Рождение волшебницы Маслюков Валентин

— Ты здесь живешь? — сказала она вслух.

Оборотень кивнул.

— Мне здесь не нравится. Здесь воняет.

Волк не освобождал прохода, но как будто задумался и даже понурил голову в неразрешимой потребности объясниться. Потом встряхнулся и выразительно мотнул головой, призывая волшебницу за собой. Они обогнули дом и, миновав хозяйственный двор с давно развалившейся телегой, перед которой валялись в оглоблях растасканные лошадиные кости, вступили в сад, совершенно заглушенный крапивой, бузиной и волчцом. Под старой полузасохшей грушей волк огляделся и обозначил место. Потом возвратился с Золотинкой в амбар, где показал ей липовую лопату с проржавевшей оковкой.

Пришлось, однако, прокопать порядочную канаву прежде, чем лопата звякнула и в земле обнажилось донышко опрокинутого горлом вниз кувшина. Напрягаясь спиной, Золотинка вытянула неимоверно тяжелый сосуд и не успела его поднять, как завязанное смоленой тканью горло прорвалось и под ноги неудержимым потоком хлынуло золото, серебро и медь.

Тут были готовизна (должным образом отчеканенное золото, ходячая монета) и узорочье (золото в украшениях) — все вперемешку. Но одного взгляда хватило Золотинке понять, что волшебного камня нету. Остальное ее занимало гораздо меньше.

— Так ты, значит, хотел, чтобы я выкопала для тебя клад?

Нет, оборотень хотел не этого.

— Ты хочешь, чтобы я взяла себе? Половину?.. Всё?..

На этот раз она не ошиблась. Всё, подтвердил оборотень.

— Хочешь, чтобы я тебя расколдовала? Чтобы обратила человеком?

Да! Да! Да, черт побери! Это было застарелое, как язва, мучительное желание волка.

— Но, дружок мой! — воскликнула Золотинка укоризненно. — Как же я это тебе устрою, если ты не приведешь мне пару, образец, с которого ты скинулся волком?

Матерый оборотень взвыл и бросился на брюхо… Снова он принялся лизать туфли, задирая морду, чтобы поймать благосклонный взгляд. Черный колдун, несомненно, попал в беду: он безнадежно потерял пару и обратное превращение было для него невозможно. Должно быть, он понимал это не хуже Золотинки и, однако, ждал чуда. Нимало, впрочем, не подозревая, с какой сомнительной волшебницей имеет дело. Вряд ли она сумела бы обратить оборотня в человека, даже если бы пара была налицо и точно такой же седой волчище ждал где-нибудь в клетке или в подполье.

— Ну, будем думать, — неопределенно сказала Золотинка. Нетрудно было догадаться, что самое опасное — лишить старого негодяя надежды. Поворачиваясь по необходимости спиной, Золотинка каждый раз чувствовала на затылке давящий взгляд убийцы. Униженное раболепие негодяя нисколько не обманывало ее.

В скором времени она получила возможность убедиться, что оборотень твердо положил не выпускать ее из проклятой усадьбы. Он сторожил неусыпно, преграждая путь всякий раз, когда она подходила к воротам. Он нагло скалился и однажды хватил зубами бедро, когда Золотинка притворилась, что не понимает угроз.

— Но мне нужно есть! — озлилась она, шлепнув волка по седому загривку. — Я иду к реке наловить рыбы!

К реке он ее пустил, наелся рыбы и сам, от пуза, и привел пленницу обратно, ступая следом шаг в шаг. Одно утешение нашла Золотинка: в заброшенном доме можно было оградиться от утомительного внимания волка. Кое-где сохранились засовы, иные двери можно было припереть — великое дело человеческие руки! Матерый зверь беспомощно останавливался перед преградой. Тогда он ходил вокруг дома, поглядывая на развалившуюся трубу, откуда вился дымок.

Золотинка устроила себе жилище под крышей, во втором ярусе. Здесь в уединении она имела достаточно досуга, чтобы поразмыслить о собственном положении.

Ущербная луна глядела в окно, глухо шумел лес, а Золотинка сидела на подоконнике, упираясь в косяк затылком. На полу под рукой лежал ржавый топор. Где-то внизу неслышно ступал волк. Оба думали об убийстве. Волк — с похожей на наваждение страстью, Золотинка — с отвращением: убийством не разрешить сомнений и не развеять тоски.

Только теперь, в безвременье, она осознала, как больно уязвил ее разговор на скале. И то, что представлялось сгоряча победой — признание Юлия — явило свой истинный горький смысл. Придется жить с саднящим ощущением бесполезности всех мнимых и настоящих твоих достоинств.

Она честно старалась вытеснить из сознания то, что не имело ни разрешения, ни исхода. Увы, она помнила и любила Поплеву и Тучку, но ощущала сейчас любовь к родным как чувство долга. Как свою вину. Как нечто прекрасное и невозвратимое, будто детство. Наедине с собой, под луной, в проклятой мертвой усадьбе можно ли было утаить от себя, что детство кончилось и пришла иная пора… Юлий.

…Значит, эта тяжелая несносная боль и есть любовь, думала Золотинка. Наверное, только так это и можно узнать — когда болит. Если только она не ошибается… Можно ли искренне, без задних мыслей и побуждений, любить наследника престола? Или это противоречит корыстной человеческой природе?

«Откуда мне знать?» — думала она со скорбным самоуничижением после полуночи.

И как постигнуть закон высшего блага, если великий Род признался на Трехглавой горе, что не постиг его до конца?

И хорошо бы вылечить Юлия под чужим обличьем и потом уйти, не сказав ни слова. Но как она вылечит, ничего не умея, не зная?! Как подступиться к наложенному Милицей заклятью? А если искать Анюту, чтобы у нее подучиться, уйдут годы, потому что волшебники и волшебницы все как один пропали без вести, лишь только судья Казенной палаты вспомнил о законе Туруборана.

Своим чередом Золотинкины мысли возвращались к Рукосилу и к загадочному опыту, последствий которого она как будто и не ощутила на себе в полной мере. Что бы она ни думала, мысли ее, по сути дела, ходили по кругу от Рукосила к Юлию и обратно. Все остальное лежало между ними, весь обитаемый мир…

Дни и ночи под неусыпным надзором оборотня тянулись без перемены. Зверь извелся и озлобился, глаза горели плохо прикрытой ненавистью.

— Я думаю, как тебя выручить, — сказала ему Золотинка и этим, по-видимому, обезопасила себя еще на две-три недели.

Золото она перенесла из-под груши и свалила у себя в комнате в угол. Впрочем, она заметила, что оставленный на время в саду клад заметно поредел, исчезли многие крупные предметы узорочья и золотые монеты — старый негодяй потиху перетаскал их зубами в укромные места и попрятал, уменьшив тем назначенное волшебнице вознаграждение. Она не сказала ни слова.

Целыми днями она бродила по запустелому дому, роясь в старой рухляди. Жизнь большой семьи, что когда-то здесь обитала, едва уловимый дух счастья, еще и сейчас не вовсе выветрившийся из заброшенных покоев, трогал и волновал ее. Она вертела в руках чей-то крошечный башмачок и слышала эхо истлевших голосов. Кто-то настойчиво звал маму… Кто-то откликался слабо и трудно, словно сквозь толщу лет.

Золотинка любила этих людей, эти тени, потому что все больше и больше познавала себя и себе доверяла. А сущность ее, естество, была любовь. И однажды поцеловала воздух. Встретившись ненароком на проходе с призрачной сверстницей, она поймала мелькнувшие губы прежде, чем прошла девушку насквозь. И от неведомой ласки та изменилась в лице, глаза расширились, она оглянулась — двадцать лет назад! — не понимая, что это было… И пошла, очарованная.

За спиной Золотинки сухо щелкнул зубами убийца. Последние дни неотступный взгляд волка все чаще шарил по девичьему затылку, который понемногу обрастал шаловливой щенячьей шерсткой. Глаза зверя заволакивала кровавая пелена злобы.

Отпущенное Золотинке время подходило к пределу. Наверное, счет шел на дни, а может быть, и на часы. Она много раз пробовала произвольное волшебство, о котором поминал Рукосил, но все без толку. Напрасно пыталась она окутать волка сонным дурманом или обмануть его наваждением.

Но ведь не скажешь, что совсем уж никакого волшебства не отмечалось! А эти ожившие тени что? Тот призрачный малыш, что забегал к волшебнице поиграть?..

Только складывалось впечатление, что Золотинка тут ни при чем: чудеса происходили как бы сами собой. И она становилась в тупик. Не хватало выдумки. Сковывал душу страх, гнетущая необходимость придумать что-нибудь к случаю — здесь и сейчас.

С отсутствующим лицом она перекладывала с места на место старую утварь. И вот почти непроизвольно, только чтобы занять руки, в полуосознанном побуждении вырезала из рябины в саду рогульку. Довольно толстую палочку с развилкой. И как бы обнаружила ее у себя в ладони, заметив, что это птенчик. Птичка с раздвоенным хвостом, которая полетит… Нет… не птенчик. Хотенчик! Вот кто это был.

— Хотенчик, — молвила она, пораженная открытием.

Ведь это и был хотенчик. Она его распознала.

— Ты полетишь туда, куда мне нет дороги, — сказала она или подумала.

Печально сложив губы — было это, однако, выражение глубочайшей внутренней сосредоточенности, — она подбросила палочку… Хотенчик вспорхнул и заколебался, падать ли. Медленно, раздумчиво начал он опускаться, покачиваясь, как пушинка в воздухе, и тихо-тихо повернулся, поклевывая носиком.

Волк застыл в недоверчивом изумлении.

Да Золотинка и сама не сразу опомнилась. Оборотень пожирал глазами плывшую в воздухе рогульку, а когда спохватился глянуть на девушку, она имел вид строгий и наставительный.

— Вот! — важно начала она. — Это волшебная палочка. Называется хотенчик.

Он слушал с истовым вниманием, приподняв морду. Золотинка отловила рогульку и помолчала, продумывая несколько важных частностей, которые открылись ей теперь сами собой.

— Возьми хотенчик в пасть, — заговорила она наконец, — и подержи. Только не кусай.

Волк принял палочку, считай, одними губами. Золотинка продолжала:

— Сейчас ты выпустишь хотенчика, но прежде послушай. Хотенчик поплывет в воздухе. Он будет показывать дорогу. И ты пойдешь за ним, куда бы он ни повел, не страшась преград. Хотенчик знает где, что и как искать, он… он как бы сам найдет твое желание… найдет то, чем может исполниться желание или… в чем оно состоит. Значит, когда настанет конец пути, ты это поймешь. Сколько пройдет времени, сколько придется идти, я не знаю.

Волк, бережно закусив рогульку, медлил. Он словно боялся испытания. Он подозревал обман.

— Да! — вспомнила еще Золотинка и погрозила пальцем. — Черные мысли прочь! Хотенчик откажется тебя вести, если ты не избавишься от черных мыслей, это важно. И уж — боже упаси! — придет шальная мысль броситься человеку на загривок. О! Все пропало. Тогда уж тебе не выпутаться. Никогда.

Волк неуверенно переступил, мотая головой. Слюна текла по торчащим с обеих сторон пасти концам рогульки. Он обошел Золотинку со спины, чтобы толкнуть ее мордой под колено.

— О нет! — быстро сообразила она. — Хочешь, чтобы я тебя сопровождала? Ничего не выйдет. Ведь что тогда? Хотенчик приведет тебя к моему счастью, а не к твоему. Понимаешь?

Твое и мое — это в он силах был понять, это он разбирал, да.

— Я знаю, ты очень несчастен! — сказала Золотинка. — Ты заслужил свое счастье страданиями!

Поразительно — волк отмяк. Купился на добром слове. Как всякий себялюбивый злодей, оборотень высоко ценил свои страдания. Это была его слабость. И потом, нужно признать, матерый оборотень имел душу легковерного обывателя. Шерсть на загривке стала дыбом, он подобрался, как перед прыжком, и разинул пасть — облитый слюной хотенчик скользнул вон и лениво завис в воздухе, неопределенно покачивая носиком.

Золотинка ждала, затаил дыхание и волк.

— Иногда можно и нужно хотенчика подтолкнуть, — молвила она неестественным голосом, — чтобы влить дополнительную силу желания.

Волк послушался, сунул плавающую в воздухе рогульку ноздрями и, конечно же, — в сторону ворот. Хотенчик к воротам и полетел, выбрав одну из старых волчьих троп. Заворожено следовал за ним оборотень. Золотинка проводила их до дороги. Медленно удалялись они от реки в общем направлении на запад, к Меженному хребту. Малую долю часа спустя оба скрылись из виду.

— Где ты счастье найдешь, убийца! — молвила Золотинка вслед.

Она знала, что оборотень ушел навсегда. Она обрекла его на самую страшную нравственную муку, которую только может испытать человек даже в обличье волка — муку всегда ускользающей надежды. И она подарила ему самую большую радость — радость всегда присутствующей надежды. «А я? — думала Золотинка, возвратившись в усадьбу. — Я что?». Она опустилась на порог. Дом полнился голосами, призраки то и дело скользили через нее, выбегая во двор и возвращаясь, — у них поднялась праздничная суматоха.

Из той же рябины Золотинка вырезала себе рогульку поосновательнее и потяжелее. Тщательно ее зачистила и сунула до времени за пояс. Затем она вынесла золото во двор, десятка два-три расхожих монет и перстни с дорогими камнями отобрала, чтобы уложить в кошелек. Она вырвала вокруг рябины крапиву и утоптала место. Кольца, обручи, серьги развесила по веткам между незрелых гроздей и взялась за монеты. Нужно было подыскать гвоздь, чтобы пробить дырки, она не остановилась и перед этим. Монеты развесила на веревочках, по одной и связками.

Наконец, с удовлетворением оглядела праздничное деревцо: зеленые ветви рябины склонились под тяжестью золота и серебра. Золотинка достала хотенчик, крепко сжала его в руке и… подкинула высоко над собой. Он подлетел выше крыши и там, в небе, закувыркался жаворонком, радуясь простору и воле. С замиранием сердца следила за ним Золотинка… Нет, хотенчик опомнился и спустился кругами, чтобы тюкнуться в подставленную ладонь. Золотинка благодарно его погладила:

— Теперь ищи!

Откуда прыть взялась — палочка рванула в гущу крапивы. Золотинка пустилась следом — пришлось бежать напролом, обжигаясь, чтобы только не упустить рогульку из виду. Хотенчик вылетел в сад, с маху стукнулся в частокол, заметался, отыскивая проход, и быстро поднялся выше. Недолго думая, Золотинка вскарабкалась на грушу, которая доставала ветвями гребень частокола, и сиганула на ту сторону в заросли лопухов. Ушиблась она чувствительно, но не стала охать — водитель ее уж потерялся в березняке.

Нашелся беглец через полчаса, он бессмысленно блуждал в кустах, петляя и возвращаясь. Тихонечко, чтобы не удрал, Золотинка подобралась и цапнула хотенчика на ветке орешника, где он притулился, изображая собой ни на что не годный сучок.

— Нет уж, голубчик, так дело у нас тобой не пойдет! — строго сказала Золотинка.

Не найдя ничего лучшего, она вытащила из пояса шаровар шелковый шнурок и надежно привязала беглеца за развилку. Шаровары, сшитые на узкие бедра Нуты, держались и без шнура.

— Что ж дуром-то ломить, а? Не лучше ли по дорогам? Экий ты у меня еще недотепа!

По старой мощеной дороге он и повел. Ринулся так, что бечева врезалась в пальцы, Золотинка побежала, крепко удерживая поводок. Пришлось ей нестись во весь дух, едва успевая переставлять ноги, потому что возбужденный хотенчик тянул, как большая собака. Вот уже заблестела река, открылось величественное полотнище Белой. А на реке… большая двухмачтовая ладья. В тридцать шесть весел выгребала она вверх по течению. Весла Золотинка, конечно, не пересчитывала — она узнала «Фазан»! Большая морская ладья, на которой всего только год назад — целый год назад! — ушел в море, прикованный цепью к напарнику, Тучка.

Остроносая ладья резала мелкую волну без усилия, даже при убранных парусах скользя против течения со скоростью мерно бегущего человека. А Золотинка, не переведя дух, неслась за хотенчиком под уклон. Низкий нос «Фазана» легко слоил воду, на плоском его выступе, который выдавался далеко вперед наподобие утиного клюва, двое начальных людей оглядывали берега. Они заметили Золотинку и оживленно показывали друг другу это стриженое чудо. Ближе к берегу, где дорога терялась в песках, она перехватила хотенчик, чтоб не смущал моряков, и крикнула сколько хватило голоса:

— Постойте!

Начальники на носу застыли. И все вообще на палубе, кроме гребцов, обратились в сторону Золотинки. На узкой, задранной вверх корме под цветным навесом с кистями тоже все повставали. Так близко от берега скользило судно, что внятно было самое молчание моряков, их роковая немота.

— Постойте! — взывала Золотинка и сообразила вдруг, что бежит по воде. Не проваливаясь в зыбкую поверхность речной ряби, но упруго отталкиваясь — волна поддавалась ступне и подбрасывала, помогая бежать.

Поздно изображать из себя невинность! Она не только не остановилась, но припустилась что было мочи. Стукаясь друг о друга, спутались весла — проняло, наконец, и гребцов. Ладья заметно теряла ход, и Золотинка уже настигала висячую кормовую лестницу — чтоб заскочить на палубу единым махом и отнять у них Тучку, пока не опомнились. Вдруг сильно брошенный топор, вращаясь, брызнул в воду за два шага до Золотинки. В недолет полетело копье, и она остановилась, отдуваясь на мягко качающей ее волне. Ах! — ухнула она в мокрую бездну, растопырив руки, как боязливый ныряльщик, и шумно плеснула. Над головой сверкнула стрела.

С дорожной сумкой не поплывешь — оказавшись в реке, Золотинка сбросила было сгоряча сумку, тут же подхватила ее и заботилась только выдержать под водой подольше. Едва вынырнув и глотнув воздуха, она снова погрузилась и взяла к берегу, а ладья, как можно было заметить, набрала ход и удалялась. Моряки не преследовали ведьму, полагая, очевидно, что она не вынырнет.

На суше Золотинка отдышалась чуть жива и достала хотенчик. Волшебная рогулька рванула шнур, указывая на пропадающую в пасмурном мареве ладью.

Осталось только попытать ногой воду, чтобы убедиться, что река больше ее не держит — просто вода, а не мягкое покрывало. И что теперь?! Весть о происшествии разнесется по всей реке, ославив Золотинку ведьмой. Едва ли это поможет ей выручить Тучку. Проведает и Рукосил.

Раздевшись и хорошенько отжав одежду, Золотинка, однако, начала склоняться к мысли, что дело, может статься, не так безнадежно, как это представляется в ту унылую пору, когда с тебя ручьями течет, карманы полны воды и плывут по реке твои яблоки. Помнит ли Рукосил, что Тучка на «Фазане», это еще вопрос. И кто может знать, зачем эта полоумная девка гналась за ладьей по тверди речных вод? Кому какое дело, в конце концов? Бежала и бежала. Может, перекусать всех хотела. Главное, чтобы они не вспомнили Тучку.

А ведь «Фазан», несомненно, идет в столицу. И тут надобно принять в расчет, что там сейчас делается. С той поры, как принцесса Септа оставила княжеский караван, прошел месяц, если не больше, — при самом неспешном ходе суда достигли Толпеня. Юлий и Нута уж повенчались, и свадебные торжества в разгаре. Толпы ряженых переполняют улицы, как тут не затеряться в праздничной круговерти?.. А вот гребцам «Фазана» по случая торжества какое-нибудь послабление и выйдет. И кто знает, как это все тогда обернется.

Золотинка пересчитала деньги: семнадцать полновесных червонцев, сколько-то там серебра и четыре дорогих перстня с камнями, эти тоже в сотню червонцев станут. Немалое богатство, если распорядиться с умом. Вообще всегда лучше сначала умом пораскинуть, а потом на рожон лезть, уговаривала она себя, подрагивая в кустах среди развешенных для просушки одежд. Голышом, яблоко в зубах, и в руках золото.

Небо все больше хмурилось, усиливался дождик, и пришлось натягивать на себя мокрые и холодные шаровары, порядком потрепанные за последний месяц. От волглой рубашки пробирал озноб. Золотинка решила идти вверх по бечевнику, нигде не останавливаясь, пока не согреется. Бечевник — это была набитая вдоль уреза воды тропа, по которой волочились бурлаки. Правда, тропа то и дело терялась, вовсе как будто бы исчезая, — в этих местах не больно-то много ходили волоком. Купцы сбивались ватагами в караваны, и все больше на веслах и парусах, чтобы уйти от разбойничьих стругов. Все ж таки Золотинка оглядывалась: нет людей — страшно, а люди появятся — тоже боязно.

Уже после полудня она высмотрела на серой, забрызганной дождем реке нечто вроде притопленного мешка… В душе похолодело: это был мертвец, плывущий лицом кверху. Перерезанное ремнем тело вздулось в одеждах, а в груди торчала, словно былинка, стрела. Скоро она приметила другой труп, прибитый течением к берегу. А час спустя еще один раздувшийся мертвец попался ей в воде между камней. Да, эти люди погибли все в одно время — неделю или две назад. И судя по тому, как далеко разбросала их река, счет убитым нужно было вести не десятками, а сотнями. Золотинка припомнила, что второй утопленник был мессалон. Воин из свиты принцессы Нуты, на это указывали остатки снаряжения и короткая кольчуга.

Река пустовала. Низменный берег на той стороне едва виднелся сквозь дождливый туман. Где-то там, среди болотистых лугов и лесов, вилось второе русло Белой, известное под особым именем Аксунка. Там, в путанице петляющих стариц, среди проток и озер, в камышовых дебрях без следа растворялись целые орды сечевиков. И где-то в этих краях, сказывают, сечевая скарбница: камышовые топи, где прячут они золото. Хорошо прячут: ни судов, ни людей не видно, ни дымка, ни какого жалкого балагана. Безлюдно и дико до крайних пределов земли. Два раза, правда, Золотинка примечала лодку, но тогда она и сама таилась, не имея возможности определить, что за люди. И только к вечеру в пасмурных стылых сумерках заметила впереди огонь.

Стало совсем темно, когда, неслышно ступая по мокрой траве от куста к другому, она различила озаренные багровым светом лица. У заснувшей черной воды отчетливо разносились звуки: звяканье котелка, слова и кашель. Неспешная беседа текла смиренно и тихо. Путешественники толковали, «сколько народу зря извели», и соглашались, что «страсть» и «гибель». К спокойным купцам или рыбакам — кто они там были — следовало, наверное, выйти, но Золотинка порядком отвыкла от человеческого общества. После жестокого опыта с моряками она робела, не зная, за кого ее примут и за кого себя выдавать. Выбилась она из наезженной колеи, безнадежно выбилась и смутно представляла теперь свое место среди людей.

Золотинка подкралась еще ближе. При ярко занявшемся пламени рассмотрела человека: круглое лицо его обрамляла круглая же борода. Тот, что сидел спиной, завернувшись в плащ, отбрасывал в ее сторону чудовищной длины тень. Еще один лежал, в отблесках костра ярко высвечивались подметки его сапог. Четвертый терялся в сумраке на границе света. Поправив огонь, тот, что ходил за дровами, устроился и затих. Губительный мрак подступал к ним со всех сторон. Призраком гляделась на берегу лодка: выступающая углом тень, серый мазок скомканного паруса.

Золотинка не стала таиться. Легкой стопою она вошла в круг огня:

— Здравствуйте, люди!

Прельстительный голосок ее произвел ошеломительное воздействие. Молодой, что ходил за дровами, метнулся шальным взглядом и обмяк, словно подсеченный. Бородатый после мгновения неподвижности дернулся было к мечу, что покоился возле ног, и остановился, испугавшись собственной храбрости. Возникло багровое лицо лежавшего, судорожно обернулся сидевший спиной. Их было четверо мужиков, но и на четверых не нашлось у них ни единого словечка, чтобы ответить.

— Здравствуйте, — повторила Золотинка. — Я видела вашу лодку днем на реке. Вы куда идете? — сказала она как можно естественней. — Возьмите меня с собой, много места я не займу. И заплачу сколько потребуется. Мне нужно в Толпень.

Трудно сказать, что такое слышалось им в нежном голосе девушки, отчего отнялся у них язык… Не сама же она себя выстригла! И что дрожала — может человека знобить, если ему холодно? А если поморщилась она вдруг, как скривилась, среди обходительных своих речей, так ведь надо, наверное, и снисхождение иметь, чуточку великодушия. Мало ли как человек скорчится, когда прихватит вдруг голова, словно гвоздем в затылок: голова у Золотинки разболелась к исходу дня и сейчас она с трудом сносила привычную уже, но каждый раз изнуряющую муку.

— Можно к вашему огню? — сказала она, чувствуя, что слабеет и мысли мутятся. — Ладно? Я ужасно озябла, и есть хочется. Весь день только сырая рыба — горячего бы похлебать…

И оттого, наверное, что пришелица оставила мрак и оказалась между людьми, обыденно потянувшись к огню, крайнее напряжение оставило путешественников. Толстый, что прежде сидел спиной, торопливо сунулся в мешок и подал краюху хлеба. На куске рядна лежали у них лук и сыр, стояли деревянные стаканчики с остатками вина. Рядом пристроился уютных размеров мех. В котелке оставалась каша.

Золотинка тронула хлеб губами, но есть уж была не в состоянии: прихватила боль. Она знала, что будет, и заранее свела зубы, но железный давящий обруч туго сдавил череп, так, что трудно было сдержать мычание. Она уронила хлеб. И немного погодя принуждена была опереться на землю, чтобы не упасть. От дикой пытки мутился разум.

…И значит, это давно с ней было. Золотинка осознала, что лежит на траве, а сквозь туман доносятся голоса. Что-то неладно, совсем неладно, сообразила она, нехорошо. Все стояли вокруг и смотрели.

— Бросить в воду, — раздался срывающийся голос.

— Чего она корчится? Неможется ей, что ли? — они говорили отрывистым свистящим шепотом.

— Слушайте, хлопцы, она нас заманивает, хочет, чтобы мы ее пожалели!

Тут им понадобилось время, что свериться с собственными ощущениями. Ответ, похоже, получался неутешительный.

— Хлопцы, — подавленно произнес молодой, — а ведь жалко. Топором-то… нет, не могу…

— И мне как бы жалко… Хлопцы, ведь жалко же, — молвил кто-то пришибленным голосом.

Ужас обуял путников.

Золотинка слышала их и силилась встать, но только шевелилась со стонами. И все, что сумела, — перекинуться на спину, вскинув сжатые кулаки.

— Тикаем, хлопцы! — выдохнул кто-то, уязвленный состраданием до глубины души.

С лихорадочной поспешностью они принялись собирать раскиданные вокруг костра вещи, и когда Золотинка села, несколько очухавшись, бросились к реке, прихватив, что успели. На беду нужно было им крепко повозиться, чтобы стащить лодку в воду.

— Куда вы? — позвала она, не понимая, что делается.

То была глухая ночь, пасмурная и непроглядная. Пламя костра мутно освещало отмель, где кряхтели четыре перепуганных жалостью мужика.

— Подождите меня, подождите! Не бросайте, — жалобно воззвала Золотинка, а они…

Они остановились, беспомощно уронив руки. Она собрала забытую путниками возле костра утварь, сложила в подстилку и прихватила узлом. Путники обреченно ждали. Золотинка кинула рассыпающийся узел на дно лодки и сказала потом, томительно подумав:

— Ну, раз вы так торопитесь… я на руль сяду. Все равно тьма кромешная, ни черта не видно.

Случившийся рядом парень ненароком посунулся и тронул девичьи пальцы. Легкого прикосновения хватило ему, чтобы вздрогнуть и отпрянуть. А Золотинка озадаченно помешкала, чего-то ожидая, перевалилась в лодку и стала пробираться между объемистых кулей на корму.

— Что кусок льда! — сипел за ее спиной потрясенный смельчак. — Хлопцы, я говорю вам: так ознобом и прихватило, только коснулся.

Путники совсем потерялись и сиротливо жались друг к другу, позабыв, что теперь следует и для чего они тут, собственно, собрались.

— Толкайте! — напомнила им Золотинка. Ей тоже пришлось поморщиться, чтобы сообразить это простое действие.

И увы! теперь, когда дело прояснилось, несчастные путешественники не могли уклониться. Подневольно двигаясь, кое-как столкнули они лодку на глубину и без нового приглашения, по доброй воле перевалились внутрь. Здесь они расположились на кулях с товарами как пришлось и впали в созерцательное бездействие.

— Ну и что вы вдруг подхватились? — молвила она среди рокового молчания. — Который теперь час?

— Уж полночь скоро, — замогильным голосом отвечали ей из темноты.

— Так вы что, в Толпень плывете или куда?

— Это уж как придется, — последовал краткий ответ.

Широко раскрытыми глазами прощупывала Золотинка волглую, плотную темноту, которая неслась откуда-то справа, застуживая щеку и локоть. Она вглядывалась — и тьма раздвигалась. Открылись воды и обнажился берег. С другого бока несло их в каких-нибудь десяти саженях от камней. Золотинка увидела реку — далеко вперед, увидела отступившие от реки горы, вершины которых лизали клочья медленно ползущего тумана. Тучи она увидела — насквозь, на всю их ставшую столбом высоту. И звезды выше самых высоких туч, выше высокого и дальше дальнего — звезды тоже открылись ей. А внизу обнажилось дно реки: омут, где покоились в тине обросшие коряги и сомы.

Золотинка хорошо видела спутников: сведенные тоской лица их были серы, и все, что охватывал взор на многие версты вокруг, тоже не имело цвета. В голове быстро прояснилось, боль отпускала, как это всегда бывало при волшебстве, уходила почти внезапно, отчего она испытывала телесное наслаждение и подъем.

— Не знаю, какое у вас горе, но что терять время? — сказала Золотинка. — Поднимайте парус. Кто там на топенанте? Слышь? И оставь нож, зачем он тебе сейчас? Бери снасть. И потравите шкот.

Бородач, в полной тьме прятавший нож под мешком, расслабленно его выпустил и повиновался. Они завозились в лодке, как слепые, путаясь и наталкиваясь друг на друга. С мокрым хлопком расправился парус, лодка вздрогнула, заворачиваясь к ветру и кренясь, ходко пошла вперед.

— Пересядьте к корме, за мачту, пересядьте все, — велела Золотинка. — Мне трудно держать румпель, мы все время рыщем к ветру.

Но они не двигались.

— Ну, сядьте поближе, — снова попросила Золотинка. — Приходится все время работать рулем. Чего вы там сбились? Прошу вас. Здесь полно места, устраивайтесь на кулях и спите хоть до утра.

— Спать мы не будем, — твердо возразил бородач. Они не видели Золотинку, хоть и глядели в ее сторону. Они не видели берегов и вообще не понимали, что происходит, куда лодка несется, — жуткое, наверное, было чувство.

— Если вы не хотите пересесть, пусть кто-нибудь другой садится на руль, я не могу удержать лодку, — сказала она.

— Мы пересядем, — неожиданно согласился бородатый.

Они поползли по вещам, не вставая, и здесь, почти у ног Золотинки уселись, отчего лодка сразу же увалила под ветер.

— Спите, — сказала Золотинка, — все будет хорошо. Ничего не бойтесь.

Она закуталась в чужой плащ и почти не мерзла. Боль в голове прошла. Чудесное избавление было связано с волшебным прозрением, это понятно. Но и самые муки ведь, о которых жутко вспоминать, тоже возникли не без причины. Думать об этом, однако, не хотелось. Суденышко легко повиновалось, сохраняя достаточно рыскливости, чтобы менять галсы, и Золотинка ночь напролет сидела на руле, не испытывая усталости. Хорошая была ночь, быстро летящая и покойная. Иногда она вежливо подталкивала ногой бородатого, чтобы он помог ей управиться со шкотом, и снова оставалась одна, возвращаясь к мечтаниям, в которых бродил Юлий, то ли лишенный престола, то ли, наоборот, прочно на нем утвердившийся. А она снова и снова с ним мирилась, не удовлетворяясь прежними примирениями… Ночь состояла из налитого бледным холодом паруса, из переменчивого однообразия берегов. Из такого уютного, домашнего похрапывания толстяка, который утратил наконец бдительность. Заснули и остальные.

Тучи разошлись, луна разбудила путешественников перед рассветом — один зашевелился и очнулись все сразу. Они усаживались, настороженно оглядываясь, и шепотом уверяли друг друга, что ничуточки, ни мгновения не спали, — а уже луна.

— Что там луна, скоро и солнце взойдет! — заметила Золотинка. Ей хотелось сказать им что-нибудь ободряющее.

— Что ж, солнце и для нас встанет, — загадочно отозвался бородатый.

Пора было, верно, и объясниться. Золотинка чувствовала вину, что оставила их в недоумении. Но при свете дня многое и само станет на место — без лишних слов.

К тому же навалилась усталость, под утро снова отяжелела голова. С нарастающим беспокойством она прислушивалась к ощущениям тела. Чудесный взор ее мутнел, требовалось усилие, чтобы достать взглядом дно реки. Ветер заметно стих, очистившееся небо светлело. Когда рассвет обозначил купы деревьев и камни, по правому берегу Белой открылся город. Можно было различить беловатую черту частокола, который опоясывал пологий склон холма, тесное скопление островерхих домиков на плоской его вершине… А внизу, ниже города по реке проступала гряда каких-то барханов. И вдруг Золотинка увидела, что песчаные барханы — это парусиновые навесы, которые покрывали стоявшие у берега суда! Тесно составленные ладьи и насады занимали пространство на полверсты.

Что же это, княжеский караван?.. А те дома по плоским вершинам взгорий, это ведь походные палатки — целый город!

Быстро светлело. Озаренный розовым светом холм выступал над пологом белесого тумана. Различались чернеющий свежей землей ров и вал с низким частоколом на нем, ворота, башенки… мост. Вырубленный лес — заставленный пнями склон… Поднимались первые дымы костров. На мачтах, на выставленных повсюду древках обвисли стяги. Чьи это были стяги?

— Да что это такое наконец?! — воскликнула Золотинка с необъяснимым негодованием.

— Это? — не особенно скрывая ухмылку, переспросил бородатый. — Это боевой стан великого государя Юлия Первого!

— Солнце! — вскричал тут розовощекий парень, вскакивая на колени.

— Солнце! — загомонили они, приободряя друг друга, и потянулись к уложенным вдоль бортов веслам. — Кончилась твоя власть, нечистая сила!

Между тем в клочьях сверкающего тумана отвалил от берега узкий сторожевой струг. Над туманом поднялся ратник с малым стягом у наконечника копья.

— Эй, на лодке! Парус долой! — зычно крикнул он, добавив еще несколько не относящихся к делу выражений.

— Сюда! Скорее! На помощь! — истошно завопил толстяк, который держался за спиной бородатого. — Ратуйте, люди добрые! — заголосил он, утратив остатки самообладания.

— Сгинешь ты?! — прошипел бородатый, поднимая весло.

— Я не нечисть! Какая нечисть! — вскричала Золотинка, бросая руль и тоже вскакивая.

Она выхватила из-за пояса хотенчик в неясном намерении защититься этой игрушечной палочкой. А когда бородатый взмахнул веслом, швырнула рогульку ему в лицо, и хотенчик, вильнув охвостьем, прытко рванул в сторону стоявших у берега судов, отчего борода попятился и толкнул товарища, все упали. Хоронившийся сзади толстяк согнулся в три погибели, выставив вверх наименее ценную часть тела.

— Парус долой! — ревели на струге.

Золотинка, сильно толкнувшись, прыгнула.

На сторожевом струге табанили правой, разворачивая его.

А Золотинка плыла под водой, чередуя резкий толчок руками со змеиным скольжением тела. Она вынырнула в тумане, никем не замеченная — лодка ушла уже далеко. До приткнувшихся к берегу судов оставалось рукой подать. Золотинка нырнула. Последние несколько взмахов понадобились ей, чтобы заплыть в тень огромного парусинового холма, и здесь укрыться, отдуваясь, за пером руля. В воде, прохваченная ознобом, слышала она разговор стражников с лодочниками.

Из возбужденных восклицаний путешественников стражники скоро уяснили себе, что речь идет о той самой нечисти, что гналась вчерашний день за «Фазаном», о чем уже «весь княжеский стан галдит».

— Ловите! — кричали они друг другу. — Вчерашний-то мальчик — ведьма. Смотрите, чтоб не залез.

Сторожевой струг и лодка путешественников, широко разойдясь, выгребали к берегу, люди высматривали реку. Озлобленный галдеж на судах сжимал сердце.

Не имея времени сообразить обстоятельства, Золотинка вынуждена была действовать поспешно. Сразу пришлось оставить мысль поднырнуть под лодки, чтобы уйти на тот берег: в воде ее просто забьют веслами.

Она покинула открытое со стороны реки убежище под кормой и начала пробираться в теснине между ладьями, рассчитывая укрыться там, где суда смыкались продольными свесами, назначенными для того, чтобы увеличить развал бортов. К несчастью, свесы эти, имевшие по всей длине сквозные гнезда для весел, напоминали скорее решетку, чем надежную крышу над головой. Когда Золотинка коснулась ногами земли и затаилась, почитая себя в относительной безопасности, дырявая крыша над ней потекла.

Тоненькая струйка, распадаясь, хлестала в одном месте, брызнуло в другом, острый запах мочи подсказал Золотинке, в чем дело: пробужденные все разом воины и гребцы занялись естественным по утру делом. А было мужиков на двух ладьях человек двести. Через решетку сомкнутых над головой свесов захлестало вонючим дождем, в лицо повеяло брызгами. В ужасе, потеряв всякое соображение, она ринулась к близкому уже берегу. Совсем избежать дождя ей, кажется, не удалось. Лихорадочно озираясь и отряхиваясь, Золотинка глянула вверх и увидела на ладье приспустившего штаны мужика — потрясение бедолаги в его беспомощном довольно-таки положении можно было сравнить лишь с таким же потрясением Золотинки. Струя судорожно пресеклась, мужик застыл, словно прохваченный столбняком, и они уставились друг на друга в ошеломительном изумлении, которое лишило обоих, как в кошмарном сне, всякой способности спасаться.

А всюду слышались взвинченные крики:

— На лодках, баграми пощупать!.. Хлопцы, кабы сеть… Ничего не видать! Ищи! Мать-перемать, куда вы смотрели, ротозеи?!

Золотинка опомнилась. Она выскочила из тени на истоптанный песок и окинула быстрым взглядом холм, частокол и чащу палаток за ним, сунувшиеся на берег суда. Там и здесь полуодетые ратники, похватав оружие, прыгают на отмель.

— Держи! — от воплей мутится разум.

Золотинка бежит. Первый шаг и два даются ей тяжело — ноги вязнут, но потом сразу песок становится упругим, а не рыхлым, легкий шаг ее чудовищно удлиняется. И вся орава, что пустилась вдогонку, не может ее настичь. Потому что она бежит, как летит, едва касаясь земли, а ратники, осатаневшие криком хлопцы, не могут ее нагнать натужно топая сапожищами, — на протяжный, летящий шаг волшебницы они делают три своих. Они отстают, Золотинка слышит слабеющие проклятия. По всему берегу, на судах изумление. Наверное, Золотинка бежит слишком быстро. Так люди не бегают. Чтобы не вводить народ в искушение, Золотинка старается придержать себя — вязнет под ней песок, она чувствует утомление. Она идет трудным шагом.

Увы! Этим никого не обманешь.

Десятки, сотни вооруженных чем попало людей: кто в латах, кто со щитом, у кого алебарда, кто с луком, а кто прихватил кол и камень. Они идут валом.

Что им всем надо? Чего хотят эти люди, темная издающая рокочущий гул толпа? Страх полонит душу и давит сердце. Золотинка припускается летящим шагом. Но рев за спиной порождает и встречный вал — впереди по берегу густеет волна народу, разбужен палаточный город, разбужены струги и насады, которые стоят вдоль берега на некотором расстоянии от уреза воды. Короткий поющий свист — и вонзается в песок прилетевшая со стругов стрела, ей накрест сверкнула другая. Лихорадочно озираясь, Золотинка ищет укрытия. Она стремится к насаду принцессы Нуты — тот уже близок. Невероятными прыжками минуя оторопевшую стражу, Золотинка проскакивает на длинные сходни, уставленные в среднем прясле на лодку, взлетает на палубу — часовой теряется, и Золотинка, ступив на ведущую вниз лестницу, успевает оглянуться — стоглоточный рев обманутой толпы.

В освещенном через потолочные решетки коридоре полутьма. Но и здесь за тонкими переборками переполох.

Дверь заперта, Золотинка лихорадочно стучит.

— Кто? — раздается полный тревоги голосок.

Золотинка не знает кто. Она молчит, скованная ужасным ощущением, что ей нечего сказать на этот простой вопрос.

— Кто? — перепугано спрашивают за дверью.

— Это я, принцесса Септа, я вернулась, — говорит Золотинка по-мессалонски, понимая, что дело погублено в тот самый миг, когда она назвалась не принадлежащим ей именем.

За дверью ошеломленная немота.

— Со мной случилось несчастье, я упала в воду, — торопливо говорит Золотинка, следуя неверным путем посредине правды и лжи. — Потом плутала в лесу. Все в порядке!

— Кто? — справедливо подозревают обман они.

— Разбудите принцессу, скажите, что вернулась Септа.

Снаружи задавленная общим шумом перебранка: охрана принцессы пытается сдержать горлопанов. Спустился по лестнице часовой и глядит в смятении.

— Разбудите принцессу! Вы что, оглохли? — стучит Золотинка.

— Принцесса спит.

Ага! Все-таки принцесса, а не государыня, не княгиня! — Золотинка успевает отметить это суетное, не имеющее сейчас ни малейшего значения обстоятельство.

Торжествующий рев и топот — толпа смяла охрану. Вздрогнул, слегка накренившись и проседая, насад. Золотинка бьет ногой в дверь.

— Откройте, я Септа, — кричит она севшим простудным голосом. За переборкой мертвая неподвижность. — Нута! Девочка моя, принцесса! Умоляю, дай мне сказать!

Внезапно щелчок запора — дверь открывается. Дверь в покои принцессы и одновременно другая — на палубу. Сверху в сверкающий солнцем проем ломит народ, часовой в бессознательном порыве не пускать ставит поперек дороги бердыш. На входе в покои — Зимка.

Высоколобая красавица Зимка, непреклонная Зимка в долгой ночной рубашке.

— Я — видеть принцессу, — говорит Золотинка.

— Нет — я — невозможно, — так же жестко и бессвязно, будто слова насажены на вертел, отвечает Зимка.

И, когда смявший часового народ врывается в коридор, устремившийся в челе оравы удалец хватает Золотинку за плечо, угроза сообщает ей силы:

— Принцесса Нута! — кричит она мимо Зимки в открытую дверь. Такая страсть в этом крике, что схватившие Золотинку люди позволяют ей говорить.

— Ты, значит, Септа? — доносится слабый, но ясный голос Нуты. Всё стихает. — И ты… живая? — осторожно выпытывает Нута.

— Я живая, — не колеблется подтвердить Золотинка. Она говорит по-мессалонски.

— А как же ты не утонула?

— Я хорошо плаваю. Я ныряю на десять саженей в глубину.

— Я бы утонула.

Среди набившегося в коридор народа иноземцы, они понимают разговор, но именно потому, что понимают, смотрят и слушают с не меньшей подозрительностью, чем те, кто не разумеет по-мессалонски. Нута молчит, набираясь духу что-нибудь сказать. Отголоски прежних переживаний, вновь пробудившееся влечение и просто любопытство склоняют принцессу к Золотинке.

— Но как же говорят… — неуверенно начинает она, — мне растолковали, что письмо принцессы Нилло, твоей матери, подложное. Будто ты его сама сочинила. И что ты ведьма и будто вкралась… То есть ты хочешь погубить и меня, и Юлия. Это правда? Я не знаю, как быть.

Золотинка не успевает ответить. Твердая ладонь бьет ее по губам. Золотинку отрывают от пола и влекут к выходу, то растягивая, то скручивая, сдавливая грудь и зажимая рот.

Бьется надежда, что Нута подаст голос. Достаточно, может, слова, чтобы остановить насилие. Нута молчит.

У выхода не протиснуться. Золотинку передают над головами — захватанная множеством рук, девушка ничего не весит.

— Не опускайте на пол! Глядите, чтобы не коснулась земли! — взвинченными голосами предупреждают друг друга знатоки колдовских уловок.

Торжествующий рев перекинулся раскатом на берег, едва ведьму извлекли наверх. Как явленную миру добычу. Вместе с плывущей над головами Золотинкой пришла в движение вся громада людей, скопившихся на насаде. Поставленные на лодку сходни не могли принять и ничтожной доли хлынувшего к узкому месту народу. Переполненные мостки дрогнули, лодка черпнула воду, разнесся негодующий крик и вой. Люди гроздьями цеплялись друг за друга, за поручни, за что попало, но кто-то уже сверзился в реку, и следом с треском подломились мостки. В реке густо барахтались пострадавшие, толкались, выплывая к берегу. Прежний сплошной гул распался на выкрики, стоны, проклятия.