Мастер Альба Шервуд Том

А дождь-то как раз не велел себя ждать. (Здесь чудесного мало: дожди осенью – частые гости.) Он пошёл – недолгий, но сильный, и наискосок, через двор, по выкопанной Гансом канавке понёсся маленький ручеёк. Он выбегал из угла двора, пересекал его, захватывая угол под соломенным надкрылечным навесом, и уносился, пронизываясь сквозь щели плетня. Вот под навесом-то, возле дождевого ручья, и устроились мальчишка и Абигаль. Португалец достал два прута с рогульками на концах, воткнул крепко их в землю по обеим сторонам ручейка. Третий прут протолкнул сквозь центр яблока – от веточки к обратной воронке, и положил этот прутик концами в торчащие кверху рогульки.

– Что это будет? – спросила, широко раскрыв глазки, счастливая Абигаль.

– А вот смотри, – сказал Португалец, вынимая из бокового кармана четыре приготовленные острые щепки.

Он вдавил их острия (брызнул обильный пенистый сок) в выпуклые красные яблоковы бока – сверху, снизу и с двух сторон, и положил прут с яблоком на рогульки. Ручей, набежав на нижнюю щепку, толкнул её вверх и вперёд и притянул к себе вторую, и тут же – третью. Яблоко завертелось и замелькало, разбрасывая вокруг капли воды и красные влажные отсветы. Дождь ослаб, – капли его, шлёпаясь в лужи, поднимали с прозрачными круглыми коронками пузыри, – и вот – совсем перестал, но вода по двору всё бежала, и яблоко мелькало, вращаясь, словно живой малиновый шар – с жёлтой искоркой с одного боку. Чистый воздух, – отмытый, прозрачный, – заполнил старый двор, и легла в нём цветная последождиковая радуга, и легла тишина, в уголке которой возились лишь клекоток слабеющего ручейка да мягкий поскрип прута в мокрых рогульках. Португалец сидел на корточках, склонившись над своим временным чудом, и сзади стола, навалившись на него во весь рост, онемевшая Абигаль, выглядывающая из-за его плеча. Перед ними над дождевым ручейком уже лениво вращалось яблоко, и его четыре лопатки на фоне большой общей радуги создавали свою – крохотную, едва различимую, размером с ладошку.

Спустя полчаса, сев лицом к лицу верхом на бревно у калитки (подстелив прежде циновку, чтобы не было сыро), они обкусывали снятое с прутика яблоко и, разжёвывая сладкие тающие кусочки, блаженно и счастливо жмурились.

Половины хватило им, чтобы насытиться. Абигаль слезла с бревна и побежала в дом – оделить второй половинкой родителей.

Он помнил, конечно же, то, что сказал старик с повозки, но значения не придал. А вот Абигаль, которой он поведал историю необыкновенного яблока, превратилась во взволнованную хлопотливую птичку. Она старательно выбрала в сложенную ковшиком ладонь зёрна из огрызка – тяжёлые, крупные, одно в одно, восемь штук, унесла в огород и там посадила, присыпав влажной землёй.

– Как же, – прошептала её мама на ухо Гансу, – в огороде – овощи, они нас спасают зимой, а где расти овощам, если будут деревья?

– Пусть сажает, – так же шёпотом ответил ей муж, – это временно. День пройдёт – и Абигаль всё забудет. Ведь из тысячи зёрен только одно выживает и превращается в дерево. Зима должна быть со снегами и не суровой, земля весной тёплой, дождь вовремя, раннее солнце… Пусть сажает. Не вырастет ничего.

Весной в выбранном девочкой уголке проклюнулись из земли и потянулись к синему небу крепкие зелёненькие побеги. Восемь штук, ровной строчкой.

ПОДАРОК РЕКИ 

Ганс не на шутку перепугался. Прибежав с огорода, он собрал семью в доме и опасливым шёпотом произнёс:

– Дети мои! Умоляю – нигде, никому, ни за что не проговоритесь, что у Абигаль взошли все зёрна!

Домочадцы молча смотрели на него, ожидая какого-нибудь пояснения. Все знали, что Ганс просто так волноваться не станет.

– Небывалое дело! – торопливо шептал хромой дровосек. – Все взошли, до единого! Это – чудо. А в наше время про чудо следует помолчать. Потому что отцы-инквизиторы в каждом чуде видят потустороннюю силу и всех, кто якобы соприкасается с ней, – отправляют в подвалы для пыток, а потом – на костёр.

– Нам придётся их вырвать? – спросила, готовясь заплакать, несчастная Абигаль.

– Лучше вырвать, – сказал с горечью Ганс.

– Нет, – вдруг возразил Португалец. – Мы их спрячем.

– Как спрячем? Где? – вскинула заблестевшие глаза Абигаль.

– Известно где. Там, где никто не найдёт. В лесу.

– В лесу! – ликующе вскрикнула Абигаль и тотчас шлёпнула о губы ладошкой: “молчок, молчок…”

– Да, – продолжил Португалец, – высадим на поляне, где не ходит никто, и пусть растут. 

– Это мудро, – покивал головой Ганс. – Только – тайно! Никому не рассказывайте!

Однако отыскалось для крохотных яблонек иное, нежданное

место. И помогла обрести это место река. Был весенний паводок, и река, заметно подтопив оба берега, с силой несла мимо деревни свою быструю воду. В этот день Португалец вместе с другими мальчишками был занят весьма важным делом: они бросали камешки в реку – кто дальше. И эта тёмная чёрточка, очень похожая на бревно, проплыла бы мимо деревни незамеченной, вниз по течению. Но Португалец не только выхватил её из потока своим острым взглядом, но и мгновенно узнал, что такое несёт в себе разлившаяся река. Не раздумывая, он сбросил одежду и вошёл в обжигающе холодную воду.

Ему казалось, что он бесконечно долго толкает к берегу перевёрнутую вверх килем затопленную лодку. Но всё же вытолкал – далеко внизу, за деревней. Прибежавшие по берегу мальчишки помогли вытащить её на сухое место. Эти же мальчишки торопили его “скорее бежать за повозкой, заодно и согреться”, но озябший, посиневший до лиловой кожи Португалец упрямо покачал головой: “поведу по воде”.

Лодку, так и лежавшую вверх дном, общими усилиями перевернули и столкнули назад в реку. Закоченевший пловец разорвал на полосы рубаху (родители простят, – лодка – ценность редкостная) и накинул этот самодельный, с узлами, канат на шпиль носа лодки. Отправив друзей сообщить о своей добыче Гансу, он до колен вошёл в воду и потащил драгоценное приобретение назад, к деревне.

Изрядная кучка людей поджидала его на берегу у околицы, и среди них было несколько взрослых. Впереди всех стоял мельник. Он подошёл к маленькому, дрожащему Португальцу, осмотрел лодку. Спросил:

– Почему в ней так много воды?

– Дно у лодки дырявое, – виновато пояснил Португалец. – Доски прогнили. Вот, пока тащил, – набралось.

– Нет, – заявил с неприкрытым сожалением мельник. – Такая лодка мне не нужна.

И ушёл. Уже возле деревни – и Ганс, и Португалец увидели – ему встретились двое монахов, спешащих оценить находку монастырского мальчика, но после короткого разговора с мельником они повернули обратно.

Лодку привязали к мосткам, с которых женщины полоскали бельё, и все разошлись. Остались Ганс, Португалец и Абигаль.

– Скорее домой, – произнёс хромой дровосек, – замёрз-то как!

– Какой ты молодец! – прижималась Абигаль к брату. – У нас теперь лодка есть! Ты меня теперь покатаешь!

– Не совсем ещё есть, – ответил ей Ганс. – Пару дней нужно ещё подождать. Нам следует сообщить в село, что стоит вверх по течению. Если это у них лодку унесло – то хозяин должен прийти и назвать ее приметы. Если всё совпадёт – то он лодку заберёт. Хотя – кому нужна такая дырявая.

– Никакая она не дырявая, – возразил Португалец. – Она новая, прочная, и осмолена хорошо.

– А вода? – остановился поражённый отец.

– Сам набрал, перед деревней. Раскачал за борт – и вот – наплескалось.

– Зачем же? – удивлённо воскликнула Абигаль.

– Чтоб не отняли, – пояснил ей брат. – Когда-то при мне люди других людей убивали за хорошую лодку. Даром, думаешь, мельник-то прибежал?

Вечером, во время ужина, Португалец сказал:

– Вот спадёт немного вода, поплывём на Длинный остров.

– Для чего? – поинтересовался Ганс, растирая больную ногу.

– Яблони туда пересадим. В лесу пришлось бы их уносить далеко, да и тогда неспокойно: не увидел бы кто. А остров – он очень близко. К тому же на нём никого не бывает. А у нас есть лодка! Мы будем плавать, когда захотим. Опять же, носить мешки с яблоками из лесу – долго и тяжело. Да и приметно. А на лодке – за один раз…

Абигаль выскользнула из-за стола, убежала в огород и, склонившись над маленькими зелёными ростками, прошептала:

– Сидите спокойно! Мы вас спасём.

МЕСТО ДЛЯ САДА

Длинный остров был не совсем островом. Просто большой кусок противоположного берега выпирал в реку, – чуть пониже деревни, почти за околицей. Когда-то его отделяла от того берега небольшая протока, но со временем она заболотилась и заросла. От деревни его было хорошо видно: высокий, на каменном основании продолговатый холм темнел у дальнего берега. В длину три сотни шагов и около пятидесяти – в ширину. Та оконечность его, что была обращена против течения, высилась в виде каменной башни, о которую по весенней поре раскалывались плывущие льдины. Остальной гребень острова – маленькое плато – был около двух акров ^[17]. Земля здесь была хорошей, только подпорчена каменной осыпью да кустарником. Но место для восьми яблоневых саженцев можно было отыскать без труда.

Конечно, переносить ростки нужно было, только дождавшись осени: побеги окрепнут за лето, да и к новому месту любому дереву привыкать легче во время зимнего оцепенения.

Умелые руки Ганса выстрогали пару вёсел, и Португалец и Абигаль в очередное воскресенье уплыли на остров. Девочка сначала перебежала на противоположный край острова и остановилась над полузаросшей протокой.

– Там должна быть рыба, – со знанием дела сообщила она Португальцу, указывая вниз, на частые пятна открытой воды.

И действительно, в протоке вдруг послышался всплеск и по неподвижной воде побежали круги.

– А дальше-то – болото, – посмотрела за протоку Абигаль. – Во-он, только если вправо идти – лес виднеется.

– Да. Это край нашего леса, где мы с отцом дрова пилим, – только на нашем берегу. А здесь – правда болото. Осенью нужно за ягодами сходить.

Осмотрев незнакомые места, отправились выбирать участок для осенней посадки и быстро нашли.

– Прекрасный пятачок, – одобрительно кивая головой, сказал Португалец. – Камни только убрать, да в одном углу кусты срезать. Дня на четыре работы. К осени всё легко приготовим.

– А для чего кусты срезать, – удивилась Абигаль, – вон же, у края, – ровно и чисто.

– Там будет другое.

– Что другое?

– Там мы кедровые сосны посадим.

– ?

– Ну вот, видишь, поляна-то со всех сторон открыта. А вдруг пойдут студёные зимы, да с ветром? Помёрзнут яблони. А если посадим по краю сосны – они встанут, словно забор. Пушистые, плотные. Ветер сквозь них к яблоням не пробьётся. К тому же корни у сосен очень цепкие, забор выйдет прочный, и само дерево неприхотливое, да и – орехи. Зимой ничего нет слаще калёного кедрового орешка, поверь.

– А где мы возьмём семена сосен? Да и ещё когда они вырастут – а яблони – вот они, уже зеленеют.

– Сосны мы не семенами будем сажать, – опасливо оглянулся мальчишка. – А выкопаем в нашем, то есть в монастырском лесу уже подросшие маленькие деревца да и перевезём незаметно. – И, понизив голос, добавил: – Красть, однако, придётся. Но мы на время! Высеем сосновых семян да вместо выкопанных сосенок и посадим. Никто ничего не заметит.

– Никто?

– Никто.

Абигаль и Португалец постояли молча какое-то время, обдумывая в детских своих головах очень взрослые вещи.

– Скажи, Португалец, – спросила вдруг Абигаль, – а откуда тебе известно, какие у сосны корни?

– Меня разбойники пока возили, – ответил ей брат, – я разных людей встречал. Разговоры разные слышал. Знаю даже, как из ивовых прутьев сплести ловушку для рыбы. Лодка у нас есть?

– Есть.

– Вот и прекрасно. Значит, до местной рыбы мы доберёмся.

Прошло две недели, и действительно – привезли в лодке нарезанных прутьев и выплели огромную, в рост человека, ловушку для рыбы. Привязав её к берёзовому шесту, опустили в протоку, положив предварительно внутрь кусок хлеба, обёрнутого распаренной соломой – для приманки. А вот вытащить ловушку на берег Португалец не смог – столько набилось в неё рыбы. Стареющий Ганс, привезённый из деревни на помощь, вытер счастливую слёзу:

– Больше мы голодать зимой не будем. За солью вот только на ярмарку съездить…

Подростки приезжали на остров несколько раз, и освободили от камней и кустов большую поляну, и ямки для саженцев приготовили. Но не только для яблонь пришлось им землю копать. Так всегда в человеческой жизни – не могут хорошие времена идти непрерывно. Нет-нет да и вклинится в них горе горькое.

Летом позвал к себе Господь жену Ганса, мамочку Абигаль. И с дня похорон на монастырскую лесную работу уходили уже все трое, на шесть дней подпирая палкой двери осевшего от времени дома.

РАЗЛУКА 

Пролетели семь лет. Девочка выросла и расцвела – красотой необыкновенной, тихой и трепетной. И вернулся к Абигаль старый враг. Одна теперь цель была у толстого сына мельника – дождаться возвращения семьи Ганса из леса, пристроиться рядом и провожать их до самого дома. Толстяк топал, сопел и молчал. Не отрывая ни на мгновение глаз, таращился на повзрослевшую Абигаль. Прогнать его было нельзя, Португалец пробовал. Толстяк просто не уходил. Не обращая внимания на окрики – шёл в двух шагах, сопел и пялил глаза, кривя мокрые губы. Бить его тоже было нельзя: он ничего незаконного не предпринимал. Лишь у калитки он вынужден был останавливаться (чужой двор – владение частное) и, вцепившись неспокойными пальцами в почернённое дождями и временем дерево, бросал в спину Абигаль:

– Всё равно я женюсь на тебе! Никуда не денешься, нищенка!

Португалец и Абигаль, едва войдя в дверь, рассыпали по домику весёлого хохоту и тем самым мгновенно вычищали из памяти мельниково нахальство. Однако стареющий Ганс не разделял их веселья. Однажды он с горечью произнёс:

– Веселитесь-ка, да с оглядкой. Тряхнёт мельник кошелем – и отдадут монахи ему Абигаль, никого и не спросят. Сынок-то его – дом себе строит, отделяется от отца. Стало быть, намерения имеет серьёзные.

– Не отдадут! – сияла чистой улыбкой Абигаль. – Не успеют!

– Это как? – не понял отец.

– А так, что я за другого выйду!

И, обняв Португальца за шею, прижалась к нему. А Ганс горько вздохнул:

– Ах, беда…

– Почему? Что за беда? – поднял глаза на него Португалец.

– А потому. Прошло много лет. Кто теперь помнит, что ты был чужаком? Ты мальчишкой пришёл к нам в семью, и для всех ты сегодня – старший сын Ганса. А она (Ганс указал на притихшую дочку) – тебе, выходит, сестра. Даже если поженитесь спехом и тайно – скажет мельник словечко, и вас, как нарушивших вечный и страшный закон – на костёр. И вся деревня придёт дровишки подкладывать.

– Но все же помнят, что я не только не родственник, а и чужестранец!

– Не вспомнят. С одной стороны – много лет вы как бы брат и сестра. А с другой – раздаст мельник всем по монетке – каждый будет кричать то, что ему надо. Сын его сам деньги и раздаст. Не пойдёшь за него – пойдёшь на костёр. Этот не пожалеет.

– Что же делать, отец? – растерянно спросил Португалец.

– А ты готов меня слушать?

– Сделаю всё, как решите.

– Тогда вот что. Отправляйся-ка жить в монастырский придел, к поварам, служкам и конюхам. И у нас больше не появляйся. Все станут спрашивать – “где, Ганс, твой сын?” Я же стану отвечать удивлённо: “не было у меня сына! Отдавали монахи в мою семью чужого купленного мальчишку – теперь вот назад забрали”. Тогда все скажут: “Ах, да, помним-помним. Он вам чужой”. И вот тогда-то мельник пусть побегает со своими деньгами! А мы к той поре сами грошик к грошику отложим, да тихо и скромно вас обвенчаем. Не плачь, Абигаль. Ему нужно уйти. Дело-то, как видишь, опасное.

И Португалец ушёл.

Для всех троих это было мучительно. Не стало больше милых воскресных вечеров, когда все усаживались за выскобленным дощатым столом, зажигали лучину и пили неспешно чай на лесных душистых травах, заедая его сладкими ягодами. Боязливым мышонком жалась к отцу оставшаяся без защитника Абигаль – мельников сын вёл себя всё более смело. Вздыхал и ворочался на узкой каменной лежанке в монастырском “чёрном” приделе тоскующий Португалец. И хмурился глубоко страдающий Ганс, понимая, что именно он – причина этой временной тёмной тяжести в их сердцах. Однако случились вскоре события – опасные, неожиданные, с огнём в ночи и невесёлым роскошным застольем, которые показали, что решение Ганса – есть глас Провидения.

КОЛЬЦО ИНКВИЗИТОРА 

Шёл Португалец из леса своей новой дорогой – не в их дом в деревне, а к монастырю. Близился вечер. Небо быстро темнело. Вдруг впереди на дороге он заметил какую-то суету. Несколько богатых карет, пара повозок. Одинаково одетые всадники в круглых металлических шлемах. Очевидно, устраняют какую-то поломку. Португалец сошёл с дороги и сел у обочины, пережидая суету и копошение впереди. Он, несмотря на возраст, кое-что повидал в своей жизни, а потому был очень благоразумен. Лишь когда эскорт, волоча за собой говор колёс и дробку копыт, уполз дальше, к монастырю, Португалец встал и вновь дал работы усталым ногам. Он поравнялся с оставленной на дороге каретой, которая стояла на трёх колёсах с подпоркой вместо обломившегося четвёртого. Возле кареты сидел один из свиты, оставленный сторожить. Свою железную шапку он положил на колени и сидел, прикрыв утомлённо глаза. Заслышав шаги, он привстал, схватил что-то в руку.

– Мир тебе, человек, – голосом взрослого, с интонациями спокойствия и доброты произнёс Португалец. – Я дровосек из монастыря. 

– Здравствуй, – ответил сторож кареты, опуская приподнятое было оружие. – Нет ли корочки хлеба? До утра, чувствую, обо мне и не вспомнят.

– Хлеба нет, – сказал Португалец. – Но кое-чем другим я тебя выручу.

Он снял с плеча мешок на верёвке, развязал его. Достал узелок с кресалом и кремнем. Высекли огня, разложили в канаве небольшой костерок. Потом Португалец снова слазил в мешок и достал десяток белых грибов – ароматных, крепких. Нарезав и насадив на прутики сверкающие белыми срезами кругляши, он добавил к угощению соли и горсть лесных ягод.

– Кто приехал-то? – спросил между делом.

– Преподобный Энхельмо Туринский, – поведал благодарный стражник.

– Инквизитор? – укололо Португальца нехорошее предчувствие.

– Не просто инквизитор. Глава инквизиторского трибунала из Турина. Но ты не пугайся, он в вашем аббатстве проездом.

– Очень… суров? – поинтересовался даритель грибов, умело подобрав замену слову “опасен”.

– Что ты, зверь! – пооткровенничал сторож, но тут же спохватился: – Но только по отношению к еретикам!

– Понятно, понятно, – покивал Португалец. – Значит, в ближайшие несколько дней следует проявлять глубокую набожность.

– Да он это не ценит. Вернее, это – не в первую очередь. А вот если ты дашь ему понять, что веришь в его личное могущество – в смысле способность творить чудеса – он тебя отблагодарит по-королевски. Только не за свой счёт! Недавно в одном аббатстве ключарь попросил его исцелить больную сестру, лежащую дома, в другом городе. Энхельмо, сотворив крест, хотел пройти мимо, но ключарь взвыл с ликованием: “Чудо! Чудо! Она исцелилась!” И немедленно получил должность настоятеля.

– Вот как? Да неужели такое возможно?

– А кто станет спорить с Энхельмо Туринским? Он может и конюха сделать аббатом, отправив аббата предварительно на костёр.

– Как? И это он может?

– Друг. Инквизиция может всё.

Озадаченный Португалец, съев гриб, попрощался и, пока не стемнело, поспешил к темнеющим вдали стенам монастыря. Но, немного отойдя от кареты, он вдруг заметил блик под ногой, искорку, блеснувшую в дотянувшемся до неё свете костра. Дровосек машинально наклонился и эту искорку поднял. И так и пошёл, едва взглянув в руку, похолодев от страшной находки.

Придя в монастырь, он даже не обратил внимания на тревожную суету. Присев у стены жилого придела, он стал думать – как поступить с таящимся в его кармане кольцом, – массивным перстнем из красноватого золота с огромным розовым камнем, с отсветом глубоким и мягким, как глаз кошки.

А суета происходила нешуточная. Собственно, она началась, как только эскорт достиг въездных ворот. Энхельмо Туринский любил приезжать внезапно, доводя до ледяного озноба настоятелей и монахов: “не по наши ли души?” Когда привратникам прокричали, кто к ним приехал, то и вспыхнула суета, и пошла шириться тяжёлыми волнами. Ещё только скрипели вороты, поднимая решётку, а гонец от ворот уже вбегал, задыхаясь, в кабинет аббата. “Инквизиция из Турина!” Монастырь наполнился шумом бегущих шагов и гулким шёпотом. Страшных гостей высадили у парадного входа, и экипажи потянулись к конюшне. Здесь неприметный монашек скользнул к кучеру – тому, кто правил самой богатой каретой. Помог, с оправданной вежливостью, спуститься с кучерского сиденья. И незаметно вложил в его руку пару тяжёлых золотых кругляшей.

– Прими, брат, для облегченья дорожных тягот…

Кучер с пониманием кивнул. Оглянулся, склонился к наставленному нетерпеливому уху, быстро шепнул:

– Жалоб на вас не было. Проездом мы здесь. На день… Или на два. Карета сломалась.

– Хорошего отдыха, брат! – попрощался монах, не жалея о золоте, и поспешил к кабинету аббата, распорядившись на ходу мимолётно: – Зови кузнеца! 

Аббат, родственным жестом протягивая разведённые в приветствии руки, шёл, сияя улыбкой, навстречу прибывшему гостю. Он уже принял шепоток от монаха, и ледяная игла пропала из его сердца. Теперь главное – угостить как следует, да побыстрее карету исправить. (Кузнеца уже повезли, освещая ему путь факелами.) Доноса на них не было, значит, беды в этот раз не случится…

Будет беда! Приблизился Энхельмо Туринский к встречающему его настоятелю монастыря, величественно протянул холёную белую руку – и вдруг эту руку, будто встретив огонь, внезапно отдёрнул. Недоумённо уставился на разведённые веером пальцы.

– Мой перстень… – произнёс изумлённо и побледнел. – Перстень! – возвысил горестный голос. – Слетел! Упал где-то! Подарок самого Папы!

Аббат спрятал в груди длинный стон. Что, если перстень вдруг кто-то поднял! Сначала спрячет из алчности, потом, когда станет известно – кто перстню хозяин, – из страха. Добро, если решится подбросить. А нет – не уедет отсюда делегат Папы, глава Туринского трибунала, сладкоречивый палач. Все, кто был в этот вечер во двориках и коридорах, пойдут в подвал, в камеру пыток.

– Его найдут сейчас, преподобный Энхельмо! Я отправлю на поиски каждого, кто способен нести зажжённый фонарь!

– Найдут? – не столько с надеждой, сколько с обещанием близкой угрозы переспросил инквизитор.

– Найдут. Нужно лишь подождать. Прошу вас поужинать. Поросёнка на уголья положили… Грибочки отборные…

Вёл гостя, кланяясь непрерывно, а один взгляд успел бросить на маленького монашека: “всех поднимай!!” Монашек немо ответил: “уже поднимаем…”

Сели за стол, уставленный так, что не было видно, какого цвета покрывающая его скатерть. Среди кубков с ягодным морсом были и кубки с вином – друг от друга неотличимые. Гость мог смело пить пьянящий напиток, делая вид, что пьёт скромную воду.

Вяло вкушали, – в тягостном, грозном молчании. Время от времени подкрадывались к аббату согнутые в низком поклоне монахи, вышёптывали: “Обыскали двор гостевой… Двор конюший… Путь от ворот… Коридоры… Увели в подвал слуг, обыскали…”

“Нет”. “Нет”. “Нет”.

Теперь уже аббат всё больше бледнел, а лицо инквизитора делалось тёмным. Полнился воздух в трапезной незримыми иглами.

Все, все слуги и сторожа были угнаны на ощупывание дрожащими пальцами каждого дюйма земли во дворах и складок одежды друг у друга. Только поэтому смог посторонний человек беспрепятственно дойти до самой трапезной. Отворил робко дверь, встал, озаряемый светом свечей и камина.

– Ваше святейшество…

– Кто ты?! Почему здесь… Сюда…

– Я дровосек, ваше святейшество. Вот подумал – куда мне ещё идти? Я колечко нашёл, на дороге, там, где карета…

Опрокинулся, выбросив тягучий винный язык нетвёрдо поставленный кубок. Громко брякнула вилка.

– Какое… колечко?!

– А вот, с камешком.

На не очень чистой ладони сверкнул розовым топазом и красным золотом перстень. Встал и замер перед едва надрезанным поросёнком в шёлковой чёрной сутане переставший жевать инквизитор. Вскочил и бросился из-за стола, покрываясь потом, дрожащий аббат. Трепетно снял с подающей ладони маленький, тяжёлый, блескучий предмет, торопливо отнёс счастливо вздохнувшему гостю. “Он”.

– Так я пойду? – осторожно напомнил о себе дровосек.

– Как тебя зовут, добрый христианин?

– Португалец.

– Странное имя.

– Меня маленького компракчикосы украли, в Португалии. Здесь их поймали. Меня монахи купили и дали это вот имя. Так я пойду?

– Что же ты награды не просишь?

– За что?

Португалец удивился так искренне, что тронул даже железную душу главы Туринского трибунала.

– Денег возьмёшь? – спросил инквизитор, нанизывая перстень на тонкий и белый, с крашеным ногтем палец.

– Я принесу! – воскликнул аббат и метнулся к двери.

Там его встретил тяжело дышащий монах, торопливо бормочущий оправдания: “Слуг же забрали, и сторожей, как он прошёл – я не заметил… Простите…” 

– Он перстень нашёл! Деньги неси! Да побольше, пусть будет видно, что для Энхельмо мы не жалеем!

Через минуту вернулся к столу, принёс тяжёлый кошель. Но Португальцу не дал, а высыпал золото на край стола.

– Бери, – приказал инквизитор. – Ты и не представляешь, какое сокровище спас!

– Это – моё?

– Твоё, дровосек.

Португалец, крепко вцепившись в хвост синей невидимой птицы, лихорадочно соображал что-то, приглаживал свободной рукой остриженные в круг волосы.

– А я могу их истратить прямо сейчас?

– Интересно! Ну что же, истрать!

– Ваше святейшество! – звонко и твёрдо заговорил, прижав руку к груди, Португалец. – Пусть из этих денег возьмут те, которые монахи выплатили за меня (грошик!), чтобы я стал свободным и вольным.

– Но вольный должен что-то иметь, – сказал не отрывающий глаз от перстня Энхельмо. – Ремесло или землю – с чего он мог бы платить налог в монастырь или магистратуру.

– О, как вы правы, ваше святейшество! Поэтому я прошу позволения купить в собственность маленький речной остров, что на том берегу, возле нашей деревни.

– Что за остров? – меланхолически поинтересовался Энхельмо у вытирающего вспотевшие лоб и щёки аббата.

– Просто дикий остров. Пустырь.

– А для чего он тебе? Какой налог ты сможешь с него заплатить?

– Я посажу там яблоневый сад, ваше святейшество. Яблоки буду продавать, и яблочный сидр.

– Да почему ж ты считаешь, что сможешь вырастить сад, дровосек? И когда это будет?

– Ваше святейшество! Я прошу вашего благословения. Одно только слово Энхельмо Туринского – и сад вырастет добрый и щедрый.

– Вот как? – вскинулся порозовевший от удовольствия инквизитор. И, подняв величественно руку, громко сказал: – Благословляю!

– Великая милость, ваше святейшество! И пусть деньги за этот клочок земли господин аббат отсчитает сейчас же, и то, что останется – позвольте просить вас, ваше святейшество, употребить на благо святой Римской церкви. Очевидно, что у меня это получится хуже.

– Ты не только добросердечен, но ещё и умён! – покивал с приятным удивлением Энхельмо. – Садись, добрый христианин, поужинай со мной. Разве я когда-то чуждался простого народа? А аббат пока приготовит для подписи две бумаги – на тебя и на остров. Он, кстати, дорого будет стоить?

– Что вы, ваше святейшество! – воскликнул аббат, хорошо понимая, что разница лежащей на столе суммы теперь поступит в личное распоряжение гостя. – Никому не нужный пустырь! В одну монетку оценим, только лишь для порядка…

Португалец ещё не осознавал, что сильнее любого родства и любых мельниковых денег теперь будет хранить его эта возможность – произнести при случае: “Я ужинал с самим Энхельмо Туринским”.

Трапеза, очевидно, подходила к завершению, и с такой же очевидностью новоявленный владелец острова понимал, что аббата грызёт злая досада – отдал частичку монастырской земли, – и за грошик, да ещё потерял дровосека. Ко всему этому примешивалась и зависть – ничтожный мальчишка, поднял счастье с дороги. И эту досаду и злость сумел Португалец ублагостивить, и опять же с огромной пользой для себя самого.

– Ваше святейшество! – дрогнувшим голосом проговорил он, уже встав из-за стола и порядком покланявшись. – Примите маленькое покаяние!

– А что такое? – возлюбопытствовал сытый и довольный Энхельмо.

– Вот такое счастье мне, – заговорил, волнуясь, Португалец, сжимая в руках подписанные и с печатями бумаги, – а я-то человек неблагодарный…

– Да?

– Увы – да. Я много лет жил в семье монастырского дровосека. Он меня кормил много лет, обучал ремеслу. И вот он сказал, чтобы я женился на его единственной дочери. Но она хрома, как и её отец, и лицом неприятна. Я отказался и понимаю сейчас, что отказал благодетелю. 

– Прошу позволения смиренно заметить, ваше святейшество, – подкрался вспыхнувший от злорадства аббат. – Эту неблагодарность исправить легко. Утром же обвенчаем!

– И я сам буду присутствовать при венчании, – кивнул важно Энхельмо. – А там, глядишь, и мою карету починят.

– Иди, вольный человек, – сказал Португальцу почти довольный аббат. – И утром приходите сюда все – и ты, и наш хромой дровосек, и его неприглядная дочь. Ведь сад-то растить – легче с помощницей!

И аббат гаденько рассмеялся.

КИПАРИСОВЫЙ ЯЩИК 

Два кабана с волчьими клыками, с мордами, наполненными растерянностью и гневом, стояли в кабинете – нет, не аббата, но тоже достаточно влиятельного в монастыре человека.

– Как же так? – хрипел с клёкотом мельник. – Ведь был уговор! Вот и деньги!

– Опоздали немного, – отвечал сурово монах. – Сам аббат обвенчал. И ему – вольную грамоту…

– К чёрту грамоту! – закричал со слезой в голосе толстый мельников сын. – Как ему, чужаку, отдали в жёны такую красавицу! Как же вышло? Как же я-то теперь? Я её с детства своей считал!

– Красавицу? – усмехнулся монах. – ну, это на какой вкус. Я сам её видел.

– И что теперь можно сделать? – выспрашивал мельник. – Может, денег добавить?

– Для чего? – не понял монах.

– Отменить! Всё отменить!

– Отменить? Союз, скреплённый благословением инквизитора?! Вон! Вон отсюда! Я никогда этого не слышал!..

А Португалец и Абигаль торопливо работали вёслами, подводя лодку к своему, со стеной молоденьких сосен, острову. Когда осмоленный нос её коснулся каменистого берега, Абигаль положила весло и, склонившись за борт, зачерпнула горстью воды и обмыла лицо. Потом подняла его – красное, с огромным распухшим носом, в вуали из тонких хвостиков измазанных сажей волос, взглянула на мужа – и они тихо и счастливо рассмеялись.

– Как же ты, – сияя счастливой улыбкой, говорил Португалец, – догадалась пчёлок на нос посадить? Больно ведь!

– А как я хромала? – веселилась, снова зачерпывая воды, Абигаль. – Меня даже жалели!

– Но меня всё-таки больше! 

Вытащив лодку на берег, они пошли наверх, к саду. Поднимались по пробитой семь лет назад тропинке, на которой в особенно крутом месте были выложены четыре массивные каменные ступени. Шли со стороны протоки, где и оставили лодку: берег острова, обращённый к деревне, выглядел безжизненным и заросшим.

– Кто бы мог подумать, – воскликнула Абигаль, когда они поднялись на плоскую, в виде подошвы, вершину острова, – что у нас будет собственная земля! И что нам не придётся скрывать наши яблони!

Она часто дышала – и от быстрых шагов по крутой тропе, и от наполнявшего её счастья.

– Птичка моя, – сказал, не скрывая своей тихой радости, Португалец, – выбери место, где мы поставим наш дом.

– Наш дом ?!

– Наш дом. Ведь у нас есть собственный земельный надел, и нигде, кроме как на нём, мы жить не можем. Так что нужно здесь ставить домишко – какой уж получится, хоть хижину.

– Но из чего же мы его будем строить, – взволнованно развела руками Абигаль, – у нас же нет брёвен!