Найти Элизабет Хили Эмма

– Да, имя моей матери – Элизабет. Что вам нужно?

– Неужели я набрала номер вашего телефона? – спрашиваю я.

– Конечно, это вы позвонили мне. – Он что-то неразборчиво бормочет себе под нос; кажется, чертыхнулся. – Что вы хотите?

– Возможно, Элизабет просила меня позвонить вам, – произношу я.

– Просила вас? Почему? – удивляется он. – Откуда вы звоните?

– Не знаю, – отвечаю я. – Должно быть, это что-то важное.

Убираю трубку от уха и делаю паузу, чтобы подумать. Мои пальцы сжимают трубку так сильно, что пластмасса хрустит. Когда я видела Элизабет? И зачем она просила позвонить? Не помню.

Кладу трубку на подлокотник кресла и перебираю бумажки у меня на коленях. Телефонный номер Питер Маркхэма, список покупок и рецепт суфле из крыжовника. Где-то вдалеке настырно рокочет автомобильный мотор, как муха, бьющаяся о стекло, как воспоминание, угнездившееся где-то на краю сознания. Я беру трубку и подношу ближе к свету лампы очередной листок. «Где Элизабет?» Мне становится нехорошо.

– Она исчезла, – громко говорю я.

В трубке слышен треск от его дыхания.

– Кто это? – спрашивает Питер. Его голос звучит неприятно и резко.

– Меня зовут Мод. Я подруга… Элизабет, – отвечаю я. – У меня есть ваш номер, и я немного беспокоюсь за вашу мать.

– Какого хрена, в разгар ночи!

Смотрю на часы над газовым камином. Три часа. Это не дневное время.

– Извините, – говорю я. – Я сейчас неважно себя чувствую. О боже, еще раз извините. Я больше не буду вам докучать. Пока с Элизабет будет все в порядке.

Голос в трубке звучит сдавленно и сонно.

– Я уже разговаривал с вашей дочерью. С мамой все в порядке. Я сейчас положу трубку, хорошо?

На другом конце линии раздается щелчок, и наступает долгий пульсирующий сигнал. Он положил трубку. Я быстро беру ручку и пишу: «Сын Элизабет говорит, что с ней все в порядке. Сказал по телефону «какого хрена», – добавляю я, не уверенная в том, почему это показалось мне важным.

Осторожно кладу телефонную трубку на место. Ловлю себя на том, что думаю о миссис Уиннерс. Я уже много лет не вспоминала о ней. Она была первым человеком на нашей улице, у кого появился телефон. Телефонный аппарат был красивым и массивным, с деревянной полированной подставкой. Она так гордилась им и всегда становилась у окна, когда «телефонировала», чтобы все могли ее видеть. И если вы проходили мимо, махала рукой и показывала на трубку – разговариваю, мол. Она по малейшему поводу приглашала людей к себе и предлагала воспользоваться аппаратом, и я была удивлена тому, как много всего миссис Уиннерс могла выяснить по телефону. Не только новости о ее семье – она постоянно рассказывала о своей кузине из Торки и сестре из Донкастера, – но о жизни в городе, соседях, о войне. Казалось, что по телефону можно узнать все, и я всегда задумывалась о том, с кем она беседовала и как она только запоминает всю эту информацию. Иногда я приходила домой из школы и заставала ее на кухне вместе с мамой. Они пили чай и обменивались сплетнями, а я сидела рядом и слушала, снова и снова наполняя по маминой просьбе их чашки.

Я откладываю в сторону мои записи и завариваю себе чай. Я делаю это не очень часто, потому что чай нередко бывает коварен. Но на этот раз я помню, что надо сделать: сперва подогреть воду, а потом бросить в фарфоровый заварочный чайник три ложки заварки. Поскольку чай предназначен мне одной, я уношу его в гостиную и ставлю на кофейный столик, затем грею о чайник ладони. Пар поднимается вверх и касается моего подбородка. Ощущение это ни с чем не сравнимое, до боли знакомое, но я забыла, с чем оно связано. Пытаюсь не двигаться, надеясь вспомнить, но на память мне приходит лишь то, как отец кидает что-то в стоящий снаружи мусорный бак.

Я принесла в гостиную стеганый чехольчик для заварочного чайника. Его мне подарила Элизабет, но я им никогда не пользовалась. Он кажется мне уродливым, и я опасаюсь, что клочки ваты из него попадут в чашку. Не хотелось бы пить чай, превратившийся в густое варево из ваты. Стеганый чехольчик самой Элизабет – почти такой же, но я точно помню, что у моей подруги никогда не было в чае ваты.

– Я уже выпила весь избыток ваты, – призналась она как-то раз. – И теперь она застряла где-то в моих внутренних органах.

Я завариваю для нее чай каждый раз, когда прихожу к ней домой, и она напоминает мне о том, как это делается, если я вдруг забуду. По ее словам, для нее это непозволительная роскошь, потому что она слишком слаба и ей самой не удержать в руках даже чайник для заварки. К ней приходит социальная работница и иногда делает ей чай. Но эти работники вечно куда-то торопятся, так что она успевает выпить не больше одной чашки, а налить себе новую после их ухода уже не может. И, конечно, Питер ничего для нее не делает. Просто когда очередной раз навещает ее, то выкладывает на стол покупки и уходит.

По словам Элизабет, он обычно почти не разговаривает с ней и большую часть времени проводит в другой комнате, в кухне или в теплице. Сын злится на то, что она безвылазно сидит в доме весь день и что просит его с ней побыть. А недавно Элизабет сообщила мне еще кое о чем. Она пожаловалась, что Питер говорит ей неправду. В доме начали пропадать вещи, и он стал ей лгать. Жаль, что я не запомнила подробностей. Снова перебираю свои записки.

«Сын Элизабет говорит, что с ней все в порядке». Почему-то я не чувствую уверенности. Беру стеганый чехольчик, надеваю его на заварочный чайник и аккуратно расправляю. Мне наплевать на вату. Сейчас почти четыре часа утра, и я в любом случае не буду пить чай.

В следующие после исчезновения Сьюки дни мы перестали есть и пить. И почти не разговаривали. Родители в моем присутствии хранили молчание, но однажды я подслушала их разговор, когда они думали, что меня нет рядом и я их не смогу услышать. В нем несколько раз упоминалась полиция.

Однажды в воскресенье мы сидели в кухне, ели нашу скромную трапезу и не смотрели друг на друга. Когда за окном начало темнеть, отец встал и сказал:

– Пошли. Нужно расспросить соседей.

Он надел куртку и открыл для меня кухонную дверь. Помню, я бросила взгляд на маму, оставшуюся сидеть за столом. Она даже не подняла головы и не посмотрела нам вслед. Она уже разговаривала с соседкой Сьюки, женщиной, которая ходила в ту же бакалею, что и мы, но та сказала лишь то, что тут в округе сейчас полно странных людей.

– Кто знает, может, им что-нибудь известно, – произнес отец, когда мы шли к дому Сьюки.

Двери в прачечную были открыты, и было что-то пьянящее и роскошное в запахе мыла. Но это был фальшивый запах, который каким-то образом отдалял нас от моей сестры. Отец постучал в дверь. Та быстро открылась, как будто хозяин дома все это время стоял за ней.

Наружу высунулась голова.

– Да?

Голова была какая-то растрепанная, и из дома доносился мерзкий, просто отвратительный запах, забивавший запах прачечной.

Отец прочистил горло.

– Я надеялся… я хотел спросить… – начал он и замолчал, набирая в легкие воздуха. Кирпичный дверной проем оброс мхом, и я провела ногтями по его важной мягкой поверхности. – Я ищу Сьюзен Палмер, – продолжил он и поправился: – То есть Сьюзен Джеррард. Она живет в двадцать пятом доме. Вы ее не видели?

– Никогда не встречал, – человек встряхнул немытой головой. – Она что, пропала?

Отец кивнул.

– Кто она вам?

– Дочь, – ответил отец.

– Понятно. Фрэнк сейчас в двадцать третьем доме, и с ней все в порядке, если она с ним. Я так думаю.

– Его тоже там нет.

– Тогда не знаю. Он, наверное, захватил ее с собой в очередную поездку, – и человек улыбнулся щербатой улыбкой.

Отец снова откашлялся.

– Она бы сказала мне. Ведь они женаты, – сказал он. – Она бы сказала, что собирается с ним куда-то уехать.

– Так они женаты? – В голосе незнакомца прозвучало разочарование. – Тогда даже не знаю, чем вам помочь.

Мы подошли к другому дому. Пока отец стучал в дверь, я нагнулась над веревочкой, натянутой в том месте, где в заборе не было штакетины, и посмотрела на мусор, скопившийся ниже уровня улицы. Старик, живший в этом доме, тоже не видел мою сестру, но знал Фрэнка.

– Сейчас много женщин уходят куда глаза глядят, – сообщил он. – Читал об этом в газетах. Похоже, им не нравится, что мужья вернулись домой, и поэтому они уезжают в Лондон или в другие нечестивые места. Фрэнк хороший человек, и она должна быть счастлива с ним. Он перевез мою сестру из Ковентри и не взял за это ни пенни. Сказал, что у него другая работа и он просто так может прихватить ее вещи. Моя сестра не уходила от мужа, да и он был у нее всегда один, вот что я вам скажу.

Отец побрел дальше по улице. Я стояла и смотрела ему вслед, пока он не дошел до самого ее конца. Небо было серым, и кирпичи домов казались не такими ярко-красными, как обычно. Зато было не холодно.

– Никто ничего не видел, – произнес он, обернувшись ко мне. – Или не признаются, что видели. «Болтун – находка для шпиона», да и только. Можно подумать, что война еще не закончилась. Ну что, пойдем домой?

Я почему-то подумала о выкройке, которую Сьюки начала для меня делать. Представила себе, как она разложена на полу моей спальни. Ощущение такое, что сестра в любую минуту войдет и возьмет в руки ножницы. Я не прикасалась к выкройке с тех пор, как она вырезала рукава, и мне невыносима мысль, что моя сестра больше никогда не вернется, чтобы посмотреть на будущее платье.

– Давай я постучу еще в один дом, – попросила я и подошла к густо покрашенной двери. Краска на ней застыла потеками, как будто краску использовали, когда шел дождь. Я смотрю на эти потеки и жду ответа.

– Я ищу мою сестру Сьюки, – пролепетала я, когда дверь открылась. – Она жила тут, неподалеку. Я не знаю, что с ней случилось. Она ничего не говорила о том, что собирается уезжать, и я нигде не могу найти ее. В ее доме никого нет. Вы не видели ее? У нее вот такая заколка, как у меня.

Я была близка к слезам и чувствовала себя обиженным ребенком, которому совсем не хочется стучаться в чужие двери. На пороге стояла незнакомая женщина с сеточкой на волосах. Она бросила быстрый взгляд на улицу.

– И сколько домов ты уже обошла? – спросила она.

– Не знаю, может, десяток. Ее никто не видел, – ответила я, готовая в любую секунду расплакаться.

Женщина снова посмотрела в сторону дома Сьюки.

– Какой номер дома твоей сестры?

– Двадцать три.

Женщина кивнула.

– Нет, они, пожалуй, ничего не сказали бы. Послушай, я не знаю, куда они уехали, по правде говоря, даже не уверена, что они уехали, но у них, насколько мне известно, что-то случилось. Что-то связанное с этим домом. Однажды вечером твоя сестра с криком выбежала на крыльцо… – Женщина помолчала, а я удивленно ахнула. – Но на следующий день все было тихо, и я видела ее на улице, это точно. Так что…

– Когда это было? – спросил отец, подойдя ближе и встав у меня за спиной.

Женщина посмотрела на него.

– Несколько недель назад?.. Точно не скажу. Не помню. Видела, как он нес чемодан. Это было после этого. Я как будто и ее тоже видела, но точно вам не скажу. И прежде чем вы меня спросите, отвечу: я не знаю, куда они уехали.

После этих слов дверь закрылась. Отец немного помолчал, а затем обернулся ко мне.

– Ладно, – сказал он, – теперь расспрашивать людей будешь ты, потому что тебе они откроются скорее, чем мне.

И он подтолкнул меня к дому на углу перекрестка.

– Да? – спросил открывший дверь мужчина. На нем была расстегнутая рубашка, отглаженная и еще теплая после утюга.

– Я ищу сестру, – начала я. – Она живет вон в том доме, – указала пальцем, чувствуя, как дрожит моя рука. – Но сейчас ее там нет. Я думала, что она могла оставить свой новый адрес… или хотя бы сказать вам, куда она уехала. Вы случайно не знаете?

Мужчина шагнул за порог и посмотрел на входную дверь дома Фрэнка и Сьюки, как будто ему нужно было вспомнить, что там вообще имеется какой-то дом.

– Сестра? Темноволосая такая? Нет, я не знаю, куда она уехала. Мне кажется, у них была какая-то ссора. Помню, что-то такое было. Скучаешь по ней, да? Ничего, не переживай, она вернется. Хотя сейчас я думаю, что видел Фрэнка давно, несколько недель назад.

– Вы знаете Фрэнка?

– Иногда выпивали вместе по вечерам. Пару раз он меня выручал.

Значит, было по крайней мере два человека, кому помог Фрэнк. Я попытала счастье в доме, соседнем с тем, что стоял напротив дома Сьюки. Во входной двери было матовое стекло с «ледяным узором», закрытое изнутри тюлевой занавеской. Вышла женщина в строгом домашнем халате. Я спросила, не видела ли она Сьюки.

– Вряд ли я это помню, – ответила она, поправляя кружевной воротничок. У нее был громкий голос, в нем слышались неприятные нотки, которые действуют мне на нервы. – Я не из тех назойливых людей, обожающих подглядывать за соседями.

– Но мне тут рассказали, что она с криком выбегала на улицу, – сообщила я.

– Неужели? Это правда? – Соседка сестры обвела осуждающим взглядом все дома на улице, как будто пытаясь выяснить, кто именно это говорил, затем решительно встряхнула головой. – Никогда не слышала ничего такого. Ничего не слышала. Люди здесь не бегают с криками по улице.

– Странно. Понимаете, мы… мы слышали, что она… – Я заглянула женщине в лицо и вздохнула.

– Слышала? Уверена, что это слухи. Болтают всякий вздор. Вот я ничего не слышала, но знаю, что у твоей сестры были какие-то проблемы. Я знаю это. Прости, если сделаю тебе больно. Она гуляла с разными мужчинами.

– Мужчинами?

– Да. Особенно с одним. Молодой. Он все время здесь крутился. Нес мне какую-то чушь о том, что он жилец в доме у ее родителей, но я-то знаю…

– Дуглас, вы хотите сказать?

– Да, вроде бы он назвал именно это имя.

– Но это правда. Он действительно наш жилец.

– Неужели? Ну, все может быть.

Я подумала, что женщина скажет что-то еще, но она лишь кивнула мне и закрыла дверь.

Я пошла дальше. В следующем доме мне открыла супружеская пара. Они немного знали мою сестру – несколько раз приглашали ее к себе вместе с Фрэнком, но ни разу не получили ответного приглашения. Впрочем, они не обиделись.

– Когда мой Дон вернулся из армии, Фрэнк подкинул ему работенку, – призналась женщина. – Это было любезно с его стороны, он помог нам свести концы с концами.

– Один из ваших соседей рассказывал, будто видел, как Фрэнк уходил с чемоданом, – заметила я.

– Да, я слышала. После того как Дон получил работу, мы с ними почти не виделись, как я уже сказала. Но мы до сих пор благодарны ему, что он так выручил моего мужа.

Я поблагодарила их и вернулась к отцу. Значит, Фрэнк помог трем людям.

– Эй, малышка! – произнесла молодая женщина, вышедшая из дома, где живет та самая женщина в халате. На ее тощей фигуре, как на пугале, болтался плащ-макинтош. Я остановилась и подождала, когда она подойдет ко мне ближе. – Я слышала крики, – сообщила она. – Но это не то, что ты думаешь. Фрэнк не мог обидеть твою сестру. Не его она боялась.

– Тогда кого?

– Не знаю, но я видела, как после этого вернулся домой Фрэнк, так что это был не он.

Я посмотрела на нее и вздрогнула. Неужели в доме тем вечером кто-то был?

– Я тоже видела их с чемоданами.

– Обоих?

– Во всяком случае, Фрэнка. Это было несколько недель назад. Я знаю, что Сьюки не нравилось, что происходит…

– Что вы хотите этим сказать? – спросила я.

– Дитя мое, твоя семья, очевидно, законопослушна, – добавила она, глядя на моего отца; он нашел утерянную кем-то перчатку и теперь насаживал ее на штакетину забора в конце улицы. – Но Фрэнк… Он был не такой. Сьюки не нравились его «коммерческие сделки», – последние два слова женщина сопроводила выразительным взглядом. – Тебе этого не понять. Возможно, они куда-нибудь уехали, чтобы начать жизнь с чистого листа.

– Но она вот уже несколько недель у нас не появлялась и так ничего о себе и не сообщила. Это не в ее духе. Она наверняка связалась бы с нами и рассказала, где она и что с ней произошло. Отец считает, что ее похитили или убили… ну, с ней должно было случиться что-то из ряда вон выходящее… Он прямо так не говорит, но я знаю, что он так думает.

– Странно. Она такая домашняя, семейная девушка… Много о тебе рассказывала, – моя собеседница печально улыбнулась мне. – Даже не знаю, что тебе еще сказать. Вы обращались в больницы?

– Когда вы услышали крики, это было в тот вечер, когда они уехали?

Женщина нахмурилась и принялась мять пальцами полу плаща.

– Вряд ли. Кажется, нет. Но я не уверена. Иногда путаешься в датах. Такое бывает, верно? Мне кажется, что Сьюки уходила с чемоданом вечером, а Фрэнка я видела днем. Но тут что-то не так, тебе не кажется?

– И вы уверены, что с тех пор их больше не видели?

– Уверена. Тут на прошлой неделе околачивались какие-то мужчины, но Фрэнка среди них не было. Может, это полицейские в штатском его искали?

Я кивнула, не спуская глаз с дома. Теперь картина прояснилась. Моя собеседница успокаивающе сжала мое плечо и ушла прочь; я же осталась стоять, думая о том, когда это она могла разговаривать со Сьюки обо мне.

– Ну? – спросил отец, когда я подошла к нему.

Я пожала плечами.

– Она с криком выбегала из дома. Эта женщина предлагала проверить больницы.

Отец кивнул в ответ, хотя я знала, что он уже это сделал. Мы зашагали дальше.

– Ты думаешь, что ее похитили или что-то в этом роде?

– Меня больше всего беспокоит «что-то в этом роде», моя милая. Лично мне Фрэнк всегда казался подозрительным типом.

Я не знала, что на это сказать, и мы несколько минут шли молча. Затем я попыталась вспомнить, что нам могло бы пригодиться.

– Моя предыдущая собеседница рассказала мне о подозрительных, на ее взгляд, «коммерческих сделках» Фрэнка.

Я даже попыталась изобразить акцент, который она сделала на этих словах, и лицо отца сморщилось. Я подумала, что он сейчас заплачет, и удивилась силе моих слов, но когда мы дошли до конца улицы, заметила, что отец смеется.

– Ох, Мод, что же это могло означать? – спросил он, подняв брови так, как это делаю обычно я.

– Понятия не имею, – ответила я и позволила себе улыбнуться. – Я думала, что ты знаешь.

– Ты сказала что-то о сыне Элизабет, – говорит Хелен. Мы сидим у нее в столовой, и она нагнулась, чтобы достать салфетки. Кэти стоит, прислонившись к дверному косяку, на ее лице глуповатая улыбка. Она шлепает по клавиатуре маленького переносного телефона, что нынче в моде.

– Разве?

– Да. Его зовут Питер. – Хелен плохо слышно, потому что она засунула голову в шкаф для посуды.

– Кажется, я разговаривала с ним, – сообщаю я, перебирая записки.

Они свалены в одну кучу, и я не могу вспомнить, за какой дверью он находился. За той, в которой было матовое стекло, или той, с сильными потеками краски? Это я не успела записать.

– Да, и с Элизабет все в порядке.

Продолжаю перебирать листки.

– Ты говорила об этом, мам. – Хелен высовывает голову из шкафа и смотрит на меня.

– Я говорю, он сказал, что с ней все в порядке.

– Тогда это хорошая новость.

Она выпрямляется и кладет на стол стопку салфеток. Я, нахмурившись, продолжаю перебирать записи.

– Не знаю, – отвечаю я. – Он отругал меня.

Хелен с силой захлопывает дверцу посудного шкафа, так что дребезжат тарелки на серванте. Этот звук вызывает во мне короткую вспышку раздражения. Хелен накрывает верхнюю тарелку рукой, чтобы унять звук, после чего поворачивается, чтобы накрыть стол скатертью. Она делает это неаккуратно, и у нее никак не получается расправить ткань.

– Могла бы и помочь, – укоряет она Кэти.

Моя внучка кивает и, не отрывая глаз от телефона, отодвигается на фут от дверного косяка, но больше не приближается к столу ни на шаг.

– Он был очень сердит, – продолжаю я. – Хелен, если бы моя подруга позвонила тебе и сказала, что беспокоится обо мне, что бы ты сказала?

– Я бы сказала: не надо беспокоиться, потому что она у нас немного с приветом.

– Хелен!

– Ну, хорошо, хорошо, – моя дочь выпускает из рук край скатерти. – Я бы сказала: спасибо вам за заботу, но беспокоиться не о чем. За ней скоро придут люди в белых халатах.

Я вздыхаю.

– Отлично, я не стала бы говорить последней фразы. – Хелен снова берется за скатерть и тянет ее на себя.

– Но ты бы не стала сердиться.

– Нет, не стала бы.

Она обходит стол и, многозначительно посмотрев на Кэти, тянет на себя другой край.

– Понимаешь, Хелен, я не доверяю ему.

– Ох, мам.

– Только человек с нечистой совестью…

– Ты позвонила ему поздней ночью. Он разозлился, и тут нет ничего удивительного. Это не значит, что он соврал тебе или укокошил собственную мать.

– Я знаю. Но я думаю, что он что-то скрывает.

– Верно. Кэти. Ступай отсюда и бездельничай где-нибудь в другом месте. – Хелен открывает выдвижной ящик буфета и начинает что-то там перебирать. – Мам, возьми это и положи на стол.

Она протягивает мне несколько ножей и вилок. Я кладу их посредине стола и иду вслед за дочерью в кухню. Здесь пахнет розмарином и мятой. Надеюсь, что сегодня у нас будет вкусный барашек, но, зная свою дочь, склоняюсь к тому, что это будет какая-то очередная гадость, не то тофу, не то туфо.

– Мам! – произносит она и, обернувшись, наталкивается на меня. – Оставайся там и накрывай на стол, договорились?

– Прости, я забыла.

Я возвращаюсь в столовую и примерно минуту стою неподвижно. Не могу вспомнить, что мне нужно сделать. Слышу, что в соседней комнате кто-то есть.

– Я знаю, Кэти, но я ей сто раз говорила, – произносит голос. – Лучше бы она забыла.

Слышу какой-то невнятный ответ и снова тот же голос.

– Прикольно, черт побери!

Иду на голоса. Оказывается, это Хелен.

– Ты снова вернулась? – говорит она. – Я же просила тебя помочь мне. У тебя есть листок бумаги?

Она протягивает руку, и я даю ей голубой квадратик. Хелен снова лезет в выдвижной ящик, выуживает из него ручку и пишет: «Накрыть на стол». После этого возвращает мне бумажку.

– Дай мне остальные записки, – просит она. – Я положу их в какое-нибудь надежное место.

Вернувшись в столовую, я начинаю раскладывать на столе салфетки, а поверх них – ложки. Беру столовые приборы и минуту стою в задумчивости. Не могу вспомнить, по каким сторонам тарелки их нужно положить. Вилка справа? Или слева? Кладу их туда, где, как мне кажется, они должны лежать. Но затем меняю решение. Беру еще один нож и вилку. Глядя на собственные руки, пытаюсь изобразить процесс разрезания пищи. Так они лежат правильно или их следует поменять местами? Пытаюсь их переложить. Они кажутся мне одинаковыми.

Когда входит Хелен, я стою и изучаю свои руки: разглядываю морщины на костяшках, пергаментную кожу, пигментные пятна.

– Ты закончила, мам? – спрашивает Хелен. – Что ты здесь делаешь?

Я не поднимаю на нее глаз. Это такой пустяк – знать, куда выкладывать столовые приборы, – но я чувствую себя так, будто не прошла важное испытание. Какая-то малая часть меня бесследно исчезла.

– Смотрится красиво, – говорит Хелен, и ее голос слишком радостный. Она обходит стол кругом, и я наблюдаю на ней краем глаза. Вижу, что она смотрит на меня. Вижу ее сомнение и быстро меняю местами нож и вилку. Она ничего не говорит. Не указывает мне на мою ошибку.

– Больше не проси меня накрывать на стол, – заявляю я.

Глава 5

На улице темно, но на краю неба брезжит серый свет. Скоро наступит день, а я должна закончить это дело. Мелкая туманная морось липнет к волосам, рукам и ногам. Он вызывает у меня дрожь, но, к счастью, не тревожит землю, что кучей лежит вокруг меня. Теперь мне приходится сильно наклоняться, чтобы копать. Медленно делаю вдох, и мне кажется, будто во рту остается вкус земли. Мои колени, на которых я стою, дрожат, ткань брюк постепенно впитывает влагу сырой земли. Земля прилипла к рукам, забилась под ногти так сильно, что мне больно. Где-то, где-то в земле лежит вторая половинка пудреницы. Передо мной ямка. Ямка, выкопанная мной прямо посередине зеленого ковра сада. Неожиданно я понимаю, что больше не могу думать о том, что делаю здесь и что ищу. На какой-то миг мне становится так страшно, что я боюсь даже пошевелиться. Я не знаю, что делать дальше. Это может быть все, что угодно. Я могу рвать цветы на клумбах или валить деревья, набить себе рот листьями или вообще уйти под землю, но тогда Хелен придется меня выкапывать.

На меня накатывает паника. Я свожу вместе лопатки и втягиваю голову в плечи. Чувствую, как от холода начинает ломить суставы. Я медленно отряхиваю с рук грязь и вытираю их о зеленый ковер сада, не о мох, а обо что-то другое. Медленно выпрямляюсь. Я по-прежнему испытываю желание копать дальше, отыскать что-то спрятанное в земле. Но что же такое может быть в моем саду? Если это не то, что я в нем посадила. Неужели я здесь что-то зарыла и забыла об этом?

Я стою и покачиваюсь. Меня обступает призрачный, лишенный теней сад, но затем над кронами деревьев вдалеке вспыхивает искорка бледного золота. Рассвет превращается в день. Луч солнца высвечивает летящую в небе птицу. Он еще не достиг того места, где я стою, и я пытаюсь нащупать что-то знакомое в этой игре света и тени. Увы, у меня ничего не получается, и тогда я надавливаю ногой на холмик только что выкопанной земли, сваливая его в ямку, после чего затаптываю. Сейчас раннее утро, и я нахожусь в саду. Как здесь сейчас красиво! И как приятно! Приятно глотнуть свежего воздуха и понаблюдать за восходом солнца. Но я вся дрожу от холода и поэтому бреду обратно к дому. Я вышла, чтобы полюбоваться рассветом, подышать воздухом и немного размяться. Не о чем беспокоиться. А теперь я пойду и сделаю что-нибудь такое, чего не делала уже целую вечность.

Я приму ванну.

Оказавшись в ванной комнате, я открываю краны, добавляю в воду немного вязкой цветной жидкости – какую-то пену для ванны, которую купила для меня Хелен. Стаскиваю с ног брюки. От соприкосновения с сырой, холодной землей кожа вся какая-то серая. Затем я снимаю шелковую ночную рубашку. Я никогда в ней не сплю, лишь изредка ее надеваю. Хотела бы я знать, зачем надела сегодня эту бестолковую вещь. Сжимаю в кулаке тонкую ткань и слушаю, как в ванной шипят и лопаются пузырьки пены.

Нет, наверное, я решила сделать себе приятно. Красивая шелковая ночная рубашка для чудесного солнечного утра. Почему бы нет? Я бросаю ее на пол и осторожно забираюсь в ванну. Мне нравится находиться в воде. Считается, что пожилые люди не принимают ванну. Мы должны принимать душ, сидя на стульчике. Но как о чем-то думать, когда вам приходится балансировать на куске пластмассы, когда струя воды бьет вас по голове? А мне нужно думать.

Я тянусь за губкой, скользкой банной губкой, и мои руки дрожат. Я уже не знаю, почему приятно провожу время, но в любом случае не возражаю против ванны – ведь с меня смывается грязь, которой я испачкалась в саду. Во рту неприятный затхлый привкус. Он заставляет меня вспомнить о том времени, которое я проводила в кровати в детстве, и поэтому провожу краем губки по рту. Как это приятно – снова стать чистой, после того как много поработаешь. Вот если бы еще вспомнить, над чем мне пришлось так усердно работать…

Вымывшись и вытерев тело полотенцем, ищу в шкафу одну из старых рубашек Патрика. Хелен хотела забрать их все, чтобы надевать для работы в саду, но несколько штук я себе все же оставила. Некоторые из них очень хороши, их шили для него по заказу в Кувейте. Материал мягкий и все еще крепкий. Очень приятно надеть такую вещь. В ней и удобно, и она напоминает о прошлом. Я почти в состоянии убедить себя, что рубашки все еще сохранили запах Патрика, хотя, конечно, после его смерти их стирали много раз. Это белая рубашка в светло-серую полоску, хлопковая. В ней сначала немного холодно. Она слишком велика для меня, но это даже неплохо. Я заправляю ее в брюки, накидываю на себя кардиган и, прежде чем спуститься вниз, застегиваю ее на все пуговицы. Только что пришла Карла. Она заваривает чай.

– Спасибо тебе, Полли, – говорю я, но она как будто не слышит.

– В ванной много грязи, – заявляет Карла, когда я вхожу в кухню. – И много грязи на лужайке. Что вы там делали?

Ее вопрос заставляет меня поморщиться. Почему я помню сад, землю и росу, но ничего не помню о той причине, по которой туда ходила? Засовываю пальцы в рукав кардигана и представляю себе бледно-золотистый рассвет, окрашивающий искорками серые листья. До этого они были бесцветными, а под солнечными лучами они как будто оживают. Я это все отлично вижу, просто не могу понять, когда это было. В одну из тех ночей, когда я ждала возвращения Сьюки? По крайней мере, это случилось когда-то очень давно. Теперь я больше никогда не встаю в такую рань.

– …Хотя это все равно что иметь сына, – произносит Карла.

Я пропустила ее предыдущие слова и не понимаю, о чем она говорит.

– Вам повезло, что у вас дочь.

Говорят, что сыновья подворовывают у старых матерей. Я видела такой сюжет в теленовостях.

– Но у меня есть сын, – говорю я.

– Миллионы фунтов похищают каждый год.

– У меня нет миллионов фунтов, – отвечаю я.

– И всевозможный антиквариат Георгианской и Викторианской эпохи.

– И антиквариата у меня тоже нет…

Это плохо. Как же называется такой разговор, когда люди говорят, что у них что-то есть, а чего-то нет? Я перестаю слушать, перестаю отвечать, но передо мной струится образ – книжные полки, лампы, пустые горшки для цветов на подоконнике. Образ массивной мебели и причудливых орнаментов, темных глазурованных ваз и тарелок, которым специально придали такой вид, будто по ним ползают черви. Именно такие всегда искала Элизабет. В дни моей юности они не пользовались спросом, и их продавали буквально за гроши. Тогда не было этих полутемных дорогих магазинов или безумных телепрограмм. Единственное место, где я видела антиквариат, это у Фрэнка.

У него были сотни антикварных вещей, ими были забиты все комнаты в его доме, и они никогда не задерживались, что-то исчезало, но тут же заменялось другими вещами. Только успеешь привыкнуть к шкафу и перестанешь на него постоянно натыкаться, как он уже куда-то делся, а на его месте появился комплект раскладных столиков, который он поставил туда, где ты обязательно их перевернешь. Весь дом моей сестры и ее мужа казался чем-то вроде злой шутки. Западни. Сьюки этот дом тоже не нравился, и кое-какие вещи в нем пугали ее, хотя она только раз в этом призналась.

Я уже опрокинула вращающийся книжный шкаф и сильно ударилась коленом о зловещего вида напольные часы, прежде чем пробралась в гостиную. Сьюки, свернувшись калачиком, сидела на диване с высокой спинкой и что-то шила из тонкой синей ткани. Пряди ее волос цеплялись за спинку дивана и походили на плющ, ползущий по стене. Меня к ней послала мама, убежденная в том, что моя сестра не справляется с домашней работой. Поэтому она нагрузила меня старыми тряпками для мытья полов и протирания пыли, а также мотками ниток для штопки. Но Сьюки, похоже, никогда не требовалась помощь, поэтому я устроилась у огня и грела лицо и руки до тех пор, пока мне не стало казаться, что жар обжигает мне кожу.

Помощники Фрэнка разгружали во дворе фургон и по пути в подвал проходили через комнату. Они таскали коробки, маленькие столики, массивные кухонные стулья. Сьюки кивала им, когда они, уже с пустыми руками, возвращались из подвала, спеша очистить легкие от затхлого и сырого воздуха.

– В одном из домов на соседней улице умерла старая женщина, – сообщила она. – Поэтому Фрэнк натащил сюда еще больше всякого барахла. Можно подумать, нам от него будет какая-то польза! Хотя кто знает, вдруг оно еще пригодится. Например, его можно пустить на дрова.

Последнюю фразу она произнесла громко, чтобы ее услышал потный, раскрасневшийся грузчик. Он как раз остановился передохнуть по пути в подвал, куда тащил столик на острых ножках.

– Если они нужны вам лишь на дрова, давайте я переломаю их прямо сейчас. Это избавит меня от похода в преисподнюю, – заметил грузчик и, поставив стол, привалился к нему.

Сьюки улыбнулась, продолжая шить, и лишь осторожно повела одним плечом, чтобы не испортить идеальную линию стежков. Усмехнувшись себе под нос, грузчик снова взялся за стол. Когда он ушел, Сьюки посмотрела на меня.

– Слушай, Мопс, – сказала она, – ты только посмотри на каминную полку. Видишь, что Фрэнк оставил себе? Дьявольщина какая-то.

Сьюки часто жаловалась на то, что ее муж тащил в дом всякий хлам. Картины с изображением лодок в бурых тонах, уродливые тарелки с насекомыми. На этот раз это был стеклянный колпак размером с ведро для угля, набитый чучелами птиц. Я встала, потрогала горячую от близости к огню щеку и заглянула внутрь. Птицы имели пестрое оперение: зеленое, желтое, голубое. У некоторых были распростерты крылья, у других в клювы были засунуты цветы; у третьих, когда я обошла купол, клювы торчали в мою сторону. Стеклянные глаза чучел не всегда совпадали с формой глазниц; перья были блеклые, как мне казалось, перекрашенные. Я силилась, но никак не могла отвести от них взгляда.

– Жуткие, верно? А вот Фрэнку они почему-то полюбились, и теперь нам от них уже никогда не избавиться. Знаешь, Мопс, сколько бы раз я ни убеждала себя, что «они мертвые, и из них сделали чучела, Сьюки, держись», мне все равно кажется, будто они вот-вот полетят прямо на меня, – сказала сестра и сделала ряд ровных стежков. – Глупо, правда?

Я посмотрела на нее и кивнула. Она же почему-то рассмеялась.

– Но я словно наяву слышу, как раызбивается стекло и эти жуткие твари вылетают на свободу: хлопают крыльями и пытаются выклевать мне глаза.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»