Один против всех Седов Б.

Глава двенадцатая

Привет от костлявой

Традицинным, еще с советских времен, местом воровских сходняков был ресторан «Медведь». Но если тридцать-сорок лет назад воры в законе пробирались туда, как Ленин в Финляндию, украдкой и изменив внешность, то теперь они съезжались на роскошных иномарках, которым гаишники давали зеленую улицу и услужливо прогибались, отдавая честь темным тонированным стеклам.

Первым, по понятиям, приехал Кирей. Его джип въехал на территорию «Медведя» и остановился у самого входа, где уже ждали три человека - швейцар, как положено, из бывших гэбэшников в немалых чинах, и два «бодигарда» из службы безопасности самого Кирея. Они с прошлого вечера находились в «Медведе», облазили за это время не только здание ресторана, но и всю прилегающую территорию, не заглянув разве что в задницы павлинам, которые по летнему времени гуляли в специальном вольере и за бутерброд с колбасой охотно распускали хвосты перед пьяными посетителями.

* * *

Я сидел за столом в годуновской гостиной и оглядывал свою гвардию. Годунов и Порфирин выглядели бодрыми, здоровыми и готовыми выполнить любую поставленную перед ними боевую задачу. А вот Кеша Бессонов был плох, он беспокойно шевелил пальцами, морщился, негромко рыгая, и оборачивался при этом на сидящую в сторонке Светлану. Она сидела, вытянувшись и прямо держа спину, с ладонями на коленях, и твердо, трезво смотрела мне в глаза. Ни дать, ни взять - строгая классная дама из Смольного института благородных девиц, разве что без пенсне и указки в руках.

- Господа, - начал я свою программную речь, - я считаю, что неведомый двойник является ключевой фигурой в нашем деле и он каким-то образом связан с Романовым-Черных. Почему я так считаю - не спрашивайте, я не знаю, не могу объяснить, интуиция. Проще всего было бы спросить об этом господина Романова, но он далеко, в Германии, а мы, как известно, в России. Поэтому, чтобы раскрыть его тайные замыслы, я предлагаю немного помутить воду и побросать туда камушки, а потом посмотрим на круги, от них исходящие, и, может быть, что-нибудь да поймем.

Я гордо посмотрел на Светлану, ожидая, что она оценит изящество моей речи. Она сидела так же - прямо и неподвижно, никак не выказывая восхищение моим ораторским даром.

- Кругов пойдет много, - продолжил я, - и один из них обязательно приведет нас к Романову, заставит его шевелиться, что-то делать, кого-то искать. В конце концов, он меня отправил в Россию не водку пить, а для какого-то непростого задания…

- Что надо делать? - спросил Годунов.

Я помолчал, план, который я должен был изложить своей команде, только-только рождался в моей голове.

«Не надо было пить вчера», - сказал я сам себе, потом вздохнул и сказал уже вслух:

- Кеша, принеси пивка!

Бессонов ожил и, как джинн из арабской сказки, мгновенно исчез и столь же мгновенно появился с шестью бутылками пива в руках.

- Опять! - с укоризной сказала Светлана, но пиво взяла и, изображая отвращение, стала пить.

Я сделал глоток, насладился пивными пузырьками, ударившими в нос, и почувствовал себя уже другим, решительным человеком, имеющим четкий, разработанный план.

- Саня Годунов, тебе узнать все, что можно, об этом двойнике. Самое главное - чью морду ему пришили, это - самое главное. Остальное тоже важно - кто он, где он, кто заказчик, оплативший его операцию. Но самое главное - узнать, кого он сейчас изображает. Признаюсь, есть у меня одна мысль, но озвучивать ее пока преждевременно.

- А мы? - в один голос спросили Порфирин и Бессонов.

- А вы пока в подчинении у Годунова, что скажет, то и делаете. И не бойтесь, без работы не останетесь!

- А я? - спросила Светлана.

- А ты создаешь мне все условия для напряженной работы ума.

- А что делать надо? - подозрительно спросила она.

- Отгонять мух, чесать пятки, ну, и вообще…

- А вот «вообще» не будет, тебя это «вообще» только от дела отвлекает. «Вообще» только по окончании операции, - твердо сказала она.

- Женщина, мы с тобой говорим на разных языках! Однако дальше… Саня, предоставь мне список филиалов «Русского пути», с точными адресами.

- Нет проблем, - ответил Годунов, - сегодня же вечером. Если, конечно, выйдем отсюда.

- Выйдем, - сказал я и сделал глоток пива.

* * *

- Ша! - Кирей стукнул кулаком по столу. Да так стукнул, что стоявший у приоткрытых дверей швейцар схватился за сердце и медленно опустился на стул.

- Ша! Я сказал! - Кирей обвел присутствующих суровым взглядом. - И больше говорить не о чем! Хотите - о телках побазлаем, хотите - еще о чем, но эта тема закрыта!

Гена Есаул, давно уже готовый вскочить, достать ствол и пробиваться к выходу, начал потихоньку расслабляться. Он еще зыркал на тот край стола, где плотной кожаной группой сидел городской молодняк - бритоголовые насупленные мужики со злыми неумными лицами и пудовыми кулаками, зыркал, но убрал ладонь с рукоятки «ТТ» и даже сунул ствол поглубже за пояс.

Никогда не было такого сходняка в городе!

«Бардак, полный бардак!» - думал Кирей, еще раз обводя присутствующих взглядом. При Дяде Феде такого не было, но при нем и молодняк на сходы не ходил, игнорировал, считая воровские сходы пережитком советских времен, как Пленумы ЦК или заседания Совнаркома, а Дядю Федю, смотрящего по городу, назначенного Большим Сходом в советском о ту пору Грозном, чем-то вроде ожившего динозавра из фильма «Парк Юрского периода»…

Началось все с того, что молодых пришлось долго уговаривать, упрашивать, едва ли не умолять, чтобы они прислали хоть кого-нибудь на сход. Просто прислали, - послушать, что думают о жизни авторитетные воры.

А сход был нужен, очень нужен, много событий произошло в городе за последнее время. Как будто кто-то кинул гранату в старое болото, все перемутив и подняв со дна много грязи. Юбилей и появившийся перед юбилеем Господин Голова, покушение на Кирея и его «смерть», в которую все охотно поверили, арест и смерть в Крестах смотрящего Дяди Феди, коронация Кастета, теракты и последующие за этим аресты, частым ситом просеявшие уголовные ряды…

А потом молодые внезапно собрали свой собственный сход, арендовав под него ресторан в центре города и собрав в номера всех проституток с Невского, оставив таким образом «своих» ментов без ночного заработка. На этом-то сходе, больше похожем на пьяный купеческий гулеж середины XIX века с цыганами, шампанским и девочками, и было решено, что Кастета нужно мочить, а если он появится в городе, приставить к нему «топтуна», чтобы вызнать его тайные планы, найти деньги, которых, по общему мнению, у Кастета было немеряно, а потом замочить, чтобы другим неповадно было… Что не должно быть повадно другим, молодые решить не успели, потому что уже во всю предавались купеческому разгулу, но это никого и не интересовало. Главное было сказано - Кастета мочить! И с этим все согласились…

Все, кроме Кирея.

Всеволод Иванович Киреев не хотел смерти никому.

Он, по старинке уважал человеческую жизнь и предпочитал решать споры словами, а не стволами. Кроме того, он знал о Кастете много больше, чем кто-либо в городе, знал, что денег у него особых нет, и уж тем более нет многочисленных тайников с сокровищами, о которых перешептывалась питерская братва. И вообще, жизни Кирея и Кастета за эти месяцы так переплелись, что допустить его гибель Киреев не мог никак.

Поэтому он решил созвать большой сход, где будут не только молодые группировки, но и все уважаемые в городе люди, и снова поставить вопрос о Кастете, выслушав претензии молодых к Кастету.

Претензий на самом деле не было никаких, пути Кастета с молодыми никак не пересекались, и в их дела он не вмешивался, это Кирей знал точно, как знал и то, что молодые поднялись на Кастета только за то, что он был один, сам по себе, и по их молодежным понятиям поэтому должен был с кем-нибудь делиться. «Кто-нибудь» по их понятиям означало только их самих.

По счастью, незадолго до схода Кастет объявился в городе, сам вышел на Кирея и рассказал ему о подлянке органов. Доказательств не было, были только слова, но Кирей верил Кастету и думал убедить остальных в его правоте.

И вот состоялся этот дурной сход.

Дурной, потому что никогда прежде такого не было, чтобы кто-нибудь приезжал на сход с командой бойцов-автоматчиков, которые окружили здание «Медведя», встав у каждого окна и двери, готовые стрелять в любого, кто в них покажется.

А молодые именно так и приперлись.

Сели они демонстративно на другой край стола, далеко от воров, чтобы случайно не попасть под автоматную очередь, сели, положив перед собой стволы, и слушали молча, угрюмо и не видно было по их лицам, соглашаются они с Киреем или нет, не говорили ни слова, сидели и слушали, даже не переглядываясь друг с другом, а глядя на свои кулаки и стволы, лежащие рядом с кулаками.

А когда Кирей кончил говорить, потому что сказал уже все, что мог, что-то повторив по два и три раза, и когда он кончил, молодые сдвинули бритые головы и долго о чем-то шептались, а потом потянулись к стволам и убрали их в карманы своих кожаных курток, а старший из них, по прозвищу Сила, поднялся и сказал:

- Перетереть это надо!

Вот тут-то Кирей и взорвался, и крикнул:

«Ша!» - уложив швейцара с инфарктом, и стукнул по столу кулаком…

Молодые снова сдвинули в кучу бритые головы, снова пошептались, яростно и серьезно, и снова поднялся Сила и сказал:

- Это все понятно, но перетереть все-таки надо!

Кирей опустился на стул и спрятал лицо в ладонях. Чтобы молодые, не дай бог, не увидели его смеха и его слез.

- Ты, это, - сказал Сила, - ты не думай, мы все понимаем, но надо перетереть. Мы с тобой вдвоем, как друзья, сядем где-нибудь в кабаке, девочек позовем и потихонечку перетрем это дело. Я, честно, кой-чего еще не понимаю! Хорошо? - и это «хорошо» сказано было так по-детски, что отказать ему было невозможно.

Да Кирей и не собирался отказывать, всегда стремясь решить все миром.

- Хорошо, - согласился он, - посидим, перетрем, как друзья.

Сила радостно улыбнулся, с видом победителя посмотрел на своих спутников и добавил, уже усаживаясь на место:

- Только не сегодня, ладно? Через пару дней. Мне обдумать все надо!

- Хорошо, - повторил Кирей, - обдумай, и встретимся, как друзья.

Сила опять с удовольствием посмотрел на своих, важно кивнул головой и сказал:

- Мы договоримся!

- Конечно, Сила, конечно. Ведь мы же друзья! И не понимали молодые отморозки, что с этой самой минуты, когда Сила почувствовал себя победителем и героем, с этой самой минуты и этих слов Кирея о дружбе, которые вроде и не он сам сказал, а просто повторил вслед за Силой, именно он, Всеволод Иванович Киреев, будет руководить всеми поступками Силы и его людей, и те будут делать только то, что скажет им Кирей, и будут они вот так же счастливо улыбаться, выполняя его приказы…

Потому что они - друзья!

* * *

Кирей рассказал все это Лехе Кастету, добавляя разные смешные подробности, которых, может, и не было на самом деле, но которые так украшают всякий рассказ, особенно, если говорит человек, любящий и умеющий говорить.

А Всеволод Иванович Киреев, проведший половину немаленькой своей жизни на зоне, говорить умел, и это умение очень ценилось в блатной среде, где жизнь проходит в четырех казенных стенах среди людей с непростыми характерами и непростым прошлым, где слово ценится на вес человеческой жизни и его долго обдумывают, прежде чем сказать вслух.

Все рассказал Кирей о большом сходе в ресторане «Медведь» и даже много чего добавил от себя, но не сказал одного - что ночью приезжала к нему, Кирею, бригада реаниматоров и провела у него всю ночь, уехав только с выстрелом полуденной пушки. И рядом с врачами-реаниматорами всю ночь просидел важный профессор, самый главный специалист в городе по сердечным болезням, которого поднял с постели Сергачев, поднял и привез в особняк на Каменном острове.

И врачи «Скорой», и профессор-сердцевед в один голос твердили, что Кирею нужно ложиться в больницу, потому что обширный инфаркт - это не шутки, а годы у Киреева немалые, да и срока за спиной камнем на сердце давят.

Но Кирей, едва открыл глаза и смог говорить, сказал свое решительное «нет» и больше на эту тему не говорил, а призвал к себе Сергачева и один на один, без врачей, долго с ним говорил о каких-то своих делах, а после этого закрыл глаза и спокойно проспал до утра, не чувствуя, как к нему подключают хитрую японскую аппаратуру, делают уколы и меняют капельницу.

В полдень, словно разбуженный выстрелом петропавловской пушки, он открыл глаза и встал, резко, решительно, уронив металлическую стойку с банкой лекарства, которое по резиновой трубочке шло в его вену.

Сергачев, за эту ночь похудевший и постаревший на добрый десяток лет, пытался уложить его обратно, но услышав - Уйди, сволочь лысая! - поспешно ретировался за дверь и следил за происходящим в оставленную щелку, всегда готовый прийти на помощь врачам. Впрочем, врачей Кирей не обидел, отблагодарил их и деньгами, и словами, но от госпитализации отказался, уступив лишь в том, что в доме постоянно будут дежурить врач и медсестра. Но только чтобы сестричка была молодая и фигуристая.

А днем позвонил Леха Кастет и попросил встретиться с ним в Летнем саду для какого-то важного дела.

Поговорив с Кастетом, Всеволод Иванович начал решительно одеваться, не отвечая на вопросы «лысого черта», вызвал машину, поехал в Летний сад и вот теперь рассказывал Лехе о прошедшем сходняке, о том, кто что там говорил и делал, добавляя разные смешные вещи, которых и не было на самом деле…

В ответ Леха рассказал о том, как спасали Светлану, несколько раз повторив Кирею, что она не пострадала и никакого вреда ей сволочи-менты не нанесли, и что жива она и здорова, шлет горячий привет ему, Кирею, а также Петру Петровичу Сергачеву, который - «лысая сволочь», но Светлана об этом не знает, и знать ей это совсем ни к чему… В Лехином пересказе операция по спасению Светланы выглядела смешным и увлекательным приключением, где менты были дураки-дураками, а полковник ФСБ, лежащий в куче собственного дерьма, вообще комической фигурой из романа Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»…

И лишь потом Леха Кастет перешел к тому делу, ради которого он и сорвал с места уважаемого вора Кирея, попросив того приехать в царский сад для летних прогулок.

- Просьба у меня к тебе, Всеволод Иванович, большая и очень для меня важная. Видит Бог, если бы у меня были люди, ни в жисть бы тебя не побеспокоил, обошелся своими силами. Но нет сейчас у меня никого, ну, почти никого, а дело, повторяю, срочное, может быть, судьба России решается.

Леха достал свои вонючие сигареты «Ява» и закурил, думая о том, как сказать дальше. А Киреев отодвинулся от этого гадкого дыма подальше и подумал, что теперь, как собака-Сергачев, будет всю жизнь сосать карамельки «Барбарис» и с ненавистью смотреть на курящих людей.

- Ты, Всеволод Иванович, о такой партии «Русский путь» слышал? Ты ж в депутаты готовишься.

Киреев подумал, полез было за сигаретами, но отдернул руку, сказал:

- Я только крупные знаю: ПСП - Партия свободных предпринимателей, «Груша», еще бабу там, в Думе, видел, кореянка, что ли, красивая, черт! Из-за нее одной депутатом можно заделаться! Она и по телевизору-то - ничего, а в натуре с ней рядом стоишь, а от нее - так и прет…

- Чего прет? - не понял Кастет.

- Да вот либидо это самое так и прет! А этой партии, что ты сказал, не знаю, не слышал…

- Штаб-квартира этого «Русского пути» - в Питере, а филиалы - в 27 городах. Мне нужно взорвать эти 27 филиалов. Нет, погоди, - Кастет увидел, что Киреев встает, собираясь уйти, - погоди, Всеволод Иванович, я не так сказал. Нужно организовать взрывы без жертв, упаси бог, главное, чтобы шума много было - огонь, дым, грохот, понимаешь?

- Ну, - ответил Киреев, садясь обратно на скамейку.

- Мне нужно много шума, - повторил Кастет, - нужно, чтобы об этом писали газеты, показывало телевидение. Чтобы это было зрелище, спектакль, но при этом выглядело серьезно, опасно… Скажем, выжгло одну комнату, сгорели стол и два стула, но, - Кастет поднял вверх палец, - но в кладовой лежало еще двадцать килограммов тротила, и если бы он взорвался, то случилась бы трагедия. Поэтому сгоревший стул - это уже не комедия, это уже страшно! Так вот, мне нужно, чтобы стало страшно, эффектно и страшно, и мне нужно, чтобы ты мне в этом помог.

Кирей хотел что-то сказать, но схватился рукой за грудь, открыл рот, попытался закрыть и не смог, повалился на бок, на нечистую, со следами ног, скамейку…

- Кирей, ты чего, Кирей? - Леха вскочил, хотел подхватить падающее тело, уложить его удобнее, лучше, но Киреев открыл глаза и произнес, еле шевеля губами, но вполне отчетливо и понятно:

- Лысого вызови сюда… Сергачева… Срочно!..

- Врача, может, Кирей?

- Лысого… Ему все про взрывы… Он врача…

Леха сорвал с себя куртку, свернул аккуратным валиком, подложил Кирею под голову, поместил его ноги на скамью. Спохватился, пощупал пульс на шее, где сонная артерия. Пульс был, слабый, беспорядочный, но - был, и Кастет вытер взмокший на прохладном невском ветерке лоб.

Чудно - сразу, без раздумий вспомнил секретный номер «трубки» Сергачева, тот номер, который знают немногие и который никогда не бывает занят. Набрал, не с первой попытки, дрожали пальцы, как после тяжелого труда. Сразу отозвался Сергачев:

- Говорите!

- Петр Петрович! Это - Кастет…

- Кирей с тобой? Где вы?

- В Летнем саду, врача надо, срочно!

- Я понял. Он…

- Живой. Дышит тяжело, но живой!

- Сейчас буду. «Скорую» только не вызывай!

Начали собираться люди - старушки с внучатами, молодые мамаши с младенцами в колясках, подошел милиционер, спросил с надеждой:

- Пьяный?

- Сердце, - ответил Кастет, поморщившись. От мента пахло потом, чесноком и застарелым, въевшимся в форму перегаром.

Он нагнулся, понюхал, посмотрел на Леху:

- Не дышит!

Кастет оттолкнул бабульку с чадом, услышал в спину:

- Дай посмотреть-то, деревня, чего толкаешься!

Нагнулся к Кирею, снова нащупал пульс, тот же - слабый и беспорядочный.

Где-то рядом засигналила машина, громко, пугающе, на аллею въехал джип, остановился возле Лехи и лежащего на скамейке Кирея. Из джипа, еще кажется не остановившегося, катившего по аллее, выскочил доктор, самый настоящий доктор, самый нужный сейчас - в белом хрустящем халате, белой же шапочке и с красными резиновыми трубочками на шее.

За ним медсестра, слишком красивая, чтобы просто спасать человеческие жизни. А доктор уже порвал на Кирее рубашку, сказал что-то непонятное сестре, та подала ему шприц, так, словно всю дорогу, от Каменного острова до Летнего сада, ехала с этим шприцем в руках, и доктор всадил шприц в самое сердце Кирея, потом отбросил пустой, ненужный, на газон, чем вызвал недовольный ропот бабушек и мамаш, начал усиленно нажимать на грудь Кирея, как раз в том месте, где только что сделал укол.

- Помрет, - с удовольствием сказала одна бабушка другой.

- Помрет, - согласилась та.

- Уже помер, - радостно сказала третья бабушка, сказочное воплощение доброты и жизнелюбия.

- Не-а, - не согласилась первая, - доктор, вишь, работает!

- Дуру гонит, - по-современному откликнулась третья, - бабок побольше срубить хочет. Машина, гляди, какая богатая, значит, деньги есть!

Доктор оторвался от Кирея, повернулся к Леше и улыбнулся:

- Все в порядке, но в больницу надо, срочно!

- Надо, значит, надо, - сказал Сергачев, оказывается уже давно стоявший рядом. - Теперь я решаю!

Доктор поднял с земли упавшую шапочку, на которую уже наступил кто-то из представителей старшего поколения, отряхнул не глядя, сунул в карман.

- Дай закурить, - сказал он Кастету.

А бабульки уже столпились вокруг джипа, яростно лупцуя его сумками и крича:

- Куда ты приехал, ирод, тут дети малые гуляют, а ты на машине своей говенной! Сейчас милицию-то вызовем, и на пятнадцать суток тебя, на пятнадцать суток!..

Милиционер стоял рядом с шоферской дверцей, курил дорогие бандитские сигареты и с удовольствием слушал крики бабушек.

- Сейчас уедем, - сказал ему водитель.

- Да стой сколько влезет, чего их слушать-то! - милиционер сплюнул в сторону старушек. - Понабежали тут…

Братки бережно положили Кирея на заднее сиденье джипа, Сергачев сел спереди, рядом с шофером.

- Леша, ты в Киреевскую машину садись, она у ворот стоит. Езжайте за мной, там поговорим…

«Там - должно быть, в больнице», - подумал Кастет.

Бабульки и мамаши расступились, пропуская машину, потом сомкнулись вновь, обсуждая случившееся.

- А я говорю - помер он! - кричала бабулька-скептик. - А доктор дуру гонит, точно говорю, гонит дуру. Вот у нас в поликлинике участковый… Я ему говорю - болит левый сердечный желудочек, а он, сволочь, только смеется, не может, говорит, такого быть. А кто лучше мой организм знает, я или он? И еще был случай…

Что еще произошло в жизни бабушки с больным левым желудочком Кастет уже не слышал, потому что шел к воротам Летнего сада, где левыми колесами на тротуаре стоял джип Всеволода Ивановича Киреева, или вора в законе Кирея.

* * *

Мы совсем немного отстали от машины с Киреем и Сергачевым «на борту». Они уже въехали на территорию больницы, а наш джип уперся в полосатую палку шлагбаума.

- Куда? - грозно спросил охранник в навороченной «камуфляжке», с наручниками и дубинкой на поясе.

- Мы с ними, - сказал я, махнув в сторону скрывшейся машины Кирея.

Охранник покачал головой и положил руку на дубинку.

- Там! - сказал он, указав в сторону парковки. - Стойте и ждите!

После чего развернулся и пошел в свою будку, где уже готовился к бою его коллега.

- Вышибем? - спросил меня водила. - Шесть секунд!

- Чего вышибем? - не понял я.

- Шлагбаум! - он угрожающе рявкнул мотором и сдал машину назад.

- Не надо, - махнул я рукой, - давай на стоянку, подождем, покурим…

Хотя, конечно же, хотелось быть где-то рядом с Киреем, знать все сразу, сейчас же… Водила аккуратно въехал на стоянку и сказал с укоризной:

- А Кирей бы вышиб!..

Сергачев вышел ровно через полчаса, я знаю, смотрел время каждые пять минут, закуривая новую сигарету. Я увидел его на аллее, сгорбленного, старого, с полотняной кепочкой в руке, и сердце сжалось от нехорошего предчувствия, но я не пошел навстречу плохой вести, просто вышел из машины и встал, опершись о нагретый солнцем капот, а Сергачев все шел и шел, едва переставляя ноги и неминуемо уперся бы грудью в шлагбаум, но охранник приподнял его ровно настолько, чтобы пройти человеку, и Сергачев прошел, не заметив шлагбаум, как не замечал ничего вокруг, и если бы я его не окликнул - прошел бы мимо меня…

- Петр Петрович! - сказал я тихо.

Он поднял голову, посмотрел сквозь меня и сказал тихо, в никуда:

- Все!..

- Умер?

Сергачев покачал головой, как лунатик обошел машину, сел в тени на заднее сидение, попросил у водителя сигарету.

- Умер? - переспросил я.

Сергачев опять покачал головой.

- В реанимации…

- А хрен ли тогда головой качаешь, сволочь лысая? Все, все!..

- Для меня - все! - сказал Петр Петрович. - Кончилась вся эта игра в полицейских и преступников, «Зарница», ети ее мать, для взрослых!..

- А Кирей, что Кирей? - Мне захотелось врезать чем-нибудь тяжелым по этой лысине, покрытой старческими крупными веснушками.

- В реанимации Кирей, к нему не пускают, и пустят не скоро. Два инфаркта за сутки - это тебе, Леша, не хухры-мухры, с этим не шутят! Выживет твой Кирей, - сказал Сергачев уже спокойно, - выживет, но долго не протянет. Это я могу годами не пить, не курить и с женщинами только разговаривать. А Кирей так не сможет! Ты думаешь, он карамельки эти сраные будет жрать? - закричал вдруг Сергачев, вытащил из кармана горсть «барбарисок» и швырнул их в кусты. - Не будет! Не жди! Потому говорю тебе - не жилец!

Он успокоился, подобрал две упавшие у ног конфеты, бережливо положил в карман.

- А о деле о твоем мне Кирей сказал, взорвать тебе чего-то надо… Срочно?

- Хотелось бы…

- Ладно, - Сергачев выкинул окурок, тяжело потянулся. - Пойдем куда-нибудь в кафе, посидим, перетрем твои проблемы…

- Куда ехать? - водитель стоял в сторонке, разговор, конечно, слышал, но потому и возил Кирея, что услышал - и сразу забыл!

- Мы пешочком, Сеня, - обычным ласковым голосом сказал Сергачев. - Ты стой здесь, мало ли что привезти надо.