Драгоценности Медичи Бенцони Жюльетта

Морозини решил выяснить позднее причину такой спешки и спросил только:

– Вы француженка? Почему вы не сели на поезд, идущий в Дувр?

– Потому что Алоизий первым делом будет искать меня в Париже. Ему в голову не придет, что я решусь остаться в стране, где не знаю никого и ничего.

– Кроме этого друга, в котором вы не слишком уверены, если я вас правильно понял?

Она склонила белокурую голову, увенчанную крохотной шляпкой с изящным бантом в тон шоколадно-коричневому костюму, который украшала оторочка белого атласа. Из груди ее вырвался вздох:

– Да. Он ненавязчиво ухаживал за мной и даже дал мне свой адрес на тот случай, если я решусь расстаться с Алоизием, но, когда я приехала к нему, его не было дома, а слуга сказал мне, что он будет отсутствовать несколько дней. Тогда, не зная, куда пойти, я стала бродить по городу, остальное вы знаете!

Остальное Альдо знал, но его гораздо больше интересовали предшествующие события. Окинув взором роскошную анфиладу позолоченных арок из искусственного мрамора, украшавших первый этаж отеля, он посмотрел на часы и решительно взял молодую женщину под руку:

– Пойдемте! Сейчас время ленча, и нам будет гораздо удобнее беседовать за столиком в каком-нибудь тихом уголке.

Она покорно позволила увести себя и не сдержала вздох облегчения, заняв место в кресле с подлокотниками, которое предложил ей Альдо. Приглядевшись к ней повнимательнее, он обнаружил несомненные следы Слез, плохо скрытые пудрой, главное же, горестную складку между бровей. Еще более странная вещь: она вела себя как изголодавшееся животное. Бархатный взгляд ее карих глаз не отрывался от хлебцев на соседнем столе, где обедали двое мужчин. Наклонившись к ней, он спросил:

– Вы хотите есть?

Она утвердительно кивнула, не сводя глаз с соседнего столика. И он понял, что его вежливый, почти формальный вопрос, на который часто отвечают лишь улыбкой, приобрел значение почти трагическое для этой женщины, которая действительно страдает от голода. Подозвав метрдотеля и заказав полный, но не слишком тяжелый обед, он попросил сразу принести тарелку с хлебцами и маслом. Все было исполнено мгновенно. Эффект оказался поразительным: не в силах больше терпеть, девушка схватила хлеб и, позабыв даже намазать его маслом, стала торопливо откусывать большие куски, одновременно запивая водой, отчего щеки ее раскраснелись.

– Вы не в этом отеле сняли номер, – ласково сказал Альдо. – Где вы провели ночь?

Она подняла на него глаза, полные слез, потом опустила голову, выронив последний хлебец, и судорожно сжала руки:

– Почему вы так говорите?

– Потому что вы на самом деле изголодались, а в этом отеле подают довольно плотный завтрак. Так где же вы были?

– В зале ожидания на вокзале, недалеко отсюда. Вы понимаете, денег мне хватило лишь на то, чтобы купить билет на поезд и на омнибус до Пиккадилли. Тот, с кем я хотела увидеться, живет неподалеку... Я проходила мимо и увидела, как вы вошли...

– Хорошо! Давайте сначала пообедаем, а уж затем поговорим.

Пока оба – она уже не так поспешно, как хлеб, – поглощали лосося по рецепту маркизы де Севиньи, прославившего здешнюю кухню, он незаметно и не без восхищения рассматривал свою гостью. Несмотря на пережитые ею тяжкие часы, она сумела сохранить опрятный и свежий вид. Конечно, ей помогла в этом туалетная комната на вокзале Чаринг-Кросс, но тем не менее это был настоящий подвиг. Он убедился в этом еще больше, когда она наконец представилась: Жаклин Оже, родом из Дьеппа, двадцать три года, работала манекенщицей у Жана Пату. Три недели назад, во время показа мод на улице Сен-Флорантен, она познакомилась с Риччи, и тот сразу проявил интерес к ней, под предлогом будто она живой портрет его дочери, которая вот уже десять лет как умерла.

– Поначалу, – сказала Жаклин, – он показался мне чудесным. Он вел себя как настоящий отец и заявлял, что мне теперь не нужно тревожиться о будущем, поскольку всю заботу обо мне он возьмет на себя. И сразу приступил к делу! Он скупил для меня половину коллекции, которую я представляла, подарил мне вот эти часы, – добавила она, показав украшенный бриллиантами тоненький браслет на запястье, – велел мне выехать из комнаты на улице Батиньоль и поселиться вместе с ним в «Ритце». Он все готов был сделать для меня, и вы сами были свидетелем, как он пытался заказать мой портрет великому художнику, с которым вы обедали. Отказ привел его в ярость.

– Я вам верю: на следующий день после этой встречи дом Болдини загорелся, и его удалось спасти только чудом...

– Вы думаете, это он устроил пожар?

– Не он лично, а кто-то из его людей. Вы ведь познакомились с его окружением?

– Да. Я знаю секретаря, шофера и камердинера. Признаюсь, они мне совсем не понравились, особенно Агостино, камердинер. Он выглядит как самый настоящий злодей из кино. Тем не менее именно он посоветовал мне бежать и дал денег.

– Не так уж много, если вы не смогли снять номер в приличной гостинице.

– Он сделал, что мог. А что касается пожара в доме художника... Прежде я возмутилась бы, услышав, как вы обвиняете Риччи в причастности к преступлению, но теперь это меня не удивляет. И вы, возможно, правы.

– Что же произошло потом?

– Мы вернулись сюда, но в Лондоне не задержались. У вокзала Виктории ожидала машина, которая отвезла нас в Левингтон-Мэнор, недалеко от Оксфорда, куда Риччи и поместил меня, после того как в некотором роде похитил из дома моделей Жана Пату. Это красивый дом на берегу Темзы, отделенный от остальных огромным парком. Мне там совершенно не нравилось из-за общей атмосферы. Приезжало много мужчин, но ни одной женщины, и я поняла, что фактически это центр деловой активности Риччи в Англии. Некоторые из посетителей были англичанами, именно тогда я и встретила Дэвида Феннера. Он мне сразу приглянулся, и я ему тоже. Я наши отношения не афишировала, но думала, что мой «отец», быть может, благосклонно примет молодого человека, с которым сам связан, в качестве жениха. Между тем мы вернулись в Париж и там увиделись с вами.

В тот же вечер мы вновь сели на лондонский поезд, а из Лондона сразу поехали в Левингтон-Мэнор. Дэвид появился там на следующий день, и я должна сказать, что до меня донеслись отзвуки бурного объяснения. Я очень расстроилась, но мне удалось поговорить с ним до его отъезда, и именно тогда он дал мне свою карточку со словами, что если мне понадобится помощь... Остальное вы знаете. Риччи же был взбешен, а когда я попыталась заступиться за Дэвида, разъярился еще больше. Вот тогда-то он со злобой объявил мне, что не хочет даже слышать о нем и надеется, что мне не пришло в голову втюриться в него, потому что он сам хочет сделать меня своей женой. Да, да, добрый отец преобразился в жениха! Он сказал, что любит меня и что мы поженимся сразу после возвращения – очень скорого – в Соединенные Штаты. Напрасно я объясняла ему, что мои чувства к нему – а я действительно к нему хорошо относилась! – не имеют ничего общего с любовью. Он уперся: меня-де ожидает великая судьба, все мне будут завидовать, я получу великолепные драгоценности и в конце концов отвечу ему взаимностью. С этого момента он потребовал, чтобы я называла его Чезаре...

– А, та самая буква Ч, которая следует за Алоизием?

– Да. Насколько я понимаю, это его настоящее имя, второе он взял позже, чтобы больше походить на американца. Я очень старалась не доводить его до крайностей, но совершенно потеряла голову от страха, когда он позавчера объявил мне, что мы уезжаем через день, то есть сегодня, в Саутгемптон, где сядем на пароход. Я ничего ему не ответила, я просто онемела от ужаса. Чтобы успокоиться, я пошла прогуляться в парк. Наверное, подсознательно думала о бегстве. Вот тогда ко мне подошел Агостино. Он сказал, что я должна уехать, потому что в Америке со мной случится несчастье, я же ответила, что ничего другого и не желаю, однако не знаю, как это сделать. Он сообщил, что Чезаре будет отсутствовать до полудня, а потом спросил, умею ли я грести...

– Вероятно, у обитателей Оксфорда это вторая натура? – с улыбкой вставил Морозини.

Она несмело улыбнулась в ответ.

– К счастью, я умею, потому что родилась у моря. На следующее утро, когда Риччи уехал, Агостино посадил меня в лодку, которую ночью подогнал к границе парка. Я оделась так, как вы видите, потому что он посоветовал мне ничего не брать с собой, кроме сумки. Но я выбрала самую большую, чтобы спрятать небольшую шляпку. Агостино дал мне немного денег, и я спустилась на веслах по Темзе до Оксфорда, где бросила лодку и взяла билет на поезд...

– Почему, черт возьми, он это сделал?

– Я его об этом спросила. Он ответил, что делает это ради матери, которая была француженкой, как я. И еще он повторял, что не хочет для меня такой судьбы, как у других, но больше ничего не сказал. Впрочем, для разговоров момент был неподходящий. Я поблагодарила его и села в лодку.

Жаклин умолкла, чтобы воздать должное жаркому из ягненка, которое поставили перед ней. Альдо к своей порции не притронулся. Этот Риччи тревожил его все больше и больше. Предостережение камердинера, пусть и весьма загадочное, бросало дополнительный мрачный отсвет на портрет, который в черной краске, похоже, не нуждался. И, вспомнив про портрет, он спросил девушку:

– Если Риччи назначил отъезд на столь близкое время, каким образом сумел бы Болдини написать ваш портрет? Значит, ему пришлось бы задержаться в Париже?

– Вовсе нет! Он предложил бы художнику поехать в Оксфорд, а в случае отказа увез бы его силой. Он на это вполне способен.

– Ну, не стоит преувеличивать! Поднялся бы страшный шум, ведь я был свидетелем предложения. Я даже спрашиваю себя, зачем он его сделал?

– Не знаю!

– Ладно, пока оставим это! Теперь надо решить, что мне делать с вами... Ваш Дэвид, как вы мне сказали, будет отсутствовать несколько дней? Вы не знаете, когда он вернется?

– Нет. Я была так расстроена, так упала духом, что забыла даже спросить об этом.

– Ну, это мы уладим! Телефон у него, полагаю, есть?

– Разумеется!

Она вынула из сумочки визитную карточку и протянула ее Морозини.

– Подождите меня! – сказал Альдо, вставая.

Он направился в холл, попросил швейцара набрать номер, напечатанный на бристольском картоне, и занял место в самой удаленной кабинке. Через мгновение он услышал хорошо поставленный голос слуги, попросил позвать к телефону мистера Феннера и, получив ожидаемый ответ, воскликнул:

– Экая досада! Мне нужно увидеться с ним как можно скорее. Вы не могли бы сообщить мне, когда он вернется?

– Мне он сказал, что вернется в пятницу. Что-нибудь передать ему?

– Да, будьте добры, попросите его, чтобы он срочно позвонил в отель «Ритц». Князю Морозини!

Фамилия и титул произвели свой обычный эффект. Слуга клятвенно заверил, что выполнит поручение, и довольный Альдо вернулся в зал ресторана: сегодня была среда, значит, ждать осталось всего два дня. С учетом всех обстоятельств это неплохо: он воспользуется этой паузой, чтобы раскрыть тайну отношений Адальбера с дочерью невыносимой Авы Астор.

– Все складывается удачно, – весело объявил он своей спутнице. – Ваш приятель возвращается в пятницу вечером и сразу по приезде позвонит мне.

Сверкнувшая в глазах девушки радость мгновенно померкла.

– Но я же не смогу ждать его до пятницы!

– Прекрасным образом сможете. Вы теперь моя гостья: у вас будет комната в этом отеле, где вы благоразумно дождетесь субботы. Ради вашей безопасности еду вам будут подавать в номер, но сейчас вам, наверное, хочется что-нибудь купить? Предметы туалета, к примеру, ночную рубашку, сменное белье. Здесь недалеко есть нужный вам магазин, на противоположной стороне улицы, за Грин-Парк...

Она ошеломленно смотрела на него:

– Но почему вы это делаете? Это слишком... Успокоительным жестом он быстро накрыл своей ладонью руку девушки:

– По той же причине, что Агостино: моя мать была француженкой, и мне очень не нравится господин Риччи. Поверьте, для меня большая радость – вырвать из его когтей такую очаровательную девушку, как вы. И не думайте, что я питаю какие-то сомнительные намерения: я буду вам как брат!

Девушка покраснела, и глаза ее наполнились слезами.

– Как мне вас отблагодарить? – прошептала она, но в голосе ее прозвучала легкая настороженность, которую Альдо уловил на лету.

Он засмеялся:

– Понимаю! Вы по горькому опыту научились не доверять людям, которые норовят сделать вас членом семьи. После отца – брат? Не тревожьтесь, я женат, очень люблю свою супругу и детей, которых она мне подарила. Давайте покончим с десертом, выпьем кофе и примемся за дело!

Через полчаса Жаклин получила комнату, не слишком удаленную от номера Альдо, и, проникшись теперь полным доверием к нему, согласилась взять несколько банкнот на самые насущные покупки. В порыве радостной признательности она звучно чмокнула его в щеку – не слишком изысканно, но зато искренне – и устремилась на оживленные тротуары Пиккадилли. Предоставленный самому себе, Альдо задумался о том, что ему следует сделать, и решил наконец вызвать такси, чтобы поехать к Адальберу. Он направился со своей просьбой к швейцару ровно в тот момент, когда с улицы донесся ужасающий скрип тормозов, затем послышались крики и восклицания, а посреди мостовой тут же возникла толпа.

– Что случилось? – спросил он у служащего в украшенном галунами мундире, который сбегал на место происшествия и теперь поспешно возвращался на свой пост. – Несчастный случай?

– Я бы сказал, скорее убийство, сэр! Молодую даму сбила машина, которая не остановилась и умчалась прочь. Какой позор!

Морозини ощутил ледяной холод в позвоночнике, это было нечто вроде предчувствия.

– Молодая женщина, говорите вы?

– Да. И пяти минут не прошло, как она вышла из отеля. Если господин желает такси...

– Не сейчас, спасибо. Я пойду взглянуть...

Он не без труда пробился сквозь толпу, и ему хватило одного взгляда, чтобы узнать женщину, над которой склонились полицейский в форме и какой-то мужчина: это была Жаклин, ее лицо было залито кровью, отчего изящная шляпка с бантом казалась особенно нелепой. Жаклин, которая уже никогда не встретится со своим любимым, с этим Дэвидом Феннером...

Врач выпрямился. Кто-то спросил:

– Она мертва?

Врач кивнул, и Альдо попятился. Первым его побуждением было выйти вперед и объявить, что он знает жертву, но ему тут же пришло в голову, что придется давать слишком много объяснений рядовым полицейским, которые вряд ли что-нибудь поймут. У него было лучшее решение: двинувшись в направлении Пиккадилли-Серкус, он быстро поймал проезжавшее мимо такси и велел отвезти себя в Скотленд-Ярд с намерением еще раз вторгнуться в кабинет Уоррена. Правда, на сей раз он позволил дежурному шествовать впереди. Впрочем, данное обстоятельство ничуть не смягчило раздраженного Птеродактиля:

– Опять вы! – проворчал он. – Вы что, собираетесь тут поселиться?

– Риччи только что и почти на моих глазах убил молодую женщину. Это вас интересует или нет? – холодно сказал Альдо.

– Что? А ну-ка, присядьте! Кажется, вы еще не вполне отошли! Вид у вас довольно бледный.

– И есть от чего!

Уоррен подошел к одному из своих шкафов, извлек оттуда бутылку виски и два стакана, плеснул в каждый из них щедрой рукой и протянул один из стаканов Альдо:

– Выпейте! Это хорошее снадобье, рассказывать будете потом!

Тон был еще брюзгливым, но голос звучал гораздо приветливее. Альдо взял предложенный стакан и залпом осушил содержимое.

– Вы даже не разбавили! – возмутился шотландец.

– Прекрасный напиток, – виновато произнес Альдо. – Плесните мне еще чуточку, и я воздам ему должное.

Получив новую порцию, он зажал стакан в руке и начал рассказывать. Поскольку у него не было склонности к долгим рассуждениям, он справился со своим делом быстро и четко. Уоррен, слушавший очень внимательно, записал что-то в блокнот, потом снял трубку телефона и попросил, чтобы его соединили с постом на Пиккадилли: в этом дуэте он исполнил партию, состоявшую лишь из междометий, но, связавшись с полицией округа Темз-Вэлли, распорядился послать людей в Левингтон-Мэнор и тут же принял еще одно решение:

– Вы поедете со мной на опознание! Это неприятное дело, но, пока мы не добрались до Риччи, вы остаетесь единственным человеком, который хоть немного знал несчастную девушку!

Пришлось через это пройти. Но опознание оказалось не столь тяжким, как думал Альдо. Лицо Жаклин, очищенное от крови и грязи, выглядело неожиданно безмятежным, и на губах ее застыла легкая улыбка. Видимо, она так и не поняла, что случилось: когда ее сбил автомобиль-убийца, она бежала, полная надежд, навстречу новой жизни. Даже сам Уоррен расчувствовался.

– Похоже, она умерла счастливой благодаря вам, – пробормотал он. – Не каждому такое дано...

– Это не повод забывать об убийце.

– Я и не намерен!

Однако в Ярде Уоррена ожидали неутешительные новости. Полиция никого не обнаружила в Левингтон-Мэнор. Только сторож из местных жителей смог дать какие-то объяснения: Риччи, его секретарь, камердинер и шофер сегодня утром сели в Саутгемптоне на американский пароход «Левиафан», находившийся сейчас в открытом море. Один из бдительных прохожих успел запомнить номер преступной машины, который, как выяснилось, был снят с автомобиля, принадлежавшего настоятелю собора Святого Павла...

– Что ж, – пришел к заключению суперинтендант, – вот так можно с полной безнаказанностью совершить преступление в самом центре Лондона! У нас нет ни малейшей улики, чтобы атаковать Риччи. Мы с вами оба знаем, что это сделал он, но никто не выдаст ордер на его арест. К тому же, будучи пассажиром американского судна, он пребывает уже на их территории...

– А не слишком ли вы торопитесь? – взвился Альдо. – Разумеется, настоятель здесь совершенно ни при чем, но ведь сам автомобиль-убийца кому-нибудь да принадлежит, верно?

– Он наверняка краденый и, скорее всего, покоится сейчас на дне Темзы... Как его обнаружить?

– Хорошо, допустим! Остается этот Дэвид Феннер, чью карточку нашли в ее сумочке и который должен вернуться в пятницу вечером! Если он любил ее, возможно, кто-нибудь расскажет?

– Это наш единственный шанс.

Уоррен не раскрыл всех своих мыслей. А именно: если этот молодой человек замешан в подозрительных делишках Риччи, вряд ли ему захочется рисковать своей репутацией ради женщины, которую он едва знал с точки зрения светской и совсем не знал с точки зрения библейской. Это было бы чистейшим безумием – особенно если он понимал, какая опасность грозит тому, кто выдаст Риччи полиции... Возможно, он рискнул бы, если бы Жаклин уцелела, но теперь...

Последующие события полностью подтвердили его опасения. Дэвид Феннер, предупрежденный слугой о том, что его разыскивает полиция, явился в Скотленд-Ярд сразу после приезда. Это был мужчина лет сорока, довольно привлекательной наружности, по профессии биржевой брокер. Мягким голосом, любезным тоном и в улыбчивой, насколько позволяли обстоятельства, манере он сообщил, что действительно проникся симпатией к «приемной дочери» мистера Риччи и предложил ей свои услуги в случае ее приезда в Лондон, намереваясь показать ей достопримечательности британской столицы. Он глубоко опечален трагической гибелью очаровательной девушки, но не видит, чем может быть полезен Скотленд-Ярду, поскольку встречался с американским бизнесменом – за исключением двух коротких визитов в Левингтон-Мэнор! – только по работе.

– Что вы думаете об этом? – спросил Уоррен, который разрешил Морозини присутствовать, при условии, что во время допроса тот не раскроет рта.

– Думаю, что он лжет! Я готов поклясться, что он был готов просить руки той, кого считал воспитанницей Риччи, но ее смерть раскрыла ему глаза, и он счел за лучшее отступиться. Весьма вероятно, что он точно так же обошелся бы и с несчастной Жаклин: быстро сменил бы пластинку и посоветовал ей как можно быстрее вернуться домой. Его могла заинтересовать возможная наследница, но не беглянка, за которой охотится столь опасный Отелло. Это было бы смешно, если бы не было так мерзко!

– Разделяю ваши чувства. Именно поэтому я намерен установить скрытую слежку за этим типом. Характер его занятий, официальных или нет, может поведать о многом. Времени мы не пожалеем! А теперь, дорогой друг, настоятельно советую вам вернуться к супруге. Полагаю, она уже начинает беспокоиться...

– Наверное. Но прежде позвольте мне спросить: что вы собираетесь делать с телом?

Уоррен поднял одновременно и брови, и плечи:

– Естественно, похоронить! На кладбище для бедняков, поскольку мы знаем, что во Франции у нее родни не осталось.

– Позвольте мне отвезти тело на родину. Она была из Дьеппа, и даже если никто ее там не помнит, будет справедливо, если она упокоится в своей земле, – сказал Альдо, не обращая внимания на изумленный взгляд полицейского.

– Это вам будет стоить целое состояние, а вы едва с ней знакомы!

– Быть может, но знаете, мне кажется теперь, будто она отчасти принадлежит к моей семье. И если бы вы помогли мне уладить все формальности...

– С величайшей охотой! Я займусь этим прямо сейчас! Вы продолжаете удивлять меня, Морозини, но вы настоящий джентльмен! Уже завтра вы сможете выехать!

Альдо поблагодарил и на сей раз покинул Скотленд-Ярд с твердой уверенностью, что больше сюда не вернется. Сейчас ему очень хотелось побыстрее уехать из Англии и вернуться в Париж. Конечно, крюк в Нормандию задержит его, однако он знал, что никогда бы не простил себе, если бы оставил в чужой земле несчастную девушку, которая обратилась к нему за помощью.

Не имея больше никаких дел, он отправился в Челси. Было слишком глупо расстаться со своим лучшим другом после подобия ссоры, которая со временем могла бы приобрести излишнее значение. На всякий случай он велел таксисту подождать и мысленно поздравил себя с этим, так как в доме обнаружил лишь Теобальда. Тот сообщил ему, что Адальбер уехал в Хивер-Кестл, сопровождая госпожу княгиню к лорду Астору.

– Я был очень расстроен из-за господина князя, – вздохнул верный слуга, – и очень рад его возвращению. После того, что произошло, я не очень на это надеялся и боялся, что больше не увижу его.

Морозини так давно знал Теобальда, что ни на секунду не усомнился в искренности этих слов. Огорченная физиономия верного слуги Адальбера подсказывала, что он не слишком-то доволен новыми любовными поползновениями хозяина. Альдо одарил его самой обезоруживающей из своих улыбок:

– Из-за такой безделицы со старым другом не ссорятся. У нас столько общих воспоминаний, что женщине, какой бы красавицей она ни была, их стереть не под силу.

– Но это все же ведет к некоторым потерям! – вздохнул Теобальд. – И я счастлив, что Вашему превосходительству пришла в голову счастливая мысль повидаться со мной.

Было видно, что на сердце у него тяжело и он жаждет одного: излить душу внимательному и надежному другу.

– У меня есть время, – помог ему Альдо. – Хотите, мы с вами немного поболтаем?

– О да! Если господин князь соблаговолит пройти в гостиную...

– Кухня вполне подойдет... и чашка кофе в придачу! Должно быть, на этом обездоленном острове вы один умеете варить его! И это напомнит нам прежние славные деньки, когда мы работали вместе! Похоже, они больше не вернутся?

– О, не будем зарекаться! Я каждый день молюсь, чтобы мой господин вернулся к реальности.

Не умолкая ни на секунду, он провел Альдо на кухню, усадил перед круглым столом, отполированным до блеска, и тут же приступил к приготовлению желанного напитка: вооружился кофемолкой и начал бешено вращать ручку. Между тем Альдо не желал упускать нить разговора:

– Он на самом деле влюблен в нее?

Продолжая крутить ручку, Теобальд возвел глаза к потолку:

– Увы! Дело обстоит еще хуже, чем в Стамбуле, когда он волочился за этой англичанкой! С княгиней же он познакомился в Луксоре, во время осмотра Зимнего дворца, и с той поры буквально молится на нее. Он видит в ней свою звезду...

– Иными словами, он сошел с ума! Вот только почему? Я видел эту даму: конечно, она очень красива, но он и не таких видывал.

– Такую, которая уверяет, будто является новым воплощением знатной египтянки, он встретил впервые – на костюмированном балу, где она предстала в облике принцессы времен Рамзеса. А главное, ей дана мистическая власть пророчества, исходящая от ожерелья из золота и лазурита, которое было найдено в гробнице Тутанхамона...

Морозини расхохотался, хотя ему было совсем не до смеха:

– Нет, все это мне снится! Неужели египтолог такого калибра мог попасться на такую грубую уловку? Ожерелье Тутанхамона? Она его раздобыла в магазине каирского ювелира в лучшем случае, а в худшем – в лавчонке сомнительного, но красноречивого торговца. Пророческое кольцо, надо же! Только этого нам не хватало!

Постепенно его веселость преобразилась в гнев. Переждав бурю, Теобальд налил ему еще одну чашку кофе и подал сверх того печенье собственного изготовления, очень любимое гостем.

– К несчастью, проклятая драгоценность подлинная, – вздохнул он. – Эта дама присутствовала при вскрытии гробницы, и лорд Карнавон подарил ей ожерелье незадолго до своей смерти. Вот почему она не только страшно гордится своим ожерельем, но и верит, что посредством его может переноситься в иную эпоху и перевоплощаться по собственному желанию в египетскую принцессу, которой была в прежней жизни. И мой господин, совершенно зачарованный ее красотой, чрезвычайно интересуется ее рассказами о прошлом... Он хочет написать книгу о пережитом ею периоде: она для него бесценный исторический материал – драгоценный именно тем, что живой.

– Британский музей, Лувр и прочие известные музеи просто лопнут со смеху! Если он не боится такого позора, значит, влип очень серьезно!

– Именно это я и пытаюсь втолковать господину князю. Ведь эта дама перевернет вверх дном всю нашу жизнь, и мне это так больно, так тяжело! Я наверняка умру от горя.

– К счастью, до этого еще далеко! – сказал Морозини, глядя на пышущую здоровьем, хотя и очень расстроенную физиономию Теобальда. – К тому же она не может претендовать на роль жены. Или князь Оболенский тоже призрак?

– О нет, он вполне реален, и у этой дамы, кажется, есть дети от него, однако время его прошло, и она подумывает о разводе с ним.

– Чтобы связать нашего друга нежными узами брака? Будь она благословенна, если принесет ему счастье, однако я в этом сильно сомневаюсь!

– Я тоже. Ваше превосходительство может быть уверено: если он на ней женится, я немедленно уйду...

– Вы никогда этого не сделаете, вы слишком к нему привязаны, – улыбнулся Альдо, растрогавшись при виде слезы, медленно сползавшей по щеке верного слуги.

– Я буду вынужден, ведь эта дама меня не любит. О, если я не найду достойного места, поеду к Ромуальду, моему брату-близнецу, и буду помогать ему возделывать сад...

– Вам это не подходит! Слушайте, Теобальд, я хочу сделать вам одно предложение: если брак будет заключен и вы не пожелаете остаться, я возьму вас к себе на службу ровно на то время, сколько продлится означенный брак. Вы знаете не хуже меня, что у этих американок развод в крови. Ведь наша дама уже на грани его. Как только она бросит вашего господина, вы снова займете свое место рядом с ним. Погостить в Венеции всегда приятно, конечно, есть еще близнецы, но...

– О, господин князь очень добр, и я ему от всей души благодарен!

Молитвенно сложивший руки Теобальд выглядел так, словно вновь увидел сквозь тучи блистающее на небе солнце.

– Значит, договорились, – продолжал Альдо, – а сейчас я должен оставить вас, мой добрый Теобальд. Однако не могли бы вы мне сказать, что делал в этих стенах суперинтендант Уоррен во время памятного ужина с княгиней Оболенской?

– Я в точности не знаю, мой господин молчит об этом, как рыба. Но мне кажется, ей нужна защита.

– Черт возьми! На таком уровне? Значит, дело серьезное. Как же так случилось, что вы ничего не знаете? Видаль-Пеликорн обычно всегда знакомил вас с проблемами такого рода.

– Но только не в этот раз! Мой господин, очевидно, понял, что я не слишком благосклонно воспринимаю его отношения с этой дамой.

– Вы с ней холодны?

– Скорее, да... и это очень печально! Ваше превосходительство еще останетесь здесь на какое-то время?

– Нет. Я и так слишком задержался. Моя жена ждет меня в Париже. Потом мы вернемся в Венецию. По крайней мере, я надеюсь на это.

По мере того как Альдо говорил, ему становилось ясно, что он сам в этом отнюдь не убежден. Мысль о возвращении домой раздражала и даже угнетала его, поскольку это означало, что убийца бедной Жаклин может спокойно заниматься своими отвратительными делишками. Вновь заняв место в такси, он все же позволил высказаться и разуму: прекрасно ощущать себя орудием Немезиды, но уж слишком похоже на безумие – как можно сражаться с человеком, имеющим все козыри на руках, тогда как он сам, не зная никого в этих краях, окажется без малейшей поддержки и помощи? Он просто обломает на этом зубы. А может быть, и не только зубы. А ведь у него семья: двое детей и жена, которая ждет третьего, – все, что нужно для счастья. Как смеет он рисковать таким счастьем ради того, чтобы разыгрывать донкихота в гостях у янки. К тому же на Адальбера больше рассчитывать не приходится. В общем, самоубийственная затея... Нужно как можно скорее забыть эту историю.

Но на следующий день, когда в порту Нью-Хейвен свинцовый гроб с телом Жаклин медленно опускали на кране в трюм корабля, плывущего в Дьепп, он понял, что забыть никогда не сможет. Его привел сюда Уоррен, который стоял рядом с ним, засунув руки в карманы своего неизменного «Берберри»[16] и натянув на брови твидовую кепку в надежде спастись от мелкого назойливого дождя, который лил не переставая с прошлой ночи. Морозини провожал взглядом постепенно исчезающий из виду ящик, где покоились останки молодой невинной женщины, с горечью и одновременно с яростью. Уоррен, закутанный в старомодный плащ с крыльями, делавший его похожим на доисторическую птицу, спокойно попыхивал своей короткой трубочкой и не говорил ни слова.

Лишь когда гроб исчез в корабельных недрах, он вынул из кармана белый конверт и протянул его Альдо:

– Держите! Возможно, вам это пригодится. Морозини взглянул на него с недоумением:

– Что это?

– Моя визитная карточка с парой фраз в придачу. Если вы все-таки решитесь отправиться за океан, я настоятельно рекомендую вам заглянуть в Нью-Йорке к моему старому другу, шефу городской полиции Филу Андерсону. Это человек очень умный, очень компетентный, очень надежный, и к его советам стоит прислушаться. Кроме того, он отрастил длинный, как бивень слона, зуб на все, что имеет отношение к мафии, а ваш Риччи может принадлежать к ней.

– А почему вы предположили, что я туда поеду? – спросил Альдо, однако карточку взял и спрятал в карман.

– Без всяких причин! Просто мне пришла в голову такая мысль. Заметьте, я вовсе не подталкиваю вас к этому. А сейчас вам пора подниматься на борт, – добавил он, посмотрев на часы. – Передайте мои наилучшие пожелания княгине. Возможно, как-нибудь я навещу вас.

– Это было бы лучшей из всех новостей! Наш дом всегда открыт для вас!

Мужчины обменялись рукопожатием, и Альдо направился к трапу, но, сделав три шага, обернулся:

– Прошу вас, постарайтесь удержать Видаль-Пеликорна от слишком больших глупостей! Он вообразил себя Марком Антонием, и его американская Клеопатра начинает всерьез меня тревожить!

Уоррен вынул трубку изо рта и скривил губы, что должно было означать улыбку:

– Представьте себе, меня тоже! Счастливого пути!

Через два дня Альдо уже был в Париже. Жаклин Оже отныне обрела вечный покой в родной земле, и благодаря принятым Скотленд-Ярдом мерам это произошло без каких-либо затруднений. Он мог только отдать должное организации дела. У трапа корабля его ожидали полицейские и похоронный катафалк. Таможенный контроль проявил оперативность и такт. После короткой службы в церкви гроб, усыпанный свежими цветами (Уоррен предусмотрел даже эту деталь), был опущен в могилу, где покоились родители девушки. Альдо осталось лишь оплатить счет и надеяться, что кто-нибудь придет помолиться к могильной плите, на которой по его распоряжению выгравировали имя и даты жизни. Вот почему на парижский поезд он сел с ощущением, что совесть его чиста. Однако разум бунтовал по-прежнему: нельзя было отделаться от мысли, что Риччи преспокойно наслаждается лучами солнца, после того как навсегда лишил этого счастья создание Божье, перед которым предстал в облике рождественского Деда Мороза, оказавшегося лишь маской безжалостного убийцы. Виновность сицилийца-янки в этом преступлении не вызывала у него никаких сомнений, даже если тот был непричастен к убийствам в «Ковент-Гардене» и в Багерии.

Его возвращение на улицу Альфреда де Виньи ознаменовалось тремя улыбками и вздохами облегчения – хотя он несколько раз звонил специально для того, чтобы успокоить женщин. Это не помогло, ибо Лиза инстинктивно обрела старые привычки образцовой секретарши и раздобыла английские газеты, в которых широко освещалось «Загадочное убийство на Пиккадил-ли». Именно их и предъявили Альдо, когда он, избавившись от угольной и прочей дорожной пыли, присоединился к своим женщинам в зимнем саду, где маркиза на свой манер отмечала fiveo'clock, выпивая один-два бокала шампанского.

– Давно ты знаком с этой молодой женщиной? – спросила Лиза, протягивая «Дейли Мейл» мужу.

Вопрос был задан невинным тоном, но Морозини слишком хорошо знал жену, чтобы недооценить звучавшее в голосе напряжение, однако, сознавая чистоту своих намерений, не желал получать выволочку – пусть даже от лучшей в мире супруги, восхитительной, как никогда, в крепдешиновом платье с набивкой из зеленых, желтых и белых геометрических фигур. Он нахмурился, а потом, сохраняя верность привычке, ответил вопросом на вопрос:

– Что это на тебя нашло? Ты покупаешь английскую прессу?

– Когда ты куда-нибудь уезжаешь, дорогой, я всегда покупаю местные газеты, – пропела она с совсем уже ангельской кротостью. – Редко бывает, чтобы там не было новостей о тебе. Ты такой интересный, яркий, заметный человек...

– Неужели там говорится обо мне? – проворчал он, увидев на первой полосе фотографию Жаклин. – Где, черт возьми, эти парни сумели ее раскопать?

– Твою фамилию полностью не называют, – вмешалась мадам де Сомьер, – но когда речь идет о князе М., а ты находишься где-то поблизости, все становится ясно. Лучше бы ты сам рассказал нам, не слишком присочиняя!

– Я никогда ничего не сочиняю, когда имею дело с вами, – парировал Альдо. Затем, увидев устремленные на него взгляды трех женщин, добавил: – Вы что же, решили судилище устроить? Я пережил несколько тяжелых дней, быть может, впереди меня ожидает кое-что похуже, а вы не нашли ничего лучшего, как подвергнуть меня допросу! Вы вполне заслужили, чтобы я вообще отказался от рассказа!

– Нет, не заслужили! – жалобно протянула готовая расплакаться Мари-Анжелин. – Это было бы слишком жестоко!

– Только чтобы доставить удовольствие вам, Анжелина! Узнайте прежде всего, что с Жаклин Оже я познакомился только в день ее смерти. До этого я видел ее только мельком, в «Ритце», во время обеда с Болдини, и, поскольку об этом я вам подробно рассказывал, вы должны это помнить.

– А, та самая блондинка! – воскликнула Лиза.

– Да. Та самая, только ее уже нет на свете! Теперь постарайтесь выслушать меня, не перебивая.

Времени на это ушло немного, но к концу рассказа тетушка Амели утирала слезы:

– Ты похоронил ее рядом с родителями? О, это очень хорошо, малыш!

– Я всегда знала, что вышла замуж за точную копию Дон Кихота, – сказала Лиза, более взволнованная, чем ей хотелось показать. – Что меня тревожит теперь, так это продолжение.

– Какое продолжение?

– Продолжение этой печальной истории. Ведь ты в скором времени посетишь Главную Трансатлантическую Компанию. Я права, не так ли? Ты думаешь именно об этом?

Альдо сел рядом с женой на ротанговое канапе с подушками, затянутыми в ткань Жуй, и взял ее за руку, чтобы по своей нежной привычке поцеловать ладонь. На ресницах ее подрагивали слезинки.

. – Нет, если тебе это больно, сердце мое. Конечно, мне хотелось бы, чтобы мерзкий тип заплатил за свое преступление или преступления, хотелось бы найти драгоценности Бьянки Капелло, ибо я убежден, что оба дела тесно связаны между собой. Но ты – самое дорогое, что у меня есть, и ни за что на свете я не желал бы причинить тебе страдания. Особенно сейчас! Вот если бы ты поехала вместе со мной...

– Это было бы верхом безумия! – вскричала Мари-Анжелин, чьи ноздри вздрагивали с того мгновения, как Лиза упомянула прославленную пароходную компанию. – Нельзя забывать о младенце! Зато мы могли бы с пользой сопровождать Альдо, ведь миссис Ван Бюрен уже пригласила нас в Ньюпорт.

– Я так и думала, что мы очень скоро услышим о ней, – иронически произнесла мадам де Сомьер. – Вы никогда не упускаете случая устроить ваши маленькие делишки, План-Крепен! Почему путешествие в Америку верх безумия только для Лизы? Конечно, она беременна, но я – старуха с хрупким здоровьем...

– Кому вы это пытаетесь внушить, тетя Амели? – произнесла Лиза, обретя способность улыбаться. – Вы сильны, как взвод мушкетеров.

– Спасибо, что меня не сравнили с каким-нибудь турком, – промолвила маркиза. – Но не будем отвлекаться. Если ты действительно решил поехать туда, Альдо, я, возможно, приму приглашение, о котором мне прожужжали все уши. В сущности, Лиза, и вы вполне могли бы сопровождать нас. Миссис Ван Бюрен, которая страстно увлекается геральдикой, будет на седьмом небе от счастья принимать в своем доме княгиню, сроки у вас еще ранние, морской болезнью вы не страдаете, а уж отсутствие комфорта вам точно не угрожает. Как жаль, что молодой Видаль-Пеликорн сошел с дистанции, волочась за своей шлюхой...

Тираду свою она завершила вздохом, и в этот момент вошел Киприан с серебряным подносом, на котором лежала телеграмма, адресованная Морозини. Тот взял ее, нетерпеливо вскрыл пальцем и прочел вслух:

«Пароход «Иль-де-Франс», направляющийся в Нью-Йорк, пятнадцатого числа нынешнего месяца остановится в Плимуте. Места забронированы для моего господина и его спутницы. Почтительно кланяюсь. Теобальд».

– Великолепно! – воскликнула Мари-Анжелин. – Это все меняет! Нужно сразу...

Мадам де Сомьер воспользовалась тростью, чтобы отбить на паркете негодующую серию ударов:

– Спокойнее, План-Крепен! До пятнадцатого еще пять дней. В каютах, похоже, нет свободных мест, а палуба меня не прельщает!

– Но можно же попытаться? – жалобно сказала компаньонка. – Я верю в Альдо: он что-нибудь придумает.

– Минуточку! Ты едешь, Лиза? Я был бы так рад!

Она поняла, что в душе он принял решение и мыслями находится уже далеко от Парижа. И все-таки улыбнулась ему самым сердечным образом:

– Нет, не поеду, но ты можешь отправляться со спокойной душой. Не знаю, говорила ли я тебе, но я не люблю Америку. Кроме того, мне не нравятся приключения, даже если я ничем не стеснена.

– Что же ты собираешься делать? – спросил он с искренним огорчением.

– Во-первых, вернусь домой, чтобы забрать близнецов, а потом стану ожидать тебя у бабушки, в Рудольфскроне. Дети обожают это место, и мне там будет лучше, чем на борту парохода, каким бы он ни был роскошным. В начале беременности тошнота неизбежна, а на море – тем более.

– Ты самая изумительная женщина в мире! – убежденно сказал он. – И будь уверена, я совершу невозможное, чтобы ты получила своего супруга в целости и сохранности... Впрочем, может быть, места нам не достанутся...

Мари-Анжелин, угадав его мысль, уже устремилась к телефону.

Вернулась она удрученной. Осталась только одна каюта первого класса, да и ту освободил внезапно занемогший пассажир.

– Я забронировала ее для Альдо, – вздохнула она, чуть не плача, – и билет ему доставят завтра утром, а вот нам разместиться негде...

– Невелика потеря! – сказала мадам де Сомьер. – Мы отправимся на следующем пароходе!

– Да, но это будет не «Иль-де-Франс»! Все, кто путешествовал на нем, в один голос говорят, что это изумительно... Настоящая мечта!

– Ну и что? «Пари», «Лафайетт» или «Франс» ничуть не хуже! Не все ли вам равно, где страдать от морской болезни?