Добро пожаловать в обезьянник Воннегут Курт
– У меня страшно много дел, Ньют. Свадьба уже через неделю.
– Прогулки – это полезно. Придешь веселая и румяная. Будет у твоего жениха румяная невеста. – Он принялся листать журнал, показывая на фотографии невест: – Как эта… и вот эта… и эта.
При мысли о румяных невестах Кэтрин залилась краской.
– Это будет мой свадебный подарок Генри Стюарту Чейзенсу, – продолжал Ньют. – Сходив с тобой погулять, я подарю ему румяную невесту.
– Откуда ты знаешь, как его зовут?
– Мама написала. Из Питсбурга, значит, приехал?
– Да. Он бы тебе понравился.
– Может быть.
– Ты… ты придешь на свадьбу, Ньют?
– Вряд ли.
– Такая короткая побывка?
– Побывка? – переспросил Ньют, любуясь разворотом с рекламой столового серебра. – Я не на побывке.
– Как? – удивилась Кэтрин.
– Это называется «самоволка», – пояснил Ньют.
– Ой, Ньют, что ты такое говоришь? Я тебе не верю! – воскликнула Кэтрин.
– Я сбежал из армии, – сказал он, все еще листая журнал.
– Зачем, Ньют?
– Хотел узнать, как называется узор на вашем столовом серебре. – Он стал читать названия узоров из журнала: – «Альбемарль»? «Хизер»? «Легенда»? «Рэмблер-роуз»? – Он поднял глаза и улыбнулся. – Хочу подарить вам с мужем ложечку.
– Ньют, Ньют, я серьезно!
– Давай погуляем, очень тебя прошу.
Она заломила руки в шуточном гневе.
– Ах, Ньют, да ты просто дурачишься, ни в какой ты не в самоволке!
Ньют тихо изобразил вой полицейских сирен и поднял брови.
– Откуда… откуда ты сбежал?
– Из Форт-Брэгга.
– Это в Северной Каролине? – спросила она.
– Верно, – ответил он. – Рядом с Фейетвиллом – это где маленькая Скарлет О’Хара ходила в школу.
– Как же ты сюда добрался, Ньют?
Он помахал рукой с оттопыренным большим пальцем.
– Два дня на попутках.
– А твоя мама в курсе?
– Я не к ней приехал.
– К кому же тогда?
– К тебе.
– Зачем?
– Затем, что люблю тебя, – просто ответил он. – Ну теперь-то мы можем прогуляться? Шаг один, шаг второй, по лесам и долам, по мостам…
Они вышли из дому и побрели по лесу: дорожка была усыпана коричневыми листьями.
Кэтрин очень злилась и волновалась, чуть не плакала.
– Ньют, – сказала она, – это безумие какое-то!
– Почему же?
– Ты так не вовремя признался мне в любви! Ведь ты раньше никогда ничего подобного не говорил! – Она остановилась.
– Пойдем дальше.
– Нет! Ни шагу больше не сделаю! Напрасно я вообще с тобой пошла!
– Но пошла же.
– Чтобы увести тебя подальше от дома! Если бы кто-нибудь из родных подошел и услышал, что ты несешь, да еще за неделю до свадьбы…
– Что бы они подумали?
– Что ты спятил!
– Почему?
Кэтрин глубоко вздохнула и начала речь:
– Скажу так: я глубоко польщена и почтена твоей безумной выходкой. Мне не верится, что ты действительно сбежал из армии, но, может, это и правда. Мне не верится, что ты меня любишь, но, может, это и правда. И все-таки…
– Это правда.
– Что ж, я польщена, – сказала Кэтрин, – и я очень люблю тебя как друга, Ньют, очень-очень, но теперь слишком поздно! – Она попятилась. – Ты даже ни разу меня не целовал! – Она тут же выставила вперед руки. – Это не значит, что надо целовать сейчас. Я просто объясняю, как это все неожиданно. Понятия не имею, что мне теперь делать!
– Просто давай еще немного погуляем. Хорошо проведем время.
Они пошли дальше.
– На что же ты надеялся? Чего ждал? – спросила Кэтрин.
– Откуда мне было знать, на что надеяться? Я ничего подобного в жизни не делал.
– Ты ведь не думал, что я брошусь в твои объятия? – предположила Кэтрин.
– Может, и думал.
– Прости, что не оправдала ожиданий.
– Я нисколько не расстроен, – сказал Ньют. – Я не рассчитывал на это. Мне хорошо даже просто гулять с тобой.
Кэтрин снова остановилась.
– Ты ведь знаешь, что будет дальше?
– Не-а, – ответил Ньют.
– Мы пожмем друг другу руки, попрощаемся и расстанемся друзьями, – сказала Кэтрин. – Вот что будет дальше.
Ньют кивнул:
– Хорошо. Вспоминай обо мне иногда. Вспоминай, как я тебя любил.
Сама того не желая, Кэтрин расплакалась. Она повернулась спиной к Ньюту и вгляделась в бесконечную колоннаду леса.
– Что это значит?
– Это значит, что я очень злюсь! – воскликнула Кэтрин и стиснула кулаки. – Ты не имел права…
– Я должен был убедиться.
– Если б я тебя любила, ты бы сразу об этом узнал!
– Правда?
– Ну да. – Кэтрин повернулась к нему. Щеки у нее изрядно покраснели. – Ты бы узнал.
– Как?
– Ты бы увидел… Женщины не умеют скрывать чувства.
Ньют пригляделся к Кэтрин. Она с ужасом осознала, что сказала истинную правду: женщины не умеют скрывать любовь.
Ее-то Ньют и увидел.
А увидев, сделал то единственное, что мог и должен был: поцеловал Кэтрин.
– Это черт знает что такое! – воскликнула она, когда он выпустил ее из объятий.
– Правда?
– Напрасно ты это сделал!
– Тебе не понравилось?
– А ты чего ждал… дикой, безудержной страсти?
– Повторяю: я никогда не знал и по-прежнему не знаю, что будет дальше.
– Мы попрощаемся, и все.
Он немного нахмурился.
– Хорошо.
Кэтрин произнесла еще одну речь:
– Я не жалею, что мы поцеловались. Это было очень приятно и мило. Нам давно стоило это сделать, ведь мы были так близки. Я всегда буду помнить тебя, Ньют. Желаю тебе удачи и счастья.
– И тебе того же.
– Спасибо.
– Тридцать дней, – сказал Ньют.
– Что?
– Тридцать дней мне придется провести в военной тюрьме за этот поцелуй.
– Это… это ужасно, но я не просила тебя уходить в самоволку!
– Знаю.
– За такие глупые выходки звание Героев точно не присуждают.
– Наверно, здорово быть героем. Генри Стюарт Чейзенс – герой?
– Мог бы им стать, если бы такой шанс представился. – Кэтрин с тревогой заметила, что они двинулись дальше. Ньют, похоже, благополучно забыл о прощании.
– Ты вправду его любишь?
– Конечно! – с жаром ответила она. – Иначе бы я не стала за него выходить!
– И что в нем хорошего?
– Да сколько можно! – вскричала Кэтрин, снова остановившись. – Ты вообще представляешь, как мне обидно это слышать? В Генри много, много, очень много хорошего! И наверняка также много-много плохого. Но это совершенно тебя не касается. Я люблю Генри и не подумаю вас сравнивать!
– Прости.
– Я серьезно!
Ньют снова ее поцеловал. Он поцеловал ее, потому что она сама этого хотела.
Они вошли в большой сад.
– Когда мы успели забраться так далеко от дома, Ньют? – спросила Кэтрин.
– Шаг один, шаг второй, по полям и лесам, по мостам… – проговорил Ньют.
– Так незаметно они складываются… шаги.
На колокольне школы для слепых зазвонили колокола.
– Школа для слепых, – сказал Ньют.
– Школа для слепых. – Кэтрин сонно тряхнула головой. – Мне пора домой.
– Тогда давай прощаться.
– Когда я пытаюсь, ты всякий раз меня целуешь, – заметила она.
Ньют сел на невысокую стриженую травку под яблоней.
– Присядь, – сказал он.
– Нет.
– Я тебя пальцем не трону.
– А я тебе не верю.
Она села под другое дерево, в двадцати футах от Ньюта. Села и закрыла глаза.
– Пусть тебе приснится Генри Стюарт Чейзенс.
– Что?
– Пусть тебе приснится твой замечательный будущий муж.
– Хорошо, – кивнула Кэтрин и еще крепче зажмурилась, чтобы скорей представить себе жениха.
Ньют зевнул.
В ветвях деревьев жужжали пчелы, и Кэтрин едва не задремала. Когда она открыла глаза, Ньют спал.
И тихо похрапывал.
Кэтрин дала ему поспать около часа – и на протяжении этого часа всем сердцем его обожала.
Тени яблоневых деревьев потянулись к востоку. Со стороны школы для слепых вновь раздался колокольный звон.
– Чик-чирик, – прощебетала синица.
Где-то вдалеке взревел и заглох мотор. Потом снова взревел и снова заглох.
Кэтрин встала и присела на колени рядом с Ньютом.
– Ньют, – окликнула она.
– А? – Он открыл глаза.
– Поздно уже.
– Привет, Кэтрин, – сказал он.
– Привет, Ньют, – отозвалась она.
– Я тебя люблю.
– Знаю.
– Слишком поздно?
– Слишком поздно.
Ньют встал и со стоном потянулся.
– Отлично прогулялись, – сказал он.
– Согласна.
– Ну что, расходимся?
– Куда ты пойдешь? – спросила она.
– Да в город, куда еще. Сдамся.
– Удачи.
– И тебе, – кивнул он. – Выходи за меня, Кэтрин?
– Нет, – ответила она.
Он улыбнулся, пристально на нее посмотрел и быстро зашагал прочь.
Кэтрин провожала взглядом его силуэт, исчезающий в длинной перспективе деревьев и теней, и думала: если он сейчас остановился, если обернется, если позовет ее, она обязательно к нему побежит. По-другому просто нельзя.
Ньют остановился. И обернулся. И позвал ее.
– Кэтрин!
Она подбежала, она обвила его руками. Она не могла говорить.
1960
Портфель Фостера
Чем я занимаюсь? Даю добрые советы богатым людям – за деньги, разумеется. Я консультант по вопросам инвестиций. Заработать на хлеб этим ремеслом можно, но не то чтоб очень много – особенно начинающему. Чтобы соответствовать занимаемой должности, мне пришлось купить себе фетровую шляпу, темно-синий плащ, серый деловой костюм с двубортным пиджаком, черные туфли, галстук в диагональную полоску, полдюжины белых рубашек, полдюжины черных носков и серые перчатки.
На дом к клиенту я всегда приезжаю на такси: безукоризненно одетый и выбритый, уверенный и всемогущий. Я держу себя так, словно втихомолку сколотил целое состояние на фондовой бирже, а теперь работаю исключительно на общественных началах, во имя высоких и благородных целей. Когда я вхожу в дом – в чистошерстяном костюме, с хрустящими папочками, в которых покоятся белоснежные сертификаты и анализы рынка, – то впечатление произвожу такое же, как священник или врач: я здесь главный, и все будет хорошо.
Обычно я имею дело со старушками – кроткими и беспомощными, которые благодаря железному здоровью унаследовали немалые богатства. Я листаю их ценные бумаги и рассказываю о наилучших способах распорядиться портфелем – он же «золотая жила», он же «сундук». Я умею не моргнув глазом рассуждать о десятках тысячах долларов и беззвучно разглядывать список бумаг общей стоимостью в сто тысяч, изредка протягивая задумчивое: «Мммм-хммм, так-так».
Поскольку собственного портфеля у меня нет, со стороны может показаться, будто я похож на голодного разносчика из кондитерской лавки. Но я не чувствовал себя таким разносчиком, покуда некий Герберт Фостер не попросил меня заняться его финансами.
Однажды вечером мне позвонили: мужчина представился Гербертом Фостером, сказал, что звонит по рекомендации знакомого, и попросил приехать. Я помылся, побрился, натер туфли, надел деловой костюм и торжественно прибыл к означенному дому на такси. Люди моего ремесла – впрочем, как и многие люди вообще – имеют неприятную привычку судить о благосостоянии человека по его дому, машине и костюму. По моим прикидкам, Герберт Фостер получал шесть тысяч в год, не больше. Поймите, я ничего не имею против людей несостоятельных – кроме того что денег на них не заработаешь. Я мысленно посетовал, что зря трачу время: очевидно, что акций у Фостера на несколько сот долларов, не больше. В лучшем случае на тысячу – но и тогда я не получу с него больше доллара-двух.
Тем не менее я уже прибыл на место: передо мной стоял хлипкий послевоенный домик с надстроенным чердаком. Фостеры наверняка воспользовались предложением местного мебельного магазина и купили комплект мебели для трех комнат за 199,99 доллара (включая пепельницу, ящик для сигар и картины). Черт, ну и влип я! Но раз уж приехал, почему бы не взглянуть на жалкие бумажонки этого Герберта…
– Какой у вас милый домик, мистер Фостер, – сказал я. – А эта красавица – ваша супруга?
Тощая и сварливая на вид дама одарила меня равнодушной улыбкой. На ней был выцветший халат с изображением лисьей охоты. Расцветка халата так вопиюще не сочеталась с обивкой кресла, что на фоне этого пестрого безобразия я с трудом различил черты ее лица.
– Рад знакомству, миссис Фостер, – сказал я.
Вокруг нее лежали ворохи дырявых носков и белья на починку. Герберт сказал, что ее зовут Альма, и, судя по всему, так оно и было.
– А вот и молодой наследник! – воскликнул я. – Умница и красавчик. Наверняка души не чает в папе, а?
Двухлетнее чадо вытерло липкие руки о мои штаны, хлюпнуло носом и потопало к пианино. Там оно уселось напротив верхнего регистра и стало барабанить по самой высокой ноте – минуту, две, три…
– Музыкальный ребенок… весь в отца! – сказала Альма.
– Вы тоже играете, мистер Фостер?
– Классику, – ответил Герберт.
Тут я смог хорошенько его рассмотреть. Он был легкого телосложения, с круглым веснушчатым лицом и крупными зубами – такие часто бывают у позеров и умников. Мне не верилось, что он мог по собственной воле жениться на такой дурнушке, да и впечатления любящего семьянина он не производил. Мне даже померещилось тихое отчаяние в его взгляде.
– Тебе разве не пора на собрание, дорогая? – спросил Герберт жену.
– Нет, его отменили в последний момент.
– Я пришел насчет вашего портфеля… – начал я.
Герберт изумленно на меня посмотрел.
– Простите?
– Ну, портфель… ценных бумаг.
– Ах да. Об этом лучше поговорим в спальне. Там тише.
Альма отложила штопку.
– Что еще за ценные бумаги?
– Государственные облигации, дорогая.
– Надеюсь, ты не надумал их обналичить?
– Нет, Альма, просто хочу уяснить некоторые моменты.
– Понимаю, – осторожно проговорил я. – Э-э… а о какой сумме идет речь – приблизительно?
– Триста пятьдесят долларов! – гордо ответила Альма.
– Что ж, в таком случае я не вижу необходимости обсуждать это в спальне. Мой вам совет – и я даю его бесплатно – сидеть на яйцах, покуда цыплята не вылупятся. Можно телефон? Я хочу вызвать такси…
– Прошу вас, – сказал Герберт, вставая на порог спальни, – мне нужно задать вам несколько вопросов.
– О чем? – спросила Альма.
– Да так… о долгосрочном планировании, – туманно ответил Герберт.
– Нам бы и краткосрочное не помешало: посчитай лучше, сколько денег мы потратим на продукты в следующем месяце!
– Прошу вас, – вновь обратился ко мне Герберт.
Я пожал плечами и прошел за ним в спальню. Он закрыл за нами дверь. Я присел на край кровати и стал смотреть, как он открывает небольшую дверцу в стене, за которой обнаружились голые трубы. Он просунул руку меж труб, крякнул и вытащил конверт.
– Ого, – равнодушно произнес я, – так вот вы где храните ценные бумаги? Очень умно. Можете не утруждаться, мистер Фостер, я имею представление о том, как выглядят государственные облигации.
– Альма! – позвал он.
– Что, Герберт?
– Ты не сваришь нам кофе?