала Геринга посетил Маннергейма и передал ему, что Германия благожелательно отнеслась бы к просьбе Финляндии о поставках немецкого вооружения, если в свою очередь сама Финляндия разрешит транспортировку через свою территорию немецких грузов военного назначения в Норвегию. Принципиальный положительный ответ был получен уже на следующий день, технические вопросы транзита были согласованы 12 сентября, а еще через 10 дней было подписано официальное соглашение. Сразу же после этого через территорию Финляндии на север Норвегии, в город Киркенес, был направлен артиллерийский зенитный дивизион вместе с подразделениями обеспечения, то есть дюжина зенитных орудий и несколько сот солдат и офицеров.
Не приходится спорить о том, что формально юридически транзит военных грузов и военнослужащих через территорию Финляндии означал наглое вмешательство Германии в «сферу влияния» СССР, зафиксированную в Секретном протоколе от 23 августа 1939 года. Разумеется, при наличии доброй воли и желания этот злосчастный дивизион можно было переправить в Киркенес и другим путем, а решение о его транспортировке через территорию Финляндии было политическим шагом, явно недружественным по отношению к Москве. Столь же бесспорно и другое: переброска через территорию Финляндии немецкого зенитного дивизиона не создавала угрозы безопасности для Советского Союза - ни на стратегическом (об этом вообще нелепо спорить), ни на тактическом уровне.
Внезапно обозначившийся интерес Германии к финским делам противоречил интересам СССР только в одном случае: если под этими «интересами» понимать намерение довести до победного конца начатую в декабре 1939 года агрессию против Финляндии.
Утром 13 ноября из Москвы в Берлин улетела ответная шифровка: «Для Молотова от Инстанции. Твое поведение в переговорах считаем правильным». Получив одобрение своих действий от Сталина, Молотов отправился на встречу с Гитлером, дабы заставить того «заговорить о Финляндии». И эта задача оказалась выполнена и даже перевыполнена - большая часть второй (и последней в истории) беседы Молотова с Гитлером оказалась посвящена не глобальным вопросам дележа Индийского океана, Черноморских проливов, Ирана и Гибралтара, а маленькой, но так сильно раздражающей Москву Финляндии.
Многочасовая беседа развивалась в стиле «диалога двух глухих». Со скрежетом заевшей грампластинки Молотов раз за разом повторял два тезиса: Финляндия входит в советскую «сферу интересов», а это значит, что СССР вправе безотлагательно приступить к «разрешению финской проблемы». Один из витков этой перебранки выглядел так:
«... Молотов продолжает, что в отношении Финляндии он считает, что выяснить этот вопрос является его первой обязанностью; для этого не требуется нового соглашения, а следует лишь придерживаться того, что было установлено, то есть что Финляндия должна быть областью советских интересов...
Гитлер заявляет, что точка зрения Германии на этот вопрос не изменилась, но он только не хочет войны в Балтийском море. Кроме того, Финляндия интересует Германию только как поставщик леса и никеля. Германия не может терпеть там сейчас войны, но считает, что это область интересов России. То же относится и к Румынии, откуда Германия получает нефть, там тоже война недопустима. Если мы перейдем к более важным вопросам, говорит Гитлер, то этот вопрос будет несущественным. Финляндия же не уйдет от Советского Союза. Затем Гитлер интересуется вопросом, имеет ли Советский Союз намерение вести войну в Финляндии? Он считает это существенным вопросом.
Молотов делает замечание, что не всегда слова соответствуют делам.
В интересах обеих стран, чтобы был мир в Балтийском море, и если вопрос о Финляндии будет решен в соответствии с прошлогодним соглашением, то все пойдет очень хорошо и нормально. Если же допустить оговорку об отложении этого вопроса до окончания войны, это будет означать нарушение или изменение прошлогоднего соглашения.
Гитлер утверждает, что это не будет нарушением договора, так как Германия лишь не хочет войны в Балтийском море. Если там будет война, то этим будут усложнены и затруднены отношения между Германией и Советским Союзом, а также затруднена дальнейшая большая совместная работа.
Молотов считает, что речь не идет о войне в Балтийском море, а о финском вопросе, который должен быть решен на основе прошлогоднего соглашения.
Гитлер делает замечание, что в этом соглашении было установлено, что Финляндия относится к сфере интересов России.
Молотов спрашивает: «В таком же положении, как, например, Эстония и Бесарабия?»
В немецком варианте протокольной записи (выше был процитирован советский вариант) этот момент зафиксирован так:
«Молотов ответил, что дело не в вопросе о войне на Балтике, а в разрешении финской проблемы в рамках соглашения прошлого года. Отвечая на вопрос фюрера, он заявил, что представляет себе урегулирование в тех же рамках, что и в Бессарабии и в соседних странах (соседи Финляндии - государства Прибалтики. - М. С.).»
Читать бесплатно другие книги:
