Бабочка и василиск Буркин Юлий
— У кого?
— Ну… не знаю. Вот, хотя бы у нее, — кивнул я на повариху.
— Баба, она — дура, — веско сказал Жора, — она знать ничего не знает. И не хочет. У нее пропуск есть, часовые на нее и не смотрят. А сама она ни черта не знает.
— Бред собачий, — я отодвинул недоеденный от расстройства шницель. И тут в дверях появился высокий, худощавый, абсолютно лысый человек. Где-то я его видел раньше. Был он одет в ковбойку, в брезентовые штаны, а на ремне висела кобура. И он сразу стал центром внимания. Обведя помещение своими ярко-зелеными глазами, какие бывают у очень рыжих людей (а он может быть и был рыжим, пока не стал лысым?) он объявил:
— Господа ученые. Думаю, все вы жаждете узнать, куда и зачем вы прибыли. — И, выдержав эффектную паузу, закончил: — Следуйте за мной.
… — Звать меня Григорий Ефимович, фамилия — Зонов, — представился лысый супермен, когда мы неровной шеренгой выстроились вдоль стены коридора. — Прошу запомнить, Григорий Ефимович Зонов, — повторил он. — Я — заведующий нового отделения АН РФ — «Института души и разума», сокращенно — НИИ ДУРА. Я — такой же ученый, как и вы…
— То-то, начальник, у тебя пушка на боку, — ехидно выкрикнул уже знакомый мне писклявый голос, и строй загалдел.
— Тише! — гаркнул майор Юра, — давайте сперва выслушаем.
Зонов терпеливо дождался тишины.
— Понимаю, вы возмущены. Но считаться со мной вам придется. Сообщить вам я могу немного. Но это тот минимум, который вы знать обязаны. На сегодняшний день вы — участники крупномасштабного эксперимента. Для чистоты его вы не должны знать ни сути его, ни цели, ни сроков проведения. Но сроки эти согласованы с вашим начальством.
Вот где я его видел! У шефа, месяц назад. Еще удивился, чего они так смущенно притихли, когда я заглянул. Заговорщики, блин! Выходит, шеф-то меня элементарно в рабство продал!
— Но позвольте! — вскричал Борис Яковлевич. — Рано или поздно мы ведь все-таки выйдем отсюда. Надеюсь, вы нас не собираетесь «того»? «Для чистоты эксперимента»? — испугавшись собственной смелости, он смутился, снял очки и принялся полой пиджака протирать их стекла. Но, взгромоздив их на нос, опять обрел уверенность: — И когда мы освободимся, вам придется ответить за эту глупую выходку!
— А может быть, снова тридцать седьмой? — негромко высказал предположение кто-то. — Отдемократились?
Зонов усмехнулся и провел ладонью по лысине, словно поправляя несуществующую прическу.
— Не стоит гадать, — посоветовал он. — В настоящее время вы свободны в своих действиях и передвижении. В пределах территории полигона института, где вы сейчас и находитесь. Питание — трехразовое, бесплатное, смена белья — в банный день, по пятницам. Почтовый ящик во дворе возле двери. Но предупреждаю, письма должны носить только сугубо личный характер. Конверты не заклеивать. Заклеенные будем жечь. Все. Разговор считаю законченным.
Не обращая внимания на наше возмущение, он направился к выходу. Но на полдороге остановился:
— Да, бумага и писчие принадлежности — у коменданта. И конверты. В неограниченном количестве. Ему же, если кто-то пожелает работать, подавайте заявки на необходимое вам оборудование, приборы, материалы и литературу. Вот только компьютеры в сеть подключены не будут. Во избежание утечки информации.
— Работать?.. — выкрикнул кто-то. — Издеваетесь?!
Зонов пожал плечами:
— Мое дело — предложить: фирма у нас богатая.
… Когда он ушел, майор Юра, завалившись на койку, заявил:
— Короче, вы, хлопцы, как хотите, а мне это даже нравится. Если с начальством все согласовано, то и думать тут не о чем. Отдохну хоть. Платят мне в институте с гулькин нос, все нормальные люди оттуда сбежали уже. Я пенсию зарабатываю, ато бы тоже сбежал. Холодильники мои не сгниют без меня. На то они и холодильники.
— Нет, позвольте — кипятился Рипкин, — мы что же — бараны или крысы подопытные?! Нас, выходит, можно вот так запросто взять и в клетку запереть? Да, конечно, все мы тут люди, посвятившие жизнь науке. Но не в том, простите, смысле…
— «Богатая фирма…», — передразнил Жора. — Мне, к примеру, ускоритель нужен. А он один стоит раз в сто больше всей этой конторы вшивой.
— О чем вы говорите, мужики? — вмешался я. — Бунтовать надо, шуметь.
— Погодь, — перебил Юра. — У тебя на сколько дней командировка?
— Написано — двенадцать.
— Вот и поживи тут спокойно эти двенадцать дней, а уж там посмотрим, что к чему.
— Да с какой стати?
— А вот с какой, — он постучал себя по правому бедру, намекая на пистолет Зонова.
— Бросьте, это же маскарад, — возразил я. — Или, в крайнем случае, газовик.
— А ты проверь, — посоветовал Жора, глядя на меня невинными глазками молодого кабана. И после паузы добавил: — Институт-то дураков. А кто их, дураков, знает?
— Дуракам закон не писан, — развил мысль Юра, — на дураков не обижаются. Дурак дурака видит из далека.
— Дураками-то по всему мы выходим, — заметил Борис Яковлевич.
— Вот что, — предложил я, — давайте познакомимся со всеми, попробуем подумать сообща.
— Это верно, — сел на кровати Жора, — глядишь, вместе чего-нибудь и сообразим. Кстати, анекдот. Два зека в камере сидят. Скучно. Один другому говорит: «Давай сказки сочинять. Я, например, начинаю, а ты, например, продолжаешь». «Давай», — отвечает второй. «Ну, слушай: посадил дед репу… Продолжай». «А Репа вышел и деда удавил».
Посмеялись. Очень к месту анекдот. И ко времени.
… Все тридцать с лишним человек сгрудились в одном конце спального помещения: кто стоял, кто сидел на табуретках и нижних ярусах коек, кто свешивался с верхних.
— Хлопцы, — начал майор Юра, — так вышло, что меня вы все уже знаете. А если кто не знает, то меня звать Юра. Есть предложение обсудить ситуацию сообща. Давайте говорить по одному, не перебивая. И давайте представляться. Так и познакомимся.
— Можно я? — поднялся одетый в кожаный пиджак и вельветовые штаны щуплый человечек. Я сразу узнал его по голосу — тот самый писклявый шутник. — Мы все хотим знать, зачем мы здесь, так?
— Верно, — вылез Жора, — от нас чего-то хотят, нужно понять чего, сделать, и — «гуляй, Вася».
«Быстро ж нас обломали», — сказал кто-то за моей спиной, и все загомонили.
— Тихо, тихо, хлопцы, — обуздал нас Юра, — дайте сказать человеку, мы ж так до завтра ничего не решим. — Он обернулся к писклявому. — Вы назовитесь, кстати.
— Александр Александрович. Сан-Саныч. Химик. Точнее биохимик. Заведующий лабораторией. — Он был похож на киноактера Бронислава Брундукова, только тот всегда алкоголиков играет, Сан-Саныч же выглядел вполне благообразно. — Я считаю так: мы находимся в идиотской ситуации. А значит, и причина должна быть совершенно идиотской. Например, мой директор отправляет меня в командировки чаще всего не для дела, а исключительно чтоб от меня отдохнуть. Я же его замучил. Может быть тут все такие же проныры, как я? Если да, то кое-что тогда вырисовалось бы. Только как это выяснить?
— Проще пареной репы, — заявил Борис Яковлевич. — Поднимите руки те, кто считает себя неугодным своему начальству. — Сказав это, он поправил очки и первым демонстративно вытянул руку. За ним руки подняли практически все.
— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Сан-Саныч, — компания у нас подобралась прелестная. Значит, так. Сюда сослали «лишних людей» и будут смотреть, какой это даст экономический эффект. Так сказать, экспериментальное подтверждение эффективности сокращения штатов.
— Ерунда, — встал рыжий небритый мужчина. И сел.
— Обоснуйте! — задиристо выкрикнул Сан-Саныч. Рыжий снова встал:
— Во-первых, кому это сейчас надо, когда практически вся хозяйственная деятельность находится в частном секторе? Во-вторых, захотят, сократят и без всяких эксперементов. Наконец, в-третьих, как подсчитать экономический эффект, если мы все работаем в разных местах, в разных отраслях, да еще и не производим никакой конкретной продукции? Да при нашей-то системе. Невозможно. Как специалист заявляю. Я экономист. Павленко, — представился под конец выступавший и снова сел.
— А по-моему, мы торопимся, — свесился сверху голубоглазый парень лет двадцати пяти. — Никуда они не денутся. Сегодня-завтра придется им самим нам все объяснить.
— И что же вы предлагаете? Ждать милости от природы? Долго ждать придется! Меня, простите, зовут Борис Яковлевич. — Рипкин водрузил на нос очки и, скрестив руки на груди, сердито огляделся.
— Есть версия, — распевно прозвучал голос сверху.
Стараясь не сесть кому-нибудь на шею, вниз сполз полный моложавый брюнет и втиснулся в ряд сидящих на койке.
— Я занимаюсь социологией. Мне кажется, все это, — он по-балетному плавно обвел рукой спальное помещение, — грубый, но занятный социологический эксперимент. Именно социологический. Есть такое понятие — «психология коллектива». Один из объектов исследования — так называемые «замкнутые группы». Они встречаются часто — в армии, на кораблях, в местах заключения, в экспедициях… Каков механизм возникновения таких феноменов поведения, как солдатская «дедовщина» или тюремное «паханство»? Каким образом происходит расслоение на лидеров и аутсайдеров? Чем обусловлен характер взаимоотношений — общей культурой, образованием, степенью свободы? Или условиями быта? Очень интересно понаблюдать, как поведет себя группа лишенных свободы, если это не балбесы призывного возраста, а зрелые интеллигентные люди. Я думаю, нам нужно ожидать самых неожиданных изменений параметров. Например, ухудшится качество питания до полной несъедобности, какой будет коллективная реакция? Заставят трудиться, как отреагируем?.. Все это, повторяю, очень занятно.
— Ну, вы же волки, социологи, — сказал Жора с ударрением в слове «волки» на последнем слоге и сплюнул в сердцах.
— Как вы, в таком случае, объясните что здесь собраны сплошь «неугодные начальству?» — агрессивно возопил Сан-Саныч, не желавший расставаться со своей версией.
— Это-то как раз ясно, — принял огонь на себя майор Юра. — Во-первых, у нас чуть не каждый чувствует себя «неугодным начальству». Мы и стране-то не угодны, судя по зарплате. А во-вторых, наши начальники просто спихнули «что поплоше», когда их попросили кого-нибудь «выделить».
— И что же из всего этого следует? — не выдержал я.
— Следует жить, — засмеялся Юра, — шить сарафаны и легкие платья из ситца…
… — Допустим вы и правы. Примем, так сказать, за основу вашу версию, — подчеркнуто официально говорил Борис Яковлевич. — В таком случае, как специалист вы, по-видимому, можете определить хотя бы приблизительно и продолжительность этого опыта?
— От двух-трех месяцев до полугода.
Все смолкли, переваривая сообщение. А потом также одновременно взревели. При этом Жора подкрался вплотную к социологу и кричал ему прямо в ухо: «Ну, вы ж волки, ну, волки!..», а тот самый голубоглазый парень, который только что советовал нам не торопиться, шумел теперь больше всех: «Да как же, — кричал он, — да что же?! У меня ж жена на седьмом месяце!..»
— Тихо! — зыкнул Юра, и народ послушно примолк. — Ты вот что, мил-человек, разъясни: а как они про нас все узнавать будут?
— Трудно сказать. Не исключено, что нас подслушивают и записывают.
— А телекамеры?
— Туфта, — вмешался Жора, — контора-то нищая.
— С чего вы взяли? — возразил социолог. — Очень может быть, что весь этот казарменный антураж — лишь необходимое условие для эксперимента. Лично я склонен думать, что эта контора, напротив, очень богата. Более того, я склонен думать, что она пользуется покровительством самых высших инстанций, иначе вряд ли кто-нибудь решился бы пойти на такие, явно идущие вразрез с законом, действия.
— Ну, волки, волки, — все не унимался Жора…
— Это невиданное попрание прав человека, — яростно взъерошил редкие волосы Борис Яковлевич. — И вы слышали: письма — только в открытых конвертах!
Я предложил:
— Давайте для начала, заявим свой протест руководству этого дурацкого института.
— Толку-то? — буркнул Жора.
— Ну, не знаю. Вдруг подействует.
— Дело Славик глаголит, — вдруг поддержал меня Юра. — Нужно попробовать. Чтоб бумага, и чтоб все подписались. А уж если по-хорошему не выйдет, тогда уж мы…
— Не надо! — прервал его рыжий экономист. — Нас ведь могут подслушивать.
— Верно, — задумчиво погладил усы Юра. — А давайте-ка, хлопцы, микрофоны пошукаем.
Мы разбрелись по помещению, кое-кто закурил, но Юра решительно пресек это дело и выставил курящих в коридор — «не положено». Мы ползали под кроватями, тщательно обнюхивая каждую щелочку между половыми рейками, забирались на спинки второго яруса, осматривая потолок, развинтили светильники и электрические розетки. Но так и не нашли ничего мало-мальски предосудительного. И все же, самые важные сообщения (если таковые будут иметь место) условились передавать друг другу письменно.
Собравшись снова, принялись за составление петиции Зонову. Мы долго и бесплодно спорили, пока нас не прервал звонок на обед. И в столовой за каждым столиком продолжались бурные дебаты, в итоге которых выяснилось, что все эту петицию представляют по-разному. Решили так: пусть каждый желающий напишет свой вариант и зачтет его, затем голосованием выберем лучший, коллективно доработаем его, и все подпишемся.
Весь процесс этот занял добрых два послеобеденных часа. Все-таки не случайно создалось у меня мнение о Рипкине, как о самом въедливом среди нас мужике, именно его вариант оказался самым лаконичным, самым полным и, в то же время, не слишком уж оскорбительным (чего не скажешь о большинстве остальных:
«Мы, группа научных сотрудников, обманом собранные в помещение т. н. НИИ ДУРА, считаем действия названного учреждения антинаучными, антигуманными, противозаконными, противоречащими основам Конституции РФ, международному законодательству о правах человека. Мы выражаем свой протест и официально заявляем: если в течении трех суток все мы, без исключения, не будем освобождены, при первой же возможности мы добьемся возбуждения против руководства названного института уголовного дела, а по окончании следствия — суровейших наказаний в отношении его сотрудников. Кроме того, по истечении трехдневного срока с момента передачи данного документа сотрудникам НИИ ДУРА, мы снимаем с себя всякую ответственность и не гарантируем им сохранность их жизней и здоровья».
Была в последней фразе сдержанная, но явно ощутимая угроза. И это всем понравилось. Каждый расписался под двумя экземплярами текста. Только слово «Собранные» в начале его заменили словом «заключенные».
А ночью мне приснилась армия — первые дни службы. «Дедами» там были Зонов и Борис Яковлевич. Они заставляли меня стирать носки, я отказывался, а они били меня. И когда я сломался, стал кричать, что согласен, они не слушали меня, а все били и били.
Я проснулся с ног до головы липкий от пота. Хоть я и понимал, что это только сон, тяжесть внутри осталась. И мысль: не нужно никаких телекамер, достаточно всего лишь одного «стукача».
Я еле заснул снова. И только тогда все стало на свои места. Приснилась Элька.
Зонов появился в расположении часов в двенадцать дня, и нота протеста была торжественно ему вручена. Он прочел, аккуратно сложил листок и сунул его во внутренний карман. На лице его не отразилось и тени какого-либо чувства.
Всеобщее состояние в течении трех дней можно выразить одним единственным словом — «томление». Мы окончательно перезнакомились друг с другом, наметились даже небольшие товарищеские компании. Мы маялись от безделья и до одури обкуривались в туалете; и, в то же время, ухитрялись не высыпаться, потому что до двух-трех ночи не умолкали анекдоты, житейские (в основном — армейские) байки и сопровождающий их хохот.
Наверное, каждый из нас минимум один раз попытался подойти поближе к КПП или хотя бы просто завести беседу с часовыми, носившими, кстати, погоны внутренних войск. Но те службу несли четко: неуставных «базаров» не допускали, только — «стой, кто идет?» и «стой, стрелять буду!» А однажды даже был произведен положенный предупредительный выстрел в воздух, после чего белый, как бумага, камикадзе-Жора пулей влетел в расположение, плюхнулся на табурет, сломал, прикуривая, несколько спичек, затянулся, наконец, и сказал: «Настоящий!..» (патрон? автомат? часовой?)
К концу третьего дня нас лихорадило. Должна же быть, в конце концов, хоть какая-нибудь реакция на наш опус. Ночью меня разбудил Жора и предложил вместе готовить побег, если в течении нескольких дней нас не отпустят по-хорошему. Я согласился. Но когда он вознамерился разбудить еще майора Юру и Бориса Яковлевича, я отговорил его. Юра по натуре своей — ярко выраженный реформист. Он будет только тормозить. Что же касается Рипкина, я просто не доверял ему. Да, без всяких к тому оснований. Но, вот, не доверял. Жора вяло поспорил со мной, но признал: чем меньше людей будет готовить побег, тем больше шансов на успех.
… На сей раз Зонов был одет в спортивный костюм и куртку. Но при кобуре.
— Так, — сказал он, вновь собрав нас в коридоре, — вижу, вы не слишком-то удручены отсутствием работы: ни одной заявки на оборудование. Впрочем, мне же меньше мороки.
— А мы о вас и заботимся, — съехидничал Сан-Саныч, — отец вы наш родной.
Но Зонов замечание проигнорировал.
— Вы наш протест начальству передали? — напористо спросил Борис Яковлевич.
— Не посчитал нужным, — бросил Зонов и пошел к выходу.
Мы ожидали чего угодно, только не этого. Не передал?! А на кой черт он нас сейчас строил?!
— Сволочь, — емко выразив общий порыв, послал ему вдогонку Жора.
— Возможно, — обернулся и пожал плечами Зонов. Потом поговорил о чем-то с заспанной комендантшей и удалился.
Страсти кипели весь день. Одни предлагали взять охрану штурмом, другие — подкупить дежурного на КПП, третьи — устроить лежачую забастовку… Пыл охладил Юра:
— Нужно хорошенько обсосать все варианты. Затея с протестом, например, лопнула. Теперь нужно бить только наверняка. А пока… — Он взял ручку и написал на листке:
«Давайте попробуем сорвать эксперимент. Беру на себя роль старшины. Будем дисциплинированны. Если надо, будем строиться, ходить в ногу и т. п. Если даже ничего не придумаем, через неделю-две они поймут, что никаких интересных вещей у нас не происходит, что исследовать нечего и отпустят нас».
Когда бумажка прошла по кругу, он спросил вслух:
— Кто «за»?
Сразу или помедлив, «за» проголосовали все.
— Кстати, анекдот, — влез Жора. — Офицер у своего друга-гражданского спрашивает: «Правда, что вы, гражданские, всех военных тупыми считаете?» Тот: «Да нет, что ты…» «А если честно? Я не обижусь». «Ну, если честно, то считаем». «Вот так, значит, — говорит офицер, — но если вы все на гражданке такие умные, что же вы строем-то не ходите?»
В эту ночь я не успел как следует досмотреть свой любимый сон, потому что меня опять разбудил Жора, и мы принялись разрабатывать план. Две недели — слишком долгий срок, да и он взят Юрой с потолка.
2
После ужина, выходя из столовой, мы чуть задержались и отозвали майора Юру в сторону.
— Земляк, — начал Жора, — ты нас на проверке не ищи, мы тут чуток задержимся. — Надо сказать, что два дня после общего «секретного соглашения» все вели себя образцово и ежевечерне строились на проверки (хотя, казалось бы, куда мы отсюда денемся?).
— Это почему это так? — насторожился Юра.
— Да мы тут договорились… — я кивнул в сторону протирающих столики поварих.
— Мужики мы, или кто? — напористо задал Жора риторический вопрос.
— А-а, — заулыбался Юра (у нас уже начали входить в обиход смачные эротические воспоминания и шуточки после отбоя), — это дело святое. Жалко, двое их, я бы и сам с вами остался, — он игриво подкрутил усы. — Ладно, ни пуха вам, хлопцы, ни пера. Расскажите после.
Оставшись одни, мы немного отступили в коридор, чтобы женщины не увидели нас раньше времени. Через пару минут они — румяная дородная, лет тридцати пяти Наташа (Жора при виде нее каждый раз мурлыкал: «Я свою Наталию узнаю по талии: там, где ширше талия, там моя Наталия») и сухопарая лошадь Варвара, покрикивая друг на друга, вошли в подсобку. Мы выждали еще немного, а услышав лязг железных тарелок, пробежали в ту же дверь и свернули в посудомойку.
— Вот что, бабаньки, — сказал Жора, — кхе-кхе, короче, это… раздевайтесь.
— Вы чего это, дураки, удумали? — всей своей талией грозно двинулась на нас Наталия. Жора растерянно попятился к двери. И все дело было бы загублено на корню, если бы я, убоявшись провала, не выхватил из умывальника огромный хлебный нож и не заорал, вспоминая на ходу все виденные когда-либо детективы:
— Стоять, шампунь блатная! Век воли не видать, порешу, как котят! — На том мой запас уголовных выражений иссяк, и «шампунь»-то непонятно как тут оказался. Тогда я добавил последнее известное мне «блатное» слово: — В натуре!
Но Наташе этого вполне хватило. Она остановилась и, торопливо расстегивая ворот блузки, нерешительно, с какой-то полувопросительной интонацией крикнула:
— Ой?..
А потом еще, с тем же выражением:
— Насилуют?!
— Размечталась, — буркнул осмелевший Жора, помогая ей стянуть блузку.
Я даже удивился, какими некрасивыми могут быть женские тела. Одно — жирное, бесформенное, другое — костлявое, угловатое, с обвисшими худыми грудями. Я стал смотреть в сторону и попытался представить мою стройную загорелую Эльку, но не смог. Однако, Жора, кажется, моих чувств не разделял. Собрав одежду в охапку, он потоптался нерешительно на месте и спросил меня:
— А может того… задержимся, а?
— Иди, иди, ядерщик ядреный, — подтолкнул я его к двери.
— Эх, — с нескрываемым сожалением вздохнул он, — вы уж нас, женщины, извините. — А за что извиняется — за грабеж или за раннее отбытие, одному Богу известно.
— Дураки, они и есть дураки, — сварливо крикнула нам вслед Варвара, а мы ножкой стула заперли дверь снаружи и принялись переоблачаться в женское.
В костюмах беглого Керенского мы без приключений добрались до КПП. Часовой, прохаживающийся неподалеку, даже не взглянул на нас. От волнения у меня образовалась очень неудобная слабость в коленках. Войдя в дверь, мы увидели вертушку и окошечко дежурного против нее. Я сунул туда найденный в кармане сарафана пропуск, заключенный в мутно-прозрачный пластиковый футляр. То же сделал и Жора. Пропуска были тут же возвращены нам, я толкнул вертушку, но она не поддалась. Спрашивать, в чем дело, я не смел, голос-то у меня отнюдь не женский. Но все разъяснилось само собой:
— Чего долбишься? — просипел вахтер. — Руки сюда давайте.
Я испуганно покосился на Жору. Тот выпучил глаза и пожал плечами. Так как я стоял первым, руку в окошко протянул я. И почувствовал, как к ладони прикасается что-то плоское и холодное.
— Э-э, кто ты? — спросил вахтер озадаченно. А потом удовлетворенно сообщил: — Тревога, значит.
Я выдернул ладонь и кинулся к двери его комнатки. Толкнул. Естественно, заперто. Ко мне подскочил Жора, тоже попробовал дверь рукой, а потом принялся всей своей массой с размаху биться в нее. И с четвертой попытки мы вломились в прокуренную каморку. Уже вовсю ревела сирена. Старик тряс ладонями над головой, бормоча: «Сдаюсь, сдаюсь, в плен бери, давай…» Жора дернул какой-то рубильник, и сирена смолкла. Я нажал на педаль под столом и защелкнул ее специальным замком; вертушка теперь должна быть свободной. Мы ринулись к выходу, но на пороге нос к носу столкнулись с двумя бравыми охранничками.
— Стой! — рявкнул один из них.
Смелость тут ни при чем, наоборот, именно от страха у меня полностью атрофировался инстинкт самосохранения. Я бросился в дверь, прямо на автомат.
Но в меня не стреляли. Зато я получил оглушительный удар прикладом в висок и моментально провалился в темноту.
… Наверное, только после того, как тебя побьют, по-настоящему осознаешь, что ты — в тюрьме. Не в общежитии, не в казарме, а именно в тюрьме. Кажется, я понял это первым.
Шел второй день объявленной мной голодовки.
Вчера, когда я перед строем заявил о своем решении Зонову, он сделал вид, что ему наплевать. Но я видел: именно СДЕЛАЛ ВИД. Рассчитывал, что я, столкнувшись с безразличием, откажусь от своего намерения. На самом же деле он начал нервничать, я заметил это. А сегодня майор Юра рассказал, что утром Зонов как бы мимоходом справлялся о моем самочувствии.
Давным-давно в какой-то книжке я вычитал, что голодая, нужно лежать, меньше двигаться — сохранять энергию. Я же, наоборот, без нужды суетился, слонялся по спальне, слушал анекдоты, пил чай (почти каждый взял в командировку пачку чая и кипятильник), курил, ругался, ложился и снова вставал. Не то что истощенным, просто голодным я себя почувствовать еще не успел. Только башка трещала, но это, наверное, от удара.
В нашем углу Жора со смаком описывал сцену раздевания поварих. Рассказ этот «по просьбам трудящихся» он повторял уже в четвертый или в пятый раз, но вновь и вновь успех имел место значительный. И с каждым разом повествование его обрастало все более интимными подробностями, а убогие прелести несчастных женщин расцветали все пышнее и пышнее.
Вообще, женщины стали главной и едва ли не единственной темой наших разговоров. Но сейчас ее на время потеснило обсуждение нашей попытки бегства, благо, нашлись и точки соприкосновения этих двух тем. Большинство относилось к нам сочувственно. Майор Юра пожурил нас «за недисциплинированность», но не очень строго: посчитал, что мы свое уже получили. Но один человек был настроен крайне агрессивно. Сан-Саныч. Мол, из-за вас теперь наши тюремщики усилят бдительность, пискляво митинговал он, «закрутят гайки», и достанется всем. Нечего было лезть в бутылку, нужно было обсудить план побега коллективно. Возможно, он и прав, только все равно обидно.
— Если еще кто дернется без спроса, темную устроим, — закончил он угрозой очередную тираду. — А этих пидеров (это нас с Жорой) простим на первый раз.
Вся моя нервозность вылилась во вспышку лютой ненависти к этому мозгляку.
— Слушай ты, умный, — взял я его за грудки, — пойдем-ка выйдем, поговорим.
— Пойдем, пойдем, — пискнул он воинственно.
— Бросьте, — попытался урезонить нас Юра, — не хватало нам еще промеж себя собачиться.
Но неожиданно бесстрашный Сан-Саныч сам поволок меня за рукав к дверному проему, бросив мужикам:
— С нами не ходите, сами разберемся.
В коридоре он вдруг тихо спросил:
— Ручка есть?
Я опешил и ручку ему дал. Он вынул блокнот и стал писать:
«Уверен, среди нас есть осведомитель. После ужина зайди в лабораторию № 1, есть дело. Если хочешь бежать, нечего переть напролом».
Он передал ручку мне.
«Что такое лаборатория № 1?»
Сан-Саныч вырвал из блокнота исписанный листок и сжег его, чиркнув зажигалкой.
— Пока вы с Жорой дурью маялись, — ехидно ответил он вслух на мой письменный вопрос, — мы подали Зонову заявки, и он их все выполнил. Лично я работаю уже третий день. Под лаборатории нам отдали пустые кладовки, вон, — он указал пальцем на три двери в конце коридора, в стороне противоположной столовой. — Ключ от первой — у меня. Все понял?
— Хорошо, — кивнул я.
Мы вернулись в спальню, демонстративно не глядя друг на друга, создавая видимость, что хоть до драки дело так и не дошло, но отныне мы — лютые враги.
На ужин я, естественно, не пошел. Уже начало сосать под ложечкой, и предательница-фантазия принялась подсказывать способы утолить голод так, чтобы никто об этом не узнал. Говорят, это особенность совести современного человека: она чиста, пока о твоем преступлении не узнают окружающие. Стоит преступлению открыться, как совесть начинает мучать тебя, не дает тебе спать… Вплоть до самоубийства. Но только если кто-то узнал.
Когда народ вернулся с ужина, я поднялся и на всякий случай подошел к койке Сан-Саныча. Пусто.
… Он открыл сразу, только я постучал.
— Заходи быстрее, — он запер за мной дверь. — Я тут один, и никто нас точно не подслушивает, я каждый миллиметр облазил.
Я огляделся. Небольшая комната была доверху забита колбами, ретортами и иными алхимическими принадлежностями. На верстаке в углу стоял компьютер и угнетающего вида приспособление в полуразобранном состоянии с несколькими, торчащими в разные стороны, металлическими прутьями впереди и змеевиком (пружиной? скрученным кабелем?) позади.
— Сколько вас тут занимается? — поинтересовался я.
— Пятеро. Но что другие делают, я не знаю, я и сам им не объясняю ничего. А тебе можно верить.
— Почему?
— Стукач бы первым в бега не подался. Да и разукрасили тебя больно хорошо. Своего бы так не стали.
Он подошел к столу и, внезапно смутившись, сказал:
— Вот, посмотри чего я здесь нахимичил… У меня давно уже эта мысль вертелась, но то времени не было, то препаратов нужных, то не везло просто, да и всегда что-нибудь поважнее находилось… — говоря это, он достал из-под стола кирпич и поставил на него две склянки — с прозрачной и мутно-зеленоватой жидкостями.
— Не самогон?
— Между прочим, я и сам удивляюсь, как Зонов такую возможность не учел: мы тут вполне можем наладить производство первача на широкую ногу, и хана бы всему ихнему эксперименту.
— А может, наоборот, это и был бы успех? Может, это как раз, и подтвердило бы какие-то его теоретические выкладки? Например, что в неволе интеллигенция спивается.
— Это-то мы и без него знаем. Вот, — Сан-Саныч открыл пробирку с прозрачной жидкостью и плеснул ее содержимым на кирпич. — Сейчас минутку подождем, и готово будет. Если хорошенько подумать, то куча перспектив. — Он разволновался. — Так, теперь дальше, — он открыл вторую пробирку и чуть-чуть капнул из нее. — Всё пока. Покурим.
Закурили. Я поглядывал на кирпич, но ничего сверхъестественного с ним не происходило. У меня появилось подозрение, что Сан-Саныч просто свихнулся от переживаний. Помешался. На кирпичах.
— Так, — он встал с табуретки, — ну-ка, потрогай.
— Не ядовито?
— Давай-давай.
— Я потрогал. Кирпич как кирпич.
— Посильней нажми.
Я нажал, но твердости не почувствовал. Пальцы вошли в рыжую субстанцию легко, как в мокрую глину.
— Ясно?
— Здорово! Только зачем?
— Трудно, наверное, быть глупым, — заявил Сан-Саныч. — Слушай сюда. Как основу я использовал самые обыкновенные бактерии гниения. Здесь, — он показал на пустую пробирку, — питательный раствор, он же и катализатор.
— Э-э, — я тщательно вытер руку о штаны, — а у меня пальцы не того?
— Не того, не бойся. И штаны — не того. Узкая специализация — строительные материалы — бетон, кирпич, кафель, шифер.
— А весь дом эти твои бактерии не сожрут?
— Даже не знаю, как тебе объяснить. Короче, они действуют строго там, где поверхности коснулся катализатор. Если я на стене толщиной в метр мазну пятнышко в сантиметр диаметром, они «выгрызут» отверстие длинной в метр, а диаметром — ровно сантиметр.
— Лихо. И как же ты за два дня вывел новый вид бактерий? Я был бы дураком, если бы поверил.
— За минуту у них сменяется сотни поколений. Так что, научившись влиять на отбор, можно и за час новый вид вывести.
Я прикинул возможности его изобретения и предположил:
— А ведь это оружие.
Сан-Саныч пренебрежительно махнул рукой:
— Брось. Что угодно можно заставить работать на войну. Я же не бомбу сделал. У этой штуки масса мирных применений. Да хотя бы дом старый снести. За полчаса можно. И без больших затрат. А в геологии… Оружие-то это как раз неудобное: надо чтобы людей убивало, а ценности сохранялись, как при взрыве нейтронной бомба. А тут все наоборот.
— Ну и когда приступим? — спросил я.
— К чему? — удивился Сан-Саныч.
— Когда начнем НИИ уничтожать?
— Не надо суетиться, Слава. У нас в руках теперь крупный козырь, ни к чему вскрывать его раньше времени.
… Я никак не мог уснуть. Попытался считать слонов, но они не считались. Считались только пельмени. На двести шестнадцатом я понял, что спать мне от такого счета расхотелось и вовсе. А захотелось есть. Еще сильнее.
Кому она нужна, моя голодовка? Но нет, это уже «дело чести». А пользы-то никакой. Как было бы здорово все-таки, если бы я ел, а никто вокруг об этом не знал… И тут меня просто подкинуло. Да ведь все элементарно! Как репа! Только такой дебил, как я, мог столько времени потратить на эту детсадовскую задачку. Перед глазами стояла готовая схема: бери детали и паяй.
Я даже забыл на минутку, где я и решил срочно позвонить Эльке. Она ни черта, конечно, не поймет, но зато честно порадуется со мной на пару. И хотя она будет далеко, на том конце провода, я буду знать, как смешно она морщит от удовольствия свою кнопку-нос. Во всяком случае, я сумею втолковать ей, что изобрел способ, как сделать ее талию еще тоньше.
Но я не дома. Тут никому ничего лучше не рассказывать. И все же…
Читать бесплатно другие книги:
