Ее тысяча лиц. Четвертое расследование Акселя Грина

Глава четвертая

Доктор Марк Элиран Карлин почти не удивился, не обнаружив Грина в кабинете. Он вернулся после осмотра места преступления и долгого разговора со стажеркой Адой Розенберг, перспективной молодой женщиной, которая прошла огонь, воду и медные трубы, чтобы получить официальный статус ученицы именитого профайлера. В голове привычно строились гипотезы, Карлин размышлял о преступлении, заинтригованный. Он работал со смертью чуть ли не со школьной скамьи, но далеко не всегда та оказывалась столь интересной. Удалили лицо. Ну надо же.

Аурелия Баррон не взяла трубку, Марк сложил отсутствие Грина и недоступность психиатра и нахмурился. Но тут же отбросил в сторону лишние мысли и усилием воли заставил себя думать о лице.

Ученица сидела напротив. Она что-то сосредоточенно писала в блокноте. Странно, но ее присутствие успокаивало. Все-таки преподавание и наставничество – это то, для чего он был рожден. Грустно, что нужно было лишиться мира и души, чтобы это осознать.

– Что означает в психологии лицо?

– Идентичность, – мгновенно отреагировала Адарель. – Личность. Образ «Я». «Я истинное» и «Я идеальное», когда с помощью лица пытаются подать себя под определенным углом.

– А когда убийца уничтожает лицо?

– Если он режет его или просто закрывает тканью или еще чем-то, то речь про обезличивание, – заученно ответила ученица. Она знала теорию. Но иногда банальная теория помогает достучаться до сути, даже если кажется, что ты ходишь по кругу. – Обезличить – все равно что убить.

– Напоминает стирание имен в Древнем Египте. Пришел новый фараон к власти – быстро подчистили имена на статуях и саркофагах по всей стране.

Ада кивнула.

– Да, напоминает. Но у нас другой случай. Лицо в идеальном состоянии, если не считать того, что кожа без крови превращается в пергамент. Но по меньшей мере она дождалась часа Х – когда ее увидит полиция.

Час Х. Карлин откровенно сомневался, что это представление рассчитано на полицию. Слишком замороченный пассаж. Масштаб размышлений, которые предшествовали удалению лица, должен быть совершенно иным. И при этом, если бы преступник хотел массовости, вероятнее всего, он бы выбрал другое место преступления. Старая половина Треверберга, где на пять гектаров четыре дома, – не то. Может, он ее фотографировал? Этого они пока не узнают. Но следов перемещения в комнате не обнаружено. Там вообще стерильно, как в музее. Удалил лицо, оставляя послание самой жертве? Или это метафора?

Во всем этом Карлин чувствовал жгучую обиду. Да-да, именно обиду. Что-то настолько пронзительно-личное, что стало понятно: искать надо в окружении жертвы. А еще надо вернуться к основам. Теория помогает думать.

– Ада, давай сначала. Что ты помнишь про значение лица в психоанализе?

Адарель прерывисто вздохнула, а потом заговорила:

– Лицо является одним из ключевых понятий в психоанализе. Оно играет важную роль в теории Зигмунда Фрейда о структуре личности. Согласно его концепции, личность состоит из трех компонентов: «оно», «я» и «сверх-я». «Оно» представляет собой бессознательные инстинктивные влечения и желания человека. Это биологическая часть личности, которая стремится к удовлетворению первичных потребностей (в пище, сне, безопасности). «Я» – это сознательная часть личности, которая занимается регуляцией поведения человека в соответствии с требованиями общества. Эта структура отвечает за самоконтроль и принятие решений. «Сверх-я» – это моральная сторона личности, которая формируется под влиянием родителей, учителей, религии и других авторитетных фигур. Она содержит нормы и ценности, которые человек считает правильными или неправильными. Лицо играет важную роль в формировании всех этих структур. В частности, оно помогает нам отличать себя от других людей и понимать свои чувства и эмоции. Кроме того, лицо может служить средством коммуникации между людьми. Например, улыбка может выражать радость или удовольствие, а хмурый взгляд – гнев или разочарование.

Взгляд Карлина вспыхнул. Он посмотрел на ученицу.

– Значит, помимо обезличивания у нас есть еще кое-что.

Ада победоносно улыбнулась.

– Без лица человек не может общаться.

Судебная психиатрическая клиника доктора Аурелии Баррон

Доктор Баррон ушла вперед, чтобы приготовить пациентку к встрече, а Грин замер в коридоре, вращая в пальцах телефон, чтобы хоть как-то избавиться от нервозности. В голове было спокойно и тихо, мысли отступили, только неясная тревога жгла висок и глаза, заставляя детектива двигаться. Короткая вибрация аппарата слегка удивила, но Аксель не сразу поднес экран к лицу, будто все, о чем он умолял небеса или ад еще час назад, теперь не имело значения.

Лорел Эмери: «Зайди вечером в „Черную дыру“, не пожалеешь».

Грин позволил себе улыбнуться и выключил телефон. За минувшие месяцы между ним и журналисткой установился холодный мир, изредка прерываемый пламенными встречами. Он спрятал аппарат во внутренний карман пиджака, расправил плечи и поднял голову как раз в тот момент, когда дверь отворилась и показалось строгое лицо Аурелии.

– Проходите, детектив, – позвала она.

Времени на сомнения не осталось, и Аксель шагнул в неизвестность.

Палата, в которой он оказался, была на удивление просторной и светлой. Атмосферу не портили даже решетки на окнах. Красный огонек, отражающийся в матовом стекле, свидетельствовал о том, что охрана включена. Окно прикрывали шторы из светлого хлопка. Мебели здесь было немного, только самое необходимое. Все обито поролоном и мягкой тканью. Кровать, стол, инвалидное кресло. За ширмой – туалет с душевой. Внутренних дверей не было, после череды самоубийств пару десятков лет назад тревербергский минздрав ввел новый стандарт, запрещающий двери в подобных палатах.

Мирдол сидела в инвалидном кресле. Аксель посмотрел на нее в последнюю очередь. Он прошел в палату, услышал, как закрылась дверь. По широкой дуге обошел стол и опустился на стул. Хотел положить ногу на ногу, но передумал. Он сидел с идеально прямой спиной, как будто был не военным, а аристократом. Сжал зубы. И наконец поднял на нее глаза.

Сердце пронзила такая острая боль, что на мгновение он потерял способность дышать. Или на вечность. Ярко-зеленые глаза увлажнились. По идеально белой щеке скатилась слеза. Чувственные губы, которые он когда-то с такой отчаянной жаждой целовал, приоткрылись в несмелой улыбке.

Аксель чувствовал присутствие Аурелии, которая заняла свое место в углу палаты, и только благодаря этому не вылетел вон. Слишком прекрасна была рыжеволосая женщина. Слишком обманчиво-невинна. Слишком псевдочиста. В своем белом костюме, обезвоженная, тонкая и хрупкая, она казалась почти прозрачной. Только огненное облако постриженных до уровня плеч волос обрамляло бледное лицо – бледное, но прекрасное, не болезненное, а изысканное.

Девушка медленно подняла руку и прикоснулась тонкими пальчиками к губам.

– Ты пришел. Видите, доктор Баррон? Я же говорила, что он придет! Я же говорила, что…

Она осеклась, так и не сказав что-то важное. Грин инстинктивно слегка наклонил голову к плечу, будто так он лучше бы услышал то, что слышать вообще нельзя. Ее голос почти не изменился. Будто стал слегка глубже, чуть ниже. Из-за травмы шеи? Что у нее было? Перелом? После комы люди долго приходят в себя. Он ожидал, что увидит живой труп. Но вместо него перед ним сидела Энн. И сейчас, глядя ей в глаза, он распадался на части.

– Ты же знаешь, – с трудом начал Грин, – работа.

Она несмело кивнула.

– Все мы носим маски, – проговорила Энн, окончательно выбивая почву из-под ног. – Ты не знал моей тайны, моей страшной тайны о потерянных часах. Я плакала, не понимала, что происходит, обнаруживала себя в таких местах, где бывать не могла. Инвентаризация, помнишь? Ты оставил меня дома. Я занялась кофейней, а знаешь, где себя обнаружила?..

– Перестань…

– Я сидела на скамейке у моста, соединяющего Старую и Новую половины, – с неожиданной силой продолжила молодая женщина. – Сидела там, видимо, давно, потому что ноги затекли. Они говорят, – она зло мотнула головой в сторону Баррон, – что я убийца. Ты можешь в это поверить? Ты знаешь меня лучше кого бы то ни было!..

– Я совсем тебя не знаю, – с прохладцей отозвался он, прерывая поток ее мыслей. – В последний раз я видел тебя знаешь когда?

Она побелела.

– Я застал тебя с ребенком, которого ты вздернула на дереве, – безжалостно продолжил Аксель. – Не волнуйся, девочка жива. Я вытащил ее из петли и запустил сердце.

Он хотел сказать еще много. Про то, что Энн повесилась, убив их ребенка. Про ее сообщения, которые он так и не решился стереть. Про рухнувший мир, про те чувства, которые уничтожили его. Про год мрака и одиночества, когда он медленно убивал себя в ночных клубах, пристрастился к запрещенным веществам, алкоголю и потерял связь с самим собой и с реальностью. Про то, как разрывали его душу любовь и ненависть. И стыд. За то, что он ничего не увидел. Чувствовал же, что с ней что-то не так, но ничего не сделал, чтобы перепроверить. Он был опьянен.

Энн заплакала.

Аурелия не вмешивалась.

А Грин вдруг почувствовал, как эти слезы – ее слезы – медленно, но неотвратимо очищают его душу от пережитого кошмара. Ему вдруг стало легче дышать. Он расслабился, откинулся на спинку стула и, кажется, улыбнулся.

– Это была не я, – сквозь слезы прошептала девушка.

Монстр. Убийца. Душитель. Эдола.

Энн. Его рыжеволосое солнце.

Его проклятие, надежда. Морок.

– Мне рассказали, – ответил он. – Ты хотела меня видеть. Зачем?

Ее глаза расширились.

– Я люблю тебя! – воскликнула она отчаянно и зло. – Как ты можешь сомневаться?

Грин прикрыл глаза, замер. Кажется, он ничего не чувствовал. Буря внутри улеглась.

– Я не смогу быть с тобой. Нас разделяет судебная система, мораль и прошлое, о котором лучше не вспоминать.

– Я знаю, – неожиданно сказала она. – И ничего не прошу. Просто хочу, чтобы ты знал. Я теряла саму себя по капле всю жизнь. Знаешь, когда впервые надолго выпала из реальности? В больнице. Когда моя Ангела умерла. Тогда у меня пропало почти полгода. Я не знаю, что делала, но врачи говорили – психоз: бросалась на стены, плакала, грозила отомстить. Я не знаю, о чем она говорила с Александром, не знаю, на что настраивала. Мне сказали, он покончил с собой в попытке меня защитить. Это правда?

– Он покончил с собой, потому что его застали над трупом маленького ребенка, из которого он делал инсталляцию.

Она отвернулась.

– Это жестоко, – сообщила она. – Жестоко раз за разом напоминать мне о том, что…

– Жестоко? – не выдержал Грин, снова резко выпрямившись. – Ты хотя бы понимаешь значение этого слова? Жестоко – вешать детей. Жестоко – рисовать детской кровью. Жестоко – срезать лица с жертв и швырять их в лицо полиции, втягивая в игру. Все это делают особые люди, страшные люди, люди, которых вообще не должно существовать. Но вы – существуете. А я создан для того, чтобы вас вычислять и ловить.

– Я не убийца, – чуть слышно, но твердо возразила Энн.

– Даже если так, ты часть убийцы. Доктор Баррон говорит, что Эдола – это твоя вторая личность. И что она якобы умерла. Знаешь что? Я в это не верю. Умерла та женщина, которую я по глупости полюбил.

Не дожидаясь ответа, Грин встал, посмотрел на Аурелию яростным взором, ничего не сказал и вышел вон. Его колотило. Радовало только одно: не было боли, сожалений и сомнений. Его сердце билось ровно, хоть и быстро. Он злился. Страшно злился на то, что его заставили пройти через этот глупый фарс. Что доктор Баррон установила? Лишь то, что монстр – прекрасная актриса. Или то, что монстр перевоплотился в Энн. Или то, что он, Грин, не всегда держит лицо.

Выскочив в коридор, он хлопнул дверью, которая вопреки импульсу встала на свое место мягко и бесшумно. Отдалившись от палаты на десяток шагов, детектив прижался лбом к стене и тупо ударил кулаком рядом с головой. Он почти не удивился, когда рядом появилась доктор Баррон. Положив руку ему на плечо, она сжала пальцы, заставляя Грина выпрямиться и посмотреть на нее. Он был выше почти на голову, но сейчас рядом с невозмутимой блондинкой чувствовал себя подростком. Она неуловимо напомнила ему ту, другую. Аксель покачал головой, прогоняя наваждение. Аурелия совсем на нее не похожа.

Доктор Баррон увлекла детектива в свой кабинет. Путь до него Грин не запомнил. Он просто шел, повинуясь ее безмолвному приказу, опустошенный и злой.

– Вы действительно верите в то, что сказали пациентке? – без обиняков спросила Баррон, как только дверь в коридор закрылась и они остались вдвоем.

Она присела на край стола, а Грин рухнул в кресло и поднял на нее мутный взгляд. Ее лицо оставалось прекрасным и спокойным, как море в солнечный день. Она помогла в прошлом деле, вытащив из памяти Луи Берне[3] критичную для следствия информацию, воспоминания, которые расставили все точки над «i». И тогда она не задала детективу ни одного лишнего вопроса. В том числе не стала размышлять на тему этичности подобной просьбы. А просто взялась за работу, нашла дорожку к сердцу и разуму Берне и добилась результата.

И сейчас Аксель понимал, на что обрек адвоката. Понимал, что перед Аурелией он беззащитен. Он может строить из себя кого угодно, но она видит то, на что он сам не в состоянии посмотреть.

– Я не верю ей.

– Вы себе не верите, детектив.

– Я не просил о сессии.

– А это и не сессия. Мы просто разговариваем.

Молчание разделило их, а потом объединило, но ледяная глыба в груди никуда не делась. Аксель машинально сжал руки, сплел пальцы, замыкаясь от всего мира. Ему было сложно проанализировать то, что только что произошло. Но безмятежный покой, который окутывал доктора Баррон, наконец начал действовать. И кажется, Грин снова научился дышать.

– Вас притянула ее бездна, детектив. Именно бездна. Загадка, излом. Такой ли должна быть любовь, о которой вы говорили? «Влюбился»?

По спине пробежала волна липких мурашек. Грин поежился.

– Вы не знаете, через что я прошел.

– Нет, детектив, – строго покачала головой Аурелия. – Вы не знаете, через что проходит она. Представьте – хотя бы на минуточку – вы просыпаетесь в больнице. И вам говорят, что вы убийца. Серийный убийца, маньяк-психопат. Вам показывают доказательства. Фото, отпечатки, анализ ДНК. Всю эту мишуру, которую вы в полиции так любите. Все улики указывают на вас. Но вы точно знаете, что никого не убивали. И ваша единственная надежда – что кто-то из ваших коллег (а в ее случае единственный любимый человек) поверит, что вы не могли это сделать, что вы не способны на такое зверство. И вот этот человек приходит, вы говорите ему, что невиновны. А он вам – «я тебе не верю». Как вы думаете, это достаточное наказание за болезнь?

Аксель задохнулся. От возмущения, боли, гнева. Он сжал руки так сильно, что, кажется, распорол ногтями ладони. Но выдержать все такой же спокойный взгляд психотерапевта не смог. Опустил голову.

– Почему вы ей верите?

– Я профессионал и с этим диагнозом уже сталкивалась. Мне повезло, страшно повезло видеть подобное наяву, а не только слушать о чужом опыте на профильных конференциях. Энн не врет, и Эдолы действительно нет. За восемь месяцев она не появилась ни разу.

– Еще объявится.

– К сожалению, вы правы. Вернее, всем будет лучше, если вы окажетесь правым. Потому что единственный путь к выздоровлению – это объединение всех личностей. Но для начала их надо установить, познакомиться с ними, наладить контакт. Я даже не уверена, что Энн – это корневая личность этой девочки. Возможно, одна из субличностей, которая вышла вперед, потому что остальные не справились с потрясением.

Аксель поднял на нее прозрачные сейчас глаза:

– И это лишь доказывает мои слова. Мы не знаем, кто она на самом деле. И даже если вы правы и эта личность – Энн – ничего не помнит, это не значит, что она невиновна. И тем более не значит, что невиновен я. Я любил расколотое сознание. Любовь ли это вообще?

– «Любовь», как и «норма», и «справедливость», – понятие исключительно индивидуальное. Станет ли вам легче, если мы переименуем вашу любовь в зависимость? Думаю, что нет.

Грин понимающе кивнул и медленно встал.

– Я буду здесь, – мягче сказала Аурелия, – и она тоже. Вы пока не осознаете, детектив, но, помогая Энн, вы помогаете в первую очередь самому себе.

31 мая 1987 года, воскресенье

Не знаю, с чего начать. Обычно у меня нет проблем с тем, чтобы выражать свои мысли, но сейчас кажется, как будто в моем теле поселился кто-то другой. И этот другой навязывает свои чувства и эмоции. Как будто я не управляю собой. И вообще, где тут я?

Я сижу за столом в своей комнате. Почти полночь. Вся база уже спит, только ребята на посту переговариваются между собой. Одна из башен охраны недалеко, я слышу их шепот. У меня вообще хороший слух. Слышу, но не понимаю, потому что мысли заняты совсем другим.

Сегодня случилось непоправимое. Та отсечка, после которой нет пути назад, после которой ты отчаянно рвешься вперед – всем сердцем, всем нутром. Когда тело тебя предает. Когда мысли тебя предают. До этой отсечки у тебя еще был шанс не наломать дров, сделать вид, что все эти милые прогулки, все это – просто игра. Ты не можешь влюбиться в юношу, который младше тебя на десять лет. Не можешь влюбиться в солдата, который в любой момент может погибнуть. Не можешь отдать свое сердце тому, кто вечно будет вынужден скрывать правду о том, где он и с кем он, потому что секретность – основа его безопасности и будущего. Ты не можешь ничего чувствовать, потому что ты приехала сюда всего на год. Работать, получать опыт. Ты поехала сюда, чтобы отрешиться от собственных проблем, забыть про череду неудачных отношений, сосредоточиться на работе.

Приехала – и сразу же вляпалась.

Сколько бы лет терапии ни было за спиной, ты все равно женщина, Анна Перо. Да какая женщина. Ты долбаная девчонка, которая не может справиться с гормонами.

Или он – не человек.

Потому что не может парень в девятнадцать быть таким. Я вспоминаю однокурсников, пациентов, друзей. В девятнадцать они совсем другие! В них нет никакой серьезности, они все как один ищут себя, думают про будущее, развлекаются. Никто из них не понимает, что такое ответственность. Никто из них не понимает, что такое рисковать жизнью. Никто из них не пошел в армию в шестнадцать, чтобы взять на себя все материальные проблемы приемной матери.

Пишу, и по щекам катятся слезы. Слезы счастья? Или это печаль?

Он меня поцеловал. Или я сама набросилась на него?

Он встретил меня после рабочего дня с букетиком цветов. Я понятия не имею, откуда он их взял здесь. Это невозможно. Я так растерялась, что не сразу сообразила принять драгоценный подарок. Маленький аккуратный букетик, никакого веника. Взяла его под руку, позволила себя увести в дальний конец базы. Там тоже стоит несколько скамеек, днем здесь курят, пьют кофе, отдыхают между занятиями и в обед. Вечерами обычно малолюдно. Это не то место, где люди устраивают личную жизнь. Ради встреч со мной Аксель жертвовал личным временем, отказывался от сна.

Мы опустились на одну из лавочек, он достал из рюкзака термос с крепким сладким чаем. Молча налил мне, потом себе и откинулся на спинку скамейки, глядя в стремительно темнеющее небо. Здесь вообще быстро темнеет. Значительно быстрее, чем дома.

Я пригубила чай. Потом поднесла цветы к лицу, вдыхая их аромат. Аккуратно положила рядом. И было так спокойно. Мы пили чай, обменивались редкими фразами и, кажется, отдыхали. Стало совсем темно, полянку кое-как освещали окна ближайшего здания. Я почувствовала, как Аксель прикоснулся к моему плечу.

Я должна была встать и уйти. Но вместо этого поставила чашку рядом с собой, повернулась к нему и попыталась посмотреть в глаза. Было темно, но я видела каждую черточку его такого молодого и такого красивого лица. Он не убрал руку, напротив – повел ее выше, коснулся щеки. Я положила ладонь сверху, одновременно прижимая его к себе и не позволяя двигаться. Тогда он поднял вторую руку и коснулся большим пальцем губ. Я прикрыла глаза. Все внутри бушевало, сопротивлялось и одновременно молило о том, чтобы он переступил эту грань. Зачем? Почему?

И он переступил.

Меня прострелило с головы до ног такой мощной волной возбуждения и наслаждения, которой я не испытывала никогда. Я сама потянулась к нему, села ему на бедра, перекинув ногу. Кажется, он усмехнулся. Не знаю. Я чувствовала его частое обжигающее дыхание, ощущала, насколько он возбужден, но сама была возбуждена не меньше. Его руки на моей талии и спине, потом в волосах, его губы, сначала, кажется, несмелые, а потом требовательные, порывистые…

Не знаю, сколько мы целовались.

Потом я с трудом оторвалась от него. Взяла букет и просто ушла. Я просто ушла!

А что я могла сказать? Мои губы до сих пор ноют и молят о продолжении. Живот тянет так, как будто в него вцепились клещами. Даже грудь болит.

Этот парень сводит меня с ума.

Мамочка, прости, кажется, я сделаю самую большую глупость в жизни.

Глава пятая

Ночной клуб «Черная дыра»

К «Черной дыре» Аксель подъехал в состоянии мрачной меланхолии, которая бережно обернула его душу ледяным коконом и успокоила чувства. Грин запретил себе анализировать происходящее, выкинул образ Энн из головы, убедил себя, что – вопреки всему – он был готов к этой встрече. А это значит, она не отразится на его продуктивности. А там, где пошатнулись основы, есть прекрасный клей. Заменитель. Суррогат.

Любимый клуб Карлина за минувшие месяцы почти не изменился. Менялись только хостес, но детектива пропустили без лишних слов. Одного взгляда ему в лицо хватило, чтобы понять: посетитель не в настроении. Аксель добрался до барной стойки, легко маневрируя среди танцующих полуголых тел. Снял пиджак, в который по привычке переоделся у мотоцикла, и небрежным жестом бросил его на спинку барного стула. Заказал минералку с лимоном и, сделав несколько глотков, глубоко и тяжело задумался. Перед глазами снова возникло место преступления, он постепенно начал чувствовать вкус расследования, это особенное состояние, когда все, что имеет значение, – это улики, наблюдение, несостыковки.

Встреча с Энн и последующий разговор с Аурелией послужили пощечиной, напомнив о том, кто он вообще такой. Он следователь, детектив. Все остальное потом – тогда, когда убийца будет пойман.

Прохладная изящная рука журналистки Лорел Эмери легла на его плечо знакомым жестом. Аксель улыбнулся и посмотрел на нее. Для встречи с ним Лорел выбрала черный джинсовый комбинезон, под который надела белую рубашку. Воротник распахнут, тонкая шея открыта, на ней блестит цепочка. Платиновые волосы собраны в высокий хвост, на лице неброский макияж.

– Привет, красавчик.

Она убрала руку, наклонилась к нему и целомудренно поцеловала в щеку.

– Зачем звала? – приветливо спросил он, играя трубочкой в бокале.

– Сразу к делу? Ты сегодня скучный. – Она принюхалась. – Минералка? Боги, Грин, что с тобой?

Он неопределенно пожал плечами, а она резко обернулась к бармену.

– Мне «Лонг-Айленд». И не жалей виски, а то знаю я вас. И побольше льда!

Покрытый татуировками парень кивнул и принялся готовить коктейль, умело орудуя шейкером и бутылками. Лорел села рядом с Грином. Это был не тот клуб, где они познакомились в прошлом году, но детектива окутало жгучее ощущение дежавю.

Они молчали. Когда девушке принесли коктейль, она сделала несколько крупных глотков, запрокинула голову, демонстрируя детективу безупречную шею, проглотила, рассмеялась. На ее лице вспыхнул румянец, а поразительные идеально подчеркнутые косметикой глаза недвусмысленно вспыхнули. Вожделение, не имеющее ничего общего с сексом.

– Он правда оторвал ей лицо?

– Кто на этот раз снабжает тебя информацией, моя талантливая журналистка?

– Ты же знаешь, Акс, мои источники – это мои источники. Я ничего не скажу. Только если это не будет иметь значение для дела. А позвала я тебя не просто так. Вы же пока не установили личность убитой?

Грин допил минералку, чтобы скрыть волнение. С трудом расправил плечи, попросил бармена повторить, и повернулся к собеседнице с обезоруживающей улыбкой.

– Я думал, ты спросишь о другом.

Он демонстративно откинул челку со лба. Лорел рассмеялась.

– Я, конечно, знатно охренела от этого вида, дорогой, новая прическа тебе к лицу, но сейчас меня больше интересует прекрасный труп, который вы нашли утром и к которому снова никого не пустили. Никогда не понимала, зачем столько секретов. Гласность может помочь.

– Или наоборот. Расскажешь, что тебе известно?

– Да. После второго коктейля. Эй, красавчик, – обратилась она к бармену, – повтори. И побыстрее. Нам с детективом надо серьезно поговорить.

Через мгновение перед ними материализовались бокалы с напитками.

– Ты везунчик, Грин, – сообщила она томно, расправившись со вторым коктейлем. – Знаешь почему?

– Хм?

– У тебя есть журналистка, которой ты небезразличен. Хорошая журналистка. Даже отличная.

– Не темни, – усмехнулся он.

– Вы скрыли тело, но не скрыли дом от общественности. И я узнала это место. Я была там вчера. Разговаривала с той, что там жила. Я готовила большой материал по случаю открытия недели психоанализа в Тревербергском университете, а без интервью с этой женщиной подобный материал был бы пустышкой. Интересно?

– Ты и наука? Это что-то новенькое, – отшутился Грин, чтобы как-то скрыть, что сказанное его остро заинтересовало.

– Она психотерапевт, – безжалостно продолжила Лорел, вываливая на него то, что он и без того знал. – Последние десять лет изучала французский психоанализ: Лакан, Лапланш, все дела. Крупный специалист. В наших краях начала бывать примерно с 2001 года. Сначала приезжала с лекциями в университет, потом открыла практику, потом – филиал сети центров психологической помощи. Словом, деятельная женщина. Интересно?

– Продолжай, – приглушенно ответил Грин.

Лорел запросила третий коктейль и откинула хвост за плечи, посмотрела в потолок, потом на детектива.

– Ты мне, я тебе.

– Что ты хочешь?

Девушка неуловимым движением соскочила со стула, повернулась к нему и, вцепившись в ремень джинсов, одной рукой вытащила его рубашку и скользнула под нее, касаясь напряженного пресса, а другой потянула его за талию на себя.

– Я скучала, – капризно выдохнула она ему в губы.

Аксель ощутил аромат хорошего алкоголя, табака и ее цветочные духи. Новые духи, более зрелые и опасные. Он прикрыл глаза, чувствуя, что тело – но что важнее, психика – требует перезагрузки. Слишком многое на него свалилось за одни сутки. А он пьет минералку. А надо бы «Лонг». Качнувшись к девушке, Грин требовательно прикоснулся к ее губам и тут же отстранился. Они каждый раз начинали эту игру, изводили друг друга, доводя до исступления, а потом отдавая то, что нужно другому, но только в тот момент, когда удерживаться на грани становилось невозможно. Их отношения нельзя было назвать даже романом. Просто секс на одну ночь в туалете в клубе превратился в секс на несколько ночей в более комфортных условиях. А еще они заключили пакт о ненападении. И пока оба не переходили границ.

– Это не лучшая валюта, Лорел, – прошептал он, улыбаясь.

– Другая в моей банковской системе не ценится.

Еще один короткий и жгучий поцелуй, и Аксель понял, что ему совершенно не нужен алкоголь, чтобы опьянеть. Она действовала на него лучше трех «Лонгов», выпитых через трубочку. Лучше абсента.

– Посмотрю на твое поведение, – заявил он, отстраняясь и снимая ее руки с себя. Рубашку поправлять Грин не стал, напротив, вытащил ее, позволяя полам свободно закрыть бедра. Расстегнул вторую пуговицу и улыбнулся, заметив, как изменилось выражение ее лица.

Эмери поджала губы, но, скорее, играючи.

– Жестокий человек.

– Имя?

– Ее имя – доктор Анна Перо. Француженка сорока пяти лет. Я уже начала свое расследование. Чем жила, чем дышала, что ела на обед и с кем трахалась. Я узнаю о ней все. И расскажу тебе, если будешь хорошо себя вести.

Он коснулся ее щеки, скользнул по волосам и взял ее за хвост. Лорел сделала короткий шаг к нему и замерла, а Грин рассматривал ее совершенно новым взглядом. Диким, безучастным, лишенным эмоций взглядом мужчины, который в состоянии выбирать.

– Я приглашу тебя, – пообещал он, снова прикоснувшись к ее манящим губам. – Может быть.

А потом бросил на барную стойку несколько купюр, с лихвой покрывающих их заказ, взял пиджак и вышел из бара к мотоциклу. Бережно положил пиджак в кофр, достал куртку. И уехал, не оглядываясь.

Он знал, что все сделал правильно. И убедился в этом, когда глубокой ночью в его дверь постучали. Аксель только вышел из душа и успел надеть лишь домашние штаны из светлого хлопка. Лорел же переоделась, сменив комбинезон на струящееся платье. Толкнув детектива в глубь квартиры, девушка улыбнулась, облизнув накрашенные ярко-красным губы.

– Я сама прихожу. Всегда. – Лорел закрыла дверь и потянулась к тонким бретелькам платья.

Он не возражал.

Лорел спала бесшумно, положив тонкие руки под голову и свернувшись клубочком. Она всегда прижималась к его боку спиной, будто старалась казаться меньше, впитать его силу, ощутить ее всем своим гибким и изящным телом. Он ее почти не чувствовал.

Аксель аккуратно выскользнул из-под девушки и встал у окна, расправляя затекшие после сна плечи. Потянулся. Запустил пальцы в волосы и посмотрел в потолок. Лорел была опасна и полезна. Опасна потому, что могла вытащить через него информацию, которую обнародовать пока нельзя. Он вполне допускал, что рано или поздно она попытается залезть в его ноутбук или бумаги. Но пока ее женская сущность брала верх над профессиональным стремлением получить эксклюзив. А полезна потому, что делилась с ним результатами журналистских расследований. Через нее он получил доступ к бесконечной сети, о которой только мечтает полиция. У журналистов свои методы работы с аудиторией, и денег здесь больше. Аксель не строил собственную цепочку глаз и ушей, ему это было не нужно. В работе с серийными убийцами знание улиц и отдельных личностей не всегда имеет значение, а поддерживать подобную сеть дорого и трудозатратно. Их союз был странным, но в конечном счете от него она получала то, что хотела на самом деле, – умопомрачительную близость. Такую же яркую и неистовую, как в первый раз.

Еще раз передернув плечами, будто разрывая путы, детектив нырнул в душ, где простоял минут пятнадцать, медленно сосредотачиваясь на предстоящем дне. Пять утра. Он уже давно просыпался в это время независимо от того, во сколько ложился. Его ждала двухчасовая тренировка, а потом планерка. Детектив рассчитывал, что минувшие часы команда не потратила зря. Теперь, получив информацию от Лорел, он мог не скрывать имени Анны. Осталось спрятать собственные эмоции по поводу ее смерти. По поводу ее жизни. Ведь все, что их связывало, осталось в далеком прошлом, но по-прежнему жило.

25 июля 1987 года, суббота

Вчера мне доставили письмо из Марселя. Там открыли большой центр психологической помощи, искали молодого новатора, подающего надежды специалиста с международным опытом и публикациями. Если бы это случилось месяца два назад, наверное, я бы прыгала от радости, ответила согласием и вернулась бы во Францию сразу по истечении контракта. Но последние полтора месяца мне сложно думать о том, что когда-нибудь придется вернуться. Я сосредоточилась на том, что происходит на базе, погрузилась в работу и в собственные чувства.

Я писала в дневник каждый день, но, перечитав, поняла, что наговорила лишнего, выдала слишком много информации, которую нельзя разглашать за пределами базы. Это, конечно, глупо, но ничего непоправимого не произошло. Доступа в мою комнату у обычного персонала нет, а дневник я сожгла.

А вместе с ним, надеюсь, сгорели и тревоги, и переживания. Акселя все нет. Он уехал на задание в начале июня. Все время до отъезда был так же мил, приходил каждый вечер, иногда позже. Он был страшно серьезен и молчалив. Впрочем, он всегда серьезен и молчалив. С каждым мгновением я думала о нем все больше. Пару раз даже отключилась на сессии, глядя на пациента, который рассказывал о влюбленности в сотрудницу полевого госпиталя, описывал ее внешность и свои чувства, а я явственно представила тот вечер на скамейке и горячие губы Акселя.

К счастью, пациент моей мечтательности не заметил. А я в обед решила найти парня, который вскружил мне голову, и обнаружила его на тренировке. Честное слово, я была в шаге от того, чтобы самой на него наброситься. Поймать в раздевалке и тут же соблазнить! Мой северный бог. Стремительный, неумолимый. Оказывается, его любимое оружие – нож, а из огнестрела – снайперская винтовка. Никогда бы не подумала, что он снайпер. Почему-то мне казалось, что такой мужчина должен быть на передовой. Я ошиблась. Он предпочитает выследить жертву и не оставить ей шансов. А уже если сближаться, то делать это из тени. Примерно так он поступил и со мной. Он так и не ответил на вопрос, почему подошел ко мне тогда. А я так и не рискнула спросить, что он думает по поводу того, что через полгода мне стукнет тридцать. Хотя, честное слово, это был самый важный вопрос. Может, он не знал? Он мог банально посчитать. У меня степень по психологии. Неужели он думает, что я вундеркинд, который закончил университет и защитил диссертацию в двадцать? Я обычный специалист. Может, лучше, чем другие, но обычный.

Мы обходили важные темы стороной, словно подростки. Говорили обо всем, но не о чувствах. Обсуждали Ницше, работы Юнга, его конфликт с Фрейдом (и откуда только Акс все это знает?), много говорили об истории, он рассказывал про тактику выжженной земли, про понравившиеся ему книги, про то, как прекрасна ночь в этих краях, и про то, что после службы хотел бы служить в полиции, потому что не понимает, как можно просто уйти на гражданку и забыть обязательства перед обществом.

Неиспорченный, прекрасный, добрый и не по возрасту холодный и рассудительный мужчина. Сейчас, когда прошло столько времени с нашей последней встречи, я отчетливо понимаю, что у меня не было ни единого шанса. Если в первое мгновение меня поразила его слишком яркая, слишком северная для этих краев внешность, то, как только мы начали общаться, меня поглотил его мир.

Его бездна. Холодность. Боль, которую я видела в синих глазах, которую мне так хотелось утолить. Я могла все изменить. Могла помочь ему, как никто другой. Эта затаенная боль и мрак во взгляде подписали мне приговор. Возможно, мне было бы легче, если бы он что-то сказал – что-то более личное – или если бы он еще раз меня поцеловал. Но он не сделал ни того ни другого. Он уехал.

На рассвете девятого июня он постучал в мое окно. Я не сразу поняла, что происходит. Сонная вылезла из постели, подошла. Он стоял в полной экипировке с рюкзаком на плечах.

– Не волнуйся, – сказал Аксель, – я скоро вернусь. – А потом послал воздушный поцелуй, оставил на подоконнике маленькую шоколадку и ушел, не оглядываясь.

Уснуть я больше не смогла. И даже не имела права узнать, куда его направили. Обычно парни возвращались через пару недель. Короткие миссии, перегруппировки на базе. Но прошло уже полтора месяца!

Как же я волнуюсь. Не могу думать ни о чем другом. Коллега заметила, что со мной что-то не так. И сегодня я не выдержала и рассказала ей все. Честно, думала, что после такого меня просто отправят домой, разорвут контракт. Но она похлопала меня по плечу, а потом достала из-под стола виски. Мы выпили. Легче не стало. Или стало? Не знаю. Мысли путаются. Могу сказать лишь то, что пишу с трудом и сижу с трудом. На часах почти два часа ночи.

Черт возьми. Ну что там с ним происходит? И почему для меня это так важно?

Глава шестая

Если и существовала в этом мире сила, способная вытащить Марка Элирана Карлина из постели раньше времени, то это жажда. И речь не об обыкновенной жажде физиологического свойства. Речь о потребности совсем иного рода. Как только в отдел Грина падало новое дело, Марк переставал спать. Забывал уезжать домой, урывая несколько часов отключки на диване в своем обновленном кабинете.

Он давно продал тот самый дом, начисто стерев все воспоминания, перебрался в просторный пентхаус на стыке Делового и Ночного кварталов, откуда мог пешком ходить в университет и за десять минут добираться до управления. И даже в это прекрасно обставленное, но неизменно холостяцкое жилище профайлер возвращался без желания тогда, когда занимался составлением очередного психологического портрета.

Помимо расследований жизнь вдовца занимало преподавание. Марк, как только вернулся из совместного с Грином отпуска, развил бурную деятельность, восстановил все контакты с ФБР и открыл при Тревербергском университете большой курс по профайлингу, который вот-вот должны были расширить до самостоятельной кафедры. Карлин лично отсматривал сотни анкет студентов и стажеров со всего света, проводил телефонные собеседования, приглашал лучших из лучших. Пол, цвет кожи, возраст и социальное положение не имели значения, доктор был готов выделить стипендию из собственных средств, которые, не имея жены и ребенка, не понимал, куда тратить. Он искал самородков.