Лето Гелликонии Олдисс Брайан

Королева упрямо топнула ногой.

– Может быть, вызвать викария? Неужели у вас не хватает такта избавить меня от пространных ученых лекций на исторические темы в час, когда я пребываю в горести и печали?

Вспылив, она немедленно раскаялась в своей невыдержанности, и когда они стали молча подниматься по ступенькам, взяла советника под руку.

– Что бы это ни было, оно несет утешение, - проговорила она. - Наивно думать, что мы познали весь мир - я думаю, где-то за пределами реальности есть бесконечно много такого, о чем мы и понятия не имеем. Может быть, там и обитают духи.

– Моя дражайшая королева, несмотря на свою ненависть к религии, я наделен чувством меры и способен распознать святость, едва оказавшись в непосредственной близости к ней.

Почувствовав, что королева сжала его руку, он собрался с духом и продолжил:

– Святая Церковь никогда не признает общение с умершими частью своего ритуала, надеюсь, вы не станете это отрицать? Церковь не желает иметь дела с духами и тенями, она не знает, из чего они состоят и откуда берутся. Церковь немедленно запретила бы общение с тем миром, если бы не боялась лишиться миллионов своих приверженцев - крестьян. Поэтому Церковь предпочитает просто закрывать глаза на происходящее.

Потупясь, королева посмотрела на свои нежные руки. Она была уже близка, уже почти готова к разговору с тенями.

– Не ожидала от Церкви такой проницательности, - пробормотала она.

В ответ СарториИрвраш промолчал - он не уступал в проницательности церковникам.

По коридорам дворца они не спеша добрались до покоев королевы. МирдемИнггала направилась к своему ложу, прилегла и расслабилась, успокаивая дыхание, утихомиривая частое биение взволнованного сердца. Тихо устроившись в изножье постели, СарториИрвраш осенил королеву святым кругом и начал бдение. На его глазах королева начала медленно переноситься в сумеречную область сознания, погружаясь в п?ук.

Закрыв глаза, он запретил себе открывать их, чтобы не видеть беззащитной красоты МирдемИнггалы, и сидел, напряженно прислушиваясь к ее редкому дыханию.

У души нет глаз, но она способна видеть все, что творится в мире внизу.

Прежде чем начать свое продолжительное нисхождение, душа королевы устремила свои чувства к тому, что было в непосредственной близости под ней, воспарившей. Под ней лежал, раскинувшись, простор во много раз больший, чем ночные небеса, во много раз более богатый, насыщенный, впечатляющий. На самом деле это было вовсе не пространство, а нечто диаметрально ему, бессознательной непрерывной глади, противоположное - непознаваемая овеществленная субстанция, в общем понимании лишенная каких-либо описательных признаков.

Так суша полагает мореходные корабли символами свободы, в то время как скрытые в тесноте корабельных трюмов моряки думают о том, что ждет их впереди; так реальность забвения одновременно сочетает в себе свойства бесконечной протяженности и несущественной малости, пространства и непространства.

Живому сознанию эта реальность казалась бесконечной. В своем устремлении вниз упокоение и забвение приостанавливались только там, где начиналось сосредоточение человекоподобных рас, где в зелени и неизвестности, в своей непознаваемой утробе, располагалась сущность источника Прародителя или Прародительницы, скорее по-матерински бездумно доброй и скорбящей, чем по-мужски расчетливой - принимающей в свое лоно все души умерших, опускающиеся к ней с течением времени. При всей своей возвышенности сущность Прародительницы могла быть и просто-напросто духом разложения ископаемых останков, замурованных в скальных породах под ногами обитателей Гелликонии. Как бы ни было, «оно» не отказывало никому, и это было главным.

Над телом Прародительницы клубились бесконечные тысячи тысяч свободно плавающих духов и теней, походящих на небесные звезды, но упорядоченных в особой последовательности, олицетворяющей уходящее корнями в древность представление о земных октавах.

Ищущая душа королевы метнулась вниз, подобно падающему перу устремляясь навстречу духам. В самом раннем слое духи напоминали не звезды, а мумифицированных цыплят, с пустыми животами и глазницами, с неуклюже болтающимися ногами. Оставленные за плечами годы изъели их тленную плоть, сделали ее прозрачной. Еще присутствующие в них внутренности неспешно плавали, напоминая крупных светящихся рыб в прозрачной чаше. Рты таких духов-останков, бывали открыты по-рыбьи, причем казалось, что из этих навечно распахнутых зевов вот-вот вырвется и устремится к поверхности пузырь воздуха, к поверхности, которой самим останкам не суждено было достигнуть уже никогда. В этих самых верхних слоях обитали останки тех, кто ушел из жизни относительно недавно; в их фантомных гортанях еще сохранился прах, во время беседы вырывающийся клубочками морозного дыхания, последнего апострофа еще не полностью иссякшего сока жизни.

У души, отважившейся прибыть сюда, вид усопших нередко порождал страх. Королеве покойные несли умиротворение. Глядя на них, разверзших обсидиановые рты, она проникалась уверенностью, что нечто, существовавшее до поры, не уходит навечно в небытие, а длит свое существование по крайней мере до тех пор, пока пламя не поглотит всю планету. А потом… кто знает, что будет потом…

Для пришлой души здесь не было ничего, что послужило бы ей компасом. И тем не менее, направление существовало. Путеводным знаком был Вседержитель. Все здесь залегало пластами в соответствии с четким планом, как галька на морском берегу сама собой распределяется в соответствии со своими размерами. Распределенные в глуби земли в строгом порядке останки уходили в необозримые дали, за пределы Борлиена и Олдорандо, к далекому Сиборналу и даже к самым окраинам Геспагората, к полулегендарному Пеговину за морем Климента и к самим полюсам.

Корабль души, несомый призрачным ветром, в конце концов доставил ее к останкам ее матери, дикой Шаннаны, жены РантанОборала, правителя Матрассила. Останки матери королевы имели вид древней птичьей клетки, составленной из ребер и бедренных костей, которые излучали во тьме притягательное золотистое сияние, такое же, какое мы ощущаем, неожиданно наткнувшись на потрепанную книгу сказок, любимую с детства. Останки говорили с ней.

Останки-духи и тени были символами мучения и страдания. Знаменуя темную сторону жизни, они старались помнить только хорошее, происшедшее с ними за время существования в мире живых. С погребенными оставалось только добро; злоба, подлость и шлак оставались на приволье действия, участвовать до срока в коловращении бытия.

– Дорогая матушка, я пришла к тебе по велению сердца, узнать, по-прежнему ли ничто не нарушает твой покой.

Традиционное приветствие, принятое между ними.

– Моя дорогая дочь, здесь нет ничего, что могло бы потревожить меня. Тут по-прежнему царят покой и безмятежность, наше безоблачное бытие еще никогда не смущало ничего, что можно было бы счесть беспорядком. Свидания с тобой даруют окончательный мир моей покойной душе. Моя драгоценная и возлюбленная, как же мне не радоваться, ощущая рядом с собой столь великолепный росток, происшедший из моего недостойного лона? Твоя бабушка тоже здесь, она рядом и тоже рада узнать, что ты выбрала время навестить нас.

– Благодарю тебя, матушка, для меня нет большей радости, чем свидание с тобой.

Все это были слова, простые формулы, при помощи которых состязались с неумолимым током времени.

– О, не говори так, ведь у меня уже нет возможности искупить те небрежение и невнимание к тебе, которыми я зачастую грешила во время моей суетной жизни, когда недостаточно ласкала тебя и холила, ибо ты, сама добродетель и святость, заслуживала того вне всякого сомнения. У меня не хватало на тебя времени всякий раз, когда оказывалось, что очередное неотложное дело ждет меня, новая битва зовет и враг не дремлет. Лишь теперь становится понятно, что всю эту суету нельзя сравнить с подлинной радостью жизни, которая всегда была так близко, ведь ты росла на моих глазах…

– Матушка, ты была самой внимательной и нежной родительницей, это я никогда не была примерной дочерью. Я всегда была такой своевольной и непослушной…

– Своевольной! - воскликнул древний прах. - Нет, ты никогда не позволяла себе ничего, что могло бы обидеть меня. Теперь, пребывая в иной форме существования, я многое вижу иначе, могу отличать суету сует от воистину важного и значительного. Несколько пустячных проступков ничего не значат, мне стыдно за то, что в свое время я накричала за них на тебя. Как всякая живая женщина, я была глупа, мне не хватало ума смотреть глубоко - теперь же я знаю, что ты была моим самым драгоценным сокровищем. Жизнь не повернешь вспять, приходится жить со своими просчетами и неудачами - но здесь тем из нас, кто не оставил наверху живого побега, приходится горше прочих.

Усопшая еще долго распространялась в том же духе, и королева оставила попытки переубедить ее, а только с тихой улыбкой прислушивалась к ее прочувствованным речам, понимая, что матери, при жизни действительно чрезвычайно занятой собой и своими делами и уделявшей ей внимание лишь изредка, теперь нужно хоть как-то утешиться. Она с приятным удивлением обнаружила, что древние останки, сейчас всего лишь полуистлевшая груда костей, помнят события ее далекого детства, о которых сама она давным-давно позабыла. Плоть смертна, но память остается навсегда, замурованная во времени.

Наконец, когда поток причитаний начал стихать, королева решилась перебить мать.

– Матушка, я спустилась сюда в надежде встретиться с душой моего брата, ЯфералОборала, которая, как я считала, должна была присоединиться к тебе и бабушке.

– Вот как… значит, и мой сын добрался до конца дней своего земного существования? Вот действительно добрая весть, мы все здесь будем рады соединиться с ним, поскольку в искусстве п?ука он никогда не уступал тебе, а ты всегда была очень умной девочкой. Более доброй вести ты не могла мне принести.

– Дорогая матушка, его убили… застрелили из сиборнальского ружья.

– Прекрасно! Замечательно! Чем скорее это случается, тем лучше, потому что теперь я способна видеть истинную суть вещей. Я рада. Так когда же, по-твоему, мы можем рассчитывать увидеться с ним?

– Его бренные останки будут захоронены в ближайшие часы.

– Тогда мы будем ждать и готовиться, чтобы встретить его как подобает. Когда придет твой черед спуститься к нам в подземный мир, не бойся, здесь нет ничего плохого…

– Я готова, матушка, и ничего не боюсь. В любое время я буду рада услышать твой призыв, который ты сможешь передать через своих знакомых духов и теней, пребывающих ближе к поверхности живого мира. Но сейчас я хотела бы попросить тебя кое о чем. Дело в том, что наверху есть один человек, мужчина, который любит меня, хотя до сих пор он еще ни разу не сказал мне о своей любви ни слова; но я чувствую его любовь, потому что он излучает ее, как солнце - свет. Я знаю, что могу доверять ему так, как доверяю лишь немногим. Сейчас его нет со мной - его отослали из Матрассила на далекую войну.

– Здесь, внизу, войны нам неведомы, мое дорогое дитя.

– Этот человек, мой друг, о котором я говорю, тоже часто вводит себя в п?ук. Его отец где-то здесь, в Нижнем мире среди вас. Имя моего друга Ханра ТолрамКетинет. Я хочу просить тебя через отца Ханры передать ему от меня весточку и узнать, где он теперь и что с ним, ибо мне настоятельно необходимо связаться с ним письмом.

Шаннана молчала. По прошествии некоторого безвременья шипящей тишины мать снова заговорила с королевой.

– Мое дорогое дитя, в твоем мире нет способа одному человеку договориться с другим и достигнуть при этом полного понимания, так мало вы знаете друг о друге. Здесь же мы достигаем абсолютной завершенности. Как только плоть утрачивает значение и изменяется, надобность в тайне отпадает.

– Я знаю, матушка, - молвила душа королевы, страшащаяся такой предельной завершенности отношений. Она неоднократно слышала об этом и всякий раз испытывала противоречивые чувства. Одно это понятие многое проясняло в сути бытия почтенных останков. После длительного изменения достигалась некая высшая ступень взаимопонимания, когда любой призыв мог свободно разноситься меж надлежащими пластами останков подобно легкому бризу, не знающему препятствий и шелестящему в тихой желтизне праха, как в сухой палой листве под деревьями.

Душе пришлой приходилось при этом испытывать трудности, ее выдержка проверялась на прочность. Фантомы Верхнего мира со звуком скворчащего в жаровне масла продолжали сочиться к ней. Занавес взлетал, и откуда-то доносилась шелестящая музыка смерти. Душа королевы начала медленно возвращаться, неспособная более удерживаться в подземном мире, поскольку мать перестала помогать ей и ободрять ее.

Наконец, пронизав обсидиановые толщи, ответ на посланную весть вернулся к Шаннане. Друг дочери все еще пребывал среди живых. Духи и тени его рода свидетельствовали о том, что лишь недавно он спускался к ним и разговаривал с ними. Во время этой недавней встречи боевые части, которыми командовал молодой генерал, находились вблизи деревни под названием Ут Фо, расположенной в джунглях Чвартской возвышенности, что в западной части края, носящего имя Рандонан.

– Благодарю тебя, матушка, это все, что я хотела узнать, - воскликнула из последних сил душа королевы, следом безмолвно послав вниз ощутимый всплеск благодарности.

Пыхнув из горла облачком праха, дух матери проговорил на прощание:

– Нам, обитателям безмятежного Нижнего мира, бесконечно жаль вас, ослепленных своей физической оболочкой. Нам, бесплотным, дано драгоценное разумение возможности общаться посредством высших голосов, понимание которых лежит за пределами способностей вашего слабого ума. Приди же к нам скорее и увидь и услышь мир таким, каков он есть. Мы ждем тебя!

Но слабая душа знала, что это обычный призыв старости, и не вняла ему. Живые и мертвые не способны были понять друг друга, ибо находились по разные стороны существования; единственной связующей их нитью был п?ук.

Еще раз прокричав вниз слова благодарности и извинения, королева устремилась к земной тверди, точно поднимающийся из глубин к солнечным бликам морской глади пузырек воздуха. Снизу ей освещала дорогу золотая искра, некогда бывшая дикой Шаннаной, сверху ждал край свежего воздуха и вольного движения.

Окончательно придя в себя, королева МирдемИнггала отпустила советника СарториИрвраша. Расставаясь с историком, она искренне поблагодарила его за оказанную услугу деликатного свойства, ни словом не обмолвившись о том, что узнала во время п?ука и свидания с мертвыми.

Как только СарториИрвраш ушел, королева королев призвала к себе Мэй ТолрамКетинет, сестру того далекого неведомого, о чьей судьбе она справлялась в царстве теней. Королева хотела принять ванну, что было частью ритуала возвращения из п?ука, и Мэй ТолрамКетинет предстояло помочь ей в омовении. На этот раз королева оттирала свое тело с удвоенным тщанием, словно короткое пребывание в объятиях смерти замарало ее.

– Я хочу инкогнито сходить в город. Ты будешь сопровождать меня. Принцесса Татро останется во дворце. Приготовь нам с тобой крестьянское платье.

Оставшись одна, королева МирдемИнггала написала письмо генералу ТолрамКетинету, предупреждая его о готовящихся во дворце тревожных переменах. Подписав письмо, королева сложила его и запечатала личной печатью, потом, спрятав в кожаный мешочек, запечатала тот другой печатью, еще более крепкой, чем первая.

Стараясь не обращать внимания на головокружение и слабость, разливающуюся по телу, королева облачилась в принесенную вскоре Мэй ТолрамКетинет одежду, незаметно спрятав кожаный мешочек с письмом в ее складках.

– Мы выйдем через боковые ворота дворца.

Через боковые ворота можно было уйти из дворца никем не замеченным. У главных же дворцовых ворот целыми днями толпились попрошайки, нищие и прочий назойливый люд. Кроме того, у главных ворот торчали на кольях головы преступников, от которых на жаре шел ужасный смрад.

Миновав вышколенного стража, даже не удостоившего их взглядом, и выйдя из ворот, королева и фрейлина принялись спускаться по дороге-серпантину к городу. По расчетам королевы, в этот час король ЯндолАнганол скорее всего спал. От отца Орел унаследовал привычку подниматься рано на рассвете и, появляясь в короне на дворцовом балконе перед подданными, принимать приветствия и поклоны. Эта традиция имела целью не только поддержание в народе чувства уверенности и безопасности; каждый увидевший короля спозаранок немедленно проникался уверенностью, что тот, как говорится, подобно «распоследнему крестьянину», начинал вершить дела с восходом солнца, стараясь за время своего долгого рабочего дня многое успеть во имя нации. Мало кто знал, что, размявшись на балконе, король возвращался в спальню, где отдыхал еще несколько часов.

Над городом Матрассилом плыли тяжелые облака. Опаляющий ветер, «дыхание пустыни», прилетая с юга, пытался сорвать с женщин одежду, задувал под накинутые на голову шали и иссушал глаза, вынуждая ежесекундно моргать, смачивая их влагой. Добравшись до аллеи у подножия дворцового холма, королева и ее фрейлина вздохнули с облегчением, несмотря на то, что здесь тоже клубилась пыль, вздымаемая их каблуками.

– Заглянем в церковь и получим благословение, - сказала МирдемИнггала.

В конце аллеи начиналась городская улица, на которой стояла одна из весьма многочисленных в Матрассиле церквей - довольно высокое здание с уступами, скругленными в древних борлиенских традициях церковной архитектуры. Большая часть храмового сооружения как правило располагалась под землей, над поверхностью возвышалась только малая часть увенчанной куполом культовой постройки. Таким образом отцы церкви выражали свое желание жить под землею, в этой обители Берущих - святых выходцев из Панновала, много веков назад принесших веру в Борлиен.

В жидкой тени деревьев королева и фрейлина теперь были не одни. Впереди вела за руку внука старая шаркающая ногами крестьянка, внезапно вывернувшая из боковой улочки. При виде женщин крестьянка вежливо им поклонилась, заставив сделать то же самое и мальчика. Их история была печальной и незамысловатой. Зной погубил весь их урожай, и теперь, спасаясь от голода, они держали путь в город, где рассчитывали прокормиться милостыней. Королева подала несчастным серебряную монету.

Внутри церкви царил благословенный полумрак. В этом полумраке, долженствующем напоминать смертным о бренности их существования, прихожане тихо преклоняли колени. Скупой свет сочился откуда-то сверху. Написанное красками на стене позади круглого алтаря изображение Акханабы освещало неверное сияние свечей. Удлиненное тяжелое лицо бога с добрыми, но нечеловеческими глазами было частично скрыто размытыми тенями.

К этому традиционному, уходящему корнями в прошлое элементу веры были добавлены некоторые символы сравнительно недавнего происхождения. Близ двери стояло освещенное единственной свечой изваяние потупившей скорбный взгляд Матери. Руки Прародительницы были раскрыты в приглашении к объятию. Многие женщины, проходя мимо изваяния, преклоняли перед ним колена и целовали его ноги.

Служба уже кончилась, но так как народу в церкви было достаточно, то стоящие в нескольких местах священники, стараясь не заглушать друг друга, тихими гнусавыми голосами нараспев читали молитвы.

– Многие приходят стучать в дверь твою, о Акханаба, но многие разворачиваются и уходят без стука.

– И тем, кто стучится, и тем, кто уходит не постучав - всем им проливается скорбь твоя.

– Ибо сказано будет: «Не плачьте, ибо когда дверь откроется, кто будет за ней, как не сам Всемогущий?»

– «Говорю вам, что, раз отворившись, дверь пребудет открытой и не затворится вовек. Всяк страждущий узрит ее, хотя и не всяк зрячий».

МирдемИнггала вспомнила то, что узнала от духа матери. Умершие способны переговариваться между собой через посредство одного великого голоса. Сказав так, Шаннана ни словом не упомянула Акханабу. Воистину мы со всех сторон окружены тайной, подумала королева, глядя вверх на лик Всемогущего. Многие тайны разгадать не под силу даже Рашвену.

– Приемля с покорностью судьбу такой, какая она есть, не ропща и без гнева, ты найдешь покой и тихое счастье. Смирись, склони голову, и со временем получишь награду столь щедрую, что и представить нельзя.

– В мире все равно в своем величии и значимости.

– Всю жизнь учись познавать себя и ближнего своего, ставя его во многом превыше себя.

К непрерывной молитве постепенно присоединился хор певчих. Королева с любопытством отметила, как мастерски используют сливающиеся воедино голоса возможности акустики просторного каменного помещения; воистину здесь дух и камень становились единым целым в полной гармонии.

Почувствовав, что сердце взволнованно колотится в груди, королева просунула руку под одежды и попыталась умерить биение и успокоиться.

Возвышенная гармония церковного пения, всегда оказывавшая на нее успокоительное и умиротворяющее действие, на сей раз не умерила ее тревоги. Перед лицом ужасных обстоятельств не было возможности искать упокоения в мыслях о величии вечности.

Получив благословение от священника, женщины двинулись к выходу из храма. Покрыв головы шалями, они снова ступили под палящий дневной свет. В лицо им пахнул раскаленный ветер.

Теперь королева направилась к набережной, туда, где норовистая Такисса, разлившись и успокоившись, приобретала сходство с небольшим темным морем. Прибывшая только сейчас из Олдорандо купеческая барка с трудом причаливала к берегу. И хотя в связи с неутихающим ветром, «дыханием пустыни», судов было меньше обычного, в несколько лодок все же грузили товары. Пустые повозки, бочонки, деревянные ящики и доски, вороты и лебедки - все снаряжение, обычное на судоходной реке, виднелось повсюду. Брезент и промасленная парусина звонко щелкали на ветру. Не проронив ни слова, королева уверенно, очевидно преследуя какую-то цель, прошла половину порта и остановилась перед просторным деревянным складом с вывеской «Лордриардрийская ледоторговая компания» над широкой дверью.

Этот склад был штаб-квартирой одного известного ледяного капитана, Криллио Мунтраса из Лордриардри.

Внутри, по сторонам центрального зала, на стенах склада были устроены в несколько этажей ярусы с балюстрадами, с большим числом комнат за закрытыми дверями. Осмотревшись, королева МирдемИнггала выбрала одну из дверей на самом нижнем ярусе и решительно направилась к ней. Фрейлина Мэй ТолрамКетинет последовала за госпожой.

За дверью внутри комнаты двое работников под надзором какого-то толстяка снимали с телеги пустые бочонки и по булыжному полу откатывали их к стене, выстраивая там в ряд.

– Я ищу Криллио Мунтраса, - сказала королева толстяку.

– Хозяин очень занят, - отозвался тот, поглядев на пришедших с большим подозрением. - Сейчас он не может ни с кем разговаривать.

Перед тем как зайти на склад, королева накинула на лицо вуаль, чтобы не быть узнанной.

– Думаю, мне он все же согласится уделить минутку внимания, - сказала она.

Сняв со своего пальца кольцо, она протянула его толстяку.

– Покажите ему это и попросите принять меня.

Что-то бормоча, толстяк отправился выполнять просьбу незнакомки. Судя по осанке и выговору, толстяк был уроженцем Димариама, одной из стран в южной части Геспагората. Постукивая от нетерпения носком туфли по булыжнику, королева приготовилась ждать, но не прошло и минуты, как толстяк вернулся, причем и его осанка, и поведение заметно изменились.

– Нижайше прошу у госпожи позволения проводить ее к капитану Мунтрасу.

Королева МирдемИнггала обернулась к Мэй.

– Подожди здесь.

– Но, ваше величество…

– И постарайся не мешать этим людям - у них тяжелая работа.

Вслед за толстяком, по-видимому, помощником капитана, она прошла в соседнее помещение, где пахло столярным клеем и свежеструганным деревом. Здесь старый плотник и четверка его подмастерьев пилили и строгали доски, сколачивая из них глухие ящики для перевозки льда. Повсюду на полу, на верстаках и лавках валялись кудрявые стружки. Не прекращая работы, плотники проводили любопытными взглядами незнакомку со скрытым под вуалью и шалью лицом.

Откинув висящую на стене попону, провожатый королевы распахнул спрятанную за ней дверь. Поднявшись по начинавшейся за дверью лестнице, они очутились в длинной низкой комнате второго этажа, с просторным окном, откуда открывался вид на реку перед набережной. В глубине комнаты за столами корпели над бумагами несколько сутулых писарей. В противоположном конце комнаты стоял другой стол, гораздо больше писарских, с монументальным, как трон, стулом за ним. Поднявшийся из-за этого стола тучный мужчина, лучезарно улыбаясь, двинулся навстречу королеве. Низко поклонившись, он взмахом руки отпустил помощника и предложил королеве проследовать за ним в кабинет за дверью позади его просторного стола.

Несмотря на то, что кабинет ледяного капитана выходил окнами на хлев и конный двор, обставлен он был отлично, на стенах висели картины хороших мастеров и во всем чувствовалась особая элегантность и изысканность, разительно не похожая на строгую деловую обстановку остального помещения. В женщине, изображенной на одной из картин, королева МирдемИнггала узнала себя.

– Ваше величество, я счастлив и горд принять вас у себя.

Ледяной капитан просиял новой улыбкой и, резко склонив голову на бок, продемонстрировал свой полный восторг и восхищение королевой, как раз освобождавшейся от вуали и покрывающей голову шали. Капитан был одет в простой чарфрул с карманами, оборванными руками бессчетных попрошаек в многочисленных экзотических портах экваториального пояса.

Удобно усадив королеву и предложив ей бокал вина, охлажденного свежайшим лордриардрийским льдом, капитан протянул к гостье руку. Раскрыв ладонь, он показал королеве ее кольцо, после чего возвратил его ей со всеми возможными церемониями и настойчивой просьбой лично надеть драгоценность на не менее драгоценный пальчик.

– Это кольцо - лучшее из всего, что мне доводилось продавать.

– Тогда вы были просто бедным лоточником.

– Много хуже, ваше величество, я был нищим, хотя и с амбициями.

Ледяной капитан стукнул себя кулаком в грудь.

– И вот теперь вы богаты.

– Но к чему мне теперь все мои богатства, ваше величество? За какие деньги мира можно купить счастье? Спасибо хотя бы на том, что богатство позволяет нам душевно страдать в более-менее сносных условиях. Нельзя не признать, что мое положение несколько отличается - в лучшую, само собой, сторону - от положения большинства простого люда.

Смех капитана был открытым и уверенным. Без церемоний закинув за столом ногу на ногу, он поднял свой бокал и предложил тост за здоровье королевы. Королева королев внимательно взглянула на капитана. Затрепетав от благоговейного чувства, ледяной капитан опустил глаза, словно желая защититься. На своем веку он перевидал девиц и женщин не меньше, чем глыб льда; но перед красотой королевы он чувствовал себя бессильным.

МирдемИнггала заговорила. Первым делом она спросила капитана о его семье, осведомилась о здоровье жены и детей. Она помнила, что у капитана есть дочь (умница) и сын (дурак), и знала, что сын капитана, Див, в скором времени должен был принять от отца семейное дело, торговлю льдом, позволив последнему уйти наконец на покой. Передача дел сыну и последующий уход на покой откладывались из рейса в рейс. Свое последнее плавание Мунтрас должен был закончить полтора теннера назад, как раз когда король Орел бился под Косгаттом с дикими дриатами, однако теперешнее его появление свидетельствовало о том, что на деле последний рейс никогда таким не выходит - Диву требовались подробные наставления отца.

Королева знала и то, что, хотя сын ледяного капитана и был несказанно глуп, отец все равно любил его. В то время как собственный отец Мунтраса был с ним поистине жесток и груб и в юности выгнал его из дома, приказав зарабатывать себе на пропитание нищенством и грошовой торговлей, - и все это лишь для того, чтобы заставить своего отпрыска познать все стороны жизни, а самому убедиться, что торговля льдом попадет в надежные руки. Эту семейную побасенку капитан Мунтрас рассказывал королеве уже не раз, но той никогда не надоедало ее слушать.

– У вас была богатая жизнь, - сказала она капитану.

На лице капитана промелькнула растерянность; возможно, в словах МирдемИнггалы он услышал намек на неоправданность или ошибочность своего обхождения с сыном. Чтобы сгладить неприятность, он притопнул и проговорил:

– Я горд тем, что сумел выбиться в люди и разбогатеть именно тогда, когда с большинством моих сограждан происходило обратное. Что было, то было, и я не стыжусь этого.

Содержался ли в словах капитана намек на то, что его гостья тоже относилась к помянутому большинству или нет, королева не поняла да и не захотела ломать над этим голову. Вместо этого она, желая разрядить обстановку, успокоительно, как только она одна отлично умела, спросила:

– В свое время вы рассказывали мне, что начинали свое дело с одним кораблем. Сколько же кораблей у вас сейчас, капитан?

– Да, ваше величество, мой отец действительно оставил мне один-единственный латанный-перелатанный кораблик, старую калошу, и это было все, с чего я начинал. Сегодня я собираюсь передать сыну флот в двадцать пять прекрасных судов. У меня есть быстроходные шлюпы, пакетботы и фрегаты, отлично приспособленные к хождению и по рекам, и по морям, с вместительными трюмами, чтобы везти большой груз для продажи. Только теперь многим становится ясна выгода старинной торговли льдом. Чем жарче делается на нашей грешной земле, тем больший груз отличного лордриардрийского льда готов потребить рынок и тем больше мы, ледяные капитаны, зарабатываем. Чем хуже живется народам, тем большую выгоду я получаю.

– Но ваш лед тает, капитан.

– Конечно, и это стало неистощимым источником народного юмора. Однако лордриардрийский лед, самый чистый, вырубленный из сердца ледников, тает медленней, чем лед, который предлагают на продажу другие торговцы.

Капитан определенно наслаждался беседой с королевой, хотя от его внимания не ускользнуло, что МирдемИнггала чем-то расстроена и над ее обычно безоблачным челом словно собираются тучи.

– Скажу вам еще вот что, ваше величество. Вы правоверная дочь своей страны и вера ваша чиста, поэтому не мне напоминать вам об искуплении. Так вот: мой лед - это мое искупление. Чем меньше становится льда, тем больше в нем нужды, и чем больше в нем нужды, тем выше на него цена. Мои корабли ходят в ваши края от самого Димариама, пересекают море Орла, поднимаются по Такиссе и Валворалу до Матрассила и города Олдорандо, огибают побережье и заглядывают в Киивасиен и в порты несущих смерть ассатасси.

Королева улыбнулась, хотя без особой радости слушала как капитан мешает религию и торговлю.

– Что ж, отрадно слышать, что хоть кто-то процветает в нынешнюю тяжелую пору.

Она отлично помнила те далекие времена, когда, еще девочкой, путешествуя по Олдорандо вместе с матерью, повстречала на базаре димариамца. Он был в рубище, но на его губах играла улыбка; откуда-то из глубин своего нищенского наряда он тогда выудил кольцо, прекрасней которого королева не видела ни до, ни после. Ее мать, Шаннана, дала ей денег, чтобы она купила приглянувшуюся драгоценность. На следующий день королева вернулась на базар специально для того, чтобы купить кольцо, и с тех пор носила его не снимая.

– За кольцо я вас ободрал тогда немилосердно, - с улыбкой заметил Криллио Мунтрас. - Вернувшись домой, я смог купить ледник. Так что, по сути дела, я у вас в долгу.

Капитан рассмеялся, и смех королевы вторил его смеху.

– Итак, сударыня, поскольку вы явно пришли сюда не за тем, чтобы купить у меня лед, поскольку для такой цели обычно присылаете дворцового мажордома, осмелюсь спросить - так за чем же? Чем я могу вам служить?

– Капитан Мунтрас, я оказалась в затруднительном положении, и мне нужна ваша помощь.

Прогнав веселье, капитан мгновенно посерьезнел.

– Вашей королевской милостью я торгую в этой стране льдом, и мне совсем не хочется лишиться вашего расположения. Слушаю вас, ваше величество.

– Я очень ценю вашу готовность служить. И жду от вас только честности и надежности, чем вы, без сомнения, отличаетесь и на что я могу рассчитывать. У меня есть письмо, и я хочу попросить вас доставить его для меня, тайно. Совсем недавно вы упомянули Киивасиен, что на границе с Рандонаном. Могу я быть уверена в том, что вы сможете доставить мое письмо некоему господину, состоящему в командовании Второй армией, и что никто не узнает об этом?

При этих словах лицо капитана помрачнело настолько, что его круглые щеки стали казаться высеченными из камня.

– Там идет война, а на войне всякое может случиться. Ни за что нельзя ручаться, ваше величество. Судя по последним новостям, дела борлиенской армии плохи и Киивасиен вот-вот падет. Но… я готов пойти на это, ваше величество. Отсюда мой корабль идет вверх по реке Касол за Киивасиен, в Орделей. Там я постараюсь найти способ отправить ваше письмо со специальным гонцом. Надеюсь, мне удастся найти смелого человека. Само собой, ему придется заплатить…

– Сколько?

Капитан задумался.

– У меня есть на примете один юнга, который возьмется за это. Когда молод, не боишься смерти.

Капитан назвал королеве цену. Не торгуясь, та с готовностью заплатила и вручила капитану кожаный кошелек с письмом к генералу ТолрамКетинету.

Мунтрас снова поклонился.

– Я рад и горд, что могу оказать вам услугу. Первым делом я отведу свой фрегат в Олдорандо, куда должен доставить груз. Переход вверх по реке займет четыре дня, еще два дня я простою там и за два дня вернусь обратно. На все про все уйдет неделя. После короткой остановки в Матрассиле я пойду дальше на юг, в Оттассол.

– Как долго! Вам обязательно плыть сначала в это Олдорандо?

– Дело есть дело. У купцов своя честь.

– Хорошо, оставляю это на ваше усмотрение, капитан Мунтрас. Надеюсь, вы поняли, что дело, о котором идет речь в этом письме, крайне важно и требует совершенной секретности? Все должно остаться строго между нами. Исполните мою просьбу, и я щедро вас отблагодарю.

– Счастлив помочь, ваше величество.

Распив с капитаном еще по бокалу охлажденного вина, королева распрощалась с ним и, приободрившись, почти весело двинулась обратно во дворец в сопровождении фрейлины, сестры генерала, письмо к которому наконец начало свой путь. Какое бы решение ни принял король, теперь у нее появилась надежда.

Ветер гулял по всему дворцу, хлопал дверями и взметал занавеси. Король ЯндолАнганол, без кровинки в лице, вел разговор со своими духовниками. После нескольких минут пространных рассуждений один из духовников сказал:

– Ваше величество, дело, о котором вы печетесь, свято по своей сути, и я верю, что в сердце вы уже сделали выбор. Ради нашей веры вы сумеете скрепить новый союз, и мы, святые отцы, благословляем вас на это.

В ответном слове короля звенела сталью яростная одержимость:

– Если я пойду на союз, о котором вы говорите, это будет означать, что я во власти лукавого и впущу его в святую обитель.

– Не стоит так сгущать краски, мой повелитель. Ваша королева и ее брат плели сети заговора против Сиборнала, и теперь, после того как ЯфералОборал погиб, королеву следует наказать.

Духовники уже уверовали в ложь, которой дал ход сам король; быть может, уверовали лишь отчасти, но все же вслух не ставили слова короля под сомнение. Идея пустить такой слушок принадлежала старику отцу короля, и, раз сорвавшись с ловких уст, клевета стала всеобщим достоянием, а затем и истинным свидетельством против королевы.

Полномочные послы в своих покоях ожидали ответа короля, не переставая сетовать на неудобства маленького и жалкого матрассильского дворца, на здешнюю нищету и плохое гостеприимство. Королевские советники без устали вели споры, ревностно отстаивая друг перед другом только им самим понятные эфемерные преимущества; сходились же советники только в одном, в чем никто из них не сомневался. Вкратце это сводилось к следующему: как только король Орел разведется со своей королевой и женится на Симоде Тал, вопрос о недопустимо выросшем за последние годы поголовье фагоров в Борлиене снова будет поднят.

По утверждению старых летописей в незапамятные времена огромные скопища фагоров захватили Олдорандо, сожгли и сровняли с землей его города. С тех пор ненависть к двурогим передавалась в Олдорандо из поколения в поколение. Год от года популяция фагоров неуклонно уменьшалась. Панновальский блок считал обязательным, чтобы Борлиен так же неукоснительно следовал общепринятой политике. Как только Симода Тал станет женой короля Борлиена и министры ее двора получат влияние при Матрассильском дворе, требование гонений на анципиталов будет выдвинуто самым решительным и недвусмысленным образом.

Едва мягкосердечная МирдемИнггала сойдет со сцены и некому станет сдерживать короля Орла, нового крестового похода против двурогих не миновать.

Но что же король, каким будет его решение?

В четырнадцать часов с несколькими минутами король стоял нагишом в одном из верхних покоев дворца. На стене, с мрачной торжественностью отсчитывая секунды, раскачивался огромный оловянный маятник. Напротив, на другой стене, висело большое серебряное зеркало. По углам вместе с гардеробными молча ожидали знака от короля прислужницы, готовые сию минуту начать одевать монарха и готовить его к встрече с иноземными послами.

Между маятником и зеркалом либо стоял, либо ходил быстрыми шагами от стены к стене король ЯндолАнганол. Мучаясь в нерешительности, он раз за разом проводил пальцами по еще свежему шраму на бедре, потирал бледный плоский живот или заглядывал себе за спину, чтобы увидеть там вспухшие кровавые полосы, спускающиеся до худых ягодиц. Видя в зеркале отражение малорослого, исхлестанного бичом существа, он рычал от бессильной ярости.

Он легко мог отправить дипломатов паковать тюки и баулы, не дождавшись ответа, несолоно хлебавши; обуревающая его черная ярость и кхмир затмевали разум, и он колебался на грани такого решения. После этого он мог бы стиснуть в объятиях самое дорогое, что было у него на свете, - королеву - и усеять ее рот горячими поцелуями, перемежая их с клятвами не расставаться никогда, с обетами вечной любви и верности. Он мог также разыграть и полную противоположность, став в глазах одной негодяем, а в глазах многих святым, готовым бросить все к ногам своей страны.

Те немногие, кто следил сейчас за ним со стороны, издалека, а именно семейство Пин с Аверна, многие часы проводившее за изучением глубинных психологических связей и духовных противоречий королевского рода, считали себя вправе с уверенностью заявить, что решение, сию минуту сводящее с ума короля, на самом деле принято им очень давно. Хранящаяся в банках памяти Пин информация восходила к той далекой поре, когда, около шестнадцати поколений назад, большую часть Кампаннлата укрывали непроходимые снега, а в далекой глухой деревне, зовущейся Олдорандо, правил некто АозроОнден, далекий предок Анганолов. Нанизанной на эту неразрывную нить висела бусина-история размолвки между сыном и отцом, скрывающаяся в тени многих поколений, но до сей поры не забытая.

Семя разлуки с самым дорогим лежало в короле ЯндолАнганоле, зароненное в его разум много веков назад, погрязшее так глубоко, что сам он и понятия о нем не имел. Плодородной почвой для этого семени было презрение к самому себе, имеющее еще более древнее происхождение. Презрение к себе заставило короля отвернуться от ближайших друзей и связаться с фагорами; чувство это было взращено и отточено несчастьями и отверженностью детства и юности короля. Эти подспудные движущие силы были глубоко захоронены, но тем не менее голоса их доносились до поверхности сознания короля и звучали хоть и слабо, но весьма отчетливо.

Круто отвернувшись от зеркала, от смутной фигуры, мелькавшей в серебряной глубине, король жестом велел служанкам приблизиться. Он протянул им руки, и его принялись одевать.

– Корону, - молвил он, когда девы взялись приглаживать его светлые волнистые волосы. Он сумеет наказать ожидающих его дигнитариев, он накажет их, поднявшись над ними на недосягаемую высоту.

Через несколько минут дигнитарии, прервав скучное ожидание, с облегчением бросились к окнам Зала совета, заслышав за ними строевой шаг. За окном они увидели огромное число покрытых длинной белой шерстью голов с острейшими блестящими на солнце рогами, голов, посаженных на широкие плечи, поддерживаемые мощными спинами, услышали грохот копыт и - эхом - скрип кожаного боевого доспеха. Под окнами зала прошел Первый полк Фагорской гвардии при полном параде - такое зрелище было способно внушить беспокойство даже самым стойким из людей. Вид марширующих двурогих, чьи руки и ноги гнулись в локтях и коленях в обе стороны, был совершенно нечеловеческим. Марширующие существа казались выходцами с того света, настолько поразительным и сверхъестественным было чувство, вызываемое видом коленей, с одинаковой легкостью сгибающихся вперед и назад.

Сержант выкрикнул команду. Фагоры остановились, мгновенно, так же не по-человечески, но очень по-фагорски, перейдя от ходьбы к полной неподвижности.

Раскаленный ветер шевелил шерсть на плечах воинов сплоченного отряда. Покинув свое место во главе строя, король четким солдатским шагом вошел во дворец. Почетные гости и полномочные послы с тревогой переглянулись, почему-то думая о возможности своей немедленной насильственной смерти.

Войдя в зал, король остановился и молча обвел взглядом послов. Один за другим присутствующие поднимались с мест. Словно борясь с немотой, король длил паузу. Наконец он заговорил:

– Вы потребовали от меня сделать необычайно трудный и жестокий выбор. И вместе с тем нет причины, по которой я мог бы задержать ответ. Мой первейший долг всегда и во всем - служение моей стране.

Поэтому я не позволил личным переживаниям вмешаться в ход дела. Я принял решение выслать королеву, МирдемИнггалу, из столицы. Сегодня она еще останется здесь, во дворце, но завтра отправится в свой загородный дворец на побережье. И если Святая Панновальская Церковь соблаговолит выдать своему покорному слуге грамоту - разрешение на развод, я разведусь с королевой, моей женой.

И женюсь на Симоде Тал, дочери дома Олдорандо.

Со всех сторон зала нерешительно и медленно зазвучали довольные аплодисменты и одобрительные возгласы. Лицо короля осталось бесстрастным. Послы направились к нему, но прежде чем они успели до него добраться, прежде чем хотя бы один из них смог коснуться его рукой, король повернулся на каблуках и вышел из зала.

Палящий ветер, «дыхание пустыни», захлопнул за ним дверь.