Эффект Ребиндера Минкина-Тайчер Елена

Но, как вино – печаль минувших дней

Я ждала тебя, мальчик! Я была уверена, что ты придешь. Хотя еще в пятнадцатом году я поклялась твоей бабушке, поклялась своим и ее здоровьем, что никогда никому не расскажу эту давнишнюю историю. Но ты же понимаешь, чего стоит сегодня мое здоровье, в девяносто один год, хе-хе! Да и раньше я не очень задумывалась, признаться. Тем более твоя бабушка этими клятвами хотела сберечь покой маленькой Раечки, твоей мамы, а о тебе вовсе не было речи и не могло быть, так что за мое здоровье можно не волноваться!

Кстати, ты знаешь, почему Шула назвала дочку Раечкой? В память о моей маме! Правда, ее звали Рахель, но мы ведь знаем, что память остается даже в одной букве. И даже без буквы, только в сердце. Потому что одна моя мама жалела и оправдывала Шулу в то страшное лето, и она даже настаивала, чтобы мы поддержали ее и поехали во Францию.

Считалось, что мы – закадычные подруги, Шула, Нюля и я, но я скажу тебе, мальчик, это звучит слишком красиво для нас с Нюлей. Потому что твоя бабушка была потрясающей девочкой – высокая, решительная, отчаянная, она не боялась даже учителя математики! Она запросто могла переплыть речку или прошагать пешком десять километров! Поэтому именно она дружила с кем-то или не дружила, а мы с Нюлей, как две козы, ходили следом в немом обожании и только и могли что повторять ее слова и соглашаться с ее решениями. Шула нас тоже любила, конечно, но больше всех она любила Лию, свою старшую сестру. Красавицу и прекрасную пианистку Лию, которой восторгались все взрослые и которая на самом деле была ничуть не лучше и не краше самой Шулы. По крайней мере, мы с Нюлей абсолютно точно это знали!

Так вот, моя мама поддержала нашу идею о поездке во Францию. А через две недели она умерла от горячки, в три дня, никто не успел ничего понять. Поэтому ее слова прозвучали как завещание для моего отца, и он согласился меня отпустить. А с Нюлей было еще проще, такая тихоня ни в ком не вызывала беспокойства, тем более она уже считалась невестой Наума Коэна, одного из самых уважаемых и богатых женихов нашего города.

Да, мы все были из обеспеченных семей. Благополучные, хорошо воспитанные еврейские девочки, достойные дети своих уважаемых родителей. Такие прекрасные подружки! Мы даже фотографировались всегда вместе – твоя бабушка в центре, а мы с Нюлей по бокам.

Откуда такое имя? Ты прав, это вовсе не имя, это ласковое прозвище для маленькой тихой девочки. Хана – Ханеле или просто Нюля. Она действительно была порядочной плаксой. Думаю, со временем ее переименовали в Анну, но этого нам не пришлось узнать. Нет, никто не думал обижать или насмехаться. Смешно даже подумать, ее все обожали! Потому что Нюля была похожа на ангела. Маленького тихого ангела с огромными серыми глазами в золотую крапинку. И такие же крапинки виднелись на носу и щеках, по-русски их называли веснушками. Думаю, каждому мужчине хотелось взять ее на ручки и покачать, как ребенка. Или хотя бы крепко взять за руку и увести за собой как можно дальше.

Ты знаешь, мальчик, почему моя судьба сложилась именно так? Почему я осталась жить в нашем городке, в маленьком домике покойной тетки, и никогда не завела своей семьи? Люди думали, что не повезло, тем более родители рано умерли, и новая власть отобрала наш красивый большой дом. Или не хватило решимости. Или не попался порядочный мужчина. И никто не знал, что я не искала ни мужчин, ни любви с ними. Я исчерпала всю свою любовь еще в детстве и юности. Потому что любить больше, чем я любила Шулу и Нюлю, просто невозможно.

Так вот, когда начались все несчастья – сначала смерть Лии, потом переезд Шулы в Сорбонну и, наконец, это ужасное известие про ее крещение, Цирельсоны просто с ума посходили. Они устроили шиву по живой дочери! Хотя не думаю, что ее мама всерьез готова была похоронить Шулу, пусть бы она хоть крестилась, хоть постриглась в монахини, тут больше сказался авторитет дяди, великого ребе Цирельсона. Наверняка хотели оправдаться перед родственниками и заодно призвать дочь к смирению. Стоило ей только вернуться и покаяться, и все похороны отменялись! Но нужно было знать Шулу! Больше никогда, ты слышишь, никогда в жизни она не общалась с родными. Правда, почти все они потом погибли при фашистах, но это уже другая история.

Я не помню, кто первый решил, что мы должны поехать и поддержать Шулу, но в глубине души мы обе надеялись вернуть ее домой. Конечно, ни от меня, ни тем более от Нюли не ожидалось такой храбрости, но мы все-таки поехали и даже ни разу не заблудились и не отстали от поезда, хотя без Шулиного руководства и опеки это было почти невозможно. Нас грела мысль, что мы должны лишь доехать до нужной станции, а уж там попадем в надежные Шулины руки, и все опасности закончатся.

Все так и получилась. Шула встречала нас на вокзале, огромном роскошном вокзале огромного прекрасного города, но мы так волновались, что ничего не замечали, тем более она приехала вместе со своим женихом Дмитрием Ивановичем Катениным. Они стояли прямо напротив вагона, помню, я все боялась растерять чемоданы и коробки со шляпами и поэтому послала Нюлю вперед, а сама осталась ждать носильщика, хотя умирала от любопытства взглянуть на Шулиного избранника. По молодости и глупости я представляла серьезного солидного профессора, обязательно высокого красавца и почему-то с пышными усами, а перед нами оказался худенький молодой человек, почти мальчик, ростом не выше Шулы, в аккуратной студенческой курточке и галстуке бантом. Когда я подошла, он стоял у самого перрона и смотрел на Нюлю! Кажется, он вовсе меня не заметил, только молча, растерянно смотрел на Нюлю, только на Нюлю, и мне вдруг стало страшно и захотелось убежать. Самое ужасное, что и Шула заметила его застывший взгляд, и сама Нюля вспыхнула и чуть не расплакалась, но тут наконец подошел носильщик, мы все засуетились, начались объятия и восклицания.

К нашему с Нюлей молчаливому ужасу оказалось, что Шула уже живет со своим Дмитрием в одной квартире, живет как с мужем, что при нашем воспитании просто в голове не укладывалось, но мы дружно сделали вид, что ничего другого не ожидали. Для нас она сняла милую чистенькую меблированную комнатку по соседству, чтобы мы все могли почаще видеться, вместе завтракать, и ужинать, и гулять по бульвару. И вот так мы каждый день завтракали, и ужинали, и гуляли, и это было настоящей пыткой, потому что только слепой мог не заметить, как немеет и бледнеет Дмитрий при одном только взгляде на Нюлю и как Нюля трепещет и буквально умирает от этого взгляда. Нет, мы старательно болтали, старательно любовались на здания и скульптуры, все эти площади и арки, но, поверь, мальчик, ни одна из нас ничего не видела и не воспринимала. Вечером мы с Нюлей молча ложились каждая в свою кровать, делали вид, что спим, но сердце мое разрывалось от ее беззвучных рыданий. Никто не знал, что творилось на душе у Шулы, она как ни в чем не бывало продолжала ходить на занятия и в библиотеку, за ужином обсуждала с нами парижские фасоны и выставки, и нужно было дружить с детства, вместе расти, играть, плакать и радоваться, чтобы заметить полное бездонное отчаяние в ее незамутненном взоре.

Однажды, это был уже пятый или шестой день нашего визита, Шула не пришла на ужин, сказавшись занятой в лаборатории. Дмитрий, как и в прежние дни, ждал на бульваре, мы выбрали миленькую кондитерскую, заказали пирожные и горячий шоколад, стоял прекрасный теплый вечер, ветер шевелил листья платанов, и мне хотелось умереть, немедленно умереть, прямо в эту минуту, только бы не видеть их растерянных и прекрасных лиц, их мук и счастья. Даже если бы они лежали нагими в постели, не могло быть большей близости, чем в том кафе за столиком в присутствии десятков чужих людей. Мне даже не пришлось притворяться и врать про головную боль, потому что голова моя буквально раскалывалась, я только пробормотала какие-то извинения и почти бегом умчалась в нашу нарядную ненавистную комнату. Нюля вернулась через пару часов, почти не дыша постелила постель, но она зря так боялась, у меня не было сил ее судить. У меня вообще ни на что не было сил, хотя я прекрасно понимала, что нужно сейчас же встать, взять ее за руку и увезти. Увезти навсегда из этого города, из этой чужой жизни и чужой любви, которую она так неожиданно для всех растоптала своей прекрасной тоненькой ножкой. Но я не смогла, понимаешь, мальчик, я не смогла. Потому что любила их обеих. И не в силах была предать ни одну, ни другую.

На следующее утро Шула уехала. Очень рано, ни с кем не простившись. Потом, месяца через два, она написала мне длинное ласковое письмо, утешала и уверяла, что прекрасно справляется, рада вернуться на родину и уже нашла хорошую и уважаемую работу в аптеке. А еще через полгода родилась Раечка, твоя мама. Конечно, к тому времени я уже давно вернулась домой, в наш теплый родной город. Лучше не рассказывать про встречу с родителями Нюли, но меня больше ничто не могло огорчить или напугать. Ее близких утешало только, что она не крестилась и не нужно устраивать очередную шиву. Нюля тоже писала мне из Парижа, они оформили гражданский брак, Дмитрий Катенин успешно защитил докторскую и остался преподавать в Сорбонне, у них родилась дочка. Они еще дали ей какое-то громкое красивое имя – Клара или Вера. Кира? Может быть, и Кира, к сожалению, те письма не сохранились. Про Раечку они ничего не знали, Шула под страхом смерти запретила мне даже упоминать о ее существовании. Уже шла война, вскоре началась революция, и след их затерялся навсегда.

А помнишь, как вы приезжали с бабушкой ко мне на лето? Вот были счастливые дни! Ты обожал клубнику и музыку. Такой маленький мальчик, и так слушал музыку! Только клубника и могла тебя отвлечь. Мы с Шулой по очереди ее собирали, в четыре руки кормили тебя и все время хохотали! И никогда не вспоминали прошлого, никогда!

Не плачь, мальчик, твоя бабушка была самой прекрасной, мужественной и великодушной женщиной на всем белом свете. И она обожала тебя! Именно ты стал ее самой большой надеждой и любовью. Честно говоря, она немного огорчалась из-за Раечки, была разочарована ее ранним браком и нежеланием учиться. Хотя твоя мама росла хорошей доброй девочкой. Но Шула всегда слишком высоко ставила планку, сказывался характер Цирельсонов.

Удивительно, как ты похож на всех сразу! Но больше всего, конечно, на мою любимую Шулу – и рост, и волосы, и даже этот прекрасный породистый еврейский нос! Только глаза от Катенина. У него был такой же мягкий и пронзительный взгляд.

Боже, как хорошо, что ты приехал наконец! Наверное, я и живу так долго, потому что невозможно молча унести в могилу эту немыслимую историю.

Бегут, меняясь, наши лета, меняя все, меняя нас

Та зима началась для Володи с печального известия – сестра с семьей неожиданно приезжает в Москву на похороны. Умер близкий друг Матвея. Родители тут же принялись волноваться, весь вечер обсуждали, как разместить еще двух взрослых и ребенка в их убогой квартире, даже подумывали на это время переехать к знакомым и таким образом уступить Ольге свою комнату, которая служила одновременно и спальней, и гостиной. Про Володину восьмиметровую с куцым подростковым диванчиком говорить не приходилось. Да и куда бы он ушел? Времена студенческих общежитий давно закончились, практически все друзья были женаты, все жили с родителями, теснились в одной комнате с ребенком. На кооператив еще требовалось заработать.

Но вопрос решился неожиданно и просто – назавтра Ольга опять позвонила и сказала, что они добрались нормально и остановились у ее давней подруги Тани Левиной. Эта тема заняла еще один вечер – родители и ревновали, что дочь предпочла чужих людей, и тихо, стесняясь друг друга, радовались. Им тоже особенно некуда было уходить – ни родственников, ни близких друзей. Отдельно обсуждалось, как Ольга может поместиться у Левиных, сколько у них комнат и как эти евреи умеют устраиваться в жизни. Отец даже не выдержал и позвонил, якобы уточнить планы на завтра, на что Ольга ответила, что планов особых нет, они целый день будут на похоронах, а потом на поминках. Нет, не нужно волноваться, Ленечка останется дома под присмотром Таниных детей, нет, они никого не стеснили, потому что Танина мама на время переехала к старшей дочери.

Володя уже давно привык не раздражаться и не обращать внимания на вечную родительскую суету и ворчание. В принципе отец был тихим безобидным человеком, любил жаловаться на здоровье, рано вышел на пенсию. Они с матерью жили абсолютно далекой от него и смертельно скучной жизнью – любили ходить на рынок, закатывали огурцы и яблоки, варили борщ. И темы их разговоров были такие же: цены, консервные банки и крышки, которые нужно было отдельно «доставать», средства от моли, ранние холода. Обычно он приходил как можно позже и сразу закрывался в своей комнате. Если бы хоть какая-то дача или родственники в деревне!

Конечно, Володя рад был повидать сестру и особенно Матвея. Но не хотелось навязываться, понимал, что в этот приезд им не до него. Также неудобно было спрашивать, кто именно умер. Решил, что разумнее всего дождаться Иринки, известная болтушка, она сама все расскажет.

Иринка, которую он помнил десятилетним тощим галчонком, уже училась на химфаке, где он сам волею случая принимал экзамены прошлым летом. Вначале Володя боялся, что ее сразу провалят из-за национальности, на этот счет были очень строгие указания, даже заранее раздавали списки нежелательных абитуриентов. Он все собирался с духом, чтобы прямо поговорить с Матвеем, но, счастью, оказалось, что Ира пишется русской, как и сам Матвей, у которого была русская мать. Стоило ли сохранять такую нелепую фамилию и зря мучиться!

Смешно вспоминать, как отец был недоволен когда-то Ольгиным браком. А мама тихо и непонятно увещевала: «Сирота, за отца не отвечает, все мы несчастные сироты…». Мать вообще была сердобольной, склонной к слезам, все у нее были несчастными и обиженными. Она и Иринку сразу пригрела, приглашала обедать, подсовывала с собой в общежитие пирожки и ватрушки.

С Иркой у Володи сохранились дружеские отношения с оттенком снисходительности, ему нравилась роль взрослого дядюшки, тем более «племянница» стала вполне симпатичной кокетливой особой. К сожалению, они редко пересекались, Ира обычно заглядывала к родителям днем, иногда с какой-нибудь из подружек. Маме особенно нравилась некая Катя, она даже Володе пыталась на нее намекать – мол, воспитанная и красивая девочка. Но к Володиному возвращению с работы обед обычно бывал съеден, посуда вымыта, и в доме только витал легкий запах цветов. Это девчонки привозили матери букетики ландышей или ромашек в знак ответной благодарности.

Нет, с Иринкой тоже не удалось поговорить, она последние дни совсем не появлялась, крутилась около родителей и Левиных, что было понятно, но все-таки обидно. Наконец договорились встретиться своей семьей! Мать, конечно, затеяла огромный обед, раз уж представилась редкая возможность всем повидаться.

Больше всего Володю поразил племянник Ленька. С последней встречи он запомнил толстого малыша в кудряшках, а теперь это был вполне самостоятельный веселый пацан, удивительно высокий и крепкий для своих семи лет, но особенно занятным оказалось, что он прекрасно играет в шахматы! Мать ахала и умилялась и все время твердила, что внук «вылитый Володенька». Конечно, Володя не помнил себя в детстве и никакого особого сходства не находил, но тут и отец, и даже Матвей подтвердили: да, похож!

Матвей, обычно прекрасный собеседник, тяжело молчал, было видно, что он ужасно расстроен. Оказалось, умер его близкий друг. Володя охнул про себя, потому что сразу подумал про Семена.

– Нет, ты его не знал, – вздохнула Ольга, – они в юности дружили с Матвеем, еще в МГУ. Саша Гальперин, чудесный талантливый человек, доктор наук, даже пятидесяти не исполнилось! Кстати, ты можешь помнить его жену. Кажется, она была с вами в походе на плоту? Боже мой, уже вдова! Матвей, ты не помнишь, Кира была с вами в походе?

– Не помню, – сказал Матвей, не глядя на Володю. – Валюша была, Семен, Галя с Шуриком. Какая разница!

Все-таки он был настоящим мужиком, его зять! Но как поверить, что Кира вдова?! Какое отвратительное старое слово! Разве бывают такие вдовы? С ласковыми огромными глазами, веснушками, расцарапанными коленками? Словно сейчас ощутил в руках тоненькие хрупкие плечи, упругую грудь, горячее дыхание на своей щеке…

– Звонок! – радостно крикнул Ленька, – к нам еще гости!

– Не беги к двери, – заспешила мать, – там дует, простудишься! Иринушка, заходи, детка! Мы уж заждались! С Катей? Вот и хорошо, что с Катей, что тут неудобного, мы гостям рады!

Нет, он не сошел с ума. Хотя и показалось в первый момент. Никакая она была не Кира! Не могла она быть Кирой, эта совсем юная девчонка с круглыми знакомыми глазами. Просто Иринкина подружка какая-то, просто почудилось, что похожа. И откуда они умеют так смотреть, эти пигалицы?

– Ой, здрасте, – выпалила девчонка. – Как я рада вас видеть, товарищ экзаменатор!

Ну да. Теперь он окончательно узнал! Пигалица и есть. Та самая, с вступительного экзамена. Сразу мог бы сообразить.

Неизвестно кто и по какой причине придумал для аспирантов факультета эту неприятную нагрузку – принимать вступительные экзамены, да еще на химфаке, где уровень физики просто ужасал. Володин напарник Витька Москаленко сразу придумал уважительную причину и отвалил, а он сам, как всегда, не решился врать и выкручиваться и на целый месяц, в самый расцвет июля, засел в душной аудитории напротив дрожащих, немеющих от ужаса абитуриентов. В тот день почему-то потоком шли одни девчонки, они бодро барабанили теорию, но как только доходило до задачи, начинали бледнеть и умирать. Что он мог поделать, если заранее поступило строгое указание с нерешенной задачей выше тройки не ставить. Вот он и ставил тройку за тройкой, маясь от раздражения, жары и напрасно потраченного времени. Впрочем, спешить тоже особенно не приходилось, ничего интересного кроме похода в кино с Алевтиной не намечалось.

Честно говоря, давно пора было что-то решать с их затянувшимся безрадостным романом. Тогда, после похода и ночного разговора с Матвеем, Володя долго не мог отойти, бродил по центру, слонялся в переходах, не признаваясь себе, искал Киру, а может быть, и не Киру, но ту единственную женщину, обещанную Матвеем. Смешной ушастый чудак, все он выдумал! Чужие незнакомые девчонки куда-то спешили, болтали, читали книжки, облизывали тающее мороженое. Володя никогда не умел вот так запросто подойти и заговорить. Да и не хотелось, все казались глупыми, некрасивыми, ненужными. В университете, конечно, устраивали вечера и танцы, он честно приходил, топтался в кругу знакомых ребят, делал вид, что слушает музыку. Всех симпатичных девчонок сразу разбирали, накатывала старая школьная тоска, и хотелось поскорее уйти.

Получилось, что только кафедра и бесцветная преданная Алевтина всегда находились рядом! Алевтина по-прежнему не напрягала, тихо заботилась и подкармливала, и в какой-то особенно дождливый и пустой вечер Володя все-таки позвал ее в кино и потом поехал провожать в Люберцы.

Тот первый вечер почти не остался в памяти. Почему? Ведь разговаривали или ужинали, прежде чем он оказался в чужой постели? Но запомнилась только эта чужесть, особенно подушка, рыхлая, тяжело пахнувшая подушка, наверное, родительская или бабкина. И еще поразила простота происходящего. Так много думал про возможный секс, слушал рассказы мужиков, волновался, злился на себя за нерешительность! А оказалось простое дело – немного объятий, немного неудобства с одеждой и пять минут оглушительного сводящего мышцы стресса. Алевтина смотрела расстроенно, кажется, ждала каких-то слов или объяснений, но уже накатилась жуткая усталость, уже хотелось только уйти, забраться в горячий душ и собственную чистую хрустящую постель. И еще мелькнула подлая мысль, что он, конечно, не первый в этом доме и в этой кровати. Что ж, пусть сравнивает!

На следующий день на работе тоже ничего особенного не случилось, Алевтина встретила обычной заискивающе-ласковой улыбкой, подсунула горячий пирожок с капустой, и Володя с легким раскаянием подумал, что и ему не мешало бы подарить ей цветы или хотя бы шоколадку.

Так и начались и всё продолжались, всё тянулись эти тайные однообразные свидания. Правда, Володя так и не смог привыкнуть к Алевтининой комнате, душной комнате, плотно заставленной комодами и шкафами ее покойной матери, и после недолгой и нерадостной любви всегда уезжал ночевать домой. Родители сначала переживали, что он слишком много трудится в лаборатории, но вскоре привыкли и мирно укладывались спать. Только оставляли свет в коридоре.

Потом наступил выпускной курс, потом Володя успешно защитил диплом и плавно перешел в аспирантуру, благо кафедра оптики была давно обжита, а сам он не без основания считался любимчиком Королева. Летом по-прежнему спасали стройотряды, сколотилась целая группа надежных проверенных аспирантов и молодых кандидатов. Работа на кафедре становилась все более увлекательной, Володя получил прекрасные результаты после второй серии опытов и планировал закончить диссертацию на полгода раньше намеченного срока. То есть все складывалось хорошо и даже прекрасно, и только единственная женщина никак не появлялась в его жизни, и не могла появиться, конечно.

Так вот, в тот день потоком шли одни девчонки. И все с нерешенными задачами. Наверное, из-за задачи Володя ее и запомнил. Смешная, совсем юная пигалица с пушистыми волосами, затянутыми в хвостик, и белых детских гольфах. Она бы еще куклу принесла! Девчонка, испуганно, как и все остальные, протянула вопросы и листочек с задачей… Вот чудеса! Она выбрала очень короткое и остроумное решение! Тогда Володя отложил вопросы (он уже слышать не мог эту теорию!) и набросал прямо на ее листке другую задачу, более запутанную. Девчонка вспыхнула и погрузилась в расчеты. Интересно, с какого возраста допускают к экзаменам? Володе вдруг захотелось стать наглым легкомысленным первокурсником и пригласить вот такую персону в кино. Она, конечно, будет радостно ахать и болтать ногами, да еще сразу перепачкается мороженым, так что придется прямо на входе оттирать нос и щеки платком, смоченным в газировке…

– Вот, кажется, я решила…

Да! Она опять решила абсолютно правильно, только немного запуталась с расчетами в последней строчке. Володя взял ручку, начал подчеркивать ошибку и вдруг поймал на себе взгляд. Это был совершенно взрослый женский взгляд, внимательный и оценивающий. Вот мартышка!

– Хорошо, на этом можно закончить. Вы справились вполне успешно.

Он не торопясь вывел «отлично» и нарочно прикрыл экзаменационный лист, чтобы девчонка не сразу увидела отметку. Так тебе!

Но она и не думала смотреть на лист! Девчонка продолжала смотреть прямо на Володю. Непонятно и отчаянно таращила круглые огромные глазищи! Захотелось остановиться, замолчать, погладить по нежной щеке. Чертовщина! Совсем обалдел от скуки и жары. Все, куколка, пора! Возвращайся к своим задачкам и игрушкам!

– Вот, возьмите лист и отметьтесь у дежурного. Желаю успехов в учебе!

Девчонка не спеша взяла документы (ага, все-таки посмотрела на отметку!), опять подняла глаза, не улыбаясь и не благодаря.

Что еще? Почему он вдруг распсиховался? Задел оценивающий взгляд? Или эта недоступная юность, упущенное навсегда время? Но уже заходил следующий абитуриент, уже некогда было вникать и размышлять. Володя специально отвернулся к доске, чтобы не смотреть, как девчонка уходит, еще не хватало поддаваться внезапной непонятной тоске.

В тот же вечер он позвонил Алевтине и отменил поход в кино:

– Жарища, устал на экзаменах, обещал родителям помочь с закупками. Созвонимся как-нибудь, ладно?

Наверное, получилось подло, наверное, нужно было честно объясниться или хотя бы придумать причину поумнее. Бывают же срочные командировки, болезни мнимых родственников…

Больше он в Люберцы никогда не ездил.

– Ой, здрасте, как я рада вас видеть, товарищ экзаменатор!

Родители и Иринка весело рассмеялись. И чего он так удивился? Вполне обычная встреча! Ира училась на химфаке, жила в общежитии, была из самых младших на курсе. Конечно, они подружились с этой провинциальной хохотушкой. Детсад на прогулке! К тому же Володина мать всегда любила опекать сирых и голодных, она бы весь Иринин курс кормила своими котлетами, если бы не отец. Отец, понятное дело, не поощрял лишних расходов и чужих людей, но Катю он терпел и почти не ворчал, если мать зазывала ее в гости. Наверное, ему тоже нравился сразу оживающий дом, девчоночий смех и восторги, почти забытый звон праздничного сервиза. Володя посмеивался, но в душе жалел, что из-за поздних опытов в лаборатории редко удается пересечься и поболтать с этими, прости господи, студентками.

Той же зимой родители слегли. Нет, все-таки не той зимой, он хорошо помнил, как отмечали Иркино восемнадцатилетие, еще Матвей прилетел с подарками, мать суетилась, варила его любимый холодец. Значит, через год.

Самое неудачное, что как раз тогда Володя впервые уехал в Гамбург. Кафедра с 69-го года сотрудничала с немецким электронным синхротроном, что было несомненной заслугой Королева. Другие, гораздо более крупные лаборатории и даже институты так и не сумели выйти за пределы Союза, а их шеф ухитрился заинтересовать саму Западную Германию да еще получить разрешение начальства! Конечно, не все сотрудники были выездными, но Володя уже успешно защитился и, хотя в партию не вступил, но по остальным пунктам проходил без вопросов. Кстати, Королев несколько раз впрямую намекал о необходимости подать заявление в партком, предлагал написать характеристику, но Володя пока отмалчивался. Не мог же он в качестве аргумента выдвинуть собственного отца, которого трясло от одного упоминания КПСС. Впрочем, у родителей было слишком много странностей, не хватало углубляться!

Первая поездка в Германию Володю неожиданно и болезненно разочаровала. Требовалась другая свобода поведения, беглый разговорный английский, умение легко улыбаться и шутить. Наверное, поэтому он слишком куце представил давно подготовленную тему. Отдельным унижением оказались роскошные, переполненные продуктами и товарами магазины. Все время тупо вспоминал злые московские очереди, отца, чуть свет бегущего за какими-нибудь очередными дефицитными консервами. Денег почти не меняли, с трудом хватило на самые дешевые джинсы и платок из странной блестящей материи. Подумал, что мама обрадуется иностранному подарку.

А мама уже лежала в неврологическом отделении. Инсульт. В доме Володя застал непривычное запустение и пустые полки, отец днями сидел в больнице. Удивительно, как он преданно ухаживал, варил жидкие каши и кисели, она же ничего глотать не могла. Жуткое зрелище! Вроде живой человек, а не разговаривает, не двигается, только глаза смотрят. И непонятно, узнает она тебя или нет. Отец уверял, что мама все понимает, шептал ей на ухо ласковые слова, просил за что-то прощения. Время шло, а улучшения не наблюдалось, но в больнице пока держали, хотя ухода, конечно, никакого. И тут отец сам стал слабеть. Кажется, ничего не болело, но он сделался бледный и страшно уставал, с трудом доползал на второй этаж. Оказался рак кишечника. Всю жизнь на живот жаловался, все по врачам ходил, а в самый серьезный момент прозевал, уже метастазы пошли. Теперь родители оба лежали на Таганке, в одной и той же 23-й больнице, но в разных отделениях, а Володя метался между ними, не понимая, что делать и как помочь.

Ольгу он решил пока не вызывать, куда ей выбираться зимой из Новосибирска, да еще с ребенком! Все время хотелось думать, что этот кошмарный сон скоро закончится и восстановится нормальная жизнь. Хорошо, что к уходу за родителями подключились Иринка с Катей – с неожиданным умением варили каши и жидкий диетический суп из овсянки, покупали яблоки и творог. Главное, они избавили его от самой страшной заботы – перестилать и переодевать мать. Дело не в брезгливости, он не в силах был видеть ее унизительно голое тело, мокрые простыни, пеленки и тряпки.

Отец умер первым. Больше нельзя было скрывать от сестры, конечно, и приезд ее, несмотря на лишнюю трепку нервов и слезы, оказался облегчением. Теперь хотя бы мама лежала чистая и ухоженная. Правда, она пережила отца всего на две недели, а потом тихо и незаметно перестала дышать.

С приездом сестры выяснилось еще одно очень серьезное обстоятельство, которое Володя совершенно прозевал. Иринка, эта сопливая второкурсница, завела настоящий роман. И не с кем-нибудь, а с племянником все той же Тани Левиной. Главное, Ольга сама познакомила Иру с Таниной семьей, чтобы помогали и следили за ребенком в большом городе. Доследились!

Все было бы не так страшно, Оля всегда говорила, что сын Таниной сестры Мишка абсолютный вундеркинд, к тому же он учился уже на пятом курсе медицинского института. Но Мишкины родители находились в подаче!.. И со дня на день ждали разрешения из ОВИРа на выезд в Израиль!

Ольга рыдала и не знала, как сказать Матвею. Иринка тоже рыдала, но отступать не собиралась. Она однозначно заявила, что любит Мишу больше жизни и последует за ним хоть на край света. Тем более ее мама была еврейкой, значит, и она сама еврейка и для нее нет ничего естественнее, чем переселиться в Израиль, на родину предков. Мишка, надо отдать ему должное, выглядел приличным серьезным парнем, держался мужественно и молча сносил разносы с обеих сторон.

Короче, после почти полугода страстей, больниц, похорон и прощаний Володя обнаружил себя в отдельной собственной двухкомнатной квартире совершенно свободным. И совершенно одиноким. Особенно странными стали вечера. Он старался возвращаться домой как можно позже, холодная плита светилась в темноте выдраенными до блеска кастрюлями, тупо молчал телевизор. С едой возиться не хотелось, хотя бутерброды с любительской колбасой или сыром вскоре осточертели, но еще немыслимее казалось самому что-то варить или жарить.

Между тем приближалось лето, нужно было как-то планировать отпуск, на кафедре заранее требовали подать график. Тема отпуска витала в разговорах и планах, звучали волшебные слова – Валдай, Сочи, Рижское взморье. Кто мог подумать, что всего через год Королев умрет, не дожив несколько дней до своего давно ожидаемого 70-летнего юбилея, начнутся перемены, и это будет началом конца. Но пока положение Володи казалось очень стабильным, он надеялся в ближайшее время получить старшего научного и, значит, приличную надбавку к зарплате.

Ужасно хотелось нормально, прилично отдохнуть после безумного года, но где и как? Много лет подряд выручали стройотряды, обычно они с ребятами отправлялись в дальние северные поселения, ставили срубы или коровники. Всегда получалась двойная польза – и активный физический труд в компании интересных людей, и довольно много денег. Но с каждым годом становилось все труднее найти подходящую поездку, что-то сломалось в самой системе – пропал азарт и чувство товарищества, все только и мечтали работать поменьше, а загрести побольше. Слава богу, он уже обходился без заработков на стороне. К тому же от родителей остались три сберкнижки с довольно приличной суммой, которую Володя благоразумно решил не трогать. Много ли одному нужно!

И тут позвонила Катя. Наверное, получила очередное письмо от Иринки. Она каждый раз добросовестно отчитывалась о полученной весточке, и Володя каждый раз удивлялся про себя ее звонкам. В Израиле уже стояла жара, вся компания, включая родителей Миши и его бабушку, жила в специальном центре для приезжих эмигрантов, привыкали к чужим правилам, учили странный чужой язык. Володя даже не пытался представить, как жизнь на Марсе.

– Здравствуйте, Володя, – у нее был ужасно смешной, совсем детский голос. – Это Катя говорит.

Ну да, она продолжала звать его на вы и каждый раз представлялась. Наверное, боялась, что он вовсе не вспомнит, кто такая Катя.

– Катерина! Рад слышать! Новое письмо получила?

– Нет, к сожалению, новых писем нет. Я как раз у вас хотела спросить.

Могла бы придумать что-то поумнее. Никакой переписки с заграницей, а тем более с такой спорной страной, как Израиль, Володя вести не мог, у него была вторая форма секретности.

– Слушай, Катерина, у меня тут возник вопрос – ты, например, что делаешь летом?

– Ле-летом? – она вдруг стала заикаться, совсем напугалась, дуреха. – Летом я поеду к маме. А почему вы спрашиваете?

Конечно, мог бы и не спрашивать! Куда едут все студенты из провинции! Помнится, она рассказывала про маму-учительницу в Мурманске. Или в Архангельске?

– Сам не знаю, чего спросил. Понимаешь, совершенно не могу придумать, что делать с отпуском. Вот так вкалываешь-вкалываешь, а отдохнуть по-человечески негде. Может, на море махнуть? Поплавать, поваляться на жаре. Ты на море была когда-нибудь?

– Володя, вы что… вы меня хотите пригласить?

Самое смешное, что до последней минуты, до этого ее вопроса он и в мыслях не имел ее приглашать! Все время крутился в голове отпуск, вот и сказал зачем-то. И вдруг представил жаркий день, песок, волны, Катьку эту представил в трусиках и лифчике, загорелую, со стройными коленками и круглой попкой. Можно поехать в какой-нибудь парк или Ботанический сад, она будет бегать по дорожкам и ахать. Или взять лодку напрокат, купить ведро абрикосов… Она хоть плавать-то умеет? Иначе визгу не оберешься!

– Володя, знаете, если вы не смеетесь… если вы серьезно, то я могу к маме и попозже поехать! У нас ведь длинные каникулы!..

Конечно, Володя мог сразу догадаться, куда его занесло! Как только увидел Катькину мамашу. Платье в горошек, белый кружевной воротник – а-ля девятьсот тринадцатый год, томик стихов в лакированной сумочке. Самое смешное, что она была всего лет на десять старше его самого!

– Владимир Иванович, на вашу долю варить кашу?

– Да, Валентина Петровна, спасибо!

– А вы предпочитаете с сахаром или с вареньем?

Тургенев отдыхает!

В подарок молодоженам Катина мать, пунцовея от гордости и слегка задыхаясь, вручила огромный ящик с книгами. Чехов, Антон Павлович, собрание сочинений в восемнадцати томах, с письмами и комментариями. И еще призналась, что специально ездила к директору центрального книжного магазина, ведь одно собрание поступило на весь Архангельск! В тот же вечер после ужина, пока они с Катькой мыли посуду, новоиспеченная теща уселась читать последний том, эти самые письма, и вскоре Володя увидел, как она тихо всхлипывает над страницей и вытирает слезы вышитым платочком!

Понятно, что такая мать не будет учить подрастающую дочь готовить или убираться, что за низкие заботы! Она ее французскому языку будет учить!

Да, французский Катерина знала прекрасно, Валентина Петровна ей какую-то специальную старушку-учительницу разыскала в Архангельске, из бывших ссыльных. И английский тоже прилично – читала бегло. Интересно, куда применить такие ценные знания в их стране, где все население, как в известном анекдоте, владеет только двумя языками – матерным и русским со словарем? Но вот обед приготовить или не дай бог погладить рубашку оказалось для его жены непосильной задачей!

Нет, Катька не отказывалась, старательно пыхтела на кухне, но все у нее пригорало, получалось недосоленным или безвкусным. С рубашками того хуже – воротнички она в принципе не умела проглаживать, на спинке оставались неровные полосы, проще самому сделать, чем три часа объяснять. Зато стихи на французском читать – хоть круглый день!

Прошло три месяца после их возвращения с моря. Конечно, в отпуске всего не разглядишь. В принципе она оказалась нормальной девчонкой, не ныла по пустякам, прекрасно плавала, не требовала комфорта или вкусной еды. Да и какую особую еду можно раздобыть в Алуште в курортный сезон – макароны, покупные котлеты, печенье к чаю? Однажды вечером пытались прорваться в местное кафе, там играла неплохая музыка. Катька жутко обрадовалась, вырядилась в босоножки на каблуках и мини-юбку, почти не прикрывающую попу. Небось, сама сшила на уроке труда. Ноги у нее были что надо, не придерешься! Кажется, впервые в жизни Володе захотелось потанцевать, вернее, постоять в обнимку под медленный тягучий блюз. Но от входа в кафе до самого парка тянулась внушительная очередь. Они все-таки решили подождать, тем более за неплотными шторами виднелись симпатичные столики и пробивалась музыка. Но прошел час или даже полтора, быстро темнело, а очередь не уменьшалась. Володя сразу заметил, конечно, что швейцар у входа пропускает каких-то людей. Вот еще пара пролезла, мужик восточного вида почти не скрываясь сунул купюру и галантно пропустил свою даму вперед.

Черт побери, ведь были у него деньги. Целая пачка денег, двухмесячная зарплата, честно заработанная на прошлогодней стройке. Но как лезть через толпу, что говорить? Рожа швейцара сияла от наглости и сознания собственной власти.

– Всё, уходим!

И она ни слова не сказала, не возразила! Послушно ковыляла на своих каблуках в темноте по каменистой дорожке, не поспевая за Володиным широким шагом. Уже потом подумал, что надо было хоть за руку взять.

В общем, еще тот курорт! Хорошо хоть жилье смогли найти. Одна тетка сдавала отдельный дощатый домик в саду. Две кровати, тумбочка, вешалка на стене. Лучше не вспоминать, сколько она содрала за этот домик, но зато не видишь ни хозяев, ни других жильцов. Ночью было душно, пахло цветами и травой, прехорошенькая тихая Катька прижималась к нему так доверчиво и ласково. Уже казалось невозможным вернуть ее обратно в общежитие.

Все друзья вокруг были женаты, один даже успел развестись. Конечно, смущала разница в возрасте, Катька была совсем глупой девчонкой – гольфы, хвостики, стихи под подушкой, но казалось, что можно легко воспитать, отучить. Совсем про себя, немного стыдясь, Володя думал, что Катерина должна оценить свалившееся везение: муж – кандидат наук, отдельная квартира в Москве…

Да, квартира сразу потеряла вид, лучше не вспоминать! Конечно, того идеального порядка, что наводили родители, ждать не приходилось, но можно хотя бы не разбрасывать по всему дому тетрадки вперемешку с засохшими бутербродами? И замоченное белье не держать по три дня в ванной! Уж не говоря про безвкусные горелые котлеты, которые она, роняя слезы, жарила на забрызганной жиром плите.

А гитара! Еле-еле попадала по струнам, но все равно часами мусолила песни своей ненаглядной Вероники Долиной: «Не гаси меня, свечу, я еще гореть хочу». Странные, жалобные песни, ни для похода, ни для компании. «Хочешь, я выучусь жить, и мы будем жить-поживать». Да, хочу! Хочу нормальную веселую жену, чистый дом, ужин на столе. А не заплаканную растрепу с французским языком!

Но песни и беспорядок в доме еще полбеды, настоящие проблемы начались, когда Катька окончила университет и отправилась по распределению в районную школу. Все нормальные люди отбивались от школ, все стремились в НИИ, а эта педагогиня нашла свое призвание! Видите ли, будущее человечества зависит от правильного воспитания и обучения детей, и она не мыслит иной профессии. Сколько ни уговаривал, ни пытался привлечь сестру, Катька стояла на своем – она идет работать в школу, потому что больше всего на свете любит детей и всегда мечтала стать учительницей и многодетной мамой, вот!

Да, мамой, это отдельный вопрос. Сын Ванька родился ровно через год после свадьбы и сразу занял все Катькино время и внимание, а заодно и все пространство в квартире. Почему-то Володя не помнил, чтобы с ним в детстве так носились – прогулки, оздоровительное питание, физкультура, уроки музыки. В два года уроки музыки! Тут не замедлила явиться любимая теща и защебетала с ребенком по-французски! Кажется, она и знала-то всего несколько фраз, но повторяла и повторяла их на разные лады с утра до вечера. Откуда только набралась, скажите на милость?!

Нет, не стоило так сильно придираться. Катька после родов не растолстела, как его сестра или прочие знакомые женщины, а наоборот, сияла всеми прелестями – грудь, коленки, грива волос. На улице оглядывались! Все время хотелось обнять ее, потрогать, затащить в постель, но какая постель, если твоя жена намертво гасит свет, напяливает ночную рубашку до пят да еще каждые полчаса мчится качать мирно спящего ребенка. Тещино тургеневское воспитание! Кстати, сама теща, надо отдать ей должное, не слишком надоедала, приезжала редко и по вечерам, нарядив Ваньку в девчоночий чепчик собственной вязки, надолго отправлялась гулять. И маленький Иван, несмотря на усиленное Катино воспитание, рос нормальным спокойным пацаном, с упоением строил башни из кубиков, на уроках музыки жутко потешно маршировал, размахивая кулаком и упорно припадая на правую ногу. Жаль, родители не дождались такого спектакля.

На самом деле Володе в тот ужасный период было не до жены, тещи и прочих глупостей. Потому что внезапно умер Королев. И кафедру сразу решили подмять под себя люди из Отделения ядерной физики. Нет, официально это звучало – включить в состав. Прохоров, к которому перешло руководство кафедрой, и не думал сопротивляться. Наоборот, он явно рвался работать с НИИ ядерной физики, совсем другие масштабы. Что с того, что несколько лабораторий оказались не у дел, их спокойно решили передать в производство.

Именно этой волной и накрыло Володю. Практически сразу после получения старшего научного! А он-то, идиот, радовался, ждал должности завлаба, обещанной Королевым, и повышения зарплаты до четырехсот рублей. Теперь же, с переходом на военный завод, весь смысл университетской должности терялся! И тематика менялась, – оборонный завод, тупые разработки и расчеты, кажется, для баллистических ракет. Дождался своих ракет, космонавт-мечтатель! Хорошо еще, что речь шла о предприятии союзного подчинения, там практиковались высокие премии, так что в общей сложности можно было натянуть на триста-триста пятьдесят. Но все равно, вот так, в один момент вылететь из университета после десяти лет работы?! Просто выть хотелось! Неужели всем наплевать?

Что он мог сделать? Идти к начальству, требовать, доказывать? Смешно! От ядерной физики ждали новых тем и денег, что мог противопоставить какой-то с. н. с. Попов? Даже если он все годы честно продолжал разработки Королева?

Вдруг вспомнил Гамбург, пересуды на кафедре. Тогда тоже из их лаборатории убрали нескольких человек, в основном невыездных, то есть евреев, но это казалось понятным и даже разумным. Тем более евреи тут же отвалили в Америку и прекрасно устроились в тамошних университетах. Сашка Гольдберг, которого в 75-м не допустили к защите, уже полного профессора успел получить. А Володя теперь до самой смерти будет трубить на заводе, как и его родители! Зато при выходе на пенсию есть шанс обрести еще один чайный сервиз. Какая ужасная невезуха, твою мать!

Между тем приближалось лето, и Катерина принялась переживать про дачу. Как можно держать ребенка в городе, без воздуха, без витаминов! Володе не хотелось рассказывать, что у него неприятности, что еще не знает, какая будет зарплата, что снимать дачу в такой ситуации неразумно. Про родительские сберкнижки решил вовсе умолчать, неизвестно, что еще может случиться! И опять пожалел, что не осталось родни в деревне, отец в последние годы любил вспоминать собственное детство – речку, рыбалку, грибы. Многие знакомые вокруг уезжали в отпуск к сельским родственникам. И тут он сообразил, что у Катьки как раз есть бабушка в деревне! Сама сто раз рассказывала, помнится, еще удивился непривычному названию – Княжпогост. В тот же день поехал на вокзал за билетами. Не слишком радостная перспектива, но хоть новые места посмотреть. Там, по идее, грибные и ягодные районы, и речка есть наверняка.

Нет, давно Володя не чувствовал себя таким идиотом! Не зря Катерина мялась, не слишком стремилась ехать, пыталась что-то рассказать про бабушкину инвалидность. Оказалось, его прекрасная светская теща, любительница французского – дочка школьной уборщицы! Причем сама бабуля живет в какой-то жуткой глухомани, в маленькой комнате при школе, без минимальных удобств. Приехали! Правда, у Катиной матери была небольшая отдельная квартирка в Архангельске, но какой смысл приезжать из города в город?!

Все подробности изложила забежавшая соседка. Получалось, у Евдокии Петровны, то есть бабули-уборщицы, не то что дома, огорода своего никогда не было! Валентина при школе и выросла, в подсобной комнатенке. Это потом уже она сюда в Архангельск приехала учиться, и не в институт, а в педучилище, и прямо там, в училище, вышла замуж за пожилого преподавателя математики, Ивана Сергеевича Белозерского. Ему, реабилитированному инвалиду, и дали жилплощадь, где Валя теперь живет. А сам Иван Сергеевич семь лет как умер.

Катин покойный отец, этот самый Белозерский, тоже оказался бывшим ссыльным, у них там, кажется, одни ссыльные и жили, не город, а сплошная зона. Конечно, Катерина что-то рассказывала раньше, вспоминала, как папа читал ей книжки и покупал конфеты-подушечки, как они вместе слушали по радио арии из опер. Но никогда не проговорилась, что отец был тяжелым инвалидом! Вроде, у него еще в лагере развился туберкулез позвоночника, успел несколько лет в училище поработать, где и женился на своей ученице, но потом слег окончательно.

Сразу стали понятны и странности тещи, и ее любовь к иностранным языкам и красивым разговорам. Ни хрена она в своей жизни не видела! Ухаживала за лежачим мужем, слушала радио, выписывала по почте словари и книжки по искусству. И Кате забила голову ерундой.

Честно признаться, Володе уже давно стало неловко за свои насмешки. Особенно когда все-таки поехали к бабке в село. Сколько Катя ни рассказывала, что баба Дуся из погорельцев, но такого ужаса он не представлял – хорошо хоть голова у старухи повязана платком, но ни ресниц, ни бровей, кисти рук почти не разгибаются. Правда, бабуля этими руками довольно ловко управлялась, пирогов напекла, но даже есть эти пироги было тягостно, с трудом запихнул в себя кусок.

В результате поселились все-таки в городе, у матери. Покупали на местном рынке чернику и клюкву, варили макароны. Мясо достать было практически невозможно. Пару раз бывший тещин ученик организовал машину, съездили на рыбалку и за грибами. Как ни странно, Катька похорошела и загорела от этой жизни, что еще больше раздражало, потому что даже для банального секса в тещиной крошечной квартире, да еще в проходной комнате не было никаких условий.

Особенная тоска наступала по вечерам. Телевизор тупо бубнил про рекордные урожаи, политические события сюда не доходили и никого не волновали – что Суслов, что Черненко – пустой звук! Совершенно не получалось забыть о работе, перемены страшили и душила тяжелая тупая обида. Даже Матвею и сестре не сразу признался в собственном поражении, а глупой Катерине откровенно наврал про более серьезную должность на производстве и повышение оклада, благо она всему верила на слово.

В начале августа наконец уехали домой. На вокзале Валентина Петровна вдруг принялась горько рыдать, словно прощались навсегда. За ней и Катерина вступила, напугали Ваньку, чуть не забыли узел с горшком и игрушками. Володя с трудом скрывал раздражение. Совершенно не к месту вспомнил молодость, ночевки у костра, загадочные глаза девчонок в темноте. Пусть не Кира, но ведь можно было еще поискать, не спешить, не мучиться теперь от одиночества и посторонних людей в своей жизни. Что говорить!

Организация работы в Катиной школе была абсолютно тупая! Как можно сразу дать классное руководство такой неопытной девчонке? Но еще глупее, что навязали пятиклассников, тогда как ее непосредственный предмет, то есть химия, начиналась в седьмом. Пожалуйста, руководи классом, где ты не ведешь ни одного часа!

Володя соглашался и даже был готов сопереживать. Тем более сам с трудом привыкал к работе на номерном заводе, пусть и в лаборатории, но со строгим часовым режимом и проходной, где полагалось отмечаться при входе и выходе. После вольницы университета все раздражало, хотя премии действительно платили и новые коллеги оказались вполне грамотными и нормальными людьми.

То есть он понимал Катькины переживания, но все-таки не было необходимости так бегать за своими пятиклассниками! Почему-то Володя не помнил, чтобы хоть одна из его школьных учительниц каталась с учениками на коньках, или ездила в цирк, или, что еще хуже, приводила весь класс к себе домой и поила чаем из любимого семейного сервиза.

Но Катерина как с цепи сорвалась. Свободного времени у нее больше не существовало! По утрам она вела химию в старших классах, а потом мчалась к своим ненаглядным соплякам. Кино, Третьяковская галерея, Кремль, Уголок Дурова, Кукольный театр, Бородинская панорама…. Не было ни конца ни края ее усердию. А по завершению каждого похода не менее половины класса являлось к ним домой! Бедный Ванька вскоре привык засыпать в любом углу и при любом шуме.

Нет, Володя не мелочился. Даже когда ученики разбили две чашки из единственного маминого сервиза. Он просто хотел жить у себя дома, а не на вокзале! Он хотел приходить и спокойно отдыхать, смотреть телевизор, читать, общаться с собственным сыном. А не с десятком чужих сыновей, черт побери!..

Сначала он терпел, пусть немного привыкнет к работе, успокоится. Потом решил волевым усилием навести порядок. Это все-таки его дом, а не проходной двор. И он требует больше сюда детей не водить! Все! Казалось, тема исчерпана, но, к Володиному огромному удивлению, ситуация принципиально не изменилась. Только теперь большинство мелких наглецов разбегалось с его приходом, а самые настырные ретировались в маленькую комнату. Между прочим, это была Ванькина комната, могла бы подумать, все-таки мать!

Да, он слишком раздражался и разговаривал грубо. А кто бы не раздражался на его месте?!

Но однажды привычная послушная Катька закатила жуткий скандал:

– Ты ничего не понимаешь! Ты ничего не понимаешь и не хочешь понять! Мне важно общение с детьми, их доверие. Это часть моей работы.

Она вскочила и принялась бегать по комнате.

– И потом, я не в состоянии больше переносить постоянное одиночество! Тебе никто не нужен, Володенька, придешь и сядешь молчать на целый вечер. Я тебе не нужна, вот в чем дело! Вот в этом все дело, я тебе совершенно не нужна!

Зареванная, с опухшим носом, она ужасно напомнила свою мать. Некуда было деться от идиотского тещиного воспитания. Сейчас еще про любовь заговорит. Так и есть!

– Ты хотя бы раз в жизни сказал, что любишь меня?! Никогда, слышишь, ни одного разу! И ни разу не встретил после занятий, не проводил домой! Даже после госэкзаменов, когда всех ждали с цветами! А ты хоть раз подарил мне цветочек?! Просто так, не на день рождения? Ты меня просто не замечаешь! Я беременная сама себя выгуливала, на восьмом месяце поскользнулась и упала, ты даже не знал! Я старалась, я пыталась готовить и убирать, как ты любишь, но тебе невозможно угодить – все плохо, невкусно, воротнички не проглажены, в доме грязно! Я ненавижу твои несчастные рубашки, ненавижу, ненавижу!.. Даже мама, святой человек, боится приехать лишний раз! Даже мама тебя раздражает!

Честно говоря, он очень удивился. Доля правды в ее выступлении была, конечно. Никогда не понимал, зачем дарить цветы без причины, ехать с цветами в метро, как герой-любовник? Для этого на самом деле есть день рождения или Восьмое марта. И зачем выгуливать, что за термины? Ведь не про собаку речь. Да, не любил он тупые вечерние хождения по району, хотелось тишины после долгого рабочего дня и стояния в метро. Она вполне могла погулять днем, раз это нужно для будущего ребенка, занятия заканчивались не слишком поздно. И что значит встречать после экзамена? Пилить с двумя пересадками к метро «Университет», чтобы потом вдвоем с этими же пересадками ехать обратно?

Вдруг некстати вспомнил, как мечтал встретить Киру в метро. Всматривался в лица, без нужды переходил из вагона в вагон, стоял у эскалаторов в часы пик. Что ему две пересадки, да хоть десять пересадок, если бы только знал, что она ждет! Может, не стоило верить Матвею, искать так долго, надеяться? Давно бы женился на умной взрослой женщине, хорошей хозяйке, какой была его мать, например.

Нет, так думать просто глупо. Прошло много лет, Кира уже вдова, незачем вспоминать. А Катерина – провинциальная девчонка, и воспитание получила соответствующее! Зато, когда на заводе устроили коллективный праздник по случаю Нового года, чего Володя вообще-то терпеть не мог, но не смог отказаться заранее, так вот на этом празднике вся лаборатория ахнула при виде Катьки! И сам он, пожалуй, впервые отметил, как его несчастная педагогиня умеет выглядеть – в узком строгом платье с гладко убранными золотистыми волосами, только легкая челка летела над огромными глазищами. Видели бы они сейчас его красавицу, опухшую и зареванную, словно первоклассница. Горе луковое!

Ничего, перемелется. Говорят, женщины любят устраивать истерики, всякие критические дни у них и прочие номера. Хорошо, он будет покупать цветы, если для Катьки это имеет такое значение. Но все-таки в доме должен быть порядок, и обед, и нормальная спокойная жизнь, одно другого не касается.

Появление Горбачева после нескольких лет полнейшей тоски и, особенно после полуживого Черненко, все-таки проползшего к власти, потрясло даже Володю. Катерина же просто летала, висела на телевизоре, восторгалась любым членораздельным словом из уст нового генсека. Она наконец немного угомонилась, походы в цирк почти прекратились, ее класс уже давно изучал и химию, и физику, и теперь они дружно занималась опытами в духе покойного профессора Ребиндера. Всю квартиру по-прежнему занимала педагогическая литература, но хотя бы не толкались ученики. Правда, Володя не без оснований подозревал, что ученики хорошо изучили его расписание и просто исчезают вовремя.

Новый 1986 год встречали в компании приятелей. Планировали взять короткий отпуск, устроить поход на лыжах, но зима опять оказалась слякотной и грязной, уже который год не было нормальных морозов и чистого глубокого снега. Все говорили про Горбачева, цитировали его слова и обещания. Страшно хотелось верить в перемены.

Знал бы Володя, какие перемены его ожидают!

Приближались майские праздники. Ванька здорово подрос, научился кататься на двухколесном велосипеде и с нетерпением ждал, когда просохнут мостовые. Катерина несколько раз тихо намекала на второго ребенка, но как можно было думать про еще одного ребенка в их квартире! К тому же Володя искренне не понимал, зачем начинать сначала все заботы, детские простуды, ясли, поиски дачи на лето. Иван рос разумным спокойным парнем и все больше напоминал своего тезку, покойного деда Попова. Почему Володя так мало знал про собственных родителей? Сестра Ольга однажды рассказала, что мама из семьи священника. Кто мог представить! Конечно, в их времена старались не вспоминать такие факты своей биографии. Про семью отца Володя совсем ничего не знал, даже не помнил отчества деда. Все собирался спросить у Ольги, но ведь и с ней почти не виделись, каждый давно жил собственной отдельной жизнью. Абсолютно заурядной мирной жизнью. И ничто не предвещало трагедий.

Да, в тот теплый весенний день ничто не предвещало трагедии. Володя, как всегда, открыл дверь своим ключом, Катерина уже вернулась, конечно, слышался ее взволнованный голос из кухни. Говорит по телефону? Нет, раздался ответный голос, легкий петушиный басок, какой бывает только у подростков. Опять притащила какого-то двоечника? И сразу на кухню?! А где ему прикажете ужинать после работы?!

Стараясь подавить привычное раздражение, Володя прошел в большую комнату, убрал костюм и галстук в шкаф, потом все-таки открыл кухонную дверь. Нет, этот парень явно не был учеником. Очень знакомый, белобрысый, в нелепом рабочем комбинезоне и клетчатой рубахе на вырост. Кто сегодня так одевается? И в ту же минуту узнал – Ленька! Племянник Ленька, длинный и очень повзрослевший, молча встал ему навстречу.

– Володя! – сказала Катерина. – Володя, ты слышал, что-то случилось в Киеве, какая-то ужасная авария!

Я возмужал среди печальных бурь

Самое ужасное, что Ленька почти полгода ждал этой поездки! Отец еще зимой сказал: «Все, парень, шестнадцать лет. Отрываемся на полную катушку!». Шестнадцать Леньке исполнялось в июле, но летом у отца планировалась важная работа, поэтому решили поехать заранее, на майские праздники. Несмотря на мамины протесты, отец разрешил рвануть из школы на неделю раньше, тогда получался настоящий приличный отпуск. 22 апреля посадка в Киеве, два дня прогулка по городу, отец давно хотел показать улицу и дом, где он нашел деда. А потом – на речку! Только они вдвоем, никаких знакомых, товарищей по работе и женщин! Сам отец там бывал уже не раз, говорил – потрясающие места, две реки сливаются – Уж и Припять, но нужно стать именно на Припяти, ближе к водохранилищу, самый лучший клев.

Киев показался не слишком интересным. Или потому, что отец так много рассказывал? Ленька ожидал увидеть огромный шикарный город, вроде Ленинграда, а тут многие улицы выглядели довольно заурядными, современное строительство, не лучше Новосибирска.

– Разрушили сильно, – сказал отец, – что ты хочешь. Не придирайся. Тоже мне знаток архитектуры!

Потом постояли на дедовой улице. Да-да, красивая улица, тенистая. Конечно, Ленька сто раз слышал, как они встретились с дедом, но из вежливости крутил головой и переспрашивал.

– Так и сказал? И ты сразу увидел, что похож? И уши?

На самом деле хотелось скорее уехать из Киева и завалиться с палаткой на природе. Город и так надоел за зиму, и все равно нельзя было подняться в квартиру, там уже давно жили чужие люди. Да еще отец опять затеял неприятный разговор про фамилию – не хочет ли Ленька сменить фамилию при получении паспорта. Мол, в мире принято передавать фамилию от отца сыну. Нет, не хотел он ничего менять! Ну как объяснить ребятам, учителям? Записали бы сразу при рождении, в принципе ему все равно – что Попов, что Шапиро. А теперь начинать – людей смешить!

– Ну ладно, – сказал отец, – подумаем еще.

Да, место оказалось классным, даже лучше, чем он ожидал. И погода прекрасная, совсем тепло! А у них дома еще снег не везде сошел. Поставили палатку на самом берегу, с утра начался клев. Жаль, что не было сметаны, такую щуку отхватили! Но отец умел запекать в углях, язык можно проглотить! Днем совсем потеплело, и они решили купаться! Хорошо, что мама не видела, все-таки апрель месяц.

Ленька проснулся первым по очень простой причине – перепил чаю перед сном. Выполз, почти не открывая глаз и замер. Что-то странное происходило. Вроде ночь совсем, а огни отсвечивают. И дым. Сразу проверил костер – нет, загасили, как надо, ни уголька! А густой дым шел прямо на палатку. Но самое странное, что гари не чувствовалось. Даже наоборот, как будто пахло озоном. Вот чертовщина! Сначала решил наплевать и дальше спать, но отцовская выучка мешала. Еще раз обошел поляну, тихо, вода совсем не холодная, может быть, показалось? Но тут опять ветер подул в их сторону, и опять потянулся белый шлейф дыма без запаха. Вот занятно! Жаль было поднимать отца среди ночи, еще немного побродил, но дым не уменьшался. Вдруг вспомнил, что рядом электростанция. Может, там какие-то работы идут?

– Пап, ты извини, что-то дымит вокруг. Может, со станции?

Сначала ему показалось, что отец спросонья плохо соображает. Потому что он никогда не видел, чтобы человек так тупо стоял и смотрел в одну точку.

– Пап, не волнуйся! Озоном пахнет, правда? Значит, ничего страшного.

И тут началось что-то ужасное! Потому что отец внезапно сошел с ума. Никакого другого объяснения Ленька не находил. Почему нужно кричать на него дурным голосом? Зачем обливать голову водой из котелка? Хорошо, она не горячая, но все равно неприятно.

Дальше события развивались как в дурном сне. Отец вытащил на середину поляны рюкзаки, резким жестом завалил палатку и велел срочно одеваться. Причем, напялил на Леньку все трусы, что взяли – и свои в том числе, сверху велел надеть оба спортивных костюма, штормовку и рукавицы для костра. Но и этого ему показалось мало, он намотал на Ленькину голову полотенце, сверху натянул капюшон от штормовки, потом схватил палатку и накрыл его с головой, только оставил щель для глаз. Сам он при этом оставался в легких спортивных штанах и тенниске, вся одежда досталась бедному Леньке, отец только лицо прикрыл носовым платком.

Ужасно хотелось плакать, по спине катился пот, Ленька с трудом дышал, но как только отодвигал с лица полотенце, отец начинал жутко по-звериному рычать. Ветер усилился, чтобы выйти к шоссе приходилось двигаться прямо на дым. Он уже понял, что именно дыма отец боится больше всего, но другого пути не было. Наконец сумели удалиться в сторону, светало. Только сейчас Леня вспомнил, что рюкзаки со всеми вещами остались на поляне! Новые прекрасные джинсы, купленные мамой в Москве, фонарик, отличный дорогой перочинный нож, книжка Стругацких, крючки, грузила… Да что ж это такое?! Но седьмым чувством уже понимал, что нужно молчать и не выступать.

Когда вышли на шоссе, стало совсем светло. Тут отец разрешил снять палатку, стараясь не касаться внешней стороны, он свернул ее и бросил в кусты. Палатка тоже была новенькая, польская, очень легкая и удобная, с оранжевым тентом. Туда же полетели носовой платок и полотенце. Ленька падал от усталости и отчаяния. А вдруг у отца вирус бешенства? Может, его укусил какой-нибудь клещ?

– Пап, ты что? Ты здоров?

Он хотел обнять отца, но тот в ужасе отшатнулся.

– Не прикасайся ко мне! И не дыши глубоко!.. Лучше прикрой лицо майкой, слышишь?

Какой-то старый раздолбанный грузовик остановился у обочины. Ленька видел, как отец бросился к водителю, протянул ему пятьдесят рублей и запрыгнул в кузов.

– Садись в кабину, живо!

Водитель был совершенно нормальным дядькой, в нормальной одежде, полученная сумма его явно обрадовала.

– Встречаете кого? – спросил он весело. – Или на поезд опаздываете?

– Почему на поезд?

– Так папаша твой велел гнать на вокзал. Как можно быстрее. А нам что, можно и на вокзал!

Ленька мучительно соображал, что делать. Может быть, все-таки отец не болен, а просто увидел что-то страшное? Может быть, начинался лесной пожар? Нет, не было огня! И гари не было! Может быть, авария? Авария на электростанции? Отец физик, он должен сразу сообразить. Но почему бросили все вещи? Облучение, радиация? Но ведь не было взрыва! Он сколько раз читал про Хиросиму, там был огромный взрыв, как гриб в воздухе. А тут ничего подобного! И люди вокруг спокойные. Вон водитель даже напевает.

– А ты слышал, браток, атомная станция наша барахлит. Что-то загорелось. Говорят, даже выселять будут. Но это еще неизвестно, народ болтает. Мальчишки с утра побежали на пожар смотреть, но я своему запретил строго-настрого! Может, там вред какой от этих атомов? Ты как считаешь?

Да, конечно, он так и подумал! Авария на станции. Наверняка отец вспомнил старую аварию, когда погибла его первая жена, Иркина мама. Может, у него от расстройства временное помешательство и сейчас все пройдет?

Но ничего не прошло. На вокзале отец потащил его в туалет, велел снять всю одежду и вымыться под краном. Сам он тоже начал раздеваться прямо на глазах у возмущенной тетки-уборщицы. Тетка было раскричалась, но получила десятку, подобрела и даже закрыла временно туалет для других посетителей.

– Что говорят в городе? – спросил отец, пока Ленька безропотно мылся над противной грязной раковинной. Вода была совершенно ледяная, видела бы мама!

– Да ничего особенного не говорят.

– А про аварию?

– Про какую аварию? Случилось что в городе?!

– Нет, на Припяти. Атомная электростанция!