Media Sapiens-2. Дневник информационного террориста Минаев Сергей
— Будешь жить, я так понимаю, долго и счастливо. Говорят, что кого хоронят раньше срока, тот долго жить будет.
— Это из области мистики. Я говорю о практическом плане. Я же теперь воскрес. И как нам всем с этим жить?
— Да… надо подумать…
— Может, церковь создадим? Имени отрока Антона, от кровавой гэбни умученного и счастливо воскресшего? Я буду мессией, вы — апостолом. Прибыль пополам? Идёт? Или даже вы будете воскресителем меня. А чо? Грабовой же «воскрешает» людей и неплохо зарабатывает на этом. Только у него, в отличие от нас, нет доказательств, никто ещё не видел ни одного воскрешённого им человека. А у нас сразу живой воскресший. Да какой!
— Да брось ты ёрничать, — Вербицкий встаёт со своего стула и начинает ходить по комнате, — без тебя тошно, клоун. Задача…
— Да уж, неожиданно воскресший рояль в кустах задавил весь оркестр.
Мне уже по-настоящему смешно и безумно любопытно, каким образом Вербицкий вырулит ситуацию со мной. Такое впечатление, что это будто бы и не со мной происходит. Какой-то политический кинотриллер, да и только. Вербицкий тем временем успокаивается и снова садится за стол.
— Так, Антон Геннадьевич. Я думаю, что мы ничего поменять не сможем. Понимаешь, если ты сейчас для всех воскреснешь, то нам придётся отыгрывать назад обвинения против правительства. Обвинения в том, что спецслужбы специально охотились за тобой.
— Мне, виноват, пойти в гроб лечь?
— Нет, в гроб не стоит, конечно. А вот исчезнуть (Вербицкий поднимает палец к потолку) на время! Исчезнуть на время, думаю, было бы хорошо.
— Это на какое такое время?
— Ну, не знаю. На некоторое. На годик, к примеру. А что, хорошая мысль, — Вербицкий опять встаёт, подходит к шкафу, и видно, как его самого прёт от столь удачной находки, — на годик. За рубеж…
— И как вы себе это видите?
— Вижу отчётливо, дорогой мой. Очень просто. Сделаем тебе документы и отправим на длительный отдых.
— Как шахтёра, — смеюсь я.
— Именно. Ты же бился в каменоломнях путинской России за свободу слова? Шахтёр и есть. Все мы шахтёры…
— Мы, Аркадий Яковлевич, скорее не шахтёры, а ассенизаторы. Только неправильные. Настоящие ассенизаторы говно вывозят, а мы его, наоборот, привозим огромными количествами.
— Антон, ты сегодня на редкость метафоричен.
— Это у меня от народа. Долго путешествовал, вот и набрался. Ладно, давайте дальше.
— А что дальше? Выбирай страну, выпишем тебе отпускные хорошие. Миллион тебя устроит? И страна на выбор. Представляешь, поедешь к морю, будешь загорать целый год, с девками кувыркаться. А может, книгу напишешь?
— А дальше?
— Что дальше?
— Ну, после того, как год пройдёт?
— Да там разберёмся. Сейчас выборы проскочим, ситуация стабилизируется, все про тебя забудут, а через год, Антон, много чего может измениться. Ты, может, и вовсе возвращаться не захочешь?
— А если захочу?
— Ну… ну, придумаем тебе легенду. Расскажем, что ты выжил. Что боялся за жизнь свою и своих близких и был вынужден уехать. Правду и скажем. Антон, это же гениально! А потом скажем правду. И всё! Ты национальным героем российской интеллигенции станешь. Как Герцен. Ну или как Огарёв, это уж как сам захочешь.
— Какая-то левая история получается…
— Нормальная история получается. Дальше подключим СМИ, создадим тебе ореол борца-мученика, и все, Антон Победоносец.
— Нда… заманчиво. А как же я буду целый год вдали от родины жить?
— А чего? Берёза живёт в Лондоне и не тужит, чем ты хуже?
— У меня нет таких денег, как у него. А так я не хуже, а даже лучше.
— Тебе миллиона мало? Давай обсуждать. Скажи, сколько ты хочешь, я обсужу с… ну, сам понимаешь. И решим твои вопросы.
— Как-то сложно мне вот так. Ну как я уеду? У меня тут друзья, любимые женщины, Родина, в конце концов.
— Антон, — кривится Вербицкий, — я тебя умоляю. Родина у него тут. Родина — это там, где теплее. А с бабками везде тепло. Друзей у тебя нет, сам себе хотя бы не ври, а любовь там себе купишь. С такими бабками, как у тебя, ты жених завидный.
— Я не могу… не могу и не хочу я так. Я привык быть на острие событий. Living on the edge, и всё такое. Я не могу без деятельности, и в пенсионера, пускай и союзного значения, мне превращаться рановато ещё.
— Антон, ну что ты ломаешься, как девка? «Пенсионер, острие событий…» Вернёшься ты на это острие. Через год и вернёшься. Оно за год тупее не станет, а возможно, только острее. Валить. Валить тебе надо. Это самый лучший вариант. Так будет лучше. Для всех. А самое главное — для тебя. Если ты тут останешься, всякое с их стороны возможно.
— Подождите. А что, если нам завтра… мне то есть… выступить по ящику, рассказать, как я выбрался из огненного ада, как за мной охотились и я прятался в лесах? Живое подтверждение того, как режим борется с оппонентами? Да! Точно! Это же ещё острее будет — кучи интервью, свидетель бойни собственной персоной. Да меня после этого никто тронуть не посмеет!
— Ага, точно. И вся компания по канонизации мученика Дроздикова коту под хвост, да? Я сейчас даже не говорю про бабки, потраченные на это. Мы потеряем эффект. У нас послезавтра митинг оппозиции. Около памятника Пушкину, вся площадь в твоих портретах, пять тысяч человек минимум. К нам сейчас из-за твоей гибели примыкает всё больше и больше народа. Те, кто колебался, вся интеллигенция, правозащитники, Дума уже реагирует, собираются комиссию по расследованию назначить. А тут ты, здрасьте, я ваша тётя! Антон, ну сам посуди, куда это годится?
— А что, при живом Дроздикове такое невозможно? Там же люди погибли? Что, разве расследовать их гибель нельзя? При чём тут моё спасение?
— Антон, ну кто их знает, этих людей? Американцы, какие-то операторы, кто они для аудитории? А тут погиб один из главных оппозиционеров. Не погиб — убит! А как только ты появишься, нас тут же обвинят в подтасовках. Тебя вызовут в прокуратуру, пресса начнёт нервничать. Нет, Антон, это не вариант.
— А мне, молодому мужику в расцвете сил, взять все бросить и уехать — это вариант?
— Вариант.
— Конечно, для вас это вариант. Я же вам мешаю. Такая красивая комбинация рушится из-за одного незначительного чувака, который взял и воскрес. Причём никого не предупредив. Мы ему доверяли, а он, сука такая, всех подставил. Да?
— Ты только не забывай, что чувак этот незначительный, как ты выразился, — главный герой всей этой истории. О котором я сейчас всеми силами стараюсь позаботиться!
— О котором из… Аркадий Яковлевич?
— То есть?
— О котором из двух? Том Антоне, который мёртвый, или том Антоне, который живой?
В этот момент по кабинету Вербицкого расползается вязкая тишина. Она продвигается из центра кабинета в обе стороны, плотным коконом окутывая обоих. Меня, которому, в общем, больше нечего спросить, и Вербицкого, которому больше нечего ответить. Мы сидим, как мухи в паутине, не в силах двинуться, потому что каждое движение причиняет нестерпимую резь от паутины. Так и в нашем диалоге, — любое его продолжение наносит ножевые ранения. Хотя почему-то мне кажется, что единственная муха тут — я.
Первым паузу нарушает Вербицкий. Он говорит чётким, стальным голосом, удивительно точно расставляя акценты:
— А я об обоих позаботился… одному устроил гражданскую панихиду, захоронение в пантеоне богов средств массовой информации и жертвоприношения в виде аудитории. А другому сейчас предлагаю хорошо оплачиваемый отпуск, на который он, ввиду своей молодости, не соглашается. Ты думаешь, ты умнее других? Нашёл самый лучший вариант? Не просто с тобой, ох как не просто…
— Скажите, Аркадий Яковлевич, а вам с кем проще? С живыми или с мёртвыми? Что-то мне подсказывает, что с мёртвыми оно лучше, правда? Они не умнее других, они со всем соглашаются, да? Они не хорошие и не плохие, они просто мёртвые. Признайтесь, Аркадий Яковлевич, мёртвые — они… удобнее?
— Антон, наш диалог зашёл в тупик. Давай сделаем так. У нас есть один, максимум два дня. Ты обдумываешь моё предложение, а я твоё. Мы встречаемся и принимаем решение. Только об одном тебя прошу — не тяни. Ты знаешь, что мы не располагаем ресурсом времени.
— Вы хотите сказать, что в моей ситуации есть варианты?
— Варианты всегда есть, Антон, поверь мне. И вот ещё что. Поедешь на моей машине. Охрану мою возьмёшь. Так всем спокойнее.
— Спасибо, Аркадий Яковлевич, за заботу.
— Только не геройствуй, иначе из здания не выпущу. Не исключено, что о твоём местонахождении знаю не только я.
Вербицкий вызывает по телефону Алексеева. Мы прощаемся, жмём друг другу руки, и Аркадий Яковлевич говорит мне на прощание:
— Антон, главное — не тяни… время!
Я киваю головой и выхожу из кабинета вслед за Алексеевым.
Машина
Мы двигаемся вверх по Солянке двумя машинами. Я сижу на переднем сиденье Lexus RХ300 рядом с водителем, сзади меня сидит Алексеев с охранником, следом за нами двигается Тоуоtа Land Сruiser сопровождения. Мы выехали минут двадцать назад, и с тех пор в машине никто не проронил ни единого слова, даже музыка не играет. Признаться, меня эта атмосфера сильно напрягает, и я первым делаю попытку завязать разговор:
— Чо-то мы грустно едем, мужики. Как на похороны. Давайте хоть музыку включим?
— Да, пожалуйста, Антон, включай, что тебе больше нравится, — отвечает Алексеев.
Я включаю радио, и первая же волна транслирует «I will Survive». Стоит ли говорить, что эта мелодия больше не ассоциируется у меня с дискотекой? Я переключаюсь дальше, на «Наше Радио», которое даёт какой-то бодрый российский шлягер. Я делаю громче, и из колонок несётся:
- Я бросил штаб и ушёл в пехоту.
- Чтобы посмотреть в лицо врагу.
- Я увидел парня, мы были похожи,
- Он так же откровенно мне целился в грудь.
- И каждый день война,
- И мы пьём до дна.
Я оборачиваюсь к Алексееву и говорю:
— Прикольная песня, да? Прямо про нас. Мы же на войне?
Алексеев смотрит на меня, затем после некоторой паузы смеётся. Вслед за ним смеётся охранник, потом водитель.
— Мужики, — говорю я, — у меня полное ощущение, что я герой фильма «Криминальное чтиво» и мы едем мочить конкурентов-гангстеров. Похоже, Александр Петрович, тебе не кажется?
Мы проезжаем здание Исторической библиотеки, в которую я ходил студентом и в которой мы частенько бухали с сокурсниками. Я снова поворачиваюсь, чтобы рассказать об этом Алексееву, начинаю фразу «А вот в том здании…», как в этот момент мне на шею накидывается удавка, кажется леска, я не очень силён в этом. Я успеваю подставить под неё руку, но леска соскальзывает и начинает резать мне горло. Я машу руками, несколько раз попадаю по водителю, машина виляет, но он невозмутимо продолжает ехать вперёд, потом я снова пытаюсь подсунуть руки под удавку. Сзади меня покряхтывает Алексеев, кажется, ему помогает охранник, колонки продолжают орать:
- Каждый день война,
- Каждый день война,
- Каждый день война,
- Каждый день…
Все занимает какие-то секунды, у меня перед глазами бегут радужные круги, и тут машину сотрясает. Довольно сильный удар приходится в водительскую сторону, нас встряхивает, удавка ослабевает, видимо, оттого, что Алексеева отбрасывает назад. Водитель утыкается лицом, в подушку безопасности, я слышу, как сзади кто-то кричит: «Двеееерь!»; автоматически сбрасываю удавку, открываю дверь и бросаюсь вон из машины. Мне все ещё не хватает воздуха, я держусь за горло, но инстинкт загнанной жертвы гонит меня вперёд. Я поворачиваю налево во двор, в котором мы когда-то бухали студентами, пересекаю детскую площадку и готовлюсь повернуть ещё раз налево. Я оборачиваюсь на бегу и вижу, что в водительскую дверь машины, в которой меня везли, уткнулась «Газель» с тентом. Её водитель, видимо, боится вылезти из кабины. Зато из машины сопровождения не побоялись вылезти два охранника, один из которых достал пистолет и целится им в мою сторону. Я поворачиваю за угол и слышу, как сзади ухают два выстрела. Я выбегаю обратно на Солянку и бегу вниз, к скверу, туда, где стоит памятник Кириллу и Мефодию…
В себя я прихожу где-то в конце Варварки. Я зaбежал в какой-то переулок, спрятался под арку, массирую горло и отчего-то ощущаю нехилую эрекцию. Возможно, это присуще всем висельникам или удушенным, возможно, это азарт гонки, возможно и скорее всего даёт о себе знать более чем недельное воздержание. В любом случае, потрогав себя в районе ширинки, я, наконец, осознаю, что всё ещё жив.
Посмотрев по сторонам, я думаю о том, куда мне идти. Пройдя переулок до конца, я попадаю на Биржевую площадь, дальше ноги сами несут меня к зданию ГУМа. В ГУМе я останавливаюсь у банкомата, засовываю карточку и снимаю все до остатка. Получается что-то около трёхсот долларов. В ближайшем салоне сотовой связи я покупаю самый дешёвый аппарат и набираю Вадима. Я жду гудков пять, вероятно, Вадим решает отвечать или не отвечать неизвестному номеру. Наконец в трубке слышится «алло».
— Алё, Вадим, это Дроздиков.
— Что? Простите, с кем я говорю?
— Вадим, не придуривайся, ты знаешь, с кем ты говоришь, это я, Антон.
— Простите, но Антон Дроздиков погиб. До свидания.
— Алё, не вешай трубку.
— Что вы хотите?
— Ты думаешь, ты соскочишь? Ты думаешь, что с тобой получится по-другому? Послушай, Вадим, мне нужна твоя помощь. Причём, помогая мне, ты в общем-то поможешь себе.
— Спасибо, мне помогать не нужно.
— Блядь, ты идиот, ты не понимаешь, с кем ты играешь? Ты думаешь, что ты умнее других? А что, если завтра ты окажешься на моём месте?
— Я считаю, что каждый находится ровно на том месте, которое заслуживает. Я заканчиваю разговор, всего доброго.
— Вадим, ну почему ты такая сука?
— Вы знаете, в своё время Антон Дроздиков сказал мне: «Мы не оставляем друг другу ни одного шанса, родной».
— Но Антон Дроздиков тебе в своё время этот шанс оставил, не помнишь?
— Помню. Он ошибся. До свидания.
Я перезваниваю. В этот раз Вадим отвечает сразу:
— Да.
— Алё, Вадим, подожди, я тебе сейчас кое-что расскажу.
— Вы ошиблись номером.
Первой моей реакцией было запустить телефон об стену. Я размахнулся, но, вспомнив, что денег больше нет, а связь нужна, я положил телефон в карман и двинулся в сторону Никольской улицы.
В павильоне с надписью «ЕДА-2» я купил сосиску в тесте и бутылку «Байкала». Расположившись под красным зонтом с надписью «Кока-Кола», я медленно жевал этот шарж на классический хот-дог. Ел я скорее из необходимости питаться, нежели от голода. Вкус сосиски вкупе с названием павильона рождал нездоровые ассоциации с секонд-хендом в области гастрономии. Вспоминалась пресловутая «осетрина второй свежести» и название магазина из прошлого — «Вторая молодость», в котором продавались ношеные дизайнерские вещи.
Я достал телефон и набрал номер Сашки Епифанцева. После непродолжительной паузы оператор ответил мне, что абонент временно не обслуживается. Вероятно, неприятности были не только у меня. Последний из номеров, которые я помнил на память, был сотовый Никитоса. Удивительно, но Никитос ответил. Уже после второго гудка он рявкнул:
— Да.
— Никит, это Антон.
— Кто?
— Антон Дроздиков.
— Во дела! — практически без паузы ответил Никитос. — Ни фига себе. Ты живой?
— Так получилось. Никит, мне нужна твоя помощь. Мы можем сегодня встретиться?
— Дай подумать…
Никита колебался. С одной стороны, он понимал, что у меня большие проблемы, с другой — их истинный размер он оценить не мог.
— Ладно, — выдохнул он в трубку, — кафе «Курвуазье» знаешь?
— Знаю.
— Рядом с ним есть ресторан «Огни». А между ними арка. Она ведёт во внутренний двор. Вот там, в восемь вечера. Сегодня.
— Спасибо, Никитос.
— Пока не за что. До встречи.
Закончив разговор, я подумал о том, что Никитос, может быть, уже познакомился с Вербицким, бойцы которого и положат меня в этом внутреннем дворе. С другой стороны, кто мог рассказать Вербицкому о Никитосе? Вадик… Блядский Вадик. Сука. А может быть, ещё не успел? В любом случае, если ничего не предпринимать, то меня скорее завалят. Будь что будет. Я выкинул недоеденную сосиску в мусорку, допил воду и пошёл дальше. Мимоходом я ещё раз кинул взгляд на вывеску павильона и узрел юридическое название фирмы, торгующей «второй едой». Под названием «ЕДА-2» маленькими буквами сообщалось потребителям:
Вас обслуживает ЗАО «КАРМА»
Я хмыкнул и ещё раз подумал о Никитосе. Воистину, пусть будет, что будет. У каждого своя карма. У кого-то она даже оказывается закрытым акционерным обществом. Я брёл, обтекаемый толпой людей, торопящихся по своим делам. Никому из них, в сущности, не было до меня никакого дела. Изменилось бы что-нибудь, если бы все эти люди узнали, кто я такой? Что это я, Антон Дроздиков, ещё вчера отруливал хитроумные схемы и запутывал будущих избирателей. Запутывал, запутывал, да и запутался сам до того, что намедни был убит. Но волшебным образом воскрес и… и теперь сам не знает, что со своим воскрешением делать…
Как же оно всё так вышло? «Пешка, которая хочет стать королевой». Может быть, все произошедшее было нужно для того, чтобы я оказался на своей Восьмой Линии? А что, символично. Погиб, но спустя двенадцать дней воскрес. Как и положено настоящему мессии. Причём погибал я и воскресал исключительно в СМИ. В информационном поле. Хм… Может быть, я и есть новый мессия? Божество Медиа? Я по ходу с ума схожу.
А с другой стороны, что такого? Взять сейчас встать на крыльцо у «Аптеки номер один» и крикнуть во всё горло:
— Поприветствуйте Медиа-Иисуса, всего две минуты, или мы уйдём на рекламу!
Интересно, что прохожие сделают? «Скорую» сразу вызовут или просто проигнорируют? Хотя бы один чисто из праздного интереса окликнет меня? Так, по простому, типа: «Эй, чувак, ты реально Иисус?» С этими мыслями я прошёл аптеку, миновал вход в торговый центр «Наутилус» и юркнул в павильон метро «Лубянка». Я купил билет на одну поездку, быстро миновал милиционера, дежурившего рядом с турникетом, спустился на платформу и сел в вагон поезда.
Под арку я зашёл в половине восьмого. За полчаса ожидания Никитоса я выкурил семь сигарет, рассчитал периметр внутреннего двора в шагах, несколько раз плюнул на землю. Если бы я был котом, то от тягостного ожидания я ещё бы и все углы обоссал. Ровно в восемь вечера в подворотню между кафе «Курвуазье» и рестораном «Огни» въехал чёрный «Хаммер». Я вышел из-под крыши подъезда и пошёл к джипу. На борту автомобиля было написано жёлтой краской:
Этот танк (зачёркнуто) Наmmеr построен на средства заводчан «3-й КЭМЗ имени Фрунзе»
Ниже кроваво-красным граффити было начертано:
НА БЕРЛИН (зачёркнуто) ИБИЦУ!
— Никитос, я смотрю, ты стал повёрнут на новых пиар-технологиях, — сказал я, садясь в машину.
— Ха-ха, — Никитос широко улыбнулся, — есть мальца. Погнали наши городских.
Никита несколько раз повертел головой из стороны в сторону и нажал на газ.
Дорога была свободна до такой степени, что невольно думалось про то, что все машины стоимостью от ста пятидесяти тысяч долларов удивительным образом изменяют пространство перед собой. «Хаммер», как волнорез, раздвигал окружающие машины. Достаточно долго мы ехали молча. Я не знал, с чего начать, он не знал, как меня выгнать. Так мне казалось. Проехали «Красные Ворота». Потом «Павелецкую». Выехали на Крымский мост. Потом проехали туннель под Арбатом.
— Смотри, — показал мне рукой Никитос.
На противоположной стороне улицы на заборе был наклеен здоровый стикер:
Мы должны вам курортный загар.
Инферно. Неземные солярии
— Ээх, — покачал головой Никитос, — «мы должны вам загар», бля. Попробовали бы они в начале 90-х такую рекламу заебенить. На заборе, в центре города.
— В смысле?
— Да через полчаса после того, как они её повесили, к ним бы уже три бригады приехали порамсить за жизнь. «Должны», говорите? Ну, хули, за язык никто не тянул. Раз должны — отдавайте.
— Жёсткие времена были, — констатирую я.
— Так для кого-то они и не прошли, — Никитос с интересом посмотрел на меня, — ты нормально себя чувствуешь?
— Ну, так, — я пожал плечами, — не очень, если честно.
— Оно и видно. Я тут офигел, узнав про тебя в газетах да по телику. Во дела, в натуре, да?
— Это точно. Слушай, а куда Епифанцев делся? Я ему звонил, а у него абонент временно не обслуживается.
— Сашка-то? А… Он как всю эту тему про Грузию увидел, сразу взял семью в охапку и в отпуск. В Испанию. Я его на самолёт провожал.
— Надолго он в отпуск-то?
— Сказал, после выборов приедет. «Когда третий срок начнётся, сразу и вернусь». Реально так и сказал.
— Тьфу, бля. И этот туда же. Третий срок, третий срок… Ему-то чего с него? У него долговременные инвестиции?
— Это я не в курсе, Антох. Ты лучше скажи, как ты в живых остался?
— По-моему, это ненадолго, — вздыхаю я, — максимум на неделю…
— Ладно, я тебя вопросами грузить не буду, и так ясно, что рамс у тебя с кем-то кривой пошёл. Чем мог, помог бы, но, это…
— Боишься? — Я попробовал взять Никитоса на извечное пацанское «слабо». — Или весовая категория не твоя?
— Антон, — Никита по-доброму улыбнулся, — я после твоей комбинации с «Зевсом» впишусь за тебя перед любой братвой. Хошь перед пиковыми, хошь перед славянами. Только не перед телевизионщиками.
— Ты мастеров по ремонту техники боишься? — смеюсь я.
— Типа того. Если они даже такому залеченному телевизионному мастеру, как ты, хвост накрутили, значит, ребята серьёзные. На государственном уровне. А я в этот стос не играю. Могу лавэ в долг дать, — Никита делает паузу, — немного. Могу какую тачку одолжить. А всё остальное — это уже извини. Это уже терроризмом попахивает.
— Хе, — я криво ухмыляюсь, — быстро ты наблатыкался про терроризм говорить. Да уж, пропаганда государственная знает свою аудиторию.
— А что делать, Антох, — Никита скорчил сиротскую рожу, — у меня же восемь классов и «путяга». Я только и верю, что Господу Богу да телевизору (прости, Господи), — Никитос перекрестился, — рассказывай, чего хотел, мы уже на второй круг по Садовому идём.
— Скажи, брат. Если на человеке пояс шахида надет, а в него стреляют, что будет? Сдетонирует пояс?
Никита резко вырулил к обочине, остановил машину и повернулся ко мне.
— Ясен день — сдетонирует. А тебе зачем?
— А сколько человек вокруг положит?
— Да сколько будет, столько и положит. Особенно если начинён чем. Антох, может, ну его к лешему? Может, ты сдашься властям? Безвинные люди погибнут же…
— Ты про что?
— Про это… ты ж теракт хочешь заебенить? — Никита смотрел на меня глазами грустной феи. — Сдайся, а? Расскажи про всю эту свою звездобратию ФСБ, тебе, может, ещё и дадут награду какую. Например, орден Славы…
— …и Вовы. Точно дадут. Никитос, ты дурак, что ли? Мне пояс шахида для самообороны нужно. На меня охота идёт, врубаешься?
— И че?
— И то. Я завтра к бывшему шефу пойду. Либо они меня отпускают за границу с бабками, либо я всё это гнездо оппозиции разношу к чертям.
— А… тогда да… тогда дело другое, — Никитос кивнул головой, хотя ясно было, что до конца он мне не верит, — оно, конечно, да… Может, тебе ещё ствол? На всякий случай?
— Давай, чего уж там, — я опустил окно и плюнул, — только это… у меня тут денег нет. Могу тебе кредитную карточку дать. Она у меня дома спрятана. Счёт в Швейцарии, на нём двадцать тысяч. Пин код…
— Не надо, — Никита положил обе руки на руль, — отдашь потом. Когда поднимешься.
— Куда? На небеса, что ли? — рассмеялся я.
— Типун тебе, — Никита снова перекрестился, — короче, пиши телефон… Магом зовут.
— В смысле маг и волшебник?
— В смысле Магомет. Ты с шутками-то аккуратней. Он человек религиозный…
— Дураку ясно. С таким-то именем.
— Позвонишь, скажешь, что от Исы и что замазка нужна. Для наружных работ. Запомнишь?
— Запомню. Хе… замазка, бля. А Иса… это кто?
— Какая тебе разница?
— Ну вообще-то никакой…
— Да. Только уточни, что для наружных, а то он тебе вместо пластида… в общем, не забудь…
Я записал городской номер. Положил бумажку во внутренний карман, достал сигареты. Мы молча покурили, переглянулись, и я открыл дверь.
— Спасибо тебе, Никитос, бывай, — попрощался я.
— Ни пуха… — сказал Никита голосом работника морга, — давай. — В его взгляде явно отразилось моё имя, зачёркнутое красной ручкой.
Я пошёл вперёд, по Садовому. Через несколько метров со мной поравнялся «Хаммер» Никитоса и опустилось окно:
— Антох?
— Да…
— Ты это… с мобильного ему не звони. Только с телефона-автомата.
— Ладно.
— Ну, давай…
В кассе метро «Сухаревская» я купил таксофонную карточку, поднялся на улицу и из телефонной будки набрал номер Магомета. На седьмой звонок мне ответили:
— Слюшаю тебя.
— Алё, это Магомет?
— Ты кто?
— Это Магомет?
— Ты скажи сначала, ты кто?
— Я Антон, от Исы. Мне замазка нужна. Строительная. Для внешних работ. У вас есть?
— Есть нэмнога. Завтра в девять утра приэзжай. Данилавскый рынак. Мясные ряды, спросишь Магу, понял, да? Все, давай. — И отключился.
Я вышел из телефонной будки, закурил и подумал, что все в этой жизни очень просто. Где ещё торговать взрывчаткой, как не в мясных рядах на рынке?
— Эй, чувак! — крикнули сзади. Я дёрнулся. Последний раз, когда меня окликали, я поехал в Администрацию Президента. Куда на этот раз? Я обернулся и увидел стоящую у тротуара жёлтую машину-мусоровоз. Из водительского окна высунулся парень в жёлтой робе, который махал мне: — Антоха! Привет!
Я обернулся по сторонам и быстрыми шагами пошёл к машине. Подойдя ближе, я узнал в крикнувшем моего соседа Василия, работающего водителем на мусоровозе. На борту его «КамАЗа» красовалась малопонятная надпись — «Спецмусортрест»:
— Васька, ты?
— А кто? Я тебе кричал, ещё когда ты в будку заходил, а ты не слышал ничего. А ща вижу — вышел, дай, думаю, крикну ещё раз. Ну, как дела?
— Вась, — я снова оглядываюсь, — а ты домой едешь?
— Ну да…
— Да? Здорово. А ты меня не подвезёшь?
— А у тебя чего, машина сломалась?
— Ну да. Типа того.
— Садись, мне-то что.
Я забрался в кабину, и «КамАЗ» тронулся. Когда мы выехали на набережную, я решил прояснить обстановку:
— Вась, а ты телевизор в последние дни не смотрел, что ли?
— Почему не смотрел? Смотрел, — отвечает Вася, не оборачиваясь.