Лето Гелликонии Олдисс Брайан

Кровь имела для мади очень важное значение. Робе пришлось вызубрить целый ряд слов и выражений, теснейшим образом связанных с понятием пути, крови, пищи и бога-в-крови. Иногда, ночами, он пробовал как-то классифицировать приобретенные знания, несколько раз в часы затишья пытался даже изложить свои мысли на бумаге; из этого мало что выходило, ибо когда все племя, вкусив скромную вечернюю трапезу, вповалку укладывалось спать, сон неудержимо сковывал и его.

Не было силы, которая могла бы удержать его глаза открытыми. Видения перестали наведываться в его сон, и со временем он проникся уверенностью, что мади, по всей вероятности, сны неведомы. Иногда он начинал задумываться о том, во что могли превратиться мади, если бы их неким образом удалось научить видеть сны. Возможно, тогда они могли бы сделать первый робкий шаг со своих задворок навстречу цивилизованному миру.

Иногда, после того как его подруга, прильнув к нему для краткого экстатического соития, насытившись, откатывалась от него, он задумывался, счастлива ли она. Но спросить у нее об этом он не мог, и даже если бы такой вопрос был задан, то напрасно было бы надеяться на ответ. Был ли счастлив он сам? Он не ждал счастья, ибо, взращенный любящей матерью, королевой королев, рано понял, что жизнь есть цепь непрерывных страданий. Цена любой минуты беспечного счастья - годы мучительных испытаний. Возможно, мади в этом смысле повезло - отказавшись от удела людей, они обманули судьбу и избежали юдоли слез.

Над Такиссой и Матрассилом клубился туман, но поверх молочного марева уже сияло солнце. От тумана воздух казался тяжелым и удушливым, и королева МирдемИнггала решила провести это время в гамаке. Все утро она принимала прошения. Хорошо известная в народе, она тоже знала многих столичных горожан по именам. Утомившись выслушивать бесконечные жалобы, она задремала в сени небольшого мраморного павильона. МирдемИнггале грезился король, который несколько дней назад, едва оправившись от ран, ни словом не предупредив ее, куда-то уехал по делу крайней важности - говорили, что Орел отправился вверх по реке к Олдорандо. Пригласить с собой в путешествие супругу он даже не подумал. Вместо нее королевским спутником, как обычно, стал фагор, рунт-сирота, вместе с королем сумевший выбраться из мясорубки Косгатта.

За стеной павильона первая фрейлина королевы, госпожа Мэй ТолрамКетинет, играла с принцессой Татро. Старшая фрейлина демонстрировала радостно щебечущему ребенку новую сложную заморскую игрушку - металлическую птицу, раскрашенную яркими красками и умеющую махать крыльями. Рядом с госпожой ТолрамКетинет и принцессой на траве и на террасе павильона были в беспорядке разбросаны другие игрушки и книжки с картинками.

Прислушиваясь сквозь дрему к возбужденному щебетанию дочери, королева позволила своей душе устремиться вслед за другой птицей - воображением. Она представила, как металлическая птица Татро, вырвавшись из рук фрейлины, взлетает к верхушке дерева гвинг-гвинг и усаживается там на ветку, увешанную зрелыми сочными плодами. Перед ее внутренним взором безжалостный Фреир превратился в безвредный гвинг-гвинг. Смертоносное приближение светила представилось ей приближением поры сладостного осеннего созревания. Брезжущее под королевскими веками волшебство превратило и ее саму в гвинг-гвинг с нежнейшей кожицей, причем путем неведомого разделения она могла взирать на свои превращения со стороны.

Плод, частью которого она была, сорвался с ветви и, с сонной замедленностью приблизившись к земле, коснулся ее. Его чудесно-симметричные, скрывающие сладостную мякоть полушария были покрыты нежнейшими волосками. Прокатившись по мягкому бархату мха (нежнейший ворс на мягчайшей сочной зелени), гвинг-гвинг замер у живой изгороди. На аромат лакомства из леса появился дикий зверь - боа.

Зверь только с виду был похож на боа, на самом деле у королевы королев ни на миг не возникло сомнения в том, кто он такой - конечно, то был ее муж, король, ее повелитель.

С хрустом и треском проломившись сквозь изгородь, боа принялся пожирать сладкие и сочные плоды, топтать их и разбрасывать - густой сок стекал по его бурой шкуре. Чувствуя, как из-под лопающейся кожицы плодов в воздух выплывают ее сладострастные мысли, она принялась умолять Акханабу избавить ее от насилия или позволить насладиться им, простив за неуемность. Небо перечерчивали хвостатые кометы, над городом таяли последние клубы тумана, и наконец свет Фреира упал на них, чему главной виной была она, позволившая себе заснуть в такое время.

В ее сне король наконец овладел ею. Его могучая, покрытая густой шерстью спина изогнулась над ней. Этим летом такие ночи были - ночи, когда он звал ее в свои покои. Она приходила босиком, спросонок, недовольная тем, что ее побеспокоили. За ней с лампой, заправленной китовым жиром, освещая своей государыне дорогу, всегда шла Мэй - свет в стеклянном пузыре делал лампу похожей на бутыль волшебного фосфоресцирующего вина. Представая пред очи короля, она, королева королев, знала себе цену. Ее глаза были темными и огромными, соски - острыми и горячими, бедра - живыми от переполняющего их спелого сока гвинг-гвинг, до которого так охоч был клыкастый зверь.

Он и она бросались в объятия друг другу со страстью только что зародившегося чувства. Он мог давать ей ласковые прозвища, как ребенок, зовущий кого-то во сне. Их плоть, их душа поднимались вверх подобно густому пару, возникающему на месте слияния двух горячих течений.

Обязанностью Мэй ТолрамКетинет было во время игрищ короля и королевы стоять возле их ложа, освещая его лампой. Вид обнаженных тел друг друга доставлял им обоим особенно острое наслаждение.

Иногда молодая фрейлина, не смеющая покинуть свой пост, не находила в себе сил больше сдерживаться и клала свободную руку на свое лоно. Тогда король ЯндолАнганол, безжалостный в своем кхмире, бросал Мэй рядом с собой на ложе и тут же брал ее, не делая никакой разницы между королевой и простой смертной.

Днем МирдемИнггала не упоминала о случившемся ни словом. Она догадывалась, что Мэй рассказывала о нравах короля своему брату, генералу Второй армии; она понимала это из того, как молодой генерал смотрел на нее, королеву. Иногда, предаваясь отдыху в гамаке, она позволяла себе, ненадолго, нарисовать в воображении несколько забавных картинок, возможных в том случае, если генерал Ханра ТолрамКетинет вдруг получит дозволение присоединиться к известного рода забавам в королевской опочивальне.

Иногда кхмир проявлял себя с иной стороны. В такие ночи, когда вылетающие в темноте мотыльки начинали свой танец вокруг лампы со светящимся вином, король приходил в ее опочивальню по личному проходу, которым никому, кроме него одного, не позволено было пользоваться. Его поступь невозможно было спутать ни с чьей. Шаги Орла, одновременно быстрые и неуверенные, в точности отражали его характер. Толкнув потайную дверь, он наваливался на королеву. Гвинг-гвинг по-прежнему был здесь, но клыки исчезли. Король был не властен над своим телом, и неодолимый гнев на свою презренную плоть снедал его. При дворе, где он не доверял почти никому, такое предательство было самым страшным.

После того как утихал кхмир плотский, наступал кхмир души и разума. Орел ненавидел себя со всей силой человека, оскорбленного изменой ближайшего друга, и ненависть его не уступала прежней похоти. Королева рыдала и стонала. На следующее утро, стоя на коленях, рабыня с потупленным от смущения взором, поджав губы, отмывала кровь с плиток пола возле кровати МирдемИнггалы.

Никогда, ни одним словом королева королев не обмолвилась о том, что происходило в стенах ее спальни - о нраве короля догадывались, но не она была источником этих догадок. Ни Мэй ТолрамКетинет, никакая другая фрейлина не удостаивались ее откровений. Как и поступь, которую ни с чем невозможно было спутать, припадки самоуничижения короля были его неотъемлемой частью, им самим. Король был нетерпелив и быстр в желаниях и в обращении с придворными. Беспокойная душа, он не находил свободной минуты задуматься о себе, и едва его раны заживали, как он немедленно пускался претворять в жизнь новые планы, которых за время болезни у него накапливалось немало.

Наблюдая, как наливаются соком и размякают незримые больше ни для кого плоды гвинг-гвинг, она сказала себе, что в слабостях Орла заключена его сила. Без своих слабостей он давно уже потерял бы все, и силу в первую очередь. Она хорошо видела это, но не выдавала ни словом, ни взглядом. Вместо этого - визжала, как последняя девка. И на следующую ночь ее зверь с могучей горбатой спиной опять проламывался сквозь живую изгородь, наведываясь в ее сад.

Иногда при свете дня, когда, казалось, гвинг-гвинг зрел только ради своего собственного удовольствия, она нагая бросалась в прохладные объятия бассейна и, медленно погружаясь на дно, переворачивалась лицом вверх, чтобы полюбоваться, как лучи Фреира пронизывают бурлящую пузырьками воздуха воду. В один ужасный день - она знала это из своих снов - Фреир спустится вниз, в глубины бассейна, и испепелит ее, покарав за неуемную греховность желаний. Боже Акханаба, избави меня от этой муки. Я королева королев - и тоже подвластна кхмиру.

Разговаривая со своими придворными, с мудрецами или глупцами - или с послом Сиборнала, чей пронзительный взгляд пугал ее, - король мог протянуть руку, не глядя взять с блюда для фруктов яблоко и вгрызться в него зубами, по-видимому, даже не думая о том, что делает. Яблоки бывали каннабрианскими, их привозили из верховьев реки, из Оттассола. Орел предпочитал яблоки всем остальным фруктам. Он поедал их жадно и быстро, совсем не так, как это делали его придворные, жеманно откусывающие по кусочку и бросающие на пол сочную увесистую серединку. Король Борлиена ел яблоко целиком, хотя и без видимого удовольствия, уничтожая все - и кожу, и сочную мякоть, и сердцевину с маленькими, пузатыми коричневыми семечками. Разделываясь с яблоком, он не прерывал разговора, а после утирал бороду, и ничто более не напоминало о том, что он сейчас съел. Глядя на это, королева МирдемИнггала думала о боа, приходящем за своим лакомством в сад за живой изгородью.

Акханаба покарал ее за распутные мысли. Наказание было унизительно своей утонченностью - раз за разом она укреплялась во мнении, что совсем не знает и не понимает Яна и, что самое главное, не поймет его никогда. Из того же знамения делала вывод, что и Ян никогда не поймет и не узнает ее, отчего становилось еще горше и болела душа. Никогда Орел не сможет понять ее так, как понял, не перемолвившись с ней ни словом, Ханра ТолрамКетинет.

Дремотное наваждение развеяли звуки приближающихся шагов. Открыв глаза, МирдемИнггала обнаружила: потревожить ее сон решился не кто иной, как главный королевский советник. СарториИрвраш был единственным придворным, которому позволялось входить в садик королевы королев, место ее уединений; такого права советник удостоился от королевы после смерти своей жены. Двадцатичетырехлетней королеве СарториИрвраш в свои тридцать семь казался стариком. Он вряд ли мог завести роман с какой-нибудь из ее фрейлин.

В это время дня советник обычно возвращался во дворец с недальней прогулки. Однажды король со смехом поведал ей о научных опытах, которые тот производит над несчастными пленниками, содержащимися в клетках. Жена СарториИрвраша погибла во время одного из таких экспериментов.

Советник снял шляпу и поклонился королеве, потом принцессе Татро и Мэй - его лысина блеснула на солнце. Юная принцесса души не чаяла в советнике. Королева же не считала нужным мешать забавам своего ребенка.

Еще раз поклонившись лежащей королеве, СарториИрвраш подошел к принцессе и фрейлине. В разговоре с Татро он держался с ней как со взрослой, чем, по-видимому, и объяснялась любовь к нему девочки. В Матрассиле у него было очень мало друзей - его требования к людям были очень высоки.

Этот невзрачный пожилой человек среднего роста, предпочитающий старую привычную одежду, уже давно обладал в Борлиене очень большой властью. Пока король оправлялся от ран, полученных в сражении при Косгатте, советник правил страной от его имени, верша государственные дела за своим столом, в беспорядке заваленным всякой ученой всячиной. Друзей у него было крайне мало, но уважали его все. По очень простой причине - СарториИрвраш был неподкупен и глух к лести. У него не было любимчиков.

С теми же, кто по тем или иным причинам мог назвать себя его фаворитом, он был суров вдвойне. Даже смерть жены не заставила его нарушить распорядок дня. Он не охотился и не пил вино. Он редко смеялся. Тщательно избегая во всем ошибок, он был болезненно осторожен.

Привычки поддерживать близкие отношения с теми, кого удостаивал своим покровительством, он не имел. Его братья умерли, сестры жили слишком далеко. Постороннему наблюдателю СарториИрвраш мог показаться совершенным существом, созданием без пороков и слабостей, идеальным и преданнейшим слугой короля.

При дворе, насквозь пропитанном религией, у него было только одно уязвимое место. Утонченный интеллектуал, он, само собой, был атеистом.

Но и возможные оскорбления, мишенью которых могло стать его неверие, он умело предупреждал. Всех и каждого он пытался обратить в сторонники своего образа мысли. Выбирая просвет в делах государственных, он садился работать над книгой, на страницах которой записывал все слова правды, какие удавалось добыть, просеивая породу бесчисленных легенд и мифов. Критическое отношение к сказаниям, тем не менее, не мешало ему время от времени с удовольствием проявлять человеческую сторону своей натуры и развлекать юную принцессу сказочными историями, которые он знал во множестве, или читать ей чудесные книжки.

Недруги СарториИрвраша в скритине недоумевали, каким образом две такие совершенно полярные натуры - он, такой рассудительный и хладнокровный, и король ЯндолАнганол, такой вспыльчивый и горячий, - мирно уживались и если и спорили, то никогда не вцеплялись друг другу в глотку. Дело было в том, что СарториИрвраш мало во что ставил свою персону - любое оскорбление он умел проглотить с легкостью. Стрелы оскорбления просто не способны были уязвить его, настолько он отдалился от людей. Он мог спокойно сносить оскорбления, но лишь до поры. Чаша его терпения переполнялась медленно, и час еще не пробил, хотя ждать оставалось недолго.

– Я уже думала, ты не придешь, Рашвен, - крикнула ему принцесса Татро.

– Печально слышать, что вы, ваше высочество, так дурно обо мне думаете. Я всегда появляюсь тогда, когда нужен, - вы ведь знаете.

Довольно скоро советник и принцесса уже сидели рядышком в тени королевиной беседки с книжкой: Татро не терпелось услышать новую историю. Легенду, которую сегодня выбрал СарториИрвраш, королева МирдемИнггала не слишком любила. По некой причине эта легенда, повествующая о серебряном глазе в небе, всегда заставляла ее волноваться.

– Однажды, много лет назад, жил-был король. Он правил западной страной под названием Понптпандум, лежащей в том краю, где обычно садится солнце. Люди и фагоры Понптпандума боялись своего короля, потому что, по слухам, он был волшебником и обладал колдовской силой.

Жители этой несчастной страны мечтали избавиться от своего правителя и посадить на трон нового короля, справедливого и доброго, который бы не угнетал их и не изводил, как теперешний. Но никто не знал, как это сделать.

Стоило горожанам затеять заговор против короля, тот всякий раз раскрывал его и жестоко подавлял. Решив однажды покончить со всем разом, он создал силой своего волшебства огромный серебряный глаз - король был великим магом и кудесником. Заставив этот глаз подняться в небо, он приказал ему следить за всем, что происходит в несчастном королевстве по ночам. Глаз мог закрываться и раскрываться. Раскрывался глаз десять раз в году, и очень скоро все об этом узнали. Раскрывшись, глаз видел все - ничто не могло укрыться от этого проницательного ока.

Как только глаз замечал где-то готовящийся заговор, немедленно узнавал об этом и король. Раскрыв все до одного заговоры, жестокий король казнил всех заговорщиков, и людей и фагоров, выставив отрубленные головы на всеобщее обозрение перед дворцовыми воротами.

Жена короля, королева, видя такую жестокость, сильно печалилась, но тоже ничего не могла поделать. Однажды король во всеуслышанье поклялся: что бы ни случилось, он никогда и пальцем не коснется своей возлюбленной королевы. Узнав об этом, королева принялась умолять своего мужа проявить к казнимым сострадание, и, выслушав жену, король не ударил ее, хотя в гневе бил и даже убивал всех без пощады, даже своих придворных советников.

В дальнем крыле дворца была потайная подземная комната, двери которой день и ночь стерегли семь ослепленных фагоров. У этих фагоров не было рогов, поскольку все фагоры Понптпандума прилюдно спиливали свои рога на ежегодной ярмарке, чтобы показать свою добрую волю и в знак своего желания стать хоть немного похожими на людей. Когда король приходил к потайной комнате, фагоры беспрекословно его туда впускали. Больше в тайную комнату не мог войти никто.

В тайной комнате жила старая фагорша, гиллота. Во всем королевстве только у нее одной не были отпилены рога. Не король, а гиллота обладала волшебной силой, которую король выдавал за свою. Наведываясь к гиллоте каждый вечер, король слезно умолял ее отправить в путешествие по небу серебряный глаз. И каждый вечер скрепя сердце гиллота уступала просьбе короля.

Так, при помощи гиллоты, король мог следить за всем, что творилось в его стране. Подолгу беседуя со старой фагоршей, король расспрашивал ее об устройстве мира и Вселенной, и на любой вопрос гиллота давала быстрый и точный ответ.

В один из вечеров, когда холод пробрался во дворец и все придворные ежились, гиллота вдруг спросила короля, и горек был ее голос: «К чему тебе, государь, все эти знания, о которых ты с такой настойчивостью расспрашиваешь меня?» «В знании сила, а сила - это то, без чего я не могу твердой рукой править государством, - объяснил король. - Знание делает людей свободными».

Услышав такой ответ, гиллота задумалась. Она, могущественная волшебница, была пленницей короля. Поразмыслив немного, она произнесла ужасным голосом: «Тогда пришло время освободиться и мне».

Голос гиллоты был настолько страшен, что король упал в обморок.

Отворив дверь своей темницы, гиллота вышла из нее и отправилась по лестнице наверх. В то же самое время королева, желая узнать, зачем ее муж каждый вечер спускается в подземелье, и сгорая по этому поводу от любопытства, наконец решилась разобраться, в чем дело. Только-только она сделала несколько шагов по лестнице вниз, как навстречу ей из темноты появилась гиллота.

Королева вскрикнула от ужаса. Чтобы заставить королеву замолчать и помешать ей поднять переполох, гиллота с силой ударила ее по голове и… убила. Заслышав далекий крик своей возлюбленной жены, король очнулся и бросился по лестнице наверх. Увидев бездыханное тело королевы, он выхватил из ножен меч и зарубил фарогшу.

Как только гиллота-волшебница умерла, серебряный глаз в небе стал подниматься все выше и выше, делаясь все меньше и меньше, пока не исчез совсем. Люди с радостью узнали, что наконец-то освободились от тирана и серебряный глаз больше никогда не будет надзирать за ними.

Несколько мгновений Татро молчала.

– Как жалко бедную гиллоту, - сказала она наконец. - Прочитай мне эту сказку еще раз, Рашвен, пожалуйста.

Приподнявшись на локте, королева недовольно проговорила:

– Почему вы всегда выбираете такие грустные сказки, советник? Разве в книге нет ничего повеселее? Этот серебряный глаз - сплошной вымысел и ересь.

– Мне показалось, что принцессе нравится эта сказка, потому я ее и выбрал, ваше величество, - отозвался СарториИрвраш, как обычно в присутствии королевы принимаясь разглаживать усы и улыбаясь.

– Зная ваше отношение к расе анципиталов, я не понимаю, отчего вы все время так упиваетесь мыслью о том, что когда-то человечество обращалось за знанием к двурогим?

– Осмелюсь возразить вам, сударыня, - в этой сказке мне нравится совсем иное, а именно сама идея того, что король вообще может обращаться к кому-то за знанием.

От удовольствия МирдемИнггала хлопнула в ладоши - так понравился ей ответ.

– Остается надеяться, что не все в этой сказке вымысел…

Следуя Ахду, мади ступили на территорию государства Олдорандо, и через несколько дней на пути их встал город - тезка своей страны.

Специально для стоянок путников перед Южными воротами отвели место, под названием Порт. Племя разбило там лагерь на несколько дней, что случалось в их странствиях крайне редко. В первый же вечер в ознаменование этого события был устроен скромный праздник. Был зарезан и изжарен со специями аранг, после трапезы у костра мади танцевали свой сложный танец, зиганк.

Вода и шерсть. В Олдорандо шерстяная одежда и коврики, накопленные за время Пути, обменяли у купцов на предметы первой необходимости. Редкие купцы, всего один или два, пользовались доверием мади. Мади нужна была кое-какая утварь и упряжь для животных - племя не умело работать с металлом.

Как правило, почти каждый раз по прибытии в город несколько членов племени оставались там дожидаться следующего появления своих сородичей. Единственной причиной, способной заставить отказаться от Ахда, могли быть немощь и болезнь.

Так некоторое время назад хромая девочка мади оставила Ахд и поселилась в Олдорандо. Немного позже, поправившись, она получила работу - стала мести полы во дворце короля Сайрена Станда. Девочку звали Бакхаарнет-она. Бакхаарнет-она была чистокровной мади, с совершенным лицом своего племени - полуцветок, полуптица - и в работе не знала усталости, делала все, что ей приказывали, чем сильно отличалась от ленивых олдорандцев. За работой она пела, и стайки маленьких птиц бесстрашно слетались к ней послушать ее песню.

Выйдя однажды на дворцовый балкон, король Сайрен Станд увидел Бакхаарнет-она. В дни своей молодости король не считал необходимым окружать себя советниками и церковниками-наперсниками. Увидев прекрасную мади, он приказал привести ее к себе. В отличие от большинства соплеменников, взгляд девушки Бакхаарнет-она был разумным и умел фокусироваться на предметах, как это обычно происходит у людей. Кроме того, воспитанная мади, она была покорна мужчине во всем, что как нельзя лучше устраивало короля Станда.

Он решил учить девушку алонецкому и приличным манерам, для чего во дворец взяли лучшего учителя. Однако наука давалась Бакхаарнет-она с огромным трудом - за месяц она едва сумела выучить с десяток слов. Так продолжалось до тех пор, пока король не догадался обратиться к своей подопечной с песней. Она мгновенно повторила пропетую им фразу. После этого учеба пошла гораздо быстрее. Бакхаарнет-она отлично выучилась алонецкому, но говорить на нем как все люди не могла, только пела.

Увлечение короля степной дикаркой шокировало многих. Самого Сайрена Станда досада придворных только забавляла. Довольно скоро он узнал от юной мади, что ее отцом был мужчина-человек, беглый раб, в молодости присоединившийся к Пути, чтобы в одиночку не пропасть в пустыне с голоду.

Презрев советы придворных, король Олдорандо женился на Бакхаарнет-она, официально обратив ее перед тем в государственную веру. Через положенное время молодая королева родила ему сына о двух головах, вскорости умершего. После этого несчастья королева-мади рожала еще дважды, и оба раза на свет появлялись девочки, хорошенькие, здоровые и вполне нормальные. Первой родилась Симода Тал, второй - подвижная как ртуть Милуя Тал.

Эту историю принц РобайдайАнганол слышал еще мальчиком. Теперь, одетый как мади и называющий себя Роба, он, миновав городские ворота, добрался от Порта до королевского дворца. Черкнув несколько слов Бакхаарнет-она, он попросил слугу передать записку королеве.

Стоя на солнцепеке, он терпеливо дожидался ответа, рассматривая оплетшие ограду королевского дворца ветви зандала, чьи цветы распускались только по ночам. Город Олдорандо показался борлиенскому принцу очень странным - проходя по улицам, он нигде не заметил ни одного фагора.

Встретиться с королевой-мади он хотел для того, чтобы расспросить ее о бывших соплеменниках и постараться узнать о них как можно больше, прежде чем продолжить свой Путь вместе с племенем. Со временем он намеревался стать первым из людей, поющим на языке мади не хуже самих мади. Перед тем как сбежать из отцовского дворца, он много разговаривал с главным советником, СарториИрврашем, развившим в нем любовь к учению, - что явилось еще одной причиной размолвки с отцом, королем Орлом.

Со своей подругой Роба расстался у городских ворот. На прощание он молча поцеловал ее запыленную обветренную щеку. Он знал, что, даже если решит снова присоединиться к пути мади, им вряд ли доведется встретиться опять - к этому времени Взгляд Согласия будет дарован кому-то другому, а если даже и снова ему, то как он сможет отличить ее от ее соплеменниц-мади? Проведя с мади немало времени, он теперь твердо знал, что священным даром осознания и проявления своей индивидуальности в этом мире обладают только люди и в меньшей степени фагоры.

Слуга вернулся лишь по прошествии часа - глядя на этого вышагивающего человечка, весьма самоуверенного и, очевидно, высокого о себе мнения, Роба думал о том, насколько тот не похож на размеренно шагающих по жизни мади, чья скромность и незаметность позволяла им существовать спокойно и в безопасности, как если бы сам Акха благоволил их покорности. Не рискуя выйти под безжалостный свет раскаленного Фреира, дворцовый служитель выбрал длинный путь в обход дворцового дворика, укрываясь в тени крытой аркады.

– Что ж, королева изъявила желание принять тебя, незнакомец, - она милостиво дарует тебе пять минут своего внимания. Не забудь поклониться, когда увидишь ее, дикарь.

Проскользнув в дворцовые ворота, Роба равнодушно двинулся по самому пеклу через двор скользящим шагом мади, позволяющим держать спину прямо. Внезапно из дверей дворца вышли двое мужчин и двинулись навстречу, едва скользнув по нему надменным взглядом. Внутренне сжавшись, Роба немедленно узнал одного из них - спутать его было невозможно ни с кем: это был его отец, король ЯндолАнганол.

Скинув с головы капюшон из мешковины, Роба низко поклонился королю Орлу, постаравшись сделать это уважительно, но без подобострастия. Выпрямившись, он двинулся дальше все тем же легким шагом вечных скитальцев. Быстро переговариваясь о чем-то друг с другом, отец и его спутник прошли мимо Робы, который, не оборачиваясь, вошел в ту же дверь, из которой они вышли, чтобы встретиться с королевой Бакхаарнет-она.

Хромая королева встретила его на серебряных качелях. Пальцы ее босых коричневых ступней были унизаны кольцами. Молчаливый лакей в зеленом одеянии размеренно махал над королевой опахалом. Зал, в котором королева приняла Робу, был полон зелени, цветов и декоративных деревьев в замаскированных кадках. Всюду порхали и пели пекубы, множество которых скрывалось в листве.

Как только королева Бакхаарнет-она узнала, кто Роба на самом деле, а это произошло почти сразу, она немедленно изъявила желание поговорить с посетителем о его отце, короле ЯндолАнганоле, и принялась петь дифирамбы в адрес короля Борлиена. Оставив на потом надежды узнать тайны быта и истории мади из уст дочери племени странников, Робе пришлось слушать то, о чем он слышать не желал.

Довольно скоро он потерял терпение, и досада затмила его разум.

– Я пришел к вам, потому что хочу научиться петь на птичьем языке племени ваших предков, ваше величество, - внезапно объявил он королеве. - Таково мое желание, но вы заставляете меня петь о проклятии моего рождения. Вы превозносите этого человека, но, чтобы узнать его так, как знаю я, нужно родиться его сыном. В его сердце нет места понятиям человеческим, он грезит о небывалой славе, мостя дорогу к ней трупами своих подданных. Религия и власть - больше его ничего не интересует. Религия и власть - а о Татро и Робе он забыл, едва они появились на свет.

– Король обязан править своей страной - таков его удел. Это известно всем и каждому, - пропела в ответ Робе королева-мади. - В головах королей всегда роятся замыслы, недоступные пониманию простых подданных. Там, где живет король, другим людям жизни нет.

– Жажда величия и власти - это камень, - с жаром отозвался Роба. - Этот камень придавил моего отца. Меня, своего сына, он хотел заточить в монастыре на два года. Два года в застенке я должен был учиться любить власть и величие. В монастыре в Матрассиле я должен был принять обет молчания, чтобы быть представленным каменному идолу Панновала - Акханабе…

К чему мне терпеть все это, ваше величество? Кто я - калека-горбун или ползучая тварь, чтобы покорно влачить свои дни под гнетом камня? Так вот, у моего отца сердце превратилось в камень, говорю я вам, и я бежал от него, бежал как ветер, не чуя под собой ног, дабы присоединиться к Ахду вашего племени, добрая королева.

Бакхаарнет-она ответила ему песней:

– Мое племя, о котором вы говорите, это ничтожество, пыль земли. У нас нет разума, только укт, благодаря чему мы избавлены от чувства вины. Как вы, люди, называете это? Бессовестные. Да, мы бессовестны - мы можем только идти, идти и идти, оставляя за спиной жизнь… из тысяч мади повезло лишь мне, несчастной хромой.

Мой дражайший муж, король Сайрен, учил меня любить и ценить религию, которой не знают несчастные невежды мади. Странно - существовать в течение многих веков и не знать, что появился на свет только благодаря доброй воле Всемогущего! Вот почему религиозные чувства твоего отца понятны мне и вызывают у меня уважение. Каждый день, с тех пор как он здесь, он подвергает себя бичеванию.

Пение королевы утихло, и Роба с горечью спросил:

– Что же мой отец делает здесь? Неужели ищет меня, беглую часть своего королевства?

– О нет, нет.

Последовала трель мелодичного смеха.

– Ваш отец здесь для переговоров с королем Сайреном Стандом и церковными дигнитариями из далекого Панновала. Я уже виделась с ними - мы приятно беседовали.

Роба шагнул к королеве-мади и встал так близко, что лакей с опахалом заволновался - теперь ему приходилось орудовать своим инструментом с удвоенной осторожностью, чтобы не задеть борлиенского принца.

– И о чем же мой отец разговаривал с вами и вашим мужем, позвольте спросить? Вы, конечно же, знаете, что вот уже десять лет между нашими странами существует вражда, войны на наших границах не утихают? О чем они могут договариваться? Что мой отец ищет здесь? Быть может то, что у него уже есть?

– Кто может знать дела королей? - насмешливо пропела в ответ Бакхаарнет-она.

Одна из ярких птичек случайно задела крылом лицо Робы, и он со злостью сбил крылатое создание рукой на пол.

– Вы, ваше величество, вы должны это знать. Что они задумали?

– Твой отец носит в себе рану - я увидела это в его лице, - пропела в ответ королева. - Он страстно желает сделать свой народ самым могущественным на свете, что позволило бы ему смести врагов и обратить их во прах. Ради этого он готов принести в жертву даже свою королеву, вашу мать, принц.

– Он собирается пожертвовать моей матерью - каким образом?

– Он приносит ее в жертву истории. У женщины нет другой судьбы, кроме судьбы ее мужа, она всегда живет в его тени. Мы, женщины, лишь слабые создания в руках мужчин…

Его путь потерял четкие очертания. У него появилось внезапное предчувствие близящегося ужасного зла. Побуждения, которыми он руководствовался еще недавно, теперь казались ему ничтожными. Он решил попробовать вернуться к мади и среди них забыть о людском коварстве. Но Ахд уже не устраивал его - Путь требовал полного покоя или по меньшей мере отсутствия разума. После нескольких дней странствия с племенем он оставил укт и отправился скитаться без цели, топтал ногами степь, жил в лесу на деревьях и ночевал в львиных логовах - все это принесло ему слабое, но все же успокоение. Он быстро забыл песни мади и разговаривал сам с собой исключительно на языке людей. Жил, питаясь плодами фруктовых деревьев, грибами и той живностью, что шныряла под ногами.

Среди мелких и нерасторопных зверьков, которых он употреблял в пищу, попадались и крохи-панцирники, горбуны от природы. Маленькая сморщенная мордочка крохотного создания выглядывала наружу из-под несоразмерного хитинового панциря, поддерживаемого двумя десятками нежных белесых ножек. Крохотные горбуны дюжинами водились под гнилыми пнями, обычно сбиваясь в большой комок-семью.

Робе панцирники нравились. Часами, лежа на животе и подперев голову рукой, он наблюдал за их жизнью и играл с ними, осторожно переворачивая на спинки пальцем. Он поражался бесстрашию лилипутов, вернее, завидовал отсутствию у них страха; чувство зависти вызывала у него и их леность и покойная нерасторопность. Зачем такие существуют на свете? К чему их создал Всемогущий? Каким образом им удается выживать - ведь целый день они почти ничего не делают?

Но именно эти маленькие создания, скрывающиеся под хитиновым панцирем, уцелели на земле с давних веков. Они вынесли все - и страшную жару, и холод, в которые поочередно скатывалась Гелликония - об этом ему рассказывал СарториИрвраш, - и во все времена крохотные горбуны ничего для этого не делали, просто прятались, держась поближе к почве, которая давала им жизнь.

С улыбкой Роба любовался панцирниками, он любил их даже тогда, когда, лежа на спинке, они слабо шевелили ножками, неуклюже пытаясь перевернуться обратно.

Но постепенно на смену его любопытству и умилению пришло беспокойство. Чем панцирники сумели так прогневать Всемогущего, если тот низвел их до такого жалкого состояния?

Лежа перед гнилым пнем и рассматривая панцирников, он думал, и мысли, точные и верные, с начала до конца ясно очерченные и звенящие в сознании так мощно, словно кто-то чужой произносил их, в основном сводились к следующему: возможно, он ошибается, и его отец, которого он ненавидел за то, как тот так поступает с матерью, и считал неправым, на самом деле прав; возможно, Всемогущий действительно существует и направляет своей волей дела людей. И если паче чаяния это действительно так, то все, что он по своему глубокому заблуждению доселе считал хитроумным коварством, в действительности - бесспорная необходимость и единственно возможное.

Вдруг поняв это, он, трепеща, вскочил на ноги, позабыв о бессильных созданиях, корчившихся на земле.

Мысли с ревом закружились в его голове, проносясь там подобно шаровым молниям, и он понял, что ясный и четкий голос, к которому он давно уже прислушивается, принадлежит Всемогущему и никому иному: своим доброжелательным советом тот пытается наставить его, заблудшего, на путь истины. Боль ушла; он стал обычным ничтожеством, существом без имени и судьбы, настоящим мади.

Застигнутый на тропе своего укта осознанием собственной роли в мире, РобайдайАнганол каждую ночь задумчиво следил за тем, как в небесах над ним медленно и величественно кружится звездное колесо. Засыпая, он замечал восходящую над северным горизонтом комету ЯрапРомбри. Быструю звезду Кайдау он тоже видел, и не раз.

Острые глаза Робайдая способны были различать даже фазы Кайдау, конечно, когда та стояла в зените. В отличие от остальной бриллиантовой пыли, рассыпанной по небосклону, Кайдау двигался на удивление быстро, за ночь пересекая весь небесный свод с юга на север. По мере того как блуждающая звезда приближалась к северной части горизонта, она расплывалась в световое пятно и ее диск становился неразличимым; ярким мазком бледно-голубого фосфора Кайдау спускалась за горизонт и исчезала из виду.

Обитатели Кайдау, которая на самом деле была Земной станцией наблюдения, называли свой мир «Аверн». Во времена одиноких странствий Робайдая на станции проживало около шести тысяч разумных обитателей, мужчин, женщин, детей и андроидов. Все человеческое население Аверна было поделено на шесть кланов по известным разделам наук. Каждый клан занимался изучением того или иного аспекта жизнедеятельности планеты, вокруг которой обращалась станция наблюдения, уделяя внимание и сестринским планетам Гелликонии. Вся информация, которую им удавалось собрать, передавалась по радиолучу на Землю.

Четыре планеты, обращающиеся вокруг звезды класса G Беталикс, представляли собой величайшее открытие землян с начала эры их межзвездных полетов. Межзвездные экспедиции - «завоевания космоса», как называло это когда-то в давние времена молодое и еще мало знающее о Вселенной человечество - организовывались с великой помпой и широчайшим размахом, охватывали многие тысячи маршрутов и огромные пространства космоса. На поддержание таких исследований, естественно, уходили огромные средства, что очень скоро подорвало экономику Земли. Только когда межзвездные экспедиции наконец доказали свою бесперспективность, от них скрепя сердце отказались.

Тем не менее, своеобразный результат все же был достигнут. Бесплодные тщания изменили человечество духовно. Более глубокое и точное понимание своего места на шкале ценностей Вселенной освободило людей от неуверенности, позволив им трезво соразмерять свои запросы с системой глобального производства, которая с тех пор стала более управляемой и, соответственно, понятной и эффективной. Кроме того, с тех пор как стало совершенно ясно, что из миллионов исследованных планет, находящихся в достижимом удалении от Земли, только она одна обладает даром порождать разумную жизнь, межличностные человеческие отношения поднялись на новый уровень, приобретя характер величайшей ценности, почти святыни.

Пустота и бесплодность Вселенной были настолько абсолютны, что в это с трудом верилось. Органическая жизнь, даже самая примитивная, возникала там весьма редко. Именно эта бесполезная пустота Вселенной и породила в людях отвращение к межзвездным полетам. Но к тому времени, когда, казалось, все надежды были потеряны, дальняя экспедиция внезапно сообщила, что в двойной системе Фреир-Беталикс ею обнаружена разумная органическая жизнь.

«Бог создал Землю за семь дней. Остальное время он пребывал в праздности. И только на старости лет, вдруг опомнившись или просто решив размяться, создал Гелликонию». Эта едкая шутка стала популярной среди землян.

Обнаружение планет системы Фреир-Беталикс естественно имело для землян огромное значение, прежде всего в смысле духовном. Среди планет новой системы Гелликония была жемчужиной, венцом творения.

Нельзя сказать, что Гелликония во всем повторяла Землю - различия между двумя мирами были огромны. Здесь жили совершенно другие люди, хотя они тоже дышали воздухом, так же страдали, радовались и их уход тоже носил название «смерть». В онтологическом смысле развитие планет шло в одинаковом направлении.

Гелликония отстояла от Земли приблизительно на тысячу световых лет. Полет от одной планеты к другой даже на самом быстром звездолете, построенном по последнему слову земной техники, все равно занимал ни много ни мало около полутора тысяч лет. Человеческое бытие было чересчур бренным, чтобы продлиться на такой срок.

Но, как бы ни было, внутреннее принуждение, исходящее из глубин человеческого существа, из так называемой души, и желание взглянуть на себя со стороны заставило людей, несмотря на не подвластную воображению пропасть пространства и времени, попытаться установить связь меж двумя планетами. Преодолев все трудности пространства и времени, Земля построила на орбите Гелликонии свой дозорный пост, станцию наблюдения. Обязанностью населения станции было изучать жизнь Гелликонии и отсылать на Землю собранные сведения.

Так началось долгое одностороннее знакомство двух разумных планет. Подспудное вовлечение в жизнь другого мира способствовало зарождению и развитию среди землян драгоценного чувства, божественного дара сопереживания и сочувствия чужим бедам. Первоначально прикосновение к чужой жизни происходило чрезвычайно просто - каждый вечер земляне включали проекционные устройства, дабы узнать новую порцию подробностей существования своих далеких героев на поверхности иного мира. Люди боялись и не любили фагоров. С интересом следили за жизнью двора в борлиенской столице Матрассиле, оплоте короля ЯндолАнганола. Учились писать и читать по-алонецки; многие земляне уже умели говорить на одном или двух языках Гелликонии. Так, в определенном смысле, далекая Гелликония начала победное завоевание Земли.

Великой межзвездной эре на Земле пришел конец, и единственным ее достижением оказалась причастность к чужой жизни на далекой планете. Достижением единственным, но драгоценным.

Как любая долгожданная и бесценная добыча, Гелликония продолжала приносить дань и после установления, как казалось, полной незримой власти над ней древних мудрецов-землян. Молодой и дикий еще мир, прекрасный и щедрый, мир чудес и безмерной жестокости, Гелликония тем не менее несла гибель любому землянину, решившемуся ступить на ее поверхность. Гибель пускай не молниеносную, но тем не менее неизбежную.

Наличествующие в атмосфере Гелликонии особые вирусы подавляющую часть Великого Года были безвредны для коренного населения, чей организм привык к ним за миллионы лет адаптации. На любого землянина эти микроорганизмы, мельчайшие и всепроникающие, действовали губительно. Так невидимые невооруженным глазом существа надежно охраняли от пришельцев свою планету, ограждая ее, подобно мечу ангела из древней земной легенды, стерегущего вход в райский сад.

Для обитателей Аверна раскинувшаяся внизу планета являла собой нечто, не уступающее по красоте райскому саду, в особенности когда на смену медленно текущим векам зимы Великого Года пришло Лето.

В распоряжении жителей Аверна были собственные парки, озера и реки, сложнейшие электронные симуляции, предназначенные развлекать мужчин и женщин станции наблюдения. Но искусственное, сколь бы совершенным оно ни было, не способно превзойти творения природы. Многие из проживающих на борту станции отчетливо чувствовали, что их существование, лишенное острой приправы реальности, полностью искусственно.

В случае клана Пин ощущение искусственности существования было особенно изводящим и мучительным. Клан Пин занимался взаимосвязью всех остальных сторон исследования и обеспечением непрерывности процессов наблюдения. Деятельность Пин имела, по преимуществу, социологический оттенок.

Основной задачей клана Пин были регистрация и расшифровка жизненного пути определенным образом выделенного семейства или нескольких семейств в течение 2592 земных лет Великого Года Гелликонии. Информация такого рода, невозможная для сбора и обработки на Земле, само собой, была бесценна с научной точки зрения. Тщательное и непрерывное наблюдение за чужой жизнью нередко приводило к тому, что Пин начинали отождествлять себя с тем или иным персонажем на планетной тверди внизу.

Будоражащее ощущение бурлящей совсем неподалеку жизни усугублялось осознанием абсолютной недостижимости родины, Земли. Родиться на станции означало родиться вечным изгнанником. Первый закон, направляющий и определяющий жизнь обитателей Аверна, гласил: «Дороги назад нет».

С Земли изредка прибывали автоматические, пилотируемые компьютерами, корабли. Эти корабли-связные, как их называли, всегда несли на борту аварийные установки, в которых, в принципе, могли путешествовать и люди. Об этом никогда не говорилось ни слова, но обитатели Аверна догадывались, что на Земле те, кто занимался отправкой каждого нового автоматического корабля-связного, не прекращали питать надежду на то, что, возможно, когда-нибудь, в далеком будущем, технологии разовьются настолько, что позволят авернцам возвратиться на родную планету; однако, скорее всего - и наиболее трезвые головы склонялись именно к этому - прилетающие корабли выбирались из числа самых устаревших, которые, ввиду предельной простоты их функций, не трудились модернизировать. Пропасть пространства и времени превращала в насмешку саму надежду на возможность обратного перелета; за полторы тысячи лет в прах превращалось все, даже тело, погруженное в глубочайший криогенный сон.

Посему просторы Гелликонии, лежащей гораздо ближе недостижимой Земли, тревожили и волновали гораздо сильнее, чем родина. Однако на страже неприкосновенности Гелликонии стоял смертоносный вирус.

Существование на Аверне было калькой с утопических романов - как говорится, легким и приятным, но бессодержательным и тусклым. Здесь не было опасностей, которым требовалось бы противостоять, тут не знали ранней безвременной смерти, потрясения случались крайне редко. Здесь не было откровенного засилья религии; религиозные верования не могли глубоко тронуть умы сообщества, обязанностью и смыслом существования которого было наблюдение за перипетиями, взлетами и падениями целого мира под ногами. Метафизические муки и экстаз отдельного эго расценивались как поведенческая некорректность.

Для сменяющих одно другое поколений авернцев их маленький мир оставался тюрьмой, мчащейся по орбите своего укта в никуда. Некоторые представители клана Пин, глядя на безумно блуждающего по диким просторам планеты несчастного Робу, завидовали его свободе.

Очередное прибытие корабля-связного на некоторое время рассеяло уныние наблюдателей. Когда-то давно, в начале существования Аверна, прибытие корабля порой служило поводом для бунта. Обычно корабль привозил целую библиотеку накопленных земных новостей из мира бизнеса, политики, искусства, социального развития, открытий и всего, что только возможно, естественно, совершенно неизвестных авернцам. Такие бунты, как правило, быстро подавлялись, и зачинщиков в наказание за вопиющее поведение по неписаному закону отсылали вниз, на поверхность Гелликонии, на верную смерть.

Бунтовщики довольно скоро гибли, убитые безжалостным вирусом, но за это время кое-что успевали - за приключениями своих бывших собратьев-крамольников, иногда довольно занятными, обитатели Аверна всегда следили с большим интересом. Бунтовщики как бы проживали за них жизнь на планете, начинающейся сразу же за парадным крыльцом.

Со времен первых бунтов остался и обычай ритуального добровольного жертвоприношения, предназначенного служить как бы спускным клапаном, избавлением от безопасности. Обычай этот, имеющий вид игры, своего рода лотереи, словно в насмешку носил название «Отпуск на Гелликонии». На протяжении веков Лета Гелликонии лотерея проводилась раз в десять лет. Победителю дозволялось спуститься на поверхность планеты навстречу гибели, причем место посадки назначали по его собственному выбору. Кто-то предпочитал места уединенные, другие требовали доставить их в город, третьи выбирали горы, четвертые - равнины. Но с первой лотереи ни один из ее победителей не отказался от своего приза и не променял краткий миг настоящей свободы на безбедное, но бесконечно однообразное существование.

Теперешняя лотерея состоялась по прошествии 1177 земных лет после апоастра - середины Великого Года.

Все три предыдущие лотереи выигрывали женщины. Теперь же счастливцем, вытащившим счастливый билет, стал некто Билли Сяо Пин. Выбрать место высадки не составило ему особого труда. Он отправится в Матрассил, столицу Борлиена. Там, прежде чем вирус одолеет его, ему, возможно, удастся увидеть лицо возлюбленной, королевы королев.

Так смерть стала наградой Билли: смерть, которую он сможет вкусить не торопясь, под роскошный многовековой аккомпанемент величественно разворачивающегося Великого Лета Гелликонии.