Жестяной самолетик (сборник) Яворская Елена
Дабы не обижать хорошего человека, мы изготовились слушать. Тем более что на ближайшие двадцать-двадцать пять минут планов все равно никаких.
За эти минуты мы узнали, что самый распространенный страх обывателя – лифт-де может упасть – не имеет под собой никакого технического основания и поэтому не выдерживает критики. И тем не менее (даже при использовании лифта по его прямому назначению) вероятность травм (в том числе несовместимых с жизнью) высока настолько, что пренебрегать ею нельзя (ходите, граждане, пешком). Вот в таком-то году был случай… А в таком-то городе… Особенно не любит двустворчатое чудовище младенцев, которых пытаются прокатить на нем, не вынимая из коляски, пьяных и собак. Ну и стопудово – людей с уровнем везения, близким к моему. Валерий Петрович, наверное, хотел представить нам лифт как друга человека и побудить относиться к нему соответственно, то есть – ответственно. Но лично я теперь буду смотреть на лифт, как на затаившегося врага, только и ожидающего, когда я утрачу бдительность, чтобы… И вообще, если я когда-нибудь захочу придумать оригинальный способ самоубийства, то непременно воспользуюсь лифтом. Вот!
Палыч
«Почти что весна», – так Любка в детстве называла март месяц. Почему-то вспомнилось сегодня, когда я, старый мартовский кот, вышел побродить в одиночку по улицам, сходящемся к центру нашего городского бытия – к рынку. Заодно и Любке какой-нибудь подарок к международному женскому присмотрю.
Предпраздничный центральнорусский рынок – нечто среднее между северной ярмаркой и восточным базаром, но с китайским товаром, русско-украинско-азербайджано-корейскими торговцами и соседством благоуханных роз и начавшей протухать селедки. Лично у меня от такого сочетания башка начинает трещать на десятой минуте, хотя я, вроде бы, в мизантропии не замечен и имею многолетнюю школьную закалку. Поэтому от непосредственных впечатлений я стараюсь переключаться на наблюдения и рассуждения. В таком вот преломленном виде мир внешний не так опасен для моего внутреннего мира.
Профессионально бойкие барахольщицы. Бабушки, удрученно сидящие над сельхозпродукцией. Употребившие для сугреву дядьки, небрежно, с видом знатоков, перебирающие железки. Хомяк в трехлитровой банке, белые мышки, тесно напиханные в малюсенькую клетку-переноску, исходящая плотоядной слюной серая мурчалка, нервно поглядывающий на нее щен-ротвейлер. Наверное, по выходе на пенсию я все-таки примусь за трактат «Коммунальная квартира как способ общественного бытия». А пока…
Пока наблюдаю, как передо мной, умудряясь не поскальзываться, размашисто, модельно вышагивает, вихляясь, будто на шарнирах, упакованная в джинсу девчонка на умопомрачительно высоких каблуках. Наблюдаю и думаю: а может, это благо для индивидуума, когда память короче каблучков? Да что там историческая – хотя бы личная…
Купить, что ли, Любке сапоги на шпильке? Ага, а потом ей передачки в травматологию таскать!
Подумал, подумал, и, сделав крутой разворот у самых дверей обувного магазинчика, вернулся на птичий рынок. Говорят, кошка – символ семейного уюта, так? Мы люди ученые, попробуем проверить эмпирическим путем. Кис-кис-кис…
Палыч
Шестого вечером позвонил Михалыч. Оживленный сверх меры, но, по-моему, вполне трезвый.
– Палыч, поехали Восьмое марта отпразднуем.
– То есть?
– Сезон зимней рыбалки завершим, то есть. Мои к теще на все выходные укатили, значит…
– Да я, вроде как, не по этому делу.
– Палыч, ну ты ваще, блин! Я ж тебя не в рыбные ряды зову, а на ры-бал-ку. Доперло? Нет?
Не совсем, если честно. Меня продолжало грызть ощущение, что логика в рассуждениях Михалыча где-то нарушена. Ага, понял.
– Сань, ну если твоих дома нет, нафиг нам куда-то переться?
– Чтоб твоя, блин, задница совсем к стулу не приросла. На свежем-то воздухе знаешь как…
– Март месяц, только ревматизма мне потом и не хватало.
– Не, ну если не хочешь – так и скажи, – обиделся Михалыч.
– Ну не то чтобы… короче, надо Любку спросить, а то останется она в праздник одна.
– Останется, как же. Ее уж который день какой-то до дома провожает… высоченный такой, тощий.
– Сань, ты что, теперь на лавочке по вечерам сидишь? Покупку семечек тебе субсидировать?
А между тем мыслишки закрутились в заданном Михалычем направлении: а что, если и вправду…
– Едем-то куда? – спросил я, маскируя волнительные мысли.
– Да к Иванычу в деревню, там и озеро подходящее, и вообще…
– У меня десятого уроки…
– Когда ж ты их все выучишь-то? – хохотнул Михалыч. – Не боись, девятого дома будешь.
Ага, подходяще!
И мы поехали. На Иванычевой девятке цвета «природа свихнулась».
– Она хоть по бездорожью-то по вашему пройдет?
– Оно такое же наше, как и ваше, – огрызается Иваныч. – Пройдет, куда ж она денется?
Сейчас еще дорога более или менее, подморозило. Оттепель – это, действительно, абзац.
Ладно, будем считать, успокоил.
На выезде из города мрачно-символично маячит у обочины сдохший автобус, расписанный ну уж очень аллегорическими лошадками. И слоган: «Успех – это движение». Магазин спорттоваров промоушится, что ли?.. Не-а. Банк. Брутально.
Ага, едем дальше. Перекресток. На перекрестке – пара гаишников. Лица неандертальцев на охоте, жезлы держат, как дубинки. С той лишь разницей, что неандертальцы не были вооружены радарами. То есть у мамонта шансов было больше.
Проехали. Без приключений, что вдвойне приятно. Нафига, спрашивается, мамонту приключения?
На радостях начал читать спутникам экстремистско-историческую лекцию о том, что в истории не раз и не два случалось, что высокопоставленные становились высоко повешенными. Иваныч заслушался – и чуть не въехал в и без того недовольно покривившийся указатель с надписью «Отрадное». Ых! Отрадное, Благодатное, Богодухово… Несть им числа по Руси. Только что же это? Мироощущение такое, аскетизм в пастельных тонах? Или всего лишь безуспешная попытка приманить удачу?
Дважды ых! Не, мужики, ну реально, «платные» дороги – это оживший феодализм в самом что ни на есть самодурском варианте! Ожить-то он ожил, но как смердит, зараза!
А что вы думаете? От целесообразности до абсурда не то что один шаг – один плевок, ясное дело, даже не верблюжий. Средства на ремонт дорог необходимы – это целесообразность. Но стоит нашему человеку зачуять халяву и… Пока что – тетушки с больших дорог с руками-шлагбаумами, а вскорости – кто знает? – объявы типа: «Въезд в город Буховое платный». А что, спрашивается, хорошего и примечательного в том Буховом? Речка Буханка, впадающая в реку Непросыханку, да живописные развалины ликероводочного завода, не выдержавшего конкуренции с бабушками-самогонщицами.
Выехав в четыре часа утра, к полудню добрались до Иванычевой деревни, которая на поверку оказалась в соседней области, да еще – райцентр и к тому же – город… ну, это громко сказано – так, городок на берегу живописной лужи, краса неписаная и непечатная.
Не удержался, прокомментировал:
– Ну, я понимаю, что для бешеной собаки семь верст не крюк, но у меня все прививки поделаны и ветпаспорт в порядке!
К тому времени, как мы причалили…у-у-у… приехали на берег озера, навестив предварительно всех Иванычевых родных и знакомых, мне хотелось только одного – свернуться клубочком и задрыхнуть под кустиком. Останавливало только одно соображение – все-таки март на дворе. Ужинать не было ни малейшего желания, разве что для порядку открыли пару банок кильки (мы на рыбалке или где?) и нарезали хлебушка.
Михалыч произнес общеупотребительное «ну, за рыбалку!» – и употребил.
Я привычно захрустел килькой. Доводилось ли вам, уважаемые, употреблять когда-нибудь в пищу кильку, выловленную в Балтийском море близ славного города Калининграда? Закусон, конечно, мировой да только вот терзают меня, понимаете ли, смутные сомнения: была ли она выловлена живой и потом закормлена песком до полного склеивания плавников или загнулась раньше от жесточайшей дистрофии?
Ладно, есть в мире огорчения похуже, чем печальная судьба килек, я имею к «Гринпису» не больше отношения, чем мои коллеги по рыбной ловле – к НАТО. И на том тебе спасибо, судьба!
Любка
Совсем уж было началась весна, первым признаком которой был кисель из талого снега, и вдруг опять морозы, а вместе с ними – неизбежный гололед… точнее – небегательный… Молодой мужичок, бодро топавший впереди меня, поскользнулся и, стремясь устоять, принял странное положение полусидя-полулежа. Хлипкий пакетик порвался, из него на лед вывалились предметы малого джентльменского набора XXI века – новая пара носков, блок «Явы», пластиковая полторашка «Клинского»… В связи со стремительно приближающимся праздником – чахлая веточка мимозы. М-дааа! Поглядела – и никакого простора для фантазии…
Фантазия – атавизм. Не то чтобы жить уж очень мешает, но – странно и непрактично. Наши практичные мужички подарили нам по альбомчику для фотографий, как и в прошлом году, как и в позапрош… Нет, в позапрошлом, кажется, были фоторамки!
С посиделок в ознаменование Международного женского дня наши дамы начали исчезать недозволительно рано – к половине шестого осталась только я и Иринка, нервно поглядывающая на наручные часики – за ней с минуты на минуту должен был заехать очередной жених. Зато мужички разгулялись… нет, ну честное слово, как будто бы выпить без повода обычно стесняются! О, вот уже и Леша, наш бессменный гонец за «горючкой», потому как самый молодой, и быть ему самым молодым, по моим прикидкам, основанным на наблюдениях, еще лет пять-семь… так вот Леша, как я погляжу, уже вострит лыжи до ближайшего ларька.
– Дим, пойдем, что ли?
Димка не возражал. Он вообще редко возражает. Самое то для семейной жизни, правда? Удобный муж, надо только не забывать периодически передвигать (говорят, перестановка мебели положительно влияет на эмоциональную сферу) и еженедельно протирать с него пыль.
Маршрут известен заранее: направо пойдешь – в кино попадешь, налево пойдешь – в кафе попадешь, прямо пойдешь – домой попадешь.
Вообще-то, мне надо домой, там томится в ожидании (не столько хозяев, сколько кормежки) папашин праздничный подарочек, бело-серая мурчалка, недоразумение мохнатое, которое, подозреваю, до полной кошачьей зрелости не доживет. Если она в первый же день… в первый же час чуть не оттяпала себе башку кухонной дверью! Папаша торжественно нарек ее Марией-Антуанеттой, я немедленно гильотинировала громкое имя до Туси. Папаша, довольный, что у меня теперь есть компания, умчался на рыбалку… блин, хоть бы никому из них, ни папаше, ни Иванычу, ни Михалычу в голову не пришло с пьяных-то глаз поиграть в псов-рыцарей на Чудском озере!
– Ну что, в кино? – неуверенно предложил Димка.
А, как говорит наш Генерал – назло кондуктору возьму билет и пойду пешком!
– Давай в кино, – решительно согласилась я.
Фильм оказался преотличный – графика 3D, все остальное, включая режиссуру и игру актеров – двухмерное. Сюжет блистал изысканным скудоумием. Рояли из кустов громоздились друг на друга самым причудливым образом, и к середине фильма вся конструкция являла собой нечто похожее на Пизанскую башню. Одним словом, то, что он окупится в прокате, не вызывало у меня ни малейшего сомнения, лишь бы попкорна хватило…
Кстати о попкорне, зря я побрезговала кормом для пипла. На корпоративе что-то не елось, а сейчас по-подлому исподтишка напал жор.
И потому, когда Димка, решив расширить нашу сегодняшнюю прогулку до двух свиданий в одном, предложил посетить кафе, я не отказалась. Совесть жалобно мяукнула голосом Туси – и поперхнулась.
Дабы не нарушать мирового равновесия, гармонии, то есть, меню в кафе соответствовало уровню только что просмотренного киношедевра: маслянисто поблескивающий кофе напоминал мазут, а пирожки были резина резиной – с таким же успехом я могла жевать покрышки. М-дя… Кафе «Автозаправское»! Вот и у Димки что-то грустный вид: выплюнуть неприлично, а глотать боязно. Снова взяла решение на себя, купила нам по пол-литра пива, под пиво не так страшно помирать.
– А не испить ли нам яду на брудершафт?
Димка улыбнулся. Хорошо, значит, начинает привыкать к моим приколам. Поначалу реагировал как-то нервно, все норовил перевести разговор на безопасную компьютерную тематику. Но после того как выяснил, что дома у меня третий «пенек» с монитором-пятнашкой, в сеть я хожу только чтобы узнать прогноз погоды и ничего менять в своем столь возмутительном бытии не желаю, заглох и начал искать тему для разговора. Узнав, что мой батя – препод-историк и что сама я тоже чуть было не окончила истфак, Димка попытался соответствовать, в ответ на что получил от меня язвительное:
– Дим, а ты знаешь, что исторически «ухажер» – это два слова. «Ухо» и «жор». То есть тот, кто пожирает твой мозг через ухо. Тебе этот персонаж, полагаю, больше известен под ником Ктулху.
И что ж теперь удивляться, что Димка такой нерешительный? Язва вы сибирская, Любовь Пална, секретное оружие террористов!
Мне казалось, я все подходы к своему дому знаю до последнего граффити на заборе. Но вот новинка – магазинчик, традиционно переоборудованный из квартиры. А вывеска – креативище! Аршинные буквы цвета «мечта вампира», для убедительности снизу подсвеченные мертвенно-белым, возвещали: «Мужская и женская обувь на любой вкус!» Мне, горемычной, сразу же представилось утлое суденышко в бескрайних океанских просторах, а на суденышке – бедняги-счастливчики, ну, те самые, чудом спасшиеся после кораблекрушения. Обуви на любой вкус у них уже нет, потому как доедают последнюю пару ботинок… Из искусственной кожи, ага.
Явственно так представилось… Будь я малость пьянее – непременно пустила бы слезу. Что-то ты, Любочка, сегодня все про еду да про еду… Не к добру это!
– Ну что, пора прощаться? – спросил Димка, дойдя до угла моего дома.
– Пора, – ответила я.
И вдруг, неожиданно для самой себя:
– Знаешь, Дим, наверное, вообще. Ну, то есть прощаться – вообще. Если можно, не надо вопросов. Мы оба знали, что этим рано или поздно кончится.
– По мне так уж лучше поздно… – тихо отозвался Димка.
– А по мне – лучше рано, все равно ведь кончится.
Спасибо Димке – расстались мирно, почти что красиво. А я… настроение какое-то странное, то ли плакать хочется, то ли летать… ага, до своего четвертого этажа без лифта. Недолгий у нас получился роман – с новогоднего огонька до 8 марта, минуя 23 февраля. Гы-гы-гы…
С лавочки на меня с подозрением таращился кот.
– Привет, полосатый, – сказала я. – Пойдем я тебя с Туськой познакомлю?
Уж не знаю, что почудилось полосатому в моем голосе, но, отбросив флегматичность, он рванул от меня, только подушечки лап засверкали в свете уличного фонаря. Да, Любка, детей тобой пугать еще нельзя, но кошек уже очень даже можно.
Уж не знаю, что почудилось в моем голосе Настьке, когда я ей звонила уже из квартиры, но она примчалась быстрее нашей «скорой помощи», буквально через полчаса после моего звонка и с порога принялась допытываться, кто помирает.
– Я с Димкой рассталась! – радостно оповестила я.
А потом мы пили в кухне красное вино. И я жалела себя, жалела, что не успела ни побегать с ролевиками по лесам, ни потусить с готами, и вся моя жизнь протекала и протекает исключительно в реале… протекает, как дырявая крыша, ы-ы-ы… Настька взялась изобразить меня готичкой в фотошопе, но все время попадала моему портрету мимо глаза. Нам было весело.
А потом нам стало мало, и добрая Настька сбегала за водкой. Эй, кто там о женской пьянке, бессмысленной и беспощадной?! Вот сейчас, только сейчас я докопалась до самого что ни на есть глубокого смысла. Все дело в том, что я способна на многое – и закисаю в бездействии. Проблема не новая. Проблема Онегиных, Печориных… кого там еще мы помним из школьного курса литературы? Типичная трагикомедия переломных периодов истории. Может, и обо мне когда-нибудь напишут книгу – книгу о типичном человеке моей эпохи…
…Я – типичная?! Вот здорово! Я-то в нелепой своей гордыне всерьез думала, что я необыкновенная, я из тех, кто ждет испытания по силам… испытания сил! В детстве мне казалось, что я проживу жизнь если и не героическую, то хорошую. Если не будет пресловутого места для подвига, будет просто место, на котором я с моими силами и способностями буду нужна. Только не смейтесь – нужна людям. Все мечтают? А может, большинству все ж таки по барабану, а?
Нет, герой – он не такой, как я. Герой, если понадобится, может жить и вопреки времени. Он может быть – непоэтичное сравнение, да, зато верное – ложкой меда в бочке вязкого, беспросветно-черного дегтя. Он сражается, когда другие уже сложили оружие и надеяться уже не на что, совсем не на что…
Настька, ну какая же я ду-ура!..
Любка
Настоящая весна! Газоны в парке почти очистились от снега, прелая прошлогодняя листва численно уступает свежим сигаретным бычкам. Неделя-другая, и они скроются в молоденькой, иссиня-зеленой траве. Душа традиционно жаждет очищения, весна, как всегда, вселяет надежду на лучшее, и почти веришь… Почти, почти, почти. Ах, если бы можно было без этих «почти»!
Дворы оживают после зимней спячки. Наши дворы, наши островки в море перемен, из весны в весну, из лета в лето живущие почти что одинаково. Найти десять отличий между прошлогодним и нынешним не получится, как ни старайся. Востроглазые бабульки с доброжелательными, ну уж очень доброжелательными улыбками. Крикливые мамаши, плаксивые детишки. Пара алкашей – утром, когда я шла на работу, они с печалью в глазах рассуждали, где бы похмелиться после вчерашнего; сейчас слегка повеселели, дискутируют, где бы добрать до кондиции. На фоне песочно-серой стены типовой девятиэтажки песочно-серая псина самого что ни на есть дворняжьего обличья роется в серой, совсем уже оттаявшей песочнице. Прозвучи в этой гамме ярко-алая нотка – получился бы пейзаж, достойный кисти Сальвадора Дали. Оп-па, а вот и она! Пусть не алая, но ярко-розовая с малиновым оттенком. Ксюха в короткой розовой курточке, из-под курточки едва-едва выглядывает черная юбочка. Розовые колготки, черные ботфорты модели «Кошмар мушкетера». В одной руке розовый клатч, в другой – розовый жестяной цилиндрик слабоалкогольного коктейля – напоказ, пусть бабки потешатся. Наверняка розовое нынче в моде.
– Привет, Люб.
– Привет, Ксюх.
– Люб, у меня опять с рефератом завал, а препод… он знаешь какой принципиальный дед, а?..
Ничего не меняется. Ровным счетом ничего. И все-таки весной на душе легче.
Палыч
Если просыпаешься утром с жесточайшего похмелья, смотришь в окно – и недоумеваешь, что это, ранняя весна или поздняя осень, прислушайся к голосам птиц. Это у нас, у людишек, в душе весной и осенью, зимой и летом все одним цветом – муторно-серенькое, а птицы живут в соответствии с ритмами природы.
Птицы надрываются, славя первое апреля.
Первое апреля началось весело. Сначала меня чуть было не сбил на школьной лестнице белобрысый попрыгун, историю у которого, как выяснилось, ведет наша демократичная Наташенька, то есть Наталья Александровна, если следовать букве педагогической этики. Пользуясь случаем, я перевел злоумышленника в разряд жертвы, прочитав ему пространную, длиною во всю большую перемену, лекцию о тоталитаризме как самом справедливом варианте организации школьной жизни. Надо полагать, чадо воодушевилось.
У самого моего кабинета меня изловила Анжелика Витальевна, торопясь осчастливить:
– Павел Павлович, вы будете проводить открытый урок для студентов. Через неделю.
И присовокупила волшебные слова:
– Больше некому!
Распираемый гордостью в связи с оказанным мне высоким доверием, я приступил к подготовке. Ну, чтобы я Иванову-Петрову-Сидорову слова раздавал зубрить, потом репетировал с ними до позеленения в глазах, а на уроке показывал спектакль, прикидываясь эдаким педбожеством, – этого от меня не дождутся, староват я для работы на публику, раскланиваться вообще никогда не умел, да и показуха противоречит натуре старого циника, я свои звездочки выслужил, до дыр на погонах. Но вот чего-то нестандартного душа запросила. Она не так часто досаждает мне просьбами, следовательно – почему бы и нет?
Анжелика Витальевна, учинившая накануне мероприятия инспекционный набег на суверенную территорию моего кабинета, оглядела подготовленные выставки и выразила горячий начальственный одобрямс:
– Это очень правильно, поговорить о гуманности, тем более что наши дети зачастую…
– Уважаемая Анжелика Витальевна, я буду говорить не о гуманности, а о ее антиподе – о войне. О войне как о самом распространенном историческом явлении. Хочется, знаете ли, что-то противопоставить фантастическим экранным страшилкам и компьютерным играм, в которых у героя в запасе энное количество жизней. А разговоры о гуманности – это, прошу меня простить, для наших детей скучная абстракция… А вот то, что изобразил Верещагин, – я кивнул на прикрепленную к доске репродукцию «Апофеоза войны» – конкретика, несмотря на весь символизм.
В глазах у Анжелики Витальевны явственно читалось: плетью обуха не перешибешь. Да знаю я, знаю. Просто определился: я это делаю, прежде всего, для себя.
– Но ведь вы расскажете о героизме, о…
– Расскажу. Обязательно. Но – не в этот раз. Мы все спешим, торопимся за программой, не успеваем, ускоряемся – и в этой гонке теряем самое главное. Понимание. Какое может быть понимание, если мы не даем детям времени поразмышлять, вчувствоваться. Мы хотим преподать им гуманность в виде эдакого готового продукта, чистого знания. Да оно будет распылено реальностью в считанные минуты! Помните, Анжелика Витальевна, вы показывали мне как будто бы под копирку написанные сочинения старшеклассников? Ну, тогда, когда вы им предложили поразмыслить, что бы они делали, если бы вдруг началась война? Хотя бы у кого-нибудь были свои собственные мысли, а не те, которые вы им предложили в виде полуфабриката? Хотя бы в одной работе был намек на искренность?
– Ну, зачем так категорично…
– Потому что вопрос был поставлен достаточно категорично. Вами, Анжелика Витальевна. А если не нравятся мои методы… Мы ведь, кажется, давным-давно определили, что я – старый совок, облезлый, но, надеюсь, не заржавевший, и китайской лопаты, произведенной по североамериканской лицензии, из меня не получится.
Не знаю почему, но домой я шел в преотвратном настроении. Шел и размышлял о настоящих людях. Не о тех, которые с большой буквы, а о реальных. Для которых в порядке вещей скопидомствовать, лизоблюдствовать, втихаря подличать и откровенно предавать, смешивать черное с белым до получения грязно-серого оттенка… Да-а, Палыч, либо ты впадаешь… гм… в юношеский максимализм, либо становишься мизантропом. Лучше уж быть циником, это, хотя бы, искаженный вариант любви к миру – с поправкой на реалии, так сказать.
А Любка говорит, мы с ней соревнуемся в цинизме. Не соревнуемся, а к миру приспосабливаемся, мимикрируем, не изменяя себе. Так что было бы, из-за чего расстраиваться. Вот приду домой, таблеточку успокоительную приму, Любка купила какие-то разрекламированные, хотя твердит, что на рекламу не покупается… Ага! А вот и апофеоз цинизма – реклама успокоительных таблеток, следующая за анонсом ужастика.
Любка
Проснулась я под аккомпанемент папашиных воплей, грозных до жути и настолько громких, что, не напрягая слуха, я разбирала каждое слово:
– …Сомнительно! Я понимаю, когда сомневаются потому, что хотят определить истину. А твоим-то сомнениям какова цена? Пятикопеечная монета, завернутая в использованную по назначению газетенку! Модная интеллигентская скука – вот мать твоих сомнений, а повитухой при ней – сенсация. Нет, дорогой мой, ты не исследователь, ты трубочист и по совместительству ассенизатор!.. Кого-нибудь другого макай по уши в свою диссертацию, а я потом приду к вам в образе Мойдодыра.
Еще пара минут – и ураганным ветром папашиной фантазии мою крышу сорвет напрочь! Так что прикажем конечностям шевелится быстрее извилин.
Я успела умыться и одеться, а папаша все продолжал зудеть в телефонную трубку. На том конце провода, как я поняла из контекста, изнывал кто-то из бывших папашиных учеников. Я пошла к двери, папаша пошел на третий круг. Ладно, пусть развлекается, лишь бы давление не подскочило.
До центра я так и не доехала – движение перекрыли. Ладно, нам не привыкать. Две остановки – десять минут ходьбы в ускоренном темпе, все-таки предусмотрительно я обулась в туфли на низком каблуке.
Опоздала – ну и пофиг, ничего не потеряла. Протокольные речи повторяются из года в год почти дословно, набор ораторствующих неизменен, с поправкой на должностные перестановки… впрочем, фамилии одни и те же, фразы одни и те же. Правда, слышу я не все: порывистый ветер уносит слова в строну, к группе скучающих милиционеров. Ладно, тем по службе положено иметь повышенный иммунитет ко всяким ля-ля.
А я уже и вовсе не слушаю. Я наблюдаю. Наблюдаю, как ветер разворачивает полотнище на шпиле здания, которое я с детства привыкла называть Домом Победы, и открываются взору слова: «За Родину! За Сталина!»
А потом, когда разъезжаются именитые гости, у Вечного огня остаются ветераны и дети. Почему-то всегда именно так – ветераны и дети. Цветы, вплетенные в помпезные венки, неподвижны, как будто бы залиты воском. А маленькие букетики гвоздик, возложенные на гранит не напоказ и без речей, трепещут на ветру, они живые.
Горожане целеустремленно движутся в направлении парка, ветераны потихоньку бредут домой. А ты-то куда, Любка? Потолкаешься в толпе ряженых, запасающихся пивом и бойко раскупающих всякие светящиеся финтифлюшки в предчувствии карнавала на Поле Чудес? Или пойдешь к своим книгам, и будешь читать под папашино ворчанье и мурчанье Туськи?..
В подъезде, поднимаясь по лестнице, нагнала деда Славу, нашего соседа с пятого этажа. Да, давненько я его не видела, последнее время он редко выходит из дому.
– С Днем Победы, Вячеслав Степанович.
– С праздником, Любаша, – отвечает он, голос тихий, как шелест книжных страниц.
Посторонился, пропускает меня вперед, и медали звенят тихо-тихо. А мне в этом тихом перезвоне вдруг чудится зов набата.
– Здрассьте, Пал Палыч!
Палыч приветственно щелкает зажигалкой. Я, вроде как, в магазин за сметаной торопился, не по своему хотенью, а по Людкину велению (хорошо хоть, задание конкретное, а то я в последнее время живу, как в сказке, – поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что). Но очень уж Палыч нынче смурной. И, кажется, абсолютно трезвый.
– Я вот, Вить, мечтаю: изобрести бы средство от умственного геморроя. Говорят, цикута помогает, но по мне это – чрезмерный радикализм.
Куплю-ка я баклагу пива, Палыча подлечить. Заодно и за взятку сойдет, сегодня футбол, напрошусь в гости. Смотреть, как наши продувают, лучше под пиво и Палычевы комментарии, нежели под маманин нудеж и Людкино нытье.
Во дворе на скамеечке Любка. По правую руку – Лилечка, по левую Маргаритка. Любка им читает. Вслушиваюсь.
«Ипполит Матвеевич не любил своей тещи. Клавдия Ивановна была глупа, и ее преклонный возраст не позволял надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет. Скупа она была до чрезвычайности, и только бедность Ипполита Матвеевича не давала развернуться этому захватывающему чувству…»
Ну и Любка! Могу предположить, как было дело: решила она, значит, на свежем воздухе книжку почитать, а девочки-цветочки тут как тут. Растут наши цветочки, как сорняки. Дед в запое, мать на работе, бабка… а бабку, кстати, Клавдией зовут. Петровной. Ну, и зять – под стать теще, незадачливый предприниматель. То есть папу девчонки тоже видят от случая к случаю. А Любка – она добрая, хотя теперь уже не настолько, чтобы перекраивать свои планы даже ради гуманитарной миссии. Да ладно, девчонкам – все равно радость: тетя Люба им книжку читает! Сидят, слушают, Маргаритка Туську гладит, Лилечка веночек плетет. Идиллия!
И почему-то подумалось: настанет ли время, когда ильфы и петровы будут слагать любовные баллады?
Любкины сказки
1
Давным-давно, когда деревья, микрокалькуляторы и планы на будущее были большими, а одежки, житейские потребности и запросы маленькими, когда мечта еще имела право называться голубой и Голубой щенок из мультика пробуждал в зрителях сострадание и симпатию, а не желание поглумиться, когда компьютеры гордились звонкими, словно из пионерских песен и детских фильмов именами «Искра» и «Электроника», я хвасталась… нет, лучше сказать по-современному – понтовалась перед подружками тем, что у меня папа – учитель истории в школе.
Оля и Вита честно сопереживали. Но не то чтобы очень. Они мыслили куда более прогрессивно, нежели я. Олина мама заведовала гастрономом, и потому у Оли были самые красивые платья и самые удивительные игрушки – предмет беспросветно-черной зависти всей начальной школы, всех двенадцати классов, по четыре в параллели. А папа Виты из рядового инженера за какой-то год превратился в матерого кооператора. Теперь он и вовсе реликт – один из немногих, кто удержал на плаву свой маленький бизнес в конце восьмидесятых, укрепил в девяностые и без катастроф пережил шторма, на которые щедр оказался только что начавшийся XXI век. Еще за год до выпускного, когда все мы суетливо подыскивали подготовительные курсы в вузы – пусть не по душе, хотя бы по карману, Вита объявила, что поедет учиться за рубеж, только вот не решила пока – в Англию или в Штаты. Всеобщая реакция свелась к многозначительному «вау!», и только я, наверное, ничуть не поумневшая за десять лет, посочувствовала:
– Трудно, наверное, из дома уезжать.
– А чего трудно-то? – искренне удивилась Вита.
– Ну… то есть… вообще – из своего города, из своей страны, – начала объяснять я, но, как назло, нужные слова не шли на ум.
– Да ты че, Любк?! – Виталина дернулась было покрутить пальцем у виска, но передумала – и просто махнула рукой. – Это ж такой кайф отдельно от родаков пожить, да еще за бугром!
Одноклассники, слушая наш диалог, откровенно лыбились – ернически и завистливо. К кому относилось первое, а к кому второе, объяснять надо?
Угу.
Вита в Россию не вернулась, получила гражданство США, вышла замуж. По крайней мере, так Ольга утверждает. С ней я пару раз пересекалась на просторах Интернета. У Ольги свой салон красоты, муж, дочь-первоклашка. А я долго думала, чем бы похвастаться, да так и не придумала.
Мои рассуждения навевают мысль о том, что и я заболела завистью? Ну да. Только не Оле и не Вите я завидую. Себе. Той себе, у которой были маленькие потребности, большие планы на будущее и папа – учитель истории.
С годами все чаще и чаще я представляюсь себе эдакой Алисой в Стране Чудес, странницей, приключения которой все страньше и страньше. Как будто бы я загремела головой вниз в бездонную яму… Люди продолжают жить нормальной жизнью. А я – среди антиподов, все пытаюсь и пытаюсь научиться ходить на голове. В итоге – очередная шишка и неотвязная головная боль.
Ну да, тогда мой папенька – Шляпник. Точнее, шлепочник – с тех пор, как вышел на пенсию, шьет от нефиг делать домашние шлепанцы, а на столе полукругом – грязные чашки, бесконечное такое чаепитие… кофе я прячу, не хватало еще, чтобы он окончательно сердце посадил. Телек Пал Палыч Самохин смотрит с критическим выражением лица – и сплошь новье, а книжки, что удивительно, покупать бросил, домашнюю библиотеку по десятому кругу перелопачивает. «Я, – говорит, – не верю ни старым фильмам, ни новым книгам». И шьет, шьет, шьет… За полгода обеспечил симпатичными тапочками ручной работы всех соседей, лица и имена которых помнит наверняка. Скоро на почве сапожничества перезнакомится и с теми, чьи лица-имена не запомнил за двадцать лет, что мы живем в этом доме. И то благо. Лишь бы ему наливать не начали. Хватит с него и воскресных визитов Иваныча с Михалычем.
Вместе с новым занятием появилась у папаши и новая жизненная философия: «Я, – говорит, – людей обуваю честь по чести, а не так, как наши чиновники».
Тем временем Алиса в своих стоптанных туфельках из кожзаменителя продолжает странствие. В поисках работы. Наша контора приказала долго жить… ну, не совсем, ее перекупили, но для нас – однофигственно: «Летите, голуби, летите».
Вылетели мы красиво. А дальше, в поисках новой работы, побежали, пошли и поползли, солнцем палимы, повторяя: «А ну вас всех на…»
В принципе, вакансий для оператора ПК хватает. Главное, чтобы сама работа не представляла собой живую картину на тему «Бурлаки на Волге». Не хочется через месяц-другой увольняться и снова бродить, освещая себе путь вековечной мечтой о добром хозяине. Я, знаете ли, склонна к привязанностям. Наверное, так и надо было объяснить в свое время Вите… раз уж других слов она заведомо не восприняла бы. А может, и в резюме, пока не поздно, строчечку добавить? Заодно и проверить, по-прежнему ли на Руси любят блаженных…
Та-ак, что у нас следующее по списку. Ага, оптовый рыбный склад. Самое оно… для потенциального бурлака.
Может, заодно уточню ответ на два вечных вопроса русского человека. Не-е-е, «кто виноват?» и «что делать?» – это для дворянской интеллигенции. А для нас, пролетариев умственного труда, все проще: «способна ли свежемороженая золотая рыбка выполнять желания или ее надо предварительно разморозить?» и «бывает ли осетрина второй свежести?»…
…Кот оттиснул на бумаге слово «Уплочено». Аукционист душевно долбанул молотком: «Продано». Рабыня Любка двадцати девяти лет, образование высшее, обучена несложной офисной работе, владение ПК на уровне продвинутого пользователя, продана за пять тысяч в месяц (и еще полстолько – ежемесячно в конверте).
А если продолжать понтоваться: с завтрашнего дня чрезвычайно ценный специалист Самохина Любовь Павловна (выше только звезды, круче только яйцы) выходит на работу в ОАО «Океания»… во как!
Впрочем, папуасы мне понравились, доброжелательные такие, искренние… сканворды не попрятали даже тогда, когда начальство зашло. Для сканвордов я слишком умная, для трепа о моде и кулинарии – слишком тупая. Так что главное – не забыть сунуть в сумку заветную тетрадочку. И прикупить по дороге новый набор цветных ручек.
Тетрадка у меня клевая – с хомяком мультяшного обличья, в высшей степени эргономично размещенным в колесе. Правда, колесо едва намечено, да и хомяк только угадывается: к непропорционально тщедушному тельцу художник, не иначе как познавший глубинную суть бытия, приспособил тыквоподобную башку с колесообразными испуганными глазищами. Грызун, исполненный очей, что есть силы таращился на начертанный готическими буквами слоган: «А кому сейчас легко?»
Надо ли говорить, что он сразу меня очаровал. И восподвиг на небывалый дебилизм: собрать по папочкам и коробочкам все мои годами копившиеся почеркушки и от руки (!), в цвете (!!!) начать переписывать их набело, эдак символически отдавая под его защиту.
Ну, и систематизировать заодно. У меня ж пресловутое высшее образование плюс папашина наследственность. И это все – умноженное на привычку во всем доходить до сути… ну, или до крайности, как повезет.
Кого как, а меня щебет о сериалах и шмотье воодушевляет на трудовые подвиги. Возможность отвлечься, знаете ли. И в первый же день, с перерывами на оформление документов похожим друг на друга, как сомики в аквариуме, оптовикам, я приступила к составлению свода того, что назвала… Сперва нацарапала под готическими буквами своим школярским почерком: «Несказки». Если бы в хозяйстве не нашлось штрих-корректора, так и оставила бы – с детства терпеть не могу черкать. Но он обнаружился буквально на пятой секунде поисков, и, старательно замазав первоначальное, я начертала новое название: «Любкины сказки». И добавила для солидности: «В стихах и прозе». А на задней обложке, печатными буквами: «Экземпляр единственный, уникальный». Рукописный самиздат рулит!
- Я больше по ночам не просыпаюсь,
- Терзаясь нерожденными стихами.
- Своим путем иду, легко ступая
- По серым дням тревогой-каблучками.
- Мой дом давно не светлая обитель,
- Где щедро сыплют слов чеканных злато, –
- Теперь сюда идут, как на магните,
- Шуты, бродяги, пьяные солдаты,
- И прочие, рогаты и кудлаты,
- И те, другие, – из шестой палаты.
- Тут не поют ни арфы, ни клавиры,
- Тут стари нет ни хохломской, ни гжельской.
- Мои пророки – мачо и задиры,
- А человек мечты – поручик Ржевский.
- Тут все напитки посильней кефира,
- А творчеству потворствует сатира.
- Моя сестра – не фея, не Лаура,
- Не трепетная дева-истеричка.
- Моя сестра практична и цинична,
- Папашу Фрейда знает на отлично,
- Язвит об анатомии Амура
- И с бизнесменом крутит шуры-муры.
- Мой домовой грозится утопиться,
- Вещает о морали и законе.
- А я плесну ему вина в корытце –
- И он плывет… Всё правильно – не тонет.
- Поет он о девице у криницы,
- Что принесет водицы похмелиться.
- А вот и муза! «Здрассьте!» Сядет грузно,
- Посмотрит строго, заворчит басисто…
- Нет, мне давно не скучно и не грустно –
- Романтик превратился в реалиста.
Ты умеешь создавать миры.
Это совсем не сложно.
Если очень-очень в них верить – они никогда не заставляют себя ждать. Твой сегодняшний – с золотистыми башнями, бирюзовыми дождями и розовым котом, спящим на коленях у самой доброй во всех мирах старушки с лицом твоей бабушки… Кот розовый, потому что объелся варенья из лепестков роз, и теперь ему снятся такие сладкие сны, какие он видел только котенком, когда дремал под тем вон деревом, увенчанным короной из пурпурных цветов…
И совсем не надо смотреть через цветные стекляшки, обманывая глаз. Он взаправду такой, этот мир, ты ведь знаешь?
Ты слышишь, как тяжело и радостно дышит букашка, похожая на ожившую мамину брошку? Взобралась на самую солнечную из травинок и горделиво осматривается.
Ты хочешь с ней поздороваться, но не знаешь, как ее зовут? Нет, знаешь, надо только вспомнить. Посмотри, как она похожа на строчную букву «а» из прописи…
– Привет, Буковка!
– Привет, Маленькая Волшебница!..
– Путешествуешь?
– Ага! – Буковка улыбается и вся сияет. – Я бы и на радугу взобралась, но сегодня нет радуги. Досадно, правда?
Тебе немножко стыдно, что ты не догадалась насчет радуги, и ты обещаешь Буковке, что завтра радуга обязательно будет. И послезавтра. И каждый день, пока Буковке не надоест путешествовать по радугам.
Букашка удивляется:
– А разве может надоесть?..
– Настя, тебе не надоело болтать по телефону?! – кричит с кухни мама. – Ты уроки сделала? Смотри, я проверю.
Ты перестаешь быть Маленькой Волшебницей и становишься просто маленькой девочкой. К счастью, ненадолго. Уроки поделаны, портфель собран, усталая мама смотрит сериал, который почему-то называет замечательным, хотя там все плачут, а когда не плачут, то орут друг на друга. Ты возвращаешься в свой мир. На этот раз не одна, а с бабушкой. Бабушке нравится твой мир, но у нее всего-то десять минут: вот-вот должна прийти Надежда Петровна из тридцатой квартиры с рецептом какого-то «совершенно сказочного» варенья.
Ты ждешь, пока соседка уйдет. Тебе не скучно ждать: можно поболтать с Буковкой, к тому же кот проснулся и ему не терпится похвастать своими снами.
Бабушка приходит. Но не в твой мир, а просто в твою комнату, чтобы напомнить, что пора ложиться спать. А когда ты предлагаешь познакомить ее с Буковкой, мягко отказывается:
– Я в этом ровным счетом ничего не понимаю, Настюшенька, – и, видя, что ты расстроилась, добавляет: – Давай-ка мы вот что сделаем: попросим Надежду Петровну перепечатать твой рассказ, у нее на работе пишущая машинка есть, и отнесем его в редакцию нашей газеты. Кажется, там иногда бывает детская страничка.
Ответа из редакции ты ждешь как раз столько, что сама не понимаешь – то ли заждалась, то ли перестала ждать. И вот получаешь маленький конверт, в котором лежит необычная даже на первый взгляд бумага: сверху красивый, как в книжке, заголовок – название газеты, под ним – машинописный текст, а еще ниже – подпись с множеством завитушек, непонятно, то ли «Пантелеева», то ли «Понтюхова», ясно только то, что она «зав. отд. писем», потому что эти слова пропечатаны. Строго и доброжелательно, прямо как математичка Лариса Ивановна, которую все боятся, ведь никогда не знаешь, чего от нее ждать, зав. отд. разъясняет: разумные говорящие животные есть во множестве сказок и, прежде чем придумывать свое, надо почитать побольше чужого. И вот тогда ты напишешь свое-пресвое, и уж эту сказку точно напечатают в газете. А лучше – попробуй-ка написать маленький рассказ о себе, своих родных и друзьях. У тебя получится…
– Ну, я так и думала, в газету попасть не так-то просто, – утешает тебя бабушка.
И ты решаешь, что самое время поплакать.
Но недолго. Потому что приоткрывается дверка, а за ней – тронный зал дворца. Такого дворца, какого ты не то что на картинках – даже по телевизору никогда не видела. На полу сидит маленький мальчик. И не плачет, хотя у него куда больше причин для слез: родителей нет, и в королевстве все плохо, и скоро война, и первый министр – колдун… На мгновение даже ты сомневаешься, а удастся ли принцу со всем с этим справиться и стать справедливым и мудрым королем? Ты помогаешь ему, а он – тебе, ведь даже волшебница не может сладить с бедой, если рядом нет друга. Вы вместе взрослеете. И однажды он признается тебе, что не хочет быть королем. Не хочет, но должен. Ради тех, кто поверил ему и пошел за ним. И ради тех, кому только предстоит родиться. Вскоре его коронуют.
В этот же день ты отваживаешься показать тетрадку в зеленой обложке Елизавете Константиновне. Через неделю она возвращает тебе тетрадь и начинает говорить медленно-медленно, как всегда, когда объясняет трудный новый материал:
– Настя, это замечательно, что ты пробуешь писать. У тебя своеобразный взгляд на мир, ты, безусловно, очень талантливая девочка. Но, на мой взгляд, не нужно было сразу браться за сказочную повесть, – она снимает очки и начинает дирижировать ими в такт словам. – Предпочтительнее начинать с небольших произведений. И лучше о том, что ты хорошо знаешь. Это развивает наблюдательность, которая писателю просто необходима. Попробуй, например, писать о том, что происходит в школе, о своих одноклассниках…
Ты растеряна. Что такого уж интересного происходит в школе? Но ты честно пытаешься. Заводишь тетрадку в красной обложке и рассказываешь о том, как Митрофанов получил двойку по алгебре… Лозинцева и Косарева курили в девчачьей раздевалке перед физрой… младшеклассники подрались на перемене… Ты сама понимаешь, что это больше похоже на ябедничество, пусть даже никто, кроме тебя, и не читает… да и ты не перечитываешь, стыдно. И во всем в этом нет никакого волшебства. Ты пугаешься – а не ушло ли оно? Но нет: стоит открыть зеленую тетрадочку, как… Ни разу не случилось, чтобы твой король не откликнулся на зов.
Красная тетрадь тоже понемногу пополняется: химический гений Пашка Устинов разлил что-то там слезоточивое с труднопроизносимым названием и на целый день сорвал уроки, сразу став для всех героем… Новенькая, Ирка Пеструхина, на второй месяц опять перевелась в другую школу, потому как класс сразу невзлюбил эту странноватую тихоню… Митрофанов пересел к Женьке Косаревой, и, по всему видать, у них любовь-морковь…
…Ну и кому это все интересно?! Если только педсовету…
А потом случается неожиданное и вообще невероятное: Лешка Митрофанов (сам Лешка Митрофанов, остроумный наглец, прирожденный лидер с манерами киношного аристократа и, к тому же, внучатый племянник директрисы) изъявляет желание попутешествовать по твоим мирам. И ты почему-то позволяешь. Только красную тетрадку ему не показываешь: тебе становится еще стыднее за ее существование… и она перестает существовать.
Ты вознаграждена за доверие больше, нежели могла не то что надеяться – мечтать: Лешка понимает, что ты волшебница. И добавляет:
– Вот тебя читать офигенно интересно. Не то что всякую газетно-журнальную бредятину о страданиях юного инженера над каким-нибудь жутко важным изобретением… кстати, патент он в наше время только в сортире и повесит, и будет тихо гордиться всякий раз, как… хм… И обломовы с прочими наташами ростовыми всех давным-давно заколебали…
– А Елизавета Константиновна считает, что надо писать только про реальность, – ты вздыхаешь с затаенной радостью, потому как уже знаешь, что услышишь в ответ.
– Никого не слушай! – горячо уверяет Лешка. – Пиши так, как пишешь!
И ты понимаешь, что не будешь никого слушать. Кроме него, разумеется.
По дороге из школы домой ты создаешь новый мир… и еще один… и еще… Для благородного героя, чья цель – помощь хорошим и несчастным людям, одного мира слишком мало…
…Зря, ой, зря ты впустила реальность в Лешкином лице в свои миры! В реальности героев не бывает, а болтунов и мерзавцев сколько угодно.
На время (пока еще тебе кажется, что навсегда, но ты уже сомневаешься) перед тобой тоже закрываются дверцы всех твоих миров. Разноцветные тетрадки – в ящике стола, под замком. На столе – блекло-голубая и серая. В одной – стихи о несчастной любви, в другой – о прочих печалях. Однокурсницы, всхлипывая и восторгаясь, почти год зачитываются, передавая тетрадки из рук в руки. Кое-кто, кажется, даже себе переписывает.
Но ты-то понимаешь, что успех не стоит волшебства. И когда приходишь на литературный семинар к известному писателю (его охотно публикуют местные газеты и не реже одного раза в год – солидный московский журнал), в твоей сумочке не серо-голубая тоска, а пестрый мир, недавно увиденный во сне… ты проснулась счастливая и поняла: волшебство вернулось.
Известный твоей радости не разделяет.
– Скажите, дорогая барышня, – солидным баском начинает он, – много ли вам встречалось контрабандистов? Я, с позволения сказать, поболе вашего на свете живу, но по сей день не встретил ни одного. И не вполне уверен, что они ведут себя именно так. Или, может быть, вы проживаете в особняке, по которому вот так запросто прогуливаются привидения? Нет? Жаль. Очень и весьма. Я уж подумывал: а не напроситься ли к вам в гости? Графы, князья… Неужели ваша подруга или сосед менее интересны для вашего литературного, так сказать, творчества, нежели вся эта, с позволения сказать, экзотика?
Читать бесплатно другие книги:
