Мастер Альба Шервуд Том
– Нужно-то всего с десяток ёлок. Жаль, что наши ещё не успели вырасти. Да они бы и не сгодились.
– Где же мы возьмём десять деревьев?
– Не знаю ещё. Но, думаю, Бог поможет.
– Правда?
– Конечно. Если бы мы затевали какое-то злое или подлое дело, тогда удачи бы не было. Но ведь мы делаем дело доброе. Стало быть, и помощь нам будет.
– Тогда… – Абигаль взяла его за руку и повела к каменистому холму в оконечности острова, – тогда – вот здесь.
– У скалы? – удивлённо уточнил Португалец.
– Ну конечно! Вот смотри, задняя стена дома будет надёжно закрыта от ветра скалой. Потом – здесь возвышение, и отсюда весь остров и сад так прекрасно видны! Ну и главное: вот мы стоим на этом месте. Ты чувствуешь, как здесь хорошо?
– Да, милая. Всё точно так. Пусть дом будет здесь.
Он бегом спустился к лодке и принёс корзину с едой, большой лоскут грубо битого войлока и шерстяное тканое одеяло. Сноровисто, быстро они выложили круг из камней – очаг и устроили плоское – под войлок – возвышение. Португалец высек огня, и в каменном круге заплясал костёр. Потянуло уютным смолистым дымком. Они немного посидели, обнявшись, неотрывно и молча глядя в огонь. Потом оба спустились к протоке: Абигаль принялась мыть привезённые с собой овощи, а Португалец опустил в воду их плетёную ловушку для рыбы.
Сварили ухи в котелке, поели.
Подступал вечер. Взявшись за руки, Португалец и Абигаль отправились походить по своей земле. Они обошли весь остров – сначала по берегу, потом напрямик, переступая кое-где через камни, – по кустам, по своему яблоневому саду. Ночь опустилась на их маленькое владение. Они устроились на войлоке, под грубым шерстяным одеялом. Перестали плясать последние блики догорающего костра.
– Ты куда смотришь? – шёпотом спросил Португалец, касаясь губами щеки Абигаль.
– На звёзды.
Дом у них уже, кажется, был, но пока что без крыши. Ну и, понятно, без стен.
А через два дня пришла помощь, – та, о которой он говорил, самому себе не очень-то веря. Старый Ганс, за которым он отправился на своей лодке, сообщил ему, что прибегал за ним монашек – по делу, кажется, срочному. Португалец поспешил к аббату, гадая – что ещё внезапного произошло в его жизни.
У аббата был гость. Гонец из соседнего аббатства, в которое благополучно отбыл преподобный Энхельмо Туринский. Там он, оказывается, так расхваливал честного дровосека, что принимавший его настоятель отправил этому дровосеку подарок.
Принесли и выложили на стол подарок – кипарисовый ящичек, обвязанный шнуром и опечатанный пятью большими печатями. Португалец понимал, что он вправе взять этот ящичек и уйти, но какое-то чувство подсказывало ему, что надо, очень надо успокоить откровенное любопытство аббата и нескольких его достаточно важных гостей. Ящичек открыли – и Португалец достал из него подарок. Аббат ахнул. Большой католический серебряный крест. Белый, массивный.
Португалец понимал и теперь, что следует сделать. Он, взвешивая на руках присланную драгоценность, задумчиво проговорил:
– Как понесу в бедный свой дом такое сокровище? Робко мне…
– Но мы же можем помочь! – аббат даже привстал со своего стула. – Мы можем дать тебе точно такой же крест, только медный!
– Да и дома-то пока ещё нет, – будто не услыхав предложения, бормотал Португалец. – Обещал сад развести – а для дома даже брёвнышка не имею. А ведь и надо всего-то пятнадцать деревьев…
– Давно!.. – встал-таки со стула аббат. – Давно пора южное крыло леса проредить! Ёлки там растут очень густо. Вот как раз пятнадцать деревьев и надо бы спилить.
– Знаю это крыло! – поднял лицо Португалец. – Работал там с Гансом. Если желаете, могу деревья спилить.
– Да и забери их себе! – проговорил елейно аббат. – У меня нет свободных лошадей, чтобы тащить их из таких зарослей.
Португалец низко поклонился, давая понять, что согласен, и, как бы вспомнив, спросил:
– Так в самом деле можно заменить мне подарок? Медный крест – предмет тоже святой. А серебром пусть владеет аббатство!
Его даже оставили на совместную трапезу. Португалец плотно поел и через час вернулся к въездным монастырским воротам, где его, томясь, ожидал хромой дровосек. Под мышкой названный сын дровосека нёс лакированный, очень красивый ящик из розового кипариса.
– Завтра, – ответил на его немой вопрос Португалец, – пришлют нам служку, который поклеймит пятнадцать деревьев, подаренные мне для нового дома аббатством. Нужно вина приготовить, еды хорошей, – чтобы он поставил клейма на те деревья, которые сами укажем.
Больше всех этому внезапному счастью радовалась Абигаль. Своей женской душой она не очень-то понимала, что такое комель, вершина, сгон, сучковатость. Она, словно ребёнок, радовалась принесённой молодым мужем милой вещице: розоватого дерева ящичку – с лаковой крышкой на петлях, с алой тканью внутри. Она тотчас поместила в ящик свои женские драгоценности: две иглы, три длинных нитки, намотанные на гладко оструганные щепки, ножницы и напёрсток.
А Португалец и Ганс, наточив топоры, взялись за тяжкую и сладкую мужскую работу. Продираясь сквозь заросли, они рубили сучья у сваленных деревьев и распиливали отобранные для себя стволы – длинные, ровные. Распиливали на одинаковые брёвна – по четыре больших шага в длину. Дом предполагалось рубить небольшой. Да и более длинные брёвна им было бы вытащить не под силу.
Через неделю на берегу реки лежало не имеющее цены сокровище: шесть десятков брёвен – беловато-жёлтых, со снятой корой. (Каждый ствол подарил дровосекам по четыре бревна.) Здесь же сложены были и сучья, стянутые в дровяные вязанки, и верхушки деревьев, и даже кора: в хозяйстве лишнего дерева не бывает. Потом эти брёвна, подтянув каждый свой край к животу и осторожно переступая, грузили в лодку – по одному. И Португалец исцарапанными, в смоле, горящими от непосильной работы руками брался за вёсла. Две недели он плавал к острову и обратно и, хотя руки уже не слушались и под глазами легли чёрные тени, перевёз всё – даже подсохшие горки еловой, в широких лентах, коры.
Только после этого он позволил себе день отдыха. Но, кажется, если бы не было необходимости привести на место порубки лесного учётчика (чтобы предъявить ему ровно пятнадцать пней с монастырским клеймом), то и в этот день он не отошёл бы от своих брёвен.
– Всё, – сказал на следующий день Ганс. – Будем рубить. Пока дерево влажное – топор сечёт легко, а значит – и ровно, и быстро.
И теперь, приготовив за полдня свою известную порцию дров, он спешил, хромая, на берег, и Португалец перевозил его на остров. И после этого воздух над островом наполнялся частым, и таким мирным, и таким уютным тюканьем: работали топоры. Абигаль, сияя от счастья, порхала от очага к протоке – за водой – и обратно, и старалась из скудных продуктов приготовить, что повкуснее – и лепёшечки, и грибочки, и рыбку.
За два дня срубили пять венцов будущего дома, а потом пятый сняли (чтобы не поднимать тяжёлые брёвна на опасную уже высоту), положили на землю и продолжили с него – как с первого. И ещё через два дня – снова. И вот – на одном из свободных от кустов пятачке острова, заваленного жёлтыми длинными щепками, стояли три весёлых и свежих жёлтых квадрата: два – в пять венцов брёвен, и один – в четыре. На четвёртом, чуть более низком, высились три большие буквы “Д”: стропила.
– Теперь отдохните! – попросила Абигаль, и муж и отец молчаливо с ней согласились, но “отдыхать” взялись по-своему: утащили лодку на болото и стали рвать и грузить в неё длинные пряди зелёного болотного мха.
Потом, проваливаясь в бурую воду по колено, лодку притащили к протоке, и выгрузили мох на берег. И тогда уже в самом деле отдохнули. Но только до утра. А утром, тщательно выровняв каменную площадку возле скалы, взялись собирать дом – навек, основательно, прокладывая каждый венец толстыми полосами мха. Обоих шатало от усталости, и Абигаль со слезой в голосе просила их отдохнуть, но Ганс пояснил:
– Нужно собрать все венцы, пока мох не высох. Иначе он станет ломким, и тогда уже конопатить будет очень трудно. Но вот как только соберём – обещаю – два дня будем валяться. Может быть, даже пива купим у монахов по такому случаю.
Но и этот отдых вышел очень коротким. Ганс поспешил вернуться в лес, на работу, где уже иссяк запас впрок наготовленных дров, а Португалец, взявшись вдвоём с Абигаль, стал пилить оставшиеся брёвна вдоль – на доски, для двери и оконной рамы.
В той стене дома, что была обращена в сад и на весь остров, выпилили проём для двери, и Абигаль, положив ладошку на колотящееся сердце, вошла внутрь. Постояла в сумраке и прохладе, и запахе свежего дерева, и негромко сказала:
– Здравствуй, дом…
Казалось бы, закончено тяжкое дело, и хватит бы рвать жилы, но Португалец и Ганс, пошептавшись, затеяли ещё что-то. Однажды поймали в протоке громадную щуку и обменяли её на взятый на три недели большой медный котёл. Потом Португалец отправился к монашеской рыбной артели (той, что готовила рыбные обозы для ярмарки) и привёз от них несколько бочек много лет сваливаемой в одно место рыбьей чешуи. И ещё накопали где-то в лесу и привезли на остров вязкой беловатой глины. А песок на острове был, и его наносили наверх, ссыпав горкой, с низины берега, от реки. Ко всему этому добавилась бочка с известью.
– Что это будет? – любопытным воробушком вилась вокруг этих приготовлений Абигаль.
– Скоро сама всё увидишь, – ответил ей Ганс.
А Португалец, набрав в котёл чешуи, залил её водой и развёл снизу огонь. (Воздух тотчас наполнился вонью.) А потом, выкопав яму, вывалили в неё известь, песок и глину, а замесили всё это не на воде, а на жидком – из котла – рыбьем клее.
– Что же будет? – спрашивала сама себя Абигаль, хлопоча у костра.
А сын и отец разметили колышками площадку возле нового дома, с той стороны, где была дверь, и взялись выкладывать из плоских камней трёхстенный каменный куб. И в нём уже, в той стене, что была обращена в сад и на остров, оставили небольшой проём для окна, а двери вывели в сторону болота – к протоке и к лодке.
Теперь на острове был длинный дом, из двух половин, под общей, ещё более длинной, крышей: одна половина – бревенчатая, вторая – из камня. (Уж камня на острове было достаточно, за него платить не приходилось.) И в дальней теперь, бревенчатой части дома, сколотили большую лежанку и поставили шкаф и старый одёжный сундук (и там же нашёл себе место розовый кипарисовый ящик), а в каменной пристройке выложили обширную, почти на треть помещения печь. И возле печи были лавка, и стол, и бочка с водой, и немного посуды.
– Вот теперь – всё, – сказал, тяжело опускаясь на лавку, отец. – Теперь можете жить…
– Надо бы посмотреть, чем будем жить, – сказал, присаживаясь рядом, Португалец. – Посчитаем, жена, что будем есть зимой?
Стали считать. Довольно было даров леса: грибов – сушёных и посоленных, ягод. Насчитали несколько мешков овощей из старого их огорода. Было немного овса и крупы.
– Мало, – сказал Португалец. – Зима длинная, а голодать что-то не хочется. Буду готовиться к ярмарке.
– Что ты задумал? – спросил заинтересованно Ганс. – Опять яблочко привезёшь?
– Нет, ответил юный хозяин. – Привезу бочку соли, пару бочек муки, сало свиное, мёд и пару цыплят – пусть зимой будут яйца.
– На что ты купишь всё это? – замерла поражённая Абигаль.
А Португалец, светло улыбнувшись, достал какую-то тёмную палочку. Но протянул её не жене, а отцу-дровосеку.
– Есть в нашем лесу такое дерево?
– Редкое дерево, – сказал Ганс, разглядев деревяшку. – Где-то, помнится, есть. Но что с того?
– Когда я забрал чешую у монахов, у них образовалось свободное место. И они, в благодарность, показали мне, как строить коптильню для рыбы, и главное – какие жечь в ней дрова, чтобы рыба имела необыкновенный запах и вкус. Чтобы её на ярмарке всю – и дорого – раскупали. А? Ведь рыбы-то из нашей протоки сколько взять можно? Когда отец поведёт осенний обоз на ярмарку, мы половину телеги своей рыбой загрузим. Ты любишь мёд, Абигаль?
БОЛОТНАЯ ЯГОДА
Столько рыбы взял Португалец из протоки, что вся на отведённой для неё части телеги не поместилась. Весь чердак в новом доме был завешан нитками с рыбой – солёной, копчёной и вяленой. Руки у Абигаль были волшебными. Всё, за что она ни бралась, выходило лучше, чем это могло получиться у любого другого. Она так коптила рыбу, что Португалец всерьёз опасался – если эти запахи доплывут до деревни, – то все, все немедленно здесь соберутся.
Абигаль каждое утро выбегала на заросший кедровыми соснами берег и высматривала – не возвращаются ли муж и отец. И дождалась. Она увидела, как ползущий к деревне обоз остановился, с одной из телег что-то сняли, и обоз двинулся дальше. А возле высящейся горкой поклажи остались стоять две маленькие фигурки. Они помахали ей руками. Абигаль метнулась через остров к протоке, села в лодку и принялась довольно ловко работать вёслами.
Они встретились возле горы корзин и бочонков, и она в первый миг отказалась поверить, что всё это – их собственные запасы. И, честно сказать, было отчего не поверить: они даже не поместились в лодке, и Португальцу пришлось возвращаться ещё раз.
Абигаль, с сияющим лицом, хваталась то за одно, то за другое, выстраивала вдоль стен бочонки и расставляла на лавках корзины.
– Возьмись-ка сначала за это, – с улыбкой сказал Португалец, протягивая ей накрытый холстиной неплотного плетения короб.
Там, внутри, что-то пошевелилось! Абигаль откинула холст – и вскрикнула. В коробке сидели и смотрели на неё внимательными глазками-бусинками четыре, с рыжими пёрышками, курицы.
– Живые! – воскликнула Абигаль.
Под смех мужчин она унесла короб в деревянную половину дома и там выпустила рыжих птиц, закрыв положенной набок лавкой низ дверного проёма.
– Можно, они там поживут? – спросила она у счастливого мужа. – Здесь мы толчёмся, да бочки всякие… Где же у нас было пшено? Дать им скорее…
И пролетела сладкая, снежная, сытая зима. Весной, в мае, Абигаль родила первую дочку.
Достаток и душевный покой принесла в маленькую семью богатая рыбой протока. Но никто и подумать не мог, что главный подарок для них был ещё впереди.
Он объявился, когда начали плодоносить яблони. Урожаи были такие могучие, что яблочные холмы накрывали собой все свободные от кустов поляны на острове. Невозможно было столько яблок вывезти в одной лодке, чтобы продать. И Абигаль, попросив мужа купить ей котёл, взялась делать сидр. И сидр получился у неё – как и всё, за что она бралась своими маленькими руками, – прекрасным: крепким, прозрачным, со вкусом глубоким и бархатным. Португалец повёз продавать и его, но оказалось, что больше возить не придётся: монахи купили бочонок, и как-то его довелось отведать аббату. В тот же день монастырь предложил Португальцу весь сидр, какой только выбродит, привозить в его продовольственные подвалы. И платили за это яблочное вино с длинного острова – как и за всё безупречное – не скупясь.
Появилось у молодого хозяина много свободного времени. И следующим летом он решил одну маленькую проблему, несколько досаждавшую ему на его острове. Камни! Очищая ближние к дому поляны, он уносил камни к дальнему краю, и однажды, сбросив очередной в выросший холм, он постоял, подумал о чём-то – и вдруг улыбнулся. Опять выкопали яму, и опять варили клей из рыбы. Потом возвели большое каменное строение, из двух половин – одно поменьше, другое побольше. В большом устроили высокий настил из длинных и тонких древесных стволов.
– Это зачем? – спросила, прижимая к груди маленькую дочку, Абигаль.
– Это для сена, – пояснил Португалец.
– Какого сена?
– Которое мы будем заготавливать на зиму и здесь хранить.
– Для чего же нам сено?
– Для коровы.
– Коровы?!
– Иди-ка сюда…
Он взял её под локоть и привёл во вторую, меньшую половину. (А она была отделена от большой маленьким коридором, в котором поднималась начальная кладка узкой печи и стояли лавка и стол.)
– Вот здесь, – сказал Португалец, – будет жить наша корова.
– Откуда корова?
– Откуда – понятно. Куплю на ярмарке.
И следующей осенью на острове появилась новая живая душа: белая, в рыжих пятнах, ласковая корова.
– Прекрасно, – вслух рассуждал гостивший у них по воскресеньям Ганс. – Камня хватило и на коровник, и на ограду. И остров очистили! Теперь бы кусты извести, и можно прямо здесь травяной луг засеять. Ведь и сад, и ваши грядки, и коровник занимают лишь четверть острова. А место ровное, плоское. Как удобно будет косить! Я маленьким любил гулять по сохнущим травам. Запах свежего сена – самое радостное, что было для меня в детстве…
– Можно, – важно кивал Португалец. – Луг на острове – нужное дело. А пока траву буду с болота носить. Тоже недалеко…
И уже через год сразу за садом вытянулся ровный луг. И снова добавилось жильцов: примчались откуда-то две огненно-рыжие белки и устроили гнездо на разросшихся, с орехами, соснах. А когда Абигаль родила вторую дочку, к ним на остров, переплыв протоку, притопал фыркающий и деловитый ёж, оказавшийся впоследствии толстой ежихой, которая вскоре бегала по поднимающемуся между соснами подлеску в сопровождении крохотных серых ежат. Эта колючая семейка часто забиралась в огород (прекрасный огород был у Абигаль: в хозяйстве имелась корова, а значит – много навоза), но ежат оттуда не выгоняли: они были так трогательны и забавны, что всегда вызывали улыбку.
Однажды осенью Абигаль, Португалец и три их белоголовые девочки (одна другой меньше) отправились на болото – собирать сладкую клюкву. Они переходили от поляны к поляне, и Абигаль, усадив послушных и тихих дочек на новом месте, оставляла их на попечение обросшего густой бородой Португальца, а сама, прижимая к груди корзину, перебиралась, бредя по воде, от кочки к кочке, которые были как будто обрызганы красным. Вдруг Португалец увидел, что она поспешно, рассыпая ягоды из корзинки, возвращается. Он вскочил.
– Там, – Абигаль часто дышала, – на кочке, лежит… человек…
Спустя десять минут Португалец принёс на поляну мальчишку, лет двенадцати, в шрамах. На плече у него был пристроен подвязанный размокшей верёвкой странный, жёлтого цвета, клинок.
ГЛАВА 6. ТЕНЬ ПТИЦЫ
Альба на минуту умолк. Он смотрел в пространство перед собой, перебирая в памяти картины и события прошлого.
Капля расплавившегося воска скользнула вниз по свече. Альба машинально отодвинул от подсвечника стопку бумаг, взглянул на глубоко вздохнувшего Бэнсона. Спросил заботливо:
– Не устал?
Ночь уходила, и небо за окном уже было помазано серым.
– Что было дальше? – вместо ответа спросил, сглотнув слюну, Бэнсон.
– В другой раз расскажу, что было дальше, – сказал Альба, повернув вдруг голову к окну. – Слышишь? Серые братья приехали.
– Нет, – удивлённо ответил Бэнсон, – не слышу. – Но, безгранично доверяя чутью и слуху мастера Альбы, поднялся из кресла: – Пойду ворота открою.
– Не нужно, – Альба приподнял ладонь над столом. – Они уже здесь.
ОРАКУЛ
Бэнсон готов был поклясться, что не стучали въездные ворота, и не хлопала дверь внизу, и шагов по коридору не было слышно. Истина требует заметить, что этих звуков действительно не было, даже скрипа половиц в коридоре. Просто раскрылась вдруг дверь, и в неброско освещённый кабинет вошли две фигуры в длинных, до пят балахонах. Капюшоны их были откинуты. Бэнсон увидел, что один из них – глубокий старик, заметно старше Альбы, а второй – крепкого сложения монах в возрасте достаточно зрелом.
– Как я рад тебя видеть! – воскликнул старик, но, к глубочайшему изумлению Бэнсона, направился именно к нему, а не к Альбе.
Бэнсон, стараясь не сгибать ногу, встал из кресла, а старик подошёл и радостно обнял его. “Обознался”, – решил Бэнсон, но старик отстранился на длину вытянутых рук (его тёплые сухие ладони сжимали мощные Носороговы локти), взглянул с улыбкой в его лицо и проговорил уже знакомую Бэнсону фразу:
– Здравствуй, размахивающий сундучком!
Бэнсон непонимающе сдвинул брови, но тут же вспомнил:
– Мадрас? Ночь, Мадрас, шайка Цинногвера! Да? Вы были там?
– Нет, уважаемый Носорог. Но мне много рассказывали. Если бы вы знали, сколько жизней людских вы спасли тем, что выстояли те пять минут, за которые мастер успел до вас добежать!
Здесь он отстранился и повернулся к Альбе, который пожимал руки второму пришедшему.
– Здравствуй, Альба! – сказал старик каким-то неподражаемо светлым и добрым голосом.
– Мастер Йорге! – тихо, с радостью произнёс Альба и подошёл для приветствия, но не с поднятыми для пожатия руками, а опустив руки к полу, вдоль тела. Он склонился к плечу обнявшего его старого монаха, как сын к любящему отцу.
– Как же вы оказались в Лонстоне?
– В Плимуте, Альба. А в Плимут примчался специальный гонец, чтобы сообщить про вас.
Все прошли и устроились в креслах.
– Какой прекрасный выдался час! – произнёс Йорге, сцепливая коричневые узловатые пальцы в замок и опуская их на колено. – Как я рад видеть тебя, Альба! В последний раз наша встреча была…
– Шесть лет назад, – подсказал Альба. – Я сам пожаловал в Эрмшир.
– Да. “Харон” вошёл в Лисью бухту, и я увидел , что ты на корабле – только где-то глубоко в трюме.
– Я сопровождал тогда Гуэбо Мадридского. Этот зверь способен был перетереть железо наручников и пройти сквозь стену каюты. На второй неделе плавания он поймал неосторожную крысу, выдрал ей лапу и её костью открыл замок на решётке.
– Эрмширские братья до сих пор с ужасом вспоминают, что натворил Гуэбо в Мадриде. Я, как только увидел, что ты – на “Хароне”, – понял, что привезли кого-то из очень опасных. А теперь, я слышал, ты поднял из гнезда и гонишь ещё какого-то паука?
– Именно паука, Йорге. И этот – самый чудовищный в моей жизни.
– Я плохо вижу его, – озабоченно произнёс Йорге. – Он что, под защитой кого-то из королей?
– Увы, мастер. Он сам любого всесильного этого мира может взять под своё покровительство. Сейчас он, наверное, самый богатый человек на всём свете. Лет двадцать назад поймал в паутину трёх крупных банкиров и объединил их капиталы. Пустил деньги в рост. Получил большие доходы. И стал устраивать гнёзда для тёмных выродков, любящих кровь. Всем “открыл” тайну бессмертия: каждый день собственноручно убивать по одному человеку, причём предельно мучительно.
– Ты полагаешь, он понимает, что делает?
– Думаю, да. Он – тёмный вестник. Пять последних лет я только и делал, что метался и уничтожал эти гнёзда. Потом увидел, что это бессмысленно, пока не пойман главный паук. Ты помнишь Томаса Локка из Бристоля?
– Разумеется, помню. Он помог тебе добраться до шайки Ци, ночью, в Мадрасе.
– Именно помог. Он и его друзья. Носорог тоже был там.
– Это известно. Эрмшир гудел тогда, как пчелиный улей! Английские безоружные моряки остановили десятерых псов Регента!
– Ну, не совсем безоружные. У Носорога, как помнится, был сундучок!
Все негромко и очень по-доброму рассмеялись. Лучистые взгляды протянулись к Бэнсону, и он покраснел, пряча глаза, стал устраивать поудобнее нездоровую ногу.
– Так вот, – продолжил начатую мысль Альба. – По Западной Англии пронёсся слух, что бедный корабельный плотник Томас Локк нашёл в южных морях чёрный жемчуг и сказочно разбогател. И в Бристоль вернулся на собственном корабле. Слух этот пришёл к патеру Люпусу, как по дрогнувшей паутинке. Патер подобрался к дому Тома в Бристоле, рассчитывая выяснить, где находится озеро с чёрным жемчугом. Это озеро сулило большие деньги. Он выполз из монастырского подземелья – а я его уже поджидал. Но нападать не стал – риск был слишком велик. Филипп и Адония и по отдельности-то – противники неприятные, а вместе… Так вот, я им лишь сообщил , что напал на их след. Расчётливо сообщил, удачно. Они метнулись спасаться. Два дня я гнал их по лесу, мечтая лишь об одном: чтобы патер не догадался, что самое главное для меня – увести их от подземелья монастыря Девять звёзд. Там я их не достал бы и за сто лет. А Том в это время прислал из Багдада письмо. Бэнсон в одиночку отправился его выручать – потрясающее чувство дружбы у парня – и в лесу судьба нас всех в одну точечку и свела.
– Извините, мистер Бэнсон, – подал голос молчавший до этого времени второй Серый брат, – а шрамы на руке – это от сундучка?
Бэнсон кивнул.
– А этот, бугорком на щеке? – спросил Йорге.
– Пуля, – смущаясь, ответил Бэнсон. – Наёмник, турок, ночью влез в дом. Двоих матросов убил. Я крикнул, чтобы Тома предупредить, а он выстрелил. Так пуля пролетела сквозь щёку.
– А на груди?
– От кинжала. Нас с Томом заманили в ловушку. Тоже турок, с наёмниками.
– Ты скажи, сколько их было, – многозначительно проговорил Альба.
– Четырнадцать, – Бэнсон поднял глаза. – Но у меня было семь пистолетов…
– Хороший помощник у тебя, Альба! – воскликнул старик.
– Какой помощник, – махнул Бэнсон рукой. – Обуза! Он ведь из-за меня патера в лесу упустил!
– Патер в тот раз и должен был уйти. Я на большее, как отогнать его от подземелья, и не надеялся. Они не только Бэнсона оставили на моём пути. Ещё и маленького Симеона. Тому ладошку стилетом к дереву прикололи. А у Бэнсона от той встречи остался ещё один примечательный шрам – на макушке. Бэн, покажи. Вот, зная, кто именно его так приложил, заявляю: то, что Носорог выжил – это чудо. Предполагаю, что в момент удара Бэнсон повёл себя как-то не так. Неожиданно для бывшего йоркского палача. Судьба!
– Да, – задумчиво проговорил старый Йорге. – Судьба связала вас странной, причудливой ниточкой. Вам ещё выпадет случай в этом самим убедиться. Но, Альба, – он поднял, заводя на лоб, белые кустистые брови, – времени крайне мало. Мы даже чаю не выпьем. Братья послали эстафету с твоим письмом к Птице и кое-что заранее разузнали. Дело, оказывается, ещё сложнее, чем выглядело поначалу. Так что нет времени, нет. Сейчас приготовь очередного путника с нами. Снотворным напои. Завтра – следующего. Ну а уважаемого Носорога отправим последним. Ему пару дней следует полежать. Пусть рана затянется.
Йорге качнулся вперёд, поднимаясь из кресла. Встали и остальные. Подошли было к двери, но вдруг Йорге замер на месте, постоял, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону, потом повернулся и бросил на Бэнсона короткий пристальный взгляд. Кивнув какой-то своей мысли, подошёл к столу, взял лист бумаги, перо. Не присаживаясь, что-то наскоро начеркал, сложил листок втрое, залил кромку воском. Все стояли, не двигаясь. Обманутый протянувшейся тишиной, из дырки в углу выскочил мышонок – маленький, глуповатый. Увидев людей, пискнул отчаянно и метнулся назад. Бэнсон вздохнул. А Йорге подошёл к нему и, протягивая запечатанное письмо, произнёс:
– Это тебе. Открой его через три года, день в день. Твоё будущее застилают клубы бурого дыма, но кажется – ты их пройдёшь. Единственное, что вижу отчётливо, – к тебе скоро вернётся потерянное тобой.
И лишь после этого вышел, но в дверях ещё раз обернулся и сказал напоследок:
– А сегодня – пятое сентября [18].
ПРЕДСКАЗАНИЕ
Двое Серых братьев увезли в повозке первого “путника”. Бэнсон зажёг огонь и поставил греть воду, Альба отправился кормить далматинов. Нотариуса и тех, на кого “папа” должен был переписать имение, ожидали позже, за полдень.
После завтрака Альба сменил повязку на ноге Бэнсона (одобрительно покивал) и снова, сев за стол, занялся бумагами. Носорог пристроился в полюбившемся ему кресле и осторожно спросил:
– Альба, я не помешаю тебе?
– Конечно нет, Бэн. Говори.
– Кто такой мастер Йорге?
Альба отнял взгляд от бумаг, посмотрел на запечатанное письмо, которое Бэнсон вертел в руках, повернул лицо к окну и просто сказал:
– Мастер Йорге – оракул.
– Оракул? – переспросил изумлённый Бэнсон. – Человек, способный предсказывать будущее?
– Ну ты же видел.
– Так что же, это всерьёз?
Альба отодвинул бумаги, подумал и заговорил:
– Вот ты – кого-нибудь знаешь из оракулов, известных истории? Нет? Даже самого известного, на мой взгляд, оракула, жившего в Дельфах? Ну так послушай. Детали за несколько тысяч лет могли быть искажены, но суть происшедшего дошла до нас в виде совершенно определённом.
В древности было на Балканах огромное царство. Его называли Македонией. В нём был царь – Александр. Молодой, умный, сильный, красивый. Военные походы его всегда заканчивались победами. Не меряно – власти. Не считано – золота. Счастье! Казалось бы – радуйся, наслаждайся приятностью жизни. Но нет. Сидела в сердце царя беспричинная тревога. Мучил его необъяснимый невидимый холодок. Накатывала изредка по ночам странная ломота. Беспричинный ужас прерывал иногда его сон. Кто мог объяснить царю причину этой странной тревоги? Только мудрец. И Александр отправился к мудрецам. Первым он посетил мудреца Диогена из города Синоп. Ты читал что-нибудь о Диогене? Нет? Хорошо, тогда я коротко расскажу сначала о нём.
Итак, Диоген Синопский. По моему разумению, он был одним из первых “Серых братьев”, но сам о том, конечно, не подозревал. Он называл себя “киник”, то есть собака. Он не имел имущества, чтобы доказать, что человек вполне способен прожить, довольствуясь малым. Жил он на берегу моря в дырявом пифосе [19] и говорил, что человеку не нужны дворцы. Однажды, увидев, как двое мальчиков едят чечевичную похлёбку из куска выеденного до корки хлеба, он выбросил чашку и ложку. Он ходил по городу светлым днём, неся в руке зажжённый фонарь, и заглядывал озабоченно во все углы. Когда его спрашивали “что ты ищешь?” – он отвечал: “Я ищу человека ”. Когда один разбогатевший на торговле рабами вельможа привёл его в свой дворец (он хотел похвалиться перед гостями знакомством с известным мудрецом), Диоген плюнул на мраморный пол. Хозяин вскричал, что для плевков следует выбирать скверные и грязные места, а не ковры и не мрамор. И Диоген плюнул ему в лицо, заявив, что это самое скверное место во всём доме.
Однажды Диоген встал на городской площади и громким криком стал звать людей. Когда сбежался народ, Диоген пустил в ход тяжёлую палку, крича, что он звал людей, а не плутов, лжецов и прелюбодеев.
У Диогена был друг, мудрец Платон, который заискивал перед императором Дионисием, а потому был богат. Однажды Платон пришёл к Диогену, когда тот мыл в ручье какие-то скромные овощи. Кутаясь в дорогую пурпурную тогу, Платон заметил: “Если бы ты мог ладить с людьми, тебе не пришлось бы довольствоваться выброшенными овощами”. На что Диоген ответил: “А если бы ты смог довольствоваться выброшенными овощами, – тебе не пришлось бы ладить с людьми”. У них было много научных споров. И когда Платон, отвечая на вопрос – как можно в словах определить человека? – важно изрёк: “Человек – это птица без перьев на двух ногах”, Диоген, убежавший куда-то, принёс ощипанного петуха, поставил его на ноги и сообщил: “Вот человек Платона”. Когда Платон, окружённый учениками, громко заявил, что движение существует только в нашем воображении, а в реальности его нет, Диоген, не тратя слов, вскочил и стал быстро ходить перед ним взад-вперёд. Это Диоген оставил нам бессмертную фразу: “Платон мне друг, но истина дороже”.
Так вот, именно к Диогену прежде всех остальных прибыл царь Александр. Глубокий старик, Диоген лежал на прибрежном песке и грелся на солнышке. Вдруг его накрыла чья-то тень. Человек, подошедший к нему, проговорил:
– Я – царь Александр.
Мудрец ответил:
– А я – собака Диоген.
– Попроси у меня, чего бы ты хотел, – сказал юный царь. – Я могу выполнить любое твоё желание.
– Тогда отойди, – сказал Диоген, – не заслоняй мне солнце.
Альба на минутку умолк, посмотрел в даль за окном.
– Так вот, – продолжил он через минуту, – Александр, не дождавшись от Диогена объяснения своей странной тревоги, решил обратиться к оракулу. Но вот как узнать, – кто из оракулов действительно прорицатель, а кто просто плут? Прорицательство тогда было очень модным занятием и приносило большие доходы. Соответственно, было множество притворщиков и шарлатанов. Но царь Македонии сам поступил как мудрец. Он снарядил несколько десятков гонцов и отправил их к самым известным оракулам того времени. В определённый день и час эти гонцы вошли к оракулам с одним и тем же вопросом: “Что сейчас делает царь Александр?” А он в это время занял себя совершенно несвойственным ему делом: ушёл на задний дворик своего дворца, разложил там костёр и стал собственноручно варить похлёбку из курицы. Один за другим гонцы, получившие ответы оракулов, возвращались назад и приносили ответы царю. Все они были плутовскими уловками: “Царь сидит в кресле; царь думает; Александр дышит; Александр произносит слова”. И только оракул из Дельф сказал гонцу: “Царь Александр, как ни странно, варит суп из курицы на заднем дворике своего дворца”. И добавил: “А перья у курицы были чёрными”.
Александр тотчас собрался и поехал в Дельфы. Он долго беседовал с прорицателем, но неизвестно, сказал ли ему оракул правду о нём.
– А в чём была правда? – облизнул пересохшие губы Бэнсон.
– А правда была тяжела, – сказал, глядя в даль, мастер Альба. – Она была в том, что Александр – не только великий и мудрейший из всех полководцев, молодой и прекрасный, богатый и умный. Он в то же время – самый страшный злодей своего и без того жестокого века. Тёмный вестник, предпринимающий войну за войной. Зверь, проливающий реки человеческой крови. Убийца сотен тысяч людей и мучитель сотен тысяч людей, багровое безглазое чудище, громоздящее пирамиды из человеческих черепов. И то предощущение ужаса, которое мучит его, – это предчувствие неописуемого наказания, которое ожидает любого злодея после его смерти.
– Альба, а что ожидает нас после смерти? Разве не прекращается всё и не приходит то, что называют небытиём?
– Конечно же – нет. Наша жизнь на Земле, Носорог, – это крохотный миг, всего лишь этап из длинной цепочки существований. И если ты задумываешься об этом, то тебе лучше побеседовать с мастером Йорге. Эта возможность, Бэн, уникальна. Многие мудрецы нашего мира мечтали бы поговорить с предсказателем. К тебе же он пришёл сам, – это бесценный, Бэн, бесценный подарок!
– Но он уехал…
– От тебя – ненадолго и недалеко. Мы отправимся вместе, на корабле Серых братьев, “Хароне”, который для всех остальных – небольшое почтовое судно. Много часов ты сможешь провести с ним в беседах. И если ты напишешь потом об этих беседах – то твои записи будут дорого стоить. Но я вернусь к цели своего длинного монолога. Мне просто хотелось отметить феномен [20] существования оракулов на земле. Самые известные оставили после себя много трудов, которые ты можешь найти в любой относительно крупной библиотеке. Например, сочинения великого Данте – “Ад”, “Чистилище”, “Рай”, в которых он показал нам всё, что нас ждёт после смерти. Или катрены [21], которые оставил нам Мишель Нострадамус, живший спустя двести лет после Данте. Вернёшься с Томом домой – почитай эти катрены. Откровения в них настолько пронзительны и объёмны, что Мишель их зашифровал, сделав доступными для мудрецов, но оградив от ремесленников и землепашцев, сознание которых ещё не смогло бы вынести тяжести знаний о мире.
– Я, вообще-то, не большой любитель читать, – Бэнсон смущённо потёр бритую голову. – Да и писать тоже.
– Расскажешь об услышанном своему сыну, когда подрастёт. Мне кажется, что он будет частым гостем Бристольской библиотеки.
– Сыну… – Бэнсон засопел, с тоской глядя в пол. – Как они там без меня? Алис, Томас, все остальные…
– Единственное, в чём можно быть до конца уверенным, Бэн, – это в том, что они тебя ждут.
– Скажи, Альба, – заинтересовался вдруг Бэнсон, – а когда жил Нострадамус?
– Примерно двести лет назад, – ответил монах.
– А за двести лет до него жил Данте?
– Именно так.
– А не получится так, что через двести лет после нас появится новый мудрец-предсказатель?
– Йорге уверенно заявлял, что такой мудрец будет. Он родится через двести лет, в двадцатом веке, в России, которую мы называем Московией. Имя его будет – Даниил.
– И он тоже напишет какие-то книги?
– Да. Он подарит людям великий труд – “Трактат о Розе”.
– Трактат – о цветке?
– Роза – лишь образное определение, Бэн. Вера в единого Бога – вот тот цветок, о котором будет говорить Даниил. А лепестками цветка станут все существующие религии, когда они объединятся сами и соединят все народы Земли в единое братство.
– Неужели такое возможно?
– Йорге считает, что это обязательно будет. Да, кстати, и Нострадамус об этом упоминает. Один из его катренов так и начинается: “В центре огромного мира – Роза…”
Бэнсон сдвинул брови, потёр ладонью макушку. Сказал с досадой:
– Я, к сожалению, не слишком умён. Вот если бы мастер Йорге поговорил с Клаусом или с нашим Бристольским библиотекарем Генри – вот это для них был бы подарок!
– Может быть, Бэн, он и встретится с ними. Не могу утверждать, что мастер Йорге сейчас не услышал и не отозвался на твоё пожелание. Ты только письмо отложи, не верти в руках. Вот, воск почти стёр. А тебе нужно его три года хранить.
ОТЪЕЗД
Через два дня отправился в путь и Бэнсон. Не в своём обличье придурковатого странствующего монаха, а как обычный человек в обычной одежде. Альба заботливо устроил его на высокой охапке сена, накрытой ещё и ковром и пуховым одеялом.
– Поедешь, как принц, Бэн, – говорил он, добавляя ещё и подушку, – и это правильно. Нога у тебя заживает мало сказать – быстро, – стремительно. Так не будем же этому мешать! У тебя теперь новые документы, по которым ты служишь переписчиком в Басрийском аббатстве (там ведь стоит Томов “Дукат”, верно?), так что забудь пока своё великолепное “бу-у!”
Рядом с массивной тушей смущённого такой заботой Носорога поместилась холщовая сума с притаившейся в ней цепью, а с другого боку лёг его громадный, побывавший в работе топор в окрестованном чёрном чехле. Альба пристроил Кобру под балахоном, забрался на лавочку кучера и пошевелил вожжами. Лошади тронулись.
Но поехали не прямо в Плимут, а завернули сначала в бывшее имение Регента. Впрочем, пробыли здесь недолго – Бэнсон даже не слезал с повозки. Альба поговорил о чём-то с выбежавшей к ним молодой хозяйкой, которая после этого подошла к лежащему Носорогу и стояла рядом, положив ладонь на его перевязанное бедро, пока слуги, снующие от дома к повозке, заполняли все свободные места корзинами со снедью и холодными, поднятыми, очевидно, из погреба, анкерами с пивом и ягодным соком.
– Глубокая рана? – страдальчески сдвинув бровки, спрашивала хозяйка.