Ложная память Кунц Дин

ГЛАВА 42

После трех снотворных таблеток Марти, казалось, не могла впасть в паническое состояние, поэтому Дасти развязал галстуки на ее руках и ногах, и она поднялась с кровати.

Тем не менее ее руки почти непрерывно дрожали, и, когда Дасти подошел к ней слишком близко, она вновь встревожилась. Она все еще считала, что может внезапно вырвать у мужа глаза из глазниц, откусить нос, оторвать губы и таким образом обеспечить себе совершенно нетрадиционный завтрак.

Когда она раздевалась, чтобы принять душ, то у нее был очень милый, сонный и обиженный вид. Дасти, взиравший на жену с того установленного ею расстояния, которое казалось ей безопасным, счел ее чрезвычайно привлекательной.

— Чрезвычайно сильная затаенная эротика. Когда ты так выглядишь, то любой парень с радостью согласится пробежаться босиком по утыканному гвоздями футбольному полю.

— Я не чувствую в себе ни капли эротики, — хрипло ответила Марти. Обиженное выражение появилось на ее лице совершенно невольно, но производило мощный эффект. — Я ощущаю себя птичьим дерьмом.

— Любопытно.

— Только не для меня.

— Что?

Сбрасывая нижнее белье, она пояснила:

— Я не желаю ходить, как кошка, сама по себе.

— Нет, я не о том, — сказал Дасти. — Я имею в виду твой выбор слов. Ты сказала, что ощущаешь себя птичьим дерьмом, но почему именно птичьим?

— Я так сказала? — зевнула она.

— Да.

— Не знаю. Возможно, потому, что у меня такое ощущение, будто меня уронили откуда-то с большой высоты и я забрызгала все вокруг.

Она не хотела оставаться в одиночестве, когда мылась.

Дасти смотрел в открытую дверь, как Марти расстилала на полу коврик, открывала дверцу душевой кабины и регулировала воду. Когда она вошла в кабину, он перешел в ванную и уселся на опущенной крышке унитаза.

Когда Марти стала намыливаться, Дасти сказал:

— Мы женаты уже три года, но сейчас у меня такое ощущение, будто я подсматриваю за тобой в щелку.

Кусок мыла, пластиковая бутылка шампуня и тюбик ополаскивателя для волос явно содержали в себе очень незначительный смертоносный потенциал, и поэтому Марти смогла закончить купание без нового приступа ужаса.

Дасти вынул из ящика фен для волос, вставил вилку в розетку и вновь отступил к двери. Но Марти уже решила, что не будет пользоваться феном.

— Я вытру волосы полотенцем, а дальше пускай они сохнут сами по себе.

— Тогда они будут виться, тебя будет раздражать твой вид, и ты весь день будешь скулить.

— Я не скулю.

— Ну конечно же, ты не скулишь.

— Черт возьми, я не делаю этого.

— Жалуешься? — предложил он.

— Ладно. С этим я соглашусь.

— Ты будешь весь день жаловаться. Почему ты не хочешь взять фен? Он совершенно неопасен.

— Не знаю. Он похож на пистолет.

— Но это не пистолет.

— Не стану клясться в том, что все это имеет рациональное объяснение.

— Обещаю тебе, что если ты включишь его на полную мощность и попытаешься засушить меня до смерти, то я не стану спокойно стоять и ждать, пока из этого что-нибудь получится.

— Ублюдок.

— Ты знала это, когда выходила за меня замуж.

— Прости.

— За что?

— За то, что я обозвала тебя ублюдком.

Он пожал плечами.

— Да называй меня как угодно, пока не убила.

Глаза Марти гневно вспыхнули голубым огнем, ярче вспышки газа.

— Это не смешно.

— Я отказываюсь бояться тебя.

— Ты должен, — печально сказала она.

— Ни за что.

— Ты глупый, глупый… человек.

— Человек. О! Невыносимое оскорбление. Послушай, если ты когда-нибудь еще назовешь меня человеком… не знаю, это звучит так, будто между нами все кончено.

Она уперлась в мужа яростным взглядом, потом потянулась за феном, но тут же отдернула руку. Попробовала еще раз, опять отскочила и задрожала не столько от страха, сколько от расстройства и сдерживаемой боли.

Дасти боялся, что она может заплакать. Вчера вечером он совершенно не мог выносить вида Марти, заливавшейся слезами.

— Давай, я помогу тебе, — предложил он, шагнув поближе. Она отшатнулась:

— Держись подальше.

Он подхватил полотенце с вешалки и протянул жене.

— Ты согласна, что это не сможет облюбовать ни один, даже самый невероятный маньяк-убийца?

Она и впрямь внимательно осмотрела все полотенце, словно пыталась осторожно вычислить, какие в нем скрыты затаенные угрозы.

— Держи его обеими руками, — посоветовал он. — Натяни его посильнее и держи натянутым, сосредоточься и не выпускай его из рук. Пока твои руки заняты полотенцем, ты не сможешь причинить мне никакого вреда.

Марти, скептически ухмыльнувшись, приняла полотенце.

— Нет, подумай сама, — продолжал Дасти, — ну что ты сможешь им сделать, кроме как шлепнуть меня по спине?

— Это принесет мне некоторое удовлетворение.

— Но при этом будет самое меньшее пятьдесят процентов вероятности того, что я выживу. — Марти, похоже, в чем-то сомневалась, и он добавил: — Кроме того, у меня есть фен. Только попробуй что-нибудь, и я тебе так надаю — всю жизнь не забудешь.

— Я чувствую себя такой дурой.

— Ты не дура.

Валет просунул голову в дверь и фыркнул.

— Голосование — два против одного, что ты не дура.

— Давай-ка закончим с умыванием, — мрачно прервала его Марти.

— Стань к раковине, повернувшись ко мне спиной, если считаешь, что так я буду в большей безопасности.

Марти послушно отвернулась к раковине, но закрыла при этом глаза, чтобы не видеть своего отражения в зеркале. Хотя в ванной было достаточно тепло, вся ее спина была покрыта гусиной кожей.

Взяв расческу, Дасти принялся расчесывать ее густые, черные, великолепные волосы под сильной струей горячего воздуха из фена, укладывая их на манер того, как это обычно делала Марти.

Все то время, пока они жили вместе, Дасти с наслаждением наблюдал за тем, как его жена ухаживает за собой. Она могла мыть волосы, красить ногти, накладывать косметику или втирать в кожу лосьон для загара, и всегда она подходила к любому из этих занятий с неуловимой, почти ленивой тщательностью, напоминавшей кошачьи повадки и исполненной очаровательной грации. Львица, уверенная в своей красоте, но не пренебрегающая заботой о ней.

Марти всегда производила впечатление сильной и стойкой, так что Дасти никогда не волновался по поводу того, как могла бы сложиться ее судьба в случае его безвременной смерти, например, во время работы на какой-нибудь крутой и высокой крыше. А теперь он волновался, и это волнение казалось ему оскорблением Марти, словно он жалел ее, а этого он не делал, просто не мог. Она оставалась слишком самой собой, Марти, для того чтобы вызывать жалость. И все же теперь она казалась тревожно уязвимой: эта изящная шея, эти нежные плечи, эта ложбинка вдоль спины и скрытый под ней хрупкий позвоночник… Дасти боялся за эту дорогую ему женщину до такой степени, какой никогда даже не мог себе представить.

Как однажды выразился великий философ Скит, любовь тяжела.

В кухне произошло нечто странное. Вообще-то странным было все, что происходило на кухне, но самым странным из всех оказалось последнее событие, случившееся как раз перед тем, как они покинули дом.

Во-первых, Марти, стараясь сохранять неподвижность, сидела на одном из кухонных стульев, засунув руки под бедра. На самом деле она уселась на руки, как будто была уверена в том, что, если им предоставить свободу, они схватят первое же, до чего смогут дотянуться, и швырнут в Дасти.

Поскольку ей предстояло сдать анализ крови и еще какие-нибудь анализы, она не должна была ничего есть с девяти часов минувшего вечера и до тех пор, пока доктор не разрешит ей прекратить пост.

Она была расстроена тем, что им пришлось находиться в кухне, пока Валет уплетал свою утреннюю трапезу, а Дасти пил стакан молока и ел пончик. Нет, она не завидовала им.

— Я знаю, что спрятано в этих ящиках, — взволнованно сказала она, имея в виду ножи и другие острые предметы.

Дасти игриво подмигнул.

— Зато я знаю, подо что ты спрятала руки.

— Черт побери, ты не мог бы относиться к этому посерьезнее?

— Если я начну так себя вести, то мы оба, пожалуй, очень скоро прикончим сами себя.

Марти еще сильнее нахмурилась, но тем не менее про себя признала мудрость слов мужа.

— Ты пьешь свое молоко, пожираешь пончик с кремом… Не похоже, чтобы ты намеревался сделать харакири.

— Я считаю, что самый верный способ для того, чтобы прожить нормальную и, возможно, долгую жизнь, — ответил он, сделав последний глоток, — это выслушать все, что говорят эти нацисты от здравоохранения, а потом сделать все с точностью до наоборот.

— А что, если завтра они скажут, что самая здоровая диета для тебя — это чизбургеры с жареной картошкой?

— Тогда я буду есть фальшивый сыр из соевого молока и сырую проросшую люцерну.

Споласкивая стакан, он повернулся к Марти спиной. Она резко окликнула мужа: «Эй» — и он сразу же повернулся к ней и так и стоял, вытирая стакан, так что у нее не было ни малейшей возможности подкрасться к нему и нанести смертельный удар консервной банкой со свининой и бобами.

Они просто не могли вывести Валета на его священный утренний променад. Марти наотрез отказалась оставаться в доме одна, в то время как Дасти отправился бы на прогулку с собакой. А если бы она отправилась с ними, то наверняка вся извелась бы от смертельного страха, что может толкнуть Дасти под проходящий грузовик и засунуть Валета под электрическую газонокосилку какого-нибудь садовника.

— Во всем этом есть одна чертовски забавная сторона, — вдруг сказал Дасти.

— В этом нет ничего забавного, — мрачно возразила Марти.

— Скорее всего, мы оба правы.

Дасти открыл черный ход и выпустил Валета в огороженный задний двор, где собаке предстояло провести утро. Погода была прохладной, но не холодной, дождя не обещали. Он поставил полную миску с водой около двери и повернулся к собаке:

— Делай свои кучи, где хочешь, я потом за тобой уберу, только не считай, что это новый порядок.

Он закрыл дверь, запер замок, посмотрел на телефон, и тут-то и случилась эта странная вещь. Они с Марти заговорили одновременно, перебивая друг друга.

— Марти, я не хочу, чтобы ты неправильно меня поняла…

— Из всего мира у меня надежда только на доктора Клостермана…

— …Но мне кажется, что нам действительно следует подумать…

— …Но результаты анализов могут быть готовы только через несколько дней…

— …Узнать еще одно мнение…

— …И насколько я ненавижу саму эту мысль…

— …И не второго терапевта…

— …Думаю, что нужно качественно определить мое состояние…

— …А специалиста…

— …Психиатра…

— …В области тревожных состояний…

— …С большим опытом…

— …Кого-то вроде…

— …Мне кажется, это мог бы быть…

— …Доктор Ариман.

— …Доктор Ариман.

Они одновременно произнесли это имя и, разинув рты, уставились друг на друга в наступившей тишине.

— Похоже, мы слишком давно женаты, — сказала Марти после долгой паузы.

— Еще немного, и мы станем совершенно одинаковыми.

— Я не сошла с ума, Дасти.

— Я знаю.

— Но все же позвони ему.

Дасти подошел к телефону, набрал справочную службу и узнал номер офиса Аримана. Он продиктовал автоответчику просьбу о приеме и назвал номер своего сотового телефона.

ГЛАВА 43

Спальня в квартире Скита была меблирована и украшена ничуть не богаче, чем келья какого-нибудь монаха.

Втиснувшись в угол, чтобы как можно сильнее ограничить возможность действий, если вдруг ею вновь овладеет стремление к убийству, Марти стояла, скрестив руки на груди и зажав кулаки под мышками.

— Но почему ты не сказал мне об этом вчера вечером? Бедный Скит опять оказался в лечебнице, а я до сих пор ничего об этом не знала.

— У тебя было достаточно своих забот, — ответил Дасти, копаясь под аккуратно сложенной одеждой в нижнем ящике комода, настолько простого, что можно было подумать: тот, кто его делал, руководствовался строгими религиозными принципами, согласно которым мебель в функциональном стиле Шейкера была до греховности вычурной.

— Что ты ищешь? Его запасы зелья?

— Нет. Если у него осталось хоть что-то из наркотиков, то потребуются целые часы для того, чтобы их разыскать. Я ищу… Видишь ли, я сам не знаю, что ищу.

— Нам нужно через сорок минут быть у доктора Клостермана.

— У нас еще полно времени, — ответил Дасти, переходя к следующему ящику.

— Он что, пришел на работу, накачавшись?

— Да. И спрыгнул с крыши дома Соренсонов.

— Боже мой! Он сильно разбился?

— Нисколько.

— Совсем нисколько?

— Это длинная история, — уклонился Дасти, выдвигая верхний ящик комода.

Он совершенно не собирался сообщать ей, что свалился с крыши вместе со Скитом, по крайней мере сейчас, когда она пребывала в таком состоянии.

— Ты что-то скрываешь от меня! — заявила Марти.

— Ничего не скрываю.

— Тогда о чем ты умалчиваешь?

— Марти, давай не будем заниматься играми с семантикой, ладно?

— В такие моменты становится совершенно ясно, что ты сын Тревора Пенна Родса.

— Там было невысоко, — пояснил Дасти, задвигая последний ящик комода. — Я ни о чем не умалчиваю.

— От чего ты меня защищаешь?

— Полагаю, то, что я разыскиваю, — сказал Дасти вместо ответа, — окажется свидетельством того, что Скит помешался на каком-то религиозном культе.

Поскольку он уже обыскал единственную тумбочку и внимательно посмотрел под кроватью, Дасти перешел в маленькую, чистенькую и совершенно белую ванную. Там он открыл аптечку и быстро просмотрел ее содержимое.

Марти обеспокоенным и требовательным тоном спросила из спальни:

— Ты не подскажешь, чем бы таким я могла здесь заняться?

— Может быть, поисками топора?

— Ублюдок.

— Мы уже ходили по этой дорожке.

— Да, но она длинная.

Выйдя из ванной, он увидел, что она вся дрожит. Лицо ее было таким же бледным, как те создания, которые живут под камнями, — хотя, конечно, Марти была гораздо симпатичнее всяких многоножек.

— Ты в порядке?

— Что ты имел в виду, говоря о культе?

Хотя она съежилась, когда Дасти подошел к ней, он взял ее за руку, вывел из угла и провел в гостиную.

— Скит сказал, что спрыгнул с крыши потому, что ангел смерти велел ему сделать это.

— Но ведь это просто наркотический бред.

— Возможно. Но ты знаешь, как действуют эти секты — промывание мозгов и все такое прочее?

— О чем ты все-таки говоришь?

— О промывании мозгов.

В гостиной она сразу же опять втиснулась в угол и так же зажала руки под мышками.

— Промывание мозгов?

— Дуби-дуби, мозги в кубе…

Из мебели в гостиной были лишь диван, кресло, кофейный столик, еще один маленький приставной столик да несколько полок, на которых стояли книги и журналы. Дасти, запрокинув голову, читал названия на корешках книг.

Марти из угла спросила:

— Что ты скрываешь от меня?

— Ты начинаешь все сначала.

— Ты не стал бы считать, что ему помогли помешаться в секте, — помилуй бог, промывание мозгов — только из-за того, что он рассказал тебе о каком-то ангеле смерти.

— Было еще происшествие в клинике.

— «Новой жизни»?

— Да.

— И что за происшествие?

Все стоявшие на полках книги в мягких обложках были романами-фэнтези. Сказки о драконах, волшебниках, феях и удалых героях в давно исчезнувших или вовсе не существующих землях. Дасти не впервые расстраивался этим пристрастием Малыша: ведь в конце концов Скит и так в значительной степени жил в мире фантазии, и потому ему, казалось бы, должны были требоваться иные развлечения.

— Что за происшествие? — повторила Марти.

— Он впал в транс.

— Что ты имеешь в виду, говоря о трансе?

— Ну, ты знаешь, как какой-нибудь из этих фокусников, эстрадных гипнотизеров, уставится на тебя, а потом оказывается, что ты кудахчешь, как цыпленок.

— И что, Скит на самом деле кудахтал, как цыпленок?

— Нет, все было гораздо сложнее.

Дасти продолжал просматривать полки, и ему вдруг сделалось ужасно грустно. Он понял, что, скорее всего, его брат искал убежища в этих выдуманных королевствах, потому что они представляли собой более чистую, лучше организованную фантазию, чем та, в который обитал Малыш. В этих книгах слова были заклинаниями и могли влиять на мир, друзья были всегда честными и храбрыми, добро и зло резко различались между собой, хорошие всегда побеждали — и никто не становился рабом наркотиков и не губил свою жизнь.

— Квакал, как утка, бормотал, как индюк? — продолжала спрашивать Марти из своего заточения в углу.

— Ты о чем?

— В чем проявлялась сложность того, что случилось со Скитом в клинике?

После паузы, за время которой Дасти быстро просмотрел стопку журналов — в ней не оказалось изданий, выпущенных хоть какой-то более отвратительной сектой, чем издательская компания «Тайм-Уорнер», он ответил:

— Я расскажу тебе потом. Сейчас у нас нет времени.

— Ты просто невыносим.

— Я просто настоящий подарок, — возразил Дасти. Оставив книги и журналы в покое, он отправился в маленькую кухню.

— Не оставляй меня здесь одну, — со слезами в голосе попросила Марти.

— Тогда пойдем со мной.

— Ни в коем случае! — воскликнула она, очевидно, думая о ножах, вилках, скалках и прочих тяжелых предметах. — Ни в коем случае! Это же кухня.

— Я не собираюсь просить тебя готовить.

Кухня, объединенная со столовой, имела двери, которые широко раскрывались в гостиную, как это принято в Калифорнии; поэтому Марти вполне могла видеть, как ее муж выдвигает ящики и распахивает двери шкафов.

Где-то с полминуты она стояла молча, но, когда заговорила, ее голос дрожал:

— Дасти, я совсем плохая.

— Для меня, детка, ты все время становишься лучше и лучше.

— Я понимаю. Но говорю серьезно. Я уже на самой грани и вот-вот сорвусь.

Среди тарелок и кастрюль Дасти не нашел никаких свидетельств деятельности изуверской секты. Никаких перстней со зловещей символикой. Никаких брошюр по поводу того, что в ближайшие дни разразится Армагеддон. Никаких руководств, как опознать Антихриста, если столкнешься с ним во время прогулки в парке.

— Что ты там делаешь? — опять спросила Марти.

— Разбиваю себе сердце. Так что тебе не Нужно будет этим заниматься

— Ты ублюдок.

— Каким я был, таким я и остался, — провозгласил Дасти, возвращаясь в гостиную.