Ребенок на заказ, или Признания акушерки Чемберлен Диана
– Кто этот парень? – Она перевела взгляд с Эмерсон на Тару.
– Сэм, – сказала Тара. – Мой друг. Он здесь учится. Юрист. – Она явно им гордилась. – Он не живет в общежитии.
– А, – сказала Ноэль. – Мне кажется, я его видела. Неплохо иметь такого дружка?
– О да. – Тара засмеялась, как будто вопрос показался ей глупым. Ноэль считала, что он и был таким. Но у нее исчезла обычно свойственная ей ясность в мыслях.
– Он летом подстригся и теперь выглядит совсем по-другому, – сказала Тара.
Ноэль взяла фотографию с другого туалетного столика. Собственно, эта и была ей нужна. Ее черника в салате. Это была семейная фотография. Эмерсон с мужчиной и женщиной. У женщины были короткие рыжеватые волосы и широкая улыбка, выглядела она молодо. Может быть, лет тридцати. Ноэль взглянула на Эмерсон.
– Твои родители? – спросила она.
– Ага. Дружка пока еще нет. – Эм засмеялась. – Надо будет поискать.
– Где они живут? – Ноэль не могла оторвать взгляд от лица женщины.
– В Калифорнии.
– Калифорния! – Не ошиблась ли она? – Значит, Уилмингтон… Вы не жили здесь раньше? – Вопрос был странный. Ноэль поняла это, как только он у нее вырвался. Но Эмерсон, казалось, ничего не заметила.
– На самом деле я жила здесь и доучилась до последнего класса, а потом отца перевели в Гринсборо, и я кончила школу там. А после его перевели в Лос-Анджелес, но я захотела остаться в Северной Каролине. Я люблю Уилмингтон.
– А я из Уэйк-Форест, – сообщила Тара.
Ноэль заставила себя поставить фотографию обратно на туалетный столик Эмерсон.
– Откуда у тебя такое имя?
– Это девичья фамилия моей матери, – сказала Эмерсон.
«Да, – подумала Ноэль, – да».
– Расскажите мне побольше о своих семьях, – сказала она, садясь. Другим студентам она такой вопрос не задавала. Она говорила с ними об их расписании, их специальности, их интересах. Но и этой беседе она постарается придать обычный характер.
Тара начала первой, как Ноэль и ожидала. Ее отец – бухгалтер, мать – домашняя хозяйка. Она – единственный ребенок в семье.
– И я тоже, – вставила Эмерсон.
«А ты – нет», – подумала про себя Ноэль.
Тара могла болтать, не переставая. Ее специальность – театральное искусство. Это нисколько не удивило Ноэль. При других обстоятельствах Тара могла бы заинтересовать Ноэль – своей открытостью, своей энергией, – но сейчас ей ужасно хотелось послушать Эмерсон.
– Значит, ты тоже единственный ребенок, – сказала Ноэль, когда, наконец, смогла перенести на Эм свое внимание.
– Да. Моя мама – медсестра, а мой отец – менеджер по продажам в крупной мебельной компании.
Медсестра!
– И моя специальность – медицина, – выпалила Ноэль. И тут же напомнила себе: не о тебе речь. Но все же речь шла именно о ней, и она это знала. Она снова взглянула на фотографию родителей Эмерсон, сосредоточившись на женщине с широкой улыбкой.
– Они будут к тебе приезжать или ты станешь ездить к ним в Калифорнию?
– Сейчас они просто помешаны на Калифорнии, – сказала Эмерсон. – Но мои дедушка с бабушкой живут в Джексонвилле, так что родителям придется иногда бывать в Северной Каролине.
Сердце у Ноэль заколотилось. Дедушка и бабушка. Она подумала о папке, которую хранила у себя в комнате, – единственная принадлежавшая матери вещь, которую она оставила у себя.
– Это родители твоей матери или отца? – С ума она сошла, чтобы задавать такие вопросы? Она же никого из других студентов так не расспрашивала.
– Моей матери, – сказала Эмерсон. – Родители отца умерли.
– Мои все живы, – сказала Тара. – Но они живут в Эшвилле, так что я их редко вижу.
– Жаль, – сказала Ноэль. – Постарайся видеться с ними чаще.
Она снова переключилась на Эмерсон, надеясь, что ее вопросы не звучали так грубо, как казалось ей самой.
– А есть еще какие-то интересные имена в семье? Как зовут твоего отца?
– Просто Фрэнк, – сказала Эмерсон.
Тара нахмурилась. Краем глаза Ноэль заметила выражение ее лица. Тара, конечно, не понимала, в чем тут дело – кто бы мог догадаться, к чему Ноэль клонит? Но она боялась, что Тара начнет думать, что староста общежития не в себе. Но зато Ноэль получила ответ, который был ей необходим. Теперь у нее были все ответы, и она больше не могла задерживаться в этой комнате. Что-то лопнет у нее внутри, если она пробудет здесь еще минуту.
Она взглянула на часы.
– Ой, сколько я тут пробыла! – сказала она. – Мне надо идти дальше, но мне хотелось познакомиться с вами двумя. Завтра у нас будет в холле собрание с пирожными и играми, так что приходите. – Она поднялась, держась за спинку стула, потому что все еще нетвердо держалась на ногах. – А если у вас будут какие-то вопросы или проблемы, вы знаете, где моя комната. Договорились?
– Договорились, – сказала Тара.
– Спасибо, что зашла, – прибавила Эмерсон.
Выйдя из комнаты, Ноэль на мгновение прислонилась к стене. Из комнаты 305 до нее донеслось хихиканье, потом Тара прошептала: «Мне кажется, она в тебя влюблена».
И она была недалека от истины.
У себя в комнате Ноэль набрала номер мисс Уилсон и с облегчением услышала голос матери, ответившей на звонок.
– Мне нужно с тобой поговорить, мама, – сказала она. – Серьезно поговорить.
– У тебя все в порядке? – Мать слегка задыхалась, как будто она бежала, торопясь к телефону.
– Все прекрасно. – Ноэль села на кровать, чувствуя себе вовсе не прекрасно. – У тебя есть время?
– Подожди минутку. – Мать отошла от телефона, и Ноэль услышала звяканье посуды. Потом она снова взяла трубку. – А вот и я. В чем дело?
Ноэль сто раз за последние несколько лет обдумывала этот разговор, но, честно говоря, никогда не предполагала, что он состоится. Она не ожидала встретить Эмерсон. Она вообще не знала, что Эмерсон существует. Встреча с ней все изменила.
Ноэль перевела дух.
– Когда я помогала тебе выехать из нашего дома перед моим поступлением в университет, я нашла у тебя папку. Я сделала это не нарочно. День был ветреный и… это не имеет значения. Я это увидела. Там было все про меня.
– Про тебя?
– Про мое рождение. Удочерение. Я ее взяла. Папку.
Мать молчала, и Ноэль представила себе, как она вспоминает, что именно было в этой папке.
– Там были заметки социального работника о моей биологической матери и… все остальное.
Мать по-прежнему молчала.
– А почему ты сейчас подняла этот вопрос? – сказала она, наконец.
Ноэль вспомнила их разговор по дороге домой после рождения первого ребенка Би, когда мать рассказала ей о девочке, которая ее родила и отдала в чужую семью.
– Ты сказала, что не знаешь, кто она такая. Только что ей было пятнадцать лет.
– Я не видела смысла открывать тебе подробности о ней. Ее личность не имела никакого значения.
Ноэль закрыла глаза.
– Мама, – сказала она, – здесь есть девушка. Она живет на моем этаже. Она первокурсница. Ее зовут Эмерсон Макгэррити.
Мать вздохнула.
– Эмерсон – фамилия твоей биологической матери. Но я не понимаю, почему ты подумала…
– Макгэррити, мама. Ее отец – Фрэнк Макгэррити. Тебе эта фамилия знакома?
– А она должна быть мне знакома?
– Это было в заметках социального работника. – Ноэль подумала, что за давностью лет мать просто забыла эту историю. – Сьюзен Эмерсон забеременела на вечеринке. Она даже не знала фамилию мальчика. Но у нее был друг, Фрэнк Макгэррити, и она не хотела, чтобы он об этом узнал. Ее родители тоже не хотели, чтобы кто-нибудь узнал, и они отослали ее к…
– Ее тетке. – Мать снова вздохнула. – Да, Ноэль, я все это знаю. Я знаю все это очень хорошо, хотя и забыла фамилию ее друга. Он не имел к этому никакого отношения. Я не понимаю… – Она вдруг ахнула. – Боже мой, – сказала она. – Ты думаешь, что девушка, которую ты встретила в общежитии, ее дочь? Дочь Сьюзен Эмерсон?
– Она – моя единоутробная сестра, мама. Ты должна ее увидеть.
– Не смей ничего ей говорить, – перебила ее мать. – Удочерение должно оставаться в тайне. Ее мать не хотела, что бы кто-нибудь узнал об этом.
– Но документы не были запечатаны, так ведь? Ты хранила их у себя.
Мать колебалась.
– Я принимала у нее роды, – сказала она, наконец. – Я знала тетку, у которой жила Сьюзен. В семье хотели сохранить все в тайне. Тебя на месяц поместили в приемную семью, пока твой отец и я оформляли документы. Я имела доступ к заметкам социального работника. Ко… всему. Но мне следовало хранить эти бумаги так, чтобы они не попали тебе в руки. Ты не имеешь права пользоваться этой информацией. Ты понимаешь, Ноэль?
– Но она же мне сестра!
– В семье сделали вид, что этого никогда не случалось. Особенно это важно теперь, когда она благополучно вышла замуж за этого Фрэнка Макгэррити, который понятия не имел, что у нее был ребенок. Ты не должна вмешиваться. Я знаю, это тяжело, Ноэль. Я знаю, – сказала она. – Когда тебе понадобится мать, зови меня. Прошу тебя, любимая, зови меня. Попроси, чтобы тебя переселили в другое общежитие. Тебе не нужно быть рядом с этой девушкой.
– Она – моя сестра, – повторила Ноэль.
– Тебе нельзя быть рядом с ней.
– Я хочу быть рядом с ней.
– Не навреди ей этим, детка, – сказала мать. – Не причини ей боли. Не навреди ее семье. А главное, не навреди себе самой. Из возвращения к прошлому никогда не получается ничего хорошего. Не делай этого, ладно?
Ноэль подумала о девушке из комнаты 305 и о фотографии женщины, которая была ее матерью. Подумала о том, что она значила для этой женщины. Огромную ошибку. Что-то, как сказала мать, чего, как ей хотелось верить, никогда не было. Что-то, о чем она хотела забыть. Ноэль вспомнила, с какой любовью Эмерсон говорила о своей семье. О своей матери. О дедушке и бабушке.
– Ладно, – сказала она. Слезы жгли ей глаза. Она знала, что сможет любить сестру только на расстоянии.
14
Тара
Уилмингтон, Северная Каролина 2010
У меня был краткий перерыв между последним уроком и репетицией. Сидя в классе за столом, я положила ежедневник в сумку и увидела, что на мобильнике мигает свет. До репетиции у меня оставалось еще полминуты, но я включила звук.
Судя по голосу, Эмерсон была вне себя.
– Позвони мне сейчас же! – сказала она и добавила: – Никто не умер. Но позвони мне. – Я нахмурилась, опуская в сумку телефон. До чего же мы дошли в нашей жизни, если нам приходится добавлять к телефонным сообщениям «никто не умер».
Я направилась в зал. Я могла поручить кому-то из старшеклассников начать репетицию, пока я не свяжусь с Эмерсон, чтобы убедиться, что все в порядке.
Когда я вошла в зал, дети уже собрались.
– Привет, миссис Ви! – закричали двое, заметив меня.
– Привет, ребята! – откликнулась я.
Они толпились в первом ряду, некоторые сидели на краю сцены, и все мне улыбались. Эти дети любили меня. Хотела бы я сказать то же самое о собственной дочери.
В нашей школе был замечательный зал, ряды глубоких кресел спускались амфитеатром к сцене. Акустика была великолепная. Я к сцене не подошла, а подозвала одного мальчика, Тайлера, к себе.
– Мне необходимо срочно позвонить, – сказала я ему. Тайлер был славный мальчик, новичок в нашей школе, очень артистичный. Он был одним из наших художников-декораторов. – Ты тут не заменишь меня на несколько минут?
– Я? – удивился он.
– Да, – сказала я. И тут же обратилась к остальным: – Послушайте все! Мне нужно срочно позвонить, так что Тайлер пока расскажет вам о декорациях. Послушайте его, а я через минуту вернусь.
Пока я выходила из зала, они затихли, но я знала, что, как только за мной закроется дверь, разразится гвалт. Ничего, несколько минут они переживут. Я не задержусь.
Я прошла в учительскую, надеясь, что не подставила Тайлера. Я могла бы выбрать кого-то другого. Многих я знала лучше, чем его. Среди юных актеров было несколько настоящих звезд. Для каждой новой задачи я старалась выбирать какого-нибудь нового ученика. Я не хотела, чтобы меня обвинили в том, что у меня есть любимчики.
Я всегда ненавидела это слово – «любимчик». Когда я сама училась в старших классах, так называли меня, потому что мистер Старки, возглавлявший драматический кружок, меня обожал. Он видел во мне талант и думал, что нашел ученицу, которая поможет ему поднять уровень кружка выше среднего. Возможно, эта его вера в меня привела к тому, что я возомнила о себе и решила, что смогу поступить в Йельский университет, о чем я мечтала, не обращая внимания на свои успехи по другим предметам. Потом, задним числом, я негодовала на него за то, что он превратил меня в вундеркинда. Это отрезало меня от одноклассников, которых обижало то внимание, какое он мне оказывал, и придало мне ни на чем не основанную уверенность в моих способностях. То, что я была лучшей актрисой в нашей маленькой школе, не означало, что я была хорошей актрисой. Я была звездой только в очень узком кругу.
Когда я сама начала преподавать, то поклялась никогда не заводить любимчиков. Я знала, что тяготела к ученикам, которые облегчали мне жизнь своей преданностью предмету и приносили мне удовлетворение своими достижениями. Но я обещала отказаться от фаворитизма и думаю, что в этом преуспела. Каким-то образом, хотя я всячески старалась это скрывать, на сцене меня всегда изумляла Мэтти Кафферти, и все это знали. Я осознала это только после катастрофы, когда все стали говорить, какая ирония заключалась в том, что за рулем машины, убившей Сэма, сидела моя любимая ученица. Она в тот самый момент писала сообщение своему другу. Мэтти я бы в любую минуту оставила заменить себя в аудитории. Я всегда знала, что могла на нее рассчитывать.
Краска бросилась мне в лицо при мысли о Мэтти, и, когда я входила в учительскую, выходившая оттуда преподавательница естественных и точных наук бросила не меня встревоженный взгляд.
– У вас все в порядке? – спросила меня она.
– Все прекрасно, – улыбнулась я. – Просто спешу, как обычно.
Грейс была права. Я действительно считала Мэтти совершенством.
Я была на уроке, когда в дверях показался полицейский офицер. Моей первой мыслью было, что что-то случилось с Грейс. Сердце у меня затрепетало.
– Это ваш муж, – сказал мне полицейский по дороге в кабинет директора, всего через несколько дверей от моего класса. – С ним произошел очень серьезный несчастный случай.
– Он жив? – спросила я. Это было единственное, что имело значение. Чтобы он был жив.
– Давайте поговорим здесь, – сказал он, открывая дверь в кабинет директора. Две ее заместительницы смотрели на меня, бледные, с отсутствующим выражением на лицах. Я поняла, что они знают что-то, чего я еще не знаю.
Одна из них схватила меня за руку.
– Позвать Грейс? – спросила она.
Я кивнула и позволила полицейскому провести меня в соседнюю комнату, где мы остались одни.
– Он жив? – снова спросила я. Меня трясло.
Он подвинул стул и почти силой усадил меня на него, настолько я окаменела.
– Полагают, что он не выживет, – сказал он. – Мне очень жаль. Как только придет ваша дочь, я могу…
Я вскочила.
– Нет! – закричала я. – Нет! Пожалуйста!
Я представила себе, что все смотрят на дверь. Меня могли услышать, но мне было все равно.
– Мне нужно к нему! – сказала я.
– Как только придет ваша дочь, мы пойдем.
Дверь открылась, и вошла Грейс, глаза ее были полны страха.
– Мама, – сказала она, – что случилось?
Я обняла ее.
– С папой несчастье. – Я старалась говорить спокойно, но голос у меня оборвался. Я прижимала ее к себе с такой силой, что мы обе не могли дышать. Я понимала, что пугаю ее. Я сама себя пугала.
В полицейской машине я не выпускала ее руку, пока офицер рассказывал нам подробности. На перекрестке в новенькую машину Сэма врезалась девушка, отправлявшая сообщение по мобильнику. Он не сказал нам, что эта девушка была Мэтти. Он не мог знать, какое значение ее личность имела для нас обеих.
Примерно месяц назад я просматривала в Интернете школьные газеты в поисках рецензии на пьесу, которую мы ставили в прошлом году. В одной из них за прошлую зиму я наткнулась на фотографию нас обеих, Мэтти и меня. Под фотографией была подпись: «Миссис Винсент ставит «Саут-Пасифик» с Мэтти Кэфферти в главной роли». Грейс, конечно, тоже видела эту фотографию. Она сотрудничала в газете. Может быть, она даже сама придумала подпись. На снимке я стояла рядом с Мэтти, положив ей руку на плечо. Ее темные волосы падали на мою руку. Я помнила, как чувствовала себя, работая с ней над этой пьесой. У меня было такое ощущение, будто я обнаружила новую Мэрил Стрип. Что должна почувствовать Грейс, если она наткнется на эту фотографию, думала я. Жаль, что я не могла изъять все фотографии Мэтти из школьных файлов – или, по крайней мере, одну эту, где моя привязанность к Мэтти была так наглядна, даже для меня.
Родители Мэтти забрали ее из школы сразу же после катастрофы. Они переехали во Флориду, и месяц спустя я получила от нее письмо, полное раскаяния и горя. «Я не прошу вас меня простить, – писала она. – Я просто хочу, чтобы вы знали, что я каждый день думаю о вас, о мистере Винсенте и о Грейс».
Я ее простила. Она была безответственна и глупа. Это могла быть Грейс. Это могла быть я в ее возрасте. Грейс никогда бы ее не простила, и у меня было такое чувство, что она никогда не простит и меня за мое отношение к Мэтти. За то, что между Мэтти и мной была связь, которой не было между нею и мной.
Я нашла уголок в учительской и достала телефон.
– Тара! – сразу же ответила Эмерсон.
– Что случилось? – спросила я.
– Мне надо с тобой поговорить. Давай увидимся за ужином.
– Ты что-нибудь узнала о Ноэль? О ее ребенке?
– Я не хочу говорить об этом по телефону. Я только… О боже мой, Тара!
– Что?
– В шесть часов в кафе «У Генри», хорошо? Я на самом деле… это должно остаться между нами.
Она была не похожа на себя, и меня начинало это пугать.
– Ты нездорова? – Меня охватила паника при мысли о потере еще одного любимого человека.
– Нет, со мной все в порядке, – сказала она. – Значит, в шесть?
– Да, – сказала я, – договорились. – Она здорова, и никто не умер, твердила я себе, убирая телефон. С другим, что бы это ни было, я смогу справиться.
15
Эмерсон
Кафе «У Генри» было знакомо мне, как собственная комната. Внутри там всегда преобладал янтарный оттенок. Этот эффект определялся деревянной обшивкой стен, освещением и кофейного цвета обивкой кожаных кресел в уютных отделениях. Такая обстановка обычно меня успокаивала, но сегодня вечером мне этого явно будет недостаточно для успокоения.
Я увидела Тару у окна, на месте, которое мы всегда считали своим. «Здесь должна быть мемориальная доска с нашими именами», – сказала однажды Тара, когда мы одно время встречались там каждую неделю.
Тара встала и обняла меня, не улыбаясь. Она понимала, что произошло что-то важное и серьезное.
Официантка приняла наши заказы, которые мы сделали моментально, так как знали меню наизусть. Тара выбрала стейк с вареной картошкой, а я – домашний салат. С того момента как я прочла письмо, я не могла много есть и сомневалась, что одолею даже салат. Я была уверена, однако, что бокал белого вина будет мне кстати.
– Это все, что ты хочешь? – спросила Тара.
– У меня что-то нет особого аппетита, – сказала я. – Хотя я рада, что твой пришел в норму. – Я постаралась улыбнуться. Тара всегда могла есть что хотела и сколько хотела, не прибавляя ни грамма. После смерти Сэма, однако, она почти превратилась в скелет. Ноэль и я о ней очень беспокоились.
– Ничего нормального для меня уже не может быть, – сказала Тара, и я подумала о бомбе замедленного действия, лежавшей у меня в сумке. Через несколько минут ни для одной из нас не останется ничего нормального. У меня начали слезиться глаза, и даже в слабом янтарном свете Тара это заметила.
– Милочка. – Она потянулась через стол и стиснула мне руку. – Что такое? Что-нибудь с дедушкой?
– Нет. – Я перевела дыхание. Итак, сейчас начнется. – Я нашла кое-что в доме у Ноэль.
Официантка поставила передо мной бокал белого вина, а перед Тарой – красного. Я сделала большой глоток. Тара ждала продолжения. Голова у меня сразу слегка закружилась.
– Там была коробка писем… большей частью благодарственные открытки от пациенток и… всякое разное. – Я постучала по столу кончиками пальцев. Рука у меня дрожала. – Я их все прочла. Я не могла не прочитать. Я хотела быть ближе к ней, ты понимаешь?
– Я понимаю, – сказала Тара. Конечно, она понимала. Она говорила мне, что после смерти Сэма читала самые скучные юридические документы, чтобы чувствовать свою связь с ним.
– Так вот, я нашла эти два письма. – Когда я полезла в сумку, ладони у меня были влажные. Я сложила листки пополам. Персикового цвета бумага с парой строк наверху. – Они от Ноэль, а не к ней. Здесь только одна строчка. – Я разгладила пальцами бумагу и наклонилась ближе к Таре. «Дорогая Анна, – прочитала я. – Я начинала писать вам много раз и вот снова начинаю, не зная даже, как сказать вам…»
– Кто такая Анна? – спросила Тара. Мы так близко наклонились друг к другу, что наши головы почти соприкасались.
– Понятия не имею. – Я отхлебнула еще глоток вина. – Но я знаю, что Ноэль хотела сказать, хотя по-прежнему не могу этому поверить. Я положила белый листок на персиковый. – Это второе письмо, – сказала я. – Она явно написала это на компьютере и распечатала, но я понятия не имею…
– Прочитай, – перебила меня Тара.
– Дата: 8 июля, 2003, – начала я, голос мой упал до шепота.
«Дорогая Анна!
Я прочитала в газете статью, где упоминалось о вас, и поняла, что должна вам написать. Трудно написать то, что мне нужно вам сказать, но еще труднее вам будет это прочитать, и я прошу прощения. Я – акушерка, по крайней мере была ею.
Много лет назад я принимала болеутоляющие средства после того, как повредила себе спину. Эти средства, должно быть, повлияли на мою координацию так же, как и на мою психику. Я нечаянно уронила новорожденного ребенка, который умер на месте. Я запаниковала и утратила способность рассуждать здраво. Я взяла похожего ребенка из роддома, где практиковала, и заменила им ребенка, убитого мною. Ненавижу это слово. Это был ужасный несчастный случай.
Я понимаю теперь, что взяла тогда вашего ребенка. Простите меня за то испытание, которому я вас подвергла. Я хочу, чтобы вы знали, что у вашей дочери замечательные родители, что ее любят и…»
Я взглянула на Тару. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
– Это все, – сказала я. – Это все, что она написала.
Часть вторая
Анна
16
Анна
Александрия, Виргиния
Целуя свою дочь, прощаясь с ней утром, я понимала, что это может быть последний раз. Поэтому, когда я уходила на работу или провожала ее куда-то с друзьями, я обнимала Хейли так, как будто могла ее больше не увидеть. Она никогда не уклонялась, хотя я знала, что такой день наступит. Ей двенадцать, скоро будет тринадцать, и скоро она скажет: «Да иди же ты, мама, наконец». Я не обижусь. Я желала, чтобы она прожила достаточно долго, чтобы взбунтоваться и сказать «терпеть тебя не могу», как говорят здоровые дети на всей планете в постоянной войне детей с родителями. Поэтому, когда она вышла из дома с Брайаном, надев шлем и забыв попрощаться, когда они выкатывали из гаража велосипеды, я удержалась от того, чтобы не позвать ее назад, не обнять, не сказать ей «Будь осторожнее!» Я прикусила язык и отпустила ее.
Хотя Брайан вернулся к нам уже почти два месяца назад, я все равно была в напряжении, когда Хейли выходила куда-нибудь с ним. Сегодня он взял ее на велосипедную прогулку по берегу реки Потомак. Я понимала, что этот факт во многом следовало приветствовать. Во-первых, Хейли чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы выехать. Шла восьмая неделя ее лечения. Неделя, когда, свободная от больницы и химиотерапии, она могла вести себя и чувствовать себя как нормальный ребенок. Уже одно это было настоящим праздником. Кроме опухшего от стероидов лица и отдельных проявлений вредности (которые я втайне приветствовала, потому что мне нравилась в ней эта непокорность), она казалась на этой неделе такой, какой была обычно. Во-вторых, Брайан разыгрывал с ней Хорошего Отца. К этому я еще не привыкла. Два месяца игры в заботливого папочку не возмещали десятилетнего отсутствия, и мое сердце ожесточилось против него. Правда, с того дня как он покинул нас, он каждый месяц присылал чек на содержание ребенка, выписанный в его солнечной Калифорнии. Он присылал Хейли подарки на день рождения – подарки, по которым было заметно, что он понятия не имел о ее интересах. Куклы Барби и украшения. Перестань, сказала я себе, глядя им вслед. Он здесь сейчас, и Хейли это нравится. Она любит его.
Я поднялась наверх в мой домашний кабинет. Окна выходили на реку, и даже после семи лет городской жизни мне несколько минут было трудно оторвать взгляд от воды и поросшего деревьями берега Мэриленда. Однако меня ожидала работа, и я, наконец, начала отвечать на письма, накопившиеся за последние несколько часов. Именно так я дала Брайану знать об ухудшении здоровья Хейли: отправив ему сообщение. Я написала ему спустя три дня после того, как сама об этом узнала, когда, наконец, перестала плакать и смогла видеть экран. Я-то думала, что мы в безопасности! Десять лет ремиссии что-то значили. Она была такой живой, такой активной, я предпочитала ее общество обществу всех моих друзей. Никогда нельзя было догадаться, что маленьким ребенком она так страшно болела, и у нее самой оставались только смутные воспоминания о полуторагодовом кошмаре. Но новые синяки, лихорадка и нетипичные недомогания напугали меня до смерти. Я не хотела вести ее к врачу, опасаясь того, что он может сказать. Когда я, наконец, решилась, и он сказал мне, что все вернулось к прежнему, не могу сказать, что я удивилась. Я была потрясена, но не удивлена.
Что меня удивило, так это ответ Брайана на мое сообщение. Именно первое известие о лейкемии у Хейли и отпугнуло его. Может, были и еще какие-то обстоятельства, но лейкемия стала последней каплей. Он переехал из Виргинии в Калифорнию, как можно дальше от больного ребенка и перепуганной жены. Поэтому теперь я ожидала, что известие о рецидиве у Хейли заставит его окончательно исчезнуть из нашей жизни. Но вместо этого он мне позвонил. Сказал, что сейчас временно без работы. Не помню, что у него была за работа. Что-то связанное с программным обеспечением в какой-то компании в Силиконовой долине? Во всяком случае, он сказал, что приезжает в Виргинию. Он хочет помочь.
Целыми днями после этого звонка у меня менялось настроение. Хейли начала принимать огромные дозы стероидов, трудно сказать, кто из нас вел себя менее нормально. Меня злило, что Брайан так припозднился со своей помощью. Последние десять лет она была бы нам очень кстати. Сейчас мы с Хейли образовали единую команду. Когда она помогала мне налаживать в доме водопровод или убирать во дворе опавшие листья, нашей любимой поговоркой стало «Обойдемся без этих паршивых мужчин!», и теперь меня тревожило, как он у нас приживется. А вдруг он решит вмешаться в ее лечение? И как станет реагировать на него Хейли? Она его не помнила, и ее мало интересовали открытки и подарки, которые он присылал. Здесь, в Александрии, у Хейли были друзья из неполных, однополых, темнокожих, испанских, мусульманских семей. Кого тут только не было! Так что я не думаю, что отсутствие у нее отца чем-то выделяло ее среди них.
Я убедила себя, что Брайана она не любила, но она меня удивила. Когда я спросила, хочет ли она, чтобы он приехал, Хейли сказала: «Да, пора». Я засмеялась. Для двенадцатилетней она за словом в карман не лезла. Я знала, откуда у нее это, так что ничего не могла возразить.
Брайан появился через две недели после нашего разговора, и меня поразило, как легко Хейли впустила его в нашу жизнь. Это заставило меня возгордиться – мне лучше удалось не настроить ее против него, чем я думала. Это далось мне нелегко. Я сказала ей, что навыки работы с компьютером она унаследовала от него. Уж, конечно, не от меня. Она создала сайт для братьев и сестер пропавших детей практически без всякой посторонней помощи. Я оправдывала его отсутствие в нашей жизни. «Он так любил тебя, что не мог вынести вида твоих страданий». Когда я рассказала ей о разводе, то объяснила, что ему трудно ездить через всю страну, поскольку он работает в Калифорнии. Я была уверена, что это все не имело для нее значения. Ей был нужен отец.
Она совсем не помнила его. Когда он появился в ее палате, шла третья неделя ее курса химиотерапии. Он держал тазик, когда ее рвало. Он сидел у ее кровати, нахмурившись и сложив руки под подбородком, когда она забывалась тревожным сном после аспирации костного мозга. Он приносил ей лимонные леденцы, когда она жаловалась на плохой вкус во рту. Он покупал ей банданы всех цветов радуги, потому что она ненавидела свою лысую голову. Но он не узнал Фреда, потрепанного мишку, которого подарил ей на день рождения и с которым она никогда не расставалась.
Ей с самого начала было комфортно с ним. Комфортнее, чем со мной, в этом не было никакого сомнения. Она совсем не была на него похожа. С самого рождения у нее было сильное сходство со мной. У нее были мои светло-каштановые волосы и зеленые глаза, а Брайан – темноволосый, во всяком случае, был таким. А теперь он выглядел как Джордж Клуни, с волосами цвета перца с солью. У него были карие глаза с длинными ресницами за четырехугольниками стекол очков и римский нос, хотя он был англо-германского происхождения. Когда мы виделись последний раз, ему было тридцать пять, и он был хорош собой. Теперь, в сорок пять, он как-то весь помягчел, и у глаз появились морщинки – как у меня, – и я не могла не признаться себе самой, что испытываемый мной гнев на него нисколько не уменьшил в моих глазах ту привлекательность, которую он всегда имел в моих глазах.
Он снял квартиру и начал подыскивать работу. Но работы он пока не находил, чему, я думаю, мы все трое были рады. Дело в том, что он оказал нам помощь. Огромную помощь. Мне светило директорство в Бюро розыска пропавших детей, когда у Хейли начался рецидив, а мне очень хотелось получить эту работу. Я работала в БРПД много лет, стесняемая организационной структурой, которую давно пора было изменить. Мне хотелось бы встать у руля. Когда Хейли стало плохо, я думала, что мне придется отказаться от моих надежд, но с помощью Брайана я смогла согласиться на эту работу. Хейли проводила все будние дни в детской больнице штата, а конец недели, как правило, дома. Я могла брать работу с собой в больницу, но, когда мне нужно было бывать на собраниях или где-то еще, место у кровати Хейли занимал Брайан. Дважды на этой неделе он водил ее к врачу. Самое лучшее было, когда он вывозил ее куда-нибудь развлечься, как сегодня. Он обращался с ней как с нормальным здоровым ребенком. Как со своей дочерью. Но все же я не доверяла ему полностью. Внутренне все еще ждала, что ему надоест. Что он соберется и снова уедет на Западное побережье. Я бы убила его за это. Прямо-таки убила.
Хейли явно простила его за отношение к ней в прошлом. Может быть, она даже не таила обиды. Он вернулся вовремя. У нее еще не сложилось то пренебрежительное отношение к родителям, какое бывает у подростков. Хотя стероиды и вызывали у нее иногда подобные настроения. Они обычно выпадали на мою долю, но не на долю Брайана. С ним она была нежна до приторности, и я знала, что она боится снова потерять его.
Я проработала на компьютере больше часа, когда услышала, как Хейли и Брайан вошли из гаража в кухню. Я спустилась вниз и застала их обоих смеющимися. Хейли надевала на голову голубую бандану. Она потеряла волосы за один день лечения и плакала тогда с утра до ночи. С тех пор, насколько мне было известно, она больше не плакала.
– Развлеклись? – спросила я.
– Она на велосипеде как машина. – Брайан с гордостью коснулся ее плеча, как будто он имел какое-то отношение к тому, какой она оказалась. Честно говоря, я сама не знала, какое я имею к этому отношение. Она родилась способной, самоуверенной и независимой. С независимостью вышла проблема, потому что я хотела не отпускать ее от себя ни на шаг. Одного ребенка я потеряла и не имела намерения терять второго.
– Папа давно не ездил на велосипеде, – сказала Хейли, – и свалился три раза.
– Два, – с усмешкой поправил ее Брайан.
Я чувствовала, с каким удовольствием Хейли произносила это слово – «папа». Она часто его повторяла, словно стараясь вознаградить себя за все те годы, когда не могла его произносить.
– Останешься ужинать? – спросила я.
Брайан отрицательно покачал головой.
– Надо же дать вам, девочкам, поболтать наедине. – Он обнял Хейли. – Хочешь завтра покататься снова?
– Еще бы! – сказала она.
– А уроки тебе не надо делать? – спросила я.
– Немного. – Все недели в больнице она продолжала выполнять школьную программу. Не думаю, чтобы меня на это хватило на ее месте. Она не желала отстать от своих друзей.
– Пойди позанимайся, а я закончу свою работу, и тогда будем ужинать.
– Ладно, – сказала она, направляясь к лестнице. Она оглянулась на нас через плечо. – Пока, папа.
– До завтра. – Брайан помахал ей.
Мы прислушивались к ее шагам.
– Спасибо за помощь, – сказала я.
– Мне было очень приятно. Поверь.
– Ей доставляет такое удовольствие знакомиться с тобой.
– Я получаю вдвое большее удовольствие, знакомясь с ней.
Читать бесплатно другие книги:
