Призрачный сфинкс Корепанов Алексей

Сергей обменялся взглядами с Гусевым и Саней Веремеевым и вновь повернулся к магу. Так уж получалось, что все переговоры здесь, в этом мире, приходилось вести именно ему, Сергею, хотя тот же Геныч, например, мог трепаться часами, без остановки, особенно в каком-нибудь кафешнике, когда наполняются, осушаются и вновь наполняются-осушаются изящные хрустальные – или под хрусталь – стопочки и сигаретный дым висит коромыслом. Но здесь был не кафешник, а была трапезная, без водки… В общем, командование парадом предоставлялось Сергею. И он приступил к командованию, причем, что называется, с места в карьер:

– Мы не Подземные Мастера, уважаемый Ольвиорн, – сразу же выложил Сергей, заставив мага пошевелиться в кресле. – Мы вообще не из этого мира. Какая-то сила занесла нас сюда, к вам. В нашем мире нет никакого королевства Таэльрин, и вообще у нас все другое… образ жизни другой… гораздо больше техники… механизмы… ну, и всякое такое. Все по-другому.

Сергей замялся, неловко развел руками, не зная, нужно ли вдаваться в детали, приводить какие-то конкретные факты из жизни человеческой цивилизации начала двадцать первого века или же не стоит устраивать здесь лекцию, потому что маг все равно не поверит всем этим россказням. Маг Ольвиорн, по-прежнему не мигая, смотрел на него, и на лице мага не отражалось никаких эмоций, словно не лицо это было, а искусно сработанная маска.

– Не знаю… Вы можете нам не поверить, – вновь начал жевать словесную кашу Сергей. – Но именно так оно и есть. Мы действительно из совершенно другого мира.

– Я вполне могу это допустить, – немного помолчав, произнес маг Ольвиорн, и Сергей с облегчением вздохнул, а Гусев перестал терзать пальцами край скатерти. – В наших древних книгах сказано, что ходы между мирами иногда открываются, и тогда могут происходить удивительные явления. Обезлюдевший за одну ночь город Ден-Атал – никаких следов бегства, паники, беспорядка, все на своих местах, все обычно и привычно – а людей нет. Исчезли. Мальчик, шедший к колодцу за водой, пропадает, отойдя на несколько шагов от порога собственного дома, утром, при солнечном свете, – причем одно ведро осталось, а другое исчезло вместе с ним. Боевой отряд, выступивший из крепости, словно растворился прямо среди полей, средь бела дня, – в соседнем селении, буквально рядом, никто его не видел, в полях нет никого и ничего, а следы обрываются прямо посреди дороги, словно у коней вдруг выросли крылья и они вознесли всадников на небеса. – Маг обвел глазами бойцов, слушавших его, затаив дыхание. – Это примеры, когда отсюда – куда-то туда. Но бывали и иные случаи, когда оттуда – к нам. И о таких случаях тоже говорится в наших книгах. Сохранились кое-какие упоминания о том, что гвиры были созданы Темной Ипостасью Бога не здесь, а пришли из каких-то иных пространств. И это касается сейчас не только гвиров… – Маг Ольвиорн внезапно умолк, словно споткнулся. Он пристально смотрел на Сергея, и Сергей почти физически ощущал, как этот ставший буравящим взгляд впивается в него, высвечивая все закоулки, проникает в глубину, стараясь отыскать что-то очень важное в этой глубине. Потом беспощадный, прожигающий насквозь взгляд мага вонзился в нахмурившегося Гусева… в растерянно заморгавшего Саню Веремеева – и вновь вернулся к Сергею.

– Что-то… не так? – неуверенно выдавил Сергей, не в силах больше вынести этого выматывающего взгляда чародея.

– Значит вы утверждаете – сами утверждаете, – что вы не из нашего мира, – медленно сказал маг Ольвиорн. – Что вы не Подземные Мастера. Так?

– Ну да, – не понимая причины произошедшей с магом перемены подтвердил Сергей.

– А с какой целью вы прибыли сюда? Только не опускайте глаза, смотрите на меня! – это прозвучало неожиданно резко, как приказ.

– Да ни с какой, – продолжая недоумевать, ответил Сергей. Похоже, маг заподозрил их в недобрых намерениях, а то и считал вражескими лазутчиками. Какими-нибудь новыми гвирами. – Я же говорил, нас сюда занесла какая-то непонятная сила. Словно в яму провалились. Там еще какие-то вспышки были, огни красные… А оказались у вас, в Злом Лесу. Здесь, а не у себя. У нас и звезды другие, и луна только одна, а не две, как у вас. А как вернуться – не знаем.

Маг, казалось, погрузился в размышления, притушив свет своих удивительных проницательных глаз.

– Могло случайно занести… – пробормотал он, извлек из-под плаща врученные ему Саней Веремеевым часы, некоторое время рассматривал их, а потом поднял голову. – Я не вижу в вас черноты, и вы, уважаемый Сергей, как мне кажется, совершенно искренни… если только нет в вашем сознании непреодолимых для меня барьеров… хотя неизвестны мне такие барьеры. Я не знаю, кто вы – хочу надеяться, что не враги… Вы прошли Злой Лес… Как вам это удалось?

– Не знаю, – Сергей пожал плечами. Ему было немного досадно, что Ольвиорн им, вроде бы, не очень доверял, но, наверное, были у него на то какие-то причины… – Просто шли себе да шли. Мы же не знали, что там кишат гвиры-оборотни. Кстати, мы встретили одного. То есть, мы не знали, конечно, что это гвир.

Маг слегка вздрогнул и подался к нему:

– И что?

– Да ничего… Каждый видел что-то свое. И еще мы с Саней… Александром слышали там песню. О Небесной Чаше. Ее вчера пел мальчик, в большом зале. А мы ее уже слышали раньше, в Злом Лесу. Как будто с неба.

– Расскажите подробнее, уважаемый Сергей. Это очень важно, – Ольвиорн был явно взволнован.

Выслушав рассказ Сергея, странствующий маг расслабленно свесил руки с подлокотников кресла и глаза его словно бы оттаяли, но в глубине их почему-то обосновались печаль и тревога.

– У меня сейчас и легко, и тяжело на сердце, уважаемый Сергей. Поведанное вами однозначно свидетельствует о том, что вы – не враги. Более того, у меня есть основания полагать, что вы явились в наш мир в соответствии с пророчеством Великого Мерлиона, и пророчество это относится именно к вам.

Гусев тихо присвистнул и полез в карман за сигаретами, Саня Веремеев еще глубже осел в кресле, а у Сергея похолодело в животе. Кажущаяся случайность оборачивалась предопределенностью, о которой никто из них никогда не ведал ни слухом ни духом. Вольные, ни от кого не зависящие создатели собственного бытия на деле являлись только фигурами на шахматной доске, участниками давным-давно начатой кем-то или чем-то игры, чьи ходы, оказывается, были просчитаны и предсказаны с самого начала…

– Другое дело, – с грустью сказал Ольвиорн, – что никому из нас, магов, не ясен до конца точный смысл пророчества. Трактовать его можно по-разному. Ясно одно: ваше появление здесь означает, что все мы через какое-то время узнаем, есть ли у нас будущее или нет.

– Ого! – не удержался от восклицания Гусев.

Маг медленно кивнул:

– Да, именно так. Еще вчера, за ужином, я прощупывал вас – мне просто интересно было: какие они, эти Подземные Мастера?.. Мы довольно мало знаем о них, линии нашего бытия нигде не пересекались и не пересекаются. Любопытства ради я применил самое элементарное воздействие, вы – каждый из вас – просто не могли ему не подчиниться… но вы не подчинились. Вы не поддаетесь нашей магии… впрочем, это можно проверить, попробовать средства посильнее… Но после ваших слов, уважаемый Сергей, я почти убежден, что Мерлион имел в виду вас, он уже тогда видел все, что случится, он уже тогда видел вас – тысячи лет назад.

И вновь Сергею стало холодно. Одно дело – читать туманные катрены Нострадамуса, намекающие на какие-то не относящиеся к тебе события, и совсем другое – услышать от странствующего мага, что древний маг – первый Великий маг – Мерлион узрел в своих видениях именно тебя и говорил именно о тебе. Это казалось совершенно невероятным, но Сергей вновь подумал о том, что последние события радикально изменили его воззрения на невероятное.

Он собрался было задать вопрос Ольвиорну, но его опередил Гусев.

– А что говорится в пророчестве? – спросил он, вновь теребя одной рукой край скатерти, а другой продолжая держать так и не прикуренную сигарету.

Маг взглянул на него и медленно начал говорить, чеканя каждое слово:

– И случится в год, когда явятся пришлые, угрожая, и расположатся возле гор, неподалеку от Небесного Огня, и срок назначат окончания мира, конца времен. Придут иные, издалека, видящие разные лики зла, услышавшие песню, еще не спетую, и вновь придут, силе слов неподвластные, и знаков, и действий, и темный – их явит обманчивый лик. Ради спасения придут они, и будет встреча возле гор. Вижу: померкло светило. Занесен меч, и мир под мечом. Вижу: ниспровергнет радость печаль. И падет меч. Так вижу. Сквозь воды времени – свершится.

– Да-а… – озадаченно протянул Гусев. – Понять трудновато. Кроссворд какой-то…

– А можно повторить? – попросил Сергей.

Маг Ольвиорн вновь медленно, с нажимом, произнес те же слова. Каждое из них, взятое само по себе, было вполне понятно, а вот общий смысл ускользал, вернее, даже не смысл, а итог пророчества. Сергей так до конца и не уяснил, предвещает ли пророчество гибель этого мира или все-таки нет, и вновь обратился к магу:

– Вы не могли бы пояснить, уважаемый Ольвиорн?

– Да, конечно, – ответил маг, запахивая плащ, словно ему стало холодно солнечным теплым утром. – Пояснений и толкований существует великое множество, и вот наступило время, которое покажет, кто правильно понял слова Мерлиона, а кто заблуждался. И дай Бог, чтобы правы оказались верящие в дальнейшую жизнь, а не во всеобщую гибель.

– Явятся пришельцы, угрожая, разместятся у гор, неподалеку от Небесного Огня… – повторил Сергей слова пророчества. – О ком это? Они уже действительно явились?

– Да, – помедлив, ответил Ольвиорн. – Именно так. Истину знаем только мы, странствующие маги, хотя кое-какие слухи уже поползли.

«Вот о чем говорил Гортур, – сообразил Сергей. – Пришельцы вмешались в дела Подземных Мастеров и те решили обратиться за помощью – вот как подумал о нас старший мечник Гортур…»

– Кто эти пришельцы? – спросил он. – И чем они угрожают? У них есть какое-то мощное оружие?

– Они тоже, как и вы, не из нашего мира. Называют себя скоддами. Их убежище действительно находится неподалеку от Небесного Огня, но нам туда не проникнуть – их магия не поддается нашим заклинаниям. У них другая магия. Мы наблюдаем за ними с тех пор, как только узнали об их появлении, но ничего не можем поделать. А угрожают они… – маг вздохнул и сгорбился в кресле, – угрожают они Черной Маской Смерти. Когда Маска откроет глаза – наш мир превратится в прах…

– Господи, что за чертовщина? – сдавленно произнес Гусев и тут же вскинулся: – Так действовать же надо, не сидеть, сложа руки!

– Мы пытаемся, но пока ничего не выходит.

– А вы знаете, когда эта Маска должна открыть глаза? – подал голос Саня Веремеев.

– Ровно через год после появления скоддов – это нам известно абсолютно точно. А они появились семь декад назад.

– Но зачем им это надо? – спросил Сергей. – Я еще понимаю – завоевать, поработить… но уничтожить… Зачем?

Маг опять вздохнул:

– Они переходят из мира в мир, уничтожают миры и питаются энергией уничтожения, распада. И жиреют, тучнеют, набираются новых сил…

– Фантастика… – ошеломленно пробормотал Сергей. – Значит, если в пророчестве Мерлиона говорится именно о нас, мы встретимся со скоддами?

– Думаю, так и будет, уважаемый Сергей.

Сергей переглянулся с напарниками. Вид у них был такой же растерянный, как, наверное, и у него самого. «Хорошенькая книжка получается, – подумал он. – Веселая. Если бы еще и с хэппи-эндом…»

– Давайте пройдемся по пророчеству, – предложил он, обращаясь к Ольвиорну. – Пришельцы уже явились и назначили срок гибели мира. Потом про нас говорится: придут издалека, услышат песню. А дальше?

– И вновь придут, силе слов неподвластные, и знаков, и действий, и темный – их явит обманчивый лик.

– Почему «вновь»? То есть мы уйдем отсюда и вновь вернемся? Так? Что такое «темный»? А «обманчивый лик»?

– Да, возможно, вам суждено покинуть нас и опять вернуться, – ответил Ольвиорн. – Может быть, прямо сейчас. Вы говорите – какая-то непонятная сила, падение в яму. Возможно, все повторится – вы вернетесь к себе, а потом опять провалитесь. «Темный» – одно из самых «темных» мест, – маг невесело усмехнулся своему каламбуру. – И насчет «обманчивого лика» тоже непонятно. Следующую фразу можно толковать двояко: «Ради спасения придут они, и будет встреча возле гор». Ради чьего спасения? Своего собственного спасения или спасения мира? Я, безусловно, предпочел бы второе толкование.

– Будет встреча! – Гусев стукнул кулаком по столу. – Думаю, их магия на наши гранаты не распространяется. Допустим, человека можно заколдовать, но оружие…

– Оружие тоже можно, – заверил Ольвиорн. – Стрела отклонится от цели, меч выпадет из рук, копье сломается.

– Но это касается местного оружия, – возразил Сергей. – Вы, маги, можете заколдовать оружие своего мира. Но наше оружие – из другого мира. Ваша магия, как вы утверждаете, не действует ни на нас, ни на скоддов, потому что мы нездешние. Но значит и на нас магия скоддов тоже не подействует, правильно?

– Ловко, Серега! – Саня Веремеев, улыбаясь, заерзал в кресле, но Ольвиорн быстро заставил его погасить улыбку.

– Возможно, но неочевидно, – сказал он. – На наш-то мир они могут воздействовать, хоть и нездешние. А три ключевые, самые важные фразы пророчества тоже допускают двоякое толкование. «Померкло светило» – речь может идти либо о начале разрушения мира, либо об извержении Дракона. Такое тоже известно из книг.

– Какого дракона? – чуть ли не хором спросили бойцы.

– Это вулкан в Морайском заливе, – пояснил маг. – Тучи пепла поднимаются к небесам, и несколько дней солнца почти не видно. В летописях описано девятнадцать таких случаев.

– Может быть, солнечное затмение? – предположил Сергей.

Маг отрицательно покачал головой:

– У нас есть таблицы солнечных затмений. Очередное – только через полтора года. И самые главные слова: «Ниспровергнет радость печаль». Радость ли будет ниспровергнута печалью или, напротив, печаль будет ниспровергнута радостью? Оба толкования абсолютно равновероятны, Мерлион, если вы заметили, и в предыдущих фразах применял инверсию.

– Что такое инверсия? – хмуро поинтересовался Гусев.

– Это такой прием, изменение обычного порядка слов в предложении, дабы усилить выразительность речи. «И срок назначат окончания мира». «Силе слов неподвластные». Да, Мерлион пользовался инверсией…

– А вам не кажется, что он сознательно напустил тумана насчет радости и печали? – неожиданно спросил Сергей. – Может, он и сам толком не знал, чем все закончится? Это ведь получается что-то типа «казнить нельзя помиловать». Не видел он финала, ваш Великий маг…

– Или не хотел убивать в нас веру, – заметил Ольвиорн. – Оставил нам надежду.

– Но там же еще про меч, – сказал Саня Веремеев. – Он же говорит: «Падет меч».

Маг повернулся к нему:

– Вот именно, «падет». Вопрос в том, как падет. Падет ли меч, выпущенный из ослабевшей руки, или же падет разящий меч на наши головы.

– Да-а, – совсем как Гусев недавно, протянул Сергей. – Ваш Великий Мерлион позапутаннее нашего Нострадамуса будет.

– У вас тоже был великий маг и пророк? – встрепенулся Ольвиорн.

Сергей усмехнулся:

– Хватало у нас и магов, и пророков. И второе пришествие Господа не раз предсказывали, и конец света, и победу коммунизма. А вот черный день Америки никто эаранее не увидел, и Пхеньянскую катастрофу тоже.

– Не все можно выразить точно и определенно, уважаемый Сергей, – отозвался маг. – Предвидение будущего – очень зыбкая вещь, тут не всегда в фаворе категоричность.

Сергей развел руками:

– Спорить не буду, уважаемый Ольвиорн, – я не специалист по таким делам.

– А что это за Маска такая? – мрачно осведомился Гусев, который до этого молча грыз ноготь и переводил взгляд с одного собеседника на другого. – Это что, и есть их оружие, скоддов этих? Как она действует, по какому принципу? Что она вообще такое?

– Мы знаем только, что Маска действительно есть, – отозвался маг. – И знаем, что ее взгляд действительно может превратить в пепел весь мир. Это наше знание – из иных сфер. А те, кто, возможно, видел своими глазами Черную Маску Смерти, никогда уже ничего не скажут.

– А скоддам, выходит, она нипочем? – задал Гусев новый вопрос.

– Выходит, так, – вздохнул Ольвиорн. – Это их оружие, – он подчеркнул слово «их».

– Все страньше и страньше, все чудесатей и чудесатей, – констатировал Саня Веремеев. – У меня от всей этой фантастики мозги плавиться начинают.

– Это не фантазии, – возразил маг. – Это жизнь. Наша жизнь. Возможно, ваша жизнь нам тоже показалась бы фантазией.

– Согласен, батя, – кивнул Гусев. – У вас магия, а у нас техника. Все ревет, все гудит, все прет напролом, стены прошибает и нутро наизнанку выворачивает. Силища! Вот как мы с Достоевским однажды на Балканах…

– Стоп-стоп-стоп! – Сергей досадливым жестом остановил Гусева, чуть-чуть не оседлавшего любимого конька. – Ты меня с мысли сбиваешь. Значит, вы все-таки не исключаете, уважаемый Ольвиорн, что магия скоддов, так же как и ваша, может на нас и не подействовать?

Маг в раздумье потер подбородок и повторил уже сказанные им ранее слова:

– Возможно, но не очевидно.

– И все-таки возможно? – гнул свою линию Сергей.

– Н-ну, в принципе, да. Может быть, именно потому скодды и не посягнули на ваш мир.

– Вот! – удовлетворенно сказал Сергей, оглядываясь на насторожившихся бойцов. – Почему бы нам и не попробовать?

– Что попробовать? – эаторможенно спросил Гусев, а Саня Веремеев погрозил Сергею пальцем:

– Хочешь проверить прочность нашей собственной шкуры?

– А разве у нас есть выбор? Если мы застряли здесь надолго, действовать надо, правильно Геныч говорит. Сколько у вас в году декад, уважаемый Ольвиорн?

– Сорок.

– Ну вот, в запасе осталось тридцать три. И потом, если пророчество Мерлиона касается нас – а кого еще? – мы с ними в любом случае встретимся, хотим мы этого или не хотим. Вот и посмотрим, для кого радость, а для кого печаль, и кто кого ниспровергнет. И на чью шею меч падет. А померкшее солнце – может, и впрямь извержение вулкана, а не конец света. А, мужики?

– Мда-а… – вновь задумчиво протянул Гусев. – Ты, Серый, прям как комиссар полка. Оратор! Достоевский! И это не может не радовать. Только я тут вас послушал, поразмыслил, и думаю, что хорошо бы Сначала все-таки еще раз проверить, такие ли уж мы не поддающиеся магии. Дело-то серьезное, это не бандюков мордой в асфальт. Может быть, э-э… уважаемой Ольвиорн попробует воздействовать на нас чем-нибудь покруче, чтоб до печенок пробирало? Что-нибудь этакое зубодробительное.

– Это можно, но только не прямо сейчас, – маг спрятал улыбку. Он был явно доволен забрезжившим просветом во тьме безысходности. – Ведь ваша техника тоже, наверное, так, с ходу, не сможет стены прошибать?

– Почему? – возразил Гусев. – Наша – сможет! Затем и создана, чтобы именно – с ходу!

– У нас несколько иные методы, – вновь улыбнулся Ольвиорн. – Магия это не волшебство, это наука, только особая, как бы несколько в иной плоскости… Я сделаю кое-какие приготовления и попробую произвести, как вы выразились, уважаемый Геннадий, что-нибудь зубодробительное. Ну, хотя бы применить пятое заклинание того же Мерлиона – это очень сильное средство. И пусть наша магия отличается от магии скоддов, но суть, основа одна и та же: воздействие словом на мир. И если вы ничего не почувствуете, если вновь останетесь неуязвимыми, не подчинитесь воздействию – это вселит надежду.

– Послушайте, уважаемый маг, – вдруг подался Гусев к Ольвиорну и в голосе его зазвучали странные просительные нотки, – а курево вы можете сотворить?

Маг недоуменно посмотрел на него и Гусев выставил перед собой сигарету, которую так до сих пор и держал в руке, все забывая закурить.

– Вот такие штуки. Сигареты.

– Я видел, как вы, уважаемый Геннадий, выдыхали дым. Он целебный?

– Да нет, – вмешался Саня Веремеев. – Какой там целебный! Наоборот, очень вредный для здоровье. Это такая вредная привычка. А избавиться очень трудно, по себе знаю.

Ольвиорн покачал головой:

– Боюсь, что сотворение таких вредных сига-рет мне не под силу. Но я могу избавить вас, уважаемый Геннадий, от этой вредной привычки.

– А-а! – разочарованно отмахнулся Гусев. – Закодировать, что ли?

– Соглашайся, Геныч! – сказал Сергей. – Когда еще такой случай представится? Сам же ведь ни в жизнь не пойдешь. А это же не кодирование – это магия! Смотри, сколько преимуществ получается, – он начал загибать пальцы. – Во-первых, не будешь сейчас мучиться без курева – у тебя же пачка не волшебная, не неиссякаемая, да? Несколько штук всего-то и осталось, а потом что? На самом деле, что ли, листьями дымить? Во-вторых, – я тебе уже говорил, – здоровье сбережешь. В-третьих, кучу денег сэкономишь – прикинь, сколько ты на курево тратишь в неделю, в месяц, в год. В-четвертых, потенция улучшится…

– Да я вроде не страдаю, – возмущенно перебил его Гусев. – Ни одна еще не обижалась.

– Это ты сейчас не страдаешь, а потом будут проблемы, ты послушай умных лю…

И тут снизу, со двора, раздался пронзительный детский крик:

– Темный! Смотрите, темный!

Бойцы переглянулись и, не сговариваясь, бросились к открытым окнам трапезной. Маг Ольвиорн, вздрогнув, поднялся с кресла и торопливо последовал за ними.

– А вот и ваш темный явился, – ошеломленно сказал Гусев, перегнувшись через подоконник. Саня Веремеев выглядывал в окно из-за его спины, а Сергей обалдело взирал на происходящее внизу из другого окна.

У крыльца, в окружении слуг, воинов и другого замкового люда, стояли трое в очень непривычной для данного места ярко-оранжевой, как апельсины, одежде, такой же непривычной, какой была здесь форма бойцов спецподразделения: стройная молодая женщина, белокурый верзила и широкоплечий курчавый негр.

– Темный! Темный! – продолжала испуганно кричать, вцепившись в подол матери, маленькая девчушка, показывая на негра; людей с таким светом кожи, по-видимому, здесь не знали.

– Кажется, в яму угодили не только мы, – слегка оправившись от изумления, медленно проговорил Сергей.

– Пророчество Великого Мерлиона продолжает сбываться, – тихо отозвался стоящий рядом странствующий маг Ольвиорн.

14. Иное

Игорь Владимирович Ковалев лежал на своей кровати в палате номер семь. И в палате, и за окном было темно, потому что шел уже второй час ночи, но Ковалев не спал. Он смотрел в темноту широко открытыми глазами и глубоко и ровно дышал. Тишину сотрясал храп Левченко, у которого, несмотря на все процедуры, таблетки и уколы все чаще происходили «сбои в программе», но Ковалев не слышал этих громоподобных раскатов. Он был далеко от больничной палаты, вернее, палата была только ничтожной частью его необъятной космической сущности – во всякое случае, так ему представлялось.

Мелькали, мелькали, сменяя одна другую, картины-образы, объемные, цветные, и не понять было – картины ли это или обрывки реальности, сотен разных реальностей разных слоев бытия…

– Не всякий сирруш превращается в дракона… – беззвучно шептали губы Ковалева. – Но сирруш может… превратиться в дракона… Может!..

Храп Левченко, шаги санитаров в коридоре, звездное небо за окном и скамейки под звездным небом – все это было по одну сторону незримой черты. А за чертой…

А за чертой – по холодной осенней жиже мимо одинаковых домов медленно полз дракон. Дома с любопытством разглядывали его десятками светящихся окон. Дорога была разбита колесами самосвалов, недавний дождь разбросал по ней мутные пятна луж – и новый микрорайон оказался островом, отделенным от ближайшей троллейбусной остановки океаном грязи.

За домами раскинулись желтые поля, пока еще независимые, но город тянулся уже и туда, выслав разведчиками многочисленные вагончики строителей. Подобные нелепым чудовищам подъемные краны вздымались в темное небо, и яркие фонари на их длинных стрелах освещали недостроенные белые стены, оранжевые переплеты оконных рам, провалы на месте будущих дверей. Дракон с опаской посматривал на неподвижных гигантов, пригибая ушастую голову к самой дороге, так что грязь скользкими комками забивалась в его трепещущие чуткие ноздри.

Он приполз на окраину города из-за желтых мокрых полей, с трудом выбравшись из пещеры в овраге. Дракон был очень стар и долгие годы не покидал своего логова. Он лежал в полусне у сырых стен пещеры, иногда вздрагивал от гула пролетающих самолетов и встревоженно шевелил слабыми крыльями, которые больше не могли поднять его в воздух.

Он не знал, сколько лет или веков прошло с тех пор, как в последний раз он поднимался над степью. Тогда летний ветер нес его вперед, крылья грозно шумели, рассекая воздух, в стеклянные глаза било солнце, и огромная тень легко скакала по земле через холмики и овраги все ближе и ближе к шестиугольнику крепости. Крепость стояла на холме, опоясанном рвом с водой. Вниз по склону от ее стен сбегали маленькие белые домики, улочки ныряли в зеленые облака садов и обрывались у вертлявой неширокой речушки, а дальше, до самого горизонта, до далекого моря, расстилалась покрытая высокими травами степь. Он сделал круг над крепостью – и его розовые уши, похожие на две огромные морские раковины, тут же уловили волны страха, расплескавшиеся в воздухе от бегущих в разные стороны маленьких двуногих существ. Существа прятались в домиках, падали в траву под деревьями, закрывая головы хрупкими конечностями, и дракон довольно урчал, неторопливо кружась над ними в туче песка, пыли и сорванных листьев. Его выпуклые изумрудные глаза выбирали жертву, шершавый язык трепетал, уже почти ощущая сладкий вкус мяса и крови. Он вытянул когтистые лапы, собираясь ринуться вниз, на дорогу, где застыло испуганное существо, – и в этот момент горло его пронзила острая боль. Дракон заревел, и от страшного рева пригнулись к земле деревья и солома полетела с крыш.

Существо кричало и извивалось, пытаясь вырваться из его когтей, а он тяжело летел назад, к пещере, и от боли небо и солнце казались ему черными. Он не заметил всадников, мчавшихся в клубах пыли по степи, – и опять заревел от укуса в крыло. Подобно урагану устремился дракон к земле, и всадники рассыпались, бросились назад, в ужасе пригнувшись к шеям коней.

Крыло и горло нестерпимо болели, но он все-таки добрался до пещеры и, грозно шипя, вполз под черные своды. Злобно ударив крылом о стену, он сломал засевшую в нем стрелу, но боль не прошла. Он разорвал добычу когтями, но не смог проглотить ни куска – вторая стрела застряла поперек горла…

Ему неведомо было, что поразили его отравленные стрелы.

С тех пор дракон больше не мог летать. Когда муки голода становились нестерпимыми, он выползал в степь и пытался ловить маленьких юрких зверьков. Но удача приходила к нему редко, потому что бесполезные крылья волочились по земле, делая его неуклюжим и беспомощным. Дракон жадно пил речную воду, на время обманывая желудок, но слабел все больше и больше. От слабости он засыпал, и спал почти не пробуждаясь, потому что во сне притуплялся голод и чуть утихала боль. Это был даже не сон, а тяжелая дремота, соединявшая в бесконечную однообразную цепь лето и осень, зиму и весну. Когда приходила весна, дракон просыпался, потому что пещера наполнялась талой водой. Иногда вода приносила безвкусные трупики степных зверьков, и он без всякого желания пожирал их, страшно мыча от непроходящей боли в горле. Болезненное мычание разносилось по размокшей степи, и люди десятой дорогой обходили и объезжали одинокую пещеру в овраге, испуганно крестясь и погоняя лошадей.

Сны уносили дракона в те времена, когда он мог целый день без устали мчаться над землей, ловя чуткими раковинами ушей волны страха. Был он тогда молод и могуч, и без труда добирался к закату до широкой реки. На ее высоком берегу стоял белый город, взметнувший в небо колокольни соборов. Золотые кресты мягко сияли в закатных лучах, и далеко над водой плыл гулкий колокольный звон. Дракон тучей обрушивался на город, хватал добычу, жадно рвал ее на части прямо в воздухе и, насытившись, неторопливо летел назад, к своему логову, бесшумно скользя по черному небу. Иногда внизу мелькали огни костров, и дракон огибал их стороной, потому что вид огня был неприятен ему.

Потом, с годами, дракону стало все тяжелее добираться до белого города, но в степи появилось много селений, где тоже можно было поживиться. Ему нравилось, сложив крылья, падать на конские табуны и стада коров, нравилось, когда добыча сопротивлялась, а не обмякала беспомощно в когтях, умерев от страха. Бывало и так, что, возвращаясь в пещеру, уже насытившийся, он пролетал над каким-нибудь селением, лениво кружил над ним, а потом летел дальше, и волны страха, мчащиеся от земли, заставляли сладостной дрожью трепетать его чешуйчатое тело.

И все это перечеркнули отравленные стрелы, заговоренные колдуном. Синее небо и весело бегущая к горизонту степь сменились сырым мраком пещеры.

Однажды дракона разбудила гулкая дрожь земли. С потолка и стен падали куски мокрой глины. Он лежал в темноте и прислушивался, встревоженно разевая зубастую пасть. Настала ночь – и земля успокоилась, но потом начала содрогаться опять, и дракон оживился, забил по стенам хвостом, потому что такая дрожь сулила добычу. Пусть не свежее мясо и теплую кровь, а падаль, но выбирать не приходилось.

Дракону уже случалось вдоволь отведать падали. Было это давным-давно, когда над оврагом весь день ржали кони, с топотом мечась по полю, кричали воины и звенела, звенела сталь. Он притих в своей пещере, потому что не ощущал волн страха, но знакомый запах крови заставил его насторожиться. К вечеру, когда стихли топот и крики, и резкий звон клинков не разносился больше в воздухе, он выполз из пещеры и насытился еще не остывшим мясом. Он ползал по полю, шипя от возбуждения, глаза его горели в лунном свете, твердое брюхо царапали копья и стрелы, разбросанные в истоптанной траве, но он не отрывался от пиршества, то и дело косясь на далекие костры.

Такие трапезы выпадали не часто, и он ждал их годами, тревожно раздувая ноздри в болезненном сне.

От страшного грохота дрожала земля, стены пещеры качались, камни падали на спину дракона, больно били по лапам, тревожили раненное крыло. Грохот врывался в пещеру, отдаваясь болью в чутких ушах. Пронзительный вой вдруг упал сверху, проникая сквозь толщу земли, волна горячего воздуха прижала к стене огромное тело дракона. Треск, грохот, страшный шум не утихали, казалось, вечно. Дракон лежал распластавшись, вдавленный в землю камнями, и чувство голода впервые уступило место чувству страха. Дракон втягивал ноздрями горячий воздух, пропитанный незнакомыми пугающими запахами, и мычал, но его когда-то наводящего ужас мычания совсем не было слышно в грохоте канонады.

Лишь через несколько дней, когда грохот ушел за горизонт и перестала дрожать земля, дракон осторожно выполз из пропахшей гарью пещеры. Степь была обуглена и изрыта глубокими ямами, повсюду неподвижно стояли странные черные звери с большими головами и длинными узкими носами с утолщениями на конце. От зверей резко тянуло огнем и еще чем-то едким, страшным, и дракон заскреб лапами, готовясь к бою. Но звери оставались неподвижными. Дракон осторожно пополз мимо уродливых безглазых тел. Трупы тоже пропитались едким запахом, и дракон долго не решался притронуться к ним, шумно принюхивался, беспокойно шевелил хвостом, но потом голод все-таки преодолел осторожность.

Он обессилел от давно забытого ощущения сытости и не смог добраться до своей пещеры, и так и пролежал всю ночь в окружении невиданных молчащих зверей. Лапы его с дрожью впивались во всклокоченную землю, потому что темнота вдалеке то и дело озарялась вспышками света, совсем не похожего на мягкое сияние золотых крестов белого города над широкой рекой.

А когда утреннее солнце отразилось в глазах дракона, прямо из сияющего солнечного диска с ревом вылетел диковинный крылатый зверь. Он несся по небу со страшной быстротой, хотя крылья его были неподвижны. Дракон заревел, пытаясь оторваться от земли, чтобы грудью встретить врага, но привычно заныло и бессильно обвисло крыло, и зверь с рокотом скользнул в синеве и пропал вдали, не желая принимать боя.

И опять потекли годы, заполненные привычным сном. Прошлое стерлось, почти не оставив следов, но память о том, что дрожь земли предвещает поживу, осталась.

Вновь начала содрогаться земля – и вот, наконец, он решился ползти туда, где днем раздавался грохот. Он покинул пещеру и двинулся в путь через поле. Свет далеких окон был неприятен дракону, но чувство голода заставляло его медленно двигаться к домам.

И не мог он, конечно, знать, что это город вел наступление на древнюю степь, ежедневно и неустанно забивая сваи для новых зданий – новых частей своего постоянно растущего тела.

Дракон полз по осенней жиже, и свет фонарей, укрепленных на башенных кранах, сиял в его глазах. Он нетерпеливо шевелил ушами, но не было в городе страха, а если не было страха – не оставалось надежды на добычу.

На балконах домов стояли люди, говорили, смеялись, курили – и никому не было дела до старого дракона, с опаской ползущего по дороге, разбитой колесами самосвалов.

И только маленький мальчик, разглядев внизу дракона – узкую ушастую голову, чешуйчатую спину, огромный хвост и тяжелые крылья, – восторженно крикнул:

– Мама, смотри! Настоящий дракон ползет!

Женщина вышла на балкон, поправляя пушистые волосы, всмотрелась в улицу. В лужах сверкали осколки лунного света.

– Какой дракон, сынок? Опять трейлер на стройку что-то везет.

Женщина махнула рукой в сторону громоздящейся на недалеком холме железобетонной коробки и вернулась в комнату. Мальчик перегнулся через перила, повторил разочарованно: «Трейлер…» – и задумчиво подпер рукой щеку, провожая взглядом мощную машину, с ревом ползущую в гору.

А парень, идущий с троллейбусной остановки, отошел на обочину, пропуская ревущую громаду, ослепившую его светом фар, посмотрел на забрызганные грязью брюки и погрозил кулаком шоферу…

– Дракон… Дракон… – беззвучно шептал он, и тело его лежало на кровати в запертой больничной палате.

– Ты что это? Ты что? – хрипло повторял, нависая над ним, проснувшийся Левченко. – Ты что?..

Ковалев его не видел и не слышал. Он уже видел совсем другое, он словно бы существовал одновременно сразу в нескольких ипостасях.

Длинный коридор. Дверь…

…Стражники втолкнули арестованного в просторный кабинет и застыли, ожидая дальнейших распоряжений.

– Оставьте нас, – сказал, поднимаясь из-за стола, высокий худощавый человек в черной сутане. – Я вас вызову.

Раздался дружный стук каблуков, негромко хлопнула, закрываясь, дверь – и в кабинете стало очень тихо. Человек в черной сутане, стоя у стола, пристально глядел на того, кого доставили сюда стражники, и от этого сверлящего взгляда у арестованного было холодно на душе, и у висков копилась едкая боль.

Наконец Главный Дефенсор отвел взгляд в сторону и медленными шагами приблизился к окну. Сказал, не оборачиваясь:

– Повтори-ка все то, о чем ты беседовал с лицензионными торговцами, в чем убеждал на вечеринке членов товарищества менял, что разъяснял отстраненным и чему учил бездельников-запоминателей. Повтори, а я послушаю.

Арестованный молчал, уставившись в пол.

– Я жду, – с угрозой произнес Главный Дефенсор, пересек кабинет и остановился напротив арестованного. – Мое терпение не беспредельно. Помнишь, как сказал поэт? «Всему на свете есть конец. Терпенью тоже…» – Главный Дефенсор любил цитаты.

Еретик, наконец, шевельнулся.

– А еще он сказал: «Не стоит рассуждать о том, что очевидно». – Он в первый раз поднял глаза. – Ведь содержание моих бесед вам известно.

– Безусловно, безусловно, – покивал Главный Дефенсор. Его темные, с проседью, волосы блестели от благовонного масла. – И все-таки хотелось бы услышать не от посредников, а, так сказать, из первых уст. Откуда ты взял столь бредовые идеи? Мне доводилось беседовать здесь и с сумасшедшими, и с бунтовщиками – такие были и, увы, будут, вероятно, во все времена, как бы ни была крепка и нерушима держава, – но ты ведь, кажется, не сумасшедший, и уж, тем более, не бунтарь. Ты наследственный устроитель садов. Ну не цветы же нашептали тебе всю эту ересь?

Арестованный едва заметно улыбнулся:

– Труд садовника хорош тем, что не препятствует размышлениям. А размышляя, невольно задумываешься над разными вещами и стараешься самостоятельно найти ответы на возникающие вопросы.

Главный Дефенсор поднял брови:

– Выходит, садовники потенциально опасная часть населения?

Еретик опять улыбнулся:

– Это вряд ли. Далеко не каждый, я в этом уже не раз убеждался, склонен к размышлениям. К сожалению, очень и очень многие живут, ни о чем не задумываясь…

– И ты решил им помочь, – прервал арестованного Главный Дефенсор. – Решил облагодетельствовать запоминателей и торговцев, менял и отстраненных. И на этом бы, безусловно, не успокоился, если бы мы тебя не остановили. Подумать только, каким извращенным воображением надо обладать для того, чтобы измыслить самому и пытаться убедить других в том, что наш мир, наша единственная объективная реальность создана какими-то сверхъестественными высшими существами! – Главный Дефенсор, заложив руки за спину, начал ходить от стены к стене. – Выходит, мы не более чем игрушки в руках неведомых нам могущественных создателей? Сегодня держава прочна и несокрушима, а завтра создатели поменяют свон планы – проснутся, например, в плохом настроении – и обратят в прах все наше величие? Так тебя понимать?

– Я этого не говорил, – возразил арестованный. – Да, нас создали высшие силы. Создали – и удалились, и больше не вмешиваются в нашу жизнь. Они просто дали толчок, заложили основы…

– Бред! – вскипел Главный Дефенсор. – И очень опасный бред! Ты замахнулся на наше научное мировоззрение, и я, наверное, поспешил признать тебя не сумасшедшим. Ты просто болен. Только больной может пренебречь единственно правильной аксиомой о бесконечности нашего мира во времени, не предусматривающей никакой возможности сотворения, только больной может усомниться в теории эволюции на основе борьбы за выживание и естественного отбора, только больной может вообразить себе некие высшие силы, стоящие вне рамок законов природы. – Главный Дефенсор вздохнул. – Не болтать бы тебе об этом, где попало – и ты бы проходил не по моему ведомству.

– Хорошо, – тихо произнес еретик. – Возможно, с вашей точки зрения я действительно больной. По крайней мере, не такой, как другие. Но ответьте, пожалуйста, на один вопрос: почему окружающий мир так хорошо приспособлен к нам?

– Это не мир приспособлен к нам, а мы приспособилась к миру. Как гласит теория эволюции, развитие началось…

– Именно мир приспособлен к нам. Потому что высшие силы создали одновременно и нас, и мир для нас. Наш мир вместе с нами – их следы. Следы ушедших. «Мы – забытые следы чьей-то глубины», – такие слова я когда-то прочитал.

На некоторое время Главный Дефенсор потерял дар речи. Он не мог припомнить случая, чтобы кто-нибудь осмелился перебить его. И все-таки он сумел сдержать рвущийся гнев – стоило ли гневаться на того, кто явно был ненормальным?

– Мы с тобой говорим на разных языках, – Главный Дефенсор с сожалением взглянул на сумасшедшего. – В мире нет ничего, кроме движущейся материи. Ни-че-го. Никаких высших сил. Это аксиома. Жаль, что ты попал в мое ведомство.

– Почему?

– Потому что ты не в своем уме. Но говорил ты свои безумные речи не бессловесным цветам, а менялам, запоминателям, отстраненным. Ты нарушил закон и поэтому…

– Чем я нарушил закон?

Главный Дефенсор решил не обращать внимания на вопиющую дерзость арестованного. В конце концов, тот был обречен.

– Твои идеи вредны и опасны для общества, – терпеливо сказал он. – Если и мы, и мир порождены некими высшими силами, то они в любой момент могут вмешаться в наши дела. Так стоит ли быть законопослушными, стоит ли честно трудиться во имя державы, стоит ли выполнять волю Главенствующего Совета, если наше завтра непредсказуемо и все может измениться в каждое мгновение? Твои идеи ненаучны, ложны, подстрекательны и подлежат безоговорочному осуждению и искоренению. Не берусь решать за членов суда, но, думаю, они прислушаются к моему мнению и ты будешь публично сожжен на Цветочной площади.

– Но за что?!

– За то, что сеешь смуту. Понимаю, ты не виноват – виновата болезнь, – Главный Дефенсор участливо покачал головой, – но без публичного сожжения, боюсь, не обойтись. Общество должно еще тесней сплотиться вокруг Главенствующего Совета и убедиться, что нет пощады носителям ложных идей. Ты не виноват – виновата болезнь, – повторил Главный Дефенсор, – поэтому обещаю: тебе дадут яд, когда ты взойдешь на костер, и ты не почувствуешь боли. Это все, что я могу сделать для тебя.

В кабинете наступила тишина. Главный Дефенсор вновь отошел к окну, а еретик, опустив голову, молча стоял у двери.

И лишь когда стражники уводили его, он сказал напоследок:

– Когда-нибудь все поймут, что прав именно я, а не ваша единственно верная и неоспоримая наука.

Дверь закрылась.

– «Твердыню Истины стремились пошатнуть? Безумные… Она – несокрушима»…

Главный Дефенсор любил цитаты. И не только чужие.

…И запылал костер на Цветочной площади – под треск барабанов и вой труб. Главный Дефенсор сидел в кресле на возвышении и хорошо видел, как вдруг качнулась и безвольно поникла голова еретика. Главный Дефенсор сдержал обещание: еретик принял яд и умер без мук.

Толпа безмолвствовала.

Костер полыхал на Цветочной площади в глубине давней-предавней мусорной свалки, затерянной в молчаливых пространствах неумолимо расширяющейся Зоны. Над Зоной звездой полынь сияло равнодушное солнце…

– Ты что это? Ты что? – неустанно твердил Левченко, сидя на ничейной пока кровати напротив неподвижно лежащего Ковалева, называющего себя Демиургом. – Ты что?

И вновь – распахнулось, ожило…

…Огромный шатер вознесся над уснувшей землей, и на черной ткани шатра сияли звезды – прекрасные светильники Божии, зажженные Господом на тверди небесной в четвертый день творения. Под звездным небесным шатром в лунном свете блестела гладь Иордана и виднелись на его берегу другие шатры – стан сынов Израилевых, что вырвались из плена египетского, сорок лет блуждали по пустыне и вот – дошли, наконец, до обещанной Господом земли хорошей и пространной, где течет молоко и мед. Там, за Иорданом, простирался Ханаан, земля обетованная, и над пальмовым оазисом возвышались мощные стены Иерихона, которым суждено было рухнуть под натиском сынов Израилевых.

Догорали костры возле шатров двенадцати колен Израилевых, иногда сонно блеяли овцы и порой нарушал тишину плач младенцев, и посреди стана, покрытая бараньими кожами, красными и синими, стояла скиния собрания, окруженная бронзовыми колоннами, – и покоился в ней ковчег завета из дерева ситтим, обложенный чистым золотом и внутри, и снаружи – трон Яхве в доме Яхве…

Страницы: «« 345678910 ... »»