Мадам Гали -2. Операция «Посейдон» Барышев Юрий
— Да из ресторана, спецзаказ. Я ведь отлично знаю, что ты не только кувыркаться любишь. Помнишь, как я признался тебе в любви.
— Да, — грустно ответила она. — Это были наши лучшие дни. Мы только-только узнали друг друга.
— Чепуха, — ответил он, — сейчас в два раза лучше.
— Почему в два?
— Потому что нас стало двое. Ты и я, один и один.
— Ну, ладно, уговорил. Я женщина слабая, уступчивая, — улыбнулась Галя.
— Ты — слабая? — возмутился Зотов. — Я вообще не понимаю, как ты умудряешься терпеть все мои заморочки?
— А как это я умудряюсь любить тебя? А ведь я тебя люблю. Это я-то, которую иные мужики боятся.
— Пусть боятся, — ответил он, — правильно, я считаю, делают. Мудро поступают. Я тоже боюсь тебя, только по-другому.
— А как это? — прищурилась она. — А, знаю, ты боишься меня потерять. Потому что только ты владеешь мной.
— Не только это, я боюсь, как бы это сказать — сыграть в ящик раньше времени, поняла? Потому что у меня есть ты. Ну что ты будешь без меня делать?
— Я поняла, — ответила Галина. — Это нечеловеческая страсть. Бывает же такое на свете. Кстати, я хочу тебе прочесть одну старинную поучительную ирландскую сказку. Сейчас книжку принесу, она в моей сумочке.
Она посмотрела за окно.
— Какая чудесная гроза.
Галя пошла через зал в прихожую. Потом оглянулась и помахала рукой. Копаясь в сумочке, прислушалась к шуму дождя, который внезапно обрушился на дом и сад.
«Прекрасное ненастье, — подумала она, — шум времени».
От сильного порыва ветра задребезжали стекла. В саду заметался свет от дальних зарниц. Гроза откатилась куда-то к югу. Дождь лил как из ведра, из-за потоков воды нельзя была различить отдельных деревьев, сад превратился в огромный туманный шар. Эта живая картина заворожила Галю.
Она уже возвращалась, нагая, с торжествующей улыбкой на губах, когда в доме все затряслось. Это был резкий удар грома, после которого установилась редкостная тишина. Над особняком клубилось небо и сверкали молнии. Освещение в комнатах непрерывно менялось, воздух то фосфоресцировал от небесных вспышек, то расползался сумеречной пеленой.
— Ты снова печален после любви, мое счастье? — спрашивала она.
— Нет, — возразил он, — но я давно собираюсь рассказать тебе что-то, а не знаю, как приступить.
— Какую-нибудь историю про твою первую любовь в восьмом классе? — съехидничала она.
— Почему в восьмом? — сурово ответил Максим. — И почему любовь? В десятом и Бог знает что, уж ты мне поверь. Я думаю, что это тебя не травмирует, а, напротив, мы сблизимся еще больше.
— Куда уж больше, — сказала она и игриво просунула руку между его ног. И приготовилась слушать, как она догадалась, страшную или неприятную историю.
— Подожди, ненасытная.
Максим начал что-то говорить о поездке в Ленинград осенью прошлого года, когда они еще не были знакомы. Она вяло и неохотно слушала, завернувшись в плед.
Возможно, он думает о том, что будет дальше. А думает ли она? Да нет, конечно. Что ей надо от него сейчас, завтра, послезавтра? Да все того же — вот этих соитий где угодно, в любом углу Москвы. На кухне каких-то его друзей, на заднем сидении авто, в этой огромной лохани, предназначенной, как он говорил, для купания многих детей сразу. Но следует все-таки подумать, как вести себя дальше.
Она должна остаться сильней его, как была хитрей и смекалистей сверстников с арбатских улочек, более похожих на волчью стаю, жестоких и по-своему справедливых. «Мы деремся честно, по уличным правилам — трое на одного», — был их лозунг.
Кто он на самом деле, ее первый мужчина? Ну, всегда хорошо одет, умен, талантлив, образован… Он не посягает на ее личность — это да. То есть, он любит ее. Это как сказать. Ведь они пока еще на берегу и ни в какое плавание пуститься не в силах. Какой там Париж, если вдуматься. Но вот что ей удалось в полной мере — так это «бомбежка любовью», она же из Максима уже всю душу вытрясла. А ей было все мало.
— Я не первая у тебя в этих хоромах? — неуверенно спросила Галя, ненароком перебив его рассказ, который почти не слушала.
— Да брось ты, — отмахнулся он. — У меня не было времени на эти глупости, неужели ты ничего не поняла?
— Что будет с нами дальше, как ты думаешь? Ты перевернул мою жизнь, я теряюсь в догадках теперь — как быть.
Максим с удивлением посмотрел на нее. А Галя в очередной раз испугалась, что поведет себя как-нибудь не так и потеряет его. Гале было странно, что ее герой ни разу не поинтересовался, где и как она живет. Его устраивала эта игра в одностороннюю тайну, она-то знала о нем довольно много. Или ей так казалось. Может быть, так принято в этих кругах? Все примерно равны и что ж тут расспросы, как не рутинные подозрения? Вполне сносное объяснение.
К тому же, Софья Григорьевна постоянно убеждала дочь, что времена, в которые она живет, совсем не те, что были прежде. В общем и целом это утверждение выглядело спорным, но в частностях… Почему бы нет? Например, в судьбе отдельно взятой юной еврейки, красавицы, к тому же умной и артистичной. Да, теперь уже юной женщины. Она с гордостью подумала об этом. Ведь даже грехопадение она совершила в объятиях идеального мужчины, которому все нипочем, ведь он заранее видит будущее.
— Это все не мое, — внезапно с ожесточением произнес он, сделав рукой большой полукруг в сторону обеденного стола, камина, дорогой мебели и стен в коврах. — Но у меня будет лучше. Так что вся эта крепость — всего лишь декорации для нас с тобой.
— Для нашей любви, — она потянулась к нему губами, — какие у тебя вкусные губы.
— Ну где ты была раньше? — неожиданно спросил Максим.
— Я росла и развивалась, милый, — усмехнулась Галя, чувствуя, что разговор приобретает нежелательный поворот.
— Если бы ты появилась чуть раньше, я бы меньше страдал.
— У тебя была несчастная любовь? — спросила она.
— Я уже сказал, что нет, но… Ничего особенного, но меня вся эта история раздавила. Я должен тебе рассказать…
— Я внимательно слушала начало истории, — серьезно ответила Галя. — Ты стоишь на Дворцовом мосту, его разводят… Что тебя занесло в Ленинград?
— Не что, а кто, — поправил он. — \' Никакой любви у меня не было, но вот невеста была. На Дворцовом мосту я встретил девушку, такую изящную, бледную, нервную. Мост разводили, и я помог ей в последний момент перепрыгнуть… позвал на свою сторону… Я почему-то решил, что это моя невеста. Мы до утра бродили по городу. Я все помню так же отчетливо, словно это было вчера.
— Пожалуйста, все сначала, — взмолилась она, — а то мне страшно.
— Однажды я оказался на одной из главных улиц Ленинграда возле старинного дома. Показалось, что это сооружение что-то напоминает мне. Фасад, изысканная старая лепнина, даже эта смесь черного и зеленого, как у Камиля Коро, точно это вовсе не городской дом, а усадьба, оторванная от всего.
— Так, понимаю, — кивнула она. — Потом ты познакомился с этой девушкой.
— Да, она перелетела с противоположной стороны Дворцового моста, когда его разводили, и оказалась рядом со мной…
— Перелетела? — повторила Галя. — Это сильно сказано. Может быть, она хотела покончить с собой? А ты позвал ее и спас?
— Может быть, — усмехнулся Максим. — Потом мы гуляли с ней до самого утра. И она сказала на прощание, что никогда не забудет эту ночь. Там было красиво и даже слишком, это правда. Ну, представляешь — туманная громада Исакиевского собора, Таврический сад, по которому бродили еще десятки таких вот молчаливых пар. Как будто на том свете. Она жила в доме напротив Таврического сада, это тот самый, о котором я говорил в начале рассказа. Еще одно совпадение, понимаешь?
— Как в романе, — развела руками Галя. — Но я не представляю. Я в Ленинграде не была. И вы о чем-то говорили…
— Не помню, кажется, нет, — сокрушенно ответил Максим, — по всей вероятности, совсем немного. Потом я проводил ее до двери в квартиру и быстро ушел, не прощаясь. Мне казалось, что я встретил свою судьбу.
— Мне кажется, ты тогда встретил меня, — сказала Галя.
— Перед подъездом она сказала, что боится и что эта ночь — нечто невозможное, и такого уже не будет никогда.
Как выяснилось, Зотов еще раз ездил в Ленинград за несколько дней до знакомства с Галей. Он хотел увидеть эту таинственную незнакомку. Неизвестно почему. Сначала он долго не мог найти тот старинный дом, который помнил только в тонкой грезе белой ночи. Потом, когда уже хотел бросить эти поиски, оказался перед ним. Галя живо представила, как возлюбленный стоит перед высокой дубовой дверью, которая почему-то сразу же напугала его.
— Я стоял, спрятав за спиной букет роз. Мне открыла красивая женщина, очень похожая на девушку — настолько, точно это и была Лиза, только сильно постаревшая и смертельно уставшая. Мне показалось сначала, что женщина узнала меня, хотя мы никогда не встречались. Скорее всего, она приняла меня за кого-то другого, но смотрела, тем не менее, с легким недоумением. Внезапно я все понял — в коридоре, прислоненная к стене, громоздилась лакированная крышка гроба. «Наверно, вы из Москвы? — спросила женщина. — Вы опоздали». Я понял, что мне здесь делать нечего.
— Довольно, — прервала его Галя. — Но причем здесь я?
— Не знаю, — честно признался Максим. — Но я думал, что ты отнесешься к этому рассказу как-то по-другому.
— А я и отнеслась по-другому, откуда ты знаешь. А я хочу в Ленинград, я там ни разу не была.
Поездка в северную столицу запомнилась ей впервые испытанными совместными оргазмами и простынями, которые были надушены одеколоном «Красная Москва». Тогда она еще не знала, что это называется оргазмом. Впервые она это состояние испытала в ночном поезде Москва-Ленинград. Им повезло — в купе они были только вдвоем. Максим, видимо, тоже никогда не занимался сексом в поезде, и их это здорово завело. Как только поезд тронулся и проводница сказала, что больше пассажиров в их купе не будет, влюбленные, не сговариваясь, бросились в объятия друг к другу. Накопившееся желание было таким сильным, что они даже не стали раздеваться. Максим посадил ее к себе на колени и вошел так глубоко, что Галя содрогнулась от новых несказанно приятных ощущений. Казалось, он весь целиком погрузился и растворился в ней… Через несколько минут, наконец, освободившись от одежды, они устроились на полке и продолжили любовные игры. Утром Галю разбудили нежные поцелуи в ухо:
— Знаешь, мне еще никогда не было так хорошо. Я тебя никому не отдам. Если ты уйдешь от меня — зарежу.
Ей было приятно это слышать. Ни о какой Лизе он больше не вспоминал. В Ленинграде они пробыли три дня, которые пролетели как один миг. В Москве они расстались прямо на вокзале, Максим должен был спешить по каким-то важным делам, к тому же, скоро возвращались из Крыма родители. Он был необыкновенно нежен, обещал познакомить ее с предками.
Вернувшись домой, она стала вспоминать события последних дней. Но не могла вспомнить ничего — ни Невского проспекта, ни Стрелки, ни великолепных церквей, кроме сладостных минут, которые подарил ей этот мальчик. Она закрывала глаза и погружалась в воспоминания…
Через несколько дней Максим позвонил ей — впервые, видимо, выспросив номер у Варвары. Это было не слишком приятно, ведь он мог догадаться, что она живет отнюдь не во дворце. Или же он знал об этом всегда?
— Привет, любимая, — бодро произнес он, — хватит скрываться от своей судьбы.
— Да я и не собиралась, — в тон ему ответила Галя.
— Если ты не возражаешь, встречаемся возле тридцатого дома, как прежде. С тобой хотят познакомиться мои родители.
— Зачем? — как бы небрежно спросила Галя, чувствуя, как падает сердце. Ведь тут могло быть два выхода. И оба равно ужасны для нее. Пришла в голову история Ромео и Джульетты, всегда поражавшая ее своим финалом.
— Все от тебя в восторге, я имею в виду… мой круг… ну и дошла информация до родительских ушей. Да все будет хорошо, — обнадеживающе закончил жених.
— Тебе виднее, — согласилась Галя, — я уже одеваюсь. Где ты был раньше? Я без тебя тут чуть с ума не сошла.
— Да маневры всякие, — насмешливо ответил Максим. — Я-то без тебя точно свихнулся. Так что сначала проведем военный совет.
— Идет.
В воскресенье, в час дня, на углу улицы Воровского и Мерзляковского переулка Максим встретил Галю. В этот солнечный воскресный день она была совершенно обворожительна в своем дешевеньком, но красиво облегающем ее фигуру свежевыглаженном ситцевом платье в горошек. Дом Зотовых был рядом, в двух шагах.
Дверь им открыла мать. Широко улыбаясь, она всем своим видом старалась продемонстрировать радушие и гостеприимство. Вместе они вошли в гостиную, где им навстречу с кресла поднялся генерал, отложив недочитанную газету «Правда».
— А, молодежь! — с непринужденностью прогудел он. — Милости просим! Ну, сын, представь нам свою даму. Или нет, мы уж сами, по-простому…
Мать уже стояла рядом с генералом и с придирчивым интересом вглядывалась в Галино лицо. Отец с не меньшим вниманием изучал девушку, осматривая ее ладную зрелую фигуру. Он одобрительно посмотрел на Максима и протянул Гале руку: «Александр Николаевич». «Надежда Ивановна», — хорошо поставленным голосом произнесла его жена. Застенчиво и вместе с тем радостно улыбаясь, гостья негромко произнесла: «Галя».
— А по батюшке? — поинтересовался генерал.
— Галина Наумовна, — ответила Галя. И тут же заметила легкую тень, скользнувшую по лицу генерала. Зотов в это мгновение пытался понять, кто из обитателей дачной Барвихи мог носить такое странно звучащее имя — Наум. То, что девушка не из их «спецпоселения», почему-то не приходило ему в голову.
Молчание затянулось.
На выручку пришла Надежда Ивановна, от которой, конечно, тоже не ускользнула эта деталь:
— Ну что же, дети, прошу всех к столу. Чем богаты…
Галя, пройдя в столовую, так и обомлела от роскошного убранства квартиры, буквально напичканной антиквариатом. А уж за столом стало окончательно понятно, «чем богаты» генеральские семьи. Сервировка была воистину королевской, а блюда… Осетрину Галя еще узнала, но название большинства разложенных по тарелкам яств она тогда услышала и попробовала впервые.
…Через много лет она, сидя вечерами в своем замке за изысканной трапезой, не раз мысленно будет возвращаться к своему первому «званому обеду» и вспоминать о своем неподдельном волнении. Тогда она испуганно смотрела на весь этот музейный фарфор и столовое серебро. И изо всех сил старалась вести себя непринужденно, пытаясь скрыть нарастающее волнение. «Самое главное — ничего не разбить на столе!» — повторяла она про себя.
Максим видел ее неловкость и старался отвлечь на себя внимание родителей забавными рассказами и шутками. Однако, Надежда Ивановна решила не упустить возможность выяснить как можно больше о подружке сына. Вопросы сыпались один за другим. «А где вы живете, Галя? Кто ваши родители? Куда собираетесь поступать?» Галя отвечала вполне исчерпывающе. Врать она не собиралась. Да и какой смысл? Разве так уж сложно будет перепроверить историю ее нехитрой жизни? Она сама должна понравиться этим строгим людям. Максим впервые услышал, что отец Гали, Наум Иосифович Бережковский, погиб под Сталинградом, как говорила ей мать, что мама у нее — учительница французского языка, а сама она мечтает поступить в институт иностранных языков имени Мориса Тореза. Последнее Галя придумала тут же.
То, что Галя живет в известном на всю Москву доме, на котором начертан рекламный стишок Маяковского — «Нигде кроме, как в Моссельпроме» — Максим, конечно, знал. Не знал он только то, что жила она не в отдельной квартире, как у него, а в перенаселенной коммуналке.
Обед прошел гладко и чинно. После кофе с маленькими пирожными родители тактично удалились в одну из многочисленных комнат, оставив молодых наедине.
— Ну, мои предки от тебя в восторге! — тут же убежденно заявил Максим. — Да по-другому и быть не могло!
Галя же прекрасно понимала, что битва ее проиграна. Она отлично почувствовала и скрытую фальшь в голосе матери, и ее хорошо маскируемую неприязнь. В глазах генерала Галя столь же безошибочно прочитала обычное мужское восхищение ее внешними данными. А заодно, и едва заметные сожаление и разочарование. Что ж, она догадывалась о причинах такого отношения.
Подтверждение своим догадкам она получила через три дня, когда они встретились с Максимом, как обычно, на Арбатской площади под часами, у магазина «Молоко».
Парень был сдержан и молчалив. В его глазах была грусть и какая-то безысходность. На Галины расспросы он долго отмалчивался, пока она, устав от недомолвок, не задала ему вопрос в лоб:
— Что, не показалась я твоим родителям? Не пришлась им ко двору? А что же им во мне не понравилось? — она все больше заводилась. — Мое, увы, не дворянское происхождение, вот что! Ведь так? Говори! Лучше, если это ты скажешь сам, а не будешь лицемерить, как твои родители… По тому, как Максим отвел глаза, Галя поняла, что не ошиблась… Вздохнув, он произнес:
— Ты права… Мать с отцом категорически против наших серьезных отношений. Ты же знаешь, что я никогда не придавал никакого значения национальности. — Замявшись, он продолжил: — Мне и в голову не приходило, что ты еврейка. По правде говоря, я никогда не слышал раньше твоего отчества. Он помолчал, набрал в грудь воздух, словно запасаясь храбростью:
— К тому же, твой отец… В общем, через свои связи мои навели справки и узнали, что он сидел в тюрьме….
Максим осекся, увидев, как у Гали гневно сверкнули глаза.
— Да мне-то все равно, пойми ты! — горячо заговорил он. — Только вот… папа сказал, что если мы поженимся, не видать мне МГИМО как своих ушей. И дипломатической карьеры тоже… Они с мамой настаивают, чтоб я себе в жены выбрал девушку из нашего круга. Хотя бы Светку Микоян, чья дача рядом с нашей…
Максим осекся. Галя молчала, глядя на него так, словно видела впервые. Под ее взглядом, таким непривычно жестким, он поежился и продолжал говорить, хотя голос его звучал все тише и тише:
— Папа с мамой не возражают против наших встреч, но они только против моей женитьбы. Папа с мамой считают, что жениться надо перед окончанием института… Гали, ведь впереди еще пять лет… Многое может измениться, — умоляюще закончил он почти шепотом.
Помолчав, она холодно процедила:
— Ты закончил? «Папа с мамой сказали», «папа с мамой считают»… Я поняла, что считают твои драгоценные родители. Я только не знаю, что считаешь ты?! Но мне уже нет до этого никакого дела. Беги налаживать отношения со своей соседкой по даче. А мне больше не звони. Может, ты и будешь дипломатом, но никогда, слышишь, никогда ты не станешь настоящим мужиком. Прощай!
Она резко повернулась на каблуках и зашагала к метро. Никогда Галя не даст ему понять, как больно он ее ранил… Хоть на это-то гордости у нее хватит. Злые, горькие слезы катились у нее по щекам. Ей ясно указали на ее место в этой жизни — да, девочка, ты хорошенькая, но и только. «Черта с два!» — яростно кричала Галя про себя. «Я вам всем докажу, чего стою! Всем!». Больше Галя не плакала. Усилием воли она заставляла себя не думать о случившемся. Слава Богу, память умеет глубоко упрятывать в свои бездонные подвалы особенно болезненные удары судьбы. Она еще не успела сильно и по-настоящему полюбить Максима. Да и бушевавший в ней вулкан желаний выбросил наружу только первые волны раскаленной лавы. Но то, что с ней так жестоко обошлись, осталось в душе навсегда.
Это был жестокий урок, преподнесенный ей столичной жизнью. Она впервые осознала наличие социальной лестницы, и свое место на ней, и свою незаслуженную «ущербность», о которой открыто говорить в обществе было не принято. Вот эту травму она забудет нескоро. Если вообще забудет. А Максим… Что Максим?
Он, конечно, остро переживал разрыв с Галей. Но даже в минуты переживаний он вполне понимал разумный практицизм отца, прошедшего суровую школу жизни, уцелевшего в жестоких и безжалостных предвоенных чистках, на полях сражений и в последние годы правления Сталина.
Здоровый юношеский организм берет свое — скоро он не то, чтобы забыл Галю Бережковскую, но как-то приглушил воспоминания о ней. А с первого сентября у него были уже совсем другие заботы и волнения. С МГИМО папа не подвел. К тому времени, как младший Зотов получил диплом, в его паспорте уже стоял штамп о браке. А перед распределением ему сделали предложение, от принятия которого его долго отговаривал отец. Генерал, как это иногда встречается у армейских офицеров, питал глубокую неприязнь даже к аббревиатуре ведомства, куда его сына «пригласили» работать. Однако, на этот раз Максим отца не послушал.
После окончания 101-ой школы КГБ, лейтенант Зотов М.А. был распределен в 5-ый отдел Первого главного управления КГБ, который занимался странами Западной, Центральной, Юго-Восточной и Южной Европы. Направление, куда попал Максим, работало по Франции. Некоторые мечты сбываются. Конечно, иногда он вспоминал Галю. Изредка. Почему бы не поиграть в игру «А что, если…»? Если бы пошел наперекор отцу… Если бы настоял на своем… Если бы женился на той девочке в ситцевом платье в синий горошек…
Впрочем, долго Зотов-младший в такие игры не играл.
Глава 6. Другой, «волшебный» мир
С художником Виктором Храповым она познакомилась через несколько дней у входа в Дом кино, как и предполагал муровец. Храпов был эстетом, бабником, настоящим художником, человеком, которого, кажется, знало пол-Москвы. Знакомство произошло так.
Как ни странно, человека, о котором говорил старшина, она вычислила легко и свободно именно по описанию Ярослава. Она сразу увидела его. Но раньше Галю, несмотря на близорукость, о которой говорил старшина, заприметил он — невысокого роста человек, стремительно приближавшийся к входу. Вокруг него теснились какие-то вызывающе одетые женщины, несколько высокорослых и эффектных мужчин как-то терялись рядом с ним, напоминая статистов. «Это с ним какие-то финны или норвежцы», — подумала Галя. Человек, только что внимательно посмотревший на нее, оказался с ней рядом.
— Красивые девушки не должны скучать, — поклонился он ей как знакомой и, элегантным движением руки придержав дверь, пригласил следовать за собой.
К этому отнеслись как к должному. Небольшая толпа расступилась, приняв ее, и снова сомкнулась. Теперь неожиданно счастливая Галя была окружена живым кольцом шумных, словно бы постоянно празднующих что-то, гуляк. Это было ново, любопытно, как обещание другой жизни. Может быть, это и есть та самая дверь, за которой скрывается совершенно другой неизвестный ей волшебный мир. Где нет «флотских», фраеров, марух и «малин». А люди там умные, открытые, честные, добрые, которых не нужно бояться и ждать от них удара в спину.
Спутники динамичного и остроумного человека отнеслись к ней сразу как к равной. Галя толком не понимала, что происходит сегодня в Доме кино, но скоро все оказались в ресторане. А она рядом с новым знакомым, который ни на мгновение не упускал ее из поля зрения.
— О! Я едва к вам протолкался, — первым делом сказал он, провожая Галю к одному из столиков. — Виктор, Виктор Храпов.
— Гали, — ответила она, — Бережковская. — А я знаю, кто вы.
— А Бережковская — это моя любимая набережная, — добродушно проворчал он, — вы, верно, там и живете?
Он посмотрел на нее, как естествоиспытатель, добродушно и хищно одновременно. Так подумала Гали.
— Почти, — ответила Гали с улыбкой, — Но я не скажу, где… Нас могут подслушать.
— О, да, — согласился он, потешно озираясь по сторонам, — тут все только и делают, что смотрят и слушают. А потом говорят, говорят… Такие дела тут творятся. Все искусство проклятое. Предлагаю выпить за знакомство. Вы ведь от… Он снова посмотрел на нее необыкновенно.
— Да, — улыбнулась Гали, — я — от… Но не будем об этом.
— Да, тем более, что…
Он не стал договаривать, махнув кому-то рукой и небрежно поприветствовав по-французски. Казалось, что этот изысканный и славный Храпов заранее определил ее место в своем окружении. Это было немного странно, но все же соответствовало духу праздника, который здесь царил. Гали вскоре поняла, однако, что придуманные Виктором ее родственные или дружеские связи не играют решающей роли. Он просто увлекся ею.
— За наш долговременный союз, — поднял он тост. — Я никогда не ошибаюсь. Мы всегда будем друзьями.
— Всегда, — согласилась Гали, — правда, это придется как-то осмыслить.
— Ничего нет проще, красавица, — улыбнулся Храпов, — вы просто готовая модель для студии.
Кажется, она поняла, за кого принял ее модный художник. Но в очередной раз ошиблась.
— Я несколько раз встречал вас на Арбате, — проговорил он. — А потом мне говорит мой лучший друг…
— Это была не я, — возразила Гали, между тем чувствуя, что обаяние собеседника и некая тайна, окружающая это знакомство, пьянят ее.
— Пяточка, — улыбнулся собеседник, — и такой чудесный упор стопы, царский и одновременно домашний, так может ходить только юная владычица средневекового замка. Знаете, на кого вы похожи?
— Я не думала об этом, — ответила Гали, — на арбатскую девчонку, нас много…
— Вы похожи, красавица, на Беатрикс, прекрасную невесту, а потом жену знаменитого Фридриха Барбароссы, если вам что-то говорит имя этого рыжебородого рыцаря…
— Да говорит, говорит, — быстро ответила Гали, — правда, она сама сочиняла баллады, подражая трубадурам. А я лишена этого, да и прочих талантов.
— Не говорите о том, чего не можете знать, — серьезно произнес Храпов. — Вы должны шлифовать свой ум…
Этот душистый ворох комплиментов покорил Гали настолько, что она уже не помнила, кто и зачем направил ее сюда, к Дому кино, возле которого она только что стояла сирота-сиротой, а вот теперь неожиданно оказалась среди людей, с которыми ей было так хорошо. И она была тут своей. Это читалось в глазах, в улыбке, в интонации некрасивого, но великолепного человека.
«Где он живет? Где его мастерская? — думала Гали. — Интересно, что чувствуют натурщицы под софитами, когда их со всех сторон рассматривают начинающие художники? Вот бы попробовать». Однако, после этих шальных мыслей она вспомнила о квартире на Остоженке, обещанной старшиной Никишиным.
«Все не так просто, — решила она, — тут есть какой-то подвох, но говорил же хитроумный муровец, что ей и делать-то ничего не надо — только шевельнись… и все исполнится». Насколько шустро придется шевелиться, Гали нисколько не волновало.
— У них тут тра-ля-ля, — с тонкой усмешкой обратилась одновременно к Гале и Храпову красивая сероглазая женщина в агатовых бусах, которые ужасно понравились Гале. — С вашего позволения, я похищу у вас на пару минут этого милого Казанову.
Гали улыбнулась и на хорошем французском высказалась в том смысле, что даже полчаса ничего не решают в столь замечательный день. Храпов рассмеялся, очевидно, сообразив, о чем речь, а женщина посмотрела на Гали с большим интересом.
Нового знакомого не было минут сорок, сначала Гали развлекал как мог некий Леша, приятный молодой человек в модных роговых очках. Скорее всего, к ней отправил его сам Храпов. Лешка болтал что-то о Татарово, куда они непременно на днях поедут, о Николиной горе… А Гали не покидало ощущение, что в этой обширной компании она заняла место, которое пустовало, вот только об этом никто не знал.
— Какие вы тут все интересные, — улыбнулась Гали.
— Вы правы, — согласился Леша, — так все оно и есть. Но все это дело рук вашего Виктора.
— Тсс, — возразила Гали, — вы не знаете себе цены, мон ами… Желая завести со мной роман, не преуменьшайте своих возможностей. Но пусть это останется между нами.
— «Yes», — кивнул Леша и вскоре испарился.
Молодой художник Игорь Хмельницкий, тут же подсевший к ней, понравился Гале сразу…
«Шляхтич», — мысленно окрестила она его. Они мило поболтали о всякой чепухе. Договорились, что пересекутся в обозримом будущем.
— Ты будешь моей, — уверенно сказал он на прощанье, сжав руку Гали выше запястья, на котором красовался бабкин серебряный браслет.
Она внимательно посмотрела на молодого человека и рассмеялась.
— Ну, тогда до встречи… где-нибудь…
А вечером Гали, естественно, оказалась в мастерской Храпова. Несмотря на разницу в возрасте, она прежде всего увидела в нем сорви-голову, озорника, баловня судьбы, не отягощенного никакими узами, кроме дружеских и любовных. То, что Виктор говорил о товарищеских отношениях между ними, тут же было исправлено, сходу.
Он овладел Гали прямо в коридоре мастерской, открыв дверь огромного шкафа, чтобы стало немного просторнее. Она держалась за шею художника, обвив его ногами. А за спиной колыхались какие-то шубы, кожаные пальто, но это не имело значения. Она получила ни с чем не сравнимое удовольствие… С таким человеком, и в самом деле, близкие отношения начинать нужно было именно так. Как оказалось, Храпов изысканно повторил «подвиг» Андрея Белого, описанный в каких-то дамских мемуарах.
— Считай, что мы с тобой теперь познакомились по-настоящему, — смеялся он, открывая бутылку шампанского. — Я не жадный и не ревнивый.
— Я восхищена, — ответила Гали, нисколько не покривив душой. — Только не надо шампанского, у меня с ним связаны плохие воспоминания.
— Иди, выбери сама, что захочешь, — махнул он в сторону шкафа, похожего на броневик. — Здесь все твое сегодня… И завтра тоже.
Она выбрала здоровенную бутылку шотландского виски.
— Славная лошадка Уайт-хорс, серебряная грива, белый хвост, — сверкнув глазами, пробасил Храпов. — Думаешь, что я надерусь, и ты свободна? Ошибаешься. После импортного самогона мой дружок стоит, как солдат с ружьем в карауле.
Храпов оказался любовником и авантюрным, и неутомимым, и, на редкость, искусным. Будучи необыкновенно умным, он понял, что имеет дело с родственной душой. Она догадалась, что попала в сети одного из обаятельных бабников Москвы. Это было замечательной удачей, потому что открывало двери едва ли не всех столичных салонов.
— Знаю, что ты бросишь меня и очень скоро, — говорил Храпов во время нехитрой кофейной церемонии. — Заранее вижу, как топорщат усы мои любимые конкуренты. Да ты увидишь их буквально сегодня.
— А почему не ты меня бросишь? — спросила она.
— Подрастешь — поймешь, — отмахнулся он, закуривая.
— Ты лучше всех, Виктор, — улыбнулась Гали, — ты — мой первый настоящий мужчина, да сам знаешь. Какие еще конкуренты!
— Девочка, ты только начинаешь славный путь, который будет усеян… телами. Кстати, тебя дома не потеряют?
— Теперь уж точно нет, — усмехнулась она и уставилась на Храпова, как будто увидела его впервые.
— Ты удивлена, — спросил Храпов, — что я столь откровенен с тобой? А что такого? Я — циник, но говоря точнее — киник, знаешь, что это?
— Я отягчена интеллектом, — улыбнулась Гали, — не в такой степени, как ты, но две-три сотни книг и несколько альбомов по живописи я все же освоила.
— Обиделась, моя радость, — сокрушенно произнес Храпов.
— Да что ты, Виктор, — отмахнулась Гали, — после того, что ты со мной делал сегодня ночью… Кстати, что это было?
— Господи, как ты улыбаешься, — он смотрел на нее одновременно и ласково, и хищно. — Я должен написать вот это…
— А ты хороший художник? — спросила Гали.
— Черт его знает, — махнул рукой Храпов, — я отличный рисовальщик…
— Что это значит? — удивилась Гали.
— В принципе — все, — ответил он. — Я могу нарисовать идеальный круг. Карандашом, не отрываясь, как циркулем…
— Я поняла, — быстро ответила Гали, почему-то смутившись.
Может быть, впервые и явно она столкнулась с тем, что называлось даром, который дается ни за что, ни про что… А спросила Виктора — хороший ли он художник — просто так, нужно же было сказать что-то серьезное. Ведь из множества людей, с которыми она сталкивалась, было не так уж много тех, кто делал свое дело по-настоящему превосходно. Себя Гали заранее относила к «немногим».
Но то, что Виктор — очень хороший художник, она поняла сразу, увидев его работы.
Утром, выбираясь из постели, Гали сначала встала на корточки, выгнула спину, чтобы как-то прийти в себя, и тут же увидела несколько чудесных эскизов именно в той стороне, куда случайно посмотрела. Обнаженные женские фигуры точно парили в воздухе, как бы прикрываясь тончайшим туманом, но не скрываясь в нем полностью.
Эти мгновенные штрихи, из которых составлялось целое, не имели никакого, казалось, отношения к тому, что было предметом изображения — изящное женское ухо, маленькая крепкая грудь, бесстыдно раздвинутые ноги с темным треугольником курчавых волос.
— Вот это, — она показала в сторону эскизов, так понравившихся ей, — ты сделал недавно?
— Тебе понравилось? — с некоторым недоумением спросил он.
— Это гениально, — ответила Гали, — но ведь они или она — не столь красивы…
— Да ничего, — ответил Виктор, — для меня натура не имеет значения. Настоящей красоты в мире не так много… — он посмотрел на Гали. — А к этим, — он махнул рукой, — ты не ревнуй. Помнишь, у Гогена есть картина с таким названием?
— Да, помню, — ответила Гали. — Там такая дама с плоским коричневым лицом, у нее нос картошкой. А что, ты мне за ночь сплющил мой великолепный нос?
— Да нет, — Храпов всмотрелся в лицо Гали, точно впервые видел ее. — Ничего я не сплющил. А вот ты напомнила мне о том, что время летит стрелой.
— Ты про что? — простодушно спросила она. — Я здесь, вот она я… ты ведь любишь меня.
— Да, — крайне серьезно ответил он, — это не обсуждается. Черт, я и не думал вчера, куда вляпался. Я скажу тебе одну вещь, пока не забыл: никогда не связывайся с такими, как я. Понятно?
— Почему?
— Я же говорил, что мы с тобой похожи… Ну, смекай, моя радость.
— Я о чем-то догадываюсь, но смутно.
— Ну и правильно, что смутно. Темны воды.
Храпов с самого начала поставил себя так, что никаких шансов управлять этим человеком Гали не имела. Это немного обидело ее, ведь вместе с Храповым в ее жизнь пришло нечто необыкновенное — приближение зрелости, о которой она думала с радостью, трепетом и инстинктивным страхом рано состариться. Откуда взялись такие мысли? Может быть, это уроки Софьи Григорьевны, может быть что-то другое… Верно, стены арбатской коммуналки были пропитаны каким-то духом, делающим блеклыми и молодость, и блеск, и прелесть… А вот с этим Гали согласиться не могла никак.
Подружка ее, Варвара, как-то обмолвилась, в очередной раз восхищаясь фигурой Гали:
— На твоем месте я обдирала бы московских художников, как липку. Понимаю, что натурщицей быть противно, но для тебя — это семечки… как я думаю. Двадцать минут унижения и полный карман…
— Мелочи, — фыркнула Гали. — Они же бедные, как церковные мыши.
— Не все, — парировала подруга. — Хочешь, сосватаем тебе богатенького творца?
— Только молодого, — съязвила Гали, — старые греховодники меня интересуют мало. Разве что в виде исключения. Она тут же вспомнила про Хмельницкого.
— Неделя прошла, а до нас не дошла, — резюмировал Храпов, просыпаясь в объятиях Гали.
— Почему неделя? — спросила она. — Намного больше.
— Такая пословица, — ответил он.
— Что это за агрегат? — спросила Гали, показывая на старинное сооружение с большим колесом и какими-то металлическими пластинами.
— Это станок, — ответил Храпов, — деньги печатать.
— Ты серьезно? — испугалась она.
— Да что ты, — успокоил ее художник, наливая себе виски. — Картинки всякие печатать, офорты, автолитографии. Я когда-то занимался этим. А сейчас что-то лень. Уж больно кропотливая работенка.
— А мне покажешь?
— Нет.
— Почему? Я хочу знать.
Читать бесплатно другие книги:
