Ребенок на заказ, или Признания акушерки Чемберлен Диана

20

Тара

Уилмингтон, Северная Каролина

Мне послышался собственный крик. Я мгновенно проснулась, вскочила с постели и только тогда поняла, что слышала не свой голос, а голос Грейс. Я бросилась к ней в комнату, воображая, что кто-то мучает ее. Я была готова собственными руками выцарапать этому неизвестному мучителю глаза.

Но она была одна. Она сидела на кровати, сжавшись в комочек, зажав руками уши, и к тому моменту, когда я ворвалась к ней, голос ее сделался таким тихим, что я едва могла ее слышать.

– Помогите, помогите, – всхлипывала она.

– Грейс! – Я кинулась к постели и обвила мою девочку руками, заключив ее в кокон. – Любимая. Все в порядке. – Она прижалась ко мне, и я покачивала ее. – Это просто сон. Просто дурной сон. – Я вспомнила, как она позволяла мне держать ее так, когда она была маленькая, и, хотя ее страх был для меня болезненным, я дорожила возможностью быть к ней так близко и тем, что она меня не отталкивала.

– Что это было, детка? – спросила я. – Хочешь рассказать мне? – Раньше она всегда рассказывала свои сны Сэму. Она изливалась перед ним, а он слушал так внимательно, словно желал навсегда запомнить каждую подробность.

Я почувствовала, как она покачала головой под моим подбородком. Она то стискивала мою руку, то отпускала, напоминая мне, как сжимала и разжимала кулачок у моей груди, когда я ее кормила.

– Ты видела папу? – спросила я и прикусила губу. Она не выносила моих расспросов.

– Это я виновата в смерти Ноэль. – Голос ее звучал так приглушенно, что мне показалось, что я что-то не так расслышала.

– Ты виновата? Нет, Грейси, нет! Как ты можешь быть в этом виновата?

Она снова покачала головой.

– Скажи мне, – попросила я. – Скажи мне, почему ты так думаешь.

Она отодвинулась от меня, но только слегка, так что наши тела по-прежнему соприкасались. Когда я погладила ее по спине, она не отпрянула.

– В тот день, когда она умерла, она прислала мне сообщение, – сказала Грейс. – Обычное, какие она всегда посылала, стараясь вовлечь меня в благотворительность.

– Ага, – кивнула я.

– И Клив мне тоже прислал сообщение. Я ему ответила, написав, как меня всегда раздражает Ноэль… и вообще наговорила ему про нее всяких гадостей. Что она помешалась на своей работе и так далее. И когда я уже нажала кнопку «отправить», я поняла, что послала свой текст Ноэль, а не Кливу.

Я была рада, что в темноте она не могла увидеть мою улыбку. Со мной тоже такое случалось и не один раз. А с кем такого не бывало? Но я переживала за Грейс и за Ноэль, получившую такое письмо от девочки, которую она обожала.

– Знаешь, мы все делаем такие ошибки, и…

– И она покончила с собой, – перебила меня Грейс. – Через пару часов – а может быть, минут – после того, как получила мое письмо. Она прочитала все эти ужасные вещи, которые я написала о ней, и покончила с собой.

– Нет, Грейс, – сказала я. – Ты не можешь обвинять себя в ее самоубийстве. Может быть, она даже и не прочитала твое письмо, но даже если и прочитала, одно это не подтолкнуло бы ее к самоубийству. Что бы ее ни волновало, это было гораздо глубже и длилось уже очень давно.

У меня были свои тайные проблемы последние два дня, после того как Эмерсон показала найденное ею письмо. Я только об этом и могла думать. Я представляла себе, как Ноэль роняет ребенка. Где? Когда? Как ужасно ей было это пережить! Я безуспешно пыталась избавиться от этой картины, стереть ее из своего сознания. Мне очень хотелось рассказать об этом Грейс, чтобы облегчить ее совесть, но тайна должна была пока остаться между мной и Эмерсон. Может быть, навсегда.

Но я не могла хранить молчание и позволить снова открыться пропасти между нами, что должно было случиться, как только Грейс успокоится.

– Я кое-что знаю о Ноэль, – сказала я, испытывая острую потребность нарушить молчание и задержать Грейс рядом с собой. – Для ее депрессии были причины, которыми и объясняется самоубийство, и поверь мне, они не имеют к тебе никакого отношения. Это все равно бы произошло, послала бы ты свое письмо или нет.

– Что ты знаешь? – Она взглянула на меня с подозрением. Глаза ее блестели в лунном свете.

– Я не могу пока об этом говорить. Эмерсон и я пытаемся выяснить причины ее тяжелого состояния. Мы думаем, что с Ноэль что-то случилось… очень давно, и что…

– Ее изнасиловали или что-нибудь в этом роде?

– Нет, ничего такого. – Мне не следовало ей ничего говорить. Может быть, я никогда не смогу открыть ей всю правду. – Я даже не знаю всех подробностей. Но я говорю тебе об этом, чтобы ты не обвиняла себя в происшедшем. Все, что тебе нужно знать, это то, что ты не имеешь никакого отношения к случившемуся с ней. Ты согласна?

Она кивнула и легла.

– Ты сможешь теперь заснуть?

– Да, все хорошо. – Она закуталась в одеяло и повернулась на бок, лицом к стене. Тело у меня похолодело в том месте, где я ощущала ее близость. Мне не хотелось уходить. Я дотронулась до ее плеча. Погладила его.

– Сегодня ты не работаешь?

– Нет. Завтра.

– Тогда я подвезу тебя домой.

– Дженни меня подвезет.

Какое-то мгновение я колебалась.

– Я вижу, ты все еще расстроена, – сказала я. – Ты так похожа на папу, детка. Ты углубляешься в размышления, а это нехорошо. Быть может, сегодня вечером мы могли бы…

– Мама! – Она резко повернулась на спину, и, хотя мне было плохо видно ее лицо, я знала, что она смотрит на меня неприязненно. – Я хочу спать!

– Ну-ну, хорошо. – Я грустно улыбнулась. Она протянула мне палец, а я хотела ухватить всю ее руку. Я наклонилась и поцеловала ее в щеку. – Я люблю тебя, – сказала я. – Спокойной ночи.

Весь следующий день я боролась с настойчивым желанием проверить, как чувствует себя Грейс после тревожной ночи. Преподавать в школе, где учится твой ребенок, – это и благо и наказание: слишком легок доступ к ней. Она бы вряд ли оценила мое вмешательство, так что я весь день старалась избегать встречи с ней.

Когда я вернулась с работы, в кухне замигал телефон. Я включила звук и поднесла трубку к уху.

– Привет, Тара, – раздался голос Йена. – Должен тебе сказать, я каждый раз вздрагиваю, когда слышу приветствующий меня голос Сэма. Но это хорошо. Отрадно слышать его голос. Я просто хотел узнать, как у вас дела. Надеюсь, что у тебя и Грейс все в порядке.

Я отключила связь.

Честно говоря, я совершенно забыла, что Сэм записал наши голоса для принятия сообщений. Эмерсон напоминала мне об этом в первые несколько недель после смерти Сэма. Но если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что мой дом почернел, я бы и это пропустила мимо ушей. Думаю, ни у кого не хватило мужества снова об этом упомянуть. Кроме Йена. Но он сделал это легко и просто.

Я достала из сумки мобильник и набрала наш домашний номер. Телефон звонил четыре раза, пока я ждала, закусив губы. Потом я услышала голос.

– Привет! – Казалось, что Сэм говорит в соседней комнате. – Здесь Сэм, Тара и Грейс, и я надеюсь, что вы оставите для нас сообщение. Пока!

Я долго смотрела на телефон в своей руке, а потом заплакала, прижимая его к сердцу. Я села на стул рядом с кухонным столом и разрыдалась так, что слезы лились на его мраморную поверхность. Я думала, что острота горя, душераздирающая боль уже прошли, но этого явно не случилось.

Я приходила в себя минут двадцать. Потом снова взглянула на телефон, на этот раз с внутренней решимостью. Нужно сменить приветствие. Но дело было в том, что я понятия не имела, как это делается.

И еще мне пришло в голову: а что скажет Грейс? Я помнила ее реакцию, когда она вошла в спальню и увидела, что я упаковала все вещи Сэма в черные мешки для мусора, чтобы отдать их в благотворительную организацию. Прошло две недели с тех пор, как его не стало, и я ощутила острую потребность избавиться от всех вещей, которые ему уже никогда больше не носить. Я слышала, что некоторые женщины хранили одежду своих мужей годами, но у меня сердце рвалось на части, когда каждое утро я видела в шкафу его костюмы, деловые и спортивные, и рубашки.

– Ты уничтожаешь память о нем! – закричала Грейс, увидев мешки. Я хотела ее обнять, хотела поплакать вместе с ней, но она оттолкнула меня и убежала в свою комнату. Я подумала тогда, что завтра она со мной заговорит, но с тех пор прошло уже двести завтра, а мы были все так же далеки друг от друга. Почему я так быстро избавилась от вещей Сэма? Было ли это нормально? Я думала, что мне это поможет. Но не подумала о том, каково мне будет видеть на их месте пустоту.

Я взяла телефон и нажала несколько кнопок, пытаясь понять, как изменить приветствие. Грейс все равно, скорее всего, не заметит. Она никогда не пользовалась домашним телефоном.

Я занималась телефоном, когда она вошла в кухню. Я вздрогнула. Я не догадалась, что она вернулась домой раньше меня, и надеялась, что она не слышала моей истерики. С самого начала я чувствовала, что должна быть сильной ради нее. Я торопливо выключила телефон, чтобы она не увидела, чем я занималась.

– Что ты делаешь? – Она подозрительно смотрела на телефон в моих руках.

– Я подумала, что нужно сменить приветствие, – призналась я. – Но я не помню, как это делается.

– Ты хочешь убрать папин голос?

Я пыталась понять, прозвучало ли в ее словах обвинение.

– Да, – сказала я. – Я думаю, пора это сделать.

Она по-прежнему смотрела на телефон, а не на меня.

Потом потянулась за трубкой.

– Пожалуй, я сумею это сделать, если ты хочешь.

– Я была бы очень благодарна.

Ловко нажав несколько кнопок, она сказала: «Привет, это Грейс». Потом протянула мне телефон, и я смотрела на него, не понимая, чего она от меня хочет. Бросив на меня взгляд, ясно говоривший «ну и тупая же ты», она нажала кнопку. – Я скажу: «Это Грейс», а ты добавишь: «И Тара», а потом я закончу. Поняла?

– Да. Хорошо. – Я придвинулась к ней ближе, наши головы соприкоснулись, и я ощутила запах ее шампуня. Я так тосковала по этому запаху! У меня образовался ком в горле.

– Привет, это Грейс.

– И Тара.

– Оставьте для нас сообщение, – сказала она и повесила трубку. – Вот и все.

– Спасибо. – Я улыбнулась.

– Всегда пожалуйста. – Она взяла яблоко из вазы с фруктами и направилась к двери. Я хотела схватить ее в объятия. Я хотела задержать ее в кухне. Я хотела спросить: «Ты смогла заснуть после своего кошмара? Расскажи мне, как у тебя прошел день. Кто твой любимый преподаватель в этом семестре? Ты говорила с Кливом?»

Но я заставила себя удержаться, потому что то, что только что между нами произошло – пусть это было что-то незначительное, – показалось мне чудом, и я не хотела разрушить это впечатление.

21

Анна

Вашингтон, округ Колумбия

Брайан и я сидели напротив Дуга Дэвиса, специалиста по трансплантации в детском отделении. Он листал объемистую историю болезни Хейли. Вынув из пачки один листок, он положил его на стол и постучал по нему пальцем.

– У меня здесь результаты анализа ткани ее костного мозга, – сказал он, – и, к сожалению, у нее клетки такого типа, что будет трудновато подобрать донора. Но не невозможно, так что для пессимизма оснований нет. – Он посмотрел прямо на меня. Значило ли это, что я выглядела пессимистически? Я была до смерти перепугана. Разве это одно и то же?

Было странно находиться в детском отделении без Хейли. Она гостила у Мэрилин и девочек, и я не могла дождаться, когда сегодня вечером услышу все о ее пребывании там. Я была рада дать ей возможность сменить обстановку, но три дня без нее давались мне тяжело. Я тосковала по дочери. Мысль вернуть ее в больницу для очередного сеанса химиотерапии была мне ненавистна.

Утром она мне позвонила, и сразу можно было сказать, что она чудесно проводила время со своими двоюродными сестрами. Они катались на домашнем катке, устраивали пикник на заднем дворе, ходили в кино и часами бродили по магазинам. От последнего способа времяпрепровождения я была не в восторге, но мне хотелось, чтобы Хейли получала от жизни как можно больше удовольствия. Если ей нравится шататься по магазинам, так пусть шатается, черт побери!

– Вы можете протестировать нас сегодня? – спросил Брайан доктора Дэвиса. – Я не понимаю, почему с этим нельзя поторопиться. Почему никто не берет соскоб с внутренней стороны наших щек?

Доктор Дэвис улыбнулся. Он был такой молодой. Однажды утром я проснулась, и все врачи, с которыми мне приходилось иметь дело, стали вдруг моложе меня.

– Мы посмотрим, есть ли у вас совместимость, – сказал он. – Но родители обычно последний источник, к которому мы прибегаем. Совместимость здесь бывает крайне редко. Лучше всего, конечно, братья и сестры. У Хейли есть братья или сестры?

Я открыла было рот, чтобы заговорить, но Брайан меня опередил.

– У нас был еще один ребенок. – Он откашлялся. Поправил очки. – Девочка. Она исчезла вскоре после рождения. Мы даже не знаем, жива ли она.

Его слова меня потрясли. Это были мои слова. Слова, которые обычно говорила я. Слова, от которых у меня сжималось горло, когда я их произносила. Брайан ни разу не упомянул о Лили с того самого дня, как два месяца назад он внезапно появился в палате у Хейли. Думала ли я, что он забыл нашего утраченного ребенка? В его голосе прозвучала подлинная скорбь. Это была настоящая пытка для меня. Ведь все эти годы я думала, что я одна с этой скорбью.

– Какая трагедия. – Доктор Дэвис снял очки. – И для малютки, и для Хейли, – сказал он. – Когда речь идет о детях одних родителей, есть один шанс из четырех, что среди них найдется подходящий донор. Если же принять в расчет все население, то это один шанс из двадцати пяти тысяч.

Внезапно мною овладел удививший меня саму гнев – на Брайана, на весь мир. Мне стоило большого труда сдержаться. Если бы мы не потеряли Лили, у нас был бы один шанс из четырех, чтобы спасти Хейли. Как это все было просто!

– У нее есть двоюродные сестры, – сказала я, думая о том, как можно вычислить, кто из них оказался бы подходящим донором. – Четыре девочки. Это дети сестры Брайана.

– Мы их всех обследуем, – сказал он. – Но, вероятнее всего, мы обратимся к глобальной базе данных. Если среди них окажутся подходящие, мы возьмем у них анализ крови. Доноры всегда находятся, – сказал он ободряюще. – Весь вопрос только в том, насколько быстро.

Я подумала обо всех историях, которые слышала о людях, умерших в ожидании пересадки. Я вспомнила о маленьком мальчике, лечившемся в детском отделении, когда Хейли была еще совсем малышкой, и как ему не смогли вовремя подобрать донора. Меня начало трясти, словно от холода.

– Мы будем держать Хейли на поддерживающем режиме, пока ищем донора, – сказал доктор Дэвис. – Хорошая новость, что у нее, возможно, отрастут волосы, – улыбнулся он. – По крайней мере, на время.

– Почему на время? – спросил Брайан, и я поняла, что он не видел ее волос с годовалого возраста. Тогда они у нее были пушистые и почти белокурые. Сейчас, в двенадцать лет, она увязывала их в хвост. Длинные завитки выбивались из-под эластичной повязки и падали ей на лицо. Ей было все равно, как она выглядит. Мне хотелось, чтобы она дожила до того возраста, когда ей не будет это безразлично. В сущности, я сама не дошла до такого возраста, я по-прежнему мало за собой следила и даже не пользовалась косметикой, если только мне не приходилось выступать публично. Мне было не важно, похожа она на меня или нет. Я только хотела, чтобы у нее был шанс решить, какого типа женщиной она хотела бы стать.

Всю дорогу до Александрии мы с Брайаном молчали. В Олд Таун мы остановились выпить кофе и сели с чашками на скамейке на набережной. Река Потомак расстилалась перед нами серебряным листом. Слева от нас покачивался прогулочный катер. Мне хотелось, чтобы все испытываемое мной в этот момент стало достоянием Хейли. Чтобы она видела этот катер. Чтобы она поплавала на нем. Чтобы она сидела на скамейке и любовалась серебристой водой. Чтобы она попробовала карамельный кофе. Я не могла ни видеть, ни нюхать, ни касаться чего-либо без отчаянного желания, чтобы и она смогла испытать все это.

Несколько минут Брайан и я сидели молча, любуясь видом и стараясь переварить все, что мы услышали от доктора Дэвиса.

– Я боюсь, – призналась я, наконец. – Если даже они найдут донора, многое еще может пойти не так.

Он ответил не сразу, прихлебывая кофе и глядя на воду. Я уже хотела подтолкнуть его, когда он заговорил.

– Послушай, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты знала, что я никуда не уеду. Больше я не исчезну.

Я полагаю, он хотел успокоить меня, но вместо этого он меня разозлил.

– Да уж, лучше не надо. После того как ты приучил Хейли снова любить тебя.

– Я не уеду.

Я смотрела на воду, собираясь с силами для того, чтобы сказать ему то, что хотела.

– Я удивилась, когда ты упомянул о Лили, – сказала я.

– А почему? Ты думала, что я мог когда-нибудь забыть ее?

– Откровенно говоря, я не была уверена.

– О, Анна! Ты серьезно?

Я повернулась к нему лицом.

– Ты сбежал, Брайан, – сказала я. – Ты начал новую жизнь. Ты никогда не заговаривал о ней. Я хочу сказать, ты говорил с полицейскими и с властями, когда это случилось, но все эти годы ты никогда не говорил о ней со мной.

– Это было тяжелое время.

– «Тяжелое» – это не то слово.

Он снял солнцезащитные очки и потер переносицу.

– Я сожалею и раскаиваюсь, – сказал он.

Так тебе и надо, подумала я.

– Скажи мне, о чем ты сожалеешь. – Я хотела посчитаться с ним. Я хотела, чтобы он припомнил все.

Он посмотрел на меня, словно решая, поддаться ли на это искушение.

– Прежде всего, я сожалею, что не был Хейли отцом, – сказал он. – У меня нет другого оправдания, кроме трусости. Я с самого начала не был ей хорошим отцом. Я не позволял себе приблизиться к ней. Я боялся, что, если я приближусь к ней, она исчезнет, как Лили. Я знаю, что это ненормально, но я так себя чувствовал.

Я вспомнила, как мало он общался с Хейли в первый год ее жизни. Я тогда находила это нормальным. Младенцы и матери так привязаны друг к другу, что отцы, как мне казалось, просто не понимают, в чем их роль. Я не понимала, что ему не позволял сблизиться с ней страх.

– Когда она заболела, – Брайан покачал головой, – мои опасения оправдались. Я должен был бежать. Это трусость. Я знаю.

– Ты рискуешь потерять ее снова, – сказала я. – А как теперь?

– Я думаю, это у меня кризис среднего возраста. – Он улыбнулся. – Некоторые мужчины видят, как быстро проходит мимо жизнь, и заполняют пустоту шикарной машиной или девицей. Я видел, как жизнь проходит мимо, но я знал, что мне нужна не машина и не женщина. Я знал, чего мне не хватало. Моей дочери. – Он снова надел очки. – Когда ты позвонила, я пытался придумать, как мне снова красиво войти в ее жизнь. Я скоро понял, что красиво это не получится. Но я должен это сделать. Быть с вами ради нее. И ради тебя тоже. Меня это до смерти напугало, Анна. – Он взглянул на меня. – И продолжает пугать. Но, если бы с ней что-нибудь случилось и я бы не сделал усилия узнать ее ближе, я бы себя не простил. Уже много накопилось, чего я не мог себе простить. В армии я получил медаль за храбрость, но в своей семье я оказался трусом. Мне хотелось вернуть обратно эту медаль.

Мое сердце смягчалось. Я ему верила.

– Я рада, что ты сказал мне это, – сказала я. – Поздновато получилось, но я все-таки рада.

– И еще одно. У меня здесь есть приятель. У них с женой фирма по продаже автомобилей в Мэриленде. Когда я говорил тебе о собеседовании на прошлой неделе, я на самом деле был у них.

Я вспомнила его звонок. Женский смех. Я нахмурилась, ожидая, к чему все это приведет.

– У них был ребенок, который много лет назад умер от лейкоза. Я рассказал им о Хейли. Они сказали, что, если ей понадобится пересадка, они проспонсируют кампанию по всей стране по поиску донора. Если ей это понадобится. А ей теперь нужно. Поэтому…

– Надо же! – сказала я. Мне стало стыдно, что я усомнилась в нем.

– Как я понимаю, шансы невелики, – продолжал он. – Но это значит, что больше людей окажутся вовлеченными. Они сказали мне, что, если ты и Хейли готовы предать все гласности, история Хейли привлечет многих. Но ты можешь и отказаться.

Мне нужно будет об этом хорошенько подумать. У нас – у всех троих – была очень трогательная история, принимая во внимание исчезновение Лили и раннюю вспышку рака у Хейли. Но я сомневалась, что готова сделать историю своей семьи достоянием общественности.

– Я поговорю с Хейли, – сказала я. – Мы оба с ней поговорим. В любом случае, я благодарна тебе. За то, что ты об этом подумал.

Я смотрела, как группа туристов выстраивалась, чтобы занять места на прогулочном катере. Меня поразили планы Брайана насчет кампании по поиску доноров. Что он заранее подумал об этом.

– Ты знаешь, – сказал он, – вся эта история с Лили… Мне понадобилось много времени, чтобы с ней разобраться, понять, что на самом деле произошло. Я все еще… мне все еще тяжело об этом говорить. Я знаю, тебя возмутило, что я не поехал в Уилмингтон взглянуть на нее. Поверь мне, я хотел поехать, но не мог оставить тебя. Я думал, что Лили в безопасности, а тебя я мог потерять в любую минуту. Твоя жизнь висела на волоске.

– Я знаю, – сказала я. – Твое поведение казалось тогда вполне оправданным. – Мне по-прежнему хотелось, чтобы он приложил больше стараний. Чтобы он еще раньше побывал в больнице в Уилмингтоне. Потребовал бы от них большей информации. Но откуда ему было знать, что Лили исчезла? Как мог кто-нибудь об этом узнать?

– Я чувствовал тогда, что это я виноват в ее исчезновении, – сказал он.

– Это я тебя в этом убедила.

Я всегда хотела, чтобы он принес мне извинения за все. Но теперь внезапно ощутила собственную вину. Я обвиняла его, потому что не знала, кого бы еще обвинить. Я находилась в университетской клинике Дьюка в коме, когда его отозвали из Сомали, и, конечно, его больше всего волновало мое состояние. Но когда я вышла из комы и мы узнали, что Лили исчезла из роддома в Уилмингтоне, я пришла в ярость из-за того, что он не поехал туда сразу, чтобы выяснить все обстоятельства. Я прекратила с ним всякие контакты.

– У нас у обоих был сдвиг, – сказала я. – Нам был нужен серьезный консультант по внутрисемейным отношениям.

– Что правда, то правда, – улыбнулся он. – Причем на постоянной основе. – Он отхлебнул кофе. – У тебя были… доходило до тебя что-либо о случившемся? – спросил он.

Я покачала головой.

– Следователи, как тебе известно, предположили, что она умерла, – сказала я. – Что, может быть, врачи допустили какую-то ошибку и постарались это скрыть. Но я никогда не могла принять эту версию. – Я не хотела ее принять. – А потом были еще всякие предположения, которые ни к чему не привели. Меня однажды вызвали, когда Хейли было около трех лет. В полицию обратилась женщина из Южной Каролины с заявлением, что дочь ее двоюродной сестры на самом деле Лили. Она рассказала, что, как раз когда исчезла Лили, ее кузина появилась с ребенком и женщине это показалось странным. Когда ее спросили, почему она ждала столько лет, чтобы сделать это заявление, она ответила, что боялась причинить кузине неприятности. Но теперь обращение кузины с девочкой показалось ей жестоким, и она решила объявить о своих подозрениях. Оказалось, что кузина действительно похитила чужого ребенка, но не моего. – Я до сих пор чувствовала разочарование, постигшее меня после того, как сообщили результаты ДНК.

– У меня действительно появились надежды, Брайан, – сказала я. – После того как у Хейли началась ремиссия, когда ей было около четырех лет, я смогла наконец подумать о чем-то, кроме ее лечения, и мы с ней поехали на неделю в Уилмингтон. Мы ходили по улицам, и я выискивала семилетнюю девочку, которая могла оказаться Лили. Я бродила около школ. Это было безумие. Ведь Лили могла оказаться где угодно. Я всегда цеплялась за надежду, что кто-то, страстно желавший ребенка, увидел красивую девочку и взял ее себе. По крайней мере, это значило бы, что она была желанным ребенком, окруженным вниманием и любовью.

– Я так никогда ее и не видел. – Лицо Брайана затуманила печаль.

– Я знаю, – сказала я. – Со мной она хотя бы несколько часов пробыла.

– Хейли знает о ней?

– Конечно. – Брайан не привык к открытости. К суровой правде. Целых два месяца у него не хватало мужества упомянуть о Лили. – Я рассказала ей давным-давно. Ей было лет пять или шесть. Брайан, она – исключительный ребенок.

– Я знаю, – сказал он с улыбкой. – Она замечательная.

– Наверно, это потому, что ей пришлось много пережить, когда она была еще очень маленькая. Не знаю, но она всегда отличалась от своих ровесниц. Она даже помогает мне искать Лили.

– Что ты хочешь сказать? – изумился он.

– Ей известно, чем занимается Бюро по розыску пропавших детей. Она читает обо всех случаях, которые проходят через нас, рассматривая все, что может иметь какое-то отношение к Лили. Она иногда бывает у меня в офисе. Мы с ней два раза ездили в Уилмингтон разыскивать Лили. Мы делим с ней сердечную боль. Она даже создала сайт под названием «Братья и сестры пропавших детей».

– Ты шутишь? Она сама его создала?

– Она – компьютерный гений, вся в отца.

Закинув голову, он смотрел в небо.

– Я люблю ее, – сказал он. – Все эти годы я посылал игрушки и подарки на Рождество, но я ее не любил. Я не чувствовал ничего, кроме вины за то, что был паршивым отцом. Теперь я ее люблю и… должен честно сказать, что ничего подобного раньше не чувствовал. Такого чувства у меня не было никогда. Когда я увидел ее впервые, в палате, худенькую, лысенькую, – он посмотрел на меня с улыбкой, одновременно застенчивой и нежной, – мне захотелось занять ее место. Отдать ей свое здоровье. Остаться болеть в ее кровати.

– Да, – сказала я. – Это чувство мне знакомо.

– Я проклинал себя.

Я не хотела больше слышать о сожалении и раскаянии. Потребность в этом у меня исчезла.

– Оставим прошлое, – сказала я. – Сейчас ты здесь. Ты зарабатываешь медаль за храбрость.

22

Эмерсон

Кухня в моем кафе была намного чище, чем кухня дома. Это потому, что сотрудники департамента здравоохранения никогда не бывали у меня дома, а в кафе они могли объявиться в любую минуту. Наш рейтинг был 99, а я метила на 100. Поэтому я и заставила Дженни вычистить холодильник и протереть каждый дюйм стойки, прежде чем отпустить ее в тот вечер домой.

– Я поеду отсюда прямо в библиотеку, Дженни, – сказала я, проверяя, остались ли у меня продукты для завтрака. – Тут есть еще остатки ореховой смеси. Возьми ее домой и разогрей себе и отцу на ужин.

Дженни подняла на меня взгляд.

– Ты не вернешься домой к ужину?

Она говорила таким тоном, словно я сообщила ей о своем намерении улететь на Луну. Но меня это не удивило. Ужинала я всегда дома, если не считать случайных посиделок с Тарой. Сегодня, однако, у меня были другие планы. К сожалению, мне придется солгать о них.

– Мне нужно исследовать старинные рецепты блюд, которые я хочу добавить к меню наших ланчей, – сказала я. – В Интернете их не достать, но в библиотеке они доступны.

Неопределенность моего объяснения себя оправдала. При слове «исследовать» Дженни приняла серьезный вид. И с Тедом это тоже сработало, когда я рассказала ему ту же историю. У меня было такое чувство, что это была не последняя ложь, которую услышит от меня мое семейство.

– Так ты справишься? – Я сняла передник и повесила его на крючок за дверью. – Ты позаботишься об ужине?

– Пожалуй. – Дженни брызнула струйку спрея из флакона на стойку и начала протирать ее. – Но я хотела поговорить с тобой о работе. Я бы хотела работать меньше.

Я засмеялась.

– Все мы того хотели бы.

Она на меня не смотрела, вероятно, ожидая, что я буду недовольна. Честно говоря, я в ней сейчас не слишком нуждалась. Сандра, мой менеджер, еще одна официантка и повариха отлично справлялись. Но Дженни нуждалась в деньгах и очень помогала нам в те дни, когда работала.

– Я серьезно. – Дженни отодвинула тостер, чтобы протереть стойку за ним. Я старалась вспомнить, когда я последний раз отодвигала тостер у себя дома. – У меня теперь больше работы по детской программе, так как Ноэль… – Она пожала плечами. – Ну, ты же знаешь.

– И ты хочешь проводить больше времени с Девоном.

Дженни улыбнулась и покраснела.

– У меня сейчас мало свободного времени.

Она очень увлеклась этим парнем. Я была так занята своей жизнью, что едва замечала, что происходило в ее жизни.

– Меньше рабочих часов, значит, меньше денег у тебя в кармане, – сказала я, убирая просохшие тарелки.

– Я знаю.

– Составь с Сандрой новое расписание, и мы посмотрим, что получается, – сказала я. Дженни – славная девочка. Она очень похожа на меня. С легким характером и множеством друзей. Может быть, без особых амбиций, но, откровенно говоря, я всегда считала, что важнее быть любимой, чем преуспевающей. Я знаю, нашлись бы люди, которые бы со мной поспорили на этот счет, но мне это не важно. Я всегда хотела нравиться. Пусть меня осуждают. Дженни нравилась всем, кто ее знал – детям и взрослым. На мой взгляд, лучше воспитать именно такого ребенка, а не того, который ради личного успеха готов всадить другому нож в спину.

И мальчики, с которыми она дружила, казались тоже симпатичными. Серьезных отношений у нее ни с кем не было – по крайней мере, насколько я знала, – и это было прекрасно. Может быть, с Девоном обстояло по-другому. Мне нравилось, что они все лето общались вчетвером – Дженни и Девон, Грейс и Клив. Чем больше народа, тем спокойнее для родителей. Хотя, может быть, в этом я и ошибалась.

– Как дела у Грейс? – спросила я, закрывая шкаф.

– Ты имеешь в виду с Кливом?

– Ей, должно быть, приходится нелегко, когда она видит тебя с Девоном.

– Она… – Дженни пожала плечами. – Она глупенькая, а Клив – кретин.

– Я могу понять его чувства. – Я достала из холодильника ореховую смесь, приправленную перцем, опасаясь, что Дженни про нее забудет. – Ему, возможно, хочется пожить на свободе вдали от дома.

– Не в этом дело, – сказала Дженни. – Это как раз понятно. Дело в его поведении. Он постоянно ей пишет и поддерживает в ней надежду, что вернется.

– Ах, вот что!

Тогда дело плохо, подумала я.

– Начинает всегда она. Но он ей отвечает, и она думает, что все еще нравится ему.

– Я уверена, что так и есть.

– Но не так, как ей того хочется. – Дженни убрала спрей в шкафчик под раковиной и выбросила бумажные полотенца в мусорную корзину. – Я думаю, это плохо с его стороны.

– Не везет ей. – Я положила ореховую смесь в пластиковый пакет. – Сначала отец, потом Клив. – Бедняжка Грейс. Она была так близка с Сэмом. Я ей завидовала. Между Тедом и Дженни никогда не было такой близости, как между Сэмом и Грейс. – Мне жаль ее.

– Мне тоже. – Дженни вымыла руки и, облокотившись о стойку, вытерла их бумажным полотенцем. – Я не могу даже вообразить, чтобы папа умер. Тяжело было потерять Ноэль, да еще и дедушка в хосписе.

– Я знаю, детка.