Палач из Гайд-парка Перри Энн
– Как чудесно увидеться с вами, бабушка! – воскликнула Эмили так восторженно, насколько хватало силы притвориться. – Я так рада, что вы смогли приехать.
– Конечно, я приехала, – мгновенно откликнулась старая леди. – Должна же я знать, что вы сейчас делаете! Он – и член парламента! – Старая леди фыркнула. – Не могу понять, радоваться этому или нет. Я не совсем уверена, что порядочные люди могут иметь дело с правительством. – Она оглядела комнату и присутствующих, отметив про себя драгоценные украшения дам и то, как свет преломляется в хрустальных гранях бокалов, а также то, что лакеи в ливреях. – Все немного напоказ, не так ли? Выставлять себя таким образом – не совсем по-джентльменски.
– Но кто должен нами управлять? – требовательно спросила Эмили, и на щеках у нее вспыхнули два красных пятна. – Может быть, люди, которые джентльменами не являются?
– Ну, это совсем другой вопрос, – отрезала старая леди, пренебрегая логикой. – И надо сказать, истинные джентльмены, которые становятся членами правительства по праву рождения, в выборах не нуждаются. Они обладают наследственными местами в Палате лордов, как им и подобает. И совершенно другое дело, когда приходится, стоя на ящике на уличном перекрестке, упрашивать прохожих голосовать за тебя, что достаточно вульгарно, если тебя интересует мое мнение.
Эмили открыла было рот, но ничего не сказала.
– Вы, бабушка, немного старомодны, – быстро ответила Шарлотта. – Мистер Дизраэли победил на выборах, и королева очень одобряла его деятельность.
– И мистер Гладстон был избран таким же образом, но она мистера Гладстона не одобряла, – опять отрезала с явным удовольствием старая леди.
– Но это доказывает только то, что выборы тут ни при чем, – возразила Шарлотта, – а мистер Дизраэли был очень умный человек.
– И вульгарный, – сверкнула глазами на Шарлотту старая леди. – Он носил ужасные жилеты и слишком много и слишком быстро говорил. Никакой утонченности. Я однажды, как вы знаете, встретилась с ним. Но нет, вы, кажется, об этом не знаете?
– Нет.
– Ну, он был такой, как я сказала. Никогда не мог придержать язык. И думал, что он любезен.
– А он не был таким?
– Ну… возможно, что и был. Но какое это имеет значение?
Шарлотта взглянула на Эмили, и они оставили эту тему.
– А где мама? – спросила Шарлотта и чуть не прикусила язык.
Брови бабушки взметнулись вверх.
– Господи боже, девочка, откуда мне знать? Где-нибудь развлекается, без сомнения. Она просто сошла с ума. – Бабушка оглянулась: вокруг водоворот красок, болтовня, женщины в более легких и гладких, чем прежде, юбках. Широкие плечи платьев украшены воланами, бантами, перьями, прически с тщательно уложенными локонами, украшения из бриллиантов и жемчуга, плюмажи, шпильки с драгоценными камнями, тиары и цветы. – Кто все эти люди, скажи, бога ради? – резко осведомилась она у Эмили. – Я никого здесь не знаю. Представь меня. Я сама скажу кому. – Нахмурилась. – А где, между прочим, твой муж? Почему он не рядом с тобой? Я всегда говорила, что ничего хорошего не получится из брака, если мужу нужны только деньги жены, – и окинула Эмили очень критическим взглядом. – Но, конечно, ты и не была настоящей наследницей. Иначе все сложилось бы по-другому. Тогда бы отец нашел тебе кого-нибудь из хорошей старой семьи. Никто даже не слышал о каком-то Джеке Рэдли!
– Но теперь они услышат, миссис Эллисон, – и Джек оказался непосредственно в поле ее зрения. Он был сегодня необычайно красив и улыбался, словно в восторге от того, что видит ее.
Бабушка все-таки достаточно смутилась, чтобы покраснеть и пробормотать нечто нечленораздельное. Но затем напустилась на Шарлотту.
– Могла бы сказать, что он рядом, дурочка, – прошипела она яростно.
– Но я не знала, что вы собираетесь сказать какую-нибудь гадость. Иначе, конечно, предупредила бы, – прошептала Шарлотта.
– Что? Что ты там бормочешь, девушка? Ничего не слышу. Ради бога, говори внятно. Ваша мать истратила достаточно денег, чтобы учить вас правильной речи и хорошим манерам с самого детства. Лучше бы она поберегла деньги. – И с этими словами она улыбнулась Джеку. – Поздравляю, молодой человек. Я слышала, что вы как будто что-то выиграли.
– Спасибо, – он поклонился и предложил ей руку. – Могу я представить вас некоторым интересным людям? Им, несомненно, будет приятно с вами познакомиться.
– Можете, – милостиво согласилась она, вздернула голову и, не оглянувшись на внучек, перекинула через руку трен и отплыла прочь, оставив Эмили и Шарлотту в одиночестве.
– Если бы кто-нибудь лишил ее головы, я бы это поняла, – сказала шепотом Эмили.
– Я тоже, наверное, не донесла бы на него, – прибавила Шарлотта и медленно повернулась к Эмили как раз вовремя, чтобы усмотреть ту же мысль в ее взгляде.
– Ты действительно думаешь… – начала было Эмили. – Нет, – ответила она на свой же собственный вопрос, хотя не очень убежденно. – Ты считаешь, что есть некто, знающий убийцу? И что кто-то хочет его защитить?..
– Не знаю, – тихо ответила Шарлотта. – Я считаю, что если этот некто любит… ну, например, мужа или отца? – В ее сознании возникли смутные очертания какой-то отвратительной и страшной мысли. – Но как можно жить, зная, что любимый тобой человек способен на подобное? В таком случае это была бы и твоя вина, не только преступника; ведь это все равно как если бы в преступлении участвовала часть твоего собственного существа. Нельзя чувствовать себя обособленной, словно действия любимого человека никак тебя не затрагивают. Если любимые тобой способны на такое, если они впали в безумие, у тебя обязательно появится ощущение, что ты тоже сошла с ума.
– Нет, так не должно быть! – возразила Эмили. – Нельзя обвинять…
– Может быть, это и несправедливо, – продолжала Шарлотта, перебив ее, – но именно такое чувство обычно и возникает. Разве тебе не было стыдно, когда приятельницы начинали обсуждать поведение мамы, видя ее в обществе Джошуа?
– Да, но это… – Эмили осеклась, на ее щеки хлынул румянец. – Да, конечно, и рядом с этим все меркнет. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Появляется такое чувство, словно ты содействовала тому, что произошло, и даже самим поведением способствовала ужасному, отвратительному делу. Можно до конца дней своих потом сопротивляться этому страшному пониманию, бесспорным фактам. – Лицо ее сморщилось от жалости. – Но как все это ужасно…
– Думаю, что это вполне могла быть Мина, – тихо ответила Шарлотта. – Она могла бы защитить брата, особенно если это он убил Уинтропа.
– Понятия не имею, кто бы еще мог это сделать? – думала вслух Эмили. – У мистера Карвела нет жены, а относительно кондуктора, его убийства и обстоятельств его жизни ничего не известно.
– А как ты думаешь, миссис Арледж могла знать хоть что-нибудь? – нерешительно спросила Шарлотта, наполовину презирая себя за то, что может высказать такое нелестное предположение насчет Далси. Питт явно ею восхищался – и имел на то все основания. И некрасиво затрагивать в данном случае ее имя.
– Насчет чего? – спросила Эмили. – Сомневаюсь, что у нее есть хоть малейшее представление о том, кто убил Арледжа, иначе она бы сказала Томасу, чтобы раз навсегда все выяснить и больше не иметь дела с полицией. И тогда бы она снова могла вести спокойно свою тайную жизнь.
Шарлотта вытаращила глаза.
– Что ты имеешь в виду? Какая тайная жизнь? Ты так говоришь, словно у нее есть что скрывать.
– О, Шарлотта, иногда ты просто слепа, – сказала Эмили, терпеливо улыбаясь. – У Далси есть поклонник, а может быть, он и не только поклонник. Неужели ты ничего не заметила?
Шарлотта была ошеломлена.
– Нет! И кто же он? Ты уверена? Откуда ты знаешь?
– Я не знаю, кто он, но знаю, что он есть. Это очевидно. – Эмили слегка покачала головой. – Ты когда-нибудь как следует ее видела… я хочу сказать, ты когда-нибудь пыталась взглянуть на нее внимательно?
– На что?
– О господи боже, Шарлотта! – в изнеможении простонала Эмили. – Ты заметила, как она одевается? Все эти изящные мелочи, прелестная траурная брошь, кружева и то, как прекрасно сидит на ней ее черное платье, и как оно выгодно подчеркивает талию, и какие у него модные рукава с буфами… И у нее чудесные духи. И ходит она так, словно знает, что ей смотрят вслед. И даже когда она молчит, есть что-то, – она пожала плечами, – какая-то особая сдержанность в ней, как будто она что-то знает, что-то такое особенное, тайное и очень приятное. Вот уж действительно, Шарлотта, если ты, видя женщину, не можешь распознать, что она влюблена, значит, ты совсем никчемный сыщик. И, кроме того, ничего не понимающая женщина.
– Но я думала, это… – запротестовала Шарлотта.
– Что?
– Ну, не знаю, мужество такое, что ли…
Эмили улыбнулась и кивнула знакомому, который участвовал в избирательной кампании Джека, а затем увлеченно продолжила:
– Не сомневаюсь, что она обладает мужеством и умением держаться, но это все не дает человеку чувства внутреннего удовлетворения, это не повод для беспричинных улыбок и постоянного заглядывания в зеркало и желания всегда выглядеть наилучшим образом – так, на всякий случай, а вдруг с ним встретишься.
Шарлотта опять пристально посмотрела на сестру.
– И как это ты успела столько заметить? Но я видела ее только на заупокойной службе.
– Не нужно часто встречаться, чтобы такое замечать. О чем ты только думала, что ничего не заметила?
Шарлотта покраснела, вспомнив, что тогда чувствовала.
– Не думаю, что это имеет хоть какое-то значение, – ответила она, меняя тему разговора.
– Ну конечно, не имеет, – ответила Эмили и запнулась. – О чем это ты? Что не имеет значения?
– Ну, конечно – кто этот человек! – Шарлотта прерывисто вздохнула. – Эмили, ты думаешь – я хочу сказать…
– Да, – мгновенно ответила Эмили, не обращая внимания на пожилого человека, который очень хотел привлечь ее внимание к своей особе.
Тот оставил свои попытки и отошел.
– Мы должны узнать это, – продолжала Эмили. – Не знаю как, но мы должны узнать, кто этот человек.
– Как ты думаешь, им может быть Барт Митчелл? Наверное, это как раз то звено, которого недостает Томасу.
– Завтра утром начинаем, – пообещала Эмили. – Я подумаю, с чего начать, и ты тоже можешь поразмыслить.
Тут их прервали. Правда, все важное уже было сказано и дальнейший обмен мнениями был бы бесполезен. Появились Кэролайн и Джошуа, одетые очень торжественно. Вид у обоих был возбужденный и радостный.
– О, слава богу, – сказала с огромным облегчением Эмили. – Я уж стала думать, что она вообще не придет, – и пошла поздороваться с матерью, а Шарлотта следовала по пятам.
– Поздравляю, моя дорогая, – сказала взволнованно Кэролайн, целуя Эмили в щеку. – Я просто в восторге. Уверена, что Джек будет замечательным парламентарием, у него такое широкое поле деятельности… А где он?
– Вон там, разговаривает с сэром Арнольдом Мэйбери, – ответила Эмили. Она взглянула на привлекательное и оживленное лицо Джошуа, на его нос с горбинкой и смущенную улыбку. – Я рада, что вы тоже пришли. Джек будет очень рад.
– Ну разумеется, он тоже пришел, – ответила Кэролайн, слегка и немного странно усмехаясь. А затем повернулась к Джошуа, и ее лицо вспыхнуло радостным, горделивым румянцем.
На этот раз странность поведения матери подметила Шарлотта, а Эмили ничего такого не замечала.
– Мама, – медленно спросила Шарлотта, – что ты хочешь этим сказать?
Эмили, нахмурившись, взглянула на сестру – какие глупые вопросы она задает – и уже хотела сделать нетерпеливое замечание по этому поводу, как вдруг тоже поняла, что чего-то недослышала в ответе Кэролайн, чего-то гораздо более важного, чем сами слова. Она выжидательно взглянула сначала на Джошуа, потом на Кэролайн.
Кэролайн сделала глубокий вдох и опустила взгляд.
– Мы с Джошуа только что поженились, – ответила она очень тихо, почти шепотом.
Эмили точно гром поразил.
Шарлотта открыла было рот, чтобы сказать что-нибудь доброе, поздравить, но голос ей перехватил спазм, и на глаза почему-то навернулись слезы.
Джошуа обнял Кэролайн. Он все еще улыбался, но в глазах его отражались сознание собственной силы и некое предупреждение.
Подошел Джек с бабушкой, которая в свободной руке держала бокал шампанского. Он сразу понял, что стал свидетелем в высшей степени эмоциональной сцены, и повернулся к Джошуа.
– Поздравляю, – спокойно сказал тот, дотрагиваясь до руки Джека. – Это великолепная победа, предвещающая удачу нам всем. Я желаю вам долгой и успешной карьеры, – он улыбнулся, – и не только ради вас самого, но и для всех нас.
– Спасибо, – Джек высвободил руку, чтобы взять шампанское у проходящего лакея, и поднял бокал. – За будущее.
Бабушка тоже поднесла свой бокал ко рту.
– За будущее всех присутствующих, – прибавила Эмили, взглянув на Джека. – В частности – мамы и Джошуа. Мы должны их тоже поздравить и пожелать им всяческого благополучия.
Джек удивленно раскрыл глаза.
– Они только что поженились, – закончила Эмили.
Бабушка, как раз сделавшая глоток, подавилась, и половина вина пролилась на платье. Черные глаза яростно сверкнули, лицо вспыхнуло от гнева и оскорбленного чувства. Однако когда у тебя капает с подбородка, не очень легко соблюдать достоинство. Эмили достала платок Джека у него из кармашка и стала вытирать платье, отчего стало только хуже. Для бабушки оставался только один путь к отступлению, и она в обмороке упала на пол, почти уронив вместе с собой Джека. После чего незамедлительно стала центром общего внимания.
Уже никто не смотрел на Джошуа и Кэролайн, даже на нового члена парламента. Со всех сторон к ним устремились гости.
– О господи! Бедная дама! – сказал какой-то старик в ужасе оттого, что бабушка безжизненно лежит на полу. – Мы должны оказать ей помощь. Кто-нибудь! Нужна соль!
– Ей нехорошо? – спросил тревожно кто-то. – Может быть, послать за доктором?
– Уверена, что в этом нет необходимости, – убежденно заявила Эмили. – Я сейчас покурю перышком у нее под носом, и она воспрянет, – и огляделась в поисках лакея, чтобы он доставил сей необходимый предмет.
– Бедняжка! – сказала какая-то женщина, глядя сочувственно на лежащую бабушку. – Чтобы вот так заболеть, в обществе, так далеко от дома…
– Но она не больна, – возразила Эмили.
– Она пьяна, – прибавила Шарлотта с внезапным, непростительным злорадством.
Она была в бешенстве от крайнего эгоизма старухи, которая лишила Кэролайн возможности насладиться сознанием обретенного счастья и принимать поздравления в этот чрезвычайно торжественный момент своей жизни. Она кинула яростный взгляд на старую леди и с большим удовлетворением услышала, как та скрипнула зубами от злости.
– О! – Симпатия сочувствующей дамы сразу исчезла, и она отступила на пару шагов с лицом, искаженным брезгливостью.
– Надо бы вынести ее из комнаты. – Шарлотта повернулась к Джеку. – Лакей тебе поможет. Посади ее где-нибудь, чтобы она пришла в себя, а потом пусть кто-нибудь отвезет ее домой.
– Не я, – твердо сказала Кэролайн. – Да и как бы то ни было, сама я домой не собираюсь. Сегодня у меня первая брачная ночь.
– Ну, конечно, не ты, – немедленно согласилась Шарлотта и повернулась к Эмили.
– О нет! – отступила испуганно та.
Вернулся лакей с тлеющим перышком и вручил его Эмили. Та поблагодарила, взяв перо, и с чувством облегчения поднесла его к носу бабушки. Та вздохнула, сильно раскашлялась, но упрямо оставалась лежать на полу, закрыв глаза.
Джек и лакей нагнулись, чтобы поднять ее вялое тело. Но сделано это было крайне неловко. Бабушка была низенькой и очень полной и повисла у них на руках мертвым грузом. Чтобы поставить ее на ноги и чтобы юбки ее при этом остались в порядке, им пришлось напрягаться изо всех сил. Они медленно двинулись сквозь толпу к выходу. Но даже в таком состоянии, проходя мимо Шарлотты, старая дама ухитрилась довольно сильно стукнуть внучку по локтю.
– Она не останется со мной под одной крышей, – очень четко выговаривая слова, сказала Кэролайн. – Она поклялась никогда не жить со мной вместе, если я обесчещу себя и стану посмешищем в глазах общества. – Она взглянула на Эмили. – Извини, дорогая, но мне кажется, что это тебе придется поселить ее у себя. У Шарлотты нет места.
– Даже если бы места и хватило, – ответила Шарлотта. – Если она не желала жить под одной крышей с актером, то, разумеется, не станет жить с полицейским. И слава богу!
– Да, вижу, что победа на выборах – медаль о двух сторонах, – мрачно ответила Эмили. – Полагаю, что Эшворд-хауз достаточно велик для того, чтобы она в нем заблудилась – во всяком случае, бродила по нему большую часть времени… О, мама, я желаю тебя всяческого счастья, но как ты могла так поступить со мной?
Сэмми Гейтс очень любил рано вставать. Первые часы наступающего дня всегда такие ясные, так полны обещания и, как правило, одиночества. Не то чтобы он не любил людей, нет, но его собственное общество всегда доставляло ему радость, и это было то время дня, когда он позволял мыслям бродить, где им вздумается, по любым путям воображаемого мира, а это являлось для него любимым видом развлечения. Прошлым вечером он был в мюзик-холле. Выступала Мари Ллойд, одета она была сногсшибательно и пела необыкновенные песенки. Он даже сейчас улыбался при воспоминании об этом. Сэмми с развальцей, не спеша двигался по тихой улице, где жил в двухкомнатной квартирке с женой, детьми и тестем, потом вышел на перекресток большой дороги, где уже деловито бежали повозки и тачки грузчиков, направляющиеся к рынку или подвозившие припасы к дверям больших домов, расположенных рядом с парком. Он проходил этим путем каждое утро, и многие окликали его или махали рукой, приветствуя. Он кивал или махал в ответ, но мыслями был еще в мюзик-холле.
Он шел быстро, потому что надо вовремя успеть дойти до ворот парка и убедиться, что там все в порядке, нигде не намусорено и нет ничего такого, что могло бы оскорбить взгляд. А потом он приступит к исполнению ежедневных служебных обязанностей – подметать, полоть, подвязывать… Всем этим он не так уж любил заниматься, но, с другой стороны, эти обязанности не были и особенно изнурительны. А главное, так хорошо быть сейчас на солнце рано утром и наслаждаться полнейшим одиночеством…
Он с улыбкой пересек Парк-лейн и вошел в ворота. День был яркий, но роса еще лежала тяжелым, сверкающим покровом на траве, и листва на кустах была влажной. Какой-то неряха бросил бутылку прямо на дорожку. Ну зачем такое делать? Ведь она могла разбиться на множество осколков. И кто знает, может, кто-нибудь поранился бы. Особенно ребенок…
Сэмми подошел к бутылке и нагнулся, чтобы ее поднять. А нагнувшись, увидел ступню, торчащую из травы под кустом, а затем и всю ногу, и подметку на другой ноге, согнутой в колене.
Он выпустил бутылку из руки и двинулся к кустам, тяжело дыша. Скорее всего, кто-то слишком много выпил, но всегда существует и другая возможность. С тех самых пор, как нашли первый труп, он все время боялся, что это повторится, но все же надеялся на лучшее.
Сердце у него колотилось, во рту пересохло, но он решительно ухватил ноги за лодыжки и дернул к себе.
На мужчине были темные брюки, темно-синие, а может, черные; они намокли от росы, и цвет было определить трудно. Затем стало появляться тело, и Сэмми так ужаснулся, что выпустил ноги и отшатнулся. Это был полицейский! О том безошибочно свидетельствовали темный мундир и серебряные пуговицы.
– Боже ты мой! – простонал он. Это был не пьяный. Опять работа Палача! – О, боже мой! – прорыдал он. Может, не надо было его двигать? Может, его за это будут ругать?
Сэмми отступил еще на шаг и, запнувшись о бутылку, упал, больно ударившись о каменистую землю. На некоторое время ушиб лишил его возможности соображать.
Потом он снова взглянул на ужасающий объект. Да, это, несомненно, полицейский. Сэмми видел ряд блестящих пуговиц на мундире, застегнутом доверху.
Он подполз на четвереньках к телу и, не отдавая себе ясного отчета в действиях, опять потянул на себя. Тело медленно появлялось из кустарника: вот пояс, грудь, шея – и голова! Голова! Он был целый!!!
Сэмми упал навзничь, руки у него тряслись, спазм сжимал желудок. Какой же он глупец! Он должен был не давать волю воображению. Вот уж действительно! Палач! Разве полицейский не может напиться, как все остальные?
Он встал и наклонился над мужчиной, чтобы определить, насколько он пьян. Лицо у мужчины было ужасно бледное, ну совсем как мел, словно он и вправду помер.
– О, боже ты мой! – повторил он на этот раз тихо и жалобно и боязливо дотронулся тыльной стороной руки до щеки лежавшего. Холодная.
Сэмми опять почувствовал, как желудок сжимает спазм. Он расстегнул воротник и скользнул ладонью под мундир. А тело-то теплое! Значит, он живой! О да! Господи, сделай так, чтобы он был живой!
Несколько мгновений Сэмми внимательно вглядывался в лицо полицейского, но ресницы ни разу не затрепетали. Если бедняга и дышал, то дыхание было очень слабое.
Ну что ж, надо звать на помощь. Человеку сейчас нужен врач. Сэмми поднялся и поспешил прочь быстрым шагом, но, передумав, припустился бегом.
– Что? – Питт оторвал взгляд от стола и посмотрел на Телмана, который возвышался прямо перед ним с мрачным лицом и каким-то ехидным, торжествующим огоньком в глазах.
– Это Бейли, – повторил Телман. – Один из парковых смотрителей наткнулся на него сегодня утром, примерно в шесть часов. Его ударили по голове и оставили лежать под кустом. – Он пристально поглядел на шефа.
Томасу стало не по себе. Он чувствовал сразу и боль, и вину.
– Его тяжело ранили? – спросил он с трудом, губы у него пересохли.
– Трудно сказать. Он все еще без сознания. И все еще может быть.
– Но насколько он пострадал, какие у него раны? – Словно со стороны, Питт слышал свой голос, хриплый и немного испуганный.
– Вроде нет ничего, кроме ушиба головы.
– И никто не знает, как это могло случиться?
– Нет. Но здравый смысл подсказывает, что это был Палач. Бейли не был на дежурстве в парке или поблизости. Он все еще проверял заявление Карвела, что тот был на концерте, как вы и хотели. – Телман все так же смотрел на Питта, не отводя взгляд. – Сдается мне, он кое-что обнаружил.
Отвечать было нечего. Питт встал из-за стола.
– А где он?
– Его доставили в больницу Доброго Самаритянина на Манчестер-сквер. Примерно в полумиле от того места, где нашли. – Он вздохнул и помолчал. – Вы хотите, чтобы я снова арестовал Карвела?
– Нет, во всяком случае, пока не повидаю Бейли.
– Но он ничего не может рассказать.
Питт не потрудился ответить. Он не глядя обошел Телмана и вышел из кабинета, не взяв пальто и шляпу. Не прошло и пяти минут, как суперинтендант уже ехал в экипаже на Манчестер-сквер.
Питт чувствовал себя отвратительно. Больше не было оснований сомневаться, что это Карвел. Именно присутствие или отсутствие последнего на концерте и проверял Бейли. Но мысль эта его ранила. Ему нравился Карвел, он испытывал к нему инстинктивное уважение, сочувствовал его горю, верил в искренность его переживаний. Такое глубокое разочарование Томас испытывал и в отношении самого себя. У него было ужасное чувство поражения от того, что он так обманулся в Карвеле, а значит, он совсем не понимает людей. Это он виноват в том, что Бейли пострадал, и если тот умрет, то именно он, Томас Питт, будет виноват в его смерти.
Как он мог быть настолько глуп, так непредусмотрителен и наивен? Ведь даже сейчас, в экипаже, Томас не мог представить, что во всем виноват Карвел, и только очевидность делала его вину неопровержимой.
Экипаж остановился, и Питт сошел, велев кучеру подождать. Его провели в большую длинную палату, где лежал недвижимый, бледный, оцепеневший Бейли. Он был в грубой коленкоровой ночной рубашке, укрыт простыней и серым одеялом. Около койки стоял молодой врач, лицо у него было хмурое, губы поджаты.
– Как он? – спросил Питт в страхе услышать ответ.
Врач взглянул на него.
– А вы кто?
– Я суперинтендант Питт с Боу-стрит. Как его состояние?
– Трудно сказать, – врач покачал головой. – Ни разу не пошевелился с тех пор, как его привезли, о температура близка к нормальной. Дыхание тоже почти нормальное, и сердце бьется хорошо.
– Он поправится? – спросил Питт, не слишком надеясь на положительный ответ.
– Наверняка сказать не могу. Может быть.
– А когда он будет в состоянии разговаривать?
Врач опять покачал головой и наконец взглянул на Питта.
– Этого я не знаю, суперинтендант. Я даже не уверен, что он вообще заговорит. А если и так, то он может ничего не вспомнить. Его сознание может быть очень повреждено. Вы должны быть готовы к этому. И на вашем месте я не слишком бы ставил свое расследование в зависимость от его показаний.
– Понимаю. Пожалуйста, сделайте все возможное. Не беспокойтесь об оплате.
– Разумеется.
Питт ушел, чувствуя себя еще более несчастным, обескураженным и очень виноватым.
Приехав на Боу-стрит, он увидел у себя в кабинете Джайлса Фарнсуорта, бледного и злого.
– Вы опять позволили Карвелу нанести удар, – процедил он сквозь зубы. – На этот раз Палач едва не убил одного из ваших подчиненных. – Он отошел к камину и повернулся лицом к Питту. – Я давно опасался, что это дело вам не по силам, но Драммонд настаивал на своем. Ну что ж, он ошибся. Самое неправильное решение за всю его карьеру. Извините, Питт, но больше с вашей некомпетентностью я мириться не могу. – Он опять прошелся по комнате и снова повернулся к Томасу. – Вы уволены с занимаемой должности. Быстро заканчивайте необходимую работу с документами, а затем вы будете переведены на прежнюю должность. И лучше вам работать в другом участке. Когда у меня будет время, я найду где. Может быть, на окраине. – Не ожидая ответа, он направился к двери, но, коснувшись ручки двери, заколебался. – Я велел Телману снова арестовать Карвела. Теперь он, наверное, уже в участке. Подготовьте все свидетельства и улики, которые потребуются суду. А когда закончите, можете на несколько дней уйти в отпуск. Всего хорошего.
И помощник комиссара вышел, затворив за собой дверь и оставив Питта наедине с угрызениями совести и совсем несчастного.
Глава одиннадцатая
Шарлотта была потрясена, когда Томас рассказал ей о своем увольнении. Возможно, она реальней представляла бы себе эту возможность раньше, если бы ее голова не была так занята другим: новым домом и, конечно, продажей старого, избирательной кампанией Джека, любовной связью Кэролайн, а теперь ее новым браком. Она не очень-то верила, что такое вполне может случиться – что его уволят, ведь это так несправедливо!
Сердце у нее упало, так остро она чувствовала боль и унижение, которые он претерпел, но несправедливость привела ее в ярость. А как же теперь будет с новым домом? Разве он им по средствам? И старый уже продан, им нельзя переехать обратно…
Шарлотта знала, что все ее мысли и чувства сейчас отражаются на лице. Ей никогда не удавалось как следует их скрывать, но она изо всех сил пыталась сдержаться и ничем не дать знать мужу, как сильно потрясена. Все же она побледнела и ее затошнило; появилось такое чувство, словно в желудке тяжелый, холодный камень.
– Мы справимся, – вот все, что она смогла сказать, внезапно охрипнув от волнения. Во рту совсем пересохло.
Питт поглядел на нее, тоже бледный. Глаза у него резало, взгляд был усталый.
– Конечно, справимся, – ответил он ласково, хотя еще не знал, каким образом.
Мысль о том, что снова придется идти на должность инспектора, в какой-то другой участок за несколько миль от дома, была слишком горька, чтобы думать о будущем, но это была горькая правда, и приходилось считаться с ней и привыкать к ней. Может быть, ему еще удастся убедить Фарнсуорта направить его, по крайней мере, в Центральный лондонский участок, чтобы он хотя бы работал в знакомом районе и не тратил половину времени на омнибусы туда и обратно. Экипаж ему будет не по средствам.
Некоторое время они сидели молча рядом. Слова были тут не в помощь. Они не могли придумать ничего утешительного, кроме банальных выражений, которые то и дело приходили на ум, но они были бы бесполезны. Наконец Шарлотта пошевелилась, выпрямилась и зажгла огонь в камине гостиной – не потому, что было холодно, а потому, что мерцание пламени утешало и создавало впечатление обособленности от враждебного, холодного мира.
– Карвел наконец признался?
– Нет. – В памяти Томаса опять всплыло лицо Карвела, совершенно отчаявшееся, белое как мел и полное страха, когда его вели в камеру и он встретился взглядом с Питтом; в его глазах застыла униженная мольба. – Нет, он изо всех сил все отрицает.
Шарлотта пристально посмотрела на мужа.
– А ты по-прежнему веришь ему, да? – спросила она, немного помолчав. – Ты все еще думаешь, что это сделал не он?
Питт ответил не сразу. На лице его выразилось смятение, но когда он наконец ответил, голос звучал уверенно.
– Нет. Нет, я не могу поверить, что он по своей воле мог нанести удар Эйдану Арледжу. И если даже он убил его в порыве слепой, безрассудной страсти, то потом сломался бы и даже не попытался бы избежать наказания. Я совершенно искренне уверен, что если бы он сделал это, то принял бы – и более того, приветствовал бы – наказание.
– Тогда тебе нужно обязательно найти, кто это сделал, Томас! Ты не должен позволить, чтобы его повесили за то, чего он не совершал. – Шарлотта опустилась на колени перед мужем. – Должен же быть какой-то способ узнать, кто Палач? Как бы ни был умен, он не может всего предусмотреть; он должен оставить какую-то ниточку, и если мы за нее потянем, осторожно и умно, то распутаем этот клубок и найдем истину.
– Приятно так думать, – сказал Томас, улыбнувшись, – но я уже истощил свой мозг, пытаясь найти разгадку, однако с места не сдвинулся.
– Ты слишком близко стоишь к эпицентру событий, – немедленно откликнулась она. – Ты видишь детали, а не всю картину в целом. Что есть общего у всех жертв?
– Ничего, – ответил Питт, не задумываясь.
– Но общее должно быть! Уинтроп и Скарборо отличались агрессивностью, и ты говорил, что кондуктор был бесцеремонным маленьким начальником. Возможно, он был тоже агрессивен.
– Но Арледж таким не был. Все свидетельствуют, что он был самым любезным и кротким человеком.
– Ты в этом уверен? – Шарлотта с сомнением взглянула на Томаса.
– Да, уверен. Не нашлось никого, кто отзывался бы о нем плохо.
Она задумалась на мгновение, а он молча ждал.
– А это возможно, что все, кроме одного человека, были убиты лишь затем, чтобы скрыть главную жертву, кого Палач действительно хотел умертвить? – сказала она немного погодя. – Может быть, другие были избраны совершенно случайно и для Палача оказалось неважно, кто они и что?
– Но это же бессмысленно, – Питт покачал головой и протянул руку, чтобы убрать со лба жены своенравный локон, выбившийся из ее прически. – Скарборо выманили из дома, чтобы убить. Это вряд ли случайность. Йитс был убит за несколько миль отсюда, в Шепердс-буш. Мы не знаем, где убили Арледжа, а Уинтроп незадолго до смерти катался на лодке по Серпентайну, что само по себе смешно и нелепо. Почему кому-то может понадобиться кататься на лодке в полночь? Никто не станет прогуливаться с незнакомцем. Трудно вообразить подобную прогулку даже с другом.
– Но это понадобилось Палачу, чтобы удобнее было убивать.
– Но как он заманил Уинтропа в лодку? Как ты можешь убедить кого-нибудь поплавать ночью?
Она глубоко вздохнула.
– А… я бы… я бы… уронила какой-нибудь предмет в воду с моста и сказала бы, что если я не достану этот предмет, то буду очень огорчена, – закончила она удовлетворенно. – И сначала бы я уронила шляпу или еще что-нибудь.
– Шляпу! – Он выпрямился, нечаянно толкнув Шарлотту.
– Что? – Она тоже встала. – Ты что? Томас!
– Шляпу, – повторил он. – Но когда мы вытаскивали тело, там была шляпа! И то была шляпа не капитана Уинтропа. Мы не связали ее с тем, что произошло, но она вполне могла иметь к этому отношение. Ее могли бросить, чтобы заманить его в лодку. Ты умница! Блестящая мысль – и такое простое объяснение… – Он с жаром поцеловал жену, поднялся и стал ходить по комнате. – Все это начинает обретать смысл, – продолжал он, и голос его возбужденно зазвенел. – Уинтроп был человек морской, и совершенно естественно было обратиться к нему за помощью, чтобы выловить из воды шляпу, прежде чем она пошла ко дну. Убийца мог вполне притвориться, что никак не может этого сделать даже при помощи весел. Да многим с ними и не управиться как следует! – Томас возбужденно махнул рукой. – Он попросил помощи Уинтропа. Тот, естественно, согласился. Оба сели в лодку – и вот Палач указывает на какой-то предмет, плывущий в воде, Уинтроп наклоняется и… – Он рубанул воздух рукой, словно обрушил удар топора. – …и лишается головы.
– Ну, а как обстояло дело с другими? – спросила Шарлотта. – Что ты скажешь насчет Арледжа?
– Этого мы не знаем. Не знаем, где он был убит.
– Но Скарборо? Кондуктор? – настаивала она.
– Скарборо был убит на Роттен-роу, как раз там, где его нашли. Лошадиная колода была полна крови.
– А Йитс?
– Около конечной остановки омнибуса в Шепердс-буш. А затем перевезен на коляске в Гайд-парк.
Шарлотта на секунду задумалась.
– Создается впечатление, что Арледж был тут самой главной жертвой, а? – сказала она наконец. – За исключением, правда, того факта, что он был не первой жертвой. И каждый раз, когда я начинаю об этом думать, эта мысль кажется мне логичной. – Она пожала плечами. – Но потом я начинаю сомневаться.
– Да, знаю. – Томас остановился и протянул руку. – Однако на сегодня хватит. Завтра я начну все сначала. А теперь пойдем спать.
Шарлотта взяла его за руку и медленно встала, но лицо у нее было все еще задумчиво и сосредоточенно. Даже поднимаясь по лестнице, она все думала, анализировала, планировала. И только облачившись в ночную рубашку, натянув простыни и прижавшись к Питту, наконец забыла обо всем и стала думать о совсем других вещах.
Утром Питт не поехал на Боу-стрит – смысла не было. Его ум обуревали неопределенные, по большей части еще нечеткие идеи, основанные на отдельных, разрозненных фактах и впечатлениях, которые еще следует подтвердить. Весь день он занимался будничными делами и перепроверял детали. В четверть восьмого Томас приступил к настоящему делу. Он хотел увидеться с Виктором Гарриком, но у него не было его адреса. Он знал, что тот может быть известен Мине Уинтроп, поэтому сел на омнибус до Керзон-стрит и сошел у ее дома в ясных весенних сумерках.
– Да, сэр? – вопросила горничная.
– Можно ли мне поговорить с миссис Уинтроп? – любезно осведомился он в свою очередь.
– Да, сэр. Если вы потрудитесь пройти вот сюда, я пойду узнать, дома ли она.
Это была обычная формальность. Питт прошел за горничной в холл и стал терпеливо ждать.
Не прошло и пяти минут, как появилась Мина. Она очаровательно выглядела в муслиновом платье цвета лаванды. Увидев его удивленное лицо, женщина смутилась.
– Добрый вечер, суперинтендант. Боюсь, вы застали меня врасплох. Я не одета соответствующим образом.
Читать бесплатно другие книги:
