Клан Мамонта Щепетов Сергей

Глава 10. Воплощение

Это была победа. Со всеми вытекающими последствиями…

Остановить добивание раненых, снятие скальпов и отрубание голов Семен даже не пытался: ясно, что никто не обратит на приказ внимания, а если и обратит, то не поймет — люди сейчас невменяемы. Чтобы самому хоть немного успокоиться, он стал считать: «Трое женщин убиты, хьюгги… пятеро. А этих? Десять… тринадцать… пятнадцать, шестнадцать…»

Он не закончил: главная воительница Сухая Ветка вдруг бросила нож, бросила окровавленный пучок чужих волос, опустилась на колени и завыла. Уцелевшие члены ее команды… Нет, утешать ее они не стали — они к ней присоединились на разные голоса. Одна другой громче.

«Это надо просто пережить, — сказал Семен сам себе. — Через полчаса или через час все устаканится, можно будет перевязать раненых и… сматываться отсюда. А до тех пор чем заняться? Посмотреть, что у местных в шатрах? Никто ведь этого не сделает — эпоха грабежей еще не наступила. Здесь и сейчас к чужому никто не прикоснется — чтоб не подцепить мистическую скверну». Он занялся осмотром жилищ и вскоре убедился, что на трофеи рассчитывать не приходится: «Спальные и кухонные принадлежности, лошадиная упряжь, кое-где недоделанное оружие. Встречаются костяные фигурки животных и мелкие предметы из кости и дерева непонятного назначения. Брать тут нечего и незачем. А это что?»

На дальнем краю стойбища располагалась низкая широкая палатка, крытая хорошо выделанной кожей и разрисованная странными красно-черными узорами. Линии скрещивались, переплетались, как бы образуя контуры животных, только ни одно из них внятно не читалось. «Походное святилище, что ли? Обитель духов?» — усмехнулся Семен и поинтересовался вслух:

— Есть кто живой?

Ответ (точнее, его отсутствие) следовало бы трактовать как отрицательный, однако Семен усомнился: откидывающаяся на входе часть покрышки была прикрыта аккуратно и, похоже, закреплена изнутри. «Ну что ж, тогда будем действовать по законам военного времени!»

Двумя взмахами пальмы он вспорол кожу крест-накрест, откинул лезвием края и заглянул внутрь. Как раз напротив дыры на застланном шкурами полу сидел человек: ноги скрещены по-турецки, руки лежат ладонями вниз на бедрах, спина прямая, голова поднята, глаза… «Нет, глаза не закрыты, а опущены вниз — мужик как бы смотрит на собственные ноги в замшевых штанах. И при этом не двигается. Кисти рук довольно изящные — на лапы воина непохожие. Лицо морщинистое с жидкой белесой бороденкой, но на старца, пожалуй, не тянет. Одежка из замши, вся в узорах и к тому же увешана какими-то хреновинами и фигульками. Надо полагать, что это амулеты и обереги. Дело, конечно, хорошее, но зачем же столько?!»

— Так, — сказал Семен по-русски, — первобытный йог или маг, значит. Люди тут режутся, воюют, а он, понимаешь, посиживает!

— И ты садись.

Никакого движения или звука, но ответ явно был — что-то похожее на «мыслефразу», как это бывает при общении с животными. «Становится все интересней и интересней, — признал Семен. — Мужик довольно хилый и голыми руками со мной, пожалуй, не справится. Наверное, он колдун вроде меня, так что особой опасности не представляет. Поболтать с ним, что ли? Ничего страшного, наверное, не случиться, зато, может быть, ихний язык освою. Что положено говорить в приличном обществе в подобных случаях?»

— Чо, мужик: знакомиться будем или сразу тебя мочкануть?

Движения век вроде бы и не было, но теперь на Семена смотрели узкие прорези глаз. Он тоже сощурился, вглядываясь в эти щели, и вдруг обнаружил, что находится в состоянии ментального контакта. Причем инициатива исходит не от него. Однако…

Рука человека шевельнулась и медленно пошла вверх. Оказалось, что к среднему пальцу на ремешке подвешена маленькая костяная фигурка, изображающая непонятно что. Раскрытая ладонь застыла на уровне лица, а фигурка на фоне ладони продолжала раскачиваться, словно сама по себе. «Это как же у него получается?» — заинтересовался Семен и стал всматриваться, пытаясь различить движение пальца незнакомца. Различить не смог, зато почувствовал, что именно это ему по-настоящему интересно, именно это для него важно, а не какая-то там война, неандертальцы и лоурины, потому что их нет в этом единственно настоящем, бескрайне-туманном мире, где страдают в поисках воссоединения Адда, Укитса и Иму…

«А вот не выйдет, — успел спохватиться Семен и мысленно усмехнулся: — Знаем мы эти штучки!»

И в туманном, размытом мифическом мире, с которым он чуть слился, появился вполне конкретный зверь — серый волк. Этот волк осмотрелся, принюхался, да и кинулся в погоню за ближайшим призраком. А потом и за дальним. Нет, он не пожирал их одного за другим, а как бы втягивал, воплощал их в себя, лишая собственного бытия. Он, значит, их лишал, а они прорезывались обратно, высвечивались вновь. Продолжалось это целую вечность — мнимую, конечно.

Все кончилось резко — словно и не было. Тыльной стороной ладони незнакомец вытер пот со лба.

— Твои духи сильны, — устало признал он.

— Не жалуюсь, — усмехнулся Семен. — Имя?

— Ващуг.

— Колдун, небось? — устало зевнул Семен.

— Говорящий с духами.

— Ясное дело… Только что-то они плохо помогали твоим людям.

— Как сказать, как сказать… — осклабилось в улыбке морщинистое лицо.

— Это ты на что намекаешь? — вяло удивился Семен.

— Воины моей семьи остались среди живых, а сыновья Ненчича ушли.

— Надо же, как интересно! — попытался изобразить любопытство победитель. — И кто же он — этот Ненчич?

— Глава клана имазров.

«Знакомая ситуация,— ухмыльнулся Семен.— Каждый говорит по-своему, но собеседника понимает. Его „лингва“ от лоуринской отличается, пожалуй, не сильнее, чем украинский язык от русского. По-видимому, происходят они из одного корня и разошлись недавно — меньше тысячи лет назад. Надо попробовать сохранить ее в памяти после контакта — это же не другой язык, а как бы искаженный прежний. Только вот грузит он меня мистической чушью напрасно: в миропонимание лоуринов пришлось врубаться потом и кровью, а у этих система не хуже, но другая. Так что же, все начинать с начала?! Да пошел он куда подальше!!!»

Для «внутреннего» перевода последних фраз колдуна Семен использовал термины «семья» и «клан», хотя они были не очень подходящими. Ему было не до лингвистических тонкостей: смысл в том, что эти общности отличаются от «рода» и «племени» у лоуринов. А еще он отчетливо ощутил волну тяжелой застарелой ненависти, которая плеснула при произнесении имени главы клана.

— А почему бы этим самым имазрам, вместе с их главой, не убраться туда, откуда они пришли? — поинтересовался Семен. — Это — земля нашей охоты, и на ней мы вас уничтожим.

— Вряд ли, — сморщился в улыбке Ващуг. — Колдовством можно выиграть битву, но не войну. Я видел…

— Что ты видел?! Нашу битву? И как тебе понравилось?

— Очень понравилось! Ты заставил воевать женщин, нелюдей и дикого человека! Может быть, и волки рыщут вокруг стойбища по твоей воле? Наверное, ты великий колдун!

— Конечно! — охотно согласился Семен. — А еще у меня была мысль напустить на вас табун мамонтов, чтоб растоптали к чертовой матери. Или хотя бы пригнать стаю ворон, чтоб гадили на головы вашим воинам во время битвы. Только я решил, что это будет уже лишним. Чему ты смеешься?

— Я не смеюсь. Разве можно смеяться над такой силой?! Просто мне кажется, что в твоей власти нет… воинов-мужчин.

«Прямо как удар поддых, — признал Семен. — И что ответить? Сказать, что у нас полно воинов? Но мы же, в основном, ментально общаемся — фальшь он сразу почувствует, поскольку у меня сейчас не хватит сил притвориться как следует. И вообще, куда это он клонит?! Что-то не похоже, чтобы он „грузил“ меня со страху. Первобытный народ — особенно колдуны — к смерти относится иначе, чем их далекие потомки. Хотя, в большинстве своем, никто к ней специально не стремится, а старается по мере возможности, избежать».

— Да, — насмешливо сказал Семен, — у Союза Пяти племен остались лишь женщины и дети. Мы слабы и ничтожны — одним колдовством держимся! Ну да ничего: перебили этих, перебьем и остальных.

— Ты так хочешь этого? А ведь мир часто полезнее войны.

— Во-он оно что! — немного растерялся Семен. — Предлагаешь договориться о мире?! Во-первых: кто ты такой и на что годен? Кто за тобой стоит? А во-вторых, даже если ты крупная шишка и крутой бугор, не больно удачное место и время ты выбрал для переговоров! Скажи уж честно — жить хочешь!

— Жить хотят все, — улыбнулся колдун, — но не все могут.

— Это точно, — признал очевидное Семен. — Те, кого ты называешь «нелюдями», умеют делать из живых людей прекрасное жаркое — медленно и долго. И пока они будут его из тебя делать, ты расскажешь все, что меня интересует.

Чужой колдун усмехнулся — спокойно и почти снисходительно:

— Во-первых, покинуть этот мир я могу по своей воле — хоть сейчас. И никто не в силах мне помешать. А во-вторых, разве я отказываюсь что-то рассказывать?

Семен тяжко вздохнул: после бессонной ночи, после кровавой драки голова его гудела, руки дрожали, и, вообще, ему было тошно. Понятно, конечно, что ковать железо нужно, пока оно горячо, вот только не наделать бы впопыхах ошибок. С другой стороны, скоро у него наступит нервная и физическая разрядка, он раскиснет и будет вообще ни на что не способен.

— Ладно, давай рассказывай! Про имазров, Ненчича, кланы, семьи и все остальное. А для начала объясни мне, зачем вы бьете столько мамонтов?

Колдун откликнулся, и пошел поток информации — прямо как загрузка компьютера. Осмыслить все сразу Семен, конечно, не мог и просто впитывал сведения, как губка воду. Опыт подобной закачки памяти у него уже был, так что изобретать новые структуры распределения, классификации и консервации не пришлось. Впрочем, вопрос о мамонтах — как ключевой и базовый — он попытался «разжевать» сразу. Удивительно, но колдун смог довольно внятно объяснить ситуацию.

У этого народа (или как его назвать?), разделенного на кланы, довольно много колдунов или шаманов. Точнее, таких «должностей» в чистом виде нет, а все «начальники» в той или иной мере являются колдунами или шаманами. Причем каждый тянет одеяло на себя, стараясь доказать, что он сильнее других. Две зимы назад предки, воля которых определяет бытие мира живых, оголодали и обрушили свой гнев на потомков — бураны, ураганы, землетрясения. Все приносимые жертвы были напрасны. В лихую годину люди, естественно, потребовали у своих лидеров средства спасения. Таковые средства, конечно, были предоставлены, только они не помогали. В итоге чуть не возникла гражданская война: каждый колдун в своей неудаче обвинял другого. В конце концов в результате перебора вариантов правильный обряд был найден — жертвоприношение мамонта. На самом деле термин «жертвоприношение» здесь не вполне уместен, но ничего более близкого Семен подобрать не смог. «Убить» — значит передать, переправить животное в мир мертвых. А то, что его плоть остается в этом мире, значения не имеет, поскольку человеческие трупы тоже исчезают не сразу.

Мамонты же, как и люди, живут семейными группами, а разлучать семью нельзя — жестоко это. Поэтому «правильное» жертвоприношение — это когда выбивается вся семья до последнего. Тут, правда, некоторая тонкость: с одной стороны, люди как бы «заботятся» о своих жертвах, а с другой — опасаются их мести, поскольку считают, что у мамонтов она существует так же, как и у людей. То есть убив человека из другого клана, убийца обрекает собственный клан на бесконечную месть. Поэтому самое надежное — это вырезать до кучи всех родственников погибшего. Для себя Семен отметил, что, как это ни цинично, рациональный смысл в этом есть — мамонты способны передавать и накапливать опыт, а такие массовые убийства это сильно затрудняют. Тем не менее живые свидетели все-таки иногда остаются, и мамонты постепенно перестают «ловиться» на людские подлянки. Что делать? Идти, конечно… Печально, но факт: жизнь в режиме постоянного «жертвоприношения» требует движения.

С точки зрения охоты на мамонтов это очень эффективно — и Семен знал почему. В отличие от большинства травоядных, у волосатых слонов в природе никогда не было «своего» хищника. Человек сделался таковым совсем недавно, и поэтому он не встроен в инстинктивную программу самозащиты. Способ «мышления» у мамонтов таков, что каждое событие они воспринимают сразу во всей совокупности обстоятельств: вот при таком-то сочетании форм, запахов, звуков возникла опасность, значит, его (этого сочетания) надо избегать или быть при нем очень осторожным. В местах гибели «своих» часто присутствуют двуногие — их запах и внешний облик. Только это один из признаков опасности, а не сама опасность, ведь здоровому взрослому мамонту никто из живых существ угрожать не может.

Под всем этим просматривался еще один пласт. Какой-то колдун получил всеобщее признание и, не будучи дураком, поторопился это признание закрепить, чтоб более не зависеть от случайностей. Довольно размытое и редко вспоминаемое божество (главный дух?) Умбул проявился, конкретизировался и направил в мир живых своего личного представителя — великого колдуна и главу клана укитсов по имени Нишав. Все, кто с этим не согласен, могут быть свободны — где угодно, только не в мире живых. Ситуация, конечно, банальная, но такая централизация власти, вероятно, отвечала глубинным потребностям народа в условиях экологического кризиса и серьезного сопротивления не встретила.

— У нас другая вера, — сказал Семен. — Мы не договоримся.

— Только если ты сам этого не захочешь. Вера ведь дело такое…

— Лоурины иначе понимают роль и значение мамонта. Он является воплощением Творца Вседержителя в Среднем мире. Никто не имеет права поднять на него оружие ради каких-то там предков или тем более ради еды. Если говорить твоими словами, то мы — клан Мамонта. Он важнее и значительнее всяких ваших Иму и Укитс. Это вы верите в какого-то дурацкого Умбула, а мы-то знаем, кому принадлежит Средний мир!

— Конечно, — неожиданно легко согласился Ващуг. — Почему бы и нет? Духи предков капризны и изменчивы. Да и Умбул не лучше — сегодня так, завтра эдак…

— Не понял?!

— Лучшие воины имазров — из моей семьи. Против них и твоего колдовства не устоять и аддокам, не то что Ненчичу, у которого и «сыновей»-то почти не осталось.

— Что-то ты интересное говоришь… — почесал затылок Семен. — Чувствую, что вроде как не врешь. Остается понять, зачем тебе это нужно, что от меня требуется и что я буду с этого иметь?

— Для начала нужно заставить имазров поверить в новое воплощение Умбула, — хитро улыбнулся Ващуг. — Я думаю, у нас получится.

Они договорились. Со стороны Семена, наверное, это было дикой авантюрой, но… Но он понимал, что военный успех надо развивать, иначе победа превратится в поражение. Если есть хоть малейшая возможность сделать это политическими, так сказать, средствами, просто грех этим не воспользоваться. Риск, конечно, огромный, но все-таки не больший, чем при атаке «с ходу» вражеского стойбища. И самый главный аргумент «за»: этот Ващуг рискует значительно сильнее.

Семен совсем не был уверен, что все рассказанное колдуном является чистой правдой. Принимая решение, он исходил из основной посылки, что в данном обществе колдуны-шаманы несут ответственность за результаты своего колдовства. Такое бывает далеко не всегда и не у всех, но раз здесь дела обстоят именно таким образом (а сомневаться в этом не приходится), то этот Ващуг хорошо «попал». Военной неудачи такого масштаба ему не простят — должен был предвидеть и предупредить, лишить противника силы, добавить силы своим и так далее. Пожалуй, можно и довериться союзнику, не имеющему возможности предать — о желании речь пока не идет.

В разработанный план пришлось внести крупное изменение — Варю. Бродить возле реки, где в кустах шныряют незнакомые неандертальцы, ей стало скучно, и она прибрела по следу Семеновой армии к месту побоища.

Глава клана имазров с такой силой рванул в сторону шкуру, закрывающую вход, что вся конструкция из жердей, поддерживающая стены и крышу, заходила ходуном. Войти без зова и разрешения в обиталище колдуна (и, соответственно, всех его духовных помощников) было почти святотатством, однако хозяин остался сидеть у очага неподвижно, словно закаменев.

— Где мои сыновья? Почему ты вернулся один? — вместо приветствия зарычал Ненчич. Свисающие с кровли на ремешках костяные фигурки цепляли его за лицо, и он грубо отпихнул их в сторону. — Ты обещал им успех на тропе войны — где он?!

— Ты считаешь себя в праве задавать мне вопросы? — медленно поднял веки шаман. — Я не звал тебя!

— Мне плевать! На моей семье неотмщенная кровь, а ты увел своих воинов! — костяные фигурки вновь ударили его по лицу. Вождь схватил их, рванул и злобно бросил на пол. — Почему пришли две пустые лошади?! Что молчишь, колдун? Если удача вновь отвернулась, ты будешь петь у пыточного столба!

— Святотатство, — достаточно громко прошипел Ващуг в спину Ненчича. — Эта ночь будет ужасной!

Так, конечно, и случилось: что-что, а нагонять страху колдун умел. Тем более что каким-то странным образом все стойбище вскоре узнало, что вождь растоптал фигурки, в которых обитают духи Умба и Тро. Вечер был пасмурным и хмурым — низкие, темные тучи на небе с просветом далеко на западе и кроваво-красный закат. Потом стемнело, люди легли спать, но среди ночи начали просыпаться. Привязанные собаки скулили и выли, за стенами палаток слышались шорохи — казалось, духи этой чужой земли слетелись и бродят теперь среди жилищ. Находиться внутри было невыносимо, но выходить наружу никто не решался. То здесь, то там начинал плакать ребенок, и его торопливо успокаивали.

Ближе к рассвету послышался тихий голос шаманского бубна. Ващуг камлал в одиночестве — сам для себя. Люди, затаив дыхание, вслушивались в слова песни-заклинания. Те, кто понимал их, пугались еще больше — шаман жаловался духам-покровителям на имазров, и они поднимали его все выше и выше — чуть ли не к самому обиталищу Умбула. Никогда еще на их памяти Ващуг не поднимался так высоко. Неужели он собирается просить защиты и помощи там, где говорить смеет лишь величайший колдун и пророк Нишав?!

Ночь длилась и длилась, бубен гремел громче и громче. Песня шамана становилась все более неистовой и неразборчивой — казалось, Ващуг уже не поет, а воет в безысходном ужасе. Наконец песня оборвалась — неожиданно, на высокой неустойчивой ноте. Наступившая тишина казалась страшнее, опаснее, чем эти вопли и звуки бубна. А снаружи было действительно тихо — даже собаки почему-то молчали.

И вот щели в покрышках жилищ из черных стали серыми — рассвет. Но никто не выходил наружу, никто не хотел быть первым в это утро. В конце концов, наверное, не выдержал кто-то из подростков — захотел справить нужду. И раздался крик. Люди начали вылезать наружу, послышались новые стенания и вопли.

Небо очистилось и над восточными холмами стало кроваво-красного цвета — это первое, что увидели люди. А потом…

Собаки — все до одной — были мертвы. Сорваться с привязи они не смогли и лежали теперь с разорванными горлами. Их остекленевшие глаза как бы спрашивали хозяев: «Зачем вы так с нами?!» Только людям было не до них — среди палаток на вытоптанной траве валялись головы. Крики затихли почти сразу — люди как бы онемели от ужаса. Матери узнавали своих сыновей, воины — друзей и братьев.

Растрепанный, страшный, с лицом, разрисованным знаками покаяния и горя, шел через стойбище шаман — шел в сторону краснеющего на востоке неба. Сначала один, потом второй, третий воины двинулись за ним.

Но не все — далеко не все! В основном его «сыновья» и друзья сыновей. Остальные ждали, что скажет или сделает Ненчич. И вождь в конце концов кивнул и двинулся вслед за процессией.

В двух сотнях метров от крайних шатров шаман остановился, воздел руки и завыл, обращаясь к разгорающемуся на востоке небу:

— О, великий Умбул! О, творец всего сущего и податель жизни! Укажи нам вину нашу! Даруй нам путь искупления! Повили нам пророка! Пошли нам знамение!

Трижды прокричав свою мольбу, Ващуг бросил бубен и распластался на земле. Те, кто были возле него, сделали то же самое. Вождь и его окружение остались стоять. Все понимали, что шаман, обращаясь к божеству с подобной мольбой, по сути дела берет на себя роль верховного колдуна, как бы отказываясь от власти и покровительства Нишава. Ясно было и то, что Ващуг обречен — как бы там ни было, он должен предвидеть, что поход будет неудачен. Точнее, мог сделать его удачным и не сделал, зато сохранил всех своих родственников. Какие могут быть вопросы?! Костер! Только костер!

Воины взяли оружие на изготовку и ждали команды. Вождь терпеливо ждал конца представления: все должны убедиться в бессилии шамана, иначе возможно сопротивление. Только Ващуг все никак не хотел смириться со своей участью: вскочил и вновь завыл, обращаясь к востоку. После третьего повтора Ненчич начал терять терпение — сколько же можно?!

Из-за перегиба склона, ограничивающего горизонт, показался край солнца. Эту немудреную хитрость вождь прекрасно знал — бессильный колдун пытается убедить всех, что оно встает в ответ на его призыв. Это все? И вдруг…

На фоне края солнечного диска возникла черная точка. Медленно увеличиваясь, она превратилась в пятно, которое росло и росло, обретая характерный контур — с той стороны на гребень поднимался мамонт. Черная тень перед ним на склоне удлинялась и, казалось, тянулась к людям.

На гребне животное остановилось. Ващуг и его окружение с разноголосыми воплями в очередной раз повалились на землю. Оставшиеся на ногах воины с тревогой смотрели на вождя.

— Ну, и что? — пожал плечами Ненчич. — Мамонта никогда не видели, да?

— Но на нем… Или с ним… — пробормотал один из воинов, всматриваясь из-под ладони в солнечный диск. — Человек, что ли?

Вождь прищурил глаза: да, кажется, от контура мамонта действительно отделилась человеческая фигурка — что за чертовщина?!

Семен спешился и похлопал Варю по бивню:

— Подними, пожалуйста, хобот и протруби как следует — величественно и грозно! — Он зажал уши и дождался конца рева. — Молодец, девочка! Теперь я пойду вниз, а ты стой здесь и жди меня. Когда вернусь, расскажу тебе про синусы и косинусы. Да, только не забудь: когда я там — внизу — подниму руки, ты еще немножко потруби, ладно?

— «Ладно… Так и стоять, да? А они сюда не прибегут?»

— Не прибегут, не бойся, — рассмеялся Семен. — Они сами тебя боятся.

Фитили, привязанные к древку пальмы, он поджег еще на подходе. Оба они горели ровно, и можно было надеяться, что хоть один из них продержится достаточно долго. Семен вздохнул, еще раз погладил Варин бивень — прикосновение к теплой гладкой кости успокаивало, — поправил висящую через плечо сумку и зашагал вниз.

Пройдя полсотни метров, он откашлялся и, проверяя голос, заорал:

— Тхе-едуай-я мха-анитту-у!! Мгу-утеллоу-у ту тхе-е!!!

Потом еще раз откашлялся и перешел на русский:

Кроме слов, почти ничего общего с песней Б. Ш. Окуджавы в исполнении Семена не осталось. Он орал ее торжественно и медленно, как гимн. И шел вниз — в лагерь людей, которых считал своими злейшими врагами.

То, что среди встречающих имеют место разногласия, было ясно с первого взгляда: одни лежат носом в землю, как договорились, другие стоят, смотрят на приближающегося незнакомца и никакого особого трепета не демонстрируют. На приличном расстоянии за происходящим наблюдают штатские — женщины и дети.

Поскольку ситуация, в целом, соответствовала плану, Семен направился прямиком к группе вождя. Пока шел, на ум по странной ассоциации пришла песенка В. Высоцкого про «королевский крокей», и Семен лихо проорал все куплеты, которые вспомнил:

Не доходя метров 10—15, Семен остановился перед главой клана, перестал кричать и осмотрел нацеленные на него дротики (ведь решето сделают!)

— Почему стоим? — спросил он сурово. — Почему не падаем перед лицом посланца Умбула?

— Посланец Умбула — это великий Нишав. А там стоит пища предков, — голос Ненчича был достаточно тверд, и Семен подумал, что на этих людей, похоже, его представление впечатления не произвело. — А ты кто?

Отвечать на такой вопрос Семен был не готов: он знал, что здесь для идентификации нужно назвать свою семью и клан, но родословной себе не придумал. Поэтому ему осталось лишь продолжить наступление. Из сумки он достал две «гранаты» и поднял их на вытянутых руках вверх:

— Я принес вам подарки от Умбула! А Нишав ваш самозванец! Отрекитесь от поклонения человеку и падите ниц перед великим Зверем!

Варя, кажется, разглядела с холма Семенову пантомиму, но протрубила не величественно и грозно, а как-то жалобно — ей было скучно, и она звала обратно своего друга-хозяина. «Не получилось», — констатировал Семен и оказался прав.

— Назовись, чужак! — повторил требование Ненчич. — Или ты хочешь умереть безымянным? Поклоняющиеся Зверю стократно заплатят за кровь имазров!

— Я те назовусь, урод! — по-русски пригрозил Семен, пытаясь попасть запальной трубкой в дымящийся над плечом фитиль. — В последний раз спрашиваю: падать будете или нет?

Вместо ответа вождь усмехнулся и перехватил копье для броска. К счастью, в этот момент и вторая трубка дымно зашипела. Обеими руками Семен сделал широкий мах и катнул тяжелые шары к ногам собеседника. И сразу же дико завопил, надеясь тем самым сбить прицел:

— Ложись!!!

Не вздрогнуть от такого крика было трудно, но команду выполнил только его автор — отпрыгнул в сторону и упал на землю. Что именно помогло — прыжок или крик — Семен не понял, но копье просвистело где-то рядом. А потом была бесконечная пауза — целых две или три секунды, не меньше.

И рвануло. А потом еще раз.

Просвистели осколки.

«Моей „горючке“, конечно, не только до тротила далеко, но и до нормального пороха, — подумал Семен, прежде чем поднять голову. — Но на сей раз, кажется, она сработала неплохо».

Теперь лежали все — включая зрителей.

— Выполнять надо команды-то, — пробормотал Семен, поднимаясь и зачем-то отряхиваясь. — Есть тут живые?

Живы были все, но вождя и двоих воинов, стоявших рядом с ним, сильно посекло осколками и, вероятно, слегка контузило. Один смог сесть, другой перевернулся на бок…

В дальнейших событиях активного участия Семен не принимал. Он стоял, гордо подняв голову и сложив на груди руки. Смотрел он поверх голов присутствующих — на стоящую вдалеке мамонтиху. Это позволяло ему не видеть того, что творится рядом. Правда, слышать не мешало. А рядом происходил обряд массового отречения от этого непонятного Нишава и принесение присяги ему — Семхону Длинная Лапа. Заключался этот обряд в том, что воины имазров по очереди тыкали копьями в тела раненых, потом подходили и клали окровавленное оружие к ногам Семена, произнося формулу признания. Перевести ее можно было примерно так: «Устами Семхона говорит Великий, и нет в мире иных посланников».

Судя по рассказу Ващуга, основные отличия устройства общества имазров (да и других кланов) от такового у лоуринов заключались в признании отцовства, наследования, так сказать, по мужской линии. Правда, это было наследование не материальных ценностей, поскольку частной собственностью тут и не пахло, а неких духовных, что ли, субстанций или свойств. Элементарной ячейкой общества является «семья» во главе с «отцом». Они объединены в «клан», который возглавляет «отец» наиболее сильной (многочисленной, уважаемой) «семьи». Кланы же образуют довольно аморфную общность — подобие племени или народности. В данном случае кланы укитсов, аддоков и имазров объединяет отдаленное родство и, главным образом, авторитет великого Посланца верховного божества.

Внутри клана «семьи» конкурируют за власть и влияние. Каждая из них, в принципе, может отделиться и стать самостоятельным «кланом». Между последними, как понял Семен, отношения тоже далеко не безоблачные. Их основным регулятором является «закон» кровной мести, что, вообще-то, совсем не оригинально. Внутри «семьи» все младшие мужчины считаются «сыновьями» одного «отца», а женщины, кроме взятых в жены из других семей, соответственно, «дочерьми».

Во всех нюансах и тонкостях Семен, конечно, не разобрался. Кажется, в его родном мире «игры» вокруг отцовства и наследования начались значительно позже — в не самом раннем неолите. Впрочем, на классический «патриархат» данное общественное устройство хоть и сильно смахивало, но таковым, вероятно, не являлось. Кроме того, система «тотемного» родства здесь как бы затушевалась. У каждого клана, конечно, имеется общий предок, но Има, Укитса и Адда вроде бы не животные. Или не совсем животные. Скорее это некое отдаленное подобие «первопредков» из верований некоторых племен австралийских аборигенов. Причем каждый (каждое?) из них является не то «сыном» (или кем?) всемогущего Умбула, не то им самим.

В общем, в клане имазров возникла «напряженка» в отношениях двух «отцов» семейств. Один из них — Ненчич — узурпировал «светскую» власть, а второй — Ващуг — вынужден был специализироваться на «духовной», а попросту на колдовстве. Такой расклад и побудил Семена к участию в распре. Пробросав в памяти прецеденты из истории родного мира, он пришел к выводу, что стравливать между собой туземцев было очень распространенным приемом в практике «белых» завоевателей. «Поддержать одних против других — милейшее дело! В Америке так поступали испанцы, англичане и французы, а в азиатской части России — русские. Скажем, в знаменитом сражении на реке Ергаче чукчам противостояли, в основном, союзные русским коряки, якуты и эвенки. Так что ничего нового я не изобретаю и нужно, наверное, решаться».

Семен и решился, но при этом полностью исключил возможность атаки на «базовое» стойбище имазров. Ващуг, впрочем, на ней и не настаивал, рассчитывая на поддержку своих сторонников. Тем более что после военной неудачи последние получили численное преимущество над людьми Ненчича. Собственно говоря, от Семена требовалось лишь самому оказаться в нужном месте в нужное время.

Рисковать собственной жизнью Семен был готов, но подвергать опасности своих людей не желал. Вообще говоря, всех их можно было отправить домой, но тут возникли проблемы. Расстаться с Хью Семен не хотел, а с Эреком, пожалуй, не мог. Охотнее всего он отправил бы назад женщин, оставив при себе отряд неандертальцев, но он был совсем не уверен, что воительницы смогут самостоятельно добраться до «избы» или поселка лоуринов. После мучительных размышлений Семен решил избавиться от неандертальцев и двигаться к вражескому стойбищу с Хью, Эреком и женщинами. Для этого придется быстренько изготовить некое подобие волокуши и упряжи на Варю, дабы не тащить оружие и продукты на себе. При обилии трофеев это оказалось не сложным.

Как выяснил Семен, до стойбища добираться придется дня три, причем, по возможности, скрытно. Ну, мамонтиху-то в степи не спрячешь, а вот людей… Тем не менее Ващуг заверил, что сможет сделать так, чтобы имазры их не заметили. Для этого он должен отправиться вперед вместе с двумя подростками, которые в битве не участвовали, поскольку охраняли табун. Парни, конечно, оказались из «семьи» Ващуга. Как понял Семен, поскольку эта семья в клане занимает подчиненное положение, именно на ее людях, в основном, и лежит обязанность охраны, наблюдения и оповещения. В общем, они, наверное, справятся, но…

«Но для этого нужно отпустить на свободу Ващуга. А он, мерзавец, возьмет да и приведет толпу воинов и вырежет прямо в степи своих союзников. Что может ему помешать? Как это ни странно, — рассуждал Семен, — именно малочисленность нашего войска ему помешать и может. Два с половиной мужчины и пятеро женщин уж никак не будут полноценной компенсацией за гибель двух десятков воинов-имазров. Тем более что женщины, чем бы они ни были вооружены, у местных народов бойцами не считаются. Так что наша гибель положения колдуна-неудачника не изменит. Кроме того, можно подстраховаться обычным колдовским способом…»

В общем, перед отправкой в путь Ващугу пришлось расстаться с несколькими прядями волос и излишками ногтей на руках. Такую утрату колдун переживал очень болезненно, но Семен обещал все вернуть по завершении операции.

Операция завершилась вполне успешно, но возвращать колдовской залог Семен не спешил. Предстояло придумать, как выбраться теперь невредимым из этой передряги.

Собственно говоря, думать об этом он начал гораздо раньше и решил не изобретать новых способов для укрепления дружбы, а воспользоваться уже известными. С этой целью, как только кровавый спектакль закончился, он начал изо всех сил всматриваться в мельтешение незнакомых лиц, пытаясь понять, кто есть кто. Задачу облегчил и сам Ващуг, когда стал представлять ему свою команду. Двоих старших «сыновей» (кажется, они и вправду были его сыновьями) нового главы клана имазров Семен немедленно пригласил в гости — в расположение своих «войск» в нескольких километрах от стойбища. Тем более что ему нужно было увести с глаз долой Варю и оповестить своих о благополучном окончании второй «битвы». После чего он обещал вернуться для дальнейших переговоров.

В собственном лагере, состоящем из трех палаток и тагана с кожаным котлом для приготовления пищи (керамику в поход они не взяли), Семен оставил безоружных парней под охраной питекантропа, объяснив им, что последний является жутким людоедом и демоном — на того и другого Эрек вполне смахивал. Вторым охранником Семен назначил Хью, только охранять он должен был пленников от женщин, чтобы те их не прирезали в память о погибших подругах. Раздав указания, Семен собрался отправляться обратно к имазрам, но это оказалось не просто: он подвергся атаке с тыла.

— Я пойду с тобой! — заявила Сухая Ветка.

— Это еще зачем?! — изумился Семен. Впрочем, за последний год он почти уже привык к «приколам» своей подруги. — Что ты там будешь делать?!

— Охранять тебя.

— Что-о?! М-да-а… А тебе не кажется, что твоя «охрана» только добавит мне опасности? Нужно будет не о своей жизни думать, а заботиться о тебе!

— Нет, не кажется! Когда ты один, ты ничего не боишься, а когда мы вдвоем… В общем, тебе придется быть внимательным и осторожным!

Семен уставился на свою женщину и захлопал глазами: логика в ее ответе была, причем вроде бы не женская. Это его почти разозлило:

— Знаешь что?! Дай мне спокойно заниматься своими делами! В конце концов, и тебя, и других женщин я взял на войну потому, что вы до сих пор выполняли мои приказы, как это ни странно. А теперь что?! Попробовали вражьей крови и решили… В общем, сиди здесь! Если со мной что-нибудь… Короче: если меня не станет, сама поведешь народ домой, по пути отбиваясь от всех подряд!

— Никуда я никого не поведу! Если эти уроды тебя убьют, то… Мы с девчонками им такое устроим!

— М-м-м… Но ты же чувствуешь заранее близкую смерть знакомых. Если я сегодня должен погибнуть, так и скажи!

— Я… Да… Да, я чувствую! Чувствую, что нам надо идти вместе!

В итоге ничего Семен не добился и ни от чего не отбился. В шатре нового главы клана имазров они сидели вместе. Точнее, сначала сидели только Ветка и хозяин, а Семен в основном лежал.

Как ему объяснили, это обычный у имазров церемониал встречи очень почетного гостя, и отказываться нет смысла. Семен и не отказался, рассчитывая, что Ветка присмотрит за обстановкой и не позволит всадить ему нож в спину. Сначала три пожилые женщины молча его раздели, вымыли ему ноги в кожаном корыте и, уложив на шкуры, принялись протирать его тело чем-то вроде мочалок или губок, смоченных каким-то травяным настоем с резким, но приятным запахом. Потом старушки ушли и появилась… Ну, в общем, появилась дама помоложе.

Надо сказать, что местные дамы, которых Семен видел лишь мельком, впечатления на него не произвели. Они, правда, были чуть более рослыми и поджарыми, чем женщины лоуринов, но до европейских стандартов XX-XXI веков им было далеко. Эта же — появившаяся в шатре Ващуга — в отличие от всех остальных, была… блондинкой! Причем, конечно, натуральной. При росте, наверное, около 180 см пропорции у нее были порядка 150100150. Правда, длину ног оценить было трудно, да и лицо малость подкачало — грубоватое и неженственное, оно больше было бы под стать мужчине. И тем не менее… Ну, бывает у женщин такой период в жизни, когда гормоны… Или что-то там еще… В общем, особь противоположного пола, пребывающую в таком состоянии, мужской глаз замечает даже в толпе — непонятно по каким признакам.

Так вот, эта красотка явилась обнаженной по пояс и с распущенными волосами. Явилась она, значит, и принялась делать Семену массаж. Точнее, эти манипуляции с его телом он воспринял как массаж, хотя, наверное, это было некое ритуальное действие. Производила она его вполне профессионально и, кажется, со вкусом. К тому же в конце процедуры от нее начали исходить некие… м-м-м… флюиды. Впрочем, расслабиться и получать удовольствие, к сожалению, Семену мешали сразу три обстоятельства.

Во-первых, широко раскрытые глаза Сухой Ветки, которыми она смотрела на данную сцену. Эти ее глаза явно излучали нечто — и вовсе не то, к чему Семен привык за время знакомства. Во-вторых, приходилось слушать обстоятельный, длинный и, казалось, специально запутанный рассказ хозяина. Создавалось впечатление, что даже с обостренной памятью запомнить все эти «имена-фамилии-явки» просто невозможно. Оставалось лишь пытаться ухватить самую суть, а это было совсем непросто. И наконец третье обстоятельство: все это очаровательное действо происходило под аккомпанемент стенаний и воплей, доносящихя снаружи. Там женщины оплакивали погибших.

Тем не менее к концу процедуры Семен пришел к выводу, что переворачиваться на спину ему неприлично — не настолько близко он знаком с хозяином, чтоб демонстрировать ему… Да и неизвестно, как это понравится Ветке. «Скорее всего, совсем не понравится, — решил Семен. — Столь явный интерес к „чужой“ женщине может вызвать у нее… Скажем так: непредсказуемую реакцию».

— Кто такая? — поинтересовался Семен, когда блондинка удалилась.

— Тимона, — довольно усмехнулся Ващуг, наблюдая за неловкими попытками гостя одеться.

— Сам вижу, что Тимона, — сварливо пробурчал Семен. — Я, между прочим, спросил «кто такая?», а не «как зовут?». Только объясняй внятно, а то у вас тут с этим родством черт ногу сломит!

— Черт — это твой дух-хранитель? Разве духи ломают ноги?! Впрочем, тебе виднее… Так вот: Тимона — дочь самого Нишава и жена Ненчича. Точнее, теперь — вдова.

— Как интересно! — изобразил любопытство Семен. — Почему же она участвует в приеме гостей, если эти гости, вместе с хозяином, оставили ее вдовой?

— Видишь ли, — мелко засмеялся Ващуг, — через нее имазры должны были породниться с укитсами, точнее, с их главой — великим Нишавом. Однако за два года она так и не смогла забеременеть и теперь должна вернуться к отцу — он уже прислал за ней людей. Только мы избавили Нишава от позора — Ненчич покинул этот мир, и Тимона стала моей женщиной.

— И теперь у тебя есть два года на пробу сил? — ехидно поинтересовался Семен и подумал: «Получается, что бесплодие здесь является бедой не женщины или ее мужа, а ее отца, предоставившего, так сказать, некачественный товар. Или иначе: его предложение о породнении и дружбе как бы тем самым отвергнуто. Такое вообще-то у некоторых народов моего родного мира бывает. Только тут, конечно, все замыкается на духов и демонов. Кроме того, в стойбище, оказывается, присутствуют люди этого пресловутого Нишава. Или их уже прикончили?»

— Слушай, Ващуг, а не из-за нее ли ты поссорился с Ненчичем?

— Он считал, что причиной его бессилия является мое колдовство, и хотел моей смерти.

— Это, наверное, потому, что ты хотел его власти, да? А ты, на самом деле, ничего такого не хотел, и твое колдовство тут совершенно ни при чем?

— Как тебе сказать… — ухмыльнулся Ващуг.

— Все с тобой ясно! — рассмеялся Семен. — Я правильно понял, что здесь находятся люди Нишава?

— Правильно.

— Они до сих пор живы?!

— Как можно, Семхон! Смерть «сына» великого Посланца повлечет за собой… В общем, ни один клан не желает иметь своими врагами укитсов. Их больше, чем имазров и аддоков вместе взятых, они воинственны и не прощают обид.

— Ну, разумеется, — вздохнул Семен. — Кто ж здесь их прощает?! Вот только не пойму я: что может помешать им сбежать, добраться до этого Нишава и рассказать, что имазры от него отреклись?

— Ну, во-первых, — хитро заулыбался Ващуг, — нет никакой уверенности, что Нишав будет рад это услышать. Никто не знает, как он поступит с теми, кто привезет ему дурную весть. Согласись, что такая весть метит своего носителя скверной — и очень сильной.

— Соглашусь, — сказал Семен, — но, по-моему, ты что-то не договариваешь, а?

— Видишь ли, Семхон, — новый глава имазров говорил с некоторым самодовольством, — так получилось… В общем, за Тимоной приехал ее «брат» Ванкул, но так получилось…

— Что, духам было угодно, чтобы они… Неужели кровосмесительная связь?! — осенило догадкой Семена. — Неужели нарушение закона Крови?! Кошмар! Какой разврат! Это как же они дошли до такого?!

Хозяин вздохнул с наигранной скорбью, и Семен ему подмигнул:

— Как же они исхитрились?! Ведь в стойбище все на виду, все всё про всех знают, а муж, наверное, даже не догадывался, да? Где может укрыться влюбленная парочка? Не в степи же…

Ващуг ничего не ответил и даже не кивнул, но промолчал и улыбнулся очень многозначительно. Семену пришлось изрядно поднапрячь мыслительные способности, чтобы осознать ситуацию. Вроде бы это удалось, и он обратился к Сухой Ветке на языке лоуринов:

— Ты обещала мне помогать, моя птичка, вот и помогай! Когда мы будем уходить отсюда, произнеси речь. Говорить можешь что угодно, они все равно не поймут, лишь бы слова были, ладно?

Ветка кивнула, и Семен продолжал вести светскую беседу. Ничего важного он больше не узнал, за исключением того, что где-то западнее обитают люди клана аддоков (вероятно, их стойбище Семен и Хью видели зимой), который возглавляет некто Данкой. С его стороны можно ожидать неприятностей, поскольку с покойным главой имазров главного аддока связывает какое-то родство. Все это звучало так туманно и неопределенно, что Семен решил не засорять себе мозги неактуальными проблемами и сосредоточиться на исполнении финальной сцены. Получился целый спектакль, правда короткий.

Сухая Ветка:

— Семхон, эта белобрысая баба так на тебя смотрела, что я ее чуть не убила!

Семен (переводит):

— Женщина-воительница благодарит Ващуга за гостеприимство.

Сухая Ветка:

— Если она еще раз до тебя дотронется я… я ей руки отрежу! Ладно бы была из своих, а то чужая, побитая, а выпендривается, как будто она здесь главная!

Семен (переводит):

— Женщина-воительница приглашает в гости жену хозяина — таков обычай. Она должна разделить трапезу с нашими женщинами. Они будут ждать ее сегодня вечером.

Ващуг (удивленно):

— Это большая честь, но, к сожалению, наши женщины не могут посещать чужие жилища в одиночку.

Семен (переводит):

— Веточка, она мне совершенно не понравилась. Ты же знаешь, что я не люблю крупных женщин!

Сухая Ветка:

— Да?! Думаешь, я не заметила, как ты на нее смотрел? Как у тебя… Мало, что ли, у нас своих женщин? Вот у Рюнги вообще нет мужчины! Знаешь, как это тяжело?! А ты на эту уродку засматриваешься!

Семен (переводит):

— Женщина-воительница говорит, что Тимону может сопровождать один из ее братьев.

Ващуг:

— Но у нее здесь нет братьев! Впрочем…

Семен (смеется):

— Да не бойся ты! Никто не причинит вреда ни Тимоне, ни Ванкулу. А вот что делать, если ты их не отпустишь, я ума не приложу — видишь же, какие у нас бабы!

Ващуг (недовольно):