Один против всех Седов Б.

Глава тринадцатая

Быков - на мясо

Великий князь и блюститель престола Императора всея Руси Николай III Всеволодович сидел в кресле, которое в их кругу получило название «Малого Трона». Большой Трон, как известно, до поры до времени хранился в Зимнем дворце Санкт-Петербурга.

Перед Николаем Всеволодовичем стоял граф Петр Чистяков, будущий генерал-губернатор Санкт-Петерберга.

- Как дела, Петька? - спросил Николай Всеволодович.

- О'кей! Операцию сделали классно, я на перевязке морду видел - один к одному, а если грим наложить - жена родная не отличит! Потом, правда, пошуметь маленько пришлось, крови пролить…

- Кровь эта на святое дело пошла! - перебил его Романов. - Жертвы, невинно убиенные, в рай попадают!

- Дай-то Бог! - Чистяков перекрестился на католическую часовню и замолчал, потому что дальше пошли проблемы, а проблем наследник престола не любил.

- Чего молчишь? Ордена ждешь, земель дарованных? - благодушно спросил Романов. - Будут! Недолго уже осталось, один шаг сделать, от силы - два!..

И тут Черных вспомнил, с каким трудом давались ему последние шаги в исповедальню, к заветному ящичку с белым порошком…

- Но ничего! - стукнул он по ручке кресла. - Дойдем!

- Конечно, конечно! - поспешно подтвердил Чистяков и опустил голову.

«Совсем плохой Женька стал, - думал Чистяков, украдкой разглядывая престолонаследника - Говорит чего-то, говорит… Бред какой-то! Года два бы ему еще продержаться, лучше - три. Чтобы и к власти пришел, и на троне укрепился и отдал хотя бы часть того, что он тут пожаловать успел. Главное - землю! Первый же указ, или как он там, эдикт, что ли, как у большевиков: земля - народу! Но если господин Ульянов-Ленин своим декретом крестьян на свою сторону привлек, то нынешним крестьянам земля не нужна, они и обрабатывать ее разучились, сколько лет страна на канадском зерне живет. Земля нужна другим людям, умным, богатым, изворотливым, таким, как он, Петр Чистяков. Уж он-то сумеет распорядиться полученными десятинами…»

- Ты чего, уснул, что ли, смерд? - Романов пнул Петьку ногой.

- «Объект» я поместил пока у Тимофея, на Фонтанке, но долго там держать его нельзя. Место официальное, народ постоянно ходит, мало ли что… И еще, - Чистяков замялся, - ему бинты снимать пора, он же в зеркало посмотрится и все поймет…

- Объяснить ему задачу, денег посулить! Ты, как маленький, право, - Романов пожал плечами. - Ты же понимаешь, он не жилец, его цель - несколько слов сказать перед камерами…

- Ну, не только, - вмешался Чистяков.

- Да, не только, но главное - это. Главное - выступить на телевидении и передать власть своему преемнику. Все - потом он уже не нужен!

- Нужен, Николай Всеволодович, еще как нужен, - опять вмешался Чистяков. - Может быть, после этого его главная роль и начинается.

- Какая главная роль, что ты там лепечешь? - Романов-Черных поднялся с Малого Трона. - Умный стал больно, за меня решаешь!

- Мы хотим, чтобы наша власть была легитимной, не так ли? - Чистяков вздохнул и начал объяснять то, что в свое время сам же Черных объяснял ему. - Россия стала открытым обществом, во всяком случае делает вид, что это так, поэтому после отречения Президента крайне необходимо организовать его встречи с зарубежной прессой, официальные, представительные, по первому же требованию иностранцев. Хотите пресс-конференцию - пожалуйста, хотите интервью CNN - нет проблем, только скажите, когда и где! Вот тогда весь мир и поверит в наш спектакль - мы не скрываем бывшего Президента, он доступен, встречается с журналистами, отвечает на все вопросы. Вы же сами это говорили, Николай Всеволодович! - на всякий случай напомнил Чистяков. - Я ваши слова повторяю.

- Да, правильно, говорил, - Романов-Черных опустился в кресло, задумался. - Я не помню, когда я это говорил, но говорил же, правда?

- Конечно, - согласился Чистяков и снова сказал, делая упор на этих словах, - я только повторяю вашу мысль, и все!

- Да, да, - Черных вдруг как-то обмяк в своем кресле, стал похожим на себя прежнего, в инвалидной каталке, когда не было ни власти, ни денег, только комната в коммунальной квартире на Васильевском острове…

Чистяков огляделся, поискал какой-нибудь стул, табурет, скамейку, ничего, только шезлонг, где обычно отдыхает Черных…

- Ты сядь, сядь на что-нибудь, - перехватил его взгляд Черных. - В часовне… Там есть. Я тебе сказать кое-что хочу…

Чистяков притащил из часовни тяжеленный дубовый стул с высокой спинкой и неудобным сиденьем.

«Чудная религия у католиков, - подумал он, - пришел человек в часовню, сел на стул и сразу страдать начинает, долго на таком сиденье не усидишь, скорее покаяться и на волю. А на воле в Германии что? Пиво, сосиски с квашеной капустой и фройляйн. - Вспомнив немецких фройляйн, Чистяков поморщился: - Да, после этих Гретхен - только в часовню, каяться!»

- Я тебе что хочу сказать, - Черных говорил глухо, закрыв лицо руками. - Плохо мне, Петя, наркоман я…

Страшное слово Черных сказал совсем тихо, и если бы Петька не знал этого, то не понял и не поверил бы ему. Но верный оруженосец Петр Чистяков давно уже все знал - и про тайный ящичек в бюро исповедальни, и про мучения, хуже похмелочных, что теперь трижды в день терзали его шефа, и про то, что Жорка Вашингтон периодически мотался в Гамбург за новой порцией белого наркотического порошка.

И то знал Петр Васильевич Чистяков, бывший автослесарь и будущий граф и генерал-губернатор Санкт-Петербурга, что этой порции белого порошка теперь хватало совсем ненадолго, и большой умница и потенциальный Нобелевский лауреат Женя Черных стал другим - забывчивым и непредсказуемым, вспыльчивым и взбалмошным, теряющим главное свое состояние, которое выражается не в рублях и долларах и даже не в коэффициенте IQ, он терял свой мозг и эту потерю ничем возместить было невозможно.

* * *

Вместе с Сергачевым мы вышли из кафе, постояли еще, уже попрощавшись, и Сергачев сказал неожиданно, вне связи с тем светским разговором, что мы вели у входа в кафе:

- Не хочу я твоим делом заниматься, Леша. Уж прости старика за откровенность. Если бы ты сам ко мне с этим пришел - отказал бы, а Кирею - не могу. Так что - не беспокойся, провернем это дело, провернем, но это - все! Последняя акция, на покой пора Петру Петровичу! Ты, это, не кури пока, подожди, пока я не уйду.

Я послушно убрал сигареты в карман.

- Ты закуришь, и мне захочется, а - нельзя! Я конфеточку лучше пососу. - Он действительно кинул в рот конфету. - Ты, Леша, берегись этого Черных, сильно берегись, больной он. - Сергачев заметил мой жест, уточнил: - На голову больной, шизофреник… Это не я придумал, со специалистами говорил, хорошими специалистами… Раздвоение личности у него и давно, с детства. Представь, живет он, инвалид, не человек даже - полчеловека, к нему все так относятся, и он сам к себе так же, но вернулся домой, сел за книги - и опять не человек Женя Черных, а гений, супермен, все остальные ему в подметки не годятся! Не всякая психика подобное выдержит… А он мне признался, когда у Кирея жил, что кокаином потихоньку балуется, вскользь так сказал, между прочим, ожидал, что я отвечу. А я - старый человек, знаю, что говорить в таком случае. - «Ерунда, - сказал я ему, - пустяки, кокаин - не наркотик, баловство одно». И правильно я сказал, потому что именно это он и ожидал услышать, а внутри себя я крест на Жене Черных поставил. Сломается он скоро, если не сломался уже… Так что, Леша, ты поосторожней с ним, поосмотрительней, от больного ума всего ожидать можно…

На том мы и расстались тогда с Петром Петровичем Сергачевым, он пошел в клинику к Кирею, а я так и остался стоять у входа в кафе, решая, куда мне сейчас податься.

Я стоял у входа в кафе и курил, собираясь остановить какую-нибудь тачку и ехать на «Ксению», оттуда связаться с Годуновым и уже вместе с ним разрабатывать план дальнейших действий.

У тротуара с визгом тормозов остановился навороченный джип, украшенный всеми возможными прибамбасами, какие только получилось приспособить к автомобилю изобретательным слесарям.

Из машины вылез здоровенный бугай с маленькими, бессмысленными, как у кабана, глазками.

- Ты, плесень, иди сюда! - сказал кабан, глядя в мою сторону.

- Вы мне? - удивился я.

- Тебе, тебе, жаба, скачи сюда!

Улица вокруг нас моментально опустела на целый квартал.

- Держи, вот шампунь, вот тряпка. Я пошел жрать, а ты стекла пока протри. Вернусь - денег дам, понял, гниль!

Ввязываться в конфликт сильно не хотелось. - Я спешу, простите, вы кого-нибудь другого…

- Куда пошел, тритон?

Верзила ухватил меня за плечо и рывком повернул к себе.

- Я тебе сказал, понял, те-бе! - и он сунул мне в руки банку с шампунем и тряпку.

Вернее, пытался сунуть. Потому что я вывернулся из-под его руки и стоял уже в паре шагов от того места, где он пытался вручить автокосметику. Банка-спрей упала как раз на свою распрыскивающую головку, и струя шампуня покрыла белой пеной кроссовки бугая.

Он посмотрел на кроссовки, пену, баллон со спреем.

- Так, бля, ты - труп! Пойдем! - он попытался ухватить меня за рукав.

«Не вовремя ты пожрать приехал, - подумал я, - на полчасика бы попозже, глядишь - в живых бы остался!»

Конфликта избежать не удалось, а драться с бугаем было никак нельзя - он был на голову выше меня и раза в два сильнее. Отсюда следовал неизбежный для бугая вывод - его надо мочить или отрубать глубоко и надолго, это - как получится! Поэтому я покорно сказал:

- Пойдем! - и первым вошел в арку двора.

Быстро вошел, так что «кабану» пришлось меня догонять, и когда он влетел во двор, я уже ждал его и даже сделал два шага навстречу. На исходе второго шага моя пятка встретилась с его коленной чашечкой. Единственное, о чем я пожалел, так это о том, что одет не в армейские подкованные ботинки, а в кроссовки, купленные в городе Гамбурге за двести евро. Но и в кроссовках получилось неплохо, чашечка его правого колена если и не треснула, то надежно сместилась со своего места, далеко и надолго покинув коленный сустав.

Бугай с воплем повалился на правый бок.

«Пожалуй, пора уходить», - подумал я и оглядел двор.

Как многие дворы старой части города, он был проходным - в глубине виднелся просвет между домами, за ним какая-то зелень - то ли сквер, то ли просто дворовый садик со скамейками и песочницей из зеленых крашеных досок.

- Убью! - заорал мне в спину бугай.

Пришлось обернуться. Он лежал на правом боку, подтянув к животу искалеченную ногу, а левой рукой что-то настойчиво искал в кармане куртки.

Я подошел поближе и спросил:

- Больно?

- Убью, - повторил бугай, косвенно ответив на мой вопрос. Глаза его налились кровью. - Ты знаешь, сука, на кого руку поднял? Я - Сила!

- Ногу, - поправил я его, - я тебя ногой ударил. Так получилось, извини.

Извинился я, надо сказать, неискренне. А погоняло Сила я уже где-то слышал, причем совсем недавно. Однако времени на воспоминания не было, бугай-Сила нашел, наконец, в кармане то, что долго искал - пистолет. И теперь неловко держал его левой рукой, целясь мне прямо в лицо. Больше того, он даже нажимал на курок. Но у него ничего не получалось. К счастью для меня, во всем этом была одна маленькая нестыковочка. Пистолет был правильный - «Макаров», рука была неправильная - левая. А левой рукой «макара» с предохранителя не снять, так уж он сделан, для правшей.

Пришлось сделать еще одно движение ногой. Пистолет улетел в сторону, бугай закричал и, отпустив колено, ухватился за кисть левой руки.

- Я пойду, - сообщил я стонущему бугаю.

- Убью, - информировал он меня в ответ.

- Может, не стоило тебе это говорить, а? Может, извинишься?

- Убью, - настойчиво повторил он, - сейчас пацанов вызвоню, они весь район оцепят и тебе, гнида, конец! - Последние слова он произнес с нескрываемым торжеством и я ему поверил, именно так он и сделает.

Я вынужден был вернуться, подобрать пистолет, использовав для этого чистый носовой платок, и подойти к стонущему бугаю.

- Ты сейчас сказал много лишнего, Сила. Мне жаль, но теперь мне придется тебя застрелить. - Я отвел флажок предохранителя. - Я вспомнил, Сила, где совсем недавно слышал твое имя. У тебя в «Медведе» с Киреем стрелка была, так?

Сила перестал стонать и с удивлением посмотрел на меня.

- Но, извини, я еще не представился. Зовут меня Алексей, а погоняло - Кастет. Думаю, знакомое тебе погоняло.

Глаза у Силы расширились, приблизившись по размерам к глазам обычных людей, не отморозков.

- Не убивай меня, Кастет, а! - еле слышно проговорил он.

- А ты меня гнидой называл, тритоном и еще какими-то земноводными!

- Прости, пожалуйста, я ж не знал… Извини! Я к Кирею в больницу, между прочим, ехал, а ты…

- А что я? - поинтересовался я и выщелкнул обойму.

Металлический звук еще больше напугал Силу.

- Ты ничего, ничего! Это я виноват! Не стреляй, ладно?

- Давай мобилу! - сказал я.

Он быстро вытащил телефон и подал мне.

- Звони, пожалуйста!

- Нет, звонить я не буду, - я положил трубку на асфальт и с силой ударил каблуком по ее пластмассовому телу. - Теперь и ты не позвонишь… Знаешь, береженого Бог бережет!

- Конечно, конечно! - легко согласился Сила.

Я передернул затвор, убедившись, что он пуст, и откинул пистолет подальше от Силы.

- Береженого Бог бережет, - повторил я уже про себя.

- Я пошел, - сказал я Силе, - привет пацанам, и не шути со мной больше!

- Конечно! До свиданья! - сказал мне в спину бугай-Сила и начал потихоньку стонать.

Я дошел до прохода между домами и обернулся. Сила перевернулся на левый бок и с ненавистью смотрел мне вслед.

«Надо было его все-таки пристрелить, - подумал я. - Одним врагом стало бы меньше».

Но возвращаться не хотелось, да и было уже поздно - во двор въезжал желтый милицейский «козелок».

Я ускорил шаг и вышел на какую-то тихую улочку, на которой не было ни людей, ни машин. Прямо напротив, на другой стороне улицы, красовалась вывеска «Переплетная мастерская», и я перешел дорогу. Мне нужно было просто переждать какое-то время, и переплетная мастерская годилась для этой цели точно так же, как любое другое предприятие сферы обслуживания.

* * *

Я толкнул дверь, и она откликнулась мелодичным звоном колокольчика. За дверью были ступеньки, я сошел по ним вниз и очутился в мастерской, где переплетают книги, а может быть, даже рукописи, манускрипты и инкунабулы. Что такое «инкунабула», я точно не знал, но полагал, что это имеет отношение к книгам.

Вообще-то, стоя еще на другой стороне улицы, напротив входа в мастерскую, я думал, что она мало чем отличается от мастерской по ремонту часов или починке обуви - небольшая приемная со стульями для клиентов и стойкой, где скучает молодая, не обязательно красивая приемщица. В такой ожидальне очень легко можно провести время, помогая девушке решить несложный сканворд или делясь впечатлениями о последнем фильме с Леонардо ди Каприо.

Но эта переплетная мастерская была совсем особой, без приемщицы и стульев для клиентов, - сразу за последней ступенькой лестницы начиналась мастерская - место, где работают люди. Посреди большого полутемного помещения стоял пресс, большая металлическая конструкция с полированными штурвалами для зажима бумаги, немного в стороне - резак с устрашающего вида ножом-гильотиной. Были в мастерской и другие станки и приспособы, назначения которых я не знал.

В дальнем углу зала стоял большой стол, освещенный яркой лампой. За столом сидел человек и что-то увлеченно вырезал на лежащей перед ним доске.

Лампа над столом, да низкие окна у самой земли - другого освещения в мастерской не было.

- Вы ко мне? - спросил человек за столом. - Подождите, пожалуйста, я сейчас закончу.

Я огляделся, стульев в мастерской не было, только у верстака, что стоял под самым окном, стояла высокая табуретка с поперечинками для ног. Я устроился на ней. Сидеть было удобно и почему-то сразу потянуло к верстаку, где в продуманном порядке лежали разные ножи, ножички и лопатки, похоже, из слоновой кости.

Трогать чужой инструмент нельзя, это правило я помнил еще из своей шоферской практики, поэтому я убрал руки с верстака и стал смотреть в окно.

Мимо мастерской проходили ноги - стройные женские, старушечьи - с тянущейся позади тележкой на колесиках, две пары милицейских ног, которые остановились у окна, постояли немного и разошлись в разные стороны, потом прошел криволапый французский бульдог, посмотрел в окно, мы встретились глазами и сразу отвернулись друг от друга, словно стыдясь какой-то общей для нас тайны. Опять одна за другой две пары милицейских ног, шедших в сторону Кирочной улицы.

«Еще минут десять, - подумал я, - и можно уходить. Сила, хоть и отморозок, но навряд ли скажет ментам, кто и за что его так приложил. Свидетели нашей беседы сидят по квартирам, и пока их найдут и опросят, времени пройдет много, да и вряд ли они скажут что-нибудь такое, что поможет милиции отличить меня от других мужчин среднего роста, одетых в куртку, джинсы и кроссовки и особых примет не имеющих».

- Ну, здравствуй, Алексей!

Я обернулся. Передо мной стоял мастер-резчик, что работал за освещенным столом в углу зала.

- Пришла пора нам познакомиться, - он вытер ладони о фартук. - Демушкин, А. А. Вы, я знаю, Алексей Костюков, по прозвищу Кастет.

Я кивнул.

- Пойдем со мной, там собрались друзья, - мастер протянул мне руку, и я невольно подал свою.

Все происходящее казалось нереальным, взятым со страниц романов Дюма или Сабатини, недаром же действие происходило в переплетной мастерской, в окружении старинных фолиантов.

Я встал, чтобы идти за мастером и напоследок оглянулся - у окна стоял французский бульдог и пристально смотрел мне в глаза.

Мы прошли мимо рабочего стола, на котором лежала почти законченная гравюра на дереве - рыцарь в старинных доспехах поражает длинным копьем дракона, чей могучий чешуйчатый хвост взвился вверх и готов нанести удар в спину рыцаря. Исход в этой схватке был далеко не предрешен.

- Георгий Победоносец? - спросил я у мастера.

- Все не так просто, Алексей, - ответил он и, хотя его лицо находилось за пределами света, мне показалось, что он улыбнулся. - Сюда, пожалуйста!

Он распахнул дверь, за которой обычно находится кладовая или раздевалка, где оставляют чистую, уличную одежду, чтобы переодеться в спецовку.

Небольшая комната была ярко освещена, особенно по сравнению с полумраком мастерской, и глаза не сразу привыкли к свету. А когда я, наконец, смог различать людей и их лица, то удивился еще больше - в комнате сидели четыре человека, и все они были мне знакомы.

За небольшим столом, на котором не было ничего, кроме пепельницы, словно люди собрались сюда на перекур и сейчас разойдутся по своим делам, сидел Кеша Бессонов, который сразу поднялся и протянул руку для приветствия. Рядом с ним - разбитная дочурка Палыча Маша, она радостно улыбнулась и помахала мне рукой. Чуть в стороне - мужичок, имени которого я не знал и видел до этого дважды - у дверей клуба, с накрашенными губами и блестящей лысиной, а потом за рулем «минивэна», когда он отвозил нас из ЦПКиО на годуновскую квартиру после чудесного спасения Светланы из лап полковника Кишкина. Он тоже поднялся, подал руку и сказал:

- Пентелин, Борис Пентелин. Мы уже виделись.

- Да, - подтвердил я факт предыдущих встреч, пожал руку Пентелину и внимательно его осмотрел.

Следов макияжа на лице не было, как не было, впрочем, и лысины - на голове росли коротко остриженные, очень светлые волосы, которые не сразу и разглядишь, мельком посмотрев на человека.

Четвертым и последним, в этой странной компании был Палыч. Как и положено человеку его характера, он сидел совсем в стороне и в тени от тарелки-абажура, накрывающего яркую лампу.

- Кого не хватает, как вы думаете? - спросил меня мастер.

- Кота Сени, - машинально ответил я.

- Браво, Джеймс Бонд! Я - твоя! - воскликнула Машенька.

Остальные просто улыбнулись.

- А если серьезно?

- Серьезно? - я задумался.

Саня Годунов и паук-Порфирин в эту компанию явно не вписывались. Я перебирал всех, с кем познакомился за время короткого пребывания в Питере. - Может быть, Иоганна Карловича Штрауса…

- Великолепно, мистер Бонд! Я - твоя навек! - снова возликовала Мария.

- Хорошо! - согласился и Демушкин. - Устраивайтесь, где получится…

Я предпочел бы сесть рядом с Машей, но место было между Пентелиным и Палычем, где я и примостился - на гладкой деревянной лавке между двумя потными немолодыми мужчинами. А за столом тем временем потек неспешный разговор, должно быть, прерванный моим внезапным появлением. О чем говорили собравшиеся, я не понял, о чем-то хорошем, добром и возвышенном, совершенно не употребляя слов «взорвать», «убить» и даже «трахнуть», и я незаметно для себя задремал.

Время от времени Палыч толкал меня в бок локтем и восторженно шептал мне в ухо:

- Чудесно сказано! Какая мысль! Как это глубоко и верно!

Я сонно кивал и продолжал дремать, как будто на берегу нешумной горной речки, где вода тихо катилась по каменистому ложу, изредка всплескивая на крупных, но уже обкатанных водой валунах…

- Алексей Михайлович, проснитесь!

Я открыл глаза и поднял голову с плеча Пентелина. Комната была пуста, вместо яркой лампы под абажуром-тарелкой горела неяркая лампочка над дверью.

- Где все? - спросил я, подавив зевок.

- Ушли, давно ушли, - улыбнулся Пентелин. - Я не хотел будить, у вас тяжелый день выдался, пусть, думаю, поспит. Правильно?

- Правильно, - согласился я, - мудро! Пойдем, кофе попьем, здесь кафе недалеко есть.

- А вам, Алексей Михайлович, нельзя в том кафе показываться, вас там помнят!

Я удивленно взглянул на Пентелина.

- Так вы же у дверей с Силой повздорили. И менты кофейным служителям настрого приказали, только вы появитесь, сразу звонить. А кофе я сварил уже, сейчас попьем…

Он выскользнул в дверь и почти сразу вернулся с двумя чашками и горячим кофейником в руках.

- Сахара нет, извините, А. А. сахара не употребляет.

Он разлил ароматный напиток, понюхал чашку и поставил на стол.

- Погоди, Пентелин, а откуда ты про Силу знаешь?

- Так я ж следил за вами! А вы и не заметили? - он радостно хлопнул в ладоши. - А когда все это приключилось, я сразу сюда прибежал, предупредил, что вы скорей всего придете. Переждать-то надо, подумал я, а кроме как в мастерской в округе больше и спрятаться негде. Угадал я, видите!

- Угадал, - согласился я. - А скажи-ка мне, Пентелин, тебя Годунов ко мне вроде охранника приставил, что ли?

- Ну что вы, какой из меня охранник! - Он оттянул дряблую кожу на руке. - Я слежу просто. А Саня Годунов об этом ничего не знает, я по своей инициативе, хобби у меня такое - следить!

- Интересное хобби.

- Интересное, - подтвердил Пентелин и вздохнул, - я из-за этого хобби в больнице лежал, долго… А Годунов меня оттуда выручил. Меня и моих друзей, которые тоже следить любят и, между прочим, хорошо умеют это делать. Замечательный человек, правда?

- Правда, - теперь вздохнул я. - А ваши друзья тоже на Годунова работают?

- А мы не работаем, какая же это работа, если приносит удовольствие? Это, знаете ли, призвание - следить… Мы помогаем Годунову, когда он попросит, но напрямую с ним связан только я. Конспирация, вы понимаете!

- Понимаю, Пентелин. Ведите меня на «Ксению», я там сегодня ночевать буду.

- То-то девчонки обрадуются, особенно Люда!

- Вот и на их улице праздник, - вздохнул я. - Идемте, шпион Пентелин!

Глава четырнадцатая

Судьба президента

- Я вот что думаю, Николай Всеволодович, - Чистяков искоса глянул на застывшего в прострации наследника престола, - «объект» наш надо с Фонтанки переводить, чтобы не светился на людях…

- Надо, - вяло согласился Черных.

- Есть у меня местечко одно на примете. У Тимофея на побегушках служит один человечек, его все Палычем кличут, глупый человечек, никчемный, но фанат нашего дела, в партии - со дня основания. Не за деньги служит - за идею!

- Лучше бы за деньги, такие люди проще, и договариваться с ними легче…

- Ваша правда, Николай Всеволодович, ваша правда, но уж, что есть! Как говорится, за неимением гербовой пишут на почтовой. У Палыча этого есть еще два неоспоримых преимущества - квартира где-то на отшибе и дочка-красавица. Потому я и предлагаю - двойника покуда поместить на квартиру к Палычу, а дочку, напротив, изъять, для гарантии послушания Палыча и безопасности нашего протеже. Прием старый, можно сказать - классический, но действует всегда безотказно.

- Хорошо, - с трудом выговорил Черных. - Будь другом, Петя, принеси мне, там, в часовне, в верхнем ящике…

«Не пришлось бы двойника готовить, - подумал Чистяков, направляясь в часовню, - совсем плох, а сейчас самые дела начинаются, только крутись, а он без дозы - никакой. И мне не разорваться, и в России надо быть и здесь его на Вашингтона не оставишь. Может, с Жанкой поговорить, а то - докторшу эту из Швейцарии выписать, денег дать, пусть его как-то хоть до конца года продержат?..»

Вспомнив про докторшу Сару Раушенбах, Чистяков вспомнил и белый халат, расстеленный на зеленой швейцарской траве, и такое же белое, не поддающееся загару, тело врачихи, овдовевшей в самую зрелую женскую пору, когда быть вдовой или незамужней для женщины никак нельзя, а даже напротив, кроме здравствующего супруга подыскать себе еще парочку друзей, желательно крепкого крестьянского происхождения, чтобы не тратить с ними время на умные разговоры и посещение театров да вернисажей.

Но приятные эти размышления вдруг прервались другой мыслью, внезапной, не имеющей отношения ни к докторше Саре, ни к Швейцарии, и уж тем более к здоровым крестьянским парням.

Чистяков как раз переступал порог исповедальни, и будь на его месте кто-то другой, более суеверный, то стал бы искать во всем этом тайный смысл, стечение знаков - порог, граница, рубеж; исповедальня, тайные помыслы, истина, откровение… Но Петр Чистяков суеверным не был, однако замер на пороге и еще раз прослушал в себе эту внезапно явившуюся мысль и даже проговорил ее вполголоса, обернувшись, правда, не слышит ли кто его.

Как все гениальное, мысль была проста и очевидна. Если двойник неминуемо, - теперь уже неминуемо, обратной дороги нет, - передаст кому-то власть, то почему же эту власть должен получить больной, невменяемый Черных, а не кто-нибудь другой, с трезвым умом, здоровый и телом и духом. Скажем, Петр Васильевич Чистяков - природный русак, с безупречными вологодскими корнями. А что бояр да дворян в его роду не было, так это и плюс. Кто сказал, что россияне жаждут монархии? Свой работяга-парень намного им ближе и родней!

Снаружи донесся жалобный хрип Черных.

- Сейчас, сейчас, - крикнул Чистяков, - не найду никак!

Хотя искать ему никакой нужды не было, знал, прекрасно знал Петр Васильевич, где хранится белая отрава, медленно убивающая местоблюстителя и престолонаследника. Но думал теперь уже не о том, как бы поскорее ублажить своего хозяина и главу концерна «Восшествие на престол», а о том, сколько жизни еще оставить наркоману Женьке Черных и как без помех устранить его с пути к власти, когда он станет окончательно не нужен.

* * *

До фрегата Леха Кастет добрался спокойно, без приключений. Пентелин всю дорогу что-то говорил ему ласковым голосом, восхищался Санечкой Годуновым и остальными знакомцами Кастета. Правда, о Светлане Пентелин говорил несколько раздраженно, не умаляя, впрочем, ее красоты и прочих женских качеств, но смотрел на девушку свысока и местоимение «она» звучало в его устах даже хуже, чем «оно». А на прямой вопрос Кастета смешался, ответил, что это он - так, что женщины все такие, разлучницы, не ценят своего счастья, и только мужчина мог бы…

После чего смешался еще больше и остаток дороги молчал, глядя в окно стареньких «Жигулей», которые они остановили, чтобы доехать до Дворцовой площади.