Безбашенная

– Очень хотелось бы верить, что я сейчас пополню твой словарный запас, но верится в это слабо.

– Таки попробуй.

– В целом налицо мозаичное расстройство личности с цикличным обострением. Что симптомы, а что диагнозы – пока неясно, но отметить можно следующие тенденции: аутизм, социопатия, деперсонализация и расщепление личности, автоматизмы, парафрения, культурная геттоизация, параноидальный психоз. Сексуальные извращения пока опустим.

– Добавь игроманию и нарколепсию. Сексуальные ты опустил, но я бы не стала игнорировать эксгибиционизм и парафилию. Для общей клинической картины.

– Парафилия?

– Я возбуждаюсь от неестественных вещей, не связанных напрямую с сексом.

– Например?

– Опасность, азарт, сложные игровые ситуации… Много всякого.

– Эксгибиционизм…

– Ну да…

– В какой форме он возник?

– Долгое время мама пыталась навязать мне стыд за обнажённость. Я не понимала, почему обнажённое тело – это плохо или стыдно.

– Ты не испытывала стыд?

– Только уязвимость и множество эмоций окружающих. Очень разных. Мне было интересно. Мне казалось, что обнажение – это инструмент изучения окружающих. Мне и сейчас так кажется. Но в детстве… В какой-то момент маму взбесило моё нежелание перенять её стыд, и меня начали лупить за то, что я не испытываю стеснение, обнажаясь тогда, когда хочу. Внутренний конфликт реализовался в навязчивый кошмар. Меня преследовал сон, где я оказывалась абсолютно голой среди толпы незнакомых людей. И я начинала испытывать ту эмоцию, что транслировала мама. Она мне не нравилась. Этот сон меня выматывал. И я решила его победить.

– Как?

– Я разделась и пошла на улицу.

– Что? Сколько тебе было?

– Шесть.

– Чёрт… – крутит он ручку. – Очень жаль, что я игнорировал периодизацию детской психиатрии. Шесть… Шесть… Ты осознанно пошла раздетой на улицу в шесть?

– Да. Это была терапия. Я решила так вылечить себя от этого сна. Периодизация тебе сейчас никак не поможет, потому что у меня было опережение психологическим возрастом физиологического. В шесть я была уже очень взрослым ребёнком. Исправь, если я ошибаюсь, но обычно аналитический отдел мозга, который отвечает и за абстрактные формы мышления, начинает полноценно функционировать к девяти, так?

– Так.

– У меня, как у аутиста, он работал с самого начала.

– Я не уверен насчёт аутизма.

– Почему?

– Аутисты не выпускают своих переживаний, не налаживают контакт с окружающими людьми, путают фантазии с реальностью. Дефекты когнитивного развития и поведенческих норм.

– И что не так? – прищуриваюсь я.

– Они аутсайдеры. Ты – наоборот.

– У меня фазированное обострение синдрома.

– Так не бывает.

– Тогда я родила новую форму аутизма.

– Нет… – недоверчиво качает он головой. – Ты устанавливаешь социальные контакты.

– Со своими фантазиями. Как обычный аутист. Просто я надеваю эти образы на людей и позволяю моим фантазиям интегрироваться с реальностью.

– Стоп! Ты эмоциональна.

– Это фазированно. Бывают эпизоды, когда я замыкаюсь и выпадаю.

– Аутизм не проявляется фазами.

– Тогда я родила новую его форму. Моя энцефалограмма, как у аутиста.

– А чем они, по-твоему, отличаются?

– В бодрствовании слишком активна мозговая деятельность отделов, ответственных за сновидения. А в фазе сновидения активны волны, характерные для бодрствования.

– Детка, никто в науке таких закономерностей не проводил!

– Я провела.

Встряхивается.

– Опустим пока аутизм.

– Окей. К аналитическим способностям и моей обнажёнке… Всё время анализировала, сколько себя помню. Абстрагировала свои выводы в тезисы. Обобщала. А помню я себя с десяти месяцев.

– Удалось? Твоё прилюдное обнажение купировало навязчивые сны?

– Удалось.

– Тебя наказали?

– Меня наказали, но это был последний раз, когда меня наказали за это.

– Потому, что ты больше так не делала?

– Потому, что я сказала, что буду выходить каждый раз голой, если меня будут за это наказывать, и что мне понравилось. На следующий день я, как и обещала, вышла опять. После этого у мамы была истерика, так как моя спина и задница были располосованы ремнём. И окружающие увидели меня не только голой, но и избитой.

– Ты делала это намеренно! Дрессировала их.

– Конечно. Родители меня бесили своими слабостями и невозможностью относиться к происходящему открыто. И я бесновалась. Страх и боль были уже разделены. Поэтому я могла пережить свои наказания отстранённо.

– Что было дальше?

– Мама замолчала про стыд, и я прекратила делать так.

– Но тебе реально понравилось обнажаться?

– Да, мне реально понравилось. Я наелась эмоций.

– Откуда ты взяла этот инструмент работы над собой?

– Когда мне было два, я чётко ощущала под своей кроватью некое существо. Существо нехорошее, с низкими вибрациями. Дух, домовой… Не знаю. Когда я засыпала, он визуализировался в нечто похожее на клоуна из «Оно». Это я уже сейчас могу сказать. Тогда он был для меня просто паукообразным клоуном. Короче, он доводил меня до ужаса. И в какой-то момент я устала его бояться. Взяла подушку и пошла ночью спать к нему под кровать. На несколько минут ужас усилился до панической атаки, но я не позволила себе сбежать и расслабилась, пытаясь отдаться тому, что чувствую. В какой-то момент интенсивность эмоций зашкалила, и они сошли на «нет». Я была очень близко к нему. Но ничего нового не происходило. За этим ужасом, что я испытывала, не стояло ничего. Это могло означать только одно – он не может причинить мне никакого вреда, кроме как вызывать этот ужас. Мне показалось это глупым, и я уснула под кроватью. После этого он исчез.

– Без комментариев, – хмурится Олег. – Абстрагироваться от переживаний и сделать вывод? В два? Это невозможно.

– Может, два с половиной…

– Дальше. Игромания?

– Я стараюсь это контролировать. Но не могу остановиться, когда расклад кажется мне очень азартным. Мне сносит башню от красивой игры, я её продолжаю в ущерб себе. Это в масштабной форме. В мелкой… Я могу на несколько суток пропасть за новой игрой. Когда западаю, я не ем и не сплю практически. Не осознаю, что происходит вокруг, испытываю выраженную агрессию и раздражение, если кто-то пытается меня прервать. Как только я полностью выкупаю алгоритмы игры, торможу сама.

– Да, это игромания.

– Я и говорю.

– Нарколепсия?

– Тут неоднозначно. Я пока не могу определиться, к чему отнести: к автоматизмам или нарколепсии. У меня часто повторяющийся сонный паралич в сочетании с паническими атаками.

– Ого…

– Да. Я зависаю между сном и явью, моё тело полностью отключено, а сознание включено. Наваливается состояние дикого ужаса и беспомощности. Я умираю от ужаса, не в силах пошевелиться.

– Длительно?

– Самый длительный минут сорок.

– Хм… Такая длительность не описана в медицине. Обычно минута-две.

– Я знаю.

– Как часто?

– Дело в том, что если я не вымотана и засыпаю спокойно, а не отрубаюсь, это происходит без потери сознания. Я вхожу в сон без отключения сознания. Осознанно. И я всегда знаю, что сплю. Мои сны управляемы. Но на этапе погружения всегда возникает эта штука. Всегда. Обычно она длится секунды три. Но иногда я длительно застреваю. И ко мне присоединяются какие-то ДРУГИЕ. Не знаю… Нижние сущности, мёртвые сущности… Короче, мои вибрации резко понижаются, и я начинаю выплёскивать энергию, испытывая паническую атаку. Они жрут! И иногда могут держать меня очень долго. «Синдром ведьмы».

– Женя, то, о чём ты говоришь сейчас, это не истероидность случайно?

– Чтобы придать себе значимости?

– Да. Я очень прошу тебя быть со мной максимально реалистичной.

– Нет. Это реально со мной происходит. И пару раз ты был свидетелем этого, когда я не справилась, и меня утащили в те нижние частоты. В астральном теле. Ты веришь в астральные путешествия?

– Не знаю. Не определился.

– Я могу тебя научить…

– Стоп. Не уходим в иррациональное. Я бы отнёс это к параноидальному психозу. Как симптом.

– Ну, пусть тогда так, – вздыхаю я. – Врачи такие врачи!

– Насчёт парафрении… Твоих автоматизмов, одержимости.

– Это уже пройденный этап, и мы вроде как определились, что это было на фоне гормонального всплеска.

– Теперь я в этом не уверен. Окей. Я бы хотел предложить тебе сегодня ассоциативное путешествие, – он берёт в пальцы ручку и задумчиво покручивает.

– Давай.

– Между строк у тебя везде идёт тема саморазрушения.

– «Самосовершенствование – онанизм. Саморазрушение – вот, что действительно важно!» – улыбаюсь ему.

Короткая улыбка в ответ, и на секунду он сбивается со своей волны. Хмурится:

– Женя… Веди себя адекватно происходящему.

– Как скажете, доктор.

– Закрывай глаза… расслабься… отпусти своё сознание… посмотри картинки вместе со мной… Мы отправляемся в путешествие… Пять… четыре… три… два… один… ноль… Смотри образы: собака… дом… берёза… велосипед… портрет… Чей?

– Женщины.

– Кто она тебе?

– Я не знаю… Мы похожи. Она мёртвая. А глаза живые.

– Дальше… Дорога… Куда она ведёт?

– В лес.

– Зачем тебе туда?

– Отдохнуть.

– Ты устала?

– Девочка устала.

– Кто эта девочка?

– Я.

– Иди туда. Какой этот лес?

– Живой. Наблюдает.

– Иди глубже. Что видишь?

– Озеро.

– Какое оно?

– Тёмная неподвижная гладь.

– Дальше…

– Вхожу…

– Зачем?

– Тонуть не страшно…

– Ты хочешь утонуть?

– Я уже тонула.

– Что там?

– Там? Дом… покой… безмятежность… дар забвения…

– Это смерть?

– Да.

– Выходи из воды. Женя… Женя, ты меня слышишь?

– Да.

– Выходи. Что чувствуешь?

– Ветер.

– Это хорошо?

– Хорошо… Можно летать.

– Куда ты летишь?

– Повыше.

– Зачем?

– Дольше падать.

– Ты любишь падать?

– Да. И разбиваться.

– Ты делаешь это во снах?

– Всегда.

– Тропинка… Вернись на тропинку… Впереди дом. Какой он?

– Ветхий… уютный… Ведьмин дом.

– Заходи. Что видишь?

– Зеркало.

– Подойди к нему. Посмотрись в него.

Вздрагиваю.

– Что видишь?

– Всё.

– Кого видишь?

– Впереди девочка.

– Сколько ей лет?

– Ей? Одиннадцать…

– Ты видишь кого-то ещё?

– Вижу…

Открываю глаза, делая вдох поглубже.

– Жень? – наклоняется, всматриваясь в мои глаза.

– Ты веришь в реинкарнацию, доктор?

– У тебя просто очень живая фантазия, и ты не можешь адекватно отделять её от реальности.

– Как скажешь.

Его рука ложится мне на лоб. Закрываю глаза.

– Ты можешь вспомнить, кого ты видела в зеркале?

– Я видела себя.

– Девочкой?

– И девочкой тоже.

– Почему ей было одиннадцать?

– Ты хочешь мою интерпретацию?

– Да.

– Потому что в одиннадцать с ней случился Кандинского-Клерамбо, и она перестала быть только девочкой. Произошло расщепление, появились другие личности… А девочка осталась девочкой. И она во мне в том возрасте застряла. Это если говорить на твоём языке.

– А если на твоём?

– А если на моём, то я вспомнила свои инкарнации. Обрывочно. Не через события, а именно как состояния сознания. И я смещаюсь по своим личностям. Потому что ТОТ, кто переделал меня, научил меня смещать свои состояния. Кастанеда называет это движением точки сборки. Как и у твоего пациента, она не зафиксирована жёстко, и почти всегда я могу этим управлять. Но в моменты стресса или усталости я часто скатываюсь в свою «девочку».

– Женечка, а в какой больнице я могу найти твою детскую карту? Где все эти обследования?

– В краевой, в архиве. Но я вырвала там несколько порочащих мою адекватность страниц.

– Мхм… – отмечает он себе что-то. – Так… Медикаментозное лечение было?

– Оно было прописано. Я имитировала, что лечусь.

– Ты не пила таблетки?

– Нет.

– Вас не проверяли?

– Не слишком дотошно.

– Что такое Самбандха?

– М?

– Ты сказала это слово на прошлом сеансе.

– Я не знаю. Давай погуглим.

– Я уже погуглил. Мне интересно, почему ты сказал это слово и откуда его взяла.

– Я не знаю. Быть может, в прошлой жизни я знала его.

– Же-ня…

– Иногда в смещённых состояниях мне приходят слова из других языков.

– Ты наверняка где-то это прочитала, а потом забыла. В состоянии гипноза слово всплыло.

– Пусть будет так, – вздыхаю я. – А теперь, доктор, можно, моя «девочка» немного поспит, если Вы не планируете воспользоваться её благосклонностью? Мне вставать в шесть.

– Не планирую. Засыпай, я посижу с тобой.

– Хочешь поймать мою паническую атаку?

– Может быть…

– Не получится. Моя зарядка на нуле. Жрать с меня нечего.

Отрубаюсь.