Горе невинным Кристи Агата

– Не в этом дело… Не только в убийстве. Дело в мальчике. Вряд ли он посмел бы так расчетливо оболгать мальчика.

– Не забывайте, это не его собственный сын. Он мог о нем не беспокоиться… мог даже его ненавидеть… поскольку жена щедро одаривала мальчика своей привязанностью.

– Допустим. И все же он, похоже, сам любит этих детишек. Всех их любит.

– Конечно, – сказал Финней и задумался. – Он знал, что мальчика не повесят. Это меняет дело.

– Бог с вами, сэр. Мог ли он полагать, что десять лет тюрьмы, то есть почти пожизненное заключение, не повредят Джако?

– А что вы скажете про эту секретаршу… Гвенду Воугхан?

– Если убила она, думаю, не пощадила бы Джако. Женщины безжалостны.

– Значит, вы считаете вероятным, что убийство совершили Лео Эрджайл или Гвенда Воугхан?

– Да, считаю, что такая вероятность существует.

– Но не более чем вероятность? – уточнил главный констебль.

– Да. Здесь за видимой, внешней стороной событий кроется нечто иное, какая-то тайная интрига.

– Поясните, Хьюш.

– Хотел бы я знать, что они сами думают друг о друге.

– Понятно. Вы интересуетесь, знают ли они сами, кто убийца?

– Да. И к сожалению, я не могу ответить на этот вопрос. Знают ли правду они? Все ли согласны скрывать ее? Не думаю. Полагаю даже, что у них у всех разные поводы для этого. Скажем, эта женщина из Швеции… сплошной комок нервов, прямо-таки на грани срыва. Правда, она в том возрасте, когда многие женщины подвержены депрессиям. Может быть, она опасается за себя, а может быть, за кого-то еще тревожится. У меня такое впечатление, впрочем, я могу и ошибиться, что она переживает за кого-то другого.

– За Лео?

– Нет, не думаю, что она нервничает из-за Лео. Скорее из-за Хестер.

– Хестер, хм? Вы считаете, что Хестер могла совершить убийство?

– Вроде бы нет. Но натура она неуравновешенная, даже страстная.

– А Линдстрем, разумеется, знает об этой девочке гораздо больше нашего.

– Да. Есть там еще одна смугленькая полукровка, что в библиотеке работает.

– Кажется, в тот вечер ее не было дома?

– Да. Но, по-моему, она что-то знает. Возможно, даже знает преступника.

– Знает? Или догадывается?

– Трудно сказать. Во всяком случае, она очень нервничает. Наверное, не без основания. Есть еще один парень, Мики, – продолжал Хьюш. – Его тоже дома не было, но он ездил в тот вечер на машине, без свидетелей. Говорит, будто обкатывал автомобиль, добрался до торфяников, что у Минчин-Хилл. Приходится верить ему на слово. Он мог и свернуть, подъехать к дому, убить миссис Эрджайл и быстро исчезнуть. Гвенда Воугхан кое-что добавила к своим прежним показаниям. Говорит, что мимо нее проехала машина, свернувшая на их улицу. Там находится четырнадцать домов, к любому из них могли подъехать, к какому именно, через два года никто и не вспомнит… Но не исключена возможность, что это была машина Мики.

– Для чего ему убивать свою приемную мать?

– Нам эти причины неизвестны… но кто-то о них знает.

– Кто именно?

– Все они знают, – сказал Хьюш, – но нам не рассказывают. Прикидываются незнайками.

– Дьявольское чутье у вас, Хьюш, – похвалил его майор Финней. – Кого вы думаете потрясти?

– Думаю, Линдстрем. Если взломаю ее оборонительные сооружения, то узнаю, не точила ли она сама зуб на миссис Эрджайл. И еще этого парализованного калеку, Филипа Дюранта.

– Его-то зачем?

– Хм, думаю, у него появились кое-какие соображения. Правда, он вряд ли захочет ими со мной поделиться, но, может быть, мне удастся что-нибудь из него вытянуть. Парень он сообразительный и, надо сказать, довольно глазастый. Мог заметить кое-что заслуживающее внимания.

– Пойдем, Тина, подышим воздухом.

– Воздухом? – удивилась Тина. – Холодно, Мики. – Она вздрогнула.

– Я думаю, ты не любишь свежего воздуха, Тина. Поэтому и торчишь день напролет в библиотеке.

– Зимой не грех там проторчать. – Тина улыбнулась. – Тепло, уютно.

– И ты, словно котенок, свернешься в клубочек и пригреешься у камелька. Все равно прогуляться не помешает. Пойдем, Тина. Мне нужно с тобой поговорить. И хочу набрать в легкие побольше воздуха, забыть об этом дурацком расследовании.

С ленивым изяществом Тина поднялась со своего кресла. Она и впрямь напоминала котенка, с которым ее сравнил Мики.

В прихожей она закуталась в твидовое пальто с меховым воротником, и они вместе вышли на улицу.

– Ты не наденешь пальто, Мики?

– Нет. Мне не холодно.

– Бр-р, – поежилась Тина. – Как я ненавижу Англию зимой. Поехать бы за границу, туда, где всегда солнечно, а воздух влажный, нежный и теплый.

– Мне недавно предложили работу в районе Персидского залива, – сказал Мики, – в одной нефтяной компании. Там требуется механик, чтобы следить за машинами.

– Ты поедешь?

– Не знаю… Какая нужда?

Они завернули за угол дома и пошли по дорожке, петляющей между деревьями, которая вела к узкой полоске пляжа у реки. На полпути к пляжу стояла укрытая от ветра беседка. Они не сразу присели на лавочку, но постояли у входа, разглядывая уходящую вдаль ленту реки.

– Красиво здесь, да? – сказал Мики.

Тина равнодушно оглядывала пейзаж.

– Да, – согласилась она, – наверное.

– Ты что, в этом не уверена? – с нежностью посмотрел на нее Мики. – Не воспринимаешь ты красоту, Тина.

– Не помню, чтобы ты когда-нибудь восторгался здешними красотами. Ты всегда злился и тосковал по Лондону.

– Не в том дело, – бросил Мики. – Здесь я не чувствую себя дома.

– Вот оно что! Мне кажется, ты вообще нигде не чувствуешь себя дома.

– Нигде не чувствую себя дома, – повторил Мики. – Скорее всего ты права, милая Тиночка, но ведь это очень страшно. Помнишь старинную песню? Кирстен ее нам напевала, про голубку. «О голубка моя, будь со мною, молю». Помнишь?

Тина покачала головой:

– Наверно, она тебе напевала, а я не помню.

– «Нет покоя душе ни средь скал, ни на море, – продолжал Мики нараспев, – лишь под сердцем твоим обретаю покой». – Он взглянул на Тину. – Наверное, так и есть.

Тина положила маленькую ладошку на его руку:

– Пойдем, Мики, присядем. От ветра укроемся. И от холода.

Он послушно вошел за нею в беседку.

– Почему ты такой несчастный? – спросила Тина.

– Девочка дорогая, ты этого не поймешь.

– Прекрасно пойму, – возразила Тина. – Почему ты не можешь забыть ее, Мики?

– Кого забыть? О ком ты говоришь?

– О твоей маме.

– Забыть ее! – с горечью произнес Мики. – Разве забудешь после такого утра… и такого допроса. Если человека убьют, его и захочешь не забудешь.

– Я не о том, – сказала Тина. – Я о твоей настоящей маме.

– Что о ней думать? Я ее видел, когда мне было шесть лет.

– Но, Мики, ты о ней думаешь, все время думаешь.

– Я разве тебе говорил об этом?

– О таких вещах не надо говорить, Мики.

Мики повернулся и ласково поглядел на нее:

– Ты такая мягкая, спокойная, словно маленькая черная кошечка. Но, думаю, у тебя есть коготки и не стоит пытаться погладить тебя против шерсти. Милый котенок! Славный котенок! – Он погладил рукав ее пальто.

Тина, не шевелясь, с улыбкой посматривала на его руку. Мики сказал:

– Ты к ней неплохо относилась, правда, Тина? А мы, остальные, ее ненавидели.

– Вы неблагодарны, – сказала Тина. Она тряхнула головой и энергично продолжила: – Только подумай, сколько всего она всем нам дала. Дом, тепло, любовь и доброту, хорошее питание, игрушки для забав, людей, которые за нами ухаживали и нас оберегали…

– Да, да, – торопливо вторил ей Мики. – Плошка со сметаной, и по шерстке чтоб гладили. И пушистому котенку ничего больше не требуется?

– Я ей за все благодарна. В отличие от вас.

– Тебе не понять, Тина, но если кто-то благодарен, это не значит, что все должны быть благодарны. Хуже нет – чувствовать себя кому-то обязанным. Я не хотел, чтобы меня сюда привозили. И роскошь мне эта не нужна. Мне в моем доме милее.

– Его могли разбомбить, – заметила Тина. – Тебя бы убили.

– Ну и что? Пусть бы убили. Зато убили бы дома, а рядом была бы моя мать. Так вот, как видишь, мы вернулись к тому, с чего начали. Скверно чувствовать себя неприкаянным. Но ты, пушистый котенок, ценишь лишь материальные удобства.

– Верно, ты по-своему прав. Может, поэтому я и воспринимаю случившееся иначе. Нет у меня этой странной озлобленности, которая всех вас гложет, – а тебя, Мики, больше других. Мне легко быть благодарной, поскольку я не хотела оставаться собой. Не хотела быть там, где находилась. Мечтала убежать от себя самой, стать другой. И мама помогла этому осуществиться. Она сделала меня Христиной Эрджайл, у которой есть дом, привязанность, благополучие, уверенность. Я люблю маму, она дала мне все это.

– А как же твоя настоящая мама? Ты о ней не думаешь?

– А что думать? Я ее едва помню. Мне годика три было, когда я оказалась здесь. Помню, я очень ее боялась… до ужаса. Эти громкие препирательства с моряками, а она сама – теперь-то я это понимаю – большую часть времени была пьяна, – Тина говорила спокойно, без надрыва. – Нет, я не думаю о ней и не вспоминаю ее. Моей мамой была миссис Эрджайл. Тут мой дом.

– Тебе легко, Тина.

– А тебе почему трудно? Потому что самому этого хочется! Ты не миссис Эрджайл ненавидел, Мики, но свою собственную мать. Да, я знаю, о чем говорю. И если ты убил миссис Эрджайл, то ты это сделал только потому, что желал смерти собственной матери.

– Тина! Какую чушь ты несешь?

– И вот, – продолжала Тина спокойным голосом, – тебе больше некого ненавидеть. Чувствуешь себя одиноким, да? Надо уметь жить без ненависти, Мики. Это трудно, но необходимо.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Что означают слова, будто я мог убить миссис Эрджайл? Ты ведь наверняка знаешь, меня в этот день здесь и в помине не было. Я проверял машину одного клиента на Мур-роуд возле Минчин-Хилл.

– В самом деле? – спросила Тина.

Она поднялась и вышла на небольшую смотровую площадку, откуда открывался вид на реку. Мики последовал за ней.

– Что можно увидеть там, внизу? – поинтересовался он.

– Что это там, на пляже, за парочка? – ответила Тина вопросом на вопрос.

– Кажется, Хестер со своим доктором, – сказал Мики. – Но что ты имела в виду, Тина? Ради бога, не подходи близко к обрыву!

– А что… хочешь меня столкнуть? Тебе это удастся. Я ведь такая маленькая.

– Почему ты сказала, что я был здесь тем вечером? – спросил Мики хриплым голосом.

Тина, не ответив, повернулась и побрела вверх по тропе к дому.

– Тина!

Со спокойной отрешенностью она сказала:

– Мне тревожно, Мики. Я волнуюсь за Хестер и Дона Крейга.

– О них можешь не беспокоиться.

– Но я беспокоюсь. Боюсь, Хестер очень несчастлива.

– Мы не про них разговаривали.

– А я про них говорю. В этом все дело, Мики.

– Так ты уверена, Тина, что в тот вечер, когда убили маму, я здесь присутствовал?

Тина не ответила.

– Почему ты об этом тогда не сказала?

– Не было необходимости. В виновности Джако никто не сомневался.

– А теперь, когда мы знаем, что Джако невиновен?

Она молчала, медленно поднимаясь по тропинке к дому.

На пляже Хестер ковыряла песок носком туфли.

– Не понимаю, о чем это ты, – сказала она.

– Надо поговорить, – настаивал Дон Крейг.

– Зачем? Толкуй не толкуй, лучше не будет.

– По крайней мере, ты могла бы мне рассказать, что случилось сегодняшним утром.

– Ничего.

– Что значит… ничего? Разве не приходила полиция?

– О да, приходила.

– Значит, задавали вопросы?

– Да, задавали.

– Что за вопросы?

– Как всегда, все об одном и том же. Где мы были, что мы делали, когда последний раз видели маму живой? Нет, положительно, Дон, я не настроена снова об этом разговаривать. Все в прошлом.

– Нет, дорогая, не в прошлом. В том-то и дело.

– Не пойму, почему тебя это волнует? Ты ведь здесь ни при чем.

– Я хочу тебе помочь, дорогая. Не понимаешь?

– Бесконечные разговоры мне не помогут. Хочу все забыть. Помоги забыть, спасибо скажу.

– Хестер, милая, от уловок пользы не будет. Надо смотреть правде в глаза.

– Все утро только это и делала.

– Хестер, я люблю тебя. Ты же знаешь?

– Надеюсь.

– Что значит «надеюсь»?

– Продолжай, продолжай.

– Я хочу что-то сделать.

– Не понимаю что. Ты же не полицейский.

– Кто последним видел маму живой?

– Я, – ответила Хестер.

– Знаю. Это было незадолго до семи в тот вечер, когда я поехал в театр в Драймут, чтобы встретиться с тобой.

– Перед тем, как я поехала в Драймут… в театр.

– Но ведь и я, кажется, там был?

– Да, разумеется, ты там был.

– Тебе уже было ясно тогда, что я люблю тебя, Хестер?

– Нет, я даже не понимала тогда, что сама влюбилась в тебя, – возразила Хестер.

– У тебя ведь не было никаких веских причин убивать свою мать, не правда ли?

– Вот именно.

– Что означает твоя ирония?

– Я желала ей смерти и часто думала о том, чтобы убить ее, – помолчав, ответила Хестер спокойным тоном. – Иногда мне даже грезилось, что я убиваю ее.

– Каким же образом ты убивала ее в своих фантазиях?

Из влюбленного молодого человека Дон Крейг превратился на мгновение в пытливого доктора, исследующего интересный случай заболевания.

– Иногда я стреляла в нее, иногда наносила удар по голове.

Доктор застонал.

– Это были всего лишь грезы, – сказала Хестер, – но в них я не знала жалости.

– Послушай, Хестер! – Доктор взял ее за руку. – Расскажи правду, доверься мне.

– Не понимаю тебя.

– Правду, Хестер, мне нужна правда. Я люблю тебя и останусь с тобой. Если ты действительно убила ее, думаю, я сумею понять мотив. Видимо, это не твоя вина, но твоя беда. Понимаешь? Разумеется, я не побегу в полицию. Это останется между нами. Дело зачахнет из-за недостатка улик. Но я должен знать. – Последнее слово было произнесено им с особым ударением.

Хестер непонимающе уставилась на Крейга широко округлившимися глазами.

– Что же тебе сказать? – спросила она.

– Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.

– Ты полагаешь, что уже знаешь ее, да? Считаешь, что я убила маму?

– Хестер, дорогая, не гляди на меня так. – Он взял ее за плечи и легонько встряхнул. – Я врач. Мне известны причины человеческих поступков. Иногда люди не отвечают за свои действия. Я знаю твою эмоциональную, трепетную натуру и помогу тебе. Все будет в порядке. Мы с тобой поженимся, будем счастливы. Ты избавишься от тоски, безысходности, страха. Люди часто не осознают причин своих действий.

– Не то же ли самое мы говорили, когда подозревали Джако? – спросила Хестер.

– Забудь про Джако. Я думаю о тебе, потому что очень люблю тебя, Хестер. Но мне необходимо знать правду.

– Правду? – Едва заметная усмешка искривила уголки ее губ.

– Умоляю тебя, дорогая!

Хестер отвернулась и посмотрела вверх.

– Хестер!

– Ты поверил бы, если бы я сказала, что не убивала ее?

– Разумеется… поверил бы.

– Нет, наверное, не поверил бы, – сказала Хестер.

Она отшатнулась от него и побежала вверх по дорожке. Он было кинулся за ней, но тут же остановился.

– О дьявольщина! – воскликнул Дональд Крейг. – О дьявольщина!