Один против всех Седов Б.

- Ничего, теперь всю жизнь только в бабский и будет ходить!

Весь этот гнилой базар и хиханьки-хаханьки были мне только на руку, я окончательно пришел в себя, собрался и изготовился к бою. Не к сортирной драке с поломанным носом и парочкой трещин в ребрах, а к бою не на жизнь, а на смерть.

Вперед вышел самый крупный, со злыми глазами и золотой цепью на шее. Рыхлый живот свисал над пряжкой ремня, но плечи были широкими, мускулистыми.

«Качок, - понял я, - руки у него сильные, а ног и пресса нет. Будет бить так, чтобы сразу вырубить, но это - навряд ли…»

Пока он делал свои три шага в мою сторону, я немного сместился вправо и пробежался взглядом по всей туалетной «зале» - кто где стоит, куда упадет «качок» после моего удара и кто станет следующей жертвой…

Подойдя ко мне, парень остановился, качнулся с пятки на носок, широко размахнулся и ударил. Его рука еще только двигалась в мою сторону, а он уже начал радостно улыбаться и поворачиваться к своим корешам, чем только облегчил мою задачу. Я поднырнул под его руку, дождался, когда сила удара уйдет в воздух, и, ухватив ее за запястье, сначала резко дернул вниз, а потом завел за спину и так же резко рванул вверх. Все заняло секунды две и завершилось плохо поддающимся лечению переломом локтевого сустава.

«Качок» вскрикнул и повалился на пол.

- Болевой шок, - объяснил я парням и сделал приглашающий жест: - Следующий!

Следующим оказался тот, кого братки называли Семой. Он бросился на меня как живой танк, вытаращив глаза и крича мне в лицо что-то матерное и обидное. Я не стал просчитывать варианты боя, просто ударил Сему в пах, сильно ударил, ничуть не жалея своих кроссовок и его яиц.

Согласен, в драке такой удар считается нечестным, как и всякий удар ниже пояса, но я-то настроился не на драку, я пошел в бой, а в бою все удары хороши, главное, чтобы противник перестал быть противником, а лежал спокойно на полу или траве, лучше всего не подавая признаков жизни.

Сема согнулся, ухватившись обеими руками за свое порушенное мужское достоинство, а я той же самой правой ногой ударил его в подбородок. Удар не получился, подошва кроссовки впечаталась ему в лицо, вминая нос и размазывая губы.

- Два - ноль, - объявил я парням. - Следующий!

Судя по всему, оставшиеся трое были недовольны тем, как разворачиваются события, потому что они все разом бросились на меня, страшно при этом ругаясь.

Глупые, глупые братки, - успел подумать я, - вам бы не пиво пить, а пойти в армию, послужить маленько в армии, изучить тактику рукопашного боя. Тогда вы бы знали, глупые, что кучей нападать на одного - неправильно, мешать вы будете друг другу, а мне, вашему врагу, помогать…

Пока эти мысли сами собой двигались в моей голове, братки уже оказались на расстоянии удара и стали меня бить. Вернее, они собрались меня бить, но это у них не получалось, три человека - это, действительно, слишком много для рукопашного боя. Сначала я просто уклонялся от суетливых и беспорядочных ударов, потом улучил момент и с силой ударил одного из них, крайнего справа, ногой в живот. Он живописно отлетел в сторону, ударился спиной о красивую импортную раковину, отчего раковина хрустнула, а браток рухнул на пол лицом вниз.

Из тех двоих, что остались еще в строю, один должно быть, был сильно пьян, потому что махал руками, в основном, у себя перед носом, словно отгоняя назойливых мух, а вот второй повел себя нетрадиционно, он отошел немного назад и завел руку за спину.

Ствол! - мелькнуло у меня в голове, но я не успел испугаться - он вытащил нунчаки и начал медленно раскручивать их, держа в правой руке. Левую руку он эффектно, как тореадор, отставил в сторону.

Нетрезвый браток стал просто мешать, и я, поймав паузу в его бестолковых движениях, провел классическую боксерскую серию - корпус - голова - корпус - и уложил его на пол, рядом со своими друзьями.

От первого удара нунчаками я уклонился, за моей спиной посыпался битый кафель, а браток получил несильный, на излете, удар в живот. Второй удар все-таки достал мою спину, плашмя и тоже на излете, но весьма ощутимо, а мой удар прошел вскользь по его щеке. Я, чтобы не упасть, сделал слепой шаг вперед, споткнулся о лежащего пацана и все-таки повалился лицом вниз. Может быть, это меня и спасло. Похоже, третьим ударом браток решил меня добить. Я перекатился к нему за спину, вскочил и, сложив руки в замок, ударил его по загривку. Удар получился опять скользящий и опять в ухо, но браток пошатнулся, наступил на лежащее тело и упал навзничь, взмахнув напоследок нунчаками. Этот слабый, но болезненный удар пришелся мне в левую руку и она сразу онемела, повиснув бесчувственной плетью.

Повезло, конечно, что это был последний удар в этом бою, а не первый. Я начал интенсивно растирать руку.

- Они живы? - раздался за спиной девчоночий голос.

Я пожал плечами и поморщился, рука начала отходить после удара и вместе с тем наливаться болью.

Дверь гальюна приоткрылась.

- Не надо шуметь, ладно? - сказал голос с кавказским акцентом.

В туалет вошел низенький крепкий кавказец в сетчатой тенниске, сквозь которую пробивалась густая черная шерсть на груди и животе.

- Так, маленький драка, да? - Кавказец посмотрел на меня. - Тебя я видел сегодня, ты с Годуновым сидел, правда?

- Правда.

- Годунов - хороший человек. Он твой друг?

- Друг. А вы кто?

- Я - Ашот. Саша не говорил, да?

- Нет, не успел, наверное…

Кавказец А тот почему-то сразу внушил доверие, казался давно знакомым и даже другом. Таких кавказцев показывали в старых советских фильмах, добрых и простодушных…

- Девушка твоя?

- Нет, я пришел, а они…

- Я понял. Шпана! Серьезные люди так не делают!

- Ашотик, милый, они меня убьют теперь! - девушка поднялась с пола и сейчас стояла у раковины, смывая с лица кровь.

- Не убьют, я их сам убью, нельзя так поступать, плохо! А ты иди в мой каюта, приведи себя в порядок!

Девушка послушно вышла из туалета.

- Вы тоже идите, дальше я сам разберусь. Сашу Годунова увидите, привет ему от Ашота, хорошо?

- Хорошо, - сказал я, но пошел не на выход, а в ту часть гальюна, куда, собственно, и стремился с самого начала.

Ну, город, криминальная столица, человеку отлить спокойно не дают…

Глава четвертая

Голубой, голубой, не хочу играть с тобой!

Я проснулся в сумерках.

Белые питерские ночи давно закончились, и вечер наступал стремительно, как в пустыне.

Я был заботливо накрыт клетчатым, как шотландская юбка, пледом, иллюминатор распахнут, пропуская в каюту свежий воздух и шум улицы. Напротив сидела официантка Люда и грустно курила длинную дорогую сигарету.

- Проснулся? - спросила она. - Сейчас кофе принесу.

Вышла и вернулась почти сразу, неся в руках чашку кофе и сахарницу.

- Мне Саня Годунов сказал, чтобы тебя в шесть разбудить, а ты сам проснулся. Молодец!

Я приподнялся на локте, в нос сразу ударил горячий кофейный запах.

- А где Саня, он приезжал, что ли?

- Звонил. Ты кофе попей и иди в душ, а я тут приберусь пока.

Я взял чашку, сделал обжигающий глоток и зажмурился, по телу прошла горячая волна, сначала вниз, потом вверх, в голову, отхлебнул еще и потянулся за сигаретой.

- Ты лучше переезжай сюда, - сказала Люда, зябко повела полными плечами, прикрыла круглое окошко иллюминатора. - Саня просил уговорить тебя, чтобы переехал… Ты не думай, здесь хорошо, спокойно, и главное, безопасно. Это Годунов так сказал, а не я придумала.

Знаем мы вашу безопасность, подумал я.

Спина и особенно рука настойчиво ныли после дневной гальюнной разборки. Но Люда об этом инциденте не упоминала, и я решил тоже молчать. Значит, мы дружно делаем вид, что ничего не случилось…

- А где здесь жить-то? Целый день народ крутится. Вы ж круглые сутки работаете?

- Нет, открываемся в одиннадцать, закрываемся, когда уходит последний посетитель. Вот такой у нас европейский сервис! - Она улыбнулась, как мне показалось, печально. - А посетители только на палубе. Кубрики и трюм - это для своих, так что здесь и поживешь, сколько надо.

- Я подумаю, - ответил я и посмотрел на Люду. Сейчас она не была похожа на разбитную девицу, трущуюся горячим телом о посетителей, простая девчонка с грустным усталым лицом и крепкими руками.

Она поняла мой взгляд, опустила глаза.

- За день кружек натаскаешься, к вечеру руки болят - сил нет. Ноготь вот сломала, маникюр от воды слезает… А за нравственностью у нас крепко следят, в рабочее время никаких шашней. Саня Годунов - другое дело, он свой, а так - ни-ни…

- А Годунов какое отношение к паруснику имеет?

- Я думала - ты знаешь! Он же хозяину нашему жизнь спас, теперь они друзья. А тот для него все что угодно сделает.

Я кивнул, понятно, мол, и взглянул на часы, времени оставалось все меньше и меньше.

- Покажи мне, где душ, да я собираться буду, время уже поджимает.

- Пойдем! - Люда поднялась, мы вышли в коридор, соседняя каюта оказалась душевой. - А там джакузи, - сказала она, показав на дверь в переборке, - здесь вот шампуни всякие, подберешь, что надо, полотенце там висит, я в каюте подожду, - и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

После кофе и контрастного душа я почувствовал себя молодым, здоровым и сильным, не ко времени вспомнил Люду и с трудом избавился от этой приятной мысли, ожесточенно натерев себя полотенцем.

- Пока, - сказала Люда, поцеловала меня в щеку и пригладила влажные волосы, а когда я уже добрался до ведущего на палубу трапа, крикнула вдогонку: - Перебирайся к нам, ладно? - и помахала на прощание рукой.

* * *

В дверях клуба «96» стоял двухметровый верзила в хорошем костюме и при галстуке. На представителя сексуальных меньшинств он походил мало.

- Вы куда? - спросил меня верзила, загораживая проход.

- В клуб, - честно сказал я.

- Вы не член, - сообщил мне верзила и расстегнул пиджак.

Показались ремни подмышечной кобуры.

- И что делать? - поинтересовался я.

- Идти домой, баиньки.

- А я читал, тут концерты всякие устраиваются, Борис Михайлович Моисеев выступает. Люблю я Бориса Михайловича, и его творчество тоже люблю, - доверительно сообщил я охраннику.

- Проблемы, Гоша? - из темной глубины оплота нетрадиционной любви раздался знакомый голос Годунова.

- Нет проблем! - ответил я вместо Гоши.

- Леха, проходи…

Гоша переместил свое двухметровое тело в сторону, и я вошел в гнездилище разврата и порока.

Атмосфера порока была приятной, в ресторанном зале пахло большими деньгами - аромат дорогих сигарет и хороших духов из самой настоящей Франции, а не из подвала на Малой Арнаутской.

За столиками сидели вполне приличного вида люди, группирующиеся по признаку пола - мужчины с мужчинами, женщины с женщинами. На сцене пело существо неопределенного пола, одетое в щедро открытое женское платье.

- Это - женщина? - тихонько спросил я Годунова.

Он внимательно посмотрел на певицу.

- Трансвестит, - сказал он неуверенно, - вроде бы…

Мы пересекли зал ресторана, очутились в каком-то подсобном коридоре, где вдоль стен стояли коробки с продуктами, металлические лотки, переложенные промасленной бумагой, в каких возят выпечку. Справа открылась дверь на кухню с ее привычными звуками и запахами, но мы повернули налево и через пару шагов уперлись в закрытую дверь.

Годунов немного повозился с замком, распахнул дверь и пропустил меня вперед. Комната была довольно большая, метров двадцать, но длинная и с одним окном. В советские времена здесь могла находиться бухгалтерия или какой-нибудь сметный отдел, а сейчас стояли одинокий письменный стол, несколько разнокалиберных стульев в разных концах комнаты и старый зеленый сейф с облупившейся у ключевины краской.

- Садись, - сказал Годунов и сделал широкий жест рукой, сам он сел за письменный стол, машинально полистал перекидной календарь, взглянул на часы. - Сейчас мужики придут… Жрать хочешь?

Я кивнул. Годунов вышел, закрыв за собой дверь на ключ.

Я подошел к занавешенному шторой окну. Штора висела на редких кольцах, отчего ткань некрасиво пузырилась, а один угол свешивался далеко вниз. Давно немытое окно выходило во двор и снаружи было забрано решеткой. Рамы прогнили, и на уличной створке не было форточки, вернее, она была, но не на своем месте, а стояла между рамами, крепко связанная с ними толстой, как нитки, паутиной.

Я подвинул стул и сел рядом со столом. Лязгнул ключ, дверь открылась, и в сопровождении Годунова в комнату вошел официант с подносом. Видимо, это был мужчина, во всяком случае, одет он был в мужской костюм, но особая походка, накрашенные губы и ласковая улыбка напоминали о специфике данного предприятия общепита. Он снял с подноса горшочек с солянкой и блюдо, накрытое металлической крышкой.

- Приятного аппетита! - сказал официант томным голосом и улыбнулся.

- Спасибо, - ответил я и посмотрел в окно.

- Спасибо, Гена, - сказал Годунов, и Гена вышел.

Дверь закрылась, потом открылась вновь, и в комнату вошли двое.

- А вот и наши друзья, - сказал Годунов, вставая, - Дмитрий Порфирин и Аркадий Бессонов. А это - Леха, по прозвищу Кастет.

Мужики молча кивнули и устроились на стульях. Один их них, кого назвали Порфириным, больше всего напомнил мне паука - плотное, округлое туловище посередине и цепкие конечности сверху и снизу. Казалось, если он снимет ботинки, то вместо ступней окажутся ловкие обезьяньи пальцы, способные при желании выполнять работу рук.

Второй, Бессонов, был высоким, худым, на вид нескладным, как некормленный студент физтеха за три дня до стипендии. К тому же, на носу красовались очки с толстыми стеклами. И если от Порфирина, как теплом от печки, несло опасностью и угрозой, то Бессонов казался безвредным, как калькулятор, и глаза за большими стеклами смотрели невинно и беззащитно.

- Про Кастета я вам все рассказал, теперь послушайте про себя, - Годунов расположился за письменным столом, достал сигареты, зажигалку, вытряхнул пепельницу в плетеную корзину для бумаг. - Ты, Леша, кушай и слушай, а я говорить буду.

Я подвинул к себе горшочек с солянкой, втянул носом горячий мясной дух, потом поставил горшок перед Годуновым:

- Попробуй!

- Спасибо, Леша, я не хочу.

- Нет, ты попробуй!

- Чего, соли не хватает? Сейчас найдем соль!

- Попробуй, попробуй, Саня!

Он пожал плечами и стал шарить глазами по столу.

- Ну, пидор, ложку не принес!

- А соляночка вкусная, должно быть, - мечтательно сказал я.

Годунов метнулся к двери, проорал в коридор:

- Гена, сюда!

Послышалось что-то вроде цоканья копыт, Годунов прикрыл за собой дверь и начал долго и грозно выговаривать официанту, на что тот отвечал тонким жалобным голосом, потом вновь застучали копытца, и Годунов вернулся в комнату с разнообразным шанцевым инструментом в руке.

- Выбирай прибор, Леха, и слушай, буду тебя с командой знакомить. Вот Дима Порфирин, человек, которого я знаю уже тысячу лет, потому что мы вместе учились еще в гэбэшном училище, распределились в одно Управление и занимались одной работой. Понимаешь, что я имею в виду?

Я кивнул и отложил на время ложку, от крепкого мясного бульона перехватило дыхание и выступили слезы.

Годунов спросил:

- Пить что-нибудь будем?

Все отказались, каждый по-своему, и Годунов сказал:

- Тогда я продолжу. Следующим фигурантом нашей увлекательной истории является господин Бессонов, Аркадий, как-то там по батюшке. Среди друзей и врагов более известен как «Кеша» - вроде не от Аркадия производное, но к господину Бессонову очень подходит. История у него совершенно замечательная. Я ее в деталях не помню, но Кеша в случае чего поправит. Начнем с того, что Кеша - человек сугубо мирный, даже в армии не служил по состоянию здоровья, белобилетник, то есть. Но обстоятельства жизни сложились таким образом, что взял он в руки винтовку, научился с ней прилично обращаться и встал на тропу войны…

- Мужики! - я оглядел свою команду.

По отдельности они мне все очень нравились, кроме разве что Димы Порфирина, а как они смогут работать вместе, покажет только практика. Обычно, из таких вот одиноких волков команды не получается…

- Честно скажу, - продолжил я, - плана у меня никакого пока нет. Во-первых, я только приехал, а во-вторых, не знал, с кем придется работать. Теперь - знаю… Думаю, за пару дней что-нибудь само в голову придет. Саня, с тобой связь через телефон держим?

- Да. На крайняк - можно здесь про меня узнать или на «Ксении». Ты, кстати, не надумал туда переселяться?

- Пока - нет.

Я поднялся и, оглядев собрание, сказал:

- Ну, пошел я. Значит, думаю, через два дня встретимся. Проводи меня, Саня.

Я распрощался с Порфириным и Кешей и мы с Годуновым вышли.

В зале танцевало несколько пар, из углов доносились томные вздохи влюбленных.

На выходе охранник Гоша вяло отбивался от лысого мужчины с ярко накрашенными губами.

- Проблемы, Гоша? - спросил Годунов.

- Он - не член, а туда же, лезет, - пожаловался Гоша.

- Пропусти его, все имеют право на свободную любовь.

Гоша посторонился, а лысый полез обниматься к Годунову.

- В зал, - ласково сказал ему Годунов, - все чувства только в зале!

Лысый с пониманием кивнул, послал нам троим воздушный поцелуй и изящно проскользнул в клуб.

- Гоша, запомни этого человека и пропускай его ко мне в любое время дня и ночи, - сказал Годунов, указывая на меня.

- Член? - спросил Гоша.

- Нет, друг!

Гоша внимательно оглядел меня с ног до головы, улыбнулся и кивнул головой.

- Понято. Друг.

Боюсь, что его представление о мужской дружбе сильно отличалось от моего.

* * *

Я распрощался с Годуновым и пошел по темной питерской улице. Дойдя до ближайшей арки, я оглянулся, у дверей клуба никого не было, и свернул в подворотню. По моим расчетам, именно в этот двор выходило окно нашей совещательной комнаты, и я не ошибся. Окно я узнал сразу, только на нем стояла старая некрашеная решетка. Вдоль стены я подошел к окну и осторожно заглянул в него. В щель между шторами были видны трое мужчин, стоящих у письменного стола и что-то обсуждающих, склонив друг к другу голову. Дверь комнаты открылась, и к ним присоединился четвертый мужчина - лысый, с ярко накрашенными губами. Обсуждение пошло более живо, но слов я, к сожалению, расслышать не мог…

Глава пятая

Как избавиться от хвоста

В гостиницу я шел пешком.

Погода хорошая, с Петроградской до Невского - крюк небольшой, можно не только прогуляться, но и проверить окружающую среду на предмет хвоста.

Я не спеша шагал по городу, смотрел на дома, которых никогда не видел, хотя всю свою жизнь, почти сорок лет, прожил в Питере, любил гулять по городу, сначала, когда учился в школе, - так просто, а став постарше - с друзьями, от одного пивного ларька к другому, благо Петроградская была ими густо усеяна от Карповки до Тучкова моста, где пивную экскурсию венчали два ларя на Блохина и бесплатный в ту пору туалет возле Князь-Владимирского собора.

Попутно я заходил в шопы и бутики, флиртовал со скучающими продавщицами, примерял шляпы и очки от солнца, и все это только для того, чтобы посмотреть в зеркало и убедиться в том, что никто за мной не идет, не стоит в нетерпении у дверей и не покупает ненужные вещи за соседним прилавком.

Так, в гордом одиночестве, я добрался до «Октябрьской» - гостиницы, где была моя временная штаб-квартира. Оставалось сделать не больше десяти шагов, чтобы под цепким гэбэшным взглядом швейцара переступить порог «Октябрьской» и почувствовать себя почти дома, но тут от стены отделилась мужская тень - мужичонка непонятного возраста в надвинутой на лоб кепке, с зажатой в зубах папиросиной.

«А во рту у тебя, братец, должна быть фикса, и на руках наколки», - подумал я с облегчением.

Хвост все-таки был. Возможно, мужичок потерял меня на пути к фрегату «Ксения» и теперь маялся бедолага, давно желая выпить и закусить, но боясь потерять меня окончательно и получить в результате неслабый втык во все возможные отверстия. В том, что втык будет неслабый, я не сомневался, как и в том, что мужичок приставлен ко мне питерской братвой, которая посмотрела видеокассету с моим притворным покаянием.

То, что мужичок не от Петра Петровича Сергачева, меня сильно порадовало - не хотелось иметь Сергачева своим врагом, потому что от его людей так просто мне было бы не уйти, а скорей всего - и не уйти вовсе. Сам крепкий профессионал, Сергачев окружал себя лучшими людьми, лучшими из тех, кого можно купить за деньги или соблазнить какой-то привлекательной идеей.

Я прошел мимо мужичка вольным шагом жуира, фата и ловеласа и на всякий случай снял купленные в одном из бутиков солнечные очки, чтобы блатной хвост убедился, что это именно я, и не манкировал своими обязанностями.

Хвост засуетился еще больше, натянул кепку до самой губы с прилипшей папироской и разболтанной походкой литовской шпаны пошкандыбал за мной, время от времени лихо сплевывая.

Убедившись, что хвост на своем месте и по ходу дела не отстанет и не потеряется, я свернул на Греческий проспект и начал высматривать какую-нибудь стройку. В двух шагах от Невского проспекта обязательно должны что-нибудь ремонтировать. Так было всегда.

Действительно, не успел я пройти и одного квартала, как обнаружился старый прогнивший забор, окружающий давно заброшенную стройку. Ворот здесь не было, наверное, никогда, и стройплощадку давно облюбовали как удобное место для отправления естественных надобностей, поэтому, осторожно ступая, я прошел в глубь долгостроя и завернул в дверной проем первого этажа.

Хвост вбежал на площадку и начал тревожно оглядываться. Меня, естественно, нигде не было видно. Не для того Кастет прячется, чтобы его увидели. Мужик сорвал с голову кепку, вытер ею вспотевшее лицо и, как Ленин, зажав ее в кулаке, начал продвигаться вперед. Так как смотрел он по сторонам, а не под ноги, то на втором или третьем шаге неминуемо вляпался в кучу дерьма, что и прокомментировал злым матерным воплем. После этого он поиски Кастета прекратил, снял правый ботинок и, стоя на одной ноге, принялся очищать подошву о кривую ржавую арматурину, торчащую из бетонного блока. Лучшего случая, чтобы взять хвоста в плен, и придумать было трудно, но вылезать из своего укрытия было лень, и я решил подождать, когда потенциальный «язык» подойдет поближе.

Теперь мужик тщательно осматривал землю перед каждым своим шагом, поэтому шел вперед медленно и, в принципе, я давно уже мог бы лежать в пахнущей цветами ванной, а не нюхать миазмы советского домостроения. Но цель у меня была совсем другая - взять в плен посланника враждебной мне стороны и, после долгих пыток, отпустить к пославшим его с приветом от Кастета и самыми зловещими и недобрыми пожеланиями в их адрес.

Мужичок медленно, как сапер, продвигался по загаженной территории, постоянно вытирая кепкой мокрое от напряжения лицо, и уже совсем было прошел мимо меня, так что пришлось поднять с земля некрупный камушек и метнуть в блестящую от пота лысину. Мужик схватился за голову, присел и начал испуганно озираться. Я притворно закашлялся и для пущей наглядности высунул в дверной проем ногу. Я рассчитывал, что мой преследователь наконец-то вычислит мое укрытие и аки хищное животное бросится на меня. Но результат оказался прямо противоположный, мужичок сначала присел еще больше, потом резво развернулся и большими прыжками устремился на улицу.

Это не входило в мои планы, поэтому пришлось вылезти из своего укрытия и броситься в погоню. Выглядело это не так эффектно, как в американских боевиках, не сопровождалось яростными криками и стрельбой из больших красивых пистолетов. В два расчетливых прыжка я настиг незадачливого преследователя и схватил его за шиворот. Мужик вскрикнул и закрыл голову руками.

- Не боись, - сказал я ему добрым голосом, - бить не буду. Пока…

Мужик хрюкнул и, по-моему, обделался. Во всякому случае, остро запахло свежим дерьмом.

- Пошли, - сказал я, стараясь держать его на расстоянии вытянутой руки.

Мужик опять хрюкнул, и ноги у него подкосились. Я затащил его внутрь дома и приставил к стенке, но он упорно сползал на грязный, загаженный многими поколениями петербуржцев пол.

- Стоять! - приказал я и поднял с земли арматурный прут.

- Ой, - ответил мужик и рухнул лицом вниз на пол.

Я потрогал его концом кроссовки, убедился, что скрываться он не думает, и пошел на поиски веревки. Обрывки бечевок валялись повсюду, но были или коротки, или грязны, или сгнили от долгого беспутного лежания. Тогда я выдернул из стены кусок провода, который доисторические строители проложили, чтобы когда-нибудь их потомки провели сюда ток и освещали жизнь людям далекого будущего.

- Вставай, - сказал я.

Мужик дополз до стены и сел, на большее он был уже не способен.

- Говори! - приказал я и стегнул проводом стену рядом с его головой.

Мужик закрыл лысину руками и что-то простонал.

- Что? - грозно спросил я.

- Пить, - простонал мужик уже отчетливей.

- Извини, братан, шампанского нема! Говори, если есть чего сказать, и я пойду. Мне преступления совершать надо, а не с тобой тут валандаться…

- Гы-гы-гы, - произнес мужик.

- Смеешься! - горько сказал я. - С вором в законе и поговорить не хочешь, гордый, как белорусский партизан. Смотри, сейчас пытку тебе учиню, - и я потряс проводом.

- Го-го-го, - сказал мужик и добавил. - Бу-бу-бу.

- Чего? - переспросил я. - Богу своему молишься?

- Говорить буду, - ему с трудом, но удалось составить слоги в слова.

- Говори, гнида непотребная! Ты знаешь, что с вором в законе разговариваешь? Ты знаешь, говно поросячье, что меня сам Дядя Федя в тюрьме крестил?

- Да, - прошептал мужик.

- Ну так я тебя сейчас! - с пафосом воскликнул я и сделал из провода удавку. - Видел, волчья сыть? Говори!

И мой преследователь рассказал, что братва собрала малый сход, на который не позвали ни Кирея, ни Сергачева, ни Гену Есаула, то есть всех тех, с кем я контактировал в блатном мире. Не позвали потому, что знали - они будут защищать меня и требовать, чтобы я пришел на большой воровской сход и дал свои объяснения.

Так что вступиться за меня было некому, и братва постановила - казнить Кастета лютой казнью, но прежде вызнать, что я хочу делать и нет ли во всем этом какого вреда воровскому сообществу. Все это было понятно, предсказуемо, и кассету Черных записывал именно с целью вызвать такую реакцию.

- Хорошо, - сказал я, выслушав рассказ «языка». - Вставай, гнида! - и я растянул удавку под размер его головы.

- У-у-у! - завыл мужик.

- Не запугаешь! - заверил я его. - Вставай!

Он с трудом поднялся на ноги, отчего остро запахло мочой.

- Передай своим наймитам, что Кастет в городе, Кастет не один, и тот, кто протянет к нему свои поганые лапы, захлебнется в собственном дерьме. Говорить я буду, но только с правильными ворами, а не со всякой шоблой, вроде тебя. Все понял? - я задержал дыхание, сделал шаг вперед и показал лазутчику проволочную удавку.

- Понял, - отчетливо произнес мужик. Главное для себя он, действительно, понял: я возвращаю ему жизнь и свободу, а остальное пока не так и важно.

- У тебя часы есть? - спросил я.

- Есть, - сказал мужик и принялся расстегивать ремешок наручных часов.

- Я сейчас ухожу, а ты выйдешь отсюда не раньше чем через полчаса, - сказал я ему. - Сверим время!

Уточнять хронометраж он не стал, а вместо этого выронил кепку и сам повалился вслед за ней в лужу собственной мочи.

- Уринотерапия, - констатировал я и добавил: - Ети ее мать!..

* * *

С большим трудом отмывшись от запахов российской стройки и надев все чистое и ароматное, я отправился на свидание к Светлане. Во-первых, чтобы увидеться, пообщаться и, если представится такая возможность, предаться усладам любви, а во-вторых - чтобы в деревенской тиши поразмышлять о будущности России и составить план, с помощью которого мы, три немолодых уже мужика, могли бы остановить экспансию Романова и, самое главное, спасти из его лап Светлану.

Дорога до поселка Тайны была недолгой, но томительной и грустной. Томительной от ожидания встречи с любимой, которая внезапно стала очень значительной частью моей жизни. Существенной и неотъемлемой, как часть тела, жизненный орган или брат-близнец, родство с которым, как говорят, чувствуется на расстоянии, и всякая боль, переживаемая им, становится твоей болью, страдание - твоим страданием.

Приехал я без предупреждения и застал Светлану в деревенской одежде с чужого, более крупного плеча. Она срывала гроздья красной смородины, выбирая из колючих веток самые зрелые, налитые спелым соком ягоды и укладывая их в стоящее у ноги голубое пластмассовое ведро.

Глория Викинговна сидела за врытым в землю деревянным столом и занималась множеством дел сразу - перебирала ягоды, отделяя их от сора, листиков и тоненьких веточек. Кроме того, она пила крепкий кофе из маленькой, не чайной, чашки и курила длинную сигарету.