Жизнь заново Робски Оксана

Как же она забыла?! Как она не подумала?! Конечно, ему было больно смотреть на эту картину.

– Прости, я не подумала, я так увлеклась…

Она обняла его и сильно прижала к себе. Так, как прижимают маленьких детей, когда они плачут во сне.

– Почему ты написала красное платье?

– Красное? Мне нужно было здесь цветовое пятно.

– Она была в красном костюме. В тот день… – сказал он, с трудом подбирая слова.

Она обнимала его все крепче.

– Прости, прости меня, я не знаю, как это получилось…

Он осторожно отодвинул её.

– Пойдём спать. Ты ни в чём не виновата.

Он поднялся в спальню.

– Знаешь, это, наверное, самая сильная твоя работа.

Её глаза вспыхнули. Она почувствовала, что краснеет. От удовольствия.

– Знаешь, мне тоже так кажется. Спасибо!

Она заснула в его объятиях совершенно счастливая.

Он заботливо скинул прядку волос с её лица и бросил взгляд на фотографию, которая стояла на тумбочке с его стороны кровати, фотографию его покойной жены.

«Спокойной ночи», – прошептали его губы.

Она пробормотала что-то спросонья. Он поцеловал её в лоб.

Весь следующий день она порхала как птичка при первых солнечных лучах. Он говорил, что она теперь не кошечка, а бабочка. Она шутливо бросалась на него с кулаками, кричала, что она кошечка, просила поцеловать в шейку и потом довольно говорила: «Мур-р-р».

Они целый день купались.

Они валялись на песке по пояс в воде и представляли себя привязанными. Как будто это такая казнь: они лежат прикованные и ждут, когда начнётся прилив. Тогда они захлебнутся.

– Начинается прилив… – говорила она нарочито трагически.

Их переворачивала набежавшая волна, и они хохотали, и брызгались, и догоняли друг друга на этом безлюдном песчаном пляже.

Вечером не удался пирог.

– Ты влюбилась?

– Что, неужели пересолила?

– Ага. – Он пытался скрыть разочарование.

Но она расстроилась ещё больше. Из-за него.

– Ужас! Никогда в жизни ничего не пересаливала. И уж тем более пирог!

– Мой любимый пирог…

Неизвестно, кто был расстроен больше.

– Какая я ужасная, испортила нам вечер!

– Да ладно, разве в пироге дело?

Он хотел её подбодрить.

– Конечно в пироге! Что сделать, чтобы тебя развеселить?

– Да я и так весёлый!

Они так хотели поддержать друг друга, что решили отправиться в город. Пробовать местные десерты.

Просто ради разнообразия.

Она вела машину, он целовал её в шею, и она говорила:

– Мур-р-р…

Весь следующий день она работала.

Она переставила мольберт ближе к окну и писала море. Под лучами солнца. Небольшая лодка, на которой кто-то вышел в море под флагом любви. И чайки окружили эту лодку, составив над ней знак всех влюблённых – сердце.

Это были, наверное, рыбаки. Два влюблённых рыбака. Он и Она.

От картины шло такое тепло и такая энергия, что она даже позавидовала своим персонажам. Им явно было так хорошо вместе!

– Тебе нравится, дорогой? – Она стояла с чашкой чая, слегка отойдя от мольберта, и, щурясь, любовалась своей работой. – В этом домике мне всё время хочется писать.

Он задумчиво разглядывал картину.

– Чайки, которые выстроились над лодкой в форме сердца? – медленно спросил он.

– Да. – Она улыбнулась. – Очень символично. Хотя так не бывает.

– Бывает. – Он отвернулся.

– Бывает? Любимый, да ты романтик!

Он быстро поднялся на второй этаж.

– Ты куда? Что-нибудь не так? – удивилась она.

– Мне надо проверить свою почту, – донёсся до неё его голос сверху.

Вечером подгорел пирог.

– Да что же такое? – возмущалась она, сидя за вечерним чаем на открытой террасе.

– Не знаю… – рассеянно ответил он.

– Любимый, все не так серьёзно. Может быть, просто это знак?

– Знак? – переспросил он насторожённо.

– Знак! Что нам пора немного похудеть!…

Она села к нему на колени, и они молча смотрели в тёмную даль моря. Кошку она увидела первой.

– Смотри! – воскликнула она. – К нам пришла кошка! Какая хорошенькая!

Они взяли её на руки, и кошка уютно свернулась клубком. Так, как будто всю свою жизнь провела именно на этом диване.

– Давай оставим кошку себе, – попросила она. – Когда нам хорошо, хорошо должно быть всем.

– Давай. – Он пожал плечами.

Его погибшая жена хотела завести кошку. Не успела. Она хотела назвать её Клеопатрой.

Они не поехали в город. Они легли спать. Их тела дышали друг другом, и это была одна из тех ночей, ради которых существует любовь.

Утром они взяли корзинку и пошли по берегу моря на рынок.

Их запасы пополнились фруктами, зеленью, рыбой и, конечно, мелкой рыбёшкой для нового члена семьи – кошки.

До выставки оставалось не так много. Она села работать.

Он устроился в гамаке с книгой.

Последнее время ей не надо было продумывать композиции заранее. Вдохновение само водило её кисти по холсту.

Она начала большую работу.

Он иногда стоял за её спиной.

– Что ты пишешь?

– Не знаю… не скажу…

Вечером он устроил ей сюрприз. Сам приготовил ужин и накрыл на стол. Зажёг свечи.

Она, поддерживая его настроение, надела чёрное платье. Она вышла из спальни, он стоял внизу, галантно выставив локоть, ожидая её, чтобы проводить к столу.

Она спускалась медленно, манерно, как королева спускается к подданным.

Кошка совершенно неожиданно оказалась у неё под ногами. Она споткнулась, полетела вниз, ударяясь о ступени то головой, то руками.

Он испугался больше, чем она. Он отнёс её в кровать.

Она отказалась от доктора.

– Ничего страшного, – сказала она, – только синяки. Но ты ведь из-за них меня не разлюбишь?

Он кормил её ужином прямо в постели. Фруктами. Потому что рыбу съела кошка. Когда она узнала об этом, она улыбнулась.

– Теперь у нас есть кошка. Теперь надо держать ухо востро.

Она плохо спала. Стонала и ворочалась. Но утром сразу принялась за работу.

Через несколько дней картина была закончена.

– Дорогой, прости, за этой работой я совсем не уделяла тебе внимания!

Её муж ходил мрачный и молчаливый. Иногда он подолгу наблюдал, как она пишет.

В этот раз она изобразила тихий европейский городок. Открытое кафе-шантан, пару за круглым столиком и бродячий цирк на переднем плане. Маленькая девочка жонглирует горящими булавами, а обезьянка, почему-то в костюме спайдермена, протягивает лапу за вознаграждением.

– Не знаю, при чём тут костюм спайдермена? – смеялась она – Совершенно не в жанре. Но мне так захотелось написать его!

Он заболел. Ангина. Он не мог разговаривать. Он боялся заразить её.

Он переехал жить в кабинет.

Он попросил перенести ему её последние работы.

Она расставила их вокруг его кровати.

Она и сама гордилась ими.

Ещё никогда её работы не были написаны с такой внутренней силой, никогда от них не шла такая мощная энергетика.

Она предвкушала успех на выставке. Не то чтобы слава привлекала её. Но художнику нужно признание не меньше, чем торгашу выручка.

Она работала с утра до вечера. Раз в два часа бегала наверх, чтобы проведать разболевшегося мужа.

Он лежал в постели с перевязанным горлом.

Так, как учила его покойная жена. Если ангина – надо обязательно перевязать горло.

Он смотрел на картины.

Он помнил эту обезьянку в Париже, во время их последней поездки. Они так смеялись! Обезьянка в костюме спайдермена! Он тогда дал ей целых двадцать евро. А она притащила букетик его жене. Его покойной жене.

Вот так он и запомнил её. В красном платье. Она раскинула руки на тротуаре рядом с машиной. И он за одну секунду понял: все!

И ему ещё долго снились чайки над их лодкой. Это было здесь, несколько лет назад.

«Посмотри! – воскликнула она. – Чайки кружат над нами в форме сердца!»

Это было невероятно, но это было так.

«Я все помню, – мысленно говорил он. – Я все, все помню. Почему ты напоминаешь мне? Я никогда не забуду тебя. Ты мне нужна. И она здесь ни при чём».

Он разговаривал с ней, и ему было хорошо и уютно. Как маленькому, который складывает руки над головой и кричит: «Я в домике!»

Через несколько дней ему стало лучше.

Он спустился на ужин.

Она приготовила пирог. Она очень старалась.

Пирог получился отменный!

– А теперь сюрприз! – радостно объявила она.

– Какой же? – Было так хорошо снова почувствовать прохладу крымского вечера.

– Я закончила новую картину!

Она принесла холст и медленно сняла с него покрывало.

Он потянулся к очередному куску пирога. Откусил. Поднял глаза на картину. На картине был изображён он.

Это было эротическое полотно.

Он занимался на нём сексом с ведьмой.

– Что это? – спросил он мрачно.

– Мистерия. Извини, что я воспользовалась твоим образом. Как-то само собой получилось.

У него под зубами что-то хрустнуло. Он вскрикнул, поднёс руку ко рту.

В пироге оказался камень. Обычная галька. Изо рта шла кровь. Он сломал зуб.

Он вскочил и, опрокинув стул, вышел с террасы.

Она побежала за ним.

Он захлопнул дверь кабинета прямо перед её лицом.

Она понимала – она слишком много работает. Она слишком мало уделяет внимания своему мужу. В их медовый месяц.

Но она успокаивала себя тем, что пройдёт выставка и всё изменится. Всё наладится. И всё снова будет хорошо.

И не будет никаких неприятностей с этим чёртовым пирогом.

Она писала.

Он редко спускался вниз.

Она всё время думала: вот сегодня за ужином мы помиримся.

Но они не мирились.

Он забрал её следующую картину к себе в кабинет. На ней она изобразила молодую женщину в венке из ромашек. Венок был так пронизан светом, что напоминал ореол.

Женщина сидела в поле, держала одну ромашку во рту и хохотала.

На ней и платье было с нарисованными ромашками.

Он установил эту картину посередине. Он видел её, даже закрывая глаза.

В один из дней она пришла с рынка, когда он разбирал шкаф с вещами погибшей жены.

Он аккуратно, в ряд выставил на ступеньке террасы её разноцветные туфли. И развесил, где только можно, её платья. На вешалках.

Она сразу решила ему помочь.

– Правильно. – Она нежно дотронулась до его плеча – Вещи нужно иногда проветривать.

Он молчал, разглядывая в круглой картонной коробке ленты, шарфы и заколки.

– Можно, я помогу тебе? – спросила она.

Он как будто только что заметил её.

– Ты так рано вернулась? – рассеянно поинтересовался он.

– Слишком рано? – уточнила она.

Он промолчал. Он держал в руках заколку, украшенную ракушками. Они купили эту заколку у молодого чернявого лавочника. В Турции.

Она развернулась и пошла на кухню. Разбирать корзину с продуктами.

Он не обернулся ей вслед.

«Ну и пусть, – подумала она. – В конце концов, я ни в чём не виновата».

Она с удовольствием вернулась к мольберту. И в эту же минуту забыла и о муже, и об их странной ссоре, и обо всём, что не имело отношения к новой картине.

Она должна была закончить её сегодня-завтра.

Она считала, что эта картина станет центральной на её выставке.

Писать было особенно легко. Хотя картина и отличалась от остальных.

Слишком тёмная, слишком пронзительная. Но разве может быть слишком, когда речь идёт о человеческих эмоциях?

Они поужинали молча.

Она не пекла пирог. Назло. Пока сам не попросит.

Он не просил.

Она сидела на качелях, поглаживая кошку, которая, как обычно, дремала у неё на коленях.

Он сидел за столом перед открытым ноутбуком.

Они молчали. Они молчали ещё томительней, чем молчали звезды, воздух, песок.

И только волны тихонько переговаривались друг с другом. Интересно, о чём?

Она закончила картину рано утром.

Когда он спустился на завтрак, она спала. Прямо в гостиной, на маленьком клетчатом диванчике.

Он долго стоял перед полотном.

Он пытался понять.

Она написала похоронную процессию. Но это были страшные похороны. Гроб несли без крышки. Не было видно, кто в нём лежал. Странные очертания. Но ещё более странной была сама процессия. Люди, одетые в траурные одежды, улыбались. Вернее даже, ухмылялись. Некоторые гримасы напоминали ужимки клоунов.

Она написала смерть.

Только он не мог понять чью.

Кошка прыгнула со стула, уступив ему место.

Он сел за стол с чашкой кофе, а кошка принялась за своё утреннее умывание.

«Доброе утро», – как обычно, мысленно улыбнулся он своей погибшей жене.

Как обычно, море ответило ему за неё нежным шёпотом.

Она проснулась к обеду. Удовлетворённо взглянула на мольберт. Она могла гордиться собой. Она гордилась собой. Он лежал с книгой в гамаке.

– Добрый день, – сказала она, проходя мимо него в купальнике.

– Добрый день, – кивнул он, не поднимая глаз от книги.

– Добрый день, Клеопатра. – Неожиданно для самой себя, она решила дать кошке имя.

Кошка лениво моргнула одним глазом.

Она любила заплывать далеко. Когда заплываешь далеко, остаёшься один на один с морем.

Волны были совсем небольшими.

Она даже не испугалась, когда свело левую ногу. Она слегка помассировала её. Нога немела все больше. Она уже не могла плыть. «Главное – без паники», – говорила она себе, начиная задыхаться.

Он уже в который раз пробегал глазами одну и ту же строчку. Слишком жарко для того, чтобы читать. Он захлопнул книгу.

Привычно бросил взгляд на море.

Неожиданно резко встал.

В море что-то случилось. Это было далеко от берега, но он явно видел, что с его женой что-то не так.

Он бросился ей на помощь, на ходу скидывая шорты и шлёпанцы.

Плыть было так далеко!

Он уже слышал её крики.

Неужели он не успеет?!

Этого не может быть! Он не может потерять её!

Загребая воду сильными, мощными движениями рук, он неожиданно понял, что она – это всё, что у него есть. И что самое важное: ему больше ничего и не надо.

Он обязательно успеет. Он спасёт её. Для себя. Для неё. Для них обоих.

Она лежала на гальке, тяжело дыша.

Он стоял перед ней на коленях и плакал.

А она смотрела на него. Нежно. И трогала слабой рукой. Чтобы успокоить.

Он отнёс её в спальню.

Он положил её голову себе на колени и не ушёл, пока она не заснула.

Он собрал по дому все фотографии своей бывшей жены.

Он нашёл чемодан. Старый, жёлтый чемодан. Они путешествовали с ним вместе. В какой же ещё чемодан складывать вещи его погибшей жены, как не в тот, с которым они путешествовали? Вместе.

Он аккуратно сложил туда платья, туфли. Фотографии. Пустые рамки глазели на него без всякого выражения.