Media Sapiens-2. Дневник информационного террориста Минаев Сергей

— За то, что вторую часть «Мёртвых душ» сжёг. Там был секрет, как искоренить на Руси мошенников и казнокрадов.

— Да? Я не знал, — смутился Велиал, — а чо он сжёг-то?

— Убоялся. Мне говорил, что без них Россия будет другая, а может, и совсем исчезнет. По его версии, они какой-то баланс сил создают.

— А что ему читают? — спросил я.

— «Саsual» Оксаны Робски.

— Странный выбор… очень странный. А почему?

— Да она в интервью брякнула, что Гоголь её любимый писатель. Вроде учителя. Вот ему и читают «труды ученицы», — заржал Вельзевул.

— И так каждую ночь, — резюмировал Велиал.

Пройдя писателей, мы оказались перед следующей дверью.

«Пресс-АДдикт», — прочитал я на табличке над дверью. Осмыслив этот нехитрый микст англо-адского языка, я спросил у Велиала:

— Тут, наверное, журналисты и публицисты сидят?

— Ага. Они самые. Обречены на пожизненную вёрстку номера.

— А чего они сдать-то его не могут?

— А ты попробуй ему сдай, — подтолкнул меня в дверь Вельзевул.

Тут также стояли столы по обеим стенам, а в конце комнаты за огромным прилавком, сделанным из человеческих костей, сидел толстый черт, принимавший тексты у журналиста. Дойдя до стола, я увидел сидящего перед ним Максима Кононенко ака Мистер Паркер, понуро уткнувшегося в лежавший перед ним документ. «Люцифер Люциферович (tm)», — прочитал я заголовок.

— Глагол должен жечь сердца людей! — орал на него черт. — Видишь, как у меня?

Черт провёл по листу ногтем мизинца, и тот загорелся фиолетовым пламенем.

— А у тебя что? Дерьмо, а не тексты. Популизм и приспособленчество одно. Иди тренируйся.

— Да, Паркер и тут ту же песню заводить пытается, — пробормотал я.

— Ты, можно подумать, здесь в шахтёры переквалифицируешься, — съязвил Вельзевул.

Пройдя пресс-цех, мы оказались на мостике, под которым плескалось озерцо из коричневой жижи. Над поверхностью озерца тут и там показывались человеческие головы, выныривающие и плюющие друг в друга этой жижей. Всюду стоял нестерпимый запах дерьма.

— А эти кто? — спросил я Вельзевула.

— Эти? Литературные критики, театральные критики, кинокритики, ресторанные обозреватели, светские хроникёры, папарацци. Шлоебень всякая, одним словом, в говне плавает.

— А это… они друг в друга говном плюются?

— Ну да. Им же не привыкать. Те же действия, только в других декорациях.

— Я смотрю, у вас тут со смекалкой всё в порядке.

— Работаем с огоньком, — язвительно поклонился Велиал, чиркнул пальцем о свою ляжку и прикурил.

С моста мы сошли под своды пещеры. Дорога все больше углублялась вниз. В окружающей темноте изредка попадались факелы. Наконец мы подошли к третьей двери с табличкой «Интернет-АДдикт».

Здесь под присмотром двух чертей рядами сидели сгорбленные люди, долбившие по клавиатуре. На каждом мониторе во весь экран мерцала надпись «Нет соединения». Эти люди были настолько увлечены своим безрезультатным трудом, что не обратили никакого внимания на наше появление. Вельзевул сел на карточки, аккуратно, как кот, прокрался в середину зала, затем выпрямился во весь рост, воздел руки вверх и жутко заревел:

— ПРЕВЕД, КРАСАФЧЕГИ!

Его голос подействовал подобно кнуту. Их спины выпрямились, они дёрнули головами в сторону Вельзевула, затем попадали под столы и стройным хором ответствовали:

— ПРЕВЕД МЕДВЕД!

— Я не медвед, я чертиг, не усвоили ещё? — Вельзевул повернулся к нам и прокомментировал: — Зомби. Ничему не учатся.

— Интернет — это новый отдел. Толком ещё и не разобрались с ним. Пока вот без связи мучаются, а там посмотрим, — объяснил Велиал.

Довольно быстро пройдя интернет-цех, мы оказались у больших железных ворот.

Надпись, сделанная фосфоресцирующей краской, гласила:

АД вертайзинг энд медиа

За дверью находилась проходная, подобно той, которые располагались на старых советских заводах. С вертушкой и стеклянной будкой, в которой сидел пожилой черт. На столе у черта стоял телевизор довольно старой, ещё советской модели и лежала кипа журналов с программой передач.

— Привет, Алларих, — поздоровались черти.

— Ага. — Алларих кивнул головой, снял очки, затем пожевал губы и спросил: — Новенький?

— Ага. По твоей части. Политические технологии и предвыборные кампании.

— В русскую зону?

— Так точно.

— Статья?

— Третий срок.

— Как? — обернулся я. — Не понял, почему третий срок?

— Ну, как… — Велиар почесал свою шишковатую голову. — Первый ты в ФЭПе отбыл, так? — Он загнул достаточно грязный палец. — Второй в оппозиции, так? Теперь тут — на третий. Ты же все интересовался, будет он или нет? Могу тебе теперь со всей ответственность заверить — будет.

— Бля… — Я сплюнул под ноги. Мимо нас через проходную прошли строем восемь чертей с плетьми, любопытно оглядев меня.

— У тебя усиление? — спросил Велиар Аллариха.

— Ага. Геббельса из европейской сюда перевели.

— Буянил?

— Пытался соседей склонять к вступлению в ряды НСДАП. Да замучил всех, одним словом. Пускай теперь тут покантуется.

— Ну, — сказал Вельзевул, — значиться, будешь теперь тут.

— Ага. Мы тебя ещё навестим, больно ты парень смешной, — крякнул Велиар.

— А я чо, теперь тут навсегда?

— Ну да. Ты же политтехнолог, вот тут со своими и будешь чалиться.

— Бывай, пойдём мы, — сказали черти хором.

— Расписаться не забудьте, — остановил их Алларих.

Вельзевул и Велиар поставили оттиски своих больших пальцев в какую-то кожаную тетрадь. Из оттисков повалил дым и запахло серой. Черти оглянулись на меня и вышли вон.

— Так. Антон Дроздиков, значит. Дай-ка я гляну. — Алларих обошёл вокруг меня и стал ощупывать мою голову. — Да не вертись ты! Да, значит… великовато… н-да…

Он зашёл в свою будку и вернулся с кувалдой в руках.

— Присядь, — сказал чёрт, размахивая кувалдой.

— Э, дядя, как тебя, ты это зачем? Бить, что ли, будешь? — вскрикнул я, прикрыв голову руками.

— Я тебя умоляю, — скривился Алларих, — руки убери, а?

Он размахнулся и вдарил мне кувалдой сначала по одному виску, затем по второму. Голова загудела, как колокол.

— Так-то, — Алларих снова пошёл в свою будку и на этот раз вернулся с большим телевизором «Рубин». Черт пыхтел — видимо, телевизор был весьма тяжёлый.

— Не вставай, погоди. — С этими словами Алларих водрузил мне телевизор на голову.

Судя по тому, насколько плотно он сел, Алларих довольно чётко подогнал мою голову к отверстию. Я встал, закачался под весом телека и бухнулся на задницу.

— Я че, теперь всё время буду так ходить?

— Ну, в общем да. Иногда послабления случаются, конечно. В честь праздников. Если война на Земле начнётся или теракт какой.

— А как с ним ходить-то?

— Да привыкнешь. Поначалу всем неудобно. Давай провожу.

Черт отвёл меня к двери, поддерживая под руку, и, перед тем как открыть её, обратился ко мне:

— Ты знаешь, какое самое большое мучение для медийщика?

— Телевизор на голове?

— Нет, Антон. Самое большое мучение для вас — это самому стать аудиторией. Помни про это. Хотя, я уверен, такое не забудешь.

Алларих подтолкнул меня в раскрытую дверь, и я оказался в каменном колодце, довольно большом, по которому ходила группа людей с телевизорами на головах. Я не знаю, что показывал «ящик» на моей голове, но «ящики» соседей потоком транслировали новости из прошлой жизни, трупы, спецоперации, результаты ехit рооls, рейтинги политиков, рекламные ролики каких-то забытых партий типа «Конгресс Русских Общин» или «Выбор России». Изредка телевизоры показывали лица своих владельцев. Подойдя ближе, я узнал Бориса Березовского, Владимира Русинского, Льва Троцкого и фигуры меньшего масштаба типа Киселёва, Леонтьева, Доренко, Шендеровича, Антона Носика и пары-тройки известных мне по прежней жизни рекламщиков. Все они ходили по каким-то своим маршрутам, не сталкиваясь друг с другом. Особняком стоял Йозеф Геббельс, которого легко было узнать. Его телевизор нон-стопом транслировал сводки с фронта времён 1940 года, партзаседания и собственные выступления автора. Я сделал ещё шаг, и волны информации хлынули прямиком в мой мозг. Программные речи, партийные программы, сводки с фронта, компромат, биржевые котировки, выступления аналитиков, рекламные ролики каких-то общественных движений, речи правозащитников, выступления президентов и премьер-министров — все это селевым потоком заполнило моё сознание. Голова, казалось, треснула от поистине адской боли, вызванной всем этим. Аудиотексты сопровождались мелькающими картинками. Фигуры политиков сменялись видео с отрезанными головами, репортажи со светских раутов — убитыми детьми, Ельцин сменил Горбачёва, Путин сменил Ельцина, Лебедь стоял рядом с каким-то полевым генералом, Ленин что-то говорил с трибуны, затем по очереди появились какой-то министр и генпрокурор в обнимку с голыми шлюхами. Взлетали ракеты, всплывали подводные лодки, трактора боронили пашни, Че Гевара жал руку Хрущёву, Ходорковский грустно смотрел из-за решётки, спецназ штурмовал школу в Беслане. Последнее, на чём я успел сконцентрироваться, была горевшая Останкинская башня. Какое-то время она полностью вытеснила все остальные картинки, но в конце концов все снова смешалось, как в детском калейдоскопе, и видеоряд побежал пред моими глазами одной лентой. Я отключился.

В себя я пришёл сидящим спиной у какой-то бетонной стены. По стенам комнаты расположились мои соседи из бетонного колодца. У всех нас были сплюснутые головы, но телевизоров на них не было. В центре комнаты стояла бочка, в которой сидел человек. Из бочки виднелась только его голова с приставленными к ушам раструбами, куда двое бесов методично вливали ведра с какой-то жидкостью. Приглядевшись, я узнал в человеке Сергея Доренко.

— За что его так? — на автомате спросил я рядом сидящего.

— Нарушение режима. Разбил телевизор у Киселёва.

— А че они ему льют-то?

— Известно чего — говно. Эта пытка называется «Аудитория наносит ответный удар».

— Велиар придумал… — констатировал я.

— Кто же ещё? Кстати, он к тебе проникся вместе с Вельзевулом, так говорят.

— Да ну?

— Народ говорит. Я хотел через тебя просьбу передать. Кстати, рад представиться — Йозеф.

Я всмотрелся в лицо собеседника. Видимо, из-за того, что его голова была сильно сплюснута, я сразу не узнал его.

— Антон Дроздиков. — Я чуть подался вперёд, чтобы пожать его руку, но резкая боль пронзила мою голову. — Ой, бля…

— Что? Голова?

— Ага. Адски болит.

— Это с непривычки. На вот, возьми. — Геббельс достал из кармана вязаную шапочку и протянул мне. — С ней ящик натирает меньше. Жуткий дефицит, между прочим.

— Спасибо. — Я спрятал шапочку в карман.

— Подарок Геббельса. Считай, что-то типа переходящего вымпела.

— У вас хороший русский, — сделал я комплимент, — там ещё учили?

— Не, тут нахватался за неделю. С вашими быстро научишься. Так вот, насчёт просьбы…

В этот момент двери с грохотом открылись и в зал вошли Вельзевул с Велиаром. При этом Велиар был почему-то одет майором НКВД, а Вельзевул рэпером, в широких штанах и бейсболке. На плече он держал магнитофон со здоровенными колонками.

— Арестанты! — надрывно крикнул Велиар. — Почему опять косячим? Закон не уважаете? Телевизоры бьём?

— Что это у него за блатной жаргончик? — шёпотом спросил я Геббельса.

— Это у тебя надо спросить. Я думаю, говорит согласно принятой в вашей среде манере общения.

— Телевизор есть главное достояние ада, берегите его. Знаете такую заповедь? — хрипло продолжал Велиар.

— Знаем, — нестройным хором отозвались все.

— Не слышу, бля.

— ЗНАЕМ! — дружно гаркнули мы.

— Запомните, это вы у себя на гражданке были политтехнологами, медийщиками и рекламщиками, а у меня тут вы говно! Простая аудитория. Запомнили?

— Так точно! — снова ответили мы хором.

— Ещё один случай — и подключу каждому в ухо радиоволну, а в задницу Интернет-канал. Будет вам долби-стерео, — при этой фразе Велиара Вельзевул тонко захихикал.

— По ходу бухие они, — сказал я шёпотом Геббельсу.

— Не иначе… — отозвался он.

— Разговорчики! — снова крикнул Велиар. — Так, значит, Доренко ещё двести вёдер, и в карцер.

— Ему столько не влезет, — сказал кто-то из наших.

— Непременно влезет. Я полагаю, что при нынешней ситуации стоило бы прибавить, — ответил ему, кажется, Киселёв.

— Сами решим, без соплей. А теперь объявление. По случаю праздника выходит вам послабление. — Велиар выразительно посмотрел на Вельзевула.

— По случаю войны США с Ираном и ожидающихся гор трупов на два дня отключаем в ваших телевизорах звук, — объявил Вельзевул.

— Хоть поговорить можно будет, — сказал я Геббельсу.

— Да с кем тут говорить-то, — вздохнул он.

— Радуйтесь, суки! — хором крикнули черти.

— Ура! — закричали все.

Велиар и Вельзевул медленно подошли к нам.

— Ну че, Антоха, обвыкся? — спросил меня Велиар.

— Да так… пока сложно, — ответил я.

— А ты как хотел? Надо было профессию получше выбирать.

— Ну… я же… не самым главным…

— Во грехе нет самых и несамых. Все равны.

— Жалеешь о днях минувших? — усмехнулся Вельзевул. — На вот, музыку послушай, в честь праздника.

Он включил магнитофон, и из колонок зазвучал старый хит «Реt Shор Воуs» — «Sin»:

Черти начали пританцовывать и подпевать в припеве:

— Не ссы, Антоха, сам профессию выбрал, чего уж теперь-то, — хлопнул меня по плечу Вельзевул и продолжил петь: