Горе невинным Кристи Агата

Глава 1

Уже смеркалось, когда он оказался у переправы. Мог бы добраться туда значительно раньше, если бы сам не оттягивал эту минуту.

Он пообедал с друзьями в Редки, но во время легкой непринужденной беседы не переставал со страхом думать о предстоящем ему деле. Друзья пригласили его выпить чаю, и он снова принял их приглашение, но после чая дальнейшее промедление стало невозможным.

Заказанная машина уже ожидала его. Он распрощался с приятелями, а потом проехал семь миль по прибрежной дороге; затем шофер свернул на лесную просеку, которая привела их к маленькому каменному речному причалу.

Он вышел из такси и подергал веревку большого колокола, вызывая с противоположного берега перевозчика.

– Не желаете ли, чтобы я дождался вас, сэр? – спросил шофер.

– Нет, – ответил Артур Калгари. – Я уже заказал машину, которая встретит меня через час и отвезет прямо в Драймут.

Шофер с благодарностью принял плату за проезд вместе с чаевыми и промолвил, вглядываясь в легкую туманную дымку над рекой:

– Лодка приближается, сэр.

Пожелав доброй ночи, он развернул машину и помчался вверх по склону холма.

Артур Калгари остался один возле причала наедине со своими мыслями и мрачными предчувствиями. Какая непроходимая глушь, размышлял он, словно находишься на краю света, у заброшенного озера в Шотландии. А ведь всего в нескольких милях отсюда остались отели, магазины, коктейль-бары и запруженные людьми улицы Редки. Калгари не впервой подивился этим удивительным противоречиям английского пейзажа.

Послышались мягкие всплески весел, лодка причалила к миниатюрной пристани. Артур Калгари спустился по крутому откосу и забрался в лодку, которую лодочник удерживал багром возле причала. Это был старик, показавшийся Калгари таким же древним, как и его лодка, и уж наверняка не менее дряхлым.

Холодный морской ветер бороздил поверхность реки.

– Промозглый вечер, – заметил лодочник.

Калгари согласился, что сегодня значительно холоднее, чем было вчера.

Он заметил, или ему это показалось, будто под напускным равнодушием в глазах лодочника затаилось любопытство. Вполне понятно, Калгари в этих краях чужак, а туристский сезон закончился. Более того, незнакомец переправляется через реку в неурочный час – поздновато для чая в кафе возле пристани. И вещей при нем нет, значит, не намерен здесь оставаться. (В самом деле, недоумевал Калгари, отчего он так припозднился? Не потому ли, что подсознательно откладывал эту минуту? Откладывал до последнего.) И вот он переходит через Рубикон… через реку… реку… память подсказала название другой реки… Темзы.

Его мысленному взору (неужели это было только вчера?) предстал человек, сидящий за столом напротив него. В задумчивых глазах скрывалось что-то затаенное, невысказанное… Видимо, подумал Калгари, эти глаза способны скрывать свои тайны.

Ужасная обязанность возложена на него. Но он должен ее исполнить, а потом… потом забыть обо всем!

Он нахмурился, припомнив вчерашний разговор. Приятный, спокойный, с хитрецой голос спросил:

– Вы твердо решили, доктор Калгари?

– Что же мне осталось? – раздраженно ответил он. – Неужели вы не понимаете? Вы не согласны? От этого не уйдешь.

Собеседник отвел в сторону свои серые глаза, скрывая хитринку во взгляде, но его ответ слегка удивил Калгари.

– Все нужно обдумать, рассмотреть вопрос со всех точек зрения.

– А не кажется ли вам, что есть лишь одна точка зрения – требование справедливости?

Он горячился, в какое-то мгновение ему показалось даже, что собеседник самым бесчестным образом пытается увильнуть в сторону.

– В определенной степени – да. Но знаете, иногда есть нечто более важное, чем пресловутая справедливость.

– Не согласен. Надо подумать о семье.

– Именно так, я как раз и имел в виду семью, – без промедления ответил собеседник.

Это возражение показалось Калгари несусветной чепухой! Потому что, если кто-то подумал о семье…

Однако ход его мысли нарушил тот же самый приятный и спокойный голос:

– Предоставляю вам самому во всем разобраться, доктор Калгари. Поступайте как знаете.

Под днищем лодки зашуршала земля. Рубикон перейден.

С мягким выговором, свойственным жителям западной части Англии, лодочник произнес:

– С вас четыре пенса, сэр, или вы еще поедете назад?

– Не поеду, назад дороги нет, – несколько высокопарно отозвался Калгари и, расплатившись с лодочником, поинтересовался: – Вам знаком дом под названием «Солнечное гнездышко»?

В глазах у старика блеснуло любопытство.

– Хм, конечно. Вон там вверху справа, за деревьями. Подниметесь на холм и вправо по новой дороге через строящийся поселок. Их дом последний, в самом конце.

– Благодарю вас.

– Вы сказали «Солнечное гнездышко», сэр? Где миссис Эрджайл…

– Да, да, – перебил его Калгари. Не хотелось говорить на эту тему. – «Солнечное гнездышко».

Странная усмешка искривила губы лодочника, напомнившего вдруг собой старого хитрого фавна.

– Так она назвала дом… во время войны. Дом новый, только что построен… и названия у него не было. А земля, где его построили… лес кругом… «Змеиное гнездышко», вот так! Но «Змеиное гнездышко» не для нее… не для ее дома название. Назвали «Солнечное гнездышко», как она захотела. А мы-то его по-прежнему «Змеиным гнездышком» зовем.

Калгари поблагодарил старика, пожелал ему доброго вечера и начал подниматься на холм. Обитатели поселка уже разбрелись по домам, но Калгари чудилось, будто невидимые глаза пристально разглядывают его сквозь окна коттеджей; все следят за ним, видно, знают, куда он идет. И шепчутся: «Он идет в „Змеиное гнездышко“…»

«Змеиное гнездышко». Какое ужасное, но точное название… острое, как зубы змеи.

Он решительно отогнал терзавшие его мысли. Надо взять себя в руки, надо тщательно обдумать, что он собирается сказать…

Калгари прошел в конец новой красивой улицы, по обеим сторонам которой находились новые красивые дома. При каждом доме был свой сад площадью восемь акров. Вьюнки, хризантемы, розы, герани – самые разнообразные цветы свидетельствовали о личных вкусах владельцев.

Дорога упиралась в ворота, на них готическими буквами было начертано: «Солнечное гнездышко». Он отворил калитку, прошел в нее и зашагал по тропинке. Перед ним возвышался дом – добротно построенное, но безликое современное здание с декоративным фронтоном и порталом. Такой дом можно увидеть в любом благоустроенном пригороде или вновь застроенном районе. Непривлекательный, по мнению Калгари, но вполне солидный. Река в этом месте делала крутой поворот. На противоположном берегу ее поднимался поросший лесом холм, а вдали слева по течению виднелись луга и фруктовые сады.

Ворох денег и абсолютное отсутствие воображения вместо хорошего вкуса, скромности и умеренности.

Естественно, он не порицал Эрджайлов за подобную безвкусицу. Они лишь купили этот дом, а не строили его. И все-таки кто-то из них (уж не миссис ли Эрджайл?) его выбрал…

Он решил не терять времени и нажал кнопку электрического звонка. Постоял в ожидании и снова позвонил.

Неожиданно для него дверь отворилась.

Калгари, вздрогнув, подался назад. Его разыгравшемуся воображению предстала, казалось, сама Трагедия. Это юное лицо… оно лишь усиливало впечатление трагизма. Он подумал, что трагическое всегда должно принимать обличье молодости, бессильной перед неотвратимостью Грядущего, – олицетворения безжалостной Судьбы.

Собравшись с мыслями, он про себя отметил: «Лицо, похоже, ирландское». Глубокие, голубые, обрамленные темными тенями глаза, зачесанные назад черные волосы, красивое, тронутое печалью лицо.

Девушка окинула его внимательным неприветливым взглядом:

– Да? Что вам надо?

– Мистер Эрджайл у себя?

– Да. Но он никого не принимает. Я хотела сказать, не принимает посторонних. Он ведь не знает вас, да?

– Нет. Не знает, но…

Девушка уже начала прикрывать дверь.

– Вам следует написать…

– Простите, у меня к нему важное дело. Вы мисс Эрджайл?

– Да. Я Хестер Эрджайл, – утвердительно проворчала она. – Но отец никого не принимает, если с ним не договориться заранее. Вам лучше написать.

– Я приехал издалека…

Хестер продолжала стоять как вкопанная.

– Все так говорят. Думаю, когда-нибудь этому настанет конец. – В ее голосе чувствовалось пренебрежение. – Полагаю, вы репортер?

– Нет, ничего подобного.

Она подозрительно оглядела его:

– Хм, чего же в таком случае вам надо?

Позади нее, в глубине вестибюля, Калгари заметил другое лицо. Плоское, некрасивое, напомнившее ему оладушку, то было лицо пожилой женщины. Вьющиеся, тронутые сединой волосы, казалось, были приклеены к затылку, а голова на длинной шее, словно у дракона, раскачивалась в воздухе.

– Дело касается вашего брата, мисс Эрджайл.

Хестер надсадно задышала.

– Майкла? – спросила она с опаской.

– Нет, Джека.

– Я так и знала! – взорвалась Хестер. – Знала, что дело касается Джако! Вы когда-нибудь оставите нас в покое? Ведь все закончилось. Чего вы надоедаете?

– Не следует говорить, что все закончилось.

– Но дело, безусловно, закончилось! Джако уже нет в живых, что вы над ним издеваетесь? Все в прошлом. Если вы не журналист, значит, вы врач, или психолог, или что-нибудь вроде этого. Уходите, пожалуйста. Не надо тревожить отца, он занят.

Хестер решительно взялась за ручку двери. Калгари наконец сделал то, что ему надлежало сделать с самого начала и о чем он впопыхах совершенно забыл. Он вытащил из кармана и протянул ей письмо.

– У меня письмо от мистера Маршалла.

Она была явно поражена. Пальцы нерешительно дотронулись до конверта.

– От мистера Маршалла… из Лондона? – неуверенно произнесла она.

Маячившая в глубине коридора женщина вышла вперед и подозрительно уставилась на Калгари, вызвав в его памяти нечто, смутно напоминавшее монастырь. Конечно, это же типичная монахиня! С обрамляющими лицо светлыми завитками, облаченная в черные одежды. Такие люди не склонны к задумчивой созерцательности, но, приученные к монастырским порядкам, подозрительно разглядывают пришельца сквозь едва приоткрытую массивную дверь, после чего неохотно впускают его в прихожую или отводят к матушке настоятельнице.

– Вы от мистера Маршалла?

Вопрос прозвучал почти как обвинение.

Хестер внимательно рассматривала оказавшийся у нее в руке конверт.

Калгари, все еще стоя у порога, мужественно выдерживал неприязненные и подозрительные взгляды смахивающей на дракона монахини.

Ему хотелось что-то сказать, но ничего подходящего не приходило в голову. Поэтому он благоразумно помалкивал.

Вдруг откуда-то издали донесся неприветливый голос Хестер:

– Отец говорит, что он может подняться.

Цербер, стерегший Калгари, неохотно отступил в сторону, не утратив при этом своей подозрительности. Калгари прошел в вестибюль, положил шляпу на стул и поднялся по лестнице.

В доме его поразила прямо-таки стерильная чистота. Подобное обычно доводилось видеть лишь в дорогих лечебницах.

Хестер провела его по коридору, они спустились по коротенькой лестнице, состоящей из трех ступенек. Потом она распахнула дверь, жестом пригласила Калгари войти и, последовав за ним, прикрыла за собой дверь.

Они оказались в библиотеке, и Калгари с удовольствием запрокинул вверх голову. Интерьер этой комнаты разительно отличался по духу от всего остального дома. Несомненно, здесь человек жил, работал, проводил свой досуг. Стены были уставлены книгами, массивные кресла довольно потрепаны, но удобны. На письменном столе веселил взор ворох бумаг, по столикам тоже валялись книги. Калгари заметил очаровательную молодую женщину, вышедшую из комнаты через дверь в дальнем конце. Затем его внимание привлек поднявшийся навстречу человек, держащий в руке вскрытое письмо.

В глаза бросилась невероятная худоба этого человека, почти полная бестелесность, в чем только душа держалась. Казалось, перед вами предстал выходец с того света! Голос у него был приятный, хотя и не совсем отчетливый.

– Доктор Калгари? – произнес он. – Присаживайтесь.

Калгари сел. Не отказался от сигареты. Хозяин опустился в кресло напротив. Двигался он не торопясь, будто жил в мире, где время ничего не значило. На лице Лео Эрджайла появилась едва приметная улыбка, разговаривая, он поглаживал письмо бескровными пальцами.

– Мистер Маршалл пишет, что вы хотите сообщить нам нечто важное, но не указывает подробностей. – Улыбка обозначилась явственнее, он продолжал: – Юристам присуща осторожность в формулировках, не так ли?

Калгари с удивлением подумал, что перед ним находится счастливый человек. То была не безудержная веселая радость, неотъемлемый спутник счастья, но окрашенная грустью, притаившаяся в душе внутренняя удовлетворенность. Для этого человека внешний мир не имел никакого значения, и он наслаждался своей независимостью. Калгари не знал, почему его так поразило это обстоятельство, но воспринял его как должное.

– Вы очень добры, что согласились меня принять, – сказал он. Это было стандартное, ни к чему не обязывающее вступление. – Я полагал, что лучше приехать самому, чем написать. – Калгари помолчал и продолжил вдруг с внезапной горячностью: – Тяжело… очень тяжело…

– Мы попусту теряем время. – Лео Эрджайл был вежлив и непроницаем. Он наклонился вперед; непринужденность его манер располагала к доверительности. – Поскольку вы привезли письмо от Маршалла, я догадался, что ваш приезд имеет отношение к судьбе моего несчастного сына Джако… Джека… Джако мы называли его в семье.

Все слова и фразы, которыми заранее запасся Калгари, выскочили у него из памяти. Сохранилась лишь одна удручающая реальность, о которой ему предстояло поведать. Как это лучше сделать, он не знал.

– Ужасно тяжело…

Наступило молчание.

– Если вам это поможет… – нарушил молчание Лео, осторожно выговаривая слова, – то мы полностью отдавали себе отчет… Джако вряд ли можно было назвать нормальной личностью. Что бы вы ни сказали, нас ничто не удивит. Когда произошла эта жуткая трагедия, я ни минуты не сомневался: Джек не понимал, что он делает.

– Разумеется, не понимал.

Это сказала Хестер. Калгари вздрогнул от неожиданности и тут же забыл о девушке. Она присела на ручку кресла, стоявшего у него за спиной, и взволнованно заговорила:

– Джако всегда был ужасен. Как ребенок… если тот из себя выйдет. Схватит, что попадется под руку… и в вас запустит…

– Хестер… Хестер… дорогая, – с болью в голосе проговорил Эрджайл.

Смутившись и вспыхнув, девушка вскинула руку к губам.

– Извините, – сказала она. – Мне не следовало… я забылась… я… я… не должна была так говорить… теперь он… теперь все кончено и… и…

– Да, с этим покончено, – молвил Эрджайл. – Все в прошлом. Я старался… все мы старались… воспринимать мальчика как инвалида. Природа просчиталась, вот в чем дело. – Он взглянул на Калгари: – Вы согласны?

– Нет, – решительно возразил тот.

Наступила тишина. Резкое возражение, прозвучавшее как выстрел, повергло слушателей в недоумение. Калгари стало не по себе.

– Я… Извините, но вы еще ничего не знаете…

– О! – задумчиво протянул Эрджайл. Потом обернулся к дочери: – Хестер, думаю, тебе лучше уйти…

– И не подумаю! Затем я пришла… хочу знать, что все это значит.

– Но это может быть не совсем приятно…

– Какие такие гадости еще натворил Джако? – нервно воскликнула Хестер. – Теперь все уже кончено.

– Поверьте мне, пожалуйста… речь совсем не о том, что ваш брат что-то натворил… как раз наоборот, – торопливо заговорил Калгари.

– Не понимаю.

Дверь в дальнем конце комнаты растворилась, появилась давешняя молодая женщина. Она была в пальто, с папкой для бумаг в руках.

– Я ухожу. Есть еще что-то для меня? – обратилась она к Эрджайлу.

Эрджайл после некоторого колебания (он вечно колеблется, подумал Калгари) притянул женщину за руку.

– Садись, Гвенда, – сказал он. – Это, хм… доктор Калгари. Это мисс Воугхан, которая… – он замялся, – которая вот уже несколько лет является моим секретарем. – И добавил: – Доктор Калгари хочет рассказать нам… или спросить нас про Джако…

– Рассказать кое-что, – перебил его Калгари. – А вы, сами того не понимая, все более усложняете мою задачу.

Оба удивленно на него посмотрели, но во взгляде Гвенды Воугхан отразилось понимание. Похоже, она заключила с Калгари молчаливый союз, ободрив его невысказанными словами: «Да… знаю, какие сложности ожидают Эрджайлов».

Соблазнительная молодая женщина, подумал Калгари, впрочем, не такая уж и молодая… лет тридцать семь или тридцать восемь. Статная фигура, черные волосы, такие же глаза, здоровая и энергичная – словом, кровь с молоком. Кажется, достаточно сведуща и умна.

Эрджайл заметил с налетом холодной учтивости в голосе:

– Не думал усложнять вашу задачу, доктор Калгари. Определенно, это не входило в мои намерения. И если вы перейдете к сути дела…

– Да, вы правы. Простите мне мое замечание. Но вы и ваша дочь настойчиво подчеркивали, что все прошло… завершилось… закончилось. Нет, не закончилось. Кто это сказал: «Ничто и никогда не завершается, пока…»

– «Пока не приходит к благополучному исходу», – подсказала мисс Воугхан. – Киплинг.

Она ободряюще кивнула, и Калгари был ей за это признателен.

– Перехожу к делу, – продолжил он. – Выслушав меня, вы поймете мою… мою нерешительность. Более того, мою растерянность. Для начала несколько слов о себе. Я геофизик, недавно участвовал в одной антарктической экспедиции. Несколько недель назад возвратился в Англию.

– Это экспедиция Хайеса Бентли? – спросила Гвенда.

Калгари доброжелательно взглянул на нее:

– Да. Экспедиция Хайеса Бентли. Рассказываю вам это, чтобы объяснить, кто я такой и почему около двух лет ничего не знал о происшедших событиях.

Гвенда опять поспешила ему на помощь:

– Вы имеете в виду… убийство?

– Да, мисс Воугхан, именно это я имею в виду. – Он обернулся к Эрджайлу: – Пожалуйста, простите меня, если причиняю вам боль, но необходимо уточнить некоторые факты и даты. Девятого ноября позапрошлого года примерно в шесть часов вечера ваш сын Джек Эрджайл (или, по-вашему, Джако) пришел домой, чтобы поговорить со своей матерью, миссис Эрджайл.

– Да, с моей женой.

– Он сказал ей, что у него затруднения, и потребовал денег. Такое случалось и раньше…

– Много раз, – с тяжелым вздохом согласился Лео.

– Миссис Эрджайл отказала ему. Он начал браниться, угрожать. Наконец выскочил опрометью из дома, закричав, что скоро вернется и что ей придется «изрядно раскошелиться». И еще он сказал: «Ты же не хочешь, чтобы меня посадили в тюрьму, а?» – и она ответила: «Начинаю думать, тебе было бы невредно там побывать».

Эрджайлу стало явно не по себе.

– Мы с женой часто об этом беседовали. Мальчик доставлял нам кучу неприятностей. Не раз его выручали, думали, образумится. Считали, что тюремный приговор… будет ему уроком… – едва слышно произнес Лео. – Но продолжайте, пожалуйста.

И Калгари продолжил свой рассказ:

– В тот вечер ваша жена была убита. Ее ударили кочергой и проломили череп. На кочерге остались отпечатки пальцев вашего сына, из ящика бюро исчезла значительная сумма денег. Полиция задержала вашего сына в Драймуте. У него нашли деньги, по преимуществу пяти– и десятифунтовые купюры, на одной из которых были написаны имя и адрес. Это позволило установить, что именно эти деньги миссис Эрджайл получила в банке утром того дня. Вашего сына предали суду. – Калгари замолчал. – Суд установил, что было совершено умышленное убийство.

Наконец он произнес это роковое слово – УБИЙСТВО…

– От вашего адвоката мистера Маршалла я узнал, что ваш сын, когда его арестовали, горячо и страстно доказывал свою невиновность, настаивал на своем неопровержимом алиби. Убийство, как установила полиция, произошло между семью и половиной восьмого вечера. В это время Джек Эрджайл, как он утверждал, добирался на попутных машинах до Драймута. Около семи часов примерно в миле отсюда, на шоссе, соединяющем Редмин с Драймутом, его подобрала какая-то машина. Из-за темноты он не заметил характерных особенностей автомобиля, помнил только, что кузов был черного или темно-голубого цвета, а за рулем сидел человек среднего возраста. Попытки отыскать эту машину и ее водителя не увенчались успехом, и судья решил, что мальчик второпях сочинил свою историю, да к тому же не очень ладно ее скроил… На суде защита пыталась использовать психологические доводы, доказывала душевную неуравновешенность Джека Эрджайла. Судья посчитал, что преступление подтверждено и виновный заслуживает тюремного наказания. Джек Эрджайл был приговорен к пожизненному заключению. Спустя полгода он умер в тюрьме от воспаления легких.

Калгари замолчал. Три пары глаз неотрывно смотрели на него. Во взгляде Гвенды Воугхан светилась заинтересованность и напряженное внимание, во взгляде Хестер явно прочитывались подозрительность и опаска. Взгляд Лео Эрджайла не выражал никаких определенных эмоций.

– Вы подтверждаете, что я правильно изложил факты? – снова заговорил Калгари.

– Абсолютно правильно, – произнес Лео, – впрочем, не понимаю, какая нужда была ворошить эти прискорбные обстоятельства, которые мы все стремимся поскорее забыть.

– Простите меня, я должен был так поступить. Мне кажется, вы согласны с приговором. Или я ошибаюсь?

– В общем-то факты подтвердились. Если в них особенно не копаться, убийство было жестоким и грубым. Если же в фактах покопаться, можно найти смягчающие обстоятельства. Мальчик страдал душевной неуравновешенностью, но, к сожалению, не в той мере, как требует закон для освобождения от наказания. Уверяю вас, доктор Калгари, сама Рэчел… моя жена… первая простила бы мальчика и извинила его необузданность. Она была образованным и гуманным человеком, хорошо разбиралась в психологических нюансах. Она не допустила бы осуждения.

– Мама хорошо знала нашего кошмарного Джако, – сказала Хестер. – Ему на роду было это написано.

– Значит, никто из вас, – медленно произнес Калгари, – не имеет ни малейших сомнений? Никто не сомневается в его виновности?

– Можно ли сомневаться? Конечно, он преступник! – Хестер в упор смотрела на Калгари.

– Не совсем преступник, – возразил Лео. – Не люблю этого слова.

– В данном случае несправедливое слово. – Калгари набрал в грудь побольше воздуха. – Джек Эрджайл – невиновен!

Глава 2

Это было потрясающее заявление, но оно не произвело должного эффекта. Калгари ожидал смущения, негодующих возгласов, недоуменных вопросов, но ничего такого не дождался. Гвенда Воугхан нахмурилась. Хестер уставилась на него широко раскрытыми глазами. Ну что ж, может быть, такая реакция выглядела естественной – подобные заявления трудно немедленно осознать.

Лео Эрджайл нерешительно произнес:

– Вы хотите сказать, доктор Калгари, что разделяете мою точку зрения? Считаете, что он не отвечал за свои действия?

– Я хочу сказать, что он не совершал преступления! Вам ясно? Джек невиновен. Не мог быть виновным. Но в силу необычного и прискорбного стечения обстоятельств он не был в состоянии доказать свою невиновность. А я могу это доказать.

– Вы?

– Я тот самый человек, который находился тогда в пресловутой машине.

Он произнес эти слова с такой естественной непринужденностью, что в первый момент никто не понял, о чем идет речь. Прежде чем они осознали смысл сказанного, беседа неожиданно прервалась. Открылась дверь, и вошла женщина с некрасивым, простоватым лицом. Не мешкая, она приступила к делу.

– Я проходила мимо и все слышала. Этот человек утверждает, что Джако не убивал миссис Эрджайл. Почему он так говорит? С чего он это взял?

Воинственное, злое лицо ее от возбуждения покрылось морщинами.

– Надо разобраться, – бубнила она. – Я не могла не вмешаться.

– Разумеется, Кирсти. Вы член семьи. – Лео Эрджайл представил вошедшую: – Мисс Линдстрем, доктор Калгари. Доктор Калгари сообщил нам совершенно невероятные вещи.

Шотландское имя Кирсти резануло слух Калгари. Она превосходно говорила по-английски, хотя и с едва заметным иностранным акцентом.

– Лучше бы вы не приходили сюда и ничего подобного не рассказывали… только людей огорчаете, – осуждающим тоном произнесла Кирсти. – Они смирились со своим горем. Теперь вы расстроили их своими рассказами. Если и произошло несчастье, так на то Господня воля.

Ее самоуверенность поначалу смутила Калгари. Видно, она из породы людей, в чье тоскливое существование несчастья и катастрофы вносят приятное разнообразие. Что ж, он сейчас лишит ее иллюзий.

И Калгари продолжал сухим, деловым тоном:

– В тот вечер без пяти минут семь на дороге от Редмина до Драймута я подсадил в машину молодого человека, который сигнализировал, подняв вверх большой палец. Я отвез его в Драймут. Мы разговорились. Он оказался общительным и очень симпатичным парнем.

– Джако было не занимать обаяния, – заметила Гвенда. – Его все находили привлекательным до тех пор, пока его не заносило. Тогда он, конечно, выкидывал коленца, – задумчиво добавила она. – Но люди не сразу это понимали.

– Помолчали бы, его уже нет в живых. – Мисс Линдстрем обернулась к Гвенде.

– Продолжайте, пожалуйста, доктор Калгари. Почему вы тогда об этом не заявили? – произнес Лео Эрджайл с ноткой строгости в голосе.

– Да, – еле слышно прошептала Хестер. – Почему вы юркнули в кусты? Все газеты были полны обращениями, призывами… Можно ли быть таким эгоистичным, таким жестоким?

– Хестер, Хестер! – остановил ее отец. – Доктор Калгари еще не все рассказал.

Калгари обратился непосредственно к девушке:

– Мне понятна ваша горячность. Я бы и сам реагировал таким образом… – Он осекся и тут же снова заговорил: – Продолжу свою историю. В тот вечер все дороги были забиты машинами. Далеко за половину восьмого в центре Драймута я высадил молодого человека, чье имя так и не узнал. Это, насколько я понимаю, полностью снимает вину с Джека, ведь полиция не сомневается, что преступление совершено между семью и половиной восьмого.

– Да, – сказала Хестер. – Но вы…

– Не торопитесь, пожалуйста. Чтобы все стало понятно, мне надо немножечко отступить назад. В Драймуте я остановился на пару дней в квартире одного моего приятеля. Этот приятель, профессиональный моряк, находился в плавании. Он же одолжил мне свою машину, припаркованную на частной стоянке. В тот злосчастный день, девятого ноября, я должен был вернуться в Лондон. Решил ехать вечерним поездом, а днем навестить свою старую няню, любимицу нашей семьи, обитавшую в маленьком коттедже в Полгарфе, примерно в сорока милях на запад от Драймута. Намеченную программу я выполнил. Хотя старушка сильно одряхлела и многое в ее сознании уже путалось, няня узнала меня, очень обрадовалась и разволновалась, поскольку читала в газетах про мое, как она выразилась, «путешествие к полюсу». С ней я пробыл недолго, чтобы ее не утомлять, и, уехав, решил не возвращаться в Драймут по излюбленной прямой дороге вдоль побережья, а вместо этого поехать на север в Редмин повидать престарелого каноника Пизмарша, в библиотеке которого имеются очень редкие книги, включая старинный трактат о навигации, откуда мне хотелось переписать один абзац. Старый джентльмен принципиально не пользовался телефоном, к которому относился как к дьявольскому изобретению. Такими же, по его мнению, были радио, телевизор, кино и реактивные самолеты, так что мне оставалась единственная возможность – поехать к нему домой. Увы, окна были закрыты ставнями, хозяин, очевидно, отсутствовал. Я заглянул в собор, а потом отправился в Драймут по шоссе, замкнув таким образом треугольник. У меня оставалось достаточно времени, чтобы, не торопясь, прихватить из квартиры сумку, возвратить машину на стоянку и добраться до поезда.

По пути, как уже вам известно, я прихватил пассажира, подбросил его до города, а потом занялся своими делами. По приезде на станцию в запасе у меня еще оставалось время выйти на улицу, чтобы купить сигареты. И в тот момент, когда я переходил через дорогу, меня сбил грузовик, выскочивший из-за угла на большой скорости.

По свидетельству прохожих, я поднялся с земли целым и невредимым. Сказал окружившим меня людям, что все в порядке, что я жду поезда, и пошел обратно на станцию. Уже на Паддингтонском вокзале я потерял сознание и был доставлен на «Скорой помощи» в больницу, где у меня обнаружили сильную контузию, последствия которой проявились с некоторым опозданием.

Когда через несколько дней сознание вернулось ко мне, я ничего не помнил ни про несчастный случай со мной, ни про то, как добрался до Лондона. Смутно припоминалось лишь посещение мною старой нянечки в Полгарфе. А потом в памяти был совершенный провал. Меня уверяли, что это обычное состояние. И никому в голову не пришло, что вычеркнутые из памяти часы моей жизни могут что-то значить. Ни я, ни кто-либо иной не имели ни малейшего представления, что в тот вечер я ехал по дороге Редмин – Драймут.

До отъезда из Англии времени почти не оставалось. В больнице, где я находился, мне был обеспечен абсолютный покой, даже газет не показывали. По выходе из больницы я сразу же направился в аэропорт, чтобы вылететь в Австралию, где должен был присоединиться к экспедиции. Существовали некоторые опасения, смогу ли я ехать, но я ими пренебрег. Предотъездные приготовления и волнения не оставляли возможности поинтересоваться сообщениями об убийствах, к тому же после ареста обвиняемого возбуждение в таких случаях, как правило, стихает; когда же дело об убийстве миссис Эрджайл передали в суд и газеты вновь запестрели отчетами, я находился на пути в Антарктиду.

Он замолчал. Собравшиеся слушали его с напряженным вниманием.

– Месяц назад, сразу по возвращении в Англию, я сделал одно открытие. Для упаковки образцов понадобились старые газеты, и хозяйка принесла из кладовки целый их ворох. Расстелив одну из них на столе, я увидел фотографию какого-то молодого человека, лицо которого показалось очень знакомым. Начал вспоминать, где я видел его и кто он такой. Этого мне сделать не удалось, но, как ни странно, припомнились обрывки разговора с ним – те, что касались налимов. Сага о жизни налимов потрясла его. Но когда? Где это было? Я прочел эту статью, узнал, что молодой человек по имени Джек Эрджайл обвиняется в убийстве, узнал, как он рассказал полиции, будто кто-то подвез его в черном лимузине.

И тут, совершенно непроизвольно, в памяти возник исчезнувший кусок моей жизни. Ведь это я подобрал того самого парня, отвез его в Драймут, расстался там с ним, возвратился на квартиру… пересекал улицу, чтобы купить сигареты. Вспомнил промелькнувший мимо грузовик, который сбил меня с ног… а потом полнейшая пустота до самой больницы. Я все еще не помнил, как возвратился на станцию, сел в поезд до Лондона. Я читал и перечитывал эту статью. Больше года прошло, как закончился суд, дело почти забылось. «Молодой парень, что прикончил свою матушку, – что-то смутно припоминала моя хозяйка. – Не знаю, что с ним случилось, – наверное, его повесили». Я перечитал кучу газет за соответствующий период времени, потом направился в адвокатскую контору «Маршалл, Маршалл и Маршалл», которая ведала на процессе защитой. Узнал, что уже никто не освободит несчастного мальчика. Он скончался в тюрьме от воспаления легких и больше не нуждается в справедливости. Однако следует восстановить справедливость во имя его памяти. Я пошел с мистером Маршаллом в полицию. Дело передали прокурору. Маршалл не сомневается, что тот направит его секретарю палаты общин.

Вы, разумеется, получите от мистера Маршалла обстоятельный отчет. Он немного замешкался, и потому мне выпала трудная задача первым сообщить вам правду. Долг повелевает пройти тяжелый путь до конца. Чувство вины не покидает меня. Если бы я осмотрительнее переходил через улицу… – Калгари помолчал. – Понимаю ваши чувства и не жду от вас доброжелательного отношения… Хотя я ни в чем не провинился, вы все же станете меня порицать.

Голосом, трепетавшим от сердечной теплоты, Гвенда Воугхан возразила:

– Безусловно, не станем. Такие вещи случаются. Трагические, чудовищные… Так уж вышло.

– Вам поверили? – поинтересовалась Хестер.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Полиция… вам поверила? Почему они вам поверили?

Сам того не желая, Калгари улыбнулся.

– Я весьма уважаемый свидетель, – просто произнес он. – Никакой выгоды не преследую, мои показания были тщательным образом проверены, подтверждены медицинскими заключениями и множеством мельчайших подробностей. Да! Мистер Маршалл, разумеется, как и все юристы, проявил сугубую осторожность. Он не хотел возбуждать у вас иллюзий, пока сам не поверит в успех.

– Что вы понимаете под словом «успех»? – заговорил Лео Эрджайл, поерзав в кресле.