Добро пожаловать в обезьянник Воннегут Курт
– Голубушка, – наконец не выдержала Дорис, – я хочу задать вам личный вопрос.
– Давайте, – кивнула Хелен.
– Вы когда-нибудь влюблялись? Ну хоть раз в жизни? Я спрашиваю, потому что воспоминания о прежней любви помогли бы вам вжиться в роль.
Хелен глубоко задумалась и нахмурила лоб.
– Видите ли, я постоянно живу в разъездах, – наконец заговорила она. – Почти все мужчины, которых я встречаю по работе, женаты, а неженатых я встретить не успеваю, потому что нигде надолго не задерживаюсь.
– Ну а школа как же? Первая любовь, все эти девчачьи слезы и переживания?..
Хелен снова глубоко задумалась.
– В школе я тоже постоянно переезжала. Отец работал на стройке, и его то и дело направляли на новые объекты. Я не успевала привязаться к людям: только поздороваешься, как уже пора прощаться.
– Гм, – сказала Дорис.
– А знаменитости считаются? – спросила Хелен. – Ну, то есть в жизни-то я ни с кем не знакома, но мне нравятся некоторые актеры.
Дорис взглянула на меня и закатила глаза.
– Ну, в каком-то роде это тоже любовь…
Хелен немного взбодрилась.
– На некоторые фильмы я ходила много-много раз! – сказала она. – А иногда даже воображала, что вышла замуж за какого-нибудь знаменитого актера. Это ведь были единственные люди, которые сопровождали нас всюду, куда бы мы ни поехали.
– Гм-гм, – сказала Дорис.
– Что ж, спасибо вам большое, мисс Шоу, – сказал я. – Спускайтесь на первый этаж к остальным, мы вас вызовем.
Мы стали искать новую Стеллу. И никого не нашли: ни одна мало-мальски свежая девица на пробы не пришла.
– Зато Бланш хоть отбавляй, – сказал я, имея в виду увядших красавиц, которые могли бы сыграть роль увядшей Стеллиной сестры. – Наверно, такова жизнь: двадцать Бланш на одну Стеллу.
– А стоит отыскать такую Стеллу, – добавила Дорис, – как выясняется, что она ничего не знает о любви.
Тогда мы с Дорис придумали хитрость: позвать Гарри Нэша, чтобы разыграл какую-нибудь сцену вместе с Хелен.
– Может, это хоть немножко ее растормошит, – сказал я.
– Было бы что тормошить! – проворчала Дорис.
Мы снова позвали наверх Стеллу и попросили найти Гарри. Он никогда не сидел на пробах вместе с остальными – да и на репетициях тоже. Когда ему не нужно было играть, он тут же прятался в каком-нибудь укромном уголке, подальше от чужих глаз. На пробах Гарри обычно уходил в справочный зал и коротал время, разглядывая флаги разных стран на стеллаже со словарями.
Хелен поднялась к нам, и мы с большим прискорбием увидели, что у нее заплаканное лицо.
– Ах, голубушка! – запричитала Дорис. – Да что же… что с вами стряслось?
– Я ужасно читала, так ведь? – спросила Хелен, повесив голову.
Дорис произнесла ту единственную фразу, какую можно сказать в любительском драмкружке плачущей актрисе:
– Да будет вам, вы прекрасно играли!
– Нет, я ходячий ледник и знаю это, – возразила Хелен.
– Вот еще глупости! Глядя на вас, никто так не скажет.
– Когда узнает получше – скажет. Именно так говорят все, с кем я знакомлюсь. – Хелен расплакалась еще горше. – Но я не нарочно такая! Просто по-другому не получается, когда вся жизнь в разъездах… Только и влюбляюсь, что в кинозвезд! А когда встречаю кого-то в настоящей жизни, меня будто сажают в большую стеклянную бутыль и я даже потрогать никого не могу, как бы ни старалась. – Хелен пощупала руками воздух, словно трогая стенки бутылки. – Вот вы спросили, влюблялась ли я в кого-нибудь. Нет, но очень хочу! Я знаю, о чем эта пьеса, знаю, какие чувства должна испытывать Стелла и почему. Я… я… я…
Новый приступ плача не дал ей договорить.
– Что, голубушка? – осторожно спросила Дорис.
– Я… – Хелен снова пощупала воображаемые стеклянные стенки. – Я просто не знаю, с чего начать!
С лестницы донеслись тяжелые шаги: как будто по ступеням поднимался водолаз в свинцовых башмаках. То был Гарри Нэш, перевоплотившийся в Марлона Брандо. Едва не волоча кулаками по полу, он вломился в аудиторию и, завидев плачущую женщину, ухмыльнулся – до такой степени он вошел в образ.
– Гарри, – сказал я, – познакомься, это Хелен Шоу. Хелен, это Гарри Нэш. Если вы получите роль Стеллы, на сцене он будет вашим мужем.
Гарри даже не протянул руки новой знакомой: вместо этого он сунул оба кулака в карманы, подался назад и с ног до головы окинул Хелен раздевающим взглядом. Та вмиг прекратила плакать.
– Гарри, мне бы хотелось взглянуть, как вы ссоритесь, а потом миритесь, – сказал я.
– Не вопрос, – ответил он, не сводя глаз с Хелен. Эти глаза сжигали одежду быстрее, чем она успевала надеть новую. – Если Стелл в игре, я тоже.
– Простите? – Щеки Хелен стали цвета клюквенного сока.
– Стелл… Ну, Стелла, – это ты. Моя жена.
Я вручил обоим сценарии. Гарри выхватил свой, даже не сказав «спасибо», а Хелен едва сумела протянуть руку – мне пришлось самому сжать ее пальцы, которые отчего-то отказались ее слушаться.
– Мне бы что-нибудь тяжелое, – проговорил Гарри.
– Зачем? – не понял я.
– Ну, по сценарию я должен швырнуть в окно радио, – пояснил Гарри. – А мне что швырнуть?
Я дал ему пресс-папье вместо радио и пошире отворил окно. Хелен Шоу побелела от ужаса.
– С какого места начинать? – спросил Гарри, поводя плечами, как боксер перед боем.
– Давай начнем за несколько реплик до того, как ты выбросишь радио, – предложил я.
– О’кей, о’кей, – ответил Гарри, все разминаясь и разминаясь. Он пробежал глазами по ремаркам. – Так-так… Значит, сперва я вышвырну радио, потом она спрыгнет со сцены, а я ее догоню и вдарю хорошенько.
– Все верно.
– О’кей, детка, – сказал Гарри, исподлобья глядя на Хелен. Похоже, нам с Дорис предстояло увидеть сцену почище знаменитой гонки на колесницах из «Бен Гура». – На старт, внимание… Марш, детка!
Когда эпизод подошел к концу, Хелен Шоу вся взмокла, точно подносчик кирпичей на стройке, и едва стояла на ногах. Она рухнула на стул и свесила голову набок, не в силах даже прикрыть рот. От бутылки не осталось и следа. Стеклянные стенки, не дававшие ей раскисать, рухнули. Воображаемая бутылка исчезла.
– Я получил роль или нет?! – рявкнул Гарри.
– Безусловно, – ответил я.
– Вот так бы сразу! – воскликнул он. – Ну, тогда я отчаливаю… До скорого, Стелла, – бросил он Хелен и вышел, бахнув дверью.
– Хелен? Мисс Шоу? – позвал я.
– Мф? – откликнулась она.
– Роль Стеллы – ваша. Вы прирожденная актриса!
– Да вы что? – не поверила она.
– Я и не подозревала, что в вас столько огня, голубушка! – сказала ей Дорис.
– Огня?.. – Хелен словно не могла сообразить, стоит она на ногах или сидит на коне.
– Прямо-таки фейерверки! Шутихи! Бенгальские свечи! – продолжала Дорис.
– Мф, – сказала Хелен. И умолкла. Вид у нее был такой, будто она собралась всю жизнь просидеть на стуле с открытым ртом.
– Стелла, – позвал я.
– А?
– Вы можете идти, я разрешаю.
Итак, мы начали репетировать: четыре раза в неделю на сцене актового зала районной школы. Гарри и Хелен задали постановке такой темп, что уже на вторую или третью репетицию мы все едва не спятили от волнения и усталости. Обычно постановщик умоляет актеров учить роли, но мне не пришлось этого делать. Гарри и Хелен так слаженно работали, что все остальные считали своим долгом и честью не отставать от них.
Мне невероятно везло – или по крайней мере я так думал. Актеры так пылали на сцене, что после очередной любовной сцены мне пришлось немного осадить Гарри и Хелен:
– Ребята, приберегите немного пороху для премьеры, ладно? Вы же сгорите дотла!
Я это сказал на четвертой или пятой репетиции, а рядом со мной сидела Лидия Миллер, которая играла Бланш, увядшую полубезумную сестру Стеллы. В настоящей жизни она была женой Верна Миллера, хозяина скобяной лавки и начальника Гарри.
– Лидия, – спросил ее я, – ну что, удалась нам постановка или нет?
– Удалась, еще как, – с укором ответила она, будто я совершил ужасное преступление. – Можете собой гордиться.
– В каком смысле?
Не успела Лидия ответить, как со сцены раздался вопль Гарри: не пора ли по домам? Я кивнул, и Гарри, все еще в образе Марлона Брандо, ушел, раскидывая мебель и хлопая дверями. Хелен по-прежнему сидела на диване с тем же опешившим видом, что и после проб. Ее выжали как лимон.
Я снова повернулся к Лидии.
– Знаете, до сих пор я считал, что у меня есть все поводы для гордости. Я что-то упустил?
– Вы в курсе, что эта девочка влюблена в Гарри? – задала Лидия встречный вопрос.
– По сценарию?
– По какому еще сценарию? Репетиция закончилась, а вы посмотрите на нее! – Она грустно хохотнула. – В этом спектакле заправляете отнюдь не вы.
– А кто же?
– Матушка Природа, и нынче от нее добра не жди. Бедняжка, что с ней будет, когда она увидит истинный характер Гарри? Верней, его полное отсутствие?
Я тоже обеспокоился, но предпринимать ничего не стал, поскольку не хотел лезть в чужие дела. Вскоре Лидия сама попыталась предотвратить катастрофу, но ничего не добилась.
– Знаете, милочка, – сказала она Хелен, – я ведь однажды играла Энн Ратлидж, а Гарри был Авраамом Линкольном.
Хелен захлопала в ладоши:
– Какое это, верно, было блаженство!
– В каком-то смысле да, – кивнула Лидия. – Иногда я настолько входила во вкус, что влюблялась в Гарри всей душой, как Энн в Линкольна. Мне приходилось каждую минуту возвращаться на землю и напоминать себе, что Гарри никогда не отменит рабства, что он всего лишь продавец в скобяной лавке моего мужа.
– О, что вы, он потрясающий! Я еще никогда не встречала таких мужчин!
– Однако в первую очередь вы должны помнить о том, что случится с Гарри после последнего спектакля.
– Простите? – не поняла Хелен.
– Как только занавес опустится, все замечательные качества Гарри исчезнут без следа.
– Не верю, – ответила Хелен.
– Что ж, в это действительно сложно поверить, – признала Лидия.
Тут Хелен немного разозлилась:
– А если и так, мне-то что за дело? Какая мне разница?
– Ну, н-не знаю… Просто я подумала, вам это может быть интересно…
– Ни капельки! – воскликнула Хелен.
Лидия ушла, чувствуя себя такой же никому не нужной старухой, как Бланш в пьесе. После этого разговора никто не осмеливался заговорить с Хелен о Гарри: даже когда поползли слухи, что она решила прекратить разъезды и поселиться в Северном Кроуфорде.
Наконец настала пора показать спектакль городу. Мы давали «Трамвай “Желание”» три вечера подряд – в четверг, пятницу и субботу, – и всякий раз зал рукоплескал. Люди верили каждому слову, произнесенному на сцене, и когда бордовый занавес наконец опустился, готовы были вслед за бедной Бланш отправиться в сумасшедший дом.
В четверг девушки из телефонной компании прислали Хелен букет красных роз. Когда Хелен и Гарри выходили кланяться, я передал ей этот букет, а она вынула из него одну розу и хотела подарить Гарри, но, когда повернулась, его нигде не было: наш Марлон Брандо бесследно исчез. На этой маленькой немой сцене – Хелен протягивает розу в никуда – занавес опустился в последний раз.
Я прошел за кулисы: Хелен так и стояла с единственной розой в руке, а букет отложила в сторону. В ее глазах блестели слезы.
– Что я сделала? Чем его обидела?
– Ничем, – ответил я. – Он всегда так делает после выступления. Как только спектакль заканчивается, Гарри быстренько скрывается из виду.
– Завтра он опять исчезнет?
– Даже грим не снимет, вот увидите.
– И в субботу? А как же наша вечеринка в клубе?
– Гарри не ходит на вечеринки, – ответил я. – В субботу занавес опустится, и больше мы его не увидим до понедельника – тогда он придет на работу в скобяную лавку.
– Как грустно…
В пятницу Хелен играла хуже, чем в субботу: казалось, что-то другое занимает ее мысли. После поклонов Гарри ушел, а она молча проводила его взглядом.
Зато в субботу Хелен играла, как никогда. Обычно бал правил Гарри, но в субботу ему пришлось потрудиться, чтобы не отставать от Хелен.
Когда занавес наконец опустился, Гарри хотел уйти – и не смог. Хелен не отпускала его руку. Все актеры, работники сцены и множество доброжелателей из зрительного зала столпились вокруг них, а Гарри все норовил вырваться.
– Э-э… ну, мне пора, – промямлил он.
– Куда? – спросила Хелен.
– Ну… домой.
– Неужели вы не пойдете со мной на вечеринку?
Гарри ужасно покраснел.
– Боюсь, вечеринки не по моей части… – От Марлона Брандо не осталось и следа, он превратился в хорошо знакомого нам Гарри: напуганного и смущенного заику.
– Что ж, ладно, – сказала Хелен. – Обещаю отпустить вас, но только сначала вы мне кое-что пообещаете.
– Что? – спросил Гарри. Мне показалось, что он готов выпрыгнуть в окно, стоит Хелен отпустить его руку.
– Пообещайте, что дождетесь, пока я принесу подарок.
– Подарок? – Генри испугался пуще прежнего.
– Обещаете или нет? – настаивала Хелен.
Он пообещал, и только тогда она отпустила его руку. Стоя с жалким видом за кулисами, пока Хелен бегала в гримерную за подарком, Гарри принял множество поздравлений и комплиментов, но они его не радовали. Ему хотелось поскорей уйти.
Наконец Хелен вернулась. В руке у нее была маленькая голубая книжка с красной лентой вместо закладки – «Ромео и Джульетта» Шекспира. Гарри ужасно смутился. Он кое-как выдавил «спасибо» и умолк.
– Закладкой отмечена моя любимая сцена, – пояснила Хелен.
– Угу.
– Неужели вы не хотите узнать какая?
Гарри пришлось открыть книжку на заложенной странице.
Хелен подошла ближе и прочла слова Джульетты:
– Как ты сюда пробрался? Для чего? Ограда высока и неприступна. Тебе здесь неминуемая смерть, когда тебя найдут мои родные.
Хелен показала на следующие строчки:
– А вот что отвечает ей Ромео.
– Угу, – выдавил Гарри.
– Прочтите его слова, пожалуйста!
Гарри откашлялся. Ему не хотелось читать слова Ромео, но раз попросили – что поделаешь?
– Меня перенесла сюда любовь, – прочел он обычным громким голосом. И вдруг в нем произошла какая-то перемена: – Ее не останавливают стены, – прочел Гарри, выпрямившись и разом скинув лет восемь. Перед нами стоял храбрый и веселый юноша. – В нужде она решается на все! И потому – что мне твои родные?
– Они тебя увидят и убьют, – прошептала Хелен и повела Гарри за кулисы.
– Твой взгляд опасней двадцати кинжалов. – Хелен повела его к черному ходу. – Взгляни с балкона дружелюбней вниз, и это будет мне от них кольчугой.
– Не попадись им только на глаза![6]
На вечеринку они так и не пришли, а через неделю поженились.
Знаете, это очень счастливая пара, хотя временами они оба немного чудят – в зависимости от пьес, которые читают друг другу.
Недавно мне снова пришлось зайти в контору телефонной компании: машина для выписывания счетов опять начала делать глупые ошибки. Я спросил Хелен, какие пьесы они с Гарри недавно прочли.
– За прошлую неделю, – ответила она, – я побывала замужем за Отелло, меня полюбил Фауст, а затем похитил Парис. Мне кажется, я самая счастливая девушка в городе!
Я ответил, что это действительно так и что большинство местных женщин тоже так думают.
– Ну, они сами упустили свой шанс.
– Они просто не вытерпели накала страстей, – нашелся я. А потом сообщил, что меня опять назначили постановщиком, и предложил им с Гарри поучаствовать в новом спектакле. Хелен широко улыбнулась и спросила:
– А кто мы теперь?
1961
Добро пожаловать в обезьянник
Однажды майским днем Пит Крокер – шериф округа Барнстейбл, то есть всего Кейп-Кода – вошел в приемную салона Федерального агентства по гуманным самоубийствам в Хайаннис-Порте и сообщил двум высоким девушкам-администраторам за конторкой, что в направлении мыса движется отъявленный сорвиголова Билли Поэт, однако паниковать не нужно, все под контролем.
Сорвиголовами называли людей, которые отказывались трижды в день принимать таблетки для гуманного контроля рождаемости. За это им грозил штраф в размере 10000 долларов и 10 лет тюрьмы.
Дело было в ту пору, когда население земного шара составляло 17 миллиардов человек. Наша маленькая планета не могла выдержать столько млекопитающих разом. Люди в буквальном смысле теснились на Земле, как костяночки.
Костяночки – это такие сочные узелки, из которых состоят ягоды малины или ежевики.
Тогда Мировое правительство совершило двойной удар по перенаселению. Первый его этап заключался в том, что всюду стали активно пропагандировать гуманное самоубийство: каждый мог прийти в ближайший салон соответствующего Федерального агентства и попросить администратора безболезненно его умертвить. Вторым этапом правительство ввело обязательный контроль рождаемости.
Шериф сообщил администраторам – красавицам и умницам, – что все дороги уже перекрыты и полиция обыскивает каждый дом, поэтому Билли Поэта обязательно поймают. Беда только в том, что никто не знает, как он выглядит. Видели его одни женщины, и их показания относительно роста, голоса, веса, цвета кожи и волос преступника отчего-то не сходятся.
– Думаю, нет нужды напоминать, – продолжал шериф, – что любой сорвиголова крайне уязвим ниже пояса. Если Билли Поэт все же проскочит сюда и начнет безобразничать, один крепкий пинок по причинному месту научит его уму-разуму.
Здесь стоит пояснить, что законопослушные граждане, принимавшие таблетки для гуманного контроля рождаемости, ниже пояса ничего не чувствовали.
Мужчинам казалось, что внизу у них чугун или пробковое дерево. Женщинам чудился влажный хлопок или выдохшийся имбирный эль. Таблетки были столь эффективны, что любой принявший их мужчина мог с завязанными глазами прочесть наизусть Геттисбергскую речь Линкольна, пока его от души колошматили по яйцам, и не пропустить ни единого слога.
Введение обязательного контроля рождаемости считалось гуманным, поскольку таблетки не лишали физической возможности продолжения рода – это было бы неестественно и бесчеловечно. Просто люди, которые их принимали, не получали никакого удовольствия от секса.
Так наука и мораль наконец пошли рука об руку.
Девушек-администраторов в Хайаннисе звали Нэнси Маклюэн и Мэри Крафт. Нэнси была рыжеватой блондинкой. Мэри – ослепительной брюнеткой. Обе носили форменную одежду: фиолетовые гимнастические костюмы на голое тело, черные кожаные сапоги, толстый слой туши на ресницах и белая помада. Салон у них был небольшой: всего шесть кабинок. В хорошую неделю, например перед Рождеством, они усыпляли до шестидесяти человек. Делалось это с помощью специальной подкожной инъекции.
– Самое важное: помните, что все под контролем, – подытожил шериф Крокер. – Спокойно работайте и ничего не бойтесь.
– А вы ничего не забыли сказать? Про самое важное? – спросила его Нэнси.
– Простите?
– Вы не сообщили, что Билли Поэт направляется именно сюда, за нами.
Шериф неловко пожал плечами.
– Наверняка мы этого не знаем…
– Да ведь всем давно известно, чем славится Билли Поэт: он дефлорирует администраторов Федерального агентства по гуманным самоубийствам. – Нэнси была девственницей. Как и все администраторы агентства. Кроме того, все они обязательно защищали кандидатскую или докторскую по психологии и уходу за больными, были фигуристыми, румяными и рослыми – не меньше шести футов.
Америка изменилась во многом, но так и не перешла на метрическую систему.
Нэнси Маклюэн очень задело, что шериф пытается скрыть от них страшную правду о Билли Поэте: можно подумать, они испугаются и запаникуют. Она выразила свое недовольство.
– Как по-вашему, пугливая девушка долго продержится в ФАГС? – Она имела в виду Федеральное агентство по гуманным самоубийствам.
Шериф попятился и втянул подбородок.
– Недолго, должно быть.
– Вот именно, – кивнула Нэнси и подошла ближе, дав ему понюхать краешек своей ладони: она выбросила ее вперед, заняв боевую позу каратистки. Все администраторы прекрасно владели дзюдо и карате. – Если хотите узнать, какие мы беззащитные, попробуйте на меня напасть. Представим, что вы Билли Поэт.
Шериф покачал головой и елейно улыбнулся.
– Лучше не стоит.
– Как мудро с вашей стороны, – сказала Нэнси, отворачиваясь. Мэри едва сдерживала смех. – Мы нисколько не боимся. Напротив, мы злы. Впрочем, нет, он не заслуживает даже нашей злости. Нам попросту скучно! Какая тоска – этот негодяй преодолел столько миль, наделал столько шума, а все ради… – Нэнси не закончила фразу. – Несусветная чушь!
– А я злюсь не на него, а на женщин, которые сдаются ему без всякого сопротивления, – сказала Мэри, – сначала позволяют надругаться над собой, а потом даже не могут сказать полиции, как он выглядит! И ведь это администраторы ФАГС, подумать только!
– Кое-кому надо почаще заниматься карате, – добавила Нэнси.
Не только Билли Поэт имел слабость к администраторам ФАГС, а все сорвиголовы. Они совершенно теряли голову от безумного полового влечения, больше не сдерживаемого таблетками, и все эти обтягивающие трико, сапоги, большие глаза и белые губы значили для них только одно: секс, секс, секс.
В действительности на уме у соблазнительных администраторов никакого секса не было и в помине.
– Если Билли пойдет проторенной дорожкой, то сначала изучит ваши привычки, распорядок дня и окрестности. Затем выберет одну жертву и пришлет ей по почте скабрезный стишок.
– Какой романтик, – сказала Нэнси.
– А иногда он звонит по телефону.
– Какой храбрец! – За плечом шерифа Нэнси разглядела почтальона, который шел к салону.
Над дверью одной из кабинок загорелась синяя лампочка: значит, клиенту что-то понадобилось. Все остальные кабинки в салоне были свободны.
Шериф спросил Нэнси, не может ли человек в кабинке быть Билли Поэтом.
– Если это так, я его сломаю как соломинку!
– Да нет, там же Сладкий Дедуля, – сказала Мэри. Сладкими Дедулями называли всех очаровательных старичков, которые часами болтали, шутили и вспоминали былое, прежде чем позволить администраторам ввести инъекцию.
Нэнси застонала.
– Мы уже два часа ломаем голову, чем ему поужинать напоследок!
Вошел почтальон: он принес единственный конверт, адресованный Нэнси и подписанный жирным карандашом. Она была потрясающе красива в своем негодовании, когда распечатывала его: конечно, письмо от Билли Поэта!
Нэнси оказалась права. В конверте лежал листок с четверостишием, но не его сочинения: то была старинная шуточная песенка, которая после всеобщего внедрения гуманного контроля рождаемости приобрела новый оттенок смысла. Тем же жирным карандашом Билли Поэт вывел такие строчки:
- Ночью в парке я гуляю,
- Бронзовых коней седлаю.
- Вместо крупа конского
- Твой воображаю.
Когда Нэнси вошла в кабинку, чтобы узнать, зачем ее позвали, Сладкий Дедуля лежал на изумрудно-зеленом шезлонге, на котором за последние пятьдесят лет мирно покинули этот мир сотни других людей. Он изучал меню из соседнего ресторанчика Говарда Джонсона и притоптывал в такт фоновой музыке, льющейся из динамика на лимонно-желтой шлакоблочной стене. В комнате было единственное окно, забранное решеткой снаружи и подъемными жалюзи изнутри.
Рядом с каждым салоном ФАГС обязательно располагался ресторан Говарда Джонсона – и наоборот. У ресторанов была оранжевая крыша, а у салонов – фиолетовая, но и те и другие принадлежали правительству. Практически все на Земле было правительственное.
И практически все делали машины. Нэнси, Мэри и шерифу повезло: у них хотя бы была работа. Большинство людей не могли этим похвастаться. Средний житель днями напролет торчал дома и смотрел телевизор – единственный правительственный канал. Каждые пятнадцать минут телевизор призывал его голосовать с умом, потреблять с умом, молиться в любой церкви на выбор, любить ближнего своего, соблюдать законы – или сходить в ближайший салон ФАГС и лично убедиться, какими радушными и внимательными могут быть администраторы.
Сладкий Дедуля был представителем вымирающего вида: старый, лысый, с дрожащими руками в печеночных пятнах. Большинство современных людей независимо от возраста выглядели на двадцать два – благодаря специальным уколам, замедляющим старение, которые им делали дважды в год. Дряхлость старика была верным признаком того, что уколы изобрели уже после того, как улетела легкая птица его юности.
– Ну что, определились с последним ужином? – спросила Нэнси. Она услышала раздраженную нотку в своем голосе и устыдилась. Да, Билли Поэт вывел ее из себя, а старик ужасно надоел, но она не имела никакого права злиться. Это непрофессионально! – Панированные отбивные из телятины очень хороши.
Старик вскинул голову. Он заметил непрофессиональное раздражение в ее голосе и – из жадного старческого коварства – решил наказать администратора.
– Не очень-то вы любезны, – проворчал он. – Я думал, вам полагается быть любезными. Разве салон ФАГС не должен быть приятным и уютным местечком?