Уже мертва Райх Кэти
Каждое утро Ламанш собирал у себя всех патологоанатомов и некоторых других подчиненных для проверки их работы и выдачи новых заданий. Если я в это время была в лаборатории, то тоже приходила на планерку. Когда я вошла в офис Ламанша, за его столом для переговоров уже сидели он сам, Натали Айерз, Жан Пелетье и Марк Бержерон. Еще в коридоре я узнала, что Марсель Морин сегодня в суде, а Эмили Сэнтанджело взяла выходной.
Увидев меня, присутствовавшие сразу сдвинули свои стулья в сторону, освобождая мне место. Я приставила к сто лу еще один стул и обменялась со всеми приветственными фразами.
— Марк, а ты почему здесь? По четвергам тебя обычно не бывает.
— Верно, но завтра выходной.
Я совершенно забыла об этом празднике. О Дне Канады.
— Собираетесь на парад? — поинтересовался Пелетье бесстрастно.
Его французский был изрядно приправлен акцентом какого-то отдаленного квебекского района. В первое время я вообще с трудом разбирала его речь, поэтому и не улавливала смысла отпускаемых им едких комментариев. Но теперь, после четырех лет совместной работы, научилась распознавать его слова. Прекрасно поняла, что он имеет в виду, и сейчас.
— Скорее всего, этот парад я пропущу.
— Если передумаете, лучше намажьте лицо краской. Гораздо менее хлопотно.
Все захихикали.
— Или сделайте татуировку. Будет хотя бы не так больно.
— Очень смешно.
Он изобразил святую невинность: вскинул брови, приподнял плечи, развел руками. Потом желтоватыми пальцами засунул в рот оставшиеся пару дюймов сигареты, лежавшей перед ним на краю пепельницы, и с удовольствием затянулся. Когда-то кто-то сказал мне, что Пелетье никогда в жизни не выезжал за пределы провинции Квебек. А ему было уже шестьдесят четыре года.
— На сегодня запланировано всего три вскрытия, — начал Ламанш, глядя в список перед собой.
— Предвыходная передышка, — сказал Пелетье, протягивая руку за своей распечаткой. — Что нас ждет после праздничного гулянья?
— М-да, — отозвался Ламанш, беря со стола красный маркер. — Хорошо еще, что погода прохладная.
Он, по обыкновению, огласил перечень намеченных на сегодня дел. Предстояло обследовать тело человека, покончившего с собой при помощи угарного газа. Умершего в постели старика. И младенца, выброшенного в парке.
— С самоубийцей, по-моему, все понятно. — Ламанш пробежал глазами по строчкам полицейского отчета. — Мужчина… Белый… Двадцать семь лет… Найден за рулем собственного автомобиля… Топливный бак пуст, ключ в замке зажигания в положении «включено».
Он переместил в центр стола несколько фотографий, сделанных полароидом. На них был изображен темно-синий «форд» в рассчитанном на одну машину гараже.
— Глубокая депрессия… — Он взглянул на Натали. — Доктор Айерз?
Она кивнула и протянула руку за документами. Ламанш передал их ей, сделал красную пометку «Ай» в своем списке и перешел к другой стопке бумаг.
— Номер два-шесть-семь-четыре-два. Мужчина… Белый… Семьдесят восемь лет… Страдал диабетом, наблюдался врачами. — Ламанш бегло просмотрел отчет, ища наиболее существенные моменты. — Его не видели в течение нескольких дней… Обнаружила сестра… Следов телесных повреждений нет.
Несколько секунд он читал про себя.
— Любопытно: она обратилась за помощью только по прошествии некоторого времени. Наверное, сначала прибралась в доме. — Он поднял голову. — Доктор Пелетье?
Пелетье пожал плечами и протянул руку. Ламанш поставил в списке пометку «Пе» и отдал ему бумаги вместе с пластмассовой коробочкой, полной больничных рецептов. Пелетье сказал какую-то колкость, но я умышленно пропустила ее мимо ушей.
Все мое внимание сосредоточилось на стопке фотографий с изображением найденного трупа мальчика. Мелкий ручей. Возвышающаяся над ним арка небольшого моста. Детское тельце между камнями, со съежившимися мышцами, желтое, как старый пергамент. Головку младенца обрамляет облако легких волос, ресницы на бледно-синих веках такие же светлые. Раскинув пальчики, ребенок как будто молит о пощаде. Он лежал, наполовину упакованный в темно-зеленый полиэтиленовый пакет, и походил на отвергнутого миниатюрного фараона. К полиэтиленовым пакетам у меня понемногу развилось отвращение.
Просмотрев фотографии, я вновь устремила взгляд на Ламанша, в этот момент делавшего пометку «Ла» в своем списке. Это вскрытие он собирался провести сам. Я должна была определить приблизительный возраст мертвого ре бенка, а Бержерон обследовать его зубы. Все кивнули. Обсуждение закончилось. Планерка тоже.
Я сварила кофе и вернулась в офис. На моем столе лежал коричневый конверт. Я раскрыла его, достала из выдвижного ящика стола чистую форму и принялась рассматривать рентгеновские снимки тела младенца. На каждой из рук я увидела лишь по две кости запястья. Последних участков фаланг не было. Я осмотрела предплечья. На лучевых костях отсутствовали головки. Я составила список присутствовавших элементов, отметила те, которые еще не сформировались, и перешла к тщательному обследованию нижней части тела. Мой кофе остыл.
Ребенок рождается с недоразвитым скелетом. Некоторые кости, например кости запястья, появляются спустя несколько месяцев, а иногда и лет. На некоторых костях нет отростков или головок. Все, чего не хватает, появляется в определенной последовательности, поэтому примерный возраст маленьких детей по костям определить довольно несложно. Этот ребенок прожил месяцев семь.
Я достала еще одну форму, зафиксировала свои выводы, сложила бумаги в желтую папку и поместила ее в лоток для секретарей. На основании моих записей они должны напечатать соответствующие документы, снабдив их необходимыми материалами и схемами, и при этом исправить ошибки, которые я все еще допускала при письме на французском. Я написала отчет Ламаншу и опять направилась в морг.
Кости, найденные в парке, все еще лежали в глине, но она размягчилась, и мне удалось высвободить их. На это я потратила минут пятнадцать. Я достала восемь позвонков, семь фрагментов длинных трубчатых костей и три осколка таза. Было видно, что кто-то разрезал их. Полчаса я занималась чисткой и обмыванием, потом сделала кое-какие записи, а перед уходом попросила Лизу сфотографировать некоторые части скелетов. Они принадлежали животным: двум белохвостым оленям и собаке средних размеров. Вернувшись в офис, я заполнила еще одну форму и, убрав ее в другую папку, положила поверх предыдущей. Как ни странно, данное дело не касалось судебной медицины.
На своем столе я сразу по возвращении увидела записку от Люси.
Она была у себя в кабинете — что-то печатала одной рукой за дальним компьютером, глядя то в монитор, то в раскрытое досье и водя указательным пальцем второй руки по нужным строчкам в документе.
— Я прочитала вашу записку, — сказала я.
Люси подняла палец, что-то еще допечатала, положила в досье линейку и, энергично оттолкнувшись от пола, подъехала к столу:
— Я сделала то, о чем вы меня попросили. По крайней мере, что смогла.
Она принялась просматривать документы в одной стопке, потом в другой, потом опять вернулась к первой и, проглядев ее более внимательно, извлекла откуда-то из середины несколько листов, скрепленных в левом верхнем углу степлером.
— До восемьдесят восьмого года нет вообще никакой информации.
Я взяла бумаги и в смятении посмотрела на них. Мне и в голову не могло прийти, что данных будет так много.
— Сначала в качестве ключевого я выбрала слово «расчленение», — сказала Люси. — И получила длиннющий список, в котором перечислены все случаи разделения тела на части, в том числе случаи попадания под поезд и разрезания конечностей производственными станками. Но думаю, этот перечень вас не заинтересует.
Я просмотрела список. В нем действительно упоминались всевозможные случаи отделения рук, ног и пальцев от человеческих тел, большей частью травматическим путем.
— Потом я добавила слово «намеренное», чтобы отсеять все лишнее и получить исключительно сведения по умышленному расчленению.
Я пристально на нее взглянула.
— И не нашла ничего.
— Ничего?
— Это, конечно, не означает, что за все время не было совершено ни одного подобного преступления.
— Почему же вам не удалось найти никаких данных?
— Сама я не вводила данные в общую базу. В течение двух последних лет эту работу выполняют временные работники. — Люси сокрушенно вздохнула и покачала головой. — Процесс компьютеризации осуществлялся долгие годы, сейчас же всем хочется, чтобы любая задача выполнялась мгновенно. Наверное, описывая не очень распространенные преступления, временные работники действовали по своему уразумению, то есть сами подбирали слова для изложения информации.
— Они могли заменить «расчленение» каким-то синонимом?
— Вот именно. Кто-то использовал, например, термин «ампутация», кто-то — «разрезание» или «распиливание». Чаще всего они переносят в базу куски отчета патологоанатома.
Я рассеянно взглянула на листы в своих руках.
— Я попробовала ввести для поиска все слова, которые перечислила, и не только эти слова. Ничего не получилось. Скажем, перечень происшествий со словом «увечье». — Она подождала, пока я не перелистну страницу и не взгляну на второй список. — Он оказался еще более длинным. Тогда я добавила к «расчленению» уточнение «после наступления смерти», чтобы было ясно, что это случилось после убийства.
Люси подняла руки и сделала царапающие движения пальцами, словно в попытке вытянуть информацию из воздуха.
Я в надежде вскинула голову.
— Все, что мне удалось найти, так это историю о парне, которому после смерти отрезали член.
— Компьютер понял вас буквально.
— Что?
— Это я так.
Шутка была неуместной.
— В конце концов я попробовала ввести «увечье» в комбинации с ограничителем «после наступления смерти». — Люси взяла из стопки еще несколько листов и протянула их мне. — Возможно, кое-что из этих сведений окажется для вас полезным.
Я почти не слышала ее. Мой взгляд с жадностью впился в список. Мне захотелось поскорее очутиться в своем офисе.
— Люси, вы просто умница. Я на подобное даже не рассчитывала.
— Значит, хоть что-то из этого списка вам пригодится?
— Да-да. Думаю, да, — пробормотала я, пытаясь выглядеть спокойной.
— Может, найти документы по этим делам?
— Нет, спасибо. Сначала я просмотрю список, а потом решу, что делать.
Лучше бы я ошиблась, молилась я про себя, глядя как загипнотизированная на шестое имя сверху.
— Хорошо.
Люси сняла очки и принялась протирать стекла краем свитера. Без них она выглядела незавершенной, неправильной, как Джон Денвер, когда перешел на контактные линзы.
— Мне бы хотелось знать, зачем все это вам понадобилось.
Она опять водрузила на нос огромные очки.
— Я, конечно, все расскажу вам, если что-то выясню.
Я зашагала к двери, слыша, как Люси у меня за спиной куда-то поехала на своем стуле.
Вернувшись в офис, я положила распечатку на стол и просмотрела список. Шестое имя сверху. Франсин Моризет-Шанпу.
«Успокойся, — велела я себе. — Не торопись с выводами».
Я переключила внимание на другие имена. Ган, Валенсиа и парочка наркодельцов-неудачников тоже были внесены в этот список, равно как и Тротье. Я узнала еще и имя одной гондурасской студентки из Огайо. Собственный муж застрелил ее, приставив дуло пистолета прямо к лицу, перевез в Квебек, отрезал ей кисти, вырезал свои инициалы на ее груди и бросил в парке. Еще несколько перечисленных дел я не вспомнила. Ими занимались до девяностого года, то есть когда я еще не работала здесь. Я направилась в центральный архив и нашла все эти дела, а вместе с ними и дело Моризет-Шанпу.
Разложив папки в хронологическом порядке на столе в своем офисе, я дала себе обещание, что изучу их последовательно, но тут же нарушила это обещание, взяв в руки дело Моризет-Шанпу. Мысли о его содержимом вызывали во мне приступ тревоги.
22
Франсин Моризет-Шанпу была застрелена и изувечена в январе девяносто третьего. Примерно в десять утра того дня один сосед видел, как она выгуливает своего спаниеля. А два часа спустя муж нашел ее мертвой в кухне. Пес лежал в гостиной. Его голову так и не разыскали.
Я помнила это происшествие, хотя и не принимала в расследовании ни малейшего участия. В ту зиму я приезжала в Монреаль раз в полтора месяца примерно на неделю. С Питом мы часто конфликтовали, поэтому летом я уехала в Квебек на целых три месяца, надеясь, что таким образом сумею сохранить наш брак. Как же!
Нападение на Моризет-Шанпу привело меня тогда в шоковое состояние. Рассматривая сейчас фотографии, я как будто вернулась в те дни.
Франсин Моризет-Шанпу лежала под небольшим деревянным столом, руки и ноги раскинуты, белые трикотажные трусики стянуты до колен. Ее окружало море крови. Потемневшие пятна покрывали стены и столешницы рабочих столов. На одном из снимков ножки перевернутого стула, основная часть которого не вошла в кадр, как будто указывали на нее.
На фоне ярко-красной крови она смотрелась неестественно белой. В животе алел продольный разрез толщиной с карандаш и поперечный внизу в форме широко улыбающегося рта. Сквозь них проглядывали внутренние органы. Между ногами был виден еле различимый краешек рукоятки кухонного ножа.
На удалении в пять футов от убитой, в промежутке между раковиной и рабочими столами, лежала ее правая кисть. Этой женщине было сорок семь лет.
— Господи… — прошептала я.
Я просматривала отчет о проведении аутопсии, когда на пороге появился Шарбонно. Я сразу поняла, что его настроение оставляет желать лучшего. Он не поздоровался, не спросил разрешения, а просто прошел к моему столу, уселся на стул и уставился на меня покрасневшими глазами.
Наблюдая за ним, я вдруг почувствовала мимолетное обострение чувства утраты. Тяжелая походка, небрежность движений, внушительные размеры его фигуры всколыхнули в моей душе нечто такое, что, как мне казалось, я уже оставила в прошлом.
На мгновение я увидела перед собой Пита, и мысли мои отправились в путешествие во времени. Он всегда воздействовал на меня опьяняюще. Я никак не могла понять, что именно мне нравилось в нем: крупное телосложение или непринужденность. Или то, что он постоянно был очарован мной. Так искренне. Я не могла им насытиться. Эротические фантазии посещали меня и раньше, но с того самого дня, когда я впервые увидела его под дождем у библиотеки, в этих фантазиях неизменно присутствовал он.
«Фантазировать можно когда угодно, — подумала я. — Хоть прямо сейчас. О боже! Бреннан! Выброси из головы всякую чушь!»
Я вернулась в настоящее.
Шарбонно теперь рассматривал свои руки. Я ждала начала разговора.
— Возможно, мой напарник и сукин сын, но неплохой парень, — сказал он по-английски.
Я не ответила. Мое внимание привлекли края его штанин. Они были подогнуты внутрь дюйма на четыре и подшиты вручную.
«Интересно, он их сам подшивал?» — подумала я.
— Просто ему трудно привыкать к переменам, к каким-то другим условиям.
— Да.
Он так больше и не смотрел на меня. Я начинала чувствовать себя неловко.
— И?.. — спросила я.
Шарбонно откинулся на спинку стула и принялся разглядывать свой большой палец, все еще избегая встречаться со мной взглядами.
Где-то в другом конце коридора играло радио. Рок Вуазин пел об Элен.
— Он говорит, что намерен подать жалобу.
Рука Шарбонно опустилась на колени, а взгляд скользнул в сторону окна.
— Жалобу?
Я постаралась не выдать голосом волнения.
— Министру. И начальству. И Ламаншу. Он заглянул даже в ваше личное дело.
— Что же мсье Клоделя так сильно не устраивает?
«Только не паникуй», — твердила я себе.
— По его мнению, вы перешагиваете черту дозволенного. Вмешиваетесь в чужие дела. И тормозите расследование.
Шарбонно прищурился, глядя на солнечный свет. Я почувствовала, как мышцы моего желудка сокращаются. Внутри разлилось неприятное тепло.
— Продолжайте.
— Клодель считает, что вы… — он запнулся, подбирая слово, наверняка ища замену тому выражению, которое использовал в разговоре с ним Клодель, — что вы слишком бурно на все реагируете.
— Можно поконкретнее?
Он продолжал смотреть в сторону:
— По его мнению, вы стараетесь превратить дело Ганьон в то, чем оно на самом деле не является, пытаетесь приписать ему всякую ерунду, о которой в данном случае не может быть и речи. Он говорит, что из обычного убийства вы стремитесь раздуть настоящую американскую буффонаду.
— Зачем мне это?
Все же мой голос слегка дрогнул.
— Черт возьми, Бреннан! Не я ведь все это затеваю!
Он таки взглянул в мои глаза. Мне стало его немного жаль. Было очевидно, что находиться здесь ему вовсе не хотелось.
Я смотрела на Шарбонно, почти ничего перед собой не видя. О том, к каким последствиям может привести подобная жалоба, я знала не понаслышке. Сама занималась рассматриванием таких обвинений, когда входила в состав комитета по этике. Независимо от того, каким был результат, жалобы доставляли человеку массу неприятностей. Мы оба молчали. «Элен, все, что ты делаешь, сводит меня с ума», — проникновенно пело радио.
«Шарбонно ни в чем не виноват», — сказала я себе.
Взгляд мой упал на поблескивавшие на столе прямоугольники с изображением белоснежного тела в луже крови. Я еще раз рассеянно просмотрела их и взглянула на Шарбонно. Заговаривать об этом с кем бы то ни было я пока не собиралась, чувствовала себя еще не готовой. Но Клодель вынуждал меня сделать решительный шаг. Проклятие! Все складывалось наихудшим образом.
— Мсье Шарбонно, вы помните женщину по имени Франсин Моризет-Шанпу?
— Франсин Моризет-Шанпу, Франсин Моризет-Шанпу… — Он повторил имя несколько раз, роясь в своем сознании. — Это случилось несколько лет назад?
— В январе девяносто третьего.
Я подала ему фотографии.
Он просмотрел их. Уверенно кивнул:
— Да, помню. И что из того?
— Что об этом происшествии запечатлелось в вашей памяти?
— Мы так и не нашли преступника.
— Еще что?
— Бреннан, скажите, что не пытаетесь и это убийство свалить в общую кучу, умоляю вас. — Он еще раз просмотрел фотографии и покачал головой. — Нет. Ее застрелили. Это совсем другое.
— Но убийца распорол ей живот и отрезал руку.
— Она была старой, по-моему сорокасемилетней.
Я холодно уставилась на него.
— Я имею в виду, старше всех остальных, — исправился он, краснея.
— Во влагалище Моризет-Шанпу убийца вогнал нож. Согласно отчету полицейских она потеряла очень много крови.
Я дала ему возможность переварить мои слова.
— В тот момент она была еще жива, — добавила после.
Объяснять ему, что из раны, нанесенной после наступления смерти, столько крови не вытекло бы, не было необходимости. Когда сердце останавливается, кровяное давление резко падает.
— В случае с Маргарет Адкинс это была металлическая статуэтка. Адкинс тоже была еще жива, когда извращенец впихнул в нее статуэтку.
Я молча взяла папку с документами по делу Ганьон, достала фотографии и разложила перед Шарбонно. На них было изображено освещенное предвечерним солнцем туловище жертвы на полиэтиленовом пакете. К тазу крепился вантуз, его деревянная ручка указывала на изувеченную шею.
— Наверное, убийце пришлось приложить немало сил, чтобы так глубоко вставить вантуз.
Шарбонно долго изучал снимки.
— Модель поведения со всеми тремя убитыми одна и та же, — спокойно произнесла я. — Насильственное введение в жертву инородного тела, пока она еще жива. Нанесение увечий после смерти. Полагаете, все это просто совпадения, мсье Шарбонно? Думаете, вокруг нас ходят стаи подобных извращенцев?
Детектив провел рукой по торчащим в разные стороны волосам и принялся барабанить пальцами по подлокотнику:
— Почему вы раньше не высказали нам эти свои соображения?
— О Моризет-Шанпу я вспомнила только сегодня. А только Адкинс и Ганьон — этого было слишком мало.
— Что по этому поводу думает Райан?
— Я с ним еще не разговаривала.
Я машинально провела рукой по заживающей щеке.
— Черт побери! — воскликнул Шарбонно.
— В чем дело?
— Мне кажется, я начинаю с вами соглашаться. Клодель меня придушит. — Он что-то пробормотал себе под нос. — До чего еще вы додумались?
— Ганьон и Тротье расчленены почти одинаково. Совпадают даже следы, оставленные пилой на их костях.
— Да, Райан нам об этом рассказал.
— И на костях трупа из Сен-Ламбера.
— Пятая?
— Вы сообразительны.
— Спасибо. — Он опять что-то тихо пробормотал. — Еще не выяснили, кто это такая?
Я покачала головой:
— Этим занимается Райан.
Шарбонно провел по лицу мясистой рукой, покрытой серыми спутанными волосами, похожими на волосы на его голове.
— И что же вы думаете о принципе выбора этим придурком жертв?
Я подняла ладони:
— Все они — женщины.
— Прекрасно. Возраст?
— От шестнадцати до шестидесяти.
— Внешние характеристики?
— Разные.
— Местонахождение?
— Вся территория на карте.
— Что же привлекает этого сукина сына? То, как они выглядят? Магазин, в котором отовариваются? Или, быть может, их ботинки?
Я промолчала.
— Хоть что-нибудь объединяет пять этих женщин?
— То, что какой-то подонок их убил.
— Верно. — Наклонившись вперед, Шарбонно опустил руки на колени, сгорбился и тяжело вздохнул. — Клодель дерьмом изойдет.
Как только он ушел, я позвонила Райану. Ни его, ни Бертрана не оказалось на месте, и я оставила для них сообщение. Потом приступила к просмотру остальных дел из архива. Ничего заслуживающего внимания. Двое наркодельцов, которых прикончили и изрезали бывшие дружки. Человек, убитый, распиленный электропилой и отнесенный в подвал собственным племянником. Прибитое к берегу туловище женщины в хоккейной сумке. Ее голову и руки нашли тоже на берегу, но в другом месте. Осудили мужа.
Я закрыла последнюю папку и осознала, что страшно голодна. Еще бы! Уже без десяти два. Купив в кафетерии на восьмом этаже кусок ветчины с хлебом, круассан с сыром и диетическую колу, я вернулась в офис и приказала себе передохнуть. Но тут же наплевала на этот приказ и еще раз попыталась дозвониться до Райана. Он не появился.
«Перерыв так перерыв», — решила я, откусывая кусок бутерброда.
«Гэбби, — прозвучало в моей голове. — Нет уж!»
Клодель. Пошел он к черту!
Сен-Жак. Нет.
Кэти. Как я могу помочь ей? В данный момент никак.
Пит.
В моем животе привычно защекотало. Я вспомнила приятное покалывание на коже, учащенное биение сердца, влагу между ногами. Да, я всегда питала к нему страсть.
«Ты просто сексуально озабочена, Бреннан», — усмехнулся голос моего разума. Я откусила еще кусок бутерброда.
В моем воображении вдруг возник другой Пит. Ночи, проведенные в гневе. Нескончаемые споры. Ужины в одиночку. Холодные волны обиды, остужающие пыл страсти. Я хлебнула колы. Почему мысли о Пите посещали меня так часто?
«Если шанс на восстановление отношений у нас есть…» — прозвучало в моем мозгу.
«Нет уж, спасибо!» — воспротивилась я.
Попытка передохнуть и расслабиться не увенчалась успе хом. Я взяла со стола распечатку, сделанную Люси, и еще раз просмотрела списки, стараясь не капнуть на них горчицей. Меня заинтересовали те строчки, которые Люси, по-видимому посчитав лишними, зачеркнула карандашом. Из чистого любопытства я стерла ее пометки ластиком и прочла написанное под ними. В двух случаях речь шла о телах убитых, засунутых в бочку и залитых кислотой. Это касалось выяснения отношений торговцев наркотиками.
Третий пункт озадачил меня. Дело 1990 года, вскрытие трупа производил Жан Пелетье. Коронер не указан. В колонке «имя» значилось: обезьяна. Других данных, в том числе даты рождения, даты проведения аутопсии и причины смерти, не указывалось. Это дело было включено в список, который Люси получила, введя в качестве ключевых слова «расчленение после наступления смерти».
Съев круассан, я опять направилась в центральный архив и нашла папку с документами по этому делу. Она содержала всего лишь полицейский отчет, единственный лист с пометками патологоанатома и конверт с фотографиями. Я просмотрела все это и пошла искать Пелетье.
— Можно вас на минутку? — обратилась я к его спине.
Он выпрямился, отстраняясь от микроскопа. В одной руке очки, в другой — ручка.
— Входите-входите.
Если преимущество моего кабинета заключалось в виде из окна, у Пелетье был простор. Он пересек свое царство и указал мне на стулья у письменного стола. Перед ними стоял еще один маленький столик.
Засунув руку в карман лабораторного халата, Пелетье извлек пачку «Морье» и протянул ее мне. Я покачала головой. Это повторялось в сотый раз. Ему было прекрасно известно, что я не курю, но он всегда считал своим долгом предложить мне сигарету. Наверное, тоже любил свои привычки, как Клодель.
— Чем могу быть полезным?
— Меня заинтересовало одно дело. Вскрытием занимались в девяностом году вы.
Он закурил.
Читать бесплатно другие книги:
