Прыжок в конфликт. Правдивая история Дональдсон Стивен

Глава 6

Через несколько часов до Ангуса дошло, что он нанес повреждения не только Морн, но и себе. Естественно, при помощи шизо-имплантата он мог бы так или иначе игнорировать эти повреждения. Как только она придет в себя, он мог принудить ее встать и работать, служить ему там, где нужно. Естественно, при помощи имплантата он мог исключить из памяти девушки факт нанесения ей побоев. Но в таком случае она становилась бесполезной в качестве члена экипажа, так как не была бы способна понять, что должно было входить в ее обязанности на борту «Красотки». Поэтому перед тем, как получить от девушки то, что ему казалось необходимым, он должен будет дать ей время прийти в себя и подлечиться.

Это увеличит количество дней, которые «Красотка» должна будет провести в укрытии до того, как он сможет, пусть не в полной мере, пилотировать корабль, имея в лице Морн помощь, а не помеху. До тех пор, как бы хорошо он ни был укрыт, самым главным фактом для него было то, что стационарную цель определить было легче, чем подвижную.

Получив удовлетворение от избиения Морн, он увеличил при этом риск наказания, связанный с его поимкой.

Кроме того, он задел самого себя в другом, более личном отношении. Она была его. Разве нет? Так же, как и его корабль, она подчинялась его приказам. С помощью шизо-имплантата он мог заставить Морн делать все, что он захочет. Он может полностью контролировать ее тело и понуждать ее производить любые действия, либо использовать рефлекторный механизм, то есть чередование болевых ощущений с удовольствием, и также управлять ею. Он мог заставить ее (сейчас, когда Морн была без сознания, воображение Ангуса распалилось) сделать это. Он мог сделать это с ней. Отчего же он так боялся ее взгляда? Она красива – так это даже лучше, это только увеличивает степень ее унижения и демонстрирует его власть еще более полно. Любая попытка испортить ее красоту наносит в результате ущерб ему самому.

Он был настолько удивлен, можно сказать более – поражен этим умозаключением, что без колебаний бросился к Морн и снова перенес ее в медблок, где дал компьютеру указания обработать синяки и ушибы девушки.

Еще один шаг.

Но его удивление переросло во внутреннюю дрожь, и злость снова стала сжимать его сердце. Новая идея овладела им. Он более не думал о мести, о том, чтобы иметь полицейского Объединенных Компаний в своей команде, и о том, чтобы страданиями заставить ее заплатить за то, что «Повелитель Звезд» сделал с «Красоткой». Мысли Ангуса приняли более похотливое, вполне определенное направление. Большого опыта в обращении с женщинами у него не было. За время своей разбойной жизни он похищал или заманивал к себе нескольких, жил с ними и измывался над ними и в конце концов избавлялся от них. Но ни одна из них не вызывала в Ангусе дрожь, подобную той, которую вызывала у него Морн, и ни одна из его прошлых женщин не могла заставить Ангуса совершать такие поступки, которых он сам от себя не ожидал. Ни одной из них он не обладал настолько полно, насколько он обладал Морн, и ни одну из них он не желал так сильно.

Девушка еще не пришла в сознание. Причиной этому могли быть как побои Ангуса, так и болеутоляющие наркотики, введенные ей по предписанию компьютера. Она не чувствовала ничего и не понимала, что с ней происходит, когда он до конца расстегнул и стянул с нее комбинезон.

Ангус никак не мог унять дрожь. Может быть, и хорошо, что он избил ее. Синяки и кровоподтеки на теле девушки делали ее более доступной, легче переносимой: сохрани она свою величественную красоту, Ангус наверняка убил бы ее. Поэтому, пристраиваясь к Морн, он не обращал внимания ни на ее упругую грудь, ни на нежнейший, совершенный изгиб ее бедер. Ангус сосредоточил себя только на отчетливых следах побоев.

Его оргазм был столь сильным, что на секунду ему показалось, что внутри него что-то сломалось.

Перед тем, как отвалиться от нее, Ангус увидел, что глаза девушки распахнулись, и с удовлетворением отметил, что она понимает, что он сделал. Отвращение и бессилие сделать что-либо, вот что он увидел в ее глазах. И это было хорошо.

Тем не менее дрожь его тела все еще не улеглась.

Сейчас он уже не понимал, что с ним происходит – возбужден он или испуган.

– Теперь ты чувствуешь себя настоящим мужчиной?

В ее голосе была горечь и тоска. И отстраненность, как будто то, что произошло, заглушило ее боль.

– Наверно, только окончательно уничтожив меня, ты почувствуешь себя хорошо. Неужели ты настолько болен?

– Заткнись, – выкрикнул он злобно. – Ты привыкнешь к этому. Должна привыкнуть.

Он засмеялся. Но руки свои был вынужден держать в карманах, чтобы укрыть бившую его дрожь.

Не обращая внимания на его ответ, а может быть, и не слыша его вовсе, девушка уверенно сказала:

– Именно из-за таких вот людей, как ты, я и стала полицейским.

Похоже то, что он сделал с ней сейчас, смогло сломить ее. Вероятно, процесс уже начался. Подумав об этом, он осклабился еще шире.

– В самом деле? – спросил он с издевательским любопытством. – А я почему-то думаю, что это случилось потому, что ты любишь оружие. И силу. Они помогают тебе чувствовать себя мужчиной.

Она не слушала его; может быть, не совсем еще отойдя от лекарств; может быть, насильственная близость с ним притупила ее чувства. Может быть, она и в самом деле старалась сделать ему больно.

– Дикий космос отвратителен. Жутко отвратителен. Но он научил нас многому. Тому, что людей хуже, чем такие, как ты, нет. Ты предаешь сам себя, свой тип. Ты наживаешься на человеческом бытие, на выживании людей, и богатеешь на этом.

Она старалась не смотреть на него. Может быть, она полагала, что, встретившись с ним глазами, потеряет весь свой запал и смелость говорить то, что она говорила.

– Я на все пойду для того, чтобы остановить тебя, – произнесла она как заклинание. – На все, мне ничего для этого не жалко. Тебя нужно остановить.

Ангус думал, что ему ответить. При этом он почему-то вспомнил безумную браваду, с которой слепой капитан Дэвис Хайланд пытался противостоять ему. А теперь и эта капитанская дочка туда же. Он должен доказать ей, что ему плевать на все ее угрозы.

– Остановить меня? – воскликнул он, с каждым словом наливаясь веселой злостью. – Это я-то опасность для Человеческого космоса? А как же тогда насчет тебя? Не я взорвал твой корабль. И не я заразил тебя прыжковой болезнью. И не я охотился за тобой. Я даже не стрелял в тебя. Ты сама убила своих друзей-копов, ты сама.

Это вышло весело. Он проучил ее. И проучит еще. Покажет, что стоят ее угрозы.

– Я простой водитель грузового корабля. А ты – изменница.

Он видел, что его слова попали точно в цель: девушка всхлипнула и отвернулась. Было похоже на то, что он нажал в ней какой-то выключатель, и она ушла в себя, прочь от реальности, туда, где она могла найти укромное место с остатками веры в себя и укрепиться.

Он был не в силах преследовать ее там, где она скрылась. Для него источником укрепления духа и остроты мысли всегда был страх, и в частности именно страх подвел его к интуитивной догадке о сути прыжковой болезни Морн. Но эти же вдохновение или интуиция ослепили его в том, что касалось восприятия эмоций, отличных от страха.

Участок сознания, к которому обратилась за поддержкой Морн, был не понятен ему. Более того, он опроверг бы существование подобного, назвав это циничной ложью, видом надуманных и запутанных отговорок, имеющих целью отвлечь внимание или, того хуже, ужалить побольнее.

Морн мысленно обратилась к воспоминаниям, глубинным, фундаментальным воспоминаниям детства, в то место, откуда происходило то, что она есть, к образам своего дома и родителей.

Как маленькая девочка, сама не осознавая того, она взывала о помощи к своим маме и папе.

Основой ее воспоминаний о родителях, прошедшей через всю жизнь Морн и во многом сформировавшей ее характер, было постоянное и очень долгое их отсутствие. Оба они были полицейскими и служили в ПОДК, предпочитающей формировать команды кораблей из единых семейств. Большую часть времени Морн проводила с бабушкой и дедушкой (вышедшими в отставку ветеранами службы безопасности Компаний), пока Дэвис и Брайони Хайланд совершали походы в дальний космос, рискуя своими жизнями во имя защиты человечества от насилия Дикого космоса.

Морн чувствовала себя заброшенной и несла в душе тяжкий осадок этого чувства, ни с кем им не делясь. Естественно, она грустила, когда ее родители были вдалеке, и безмерно радовалась, когда они возвращались. Но глубокие, личные переживания она скрывала. Вероятно, она даже не понимала, что может поделиться ими с кем-то. Родители оставляли ее в доме, где она была окружена заботой и любовью, в доме, где значимость соблюдения законности и гражданского долга находились в равном качестве с родственным теплом и вниманием. В семействе Хайландов все, и родители Морн, и ее бабушка и дедушка, видели в своей дочке и внучке будущего члена ПОДК, и для всех это было само собой разумеющимся.

Все, кого знала маленькая Морн, были действующими или отставными полицейскими. И все они имели убеждения: они свято верили в чистоту и первостепенную необходимость своей работы. Окружающие люди выражали ее родителям особое уважение, что наполняло ее непререкаемым сознанием того, что деятельность ее отца и матери была наиболее нужной и ценной из имеющихся в мире. Жизнь за пределами гегемонии полиции Объединенных Добывающих Компаний была сплошь пронизана опасностями, представляющими собой угрозу человеческому существованию, чему Дэвис и Брайони Хайланд имели отвагу и решительность противостоять. Дикий космос был опасной штукой, он требовал доблести, твердости воззрений и идеализма.

Мог ли ребенок сомневаться в этом? Кому могла она поведать о своей незаслуженной заброшенности? К тому времени, когда она уже повзрослела настолько, что смогла облечь свои чувства в слова, правильные слова, необходимость в родителях уже отпала.

Заброшенность? Ущербность? Нет. Она была приучена видеть своего отца в образе орла, парящего в небе в поисках хищников. Мать – в образе пантеры, ласковой и мягкой со своими детенышами, но готовой рвать клыками и когтями недругов, угрожающих ее малышам.

Вдобавок к этому, ее родители, бабушка и дедушка, тети и дяди, все единодушно выражали убежденность в том, что и сама Морн в свое время станет полицейским. Благодаря тому, что она была умненькой, способной и всеми любимой девочкой, родня выбрала ее символом продолжения семейных традиций.

Морн согласно им кивала, будто бы принимая возложенную на нее миссию. Тем не менее она знала, что все это неправда. Она никогда не будет полицейским. Когда ее чувства заброшенности и ущербности ушли, на их месте появилось ощущение обиды. Но так как, опять-таки, для выражения этого чувства в ее жизни возможности не было, оно осталось скрытым, загнанным Морн внутрь самой себя. И вместо того чтобы полностью отдаться стремлению походить на своих родителей, она училась держать себя в узде и прятать обиды.

Будучи еще совсем девочкой, она уже успешно справлялась с этой задачей, стойко перенося свои переживания и ни единым жестом не давая знать о них окружающим.

Известие о гибели матери изменило ее, весь внутренний эмоциональный настрой и негодование Морн сменились стыдом.

Первыми, кто сказал ей о смерти Брайони Хайланд, были бабушка и дедушка. Но в душе, там, где хранился непобедимый образ матери, Морн не верила в ее гибель до тех пор, пока не услышала подтверждение из уст отца. Патрульный корабль ПОДК – «Непреклонный», находящийся под командованием Дэвиса, на котором также служила и Брайони, вернулся из рейда в районе Пояса Ориона, где был сильно поврежден в бою. Завершив все официальные отчетные процедуры в штаб-квартире ПОДК, Дэвис пришел домой, подозвал к себе Морн и рассказал ей все.

Она спасла нас всех, сказал он. За этот подвиг ее посмертно наградили Орденом Доблести. Отец был уверен в том, что Морн хочет знать все подробности. Если бы твоя мать не пожертвовала своей жизнью, погиб бы весь экипаж патрульного корабля.

Пока отец говорил, Морн сидела у него на коленях, и он крепко прижимал ее к себе. Ее возраст еще позволял подобное. Голос отца был тверд и чист – голос человека, так высоко оценивающего поступок своей жены, что он не считал себя в праве даже протестовать против него. Но в глазах у него были слезы. Они стекали по напряженному лицу отца и горячими каплями падали на маленькие грудки Морн.

Мы приняли сигнал бедствия из Пояса Ориона. Там находился склад необогащенной руды, накапливаемой для отправки на Землю. На склад был совершен налет. Бандиты напали мощно и неожиданно, уничтожив большую часть населения и центры управления Пояса Ориона, после чего забрали всю приготовленную к отправке руду. Возможно, если бы налетчики знали что мы рядом с лагерем, они воздержались бы от нападения. Но об этом не знал никто. Мы вели свободный поиск. И не афишировали своих действий.

Оставив в лагере медикаменты и врачей, мы бросились следом за бандитами.

Их корабль назывался «Потрошитель». Он не был особенно скоростным и, похоже, не имел прыжкового двигателя. Но он был очень сильно вооружен, настолько, что внешне походил на старинный бронепоезд. Никогда раньше мы про этот корабль не слышали. И понятия не имели о том, что какие-нибудь преступники могут иметь настолько тяжеловооруженное судно. В дне полета от Пояса Ориона при большом числе g мы нагнали их и вступили с ними в бой. И к тому моменту, когда мы взяли верх и загнали «Потрошитель», наш корабль был настолько поврежден, что обратный путь занял у нас уже целую неделю.

Конечно, первым делом мы предупредили преступников о том, что мы следуем за ними. Объявили, что их корабль и они сами находятся вне закона и арестованы. Предложили сдаться. Мы не собирались лезть на них сломя голову. Анализ инверсионного следа «Потрошителя» показал нам, что мы имеем дело с чем-то необычным, с чем не имели дела раньше, и это нас насторожило. Но преступники игнорировали наши приказы и продолжали полет. Поэтому мы напали на них первыми.

Мы пытались быть осторожными, но оказалось, что всей нашей осторожности было мало. Мы были слишком самоуверенны. И очень злы на них за то, что они сделали в Поясе Ориона. Но мы были копами, Морн. Полицейскими. И мы не могли просто так, с ходу уничтожить бандитов, не дав им не единого шанса сдаться. Если бы мы повели себя так, то чем бы мы отличались, в таком случае, от тех, с кем мы боремся?

Так вот, поскольку мы не были достаточно осторожны и поскольку мы дали им слишком долгую передышку для капитуляции, первый залп бандитов взрезал борт «Непреклонного» так, будто мы вообще не имели защитной брони и в жизни не слышали ничего про маневр уклонения.

Чистый сверхъяркий протонный луч. Понятно, почему их корабль летел так медленно. Каждый ватт энергии, производимой реактором «Потрошителя», шел на зарядку его орудий. Капитан Дэвис Хайланд не смог удержаться от небольшой лекции. Именно поэтому патрульные корабли полиции не имеют таких пушек. Нас больше интересует скорость и маневренность. Мы не можем позволить себе подобного типа распределения корабельной энергии, необходимого для таких мощных пушек.

В момент залпа «Потрошителя» я находился на капитанском мостике. Мостик остался цел. Но протонный луч нанес очень много вреда нашему кораблю и, что самое главное, задел систему наведения. Часть кабелей была перебита. Мы способны были двигаться и маневрировать, но наводить пушки и вести огонь мы не могли. Следующий залп «Потрошителя» прикончил бы нас. Единственной причиной, несколько отсрочившей наш конец, было то, что «Потрошителю» требовалось время для перезарядки орудий, минута, а может быть две.

Я пока был в безопасности, может быть, на эти одну-две минуты, но твоя мать оказалась в поврежденной «Потрошителем» части «Непреклонного». Она находилась на своем боевом посту в станции наведения лучевых пушек. Естественно, все жизненно важные центры нашего корабля, вроде станции наведения, были защищены. Но сила протонного луча была настолько велика, что он смог почти без труда вскрыть броню «Непреклонного» по всей ее длине, от носа до кормы. Даже станция наведения твоей матери потеряла структурную целостность. Переборки треснули, а сварные швы разошлись. Станция наведения начала терять воздух.

Наша мама еще могла спастись, может быть, минуту-другую, но тем не менее. Скорость утечки воздуха была достаточно небольшой. Она могла покинуть станцию и успеть загерметизировать ее за собой. Автоматические системы герметизации дверей имели автономные источники питания, предназначенные как раз для таких случаев. Но она не стала этого делать. Она не покинула свой пост. Пока помещение станции теряло воздух, она исправляла системы наведения для того, чтобы мы могли пользоваться своими пушками.

И она успела сделать это, Морн. И именно поэтому «Непреклонный» уцелел, и я сижу здесь и говорю с тобой. Она исправила системы наведения как раз вовремя. И мы ударили по «Потрошителю» из всех своих орудий. И поскольку «Потрошителю» нужно было тратить энергию для уклонения от наших лучей, он не смог перезарядить свои пушки до конца. Мы били по нему до тех пор, пока он мог выдерживать наш огонь. А затем они бежали.

Но твоя мать погибла. К тому времени, как она закончила ремонт приборов наведения, автоматическая система безопасности корабля заблокировала двери станции. Давление воздуха в помещении было уже слишком низкое.

Ты, наверное, знаешь о том, как умирают люди в вакууме, Морн. Это не очень-то красиво. Но для меня это было величественно и прекрасно, так же прекрасно, как и лицо твоей матери. Она отдала жизнь за жизни своих товарищей. Я хотел бы такой смерти для себя и принял бы ее с гордостью. И я хочу пообещать тебе кое-что, Морн. – Сквозь слезы Дэвиса Хайланда снова проглянуло орлиное сияние его взора, знакомое и привычное, как его уверенность в своей правоте и сила его рук. – Ни один полицейский из Объединенных Компаний не успокоится до тех пор, пока твоя мать не будет отомщена. Мы остановили «Потрошитель» и остановим других, подобных ему. Мы остановим всех преступников, паразитирующих на человечестве.

К тому времени, как отец закончил свой рассказ, Морн уже решила, что она будет полицейским. Любой другой выбор сейчас был невозможным, и это привело ее в смущение. Ей казалось (а выражать словами ее эмоциональные ощущения было бесполезно, ибо едва лишь обратившись в слова, они теряли свою весомость) что это она, Морн, убила мать своим тайным недовольством. Поэтому, сказала себе Морн, мой долг перед людьми, Человеческим космосом, отцом, образом матери и самой собой присоединиться к тем, кто противостоит предателям людской расы. Но все это были только слова. Правда была в том, что Морн пыталась отречься от самой себя.

По свидетельству полицейских досье, «Потрошитель» так и не был найден. Морн узнала про это, когда обучалась в полицейской академии. Никто и никогда больше не встречал этот корабль. Может быть, он прекратил свое существование в глубинах космоса, скончавшись от ран, нанесенных ему «Непреклонным». Может быть, он нашел относительно безопасное убежище в Диком космосе и не вернулся назад. Может быть, этот корабль был изменен тем или иным способом, бортовой журнал его был стерт, он изменил свою приписку и позывные коды для того, чтобы никто не смог его опознать.

Обещание, полученное Морн от отца, так никогда и не было исполнено.

Во время обучения в Академии Морн решила сделать этот невольный промах отца и полиции девизом и посвятить ему свою жизнь. Если «Потрошитель» и корабли, подобные ему, существуют, то нужда в таких людях, как Морн, будет становиться все больше и больше. Для борьбы с подобным злом нужны были люди пылкие, но достаточно опытные для того, чтобы претворить свой пыл в жизнь. И Морн стала одним из лучших кадетов своего курса – в честь своего отца и памяти матери. Были ли у нее когда-нибудь сомнения в своих действиях, в убеждениях отца или бескорыстности полиции, никто об этом не знал. Если сомнения и были, то Морн прятала их даже от самой себя. К тому времени, как Морн присоединилась к экипажу «Повелителя Звезд» под командованием капитана Дэвиса Хайланда, охраняющего окраины освоенного космоса, любые сомнения были скрыты так глубоко, что выудить их на свет мог только такой человек, как Ангус Фермопил.

Но она убила своего отца. И уничтожила все то, что оставалось от ее семьи.

Это поразило ее в самую глубину ее естества, туда, где ее душа верила в то, что она заслуженно была покинута родителями, и туда, где жила ее уверенность в том, что именно ее недовольство своей судьбой и послужило причиной гибели ее матери.

Теперь, когда ей, беспомощной узнице «Смертельной Красотки», скованной воздействием шизо-имплантата и терзаемой грязным негодяем, ее отец и мать нужны были больше, чем когда бы то ни было, ответить на ее призыв они уже не могли.

Все, она осталась одна. Совсем одна. Ничто из того, что они делали для нее или давали ей, не способно было подготовить ее к ужасу прыжковой болезни. В результате не бандиты и не Дикий космос, а она сама прикончила своих близких. Усилием воли девушка вернулась из глубин воспоминаний, обретя в них силу и столь необходимое ей мужество. Взгляд ее стал жестким и ясным.

– Если я не смогу сделать это, – сказала она тихим, спокойным голосом, как будто бы сердце ее опустело, – то это сделает кто-нибудь другой. И мне все равно, что ты думаешь обо мне. Может быть, ты и прав. Может быть, я действительно просто изменница. Но есть полицейские лучше меня – сильнее. Они остановят тебя. Они заставят тебя заплатить за это.

Девушка замолчала. Сияние в ее глазах померкло. Но черты Морн заострились, и облик ее стал выражать собою опасность. Соски ее затвердели и торчали так, что, казалось, грудь девушки может нанести раны.

Ангус инстинктивно сунул руку в карман, крепко сжав там пульт. Ладонь его стала скользкой от пота.

Она ошибалась. Он ни на секунду не сомневался в том, что она ошибалась. Да, конечно, эти чертовы копы смогут остановить его, если захотят. Они с удовольствием убьют его и выпотрошат его корабль. Но не за то, что он сделал с Морн или со старателями. Такое могло бы быть только вероятным предлогом, таким же пустым, как и голос Морн. Полиция Объединенных Компаний защищает не людей. К чему ей это? Она защищает деньги. И защищает себя. Свое право презирать подобных Ангусу.

Копы могут стараться поймать его или даже убить, но не потому что он проливает кровь, а потому, что он запускает руку в богатства Объединенных Компаний.

Мысли, пронесшиеся в голове Ангуса, не дали ему ответа о том, почему он позволил Морн быть так долго наедине с собой, дал ей время прийти в себя и оправиться. Причины своего поведения были ему непонятны. Он был возбужден или испуган и решил, что в такой ситуации это может его извинить. Ничего определенного в голову ему не приходило. У него в кармане лежит пульт от имплантата Морн и, следовательно, он в безопасности. Собирается с силами – и пусть себе. Если только она еще способна на это. Чем больше отваги она проявляет, тем с большим удовольствием он будет ломать ее. Когда он начал думать о том, как он обломает Морн, у него снова началась эрекция. Он не стал спорить с ней. Он отпустил в кармане пульт и подрагивающими руками расстегнул несколько застежек на комбинезоне, выпуская наружу вздувшуюся часть своего тела.

– Они не получат такой возможности. Никогда, – хрипло сказал он, оскалив в улыбке желтые зубы. – Я же сказал тебе. Я сволочь. Самая большая сволочь из тех, что ты встречала. И я мастер своего дела. Всю свою жизнь я увиливаю от твоих чертовых дружков. И если они зацепят меня, то это случится тогда, когда ты давно уже будешь мертва.

А пока я собираюсь немного поразвлечься с тобой. Ты ведь теперь моя команда. И тебе пора научиться исполнять кое-какие приказы. У меня есть много старых счетов, и мне нужно их уладить. Очень много старых счетов. И я улажу их с твоей помощью. К тому времени когда эти счета закончатся, ты будешь жалеть, что вообще родилась на свет, но я не дам тебе даже пикнуть.

Она опустила взгляд к его стоящему члену. Рот Морн искривился в безмолвном крике, а может быть, вое. Но она все еще боролась, не давая страху овладеть ей. Отвага ее постепенно улетучивалась, и она теряла присутствие духа. Она ступила туда, где не была еще никогда, но проявила при этом такие внутренние качества, которых не знала в себе и не имела возможности испытать их в прошлом. Когда она начала говорить снова, ее голос дрожал:

– Если тебя будет некому остановить, то тебя остановлю я. Когда-нибудь я улучу минутку. С шизо-имплантатом бороться невозможно. Он на твоей стороне. Но пока я под его воздействием, я пассивна и не смогу работать на тебя и прислуживать на твоем корабле. Ты должен будешь дать мне свободу двигаться самой и думать самой. И тогда я получу свой шанс.

Открытое неповиновение девушки испугало Ангуса в глубине души и одновременно еще больше возбудило его. Он снова захотел ее ударить, но он знал, что это будет удовольствием низшего сорта. Сломать ее дух, разорвать ее душу – вот это сможет дать ему настоящую радость. К тому же это было просто необходимо. Она была права: она не сможет работать на него на корабле, пока будет находиться под воздействием шизо-имплантата. Слишком многогранной была работа члена экипажа, имплантат не мог дать такого эффекта. Если ему придется говорить ей все время, что ей нужно делать, то толка от нее не будет. Если он предоставит ей возможность свободно передвигаться по «Красотке», то подставит себя под удар. До тех пор, пока он не убедится в том, что Морн сломалась, он не сможет покинуть свое убежище.

Но ее сила духа как раз и делала ее такой желанной.

При этом сомнений у него особо не было. Слишком много шагов он уже сделал по той дорожке, направления которой не понимал. Страдая от тесноты своего комбинезона и страстно желая его скинуть, Ангус выхватил из кармана пульт и включил имплантат.

Неспособная оказать сопротивление, она замерла, впав в транс, близкий к гипнотическому. В таком состоянии она не могла более руководить своими поступками.

Он несколько раз сглотнул чтобы смочить пересохшее горло. Затем, повелительно качнув головой, негромко сказал:

– Сядь.

С ничего не выражающим лицом и неподвижным взглядом девушка вяло опустилась на край хирургического ложа.

Протянув руку, он открыл один из шкафчиков, укрепленных на стене медблока, вытащил оттуда скальпель и протянул его в сторону девушки.

– Возьми это.

Пальцы Морн послушно сомкнулись на ручке блестящего предмета. О том, что она понимает, что она делает, можно было судить только по темноте, залившей ее равнодушные глаза.

Для того, чтобы не дать дрожи овладеть его телом, он изо всех сил сжал кулаки. Он снова ощущал нарастающее в нижней части живота чувство, близкое к оргазму.

– Приложи острие к сиське.

Имплантат внутри нее исполнил приказ. Ей не нужно даже было видеть свои движения. Уставившись прямо вперед, девушка поднимала вверх руку со скальпелем до тех пор, пока острие не коснулось соска – сияющее серебро на фоне коричневой кожи. Сосок напрягся и отвердел, как будто приготовившись к тому, что его сейчас отрежут.

– Ты понимаешь меня, – сказал он напористо. – Я знаю, что ты понимаешь меня, поэтому слушай внимательно. Если я захочу, то смогу заставить тебя отрезать себе сиську.

На мгновение ему невыносимо захотелось этого, захотелось принудить ее пролить собственную кровь, просто для демонстрации его власти. Но он не стал этого делать, испугавшись, что если это произойдет, то выход из этой ситуации останется только один.

– Помни про это, когда будешь думать, как свернуть мне шею. А теперь я собираюсь сломать тебя. Я собираюсь сломать тебя настолько, что тебе начнет это нравиться и ты не сможешь жить без этого. А после этого я сломаю тебя еще немного. И буду ломать тебя до тех пор, пока у тебя не останется ничего другого, для чего стоило бы жить, кроме меня.

Глаза Морн равнодушно смотрели в переборку. Но в глубине их он видел ужас и крик, который она не могла себе позволить.

Девушка выглядела такой тихой и покорной, что Ангус уже почти решился выключить имплантат. Если бы он мог заставить ее сделать то, что он хотел, только под воздействием страха, а не имплантата, каким острым и сильным было бы ощущение и зрелище полной власти. Приказать ей положить скальпель на место, после этого подойти к нему, встать перед ним на колени и с помощью рта утолить его страсть. Он положил палец на кнопку, отключающую действие имплантата.

Но в последний момент инстинкты остановили его. Он не мог позволить себе так рискованно игнорировать ее угрозы. Она может оказаться сильнее, чем представляется сейчас. А если она и в самом деле решится… Такие мысли немного поумерили его самоуверенность.

Постепенно разъяряясь, он снял палец с кнопки и произнес команду.

Двигаясь подобно роботу, исполняя только то, что приказывал ей имплантат, девушка положила скальпель обратно в хранилище. Когда он попросил ее улыбнуться, она повиновалась, но изгиб ее губ не затронул состояние остальных черт лица. Без малейших колебаний она встала перед ним на колени.

Его орган уже не был так нетерпелив и напряжен, как несколько мгновений назад. В черной глубине своего сердца, Ангус был раздосадован. Трусость лишала его части столь желанного удовольствия. Разочарование проявилось в виде дополнительного прилива раздражения и злости, потребовавшей от него довести задуманное до конца. Покраснев от ярости, он приказал ей открыть рот, запихнул в него свой орган и, свирепо рыча, истязал ее горло до тех пор, пока не кончил.

Охватившее его после этого чувство опустошенности, такое же внезапное и сильное, как и клокотавшая до этого ярость, унесло все его эмоции прочь. Даже не взглянув на девушку, он нажал кнопку, погрузившую ее в сон, и вышел из медблока, оставив ее лежать обнаженной на полу. Полагая, что устал, Ангус добрел до своей койки и растянулся на ней, надеясь отдохнуть.

Но он не устал. То, что он чувствовал, нельзя было назвать утомлением, это было ощущение потери чего-то, а может быть, проигрыша. Проведя в своей кровати несколько беспокойных минут, он встал, прошел на мостик и подсел к главному пульту «Красотки». Чувство горечи не отпускало его. Он включил экраны, привел в действие внешние камеры и занялся осмотром повреждений, которые «Повелитель Звезд» нанес его кораблю.

«Красотка» имела вмятину в корпусе величиной с загородный домик. Стальной каркас корабля перестал быть правильным. Часть носа «Красотки» выглядела так, как будто по нему ударили тараном. Его корабль можно было починить. И он знал, куда можно будет обратиться за таким ремонтом, получить необходимые сварные, подгоночные и наладочные работы. «Красотку» приведут там в порядок. Но его корабль никогда не сможет стать таким, как был. На глаза Ангуса Фермопила, взирающего на раны «Красотки», навернулись слезы.

Глава 7

С тех пор больше он Морн не бил. Она принадлежала ему, и он насыщался ею неутомимо и неистово, но не хотел, чтобы при этом она какой-нибудь пострадала.

Побуждаемый яростью и неудовлетворенностью, а также смутным необъяснимым ощущением того, что он более не в силах управлять своей жизнью, Ангус с таким рвением предался своим упражнениям с телом Морн, что к тому моменту, как он решил, что пора начать обучать ее обращаться с «Красоткой», прошло немало дней. Положительного опыта в общении с женщинами он не имел. По правде говоря, он никогда не сомневался в том, что сможет отлично прожить жизнь в одиночестве, не заводя себе постоянной подруги. Теперь же его мозг просто был пропитан вожделением. Неведомое доселе ощущение казалось одновременно восхитительным и насильственным. Чем больше он смотрел на ее беспомощные прелести и чем чаще он обращался к ее плоти, тем крепче она захватывала его воображение и тем больше власти, по всей видимости, получала девушка над ним.

Оставаться далее в том положении, в котором он находился – неподвижном, беззащитном и скрытом – было безумием. Многие дни назад он уже должен был находиться на пути к какому-нибудь нелегальному ремонтному ангару. Ближайший располагался в неделе пути при условии полета с максимальной тягой, внутри Дикого космоса, куда боялись забредать полицейские. Ему следовало вылетать без промедления. Но вместо этого он продолжал выдумывать все новые и новые проделки с Морн, изыскивая лакомые пути для наслаждения ее вопиющей податливостью, давая выход своим самым интимным сумасбродствам. Воспоминания о том, как ее груди колышутся над ним, несмотря на всю силу ее ненависти, не давали ему заснуть, но даже когда он засыпал, четкие и ясные линии бедер и нежные и гладкие очертания живота Морн преследовали его во сне. В течение нескольких дней он не мог думать ни о чем другом.

В время одного из тех периодов, когда он освобождал ее от действия имплантата для того, чтобы взглянуть на отвращение и тошноту в ее глазах и посмаковать их, она внезапно спросила:

– Зачем ты это делаешь? Почему ты так сильно ненавидишь меня?

Они находились в медблоке, потому что хирургическое ложе медблока было удобно для его целей. Она сидела на полу, прислонившись спиной к переборке, горько подтянув колени к груди и спрятав в них лицо. Ему доводилось видеть бродяг и отребье, живущих в канализационных шахтах на Альфа-Дельта станции и в других местах, никому не нужных и заброшенных наркоманов, но даже подобные существа проявляли больше жизни и надежды, чем она. Он сломал ее, как и обещал. Похоже было на то, что теперь у нее никогда уже не найдется отваги для того, чтобы грозить ему.

Но она еще шевелилась, пыталась нащупать что-то, тянулась к нему…

Зачем ты это делаешь? Почему ты так сильно ненавидишь меня?

До чего же она напоминает «Красотку», так же полную тайн и сюрпризов.

– Какая разница, – отрезал он, просто для того, чтобы что-то сказать. – Почему у тебя есть прыжковая болезнь, а у меня нет? Кто сможет ответить на этот вопрос? Кому какое дело? Вот и все.

Она подняла голову. Глаза ее казались двумя глубокими черными колодцами, бездонными и безвозвратными. Голос девушки был неровным, она говорила то громче, то тише, как будто ужасно боялась чего-то или была безумна.

– Ты на самом деле лучше, чем пытаешься быть.

Он пожевал немного верхнюю губу, небрежно обдумывая услышанное. По некоторым причинам он чувствовал себя сейчас в довольстве, что склоняло его к великодушию. Может быть, она и в самом деле спятила. Ощущение обладания согревало его и одновременно легко щекотало нервы, как приправа к любимому блюду.

Неожиданно для себя он сказал:

– Хорошо. Я расскажу тебе кое-что про себя. Небольшую историю для лучшего взаимопонимания.

Он усмехнулся.

– Как-то раз у меня был сосед по комнате.

Морн Хайланд продолжала смотреть ему в рот пустым взглядом. Никакой реакции.

– Это было на Земле, – пояснил он. – В исправительной школе. Я был сопливым пацаном и ничего особо еще не знал. О том, как нужно себя вести, чтобы тебя не сцапали. Эти говнюки. Они поймали меня, когда я пытался стащить кусок из супермаркета. Конечно, им и дела не было до того, что я воровал потому, что просто был голоден. Все, что им было нужно, это засадить меня. «Исправить» меня. Сделать из меня «продуктивного члена общества». Вот для этого самого они и засадили меня в исправительную школу.

Я ненавидел ее. И поклялся там кое в чем на всю жизнь. В том, что никто не сможет засадить меня снова…

Это было правдой: Ангус даже думать не мог о том, что когда-нибудь может оказаться в тюрьме. Он всегда гнал от себя такие мысли, и сейчас обращение к этой теме снова всколыхнуло в нем ярость, затянувшуюся было ледком снисходительности. В течение многих лет он вел сумасбродную жизнь, совершая отчаянные поступки, на основании которых его можно было бы отнести к смелым людям. Но отвага и рядом с ним не была. Все, что он делал, было продиктовано одним лишь страхом перед тем, что он может снова оказаться в неволе.

– Так вот, у меня был там сосед по комнате, – продолжал он. – Меня тогда уверяли, что мне крупно повезло в том плане, что я имею только одного соседа. Обычно в таких комнатах, как наша, ютилось по три-четыре человека. Но вряд ли можно было назвать это везением. Они подсадили меня к этому говноеду потому, что считали, что мне это пойдет на пользу.

Все работники этой школы были копами.

При воспоминании об этих людях ему захотелось сплюнуть.

– Вроде тебя. И все время болтали о нашей защите и перевоспитании, но все, что они любили на самом деле, это была сила. И власть. Власть убить меня. Или сломать, что одно и тоже. Я был обычным уличным крысенком, который попробовал спереть для себя жратвы из продуктовой лавчонки. Я еще не мог защищать себя. И поэтому они решили, что смогут безнаказанно помыкать мной. Мой сосед по комнате был чем-то вроде успешного образца работы их системы. Одной из самых больших их удач. Они взяли его за то, что он тянул деньги из бумажника своего отчима, и после пяти лет в исправительной школе он твердо встал на путь добродетели. Они хотели, чтобы он помог им перевоспитать меня.

Этого парня звали Скарл. Он был большой дрянью, одним из тех, кто может есть говно и улыбаться. До ушей. Он, конечно же, тоже хотел перевоспитать меня, без вопросов. Все, что угодно, но только выставить себя в лучшем свете. Он нашел свой способ сладить с этими ублюдками – стать их любимчиком, прикинуться сахарным и заставить их носиться с ним как с писаной торбой. Я был его верным шансом для того, чтобы выслужиться еще больше.

Это было обалдеть как трогательно. Он изо всех сил уверял меня в том, что он мой лучший друг. Он из кожи вон лез, стараясь позаботиться обо мне. Объяснял мне распорядок в школе. Не позволял большим парням приставать ко мне и бить меня. Втолковывал мне, как получше устроиться, получать хорошие куски и быть всегда в списке пай-мальчиков. После нескольких дней жизни с ним в одной комнате мне захотелось наблевать ему прямо за пазуху.

Но я достал его.

Ангус приближался к той части воспоминаний, которую он особенно любил.

– Я достал его. Добрый старый Скарл так и не догадался о том, кто его подставил.

У всех нас были шкафчики. Предполагалось, что ребятишкам полезно иметь что-нибудь личное. И все как чумовые прятали ключи от этих шкафчиков так, словно это были сейфы с драгоценностями. Но мой приятель был не особенно ловок в этом деле. И я стащил у Скарла его ключ.

После этого я совершил небольшой налет на комнаты, в которых жили копы. И набрал там всякой мелочи – полупустых бутылок с виски, часов, кошельков – всего, что попадалось под руку. У одного из копов оказалась отличная коллекция похабных картинок.

Он оскалил зубы и подмигнул Морн.

– Оттуда-то я и почерпнул в то время большую часть своих познаний.

Со стороны девушки не последовало никакой реакции.

– Я сложил все это добро в шкафчик Скарла и запер его. Затем положил ключ на место. Он даже не хватился его.