Магия Неведомого Басов Николай
– Меня зовут Оле-Лех, – сказал эльф, усаживаясь. – Я рыцарь малоизвестного тут, у вас в Шоме, Ордена, по сути, солдат и… – он чуть заметно усмехнулся, – путешественник.
Он внимательно посмотрел на профессора, у Сиверса сложилось странное впечатление, что этот вот вояка, без сомнения солдафон и, возможно, грубиян, знает о нем, именно о нем, профессоре университета, что-то такое, о чем даже он сам не имеет ни малейшего представления. Это было неприятно, а рыцарь продолжил:
– Я слышал о тебе, Сиверс, и знаю кое-что… Например, что ты богат по местным меркам, что у тебя завтра состоится какой-то важный доклад в университете и что ты, хоть и написал немало статей о морских путешествиях, никогда не покидал Шом. А ведь отсюда до побережья всего-то полсотни миль…
– Господин рыцарь Оле-Лех, если я правильно произношу это странное имя, ты наводил обо мне справки?
– Точно так, – признался орденец, – порасспросил тех, кто тебя знает.
– Зачем?
И вот тут затаенный смех ушел из глаз рыцаря, он стал серьезен, едва ли не трагичен, как будто то, о чем он знал, не доставляло ему никакой радости.
– Меня привело в Шом одно задание, дело, которое должно быть выполнено. – Только сейчас Сиверс заметил, что рыцарь говорил с чуть заметным акцентом, который проявлялся не в произношении слов, а лишь в интонациях, излишне певучих и беглых. – Сначала мы сделаем вот что, – отозвался рыцарь неожиданно и достал из внутреннего кармана камзола какой-то мешочек, смахивающий на кошель.
– О нет, – высказался Сиверс, – деньги меня мало интересуют, сэр рыцарь.
Посетитель озадаченно взглянул на него, еще большее удивление промелькнуло на лице темнокожего орка, который стоял, как изваяние, за спиной своего господина. А ведь мы с ними не справимся, подумал профессор, смешно думать, что их сумеют выставить из дома садовник и лакей, если они начнут на чем-либо настаивать.
– Это не деньги, профессор, это то, что должно подтвердить, что ты – тот, кто нам, собственно, нужен.
И он достал из большого мешочка еще три других, поменьше. Потеребил их, словно это было самое большое богатство на свете, и вытащил… Да, это был медальон, старый, местами даже какой-то обгрызенный, вероятно, там, где его изготавливали, не имели понятия о современных достижениях в ремесле чеканки по серебру.
– Что подтвердить?.. – удивился Сиверс. – Нет, амулеты разных там первобытных племен меня тоже не интересуют, рыцарь…
И внезапно замер, потому что… гм… посетитель спокойно, будто разговаривал не с ним, известным географом, а с каким-нибудь уличным попрошайкой, выставил вперед этот самый амулет и стал смотреть на вставленный в него камень. И что удивительно, камень этот, вопреки всем известным законам оптики, вдруг вспыхнул голубым бликом гораздо ярче, чем должен был, даже ярче алмазов или топазов, будто бы в нем находился источник света, чего быть, конечно, не могло в принципе. От этого блеска даже свет утра, льющий из окна, сделался ненужным, неинтересным и малозаметным. Теперь, Сиверс это чувствовал, хотелось смотреть только на этот вот медальончик, на эту, по сути, грошовую поделку… Или все же не грошовую?
– Это что такое? – спросил профессор внезапно осипшим голосом.
– А на что это похоже? – спросил посетитель, чуть усмехнувшись.
– Я читал в старых рукописях, что когда-то люди верили в магию и магические артефакты…
– Так и есть, профессор, – согласился Оле-Лех. – В этом медальоне больше магии, чем во всем вашем королевстве.
– У нас – торговая республика, рыцарь, – нахмурился в деланом гневе Сиверс. – Наше государство – это демократия честных и порядочных граждан, которые…
– Для тебя, профессор, это уже не имеет значения. – Рыцарь подумал и положил дурацкий амулет, который своими странными свойствами едва ли не испугал Сиверса, на стол. – По той причине, что я… – внезапно рыцарь опять стал очень серьезеным, – имею честь предложить тебе совершить путешествие. – Он даже откинулся на спинку креслица, в котором сидел. – Разумеется, все расходы я беру на себя. А также, – он снова чуть усмехнулся, – предоставляю средство передвижения для этого путешествия.
– Путешествие? – Глаза профессора округлились. – Зачем мне это?
– Чтобы отыскать… Нет, будет лучше, если ты узнаешь о цели и значении нашей экспедиции только тогда, когда мы пустимся в путь.
Тогда Сиверс поднялся во весь свой немаленький рост.
– И не подумаю, рыцарь! – заявил он, как ему показалось, громоподобным голосом. – И никакие тут расходы, как ты изволил выразиться, не имеют значения.
– Равно как я собираюсь предложить тебе весьма значительную сумму в качестве гонорара, – спокойно продолжил Оле-Лех, не спуская с Сиверса взгляда. – Полагаю, сумму можно будет обсудить прямо сейчас. Назови любую цифру, какую ты способен вообразить, и мы ее рассмотрим.
– Ты осмеливаешься предлагать мне деньги?
– Конечно. Тем более что деньги будут такие, что весь остаток жизни ты сможешь жить, как принц, и ни о чем больше не заботиться.
Сиверс возвел глаза к потолку, потом еще раз, для верности, осмотрел свой кабинет, карту на столе перед собой, книги и атласы на полке и даже шандалы со свечами, которые сейчас, понятно, не были зажжены.
– Прошу тебя заметить, что я служу в университете не для того, чтобы кормиться, я служу идее, собираю знания о мире, которые необходимы людям и останутся после меня.
– Не вылезая из кабинета, профессор? – В тоне посетителя прозвучало ехидство.
– Пусть так. В географии возможны гипотезы и теории, которые…
– Теории географии – это ерунда, Сиверс, – сказал Оле-Лех. – Для того чтобы что-то узнать о землях, которые ты наносишь на свои карты, нужно попросту поехать и посмотреть, как в действительности обстоят дела, вот и все. – Он чуть помолчал. – И я предлагаю тебе заняться этим. – Он улыбнулся. – Согласись, что твои доклады будут убедительнее, если о тебе пойдет слава отважного путешественника.
– Вот именно, рыцарь, доклад! – воскликнул географ. – Я должен завтра прочитать доклад, и это не подлежит никаким обсуждениям.
– Отправиться можно и после доклада… – как-то очень уж небрежно отозвался рыцарь, потом вдруг поднялся и посмотрел на карту, над которой Сиверс так долго работал. – Та-ак, поглядим… Нет, вот тут, если это северо-западные земли, неверно, мыс выдается куда западнее, а еще западнее проходит череда островов… Здесь земли протянулись сплошной линией, и этот залив, через который тянется эта вот голубая линия, на самом деле всего лишь озеро, пресноводное, кажется, потому-то оно и замерзает чуть раньше, чем вот эти воды… – Он снова уселся на свое креслице. – Видишь ли, профессор, мне тоже преподавали географию, только, судя по всему, точнее и достовернее.
– Достоверностью в твоих высказываниях, рыцарь, и не пахнет! В этих водах еще никто не бывал.
– Бывали, – по-прежнему рассеянно сказал Оле-Лех, – только не все сведения, как видно, дошли до вас… просвещенной профессуры Шомского университета. – Внезапно он оживился. – Кстати, мы, судя по всему, не покинем нашего континента, и путешествие, может быть, продлится недолго, всего-то пару-тройку месяцев, зато мы объедем, пожалуй, такие земли, о которых ты не имеешь ни малейшего представления.
– Я имею представление обо всех землях, какие известны человечеству, – холодно отозвался Сиверс. Он принял решение.
– Вот то-то и оно, что – человечеству, – непонятно, но от этого не менее обидно хмыкнул рыцарь. – А я предлагаю тебе узнать много другого нового и неожиданного для тебя.
– Прошу тебя, рыцарь, уйти и не мешать мне более, – сказал профессор Сиверс.
– А если так – ты сможешь назвать своим именем какой-нибудь пик среди гор, через которые мы будем переезжать? Или даже горную гряду назовешь именем Шомского университета, или залив какой-либо обозначишь на карте, как… Допустим, как залив имени вашего главного учредителя либо самого ректора Субареца?.. Такое предложение тебя может заинтересовать? Представь, как это будет смотреться, залив Субарец, открытый и описанный…
– Я уже высказал тебе, рыцарь, свое мнение, прошу уйти и не докучать мне.
– Господин, – подал вдруг голос темнокожий орк, – а чего мы с ним разговариваем? Дадим по башке, он и пикнуть не успеет, а потом завернем… хоть в этот вот гобелен, и удерем, нас и догонять никто не станет.
Профессор побелел, даже как-то сжался в своем кресле за столом, а рыцарь посмотрел на своего, судя по всему, слугу и твердо отозвался:
– Тальда, у тебя слишком… бандитские замашки. Не вмешивайся в то, чего не понимаешь.
– Как скажешь, сахиб, – отозвался орк и стал еще прямее, кажется собираясь еще что-то добавить.
– Все! – как ему показалось, заорал Сиверс, но на самом деле он кричал… шепотом, хотя как такое оказалось возможным, оставалось загадкой для всех присутствующих, и в первую очередь для самого профессора. – Уходите, иначе я зову слуг.
– Это тех-то мозгляков, что за дверью топчутся? – спросил темнокожий слуга без малейшего интереса. – Да я один…
– Тальда! – прикрикнул рыцарь.
– Слушаю, сахиб, просто жаль тратить слова на уговоры этого вот…
– Ты мне все портишь.
– Молчу, – вздохнул темнокожий… разбойник, лишь прикинувшийся порядочным слугой.
– Уходите, – снова прошептал профессор, – моя горничная уже наверняка пошла за городскими стражниками, и скоро они будут здесь. Они уже идут сюда, в этом можете быть уверены… А еще, пожалуй, я предлагаю вам обоим покинуть Шом, потому что все, что здесь произошло, будет изложено и стражникам, и моему руководству в университете. Тогда вас, вероятно, отловят и заставят…
– Пошли, Тальда, – со вздохом, пряча медальон в мешочек из замши, сказал рыцарь. – Как ни странно, географ, который должен путешествовать, чтобы хоть что-то понимать в своей науке, не собирается путешествовать. – Оле-Лех поднялся и пошел к двери из кабинета, не попрощавшись с Сиверсом, даже не глядя в его сторону. – Понимаешь, я-то полагал, что стоит ему только предложить…
Они вышли, слуги профессора за дверями, вооруженные кто чем, отшатнулись. Ни рыцарь Оле-Лех, ни Тальда не обратили на них ни малейшего внимания, стали спускаться по лестнице в прихожую. А господин профессор Сиверс прокричал им вслед с облегчением в голосе:
– Вот именно, рыцарь, я не из тех, кто… – Он даже попытался сделать неприличный жест, каким торговки на рынке, как он слышал, отсылают ненавистного покупателя, который пытался надуть их фальшивой монетой. – Пришел с дешевым амулетиком, и давай пускайся с ним в путь, даже не зная куда и зачем?.. Не на того напал, рыцарь! – Он еще раз посмотрел на карту перед собой. И заметил, что руки у него дрожат. – К тому же, зачем? – прошептал он, уже для себя, а не для этих разбойников. – Ты не можешь быть прав, рыцарь, не можешь.
5
Дверь зала собраний распахнулась, будто бы от негромкого взрыва. Одна из створок с тугим деревянным звуком стукнулась об стену, словно не слишком благозвучный гонг. Из проема тут же стали выкатываться волны студентов, их было много, не два-три десятка тех, кто учился на факультете Природных наук, но с остальных трех факультетов. А значит, их было более сотни – горластых, веселых, радующихся тому, что одного из малопопулярных преподавателей задавили. Даненько в стенах почтенного университета не случалось такого скандала, и вот теперь… Почему бы этому не порадоваться со всей отпущенной богами здоровой, молодой силой и бесшабашностью?!
Оле-Лех вышел чуть раньше, и даже не вышел, а выскользнул за дверь, когда разгром, который докладу Сиверса устраивал декан Гарв, еще не набрал самые возвышенные тона, при которых, клянясь верностью науке, декан перешел к почти откровенным оскорблениям профессора. Для этого посещения и осмотра университета рыцарь переоделся в соответствии со своим новым пониманием смертных из Нижнего мира, которое у него появилось после укуса метаморфа. Он догадался, что это может быть весьма важно. Он даже подумывал, что отказ Сиверса отправиться с ним в путешествие был во многом спровоцирован кинжалами, больше смахивающими на короткие, так называемые городские, мечи, которые висели у него с Тальдой на поясах во время вчерашнего посещения. Они слишком откровенно подсказывали, что путешествие может быть опасным, и даже смертельно опасным.
А потому сейчас он был в обычном для этого города строгом серо-синем кафтане, в довольно смешных, с его точки зрения, кюлотах и башмаках с позолоченными пряжками. Вместо кинжала он подвесил к поясу лишь небольшой мешочек, в каких местные книгочеи обычно таскали бумаги и писчие принадлежности. Вот только вместо чернильницы и футлярчика с очиненными перьями сейчас в нем было золото, и мало кто догадывался, что этим набитым металлом мешочком рыцарь мог бы, при необходимости, драться ненамного хуже, чем настоящим оружием. Все-таки совсем не вооружиться он не мог, этого Оле-Лех неспособен был себе представить, это было ему чуждо, он бы скорее согласился ходить по городу в одних чулках без башмаков.
За студенческой толпой почти правильным шествием, с соблюдением всех нюансов негласного протокола, вышли почтенные доны-учредители университета. Те самые, которые любят выпячивать себя, хотя давным-давно уже ничего в университетских делах не понимают, если вообще когда-то понимали, хотя бы когда сами были студентами. За ними чуть менее торжественно вышли профессора, они тоже посмеивались, в зависимости от возраста, конечно, но немало было и таких, кто этот свой статус и возраст забыли – все же приятно было, когда твоего коллегу так-то вот распекает оппонент, чуть не до полного изничтожения, после чего остается только искать другой университет, другое заведение, где можно было хотя бы формально остаться в профессии и статусе. Кажется, именно это и обсуждал один из них, молодой, но с пушистыми усами и румянцем во всю щеку верзила, почти на весь коридор, так что и студенты услышали, приговаривая сквозь смех:
– Да после такого… и не во всякую деревенскую школу возьмут, не то что в приличное учебное заведение!
Другой из них, вышагивая тощими, кривыми ногами рядом, потряхивая чрезмерной, на взгляд Оле-Леха, бородой, козлиным шепотком, который тоже слышали все, кто тут оказался, спросил:
– И как это Гарв решился на такую… критику? Коллеги, назовем это критикой, разумеется подразумевая иные общеупотребимые и более подходящие термины.
Глядя им в спины, Оле-Лех остался у стены. Он понимал, что очень быстро, со всеми вместе он не уйдет. Он будет ждать, пока все, кто стал свидетелем провала Сиверса, его унижений и явного, даже по академическим меркам, поражения, отправятся кто куда. Хотя и на это надежда была слабой.
Коридор на пару минут опустел, затем из дальнего и темного его конца вышел Тальда. Он был чем-то недоволен, но Оле-Лех знал, что своего недовольства верный оруженосец не выскажет. Темнокожий орк, сильный, как и положено солдату, выделяющийся среди всей этой публики повадкой и ростом, подошел к рыцарю:
– Господин, студенты согласились поддержать нас, и сумма в сорок грив их вполне устроила.
– Они не отправятся пропивать их в какой-нибудь кабак?
– Если и отправятся, глава студенческого союза, некто… – Тальда задумался, потом махнул рукой. – А-а, забыл, неважно, впрочем, он мне торжественно поклялся какой-то святой Меканикой и волшебной Рудознатью, что они не оставят его в покое до самой полночи. Даже если он спрячется в своем доме, они обещали устроить гвалт под его окнами, чтобы он слышал.
Оле-Лех чуть улыбнулся, студенческий юмор бывал грубоват, но сейчас это было ему на руку. Организовать заговор с теми монетами, которые имелись в карете, запряженной четверкой страшноватых черных коней, оказалось нетрудно. Раньше рыцарь никогда не прибегал к таким методам, он и не подозревал за собой таких способностей, но сейчас, когда ему неожиданно стали открываться потаенные желания и чаяния самых разных людей, он стал понимать, как следует добиваться своей цели, не применяя силу, но оттого не менее успешно.
Вот и сейчас он спросил, небрежно, будто бы знал ответ. А может, и впрямь знал еще до того, как задал вопрос.
– Тальда, что тебя беспокоит?
Тальда наклонился поближе к уху рыцаря, потому что в коридоре было все-таки чрезмерно гулко, и спросил шепотом:
– Господин, я все же не понимаю… Не проще ли, а заодно и дешевле, было бы поджечь, допустим, его дом? Зачем столько хлопот, все эти встречи с людьми, которых мы не знаем, которые могут подвести при исполнении твоего плана?
– Потеря дома, как ты советуешь, заставила бы его еще сильнее привязаться к этому городу. Потому что ему пришлось бы заново дом отстраивать, заняться денежными делами… Кроме того, если ты сжег его дом, он бы возбуждал жалость, а следовательно, ему бы не отказали в его профессорском месте. А так, как делаем мы, ему ничего не останется, кроме как…
Договорить он не успел, потому что из раскрытой двери в коридор выступили ректор Субарец с деканом Гарвом. Оба выглядели совершенно по-разному. Ректор был краснолицым, с красными же глазками, выдающими давнее пристрастие почтенного ученого к крепким горячительным напиткам. А декан, напротив, был бледен до такой степени, что с цветом его щек мог поспорить только мел. И шли они по-разному, ректор выступал грузно и веско, будто повторял про себя научные теоремы, а декан семенил и подпрыгивал, словно пытался скрыть хромоту на обе ноги разом. Они подошли к рыцарю, который смотрел на них, старательно спрятав усмешку.
– Приветствую, – коротко, на местный университетский манер, поздоровался декан Гарв. – Мы со своей стороны соблюдаем договор, почтенный путешественник.
– Даже чересчур рьяно, – отозвался ректор хорошо поставленным басом, которым в бытность преподавателем заглушал любой гам студенческих аудиторий. – Я и не знал, почтенный декан, что ты умеешь использовать такие выражения, которые применил в своем содокладе профессору Сиверсу. Они, должен тебе заметить, более соответствуют какому-нибудь сквернослову-шкиперу во время шторма, чем научному оппоненту в наших стенах… – Разглагольствовать ректор умел лучше всего и слушал себя с неизменным удовольствем.
– Перейдем, однако, к делу, – заметил рыцарь.
– Да, – тут же согласился декан. Ректор чуть кисло взглянул на него, но тоже согласно кивнул. Декан предложил: – Может быть, пройдем в кабинет, где можно… завершить наш маленький договор без помех?
И в этот момент из зала наконец-то вышел Сиверс. С ним было еще двое каких-то очень профессорских по виду друзей. Они явно утешали провалившегося докладчика, один из них даже тащил свернутую рулончиком карту, ту самую, которую рыцарь видел разложенной на столе географа и которую он назвал неверной. Но сам Сиверс своих спутников не слушал, он шагал с бледным лицом, будто мученик веры на костер. Губы его были сжаты, на скулах вздулись желваки, даже кулаки его, слабые и ухоженные кулаки человека, который никогда не поднимал ничего тяжелее ложки с супом, сжимались, как если бы он собирался драться.
Вся троица прошагала мимо, причем Сиверс заметно отшатнулся от ректора с деканом. А может, подумал Оле-Лех, и от меня он так шарахнулся, в ненависти, в едва подавляемой ярости, с желанием сделать что-то такое… о чем он еще не думал как следует, чего не понимал пока, но что непременно придумает, особенно если ему чуть-чуть это решение подсказать.
Подождав, пока эта троица удалится на достаточное расстояние, ректор снова обратился к Оле-Леху:
– Почтенный путешественник, как было заявлено в докладе декана, назначено расследование всех выводов, предложенных научному совету университета профессором Сиверсом. Если они будут найдены несоответствующими высоким требованиям науки, он будет отстранен от должности, и мы…
– По сути, мы его уволили, как ты и предложил, – быстро договорил за ректора декан Гарв.
– Разумеется, это было сделано в рамках научной честности и поиска безупречной истины, коих мы взыскуем по своим должностям и служению…
– Ему ничего не остается, кроме как доказать свою теорию, как он это назвал, чем-то более весомым, чем самодельной картой каких-то там северных диких мореходов, – снова вмешался декан.
Оле-Лех посмотрел на Тальду, тот все понял, чуть опустил глаза и тут же пошел следом за Сиверсом с его двумя утешителями. Ректор проводил их задумчивым взглядом, а потом спросил вдруг очень коротко:
– Деньги у тебя с собой, сэр рыцарь?
Оле-Лех потянулся к мешочку на поясе, но декан был более разумен, а потому высказался резковато:
– Нет, не здесь. Мы все же в университете, рыцарь, где все обо всем знают и все замечают, и это будет слишком… заметно. Уже завтра о нашей интриге станет известно последней студенческой прачке, если не всему городу. Нам следует пройти в кабинет почтеннейшего ректора.
– А заодно мы сможем и по стаканчику пропустить, чтобы отметить такую жаркую дискуссию, которой стали недавно свидетелями, – заговорил ректор по дороге, и теперь его никто не прерывал, потому что все было решено.
Вот и пришлось Оле-Леху отправиться с обоими почтенными учеными и преподавателями в кабинет ректора Субареца, где он, уже не опасаясь студенческих прачек, выложил на ректорский стол, на редкость обширный, из черного южного дуба и светлой северной березы, мешочек с золотыми. Ректор тут же, не считая, убрал деньги куда-то в ящик этого необъятного стола, причем с замками он возился так долго, что Оле-Лех понял: простому воришке делать с этим столом нечего, он поддастся взлому не легче иного ящика с казной, сделанного из лучшей стали.
Пить с ректором и деканом, которые были счастливы, по-настоящему счастливы тем, что пополнили кассу университета таким простым и бесхлопотным образом, он все же не стал. Ректор уже утомлял его, да и декану Гарву становилось неприятно его видеть как живое напоминание того, что он расправился с коллегой всего лишь за презренные деньги, хотя бы и за значительные деньги, которые позволят ему и ректору получать причитающееся жалованье в течение последующего полугода.
Поэтому рыцарь откланялся и вышел от университетских начальничков, взмахнув руками, словно стряхивал воду, как после значительной мускульной нагрузки. В архитектуре университетских коридоров и переходов, кажущихся бесконечными, он не очень хорошо разбирался, лишь чувствовал направление, куда следует идти, и потому немного заблудился, но все же вышел во внутренний дворик, из которого арочные ворота с какими-то грустными барельефами вывели его на улицу. Тут рыцаря неожиданно поймал какой-то студиозус, который смотрел все время почему-то на левый локоть Оле-Леха, и скороговоркой доложил:
– Этот твой… негр, сэр, передал, чтоб ты шел за мной. Они в кабачке «У трех сестер» засели, я провожу тебя, а потом и наши подтянутся, как договорено.
Он что-то еще говорил, но рыцарь уже не слушал, просто шагал за пареньком, удивляясь тому, как все здешние, даже такие вот недоросли, хорошо, хотя и немного грязновато, одеты, как они небрежно ходят и говорят, словно их никогда никто не воспитывал по-настоящему, как и положено – на плацу, в тренировочном зале, на ристалище, в духе подлинной дисциплины. Пожалуй, из таких вот ребят настоящих солдат получить уже невозможно, они слишком привыкли к свободе и разгильдяйству, необязательности и безответственности. Таким и оружие давать в руки бесполезно, они не поймут, какую это накладывает ответственность.
В кабачок они тем не менее пришли, и действительно, на вывеске были изображены три какие-то длинноволосые фурии, причем их улыбки, тщательно изображенные неведомым художником, больше походили на оскал. Юноша объяснил:
– Я туда пока не войду, сэр, мне приказано подождать наших, чтобы… Ну как твой негр просил, чтобы мы гомонили и продолжали смеяться, да?
Все-таки очень толково с этими ребятами поговорил Тальда, решил Оле-Лех. В кабачке было почти пусто, и были на столах скатерти – удивительнейшая штука, если вдуматься, ведь их нужно было стирать едва не за каждым посетителем, чтобы они не выглядели совсем уж неопрятно. В углу сидели три какие-то дылды с младенческими лицами, за другим столом хлопотала девица в почти белом фартучке, кокетливо обтягивающем ее бедра, но во втором зальчике, под окошком с улицы, сидела вся троица профессоров. Сиверс прятался в углу, ему и выбраться было невозможно, не подняв с лавки одного из своих друзей.
А наискось от них расселся Тальда, с видом бездумного гуляки подливающего себе в роговой стаканчик красное вино из темно-синего глиняного кувшина. Перед ним лежала доска с нарезанным хлебом, а сбоку была вверх донышком перевернута еще одна роговая кружечка. Оле-Лех прошел, уселся перед вторым стаканом, перевернул, налил и выпил с удовольствием. Вино было кислым и резким, северным, едва ли не обжигающим. Но послевкусие возникало приятное, словно бы язык и небо начинали дышать.
– Докладывай, – потребовал рыцарь.
– Все идет, как положено, сахиб. Студиозусы вот-вот подойдут, продолжат громогласно говорить о том, как наш Сиверс опозорился, и хохотать будут до упаду. А эти, – Тальда кивнул в сторону друзей географа, – сейчас должны уговаривать его куда-нибудь на время уехать, чтобы все улеглось, значит.
– Как они пьют?
– Да не то чтобы очень, сэр. Сиверс всего-то пару стаканчиков пригубил, его утешители, – орк хохотнул, показав на миг крупные, желтоватые зубы, – пьют больше, но подливают ему слишком заметно. А в остальном – как ты приказал.
– Хотелось бы, чтобы он не ушел, – пробурчал Оле-Лех.
– Ну и что, если уйдет? Мы за ним отправимся, ведь ты хотел, чтобы его в покое не оставляли.
– И было бы совсем неплохо, если б он напился, – добавил рыцарь.
Служанка, все время пытаясь убрать черную свою прядку с щеки, странно дуя кривовато вытянутыми губами, принесла несколько тарелок, причем некоторые были по-жонглерски поставлены на локти. В них было мясо в густой подливе, крепко заправленное зеленью, еще она принесла глиняную расписную доску с тонкими ломтиками сыра. На этой же доске имелись две большие двузубые вилки, несомненный признак цивилизации, правившей в Шоме свое торжество. Чуть качнув бедрами и все же убрав непокорную прядь пальцами, она произнесла неожиданно густым девчоночьим баском:
– Если господам еще че понадобится, так я тута, только кричите громче, а то у нас на сковородках на кухне шкварчит очень.
Оле-Лех проводил ее взглядом, в котором появилось очень необычное для него выражение. Тальда заметил это и нахмурился, поглядывая, как юбка девчонки покачивается под завязкой ее дурацкого фартучка.
– Наши-то, поди, лучше школены, – сказал оруженосец, макая хлеб в подливу.
Рыцарь тоже попробовал есть, подлива и мясо оказались вкусными и нежными, лишь сильно наперченными. Такое мясо можно было залить только вином, немалым количеством вина.
Оле-Лех ел и с удивлением прислушивался к себе. Все было странно в этом северном городе, и люди, по всем меркам, даже самые неглупые и образованные из них, были в общем-то вульгарны. Но что удивительно, эта их вульгарность, излишняя свобода в отношениях, по мнению Тальды, и даже их некая внутренняя живописность, которую оруженосец пока не замечал, начинали нравиться рыцарю. Он бы мог примириться с этим, мог бы тут жить, для пробы – некоторое время, но не исключено, что и вовсе захотел бы в старости здесь поселиться.
Вино теперь было в самый раз к мясу, они дополняли друг друга, как меч и кинжал, как море и прибой, как солнце и тени на траве. Одно не могло существовать без другого… Оле-Лех даже не заметил, как захмелел, все же следовало вино разбавлять, подумал он запоздало, ему еще предстоял важный разговор с Сиверсом, как он запланировал.
Шум в кабачке стал чрезмерным, это ввалилась компания студентов, краем глаза Оле-Лех заметил, что Сиверс дрогнул, даже попытался подняться, возможно, чтобы уйти, но один из его друзей настоятельно положил ему руку на плечо и заставил сесть. Сыр после мяса под местным соусом показался восхитительным. И Тальда, молодец, догадался, не стал кричать, чтобы не привлекать внимания, а сходил на кухню, и через пару минут все та же служанка с прядью через щечку принесла уже другого, легкого, шипучего вина, от которого голова окончательно могла поплыть.
– Будем надеяться, что Сиверсу подливают еще чаще, – заметил рыцарь.
– И голова у него, поди, не такая крепкая, как у нас, – добавил Тальда.
Вот в этом уже Оле-Лех был не вполне уверен, но все же присмотрелся к географу. Тот раскраснелся, движения у него стали не такими точными, как вначале, и на лице проступила тоска, прежде незаметная. Кажется, момент наступил.
– Ты закажи еще чего-нибудь, – приказал рыцарь слуге и поднялся.
– У них есть пирожки какие-то сладкие, – легко согласился Тальда. – Служанка сказала, если с крепким порто, то – самое оно получится.
Когда он подсел, не выпуская своего стаканчика, к столу профессоров, оба друга Сиверса сообразили, поднялись и куда-то ушли, очень тихо переговариваясь. Оле-Лех присмотрелся к географу, тот был не столько пьян от вина, сколько ослабел от всего пережитого за день. Но как бы ни было ему тоскливо, этот взгляд он почувствовал, поднял голову.
– Это ведь ты все подстроил, рыцарь? – спросил он, не удержался и рыгнул.
– Какая теперь разница, профессор? – отозвался Оле-Лех. – Теперь тебе все равно хорошо бы уехать. Пусть на время, пусть на пару месяцев, не больше, но… этого для всех будет достаточно, и для тебя тоже – достаточно.
– А я-то думал, они меня ценят, – сказал Сиверс.
– Они делают то, что им подсказывает их научная честность.
– Ха, научная честность! – Казалось, во рту географа поселился целый улей пчел, и он только отплеваться от них не мог. – Да если бы у них были мозги вместо киселя… Они бы поняли! А так, как вышло, они доказали только, что они – продажные сутенеры, а не профессура.
Кажется, это было самое сильное ругательство, какое когда-либо почтенный профессор произносил. Он, похоже, даже сам удивился.
– Ну ты даешь, – усмехнулся Оле-Лех. Он положил свою ладонь на руку Сиверсу, ощутив мельком, что та почему-то дрожит или пульсирует от горя. – Профессор, у нас отличная карета и превосходные лошади. И мы действительно увидим земли, какие ты никогда без нас не увидишь. Ты сможешь потом об этом всю жизнь писать статьи или затеешь монографию, и никто не посмеет тебя упрекнуть, что свои теории ты высмотрел из окна кабинета.
– Да, а что еще? Может, они меня снова попросят вернуться в университет?.. – Он нахмурился так, что у него и глаз стало не видно под опущенными бровями. – А я не пойду, слышишь ты? – Он попробовал отчеканить, но у него все равно вышло невнятно: – Не-пой-ду! Вот буду сиднем сидеть, а к ним…
– Я уже обещал тебе, помимо всяческих прочих выплат, что достану тебе подлинную, настоящую карту тех берегов, которые ты сейчас составил неверно, – мягко отозвался Оле-Лех.
И даже сам удивился своей мягкости, возможно, неплохое вино было тому причиной, а может быть, и еще что-то.
– Так мы что же, на северо-запад пойдем? – Глаза у Сиверса округлились.
– Нет, так далеко мы забираться не станем, где-нибудь поближе покружим. Но карту ты все равно получишь.
Сиверс с силой потер лоб и нос, он пробовал протрезветь, но по-настоящему это ему не удалось.
– И ты берешь все расходы на себя? – спросил он. Но тут же спросил о более для себя важном: – И берешься охранять меня во время путешествия?
– И оплачу, и берусь охранять, даже ценой собственной жизни, – усмехнулся Оле-Лех. – А еще, как было сказано, ты получишь карту. И в конце концов ты вернешься героем.
– А что я им-то скажу – где я раздобыл эту карту?
– Объяснять тебе не придется, пусть они строят догадки, ты только предоставишь ее, а потом, когда все окрестные мореплаватели убедятся в ее верности и начнут покупать ее, твое имя зазвучит по всем портам и картографическим мастерским.
– Ха!.. – Он еще пытался спорить, но тут же вспомнил еще об одном условии. – А если мы найдем какое-нибудь неизвестное озеро по дороге или горный кряж?
– Ты дашь ему свое имя, и тогда вовек никто не усомнится в твоем значении… для науки.
Сиверс пьяненько улыбнулся:
– Хорошо, где я должен поставить подпись своей кровью?
– Ничего подписывать не нужно, – легко сказал рыцарь. – И уж тем более – кровью, я не демон преисподней, а тот, кто дает тебе шанс, который у людей твоего склада бывает лишь раз в жизни. – Оле-Лех достал мешочек с заранее приготовленным медальоном, в который был вставлен голубой камень.
Профессор все же уставился на этот медальон, когда тот блеснул на мозолистой ладони рыцаря. Камень горел так, что блики заиграли на сводчатом потолке кабачка под названием «У трех сестер». И словно бы сам воздух вокруг стал холодным, колючим, густым, как только зимой бывает.
– Приложи это к груди, под рубашку.
Профессор все же не спешил взять медальон в руки.
– Какой-то он… А это не больно? – по-детски спросил он.
– Не знаю, что ты почувствуешь.
Сиверс словно бы даже стал меньше ростом.
– Это что-то вроде присяги, которую вы, солдаты, даете своему сюзерену?
– Клятву верности и чести дают не только солдаты, но и некоторые ученые.
– Только врачи, насколько я знаю… Нет, не уверен…
– Подумай о том, какая жизнь теперь тебя ждет там. – Рыцарь кивнул на окно, за которым шумели улицы Шома.
И как бы в подтверждение этому жесту, за длинным столом в другой части кабачка, где сидели студенты, грянул такой взрыв издевательского хохота, что, казалось, даже вино в кружках чуть не расплескалось. И чей-то молодой петушиный дискант пробился через голубоватое сияние камня:
– А еще, он говорит, такими мнениями вымощена дорога глупости…
Сиверс сел прямее, посмотрел в проход, который вел к зальчику, откуда доносились эти звуки, взял подрагивающими пальцами медальон, отчего-то зажмурился и сунул его себе под чуть расстегнутую рубаху, но получилось – почти к горлу.
И вдруг синий огонь в камне ярко вспыхнул и разом угас. Оле-Лех ожидал многого, но того, что этот кусочек неодушевленного металла с голубым камешком вдруг начнет истаивать, а потом и вовсе растворится, словно бы соль в стакане воды, под шеей профессора, даже не мог помыслить. Но так и получилось, а Сиверс открыл глаза, в которых появился какой-то другой, чем ранее, уже не пьяненький блеск, и с удивлением признался:
– Он что-то со мной делает… Это магия?
– Зато наилучшего сорта, профессор, смею заметить, – улыбнулся рыцарь Бело-Черного Ордена Берты, сэр Оле-Лех по прозвищу Покров.
А вот что он при этом сказал про себя, осталось для Сиверса тайной. А подумал он вот что – не такой уж ты, проф, дуралей, каким показался мне сначала. Но разве такое выскажешь?
Часть IV
СУХРОМ ПЕРЕИМ
КРАСНАЯ ТЕНЬ ОДИНОЧЕСТВА
1
Летучий корабль шел по небу на редкость свободно, тихо, плавно и, пожалуй, мирно, чего Сухром при первом взгляде на него и предположить не мог. Казалось, если положить легчайшее перо на палубу, то и тогда никакой ветерок не сдул бы его. Возможно, ветры были, даже скорее всего были, но «Раскат» им подчинялся, покорялся и следовал со всей массой перемещающегося воздуха, вот и получалось, что относительная скорость ветра почти не давила на тех, кто находился на его борту. А потому и ветер не чувствовался, как не было и неудобств, связанных с качкой.
К тому же крылья корабля, как заметил Сухром, работали очень редко, возможно, потому, что были не слишком нужны настолько опытному судоводителю, как капитан Виль, а может, просто команда корабля была совсем невелика – всего-то шесть тархов и два странных существа, составлявших, как рыцарь понял, послушав их выговор, бескрылую помесь все тех же птицоидов и людей, обитавших где-то в северо-восточных землях континента. Они оказались сильны, выносливы, и именно им доставалась главная работа на рычагах, запускающих сложную систему передач, позволяющую крыльям корабля делать махи в самых неожиданных направлениях и по удивительным со стороны траекториям.
Пятеро птицеподобных матросов капитана Виля держались особняком от своих двух более сильных восточных товарищей, но, как заметил Сухром, подначивали их, иногда даже задирали. Сам Сухром не очень-то понимал их разговоры, да и капитан Виль с помощником, шестым своим подчиненным птицоидом, шкипером Луадом, стоило кому-то из подчиненных разговориться, тут же требовал тишины. Зачем это было нужно, помимо соблюдения каких-то неведомых рыцарю неписаных правил дисциплины на борту корабля, догадаться не удавалось. Возможно, тишина требовалась, например, для правильного соблюдения магической подъемной силы или чтобы внимательнее наблюдать за ветрами, которые помогали «Раскату» выдерживать направление.
Как правило, за странного вида румпелем корабля стоял либо сам капитан, либо шкипер, и почти обязательно два тарха несли вахту, один на самом носу корабля, а второму выпадала доля носиться чуть не по всему необъятному баллону над кораблем, чтобы что-то латать, подтягивать какие-то тросики или исполнять другие, весьма непростые обязанности воздушного матроса.
Через три или четыре дня Сухром решил, что он понял, как они продвигались вперед. Капитан Виль или шпикер Луад поднимали корабль повыше, иногда даже выше облаков, благо что над равниной, над которой они летели, облака ходили невысоко, и затем разгонял корабль, скатывая его, будто санки с горы, используя таинственную силу тяжести и попутный ветер, конечно. То есть управлять такой машиной, какой был «Раскат», оказывалось намного сложнее, чем просто вести морской корабль среди ветров, течений и предательских мелей. Учиться этому искусству, вероятно, приходилось долгие годы, исполненные труда, и уж если птицоидам настоящее мастерство не удавалось постигнуть во всей полноте, то всем бескрылым расам это и вовсе оказывалось не по мере их способностей.
В общем, лететь Сухрому нравилось, даже Датыр, с опаской относившийся сначала к тому, что им придется довериться такому на вид малонадежному средству передвижения, как «Раскат», успокоился и уже не ходил по палубе с таким видом, словно она могла в любой миг под ним провалиться. Единственное, что их угнетало, – компактность, с какой корабль был выстроен.
Сначала, когда капитан Виль привел их в каюту, которую выделил им, со словами о том, что здесь обычно располагается сама Госпожа, если использует корабль для своих целей, рыцарь ему не поверил. Он решил, что они попали в какой-то на редкость тесный и неудобный коридор, чуть больше обычного шкафа, а не в каюту. Но это оказалось именно то место, где им предполагалось обоим жить в течение путешествия.
– Как же я тут размещусь? – гневно удивлялся рыцарь, когда осознал, что это никакой не коридор, а жилое помещение. – Тут же даже разогнуться в рост невозможно, а ведь Госпожа еще выше меня.
– Она обычно располагается здесь, господин, – отозвался капитан. – И часто со своей служанкой, а то бывает, что и с добрым господином Торлом, ее главным советником, ежели она берет его с собой.
– Они тут втроем размещаются? – уже по-настоящему изумился Сухром. – И даже спят с господином Торлом в этом… помещении?
– Нет, спать доброго господина Торла отсылают в мою каюту, но это очень неудобно, потому что мне там приходится работать… Знаете ли, сидеть над картами, читать лоции, прокладывать курсы и вести бортовой журнал, да многое, в общем, приходится делать. Но служанку свою Госпожа оставляет здесь, при себе, так что и тебе, господин рыцарь, не может быть тут слишком уж… – капитан задумался на миг, – совсем уж невместно.
Сухром выпрямился, стукнулся макушкой о палубу над собой, чуть присел и все же, исполненный достоинства и, как ему казалось, праведного негодования, спросил, возвысив голос:
– Ты вообще знаешь, что мы должны будем подобрать еще трех как минимум прочих смертных, чтобы… Ну о том, куда ты их должен будешь доставить, тебе знать не положено. Но это будут, возможно, очень большие существа.
– Не знаю, что и ответить, господин рыцарь, – капитан вполне по-свойски, едва ли не с оскорбительным намеком, с точки зрения Сухрома, почесал затылок, – но, когда они появятся, мы решим эту задачку.
И все, на том разговоры о «вместности» их помещения были закончены. Пришлось смириться, хотя находиться так близко и тесно со своим слугой, пусть это и Датыр, которого Сухром знал столько же, сколько помнил себя, было непросто. Иногда они сталкивались, и тут уж было не до выговоров о том, как полагается вести себя слуге со своим господином, потому что старому оруженосцу действительно некуда было деваться.
Как бы там ни было, но они прижились вдвоем в похожей на шкафчик каютке, хотя иногда, вставая по нужде среди ночи со своей не слишком широкой кровати, Сухром вынужден был наступать на спящего на полу на стеганой кошме Датыра.
Но если с бытовыми удобствами было сложно, то смотреть на землю, проплывающую снизу, оказалось и приятно, и даже полезно, как заметил Сухром через пару дней. Обычно он располагался на палубе перед возвышением в две ступени, на котором безраздельно господствовал тот, кто в этот момент управлял кораблем. Иногда рыцарь просто стоял, придерживаясь за многочисленные ванты, уходящие к баллону над ними, а иногда и садился, подстелив кошму Датыра. И смотрел вниз, причем ограждение палубы было настолько низким, к тому же сделанным из реденьких и даже хлипких на вид стоечек, что видно было все, что рыцарю хотелось рассмотреть.
Лишь два или три раза он спустился в трюм корабля, где среди каких-то тюков и ящичков, сделанных из тоненьких досок, в днище был вделан настоящий световой люк, забранный стеклом. Оно было настолько прозрачно, что почти не мешало смотреть и ничуть не искажало проносящиеся под днищем корабля виды. Поразмыслив, Сухром решил, что это было не столько дорого, сколько по-настоящему необходимо, для того, например, чтобы, как было над Слободой, точно выбросить трап и поднять кого-нибудь на борт.
Но в трюме из-за загроможденности было еще меньше места, чем в его с Датыром каютке, к тому же люк был невелик, только-только под размеры тарха, и потому-то рыцарь предпочитал любоваться полетом и землей, расстилающейся внизу, с палубы.
Земля действительно была с высоты забавным, даже увлекательным зрелищем. Рыцарь со своим превосходным зрением с удовольствием рассматривал ее, почти не замечая времени, случалось, что и про обед забывал, пока Датыр не приносил ему мисочку с каким-то варевом или блюда из риса, в которых тархи тоже оказались мастерами. К тому же забывчивость по поводу еды оказалась кстати, потому что кормили на «Раскате» довольно скудно, и для Сухрома, привыкшего к обильным и изысканным блюдам, это было еще одним малоприятным сюрпризом, с которым тем не менее пришлось смириться.
Равнина под ними была все же странной, иногда она отливала всеми цветами радуги, причем краски оказывались горячее, насыщеннее, чем бывали, как Сухром это отлично помнил, в Верхнем мире. Даже поля казались разноцветно-зелеными, и очень необычно было видеть с высоты, какими разнообразными бывают эти самые оттенки зелени. Тем более что они делились на какие-то квадратики или неправильные четырехугольники, причем один дополнял другой иногда по столь правильным и четким линиям, что оставалось удивляться труду смертных, затраченному на это.
Попадались деревеньки, причем стояли они, как правило, на небольших возвышенностях, которые почему-то почти всегда возникали у небольших рек, похожих с высоты на какие-то разделительные канавы. Но пару раз им случилось пролетать и над большими реками, в которых отражалось небо и которые бесконечными серо-сизыми дорогами уходили так далеко к горизонту, что у Сухрома даже глаза начинали слезиться, если он пытался рассмотреть что-либо в этой безмерной дымчатой дали. Это было даже труднее, решил рыцарь, чем смотреть, например, в пропасть.
В пропасти почему-то всегда угадывается дно, завершение вертикали, а вот завершения этим горизонтам не бывало, наоборот, представлялось, что они длятся, и длятся, и длятся, и… никогда по-настоящему не кончаются. Все равно что смотреть в небо, только не в близкое небо, по которому можно было лететь на таком корабле, как «Раскат», а в высокое, со звездами и такими лишь смутно угадываемыми далями, что и представить все пространства, возникающие за другими пространствами, невозможно. От этого могла бы закружиться голова, если бы Сухром об этом как следует подумал, вот только он был не силен в том, чтобы думать, а значит, и голова у него не кружилась. Лишь иногда ему становилось тоскливо, но тогда он звал Датыра со стаканчиком вина, а отвлекшись на это нехитрое действие, спустя пяток минут уже снова мог смотреть на мир, не опасаясь того, что эта протяженность затянет его в себя, как водоворот затягивает мелкие листья и сучья.
И лишь на пятый день он вдруг вспомнил, что… что в мире Госпожи от Слободы они, кажется, ушли на север, к северным горам, которых он из-за новизны впечатлений полета толком и не заметил. А сейчас… Тогда он подозвал к себе шкипера Луада, который отличался от капитана Виля словоохотливостью и склонностью к объяснениям.
– Шкипер, – обратился он к подошедшему тарху, – вот скажи, мы же должны лететь над миром Госпожи, в котором, как я помню, горы прерываются пропастями, в котором много всяких ландшафтов, кроме… собственно, кроме равнин. А мы все летим и летим над равнинами, как так получается?
– Мы действительно пошли от замка Госпожи к горам, на условный норд, сэр, – кивнул шкипер. – Но сразу попали в главное кольцо перехода, чтобы оказаться в более спокойном воздухе Нижнего мира, господин рыцарь.
Он еще что-то хотел объяснить, но Сухром перебил его:
– Это значит, что мы почти сразу же попали в Нижний мир?
– Так точно, сэр. Госпожа, когда обживала свой мир, называемый тобой миром Верхним, создала ближайшее кольцо перехода очень близко к замку, уж не знаю, из целей безопасности или по другим причинам… – Он даже чуть голову закинул, чтобы выразить свое восхищение Госпожой, хотя мог бы этого не делать, Сухром разговаривал с ним, сидя на палубе, и даже невысокий тарх возвышался над ним почти на голову. – Она была некогда, как я слышал, отличной воздухоплавательницей, могла летать на очень странных предметах, могла даже сама по себе летать, переноситься по воздуху, не соприкасаясь с землей или… с другими поверхностями. Вот и устроила эту штуку для себя.
Сухром почти ничего не понял из этого… гм… объяснения. Зато он уловил главное и спросил напрямик, чтобы больше не путаться:
– Так мы уже в Нижнем мире? Так скоро там оказались, да? А я и не заметил…
– Мы оказались не там, сэр, а тут… И это очень важное различие. Видишь ли, ходить по миру Верхнему нам тяжко, потому что он… Не могу тебе этого объяснить, но он фрагментарный, как пишут в лоциях, состоит из кусков, между которыми простираются бездонные пропасти, одну из которых ты мог бы видеть у замка Госпожи. Или бездонные небеса, то есть те же пропасти, обращенные вверх, но это – одно и то же. Безразлично, куда именно простирается пространство… Так вот, летать между этими землями через пропасти или через те, Верхние, небеса очень трудно, иногда даже невозможно, хотя и не знаю почему. Но попадать туда не рекомендуется, мы можем там попросту все погибнуть. Поэтому мастер Виль выбрал наиболее безопасный путь и вышел сюда, в Нижний мир, и свернул на равнины, которые ты и наблюдаешь. – Почему-то шкипер воодушевился, даже присел рядом с рыцарем и принялся объяснять, уже рисуя что-то пальцем на досках палубы, хотя ничего от линий, которые он обозначал, конечно, не оставалось. – Понимаешь, сэр рыцарь, переходы возможны в тех кольцах, которые неведомо как висят в воздухе, и если в него попадает птица или наш корабль, то меняется и мир, в котором мы находимся…
– Стой! – почти заорал Сухром, который уже понимал едва ли одно слово, произнесенное шкипером, из четырех. Он даже нахмурился, даже лоб собрал морщинами, но и это не очень-то помогало ему разобраться в том, что хотел выразить шкипер. – Ты отвечай на простой вопрос: мы летим, чтобы быть… над восточными землями континента?
– Можно сказать и так, сэр. Только восточных земель, если по правде, в нашем понимании не бывает. Потому что возможности корабля «Раскат»…
– Тихо, – рыцарю отчетливо хотелось задушить этого всезнайку, – следующий мой, – он сделал ударение на этом слове, – вопрос. Мы должны попасть на восток, все же преодолевая… – он сделал неопределенный жест, которым попытался как-то охватить весь мир за бортом корабля, – эти расстояния?
– Конечно, сэр, – почти удивился шкипер. – Ведь расстояния никто не отменял, и если нам нужно попасть куда-то, – он усмехнулся, словно сомневался в законности термина, – предположим на восток, то следует пройти те четыре тысячи лиг, которые отделяют нас от места назначения.
Читать бесплатно другие книги:
