Рождение волшебницы Маслюков Валентин
Тылом ладони Золотинка вытерла влажные после поцелуя губы. Вместо Тучки пришлет мне оборотня, решила она.
На следующий день, прихватив одеяло, Золотинка выбралась на воздух. Накрапывал дождик. Берег оголился, боевые ладьи еще третьего дня ушли вверх по реке. Остались только неповоротливые насады, изготовленные нарочно к свадьбе Юлия и Нуты. По опустевшим улицам палаточного города слонялись неприкаянные обозники и женщины. Скоморохи толковали между собой, что надо грузить повозку и готовиться к бегству. Где-то Лепель дознался, что конюший еще с вечера отправил обоз с приданым принцессы Нуты в свой замок Каменец, полагая, очевидно, что мессалонское золото будет там в безопасности. Из чего Лепель и сделал заключение, что Рукосил не особенно нуждается в победе.
— Не надо суетиться, — сказала Золотинка. — Он победит.
И увидела Тучку.
Нечесаный, без шапки, в промокшей парусиновой рубашке и штанах, он подволакивал недавно еще закованную в кандалы ногу. Бросив одеяло, Золотинка ринулась навстречу… и они остановились в трех шагах, не решаясь обняться. Необъяснимая, обидная после томительной разлуки сдержанность не оставляла их и потом. Исподтишка приглядывались они друг к другу, убеждаясь в переменах, и расспрашивали друг друга словно исподтишка.
— Ну а что Поплева?
— Пропал. Так он и не вернулся. Потом поговорим.
Слова стыли у Золотинки на языке, чужие и необязательные, когда она пыталась изложить несколькими оборотами речи повесть своих злоключений. А Тучка, в свою очередь, не настаивал на подробностях. Или его подменили? Подменили того Тучку, который валялся на земле, взывая к милости государя-батюшки? Золотинка не была откровенна, многое умолчав из того, что связывало ее с Рукосилом, и тем более не обмолвившись о Юлии. Тучка же, со своей стороны, глухо и неохотно говорил о тягостном существовании на «Фазане». Уж теперь-то все будет хорошо, взаимно уверяли они друг друга, словно друг перед другом оправдываясь.
— Всем надо поступиться, чтобы выручить Поплеву, — оживился Тучка, когда Золотинка открыла ему кое-что из последнего разговора с Рукосилом. — И если ты имеешь к нему доступ… Не зазорно такому человеку, как конюший Рукосил, и послужить. Если дело за этим станет.
Тоскливо слушала Золотинка, закусив губу и не поднимая глаз. Оборотень, решила она… Ужаснулась своему приговору, но названому отцу на грудь не бросилась.
Тучка взялся помогать скоморохам, Золотинка тоже оставила разговоры. Лепель, Галич, Пшемысл и Русин уже погасили шатер, то есть убрали распорки и уронили полотно на землю. Однако на этом остановились, оглядываясь на соседей, которые ни о каких предосторожностях не помышляли. После полудня скоморохи снова поставили шатер и принялись разгружать воз, когда вдруг послышались крики, началась беготня — люди спешили взглянуть на реку. На пасмурном просторе речного плеса пестрели суда.
Распустив паруса, раскинув весла, бежали низкие струги сечевиков. Не останавливаясь, шли они мимо стана. Белыми гусями в стае соколов скользили большие княжеские ладьи, всего две или три. А дальше, теряясь в пасмурных далях, маячили паруса преследователей.
Одна из ладей под лиловым стягом наследника едва не выскочила с разбега на берег, посыпались с нее люди и побежали по откосу вверх — к стану. Другая ладья — но это, кажется, были уже курники — тюкнулась утиным носом в свадебный насад и на него хлынули мужчины в доспехах. Порывы пронизанного изморосью ветра доносили звон и лязг, сплошной безгласный стон. Курники высаживались по всей реке, и никто не оказывал им сопротивления. Первая волна беглецов уже достигла северных ворот острога. Только мессалоны возле насада принцессы Нуты выставили черно-желтое знамя и поспешно строились под испуганную дробь барабана.
На холме, у крайних палаток города, стояли ошеломленные скоморохи.
— А может, нас-то не тронут? — неуверенно молвил Галич.
— Разденут и не тронут! — сверкнула глазами Люба. Стройный стан ее облегал валиком пояс из толстой ткани, на который и обратились смятенные взгляды мужчин. Там спрятали их общие деньги. Свежее скуластое лицо девушки горело.
— В казне полторы тысячи грошей, что на Жулио собрали, — сказал Пшемысл, словно совершенные Любины стати он не считал общим достоянием скоморохов.
— Черт с ним, с шатром! — выдохнул Лепель. — Тикаем, хлопцы!
В считанные мгновения отловили беспечного Жулио, покидали на повозку, что успели, и погнали широкой улицей города среди бестолкового гама и переполоха.
Поток беглецов стеснился на лесной дороге, что уводила к западу, в сторону Меженного хребта: верблюды, ослы, повозки, ратники без оружия и даже потаскухи, вооруженные чем попало. Потерявшийся мальчишка и приблудная собака. Жулио на повозке, с философической невозмутимостью ковыряющий в зубах. Взъерошенный Тучка, прихвативший чужой топор. Стриженая Золотинка в коротком Любином платье, которое открывало заляпанные глиной икры… Расхлябанная дорога, то скользкая, то каменистая. И над всем этим зацепившиеся за вершины лесистых холмов тучи, промозглый обложной дождь, который силился остудить горящие лица беглецов.
Оставляя по обочинам отставших, шли, ехали и бежали до последних сумерек. Но и на ночь, выбившись из сил, остановились не без опаски. Ходили слухи, что курники наседают, что вешают мятежников и что мятежники мы и есть. Ничего нельзя было проведать доподлинно. Уверяли, что княжич Юлий с Нутой уже попались. И что, напротив, бегут впереди всех. Рукосила никто не видел, однако все про него знали, что он от курников ушел. Говорили, что дорога ведет в Каменец, горную крепость боярина. Потому-то, мол, он и не двигался к Толпеню целый месяц, что имел у себя в тылу убежище на случай поражения. И что неприступный Каменец тот в тридцати верстах.
Скоморохи пустились в путь до рассвета. Да и сырость была такая, что не заснешь, от промозглого холода нельзя было укрыться никакими одеждами и сукнами, ни гуртом, ни в одиночку. Жулио глядел больными глазами, все дрожал да натягивал поглубже шапчонку. А места тянулись по сторонам дикие и зловещие: крутые осыпи, гряды округлых голых холмов, жесткий редкий кустарник среди камней по расселинам и уступам. У щербатых мостов через сухие русла торчком стояли каменные идолы с отбитыми головами. А в мутном небе с холодным солнцем кружили, распластав крылья, большие орлы.
К концу дня все выбились из сил. На крутых подъемах Золотинка подталкивала повозку вместе с мужчинами и так вымоталась, что уж ни слова не говорила, а тяжело дышала и глядела под ноги, то и дело стряхивая с бровей пот. На привал остановились лишь после того, как ущелье, по которому вилась дорога над пропастью, расширилось, обращаясь в долину. Вереницы беженцев сворачивали к пустынному ложу ручья, люди бросались наземь в изнеможении.
— А ты хороший товарищ, — произнес, отдуваясь, Лепель, когда лошадь стала.
Он отметил это словно бы с удивлением — недоверчиво. Словно что-то ему тут открылось, когда увидел посеревшее от разводов пота лицо девушки с заострившимся носом.
Она лишь глянула запавшими глазищами, ничего ему не сказала.
От ручья открылись заслоненные прежде кручами горные просторы, ближе, отчетливее подступил Меженный хребет с подпирающими друг друга вершинами. И Золотинка вздрогнула, когда распознала среди безжизненных развалов рукотворную каменную твердыню. Крепость ушла в тень от ближней кручи, которая поднималась выше самых высоких башен и шпилей. Только в сравнении с вполне постижимыми размерами крепости и можно было уразуметь подавляющий взлет скалы, которая укрывала замок от вечернего солнца. Природа гор накладывала отпечаток и на творение человеческого искусства: крепость врастала в камень. На голых склонах холма светлым узором различалась проложенная петлями дорога.
Это и был Рукосилов Каменец.
Однако ни у кого уже не было сил на последние, оставшиеся до убежища версты — все спускались к ручью, чтобы напиться, и тут оставались. У кого сил хватало, вяло двигаясь, палили костры из сухого чертополоха, чудовищные заросли которого в рост человека стояли по долине застывшим лесом.
Час спустя в окружении немногочисленных приближенных проехала, не останавливаясь, простая повозка с принцессой Нутой. За нею с окаменевшим лицом, уставя взор в землю, протрусил на лошади Юлий в шапочке с обращенным вниз перышком. Никто не поднялся приветствовать царственных особ. Нуту сопровождали старцы. А мессалонские воины, немного продвинувшись по дороге, тоже свернули к воде и к зарослям чертополоха.
Мессалоны, по видимости, были последними: они прошли и дорога опустела. Несколько сот человек разбрелись по бесплодной горной долине — не больше тысячи. Это и было все, что осталось от многолюдного боевого стана. Это-то и был свадебный поезд Нуты. Ряды мессалонов тоже заметно поредели, но только чужеземцы и сохраняли еще некоторый воинский порядок. Утешительно было видеть их железную толпу на входе в долину, где дорога сваливала вниз, на восток.
Первый раз, кажется, за время повального бегства тревога покинула людей, осталось только утомление. Поев разведенной в воде муки, прикорнула и Золотинка, Лепель подложил ей циновку, она благодарно глянула и уснула.
Дурной сон ее дурно и кончился: среди криков и железного лязга. Все скопище усталых людей оказалось на ногах, в ужасе взирая, как хлынувшая в долину конница сшибает и топчет не готовых к отпору мессалонов.
Скоро зрителей не осталось: кто сразу пустился наутек, кто с молчаливым ожесточением собирал разбросанную на стоянке рухлядь, кто бежал, кто скакал на неоседланной лошади. Скоморохи, на счастье, не распрягали коня — заскрипело вывернутое под самые дроги колесо, мужчины хватались за спицы, толкая телегу вверх по осыпи щебня и дресвы. Только Тучка не откликался, как Золотинка ни кричала, озираясь. Задыхаясь от усилия, Пшемысл заметил мимоходом, что Тучка оправился с Галичем на тот берег ручья.
— Налегке-то ничего… уйдут.
Мессалоны в устье долины отправились от растерянности и отбросили разъезд курников — тех было немного на первый случай, а мессалонов — сотни полторы заброшенных в чужую страну, сплоченных опасностью витязей. Курники осадили назад, да только никто уж не верил в спасение — дорога, сколько открывалась она глазу, полнилась потерявшими голову беглецами, громыхали телеги, двуколки, ревел скот.
Сильно попорченная и стесненная осыпями дорога не могла вместить всех разом, беглецы двигались лихорадочными рывками, мешая друг другу, и малейшая задержка вызывала ожесточенную перебранку.
Замыкающий отряд мессалонов, который только единственно и сдерживал противника, сплотился и тоже отступал — из-за поворота катилась лавина вражеской конницы. Закованные в железо всадники следовали за мессалонской пехотой шагом, отпустив противника от себя на полет стрелы.
Что было дальше, Золотинка не видела — повозка покатилась под уклон, тряско западая в промоины, и мессалоны скрылись за горным склоном. В другую сторону открылся замок Рукосила, он словно приподнялся и вырос в размерах, можно было разобрать ворота в приземистой башне и цепной мост. Разбросанная петлями дорога спускалась к скученной у подножия крепостного холма деревне и снова начинала подниматься. До замка оставалось еще версты три. Голова непомерно растянувшегося обоза уже спустилась к деревне, а здесь, в хвосте, образовался затор и вспыхнула потасовка. Крикливая ватага навалилась сбросить под откос телегу с подломившейся осью. Едва успели обрубить постромки и вывести лошадь, как телега накренилась над обрывом, съехала как-то боком, судорожными толчками, ткнулась оглоблями и опрокинулась. К разбросанной по откосу утвари бросились женщина и мальчик.
Быстро спустившись в распадок со следами высохших ручьев, дорога начала ветвиться среди зарослей мертвого чертополоха и у подъема на крепостной холм снова собралась в колею. Длинной улицей тянулась деревня, застроенная грубо сложенными каменными домами. Покрытые неровно колотым сланцем крыши просели, проглядывало жердье стропил. Между постройками метались одетые в серую посконь мужики, гнали куда-то низкорослый скот, тащили утварь. И Золотинка увидела старую женщину на пороге одинокой лачуги, которая никуда совершенно не торопилась, а рядом трехлетний малыш в грязной рубашонке сосредоточенно сосал палец, не сводя глаз с катившихся в пыли повозок.
Все промелькнуло. Лошади тянули трудным шагом в гору. Когда Золотинкина повозка, одолев подъем, затарахтела по доскам подъемного моста, последние из отставших беженцев как раз добрались до опустевшей деревни, а мессалонские воины шагали позади них по чертополоховой пустоши. За ними, выше их по дороге гремучей змеей текли закованные в железо всадники с длинными копьями. Уже не дозор, не десяток гарцующих удальцов — железная рать. Не имея возможности развернуться на горной дороге, вражеское войско удерживалось пока что от столкновения со сплоченным отрядом мессалонов.
Книга третья ПОТОП
Часто оглядываясь, Золотинка вошла под гулкие своды ворот, где застоялся мрак, и вдруг внезапным громом за спиной свалилась решетка, ухнула с закладывающим уши грохотом и стала намертво, разгородив мир. Редкая дубовая решетка в железных оковах. Она расчленила ошалевших людей на тех, кто успел войти и кто нет. Испуганные беженцы, которым не хватило нескольких шагов до спасения, и всё, что осталось на той стороне: горы, небо, скалы, — словно распалось на части — решетка расчертила весь посаженный на ту сторону мир на одинаковые квадраты-клетки.
Заскрежетали цепи и вздрогнул, начиная подниматься вместе с завывшими людьми дальний конец моста.
— Измена! — очнулась Золотинка. — Измена! — закричала она в голос. — Наших бросили!
Наших — это Тучку с Галичем, мессалонских витязей Нуты, десятки приблудившихся к войску мужчин и женщин. Остановленные решеткой на мосту, они не имели иного выхода, как ринуться назад, чтобы не свалиться в пропасть.
Золотинка проскочила в застроенный с трех сторон двор, забитый людьми, телегами, скотом. Справа и слева от проезда стражники в кольчугах и шлемах натужно вращали барабаны подъемного механизма.
— Что же вы делаете, изверги, кто велел?! — кричала Золотинка. — Прекратить, говорю! — она схватила грубый кожаный камзол за рукав.
Толстый кольчужник двинул ее локтем в живот. Вопли девицы заводили и без того взвинченную бегством толпу, которая так податлива на крик «измена!». Весь двор, кажется, шатнулся к воротам. Запряженные в работу стражники не могли отвлечься, чтобы восстановить порядок, — они продолжали безостановочное движение вокруг барабанов с цепями.
— Люди! — вопила Золотинка. — Они подняли мост, чтобы всех перебили по одиночке. Там остались мессалоны!
— Хозяин тут Рукосил! — надсаживал голос начальник стражи.
Мгновение-другое казалось, что возроптавший народ ринется и сомнет охрану.
Стражники бросили подъемные барабаны, хватаясь за мечи, — толпа отхлынула. А рукояти вертлюгов пошли вращаться назад: цепи загремели, и мост, убыстряясь, с сокрушительным стоном ухнул на место.
Увернувшись от стражников, Золотинка поймала Лепеля:
— Ты тут бузи, нельзя, чтобы подняли мост. Я бегу искать Нуту. Ее люди отрезаны.
— Принцесса Нута! Кто видел принцессу? — толкаясь между повозками и людьми, ни от кого не ожидая ответа, лихорадочно сыпала словами Золотинка. Она искала проход в верхнюю крепость и нашла: ворота под крытым гульбищем, а за ними врубленная в скалу узкая и очень крутая дорога, огражденная со стороны пропасти брусьями. Выручила ее подвода: напрягаясь в хомуте, тащилась на подъем лошадь, а за ней другая, запряженная гусем. С измученно бьющимся сердцем Золотинка ухватила задок телеги и поволоклась следом. За новым поворотом оказалась она во тьме прорубленного в толще скалы проезда, и наконец, телега вытащила ее на свет.
На обширном, как городская площадь, дворе, обставленном со всех сторон разновысокими строениями, было многолюдно и бестолково. Золотинка сразу увидела Нуту — за круглым водоемом возле возка. Принцесса тоже заметила ее, в лице мессалонки выразилась живая смена чувств.
— Ну вот же, вот, не утонула и не повесили!.. Какая ты бледная! А мне наговорили всё глупости! И почему ты острижена?
В глазах ее сверкнули слезы.
— Принцесса, — выпалила Золотинка. — Убивают Амадео и всех витязей. Рукосил велел поднять мост, чтобы курники перебили твою охрану.
— Что ты говоришь?! — подавленно прошептала Нута и оглянулась.
Теперь и Золотинка увидела Юлия, который глядел на них напряженным и недоверчивым взглядом — в мучительном побуждении понять. Переводчика Новотора с ним не было. Похоже, ему не нравился лихорадочный разговор между невестой и волшебницей, но он не вмешивался.
— Я говорю, — обратилась она к Нуте, — твоих витязей перебьют, ты останешься без охраны. Зачем это Рукосилу, не знаю.
— Золото здесь, — сказала вдруг Нута. — Казну уже привезли — восемьдесят тысяч червонцев.
Теперь уж Золотинка воззрилась на принцессу в немом изумлении. Так ясно, так грубо обнажилась подоплека подлости, что и Нута, глядя на нее, побледнела.
— Ты мне поможешь? — молвила она слабым голосом и бегло поглядела на Юлия, который отвернулся, ни в чем не принимая участия. — Тебя хотели повесить, а ты всех околдовала. Говорят, ты все можешь, спаси меня! — жарко шептала Нута, заглядывая в глаза.
— Сейчас нужно спасти людей! — Золотинка почти вырвала руку, которую сжимала принцесса. — Собери, кого сможешь. Нужно заставить воротников, чтобы подняли решетку. Всё!
— Кого я соберу? — горько сказала Нута, оглядываясь на своих старцев.
Почтенные мессалоны склонились, отвечая взору принцессы, и тотчас расступились, сдернули шапки, склонившись еще больше, — провожаемый дворянами, подходил Рукосил в кожаном камзоле и травчатых полудоспехах. За несколько дней, что Золотинка его не видела, он постарел лет на десять: мешки под глазами, лицо осунулось, мрачный недобрый взор.
— Конюший! — сказала она, стараясь не терять самообладания. — Как хорошо, что вы здесь! Воротники преждевременно, без приказа подняли мост, они оставили за рвом уйму народу… и все мессалоны за стенами крепости. Нужно впустить отставших, эти люди нам еще ой как понадобятся!
— Ничего подобного! — возразил Рукосил по-мессалонски. — Необходимые распоряжения я уже сделал. Идемте со мной, и вы все увидите! — ни Нута, ни Золотинка, однако, не сдвинулись, и он сказал мягче, вспомнив и об учтивости: — Позвольте, принцесса, руку. Идемте.
В основании круглой башни Рукосил отомкнул дверцу.
— Оставьте нас! — велел он сопровождающим.
— Принцесса! — не выдержала Золотинка. — Что хочет показать нам гостеприимный хозяин? Куда он ведет? Время ли осматривать подземелья?
Нута поймала Золотинку за руку.
— Да-да, — залепетала она, путая слованский с мессалонским. — Всецело доверяюсь вашей чести и… и… — ничего более не придумав, Нута потянула ее к себе, с очевидным намерением не отпускать ни на шаг.
Рукосил только хмыкнул. Они вошли в сводчатое помещение с винтовой лестницей, ведущей вверх. Конюший собрался прикрыть дверь, но следом сунулись два почтенных мессалонских старца, и он неохотно впустил и их. Не стал он мешать и Юлию, который вошел с бесстрастным лицом.
Крутая винтовая лестница скупо освещалась бойницами. Конюший поднимался впереди всех, потом девушки, за ними, не отставая, княжич. Старцы хрипели где-то внизу, скоро их измученное дыхание едва уже различалась, а потом и вовсе сошло на нет.
Долгий и утомительный подъем вывел на окруженную зубцами площадку. Это была вершина замка. Отсюда крепость представлялась скоплением темных крыш, открылось общее расположение дворов. Хорошо просматривались и внешние подступы, падающие вниз склоны с чахлой растительностью, обнаженные, как кость, утесы, и крутая, на все небо гора, что закрывала солнце на западе.
Перед убранным подъемным мостом, где дорога обрывалась в ров, сгрудился отряд воинов под черно-желтым лоскутом.
— Они! Вот мои люди! — вымолвила, задыхаясь, Нута.
По склонам холма рассыпались широким охватом всадники. Новые отряды вражеской конницы подтягивались через деревню, тоже хорошо видную, на пустоши клубилась пыль, пронизанная тонкими, как волосок, копьями. Выше, на дороге, где прошли мессалоны, оставались брошенные вместе с лошадьми подводы, у обреза пропасти — глубокого, врезанного в скалу рва перед стенами замка — толпились беженцы.
— Все ваши люди налицо, принцесса, — сказал Рукосил. — Вот они тут, как на ладони. Можете проверить и не найдете убыли.
Он поднялся на перемычку между зубцами, выставив носок сапога над бездной.
— Ничто не укроется от взора, все увидим, — продолжал он. — У нас есть еще четверть часа — пока начнется.
— Они победят? — жалобно спросила Нута.
— Обратите внимание, принцесса, курники спешиваются. Не смеют наступать в конном строю.
— Это… это что значит?
Нута боялась бездны и Рукосил а, боялась спрашивать и боялась молчать, понимая, что происходит что-то непоправимое. Прижавшись к Золотинке, она выглядывала из-за ее плеча. Юлий держался на отшибе и тоже глядел вниз, сложив на груди руки.
— Курников слишком много, — объяснял Рукосил с нажимом. — Они не смогут составить правильный строй и будут мешать друг другу. В то время как передние ряды курников вступят в бой, задние будут томиться в бездействии. Наши перебьют их по-сле-до-ва-тельно! — с ожесточением, сквозь зубы произнес он.
С недоверием и недоумением Золотинка оглядывалась на принцессу и следила за конюшим.
— Да что вы тут! — возмутилась она, пытаясь вырваться из объятий принцессы. — Прикажите опустить мост! Мост опустите! — крикнула она в пропасть, складывая руки воронкой.
Напрасно она надсаживала голос — внизу не слышали, а здесь… Рукосил только повел взглядом, Нута стояла с искаженной улыбкой на лице. А Юлий обернулся на крик, как оборачиваются на всякий случайный шум. Жаль, стоял он далеко, так что Золотинка не могла закатить ему пощечину, но что-то обидное для него прошипела сквозь зубы. Это он понял. И пожал плечами, не принимая от нее даже презрения.
— Победа или смерть! Я выбираю победу! А вы? — без устали нес ахинею Рукосил.
— Победу, — согласилась принцесса, слегка запнувшись. И обратила завороженный взгляд на медленно поднимавшихся вверх по склону курников.
— Почему же не стреляют со стен? — говорила Золотинка. Ее трясло. Она вырвалась из рук принцессы. — Почему не метают камней?
Преклонив ухо, Рукосил выслушал ее несдержанную речь, потом безмятежно заметил:
— Обратите внимание, принцесса! Там посередке возле знамени твой воевода Амадео, обернувшись, машет рукой. Он вас увидел и подает знак.
— Да, вижу, — зачарованно пробормотала Нута.
Не замечая высоты, принцесса потянулась вперед, подняв тонкую ручку, чтобы приветствовать то, что представлялось ее замороченному взору.
Золотинка молчала.
— Стреляют! — отметил Рукосил. — У наших стрелочки с калеными наконечниками… так и жалят! И посмотрите на эту неповоротливую скотину, на курников. С ног до головы в панцирях, изнемогают под тяжестью железа. Слуги драной кошки Милицы!
— Драной кошки! — повторила Нута.
— Великий Род! — прошептала Золотинка. — Наши стреляют, а курники идут.
— Падают! — резко возразил Рукосил. — Как же они идут, если не успевают отмахиваться?
— Идут. Я вижу собственными глазами.
— Нельзя видеть то, чего нет. Если падают, то не идут. А я сказал, падают!
Случайно оглянувшись, Золотинка ахнула — глаза его, покинув естественные орбиты, сместились: один глубоко врезался в лоб, другой спустился под основание носа, а под бровями белела неживая кожица. Глаза, как две планеты, продолжали плавное вращение вокруг переносицы и завершили круг, вернувшись на исконные места. Но в тот же миг Золотинка с ужасом обнаружила, что правый локоть чародея выскочил из сустава, тогда как ноги… обращены ступнями назад.
Смутно угадывая неладное, принцесса окинула Рукосила рассеянным взором. Ничего примечательного в облике конюшего не отметил и беглый взгляд Юлия.
Выходит, это я тронулась, подумала Золотинка. С усилием оторвала она взгляд от вывернутых назад ступней и посмотрела вниз. Явственно было видно, что стрелы вязнут в тяжелых доспехах и щитах курников.
— Вот глядите. Перестали падать и вступили в рукопашную, — повествовал Рукосил.
Взгляд назад убедил Золотинку, что нос конюшего удлинился ниже подбородка и при резких движениях раскачивался. Не отвлекаясь, он закинул нос за плечо, чтоб не болтался:
— Дело дошло до мечей!
Ожесточенный звон закаленного железа вознесся до поднебесья. Без единой передышки треск на одной и той же, невыносимой для ушей ноте. Предсмертный стон и хрип витали в воздухе, не давая вздохнуть, — железная рука сдавила Золотинке сердце. Ощетинившись усами, сложил губы в хищную полуулыбку Рукосил. Умолкла Нута, расслабленно приоткрыв розовый ротик. Побледнел Юлий, крепко схватился за каменную грань. В куче сражающихся сверху различался рубеж, где сшиблись противники. Мечи и копья вгрызались в тело толпы, разрушая ее, разъедая и разнимая на части. Качнулось и заколебалось черно-желтое полотнище, шатаясь вместе с пьяной от крови, остервенелой ратью… Низринулось знамя и взметнулось, подхваченное другой рукой… Пало. Ноги наступали на лица, скользили по мокрым от крови камням.
— Теперь уж скоро! — заверил Рукосил, вращая глазами вокруг переносицы. — Глядите: наши окружили их со всех сторон и добивают.
— Наши… наши, которые окружили? — спросила Нута. Она совершенно не замечала коловращения на лице Рукосила.
— Принцесса, справедливо бы было, чтобы наши потерпели поражение?
— Нет… я не верю!
— Побеждают те, которые окружили, значит, это наши.
— Да? — молвила она замирающим голосом. — Да… Спасибо. Вижу. Теперь понимаю. Конечно.
Юлий подле зубца глядел туда, где жестокая сеча оборачивалась резней и бойней, на щеках проступили желваки… но глаза его были закрыты. Он зажмурился.
Глаза Золотинки полнились слезами.
— Почему она плачет? — спросила Нута.
— От радости! — с ожесточенным возбуждением в голосе сказал Рукосил.
Золотинка рыдала, прислонившись к камню. Временами до ее сознания доходили деловитые замечания Рукосила, слышала она перемежающуюся дрожь и надежду в голосе Нуты. Треск и звон слабел — мечей становилось все меньше.
— Ага! Вот и последний, кажется! — сообщил Рукосил. — Гляди-ка размахался! Сейчас мы его по башке!
Золотинка прянула к забралу башни и успела еще ухватить миг: человек упал на колено, пытаясь прикрыться мечом. Разили его со всех сторон, меч вывернулся, человек упал, потерявшись в толкучке.
Победители с неостывшими мечами и распаленным сердцем двинулись на жмущихся ко рву беженцев, которые стояли до сих пор в стороне. Железо смолкло — душераздирающий вопль пронзил слух. Беженцы, прикрываясь голыми руками, шарахнулись назад — к пропасти. Одни срывались, цепляясь за соседей, другие бросались на колени с мольбой о пощаде — их месили мечами, секирами без разбора, пронзали копьями. В считанные мгновения — дух не перевести — покончено было с этим ревущим, мычащим стадом.
И всё. На осклизлой, заваленной трупами земле остались победители с безумным взором.
— Драные кошки, — без выражения произнесла Нута. У нее сделались стеклянные, не видящие глаза. Слепо двинулась она вслед за Рукосилом к лестнице.
А Рукосил, проводив Нуту на десяток ступеней вниз, возвратился под действием возбуждения — торжествующего и злобного.
— Кто, как не ты, погубил несчастных? — выпалил он с налету Золотинке, не обращая внимания на немо присутствующего здесь Юлия. — Вольно же тебе рыдать! Я проиграл сражение у Медвежьей Тони, я потерял корабли, людей, союзников. Я просил о пустячном волшебстве — навести на курников наваждение. И тысячи жизней были бы спасены! — нос конюшего выразительно изогнулся, но это был единственный миг, когда он говорил неискренне. — Чего же теперь реветь? Один проиграл, другой победил. Победитель всегда найдется. Во всяком событии две стороны. Кто заставляет тебя сочувствовать слабому? Сострадай богатому, защищай сильного, ухаживай за здоровым и будешь крепко спать. Захлебнешься в слезах, если примешь на свои плечи все страдания мира. И еще, — сказал он, ступив на лестницу, чтобы уходить. — Никогда не пытайся помочь тому, кто не в состоянии помочь себе сам. — Он начал спускаться.
— Где мой Поплева? Что ты сделал с Поплевой? — выкрикнула Золотинка, не владея собой.
Рукосил ухмыльнулся холодно и снисходительно.
— Ищи! — развел он руками. — Все, что найдешь, твое! — и ступил вниз.
— Где он? Где Поплева? — крикнула Золотинка вслед.
— Здесь! — послышался зычный голос в глубине башни.
И, поразительное дело! так глубоко забылась она мыслью, такое несчастье теснило сердце, что Золотинка, обнаружив рядом с собой Юлия, не уразумела, в каких отношениях к нему находится, ничего не возникло в сознании, кроме ощущения, кроме изначального, надежно похороненного в душе чувства приязни и товарищества, которое без всяких основательных причин зародилось между ними в пору помойного приключения.
— Ах, Юлька, Юлька! — сказала она, глубоко страдая, и тронула его за руку.
Захваченный врасплох, он потянулся к ней… Она уставилась на него в ошеломлении, будто только что поняла, кто такой Юлий. И после томительного, целебного мига промедления, с мукой в лице отпрянули они друг от друга.
Как в пропасть, ринулась Золотинка в витой проем лестницы.
Юлий постоял, сделал шаг… И разрыдался. Безутешно и горько, как не рыдал с детства. А Золотинка, сбежав до половины лестницы, едва не сшибла мессалонских старцев, одному из которых стало дурно от застарелой грудной жабы.
Воротники подняли решетку, заверезжали цепи, и со стоном упал мост. Ратники устремились под своды воротного проезда, вслед за воинами храбро двинулась челядь и даже женщины. Поток увлек Золотинку, которая поняла, что значит эта храбрость, когда окинула взглядом окрестности. Курники отступали в сторону деревни. Валившая из замка толпа рассыпалась по обочинам дороги, занятая не столько ранеными, сколько добычей — удальцы обшаривали еще не остывшие тела поверженных.
Спотыкаясь и скользя, Золотинка сделала несколько шагов и, обхватив голову, остановилась, не имея сил ступать среди поваленных в безвольных положениях тел. Среди шелестящих стонов и умирающего дыхания. Взор останавливали чудовищные раны: отваленная щека, разрубленная челюсть, скошенное кровавым мазком плечо…
А стервятники уже тащили добычу: запятнанные кровью доспехи, одежду, сапоги, ремни, оружие. Как оглушенная, опустилась Золотинка возле белокурого мужчины с узкой бородкой на бледном лице. Истыканная в нескольких местах куртка его потемнела от бурой влаги, лужа крови натекла в каменистую рытвину под боком. Подобрав кинжал, Золотинка отрезала у себя от подола длинную полосу ткани, потом спорола одежду на изрубленной груди и, взявшись уж было перевязывать, уразумела, что мужчина мертв.
Но кто-то взывал о помощи! И пока Золотинка, торопливо отрезая от платья новые и новые полосы, перевязывала одного, другой тут же под боком испускал дух. Многих, наверное, можно было бы еще спасти, но каждый миг промедления уносил жизни.
— Нужен мох, сушеный сфагнум! Чистые повязки! Пожалуйста, кто-нибудь! — крикнула Золотинка в пространство, всякому, кто слышит, и тотчас кинулась к бледному стонущему мальчишке. Быстро нашла рубленную до кости рану. Удалила мокрый липкий рукав куртки и зажала разруб, стянула скользкие от крови края и припала к ране ртом, для чего пришлось ей прилечь на землю. Плечо мальчишки горело, как раскаленная головешка, жгучая кровь заливала пальцы, но Золотинка обволакивала рану дыханием, делая неясное для себя самой усилие… И головешка под окровавленными руками притухла, новый, прохладный ток пошел в плече. Когда она расцепила онемевшие пальцы, страшная рана не разошлась, она слиплась, сомкнулась и покрылась тонкой красноватой корочкой, какая бывает через две недели лечения.
— Нужно перевязать, чтобы не повредил сам себе, — сказала Золотинка каким-то образом очутившейся рядом Любе, — и ради бога, дайте ему пить.
Подол изуродованного, куцего платья, колени, живот — все было в бурой грязи, потому что Золотинка встала из лужи крови. Она передала мальчишку Любе и пошла дальше на поиски живых. Теперь она останавливала кровь и затягивала раны почти сразу. Залеченных передавала помощникам, которые у нее объявились неведомо откуда. И так она обошла десятки людей…
Когда наткнулась на Тучку. Перевернула его на спину — кто-то помог ей в этом — и нащупала запястье. Рука Тучки похолодела и жилы не бились. Она приподняла веки — зрачки застыли. Она расстегнула на груди одежду и припала…
Потом она села наземь.
Тучка глядел презрительно прищуренным глазом. А другой оставался закрыт. Тучка. Неподвижный, немой и строгий. Словно бы и там, за чертой смерти, знал он и помнил о несправедливых подозрениях дочери, которые отравили его последние дни.
Ни во что Тучка не обратился после смерти — он не был оборотнем.
— Но он же мертв, — сказал кто-то.
— Да-да, — согласилась Золотинка. Ее не оставили в покое, и она поднялась, потому что люди еще жили.
Покалеченных и недужных перенесли в крепость и уложили на деревянном полу большого темного помещения. Здесь среди удушливых запахов крови Золотинка оставалась до глубокой ночи. Она спотыкалась от усталости, когда Люба увела ее, наконец, спать.
Утром было условлено перемирие, чтобы убрать тела. Скоморохи похоронили Тучку и Галича на склоне крепостного холма. Мессалонов свалили в одну большую яму, а курники хоронили своих поодаль в другой большой яме. Их яма была немногим меньше нашей.
Завернувшись в плащ, Золотинка стояла у могилы Тучки, пока на стенах крепости не заиграла труба. Она была последней, кто вошел в ворота.
Однако к Рукосилу ее пустили не сразу.
В сенях перед покоем смазливый юноша с тонкими усиками спросил ее с некоторой осторожностью, не та ли царевна Жулиета девица, что лечила вчера раненых. Золотинка призналась, что та самая. Одному хорошему, можно сказать, очень хорошему знакомому, сообщил тогда молодой человек, чертовски не везет в кости. Так вот, не возьмется ли царевна Жулиета за известную мзду этому делу пособить? Нет, Золотинка за трудные дела не берется. Ага, сказал молодой человек, ясно. Но дело не представляется ему трудным. Нет, Золотинка ни за какие дела не берется. Ага, сказал молодой человек еще раз и с развязной свободой розовощекого красавца потрогал стриженую Золотинкину шерстку. И назвал девушку цыпкой.
Ее заставили ждать в узком и темной коридоре, под сводами которого свисали на цепях кованые светильники. Выцветшие ковры на стенах повествовали о земной жизни всемилостивого господа нашего Рода. Последовательно были изображены зачатие солнечным лучом и рождество Рода. Подвиги Рода в колыбели, посрамление учителей, словопрение о вере, чудесное плавание на мельничном жернове, воскрешение семисот семидесяти мертвых, проповедь высшего блага и, наконец, мученическая смерть на колесе.
Золотинка имела достаточно времени, чтобы изучить ковры, поучительное содержание которых так мало вязалось с образом жизни Рукосила. Как большинство образованных людей своего времени, Рукосил, конечно же, не принимал на веру благочестивую ложь составителей Родословца…
Наконец она ступила в обширный и высокий покой с тремя большими окнами на запад, судя по положению солнца. Несколько в стороне от окна и боком к свету покоился на двух резных столбах тяжелый стол, за которым сидел в окружении письменных принадлежностей и каких-то мелких вещичек Рукосил — в золотом халате с белыми отворотами. Поодаль в глубине покоя высилась обширная кровать под грязно-розовым балдахином. Подле нее на маленьком столике стоял таз и кувшин для умывания. В огромных напольных вазах торчало составленное диковинными букетами оружие — копья, бердыши и дротики, мечи, сабли и кончары.
— Я пришла за Поплевой, — молвила Золотинка, остановившись у порога. Дверь за спиной прикрылась без ее участия.
Оторвавшись от бумаг, он кинул небрежный взгляд.
— Не вижу радости.
Свежие щеки чародея румянились, бодро топорщились усы, пышно лежали завитые волосы, но больные глаза ушли в темную сеть морщин, которые волшебству не поддавались.
— Подойди сюда.
Она пересекла комнату и стала перед столом.
— Сними капюшон.
Она откинула капюшон, и тогда он стал пристально смотреть на нее, поигрывая большим белым пером. Отвороты роскошного халата разошлись, обнажая волосатую грудь.
Бесчувственное выражение на ее лице, которое так занимало Рукосила, имело еще и ту причину, что Золотинка ощущала покалывающую ломоту в затылке — предвестник мучений, которые неизбежно должны были последовать за потраченным на раненых волшебством.
— Хорошо, — раздумчиво играя бровями, молвил Рукосил. — Получишь ты своего Поплеву. Но сначала…
— Вот сейчас ты солгал, — бесстрастно сообщила Золотинка, бросив взгляд на выкатившиеся из орбит глаза.
Рукосил осекся. Уловил он в голосе девушки что-то такое, что заставило его поежиться в предощущении беды, размеры которой невозможно было угадать.
— Да-да, — кивнула Золотинка. — Я читаю у тебя на лице каждое слово лжи так же верно, как… Ну, словом, всякий раз, когда ты сознаешь свою ложь, у тебя глаза на лоб лезут. Это открылось вчера, когда ты витийствовал на башне.
Рукосил облизал губы. Потом запахнул халат, прикрыв обнаженную грудь. Он не произнес ни слова.
— Отдай Поплеву и отдай Миху Луня, и я уйду. Теперь уж тебе от меня не будет проку. Что толку в человеке, который видит тебя насквозь? Да и мне не в радость глядеть, как ты хлопаешь ушами и орудуешь носом.
— А как ты это видишь? — спросил он. Золотинка пожала плечами:
— Лицо перекошено и кривляется.
Непроизвольно он приподнял руку, чтобы тронуть нос, и устыдился движения.
— Невозможно. Это никак невозможно! — сказал он, но голос дрогнул и нос шевельнулся.
— Врешь! — отрезала Золотинка. — Ты вовсе не убежден в том, что это невозможно.
— А вот и нет! — вскричал он. Сердито выдвинул ящик стола и схватил маленький ключик, который стал увеличиваться в размерах. Слева от входной двери он провел рукой по голой, тесаного камня стене, и образовалась скважина. Ключ точно к ней подошел — стена побежала трещинами, часть ее начала поворачиваться со слабеньким крысиным писком. Растворилась глубокая выемка, где стояли на деревянных полках десятки припухлых от непомерной мудрости и почтенного возраста книг. Рукосил выхватил одну из них размером в восьмую долю листа.
— Указатель к полному изводу «Дополнений». К полному! — сказал он и начал листать. — Не сказано… Нет! Нигде. Не до-пол-не-но! — с напором провозгласил он. — Великие умы древности забыли, видишь ли, упомянуть, а она, сопля несчастная, внесет свое дополнение! Не рассказывай мне сказки!
И швырнул книгу на место.
— Как хочешь, — ровно сказала Золотинка. — Я предупредила.
— Невежественная самонадеянная девчонка! — почти выкрикнул он. И внезапно остановился: — Что? Солгал?
— Почему? — пожала плечами Золотинка. — Ты пытаешься ловить на пустяках, потому что сразу понял, что я права. Бывали вещи и более невероятные, но это вот задевает тебя лично.
Он прошипел, приблизив застылое лицо:
— Но ты-то понимаешь, что за такую проницательность убивают?!
— Догадываюсь, — отвечала Золотинка. — Поэтому я и хочу уйти. Отныне между нами ничего невозможно. Никакие отношения вообще. Я уйду и обещаю ни в чем тебе не противодействовать.
Рукосил сделал несколько шагов, отодвинул книги и взгромоздился на стол. Взгляд его выказывал недоверие, настороженность, враждебность… А более всего растерянность.
— Поплевы нет в замке, он далеко, — соврал он, покачивая на весу меховым шлепанцем.
— Врешь, — заметила Золотинка, не распространяясь.
Щеки Рукосила пошли пятнами.
— Мы уйдем с Поплевой, мы исчезнем, чтобы не попадаться тебе на пути. И я не буду волховать, я хочу жить, — сказала Золотинка.
— Как жаль, как жаль, — промолвил он после долгого молчания. — И какое, боже! жуткое одиночество. — Уронил голову и опять задумался. — Послушай, Золотинка, — вскинулся он. — А ведь чудесное у тебя имя. Кто ж это придумал: Зо-ло-тин-ка. Тин-тин-тин! Холодные такие льдинки… Так и падают за шиворот. — Глаза его заблестели. — И какое жуткое одиночество, — повторил он. — Великому ровни нет. Рукосил один во всем мире. Я мог бы тебя приблизить, тогда бы нас стало двое. Мог бы тебя приподнять, чтобы ты стала вровень… И вот — один. Так холодно на высоте… И как посмеялась бы Милица: великий Рукосил дал маху!
— Вот теперь ты не кривил душой, — тихо сказала Золотинка. — Жаль, что ты не можешь остановиться. Отдай мне Поплеву и Миху Луня.
— Да нет, пожалуй, — сказал он раздумчиво, словно бы еще не решив, — пусть лучше Поплева останется у меня заложником.
Читать бесплатно другие книги:
