Знак небес Елманов Валерий

Глава 16

Надейся, но и готовься

• О, страшных песен сих не пой
• Про древний хаос, про родимый!
• Как жадно мир души ночной
• Внимает повести любимой!

• Из смертной рвется он груди,
• Он с беспредельным жаждет слиться!..
• О, бурь заснувших не буди —
• Под ними хаос шевелится!..

Ф. И. Тютчев

— Не думал я, что он так скоро свой голос поднимет из твоего нутра, — проворчал Всевед, внимательно выслушав Константина.

Впрочем, он его не только выслушал, но и вопросов накидал — будь здоров. Для начала волхв детально разобрал весь сон. Интересовало его буквально все: как бежал князь, где именно бегал, куда и откуда, с какой скоростью, где прятался и так далее. Выяснив это, он сделал короткий, но глубокомысленный вывод:

— Не сдаешься — это хорошо. Убегаешь — это еще лучше. Борешься — это ты и вовсе молодец.

Далее разговор перешел к Хладу. И снова рекой полились вопросы, после которых Всевед сделал новый вывод, еще короче и еще туманнее:

— Подлизывается, гадюка.

Константин было подумал, что на этом волхв из роли следователя выйдет, но тот, по всей видимости, с нею уже сжился, причем капитально. После вопросов о том, какие были люди во сне, во что одеты, чем занимались и прочее, последовал детальный допрос о событиях тех суток, которые предшествовали сну.

И снова последовала череда нескончаемых подробностей, которые Всеведу позарез нужно было знать: как выехали, где была засада, даже какого сорта деревья рубили в лесу, чтобы устроить завал для черниговцев. Это не говоря уже о суде, где волхв докапывался до самых крохотных мелочей. Он даже спросил, какого цвета был домотканый половик, который постелили князю на лавке, а также какой был узор на том платке, который он отдал жене кузнеца.

Под конец у Константина стало складываться мнение, что Всевед попросту не знает, что ответить, а главное — что посоветовать князю. Сознаваться же в этом гордый старик ни в какую не хочет, вот и тянет время.

Тем временем глаза у Константина слипались все больше и больше. Спать хотелось неимоверно, но заснуть он боялся. Ведь это, скорее всего, означало бы, что к нему снова придет очередной страшный сон, и сумеет ли Константин в очередной раз убежать от своего старого, но, увы, весьма недоброго знакомого — бог весть. А если не успеет, то что с ним тогда произойдет там, во сне и что случится наяву?

Аккуратно, намеком, вскользь, он попытался выяснить все это у волхва — вдруг тот сможет подсказать. Всевед выслушал, не спеша подкинул несколько увесистых поленьев в жаркий костер и произнес медленно:

— Тварь эта, Хладом прозываемая, чуть ли не бессмертной считалась. Посох мой, что от волхва к волхву передавали, никто в дело так ни разу и не пустил. Это ведь нам с тобой так свезло, хоть и не до конца. А раз он жив был все эти годы, то ни в кого залезть и не пытался. Зачем ему? Вот почему, княже, я тебе ответа дать не могу. Рад бы хоть что-то сказать, да сам ничегошеньки не знаю. Об одном лишь догадываюсь — нельзя дожидаться того часа, когда ты вовсе черен станешь. Не ведаю я — какая сила в тебе забурлит в ту пору, но справиться с тобой тяжко будет.

— Даже с посохом? — усомнился Константин.

— Ты же князь — о том не забывай. Повелишь, так вся дружина за тебя встанет, чтоб меня изничтожить. Посох же против Хлада пользу даст, а так-то для меня он чаще всего клюкой обыкновенной служит, и все.

— Может, лекарство какое есть? Травы, например, или грибы? — не унимался Константин.

Очень уж не хотелось ему признавать бессилие перед надвигающейся угрозой.

— Разве что мухоморы или поганки, — буркнул Всевед. — Если болезнь неведомая, то как лекарство сыскать, помысли?

— То есть неизвестно даже, кем я стану и что вообще со мной произойдет, так? — уточнил Константин.

— Одно скажу — хорошего ждать от этого глупо. Да, пожалуй, и плохого тоже, — уточнил волхв и добавил, поразмыслив: — Только страшное. А ты сам-то чего больше всего боишься? Смерти?

— Умру — полбеды, хотя тоже неприятно, — начал Константин.

Начал и тут же остановился. Никому не хочется рассказывать, когда твой собеседник начинает невесть с чего веселиться, да не просто улыбаться, а взахлеб хохотать эдаким противным старческим дробным смешком.

— В первый раз я слышу, чтоб люди вот так про свою смерть сказывали — неприятно, — вытер выступавшие на глазах слезы Всевед. — Ты уж прости, княже, что не удержался. Но ты говори, говори.

— Да, всего лишь неприятно, — упрямо повторил Константин. — Гораздо хуже, если я не умру, но стану уже не собой. Ты представь только, что тогда Русь ждет. Да любой враг по сравнению со мной счастьем покажется. Впрочем, ты и сам об этом сказал. Что-то страшное будет, — повторил он слова волхва.

— Верно сказываешь, — одобрил Всевед уже серьезно. — То самое страшное. Да такое, что дальше уже и некуда. Ну да ладно. Времечко позднее, а тебе, вон, спать хочется, аж скулы раздираешь. Отдохнем прямо тут, у костра, а поутру и поговорим.

— А как же мне спать-то? — усомнился Константин. — Он же опять… начнет.

— Никаких опять, — строго заметил Всевед. — Ты в дубраве моей заповедной. Нешто забыл, что нечисти сюда хода нет.

— А как же Маньяк? Он же вроде хороший, но тоже нечистью считается?

— То своя нечисть, родная. Ей проход остается, но и то лишь с моего дозволения. У тебя же… — Волхв, не договорив, махнул досадливо рукой. — Спи давай. Тут у тебя защита со всех сторон — и я, и посох, и дубрава сама, даже небо со звездами. Нет ему сюда ходу, и все тут.

— Ну я не знаю, — протянул нерешительно Константин и тут же отключился.

Ну, просто моментально, будто его по затылку чем-то тяжелым огрели.

Когда он проснулся, костер, несмотря на день, продолжал все так же ярко гореть, вовсю светило солнце, и ему, лежащему у костра в тулупе, было так тепло, что и просыпаться не хотелось. Он снова закрыл глаза и… опять уснул, а проснулся уже от недовольного ворчания Всеведа:

— Ну и горазд же ты дрыхнуть, княже. Так все дела проспать можно.

— Прости, дедушка, — повинился Константин. — Уж больно сладко у тебя здесь спалось.

— А я, покамест тебя не было, успел славную похлебку сварить. Сейчас отужинаем и поговорим. Тебе-то ныне ничего не снилось?

— Ничего, — пожал плечами Константин.

— Так вот совсем ничегошеньки? — не унимался волхв.

— Как младенец спал, — весело улыбнулся князь.

— Это плохо, — построжел лицом Всевед. — Это очень плохо. Стало быть, дубрава дубравой, посох посохом, а Хлад Хладом, — сделал он очередной туманный вывод, понятный лишь ему самому, и тут же поторопил князя: — Да ты ешь, ешь.

Похлебка была сварена на славу. Правда, мясо в ней отсутствовало, но зато в обилии плавали какие-то травки, корешки, стебельки, и все это так ароматно пахло, что второй раз князя приглашать было не надо. Содержимое большого горшка исчезло чуть ли не за пять минут, после чего Константин с легким сожалением — еще бы немного не помешало — старательно облизал деревянную ложку, протер ее снегом и выжидающе уставился на волхва. Тот молчал. Так длилось минуты две. Внезапно откуда-то сверху донеслось пронзительное воронье карканье.

— Сейчас он подойдет, и мы все обговорим, чтобы не повторяться, — произнес Всевед.

Прошло еще несколько минут, и из-за дубов, как всегда, несколько неожиданно, вынырнул Маньяк.

— Ну, раз князь здесь, стало быть, опять в Око Марены идти надобно, — даже не поприветствовав, начал он сразу возмущаться. — А у меня делов-то, делов скопилось — страсть. — Он всплеснул руками. — Нет, княже, — произнес ведьмак со вздохом. — На сей раз я тебе не напарничек. К тому ж Юрко твой, который Золото, тоже туда дорожку знает. Чай, довезет.

— Сколь времени тебе надобно на то, чтобы дела свои уладить? — задумчиво поинтересовался Всевед.

— Сейчас точно скажу. — Ведьмак задрал голову, пошевелил пальцами, загибая их один за другим, после чего пошлепал толстыми губами, вытер лысину своей неизменной воилочной шапчонкой и деловито произнес: — Ежели поспешить, то за пару месяцев управлюсь. Ну а чтоб как следует все утрясти, основательно, так тут и трех маловато будет.

— А там половодье, после сев, покос, урожай собирать, — в тон ему подхватил Всевед.

— А без того никак. Тиун я как-никак. Дань, опять же, кому на погост везти — мне. А после опять дела. Но их, ежели бегом-бегом, за месячишко-полтора переделать можно.

— То есть ты через год освободишься? — уточнил Константин.

— Да уж не ранее, — солидно заметил Маньяк.

— Ну, считай, что год прошел, — вздохнул Всевед.

— А от должности тиуна я тебя освободил, — добавил князь.

— То есть как это, прошел?! Как освободил?! — возмутился ведьмак.

Его лысина почти мгновенно покрылась мелкими капельками пота. Он беспомощно развел руками, но потом до него дошло, и Маньяк протянул укоризненно:

— Все шуткуем. Все вам смешочки да хаханьки. Нет, чтоб всурьез о делах потолковать.

— Давай всурьез, — согласился Всевед и предложил: — Ты на князя-то нашего повнимательнее взгляни. Может, тогда и сам что поймешь.

Маньяк пристально посмотрел на князя и вдруг так резко отшатнулся от него, что чуть было не угодил в костер.

— А он не?.. — проблеял он, обращаясь к волхву.

— Покамест не, — сурово отрезал Всевед. — А чтобы и дальше не, ты мне и нужон.

— А я-то что смогу? Ты что, сам не видишь, какая с него силища прет. Ты-то, конечно, волхв знатный, опять же и посох Перунов с тобой завсегда. Может, и одолеешь его, а мне, ведьмаку простому, тут тягаться не с руки. Всяк сверчок знай свой шесток, — заключил он поучительно.

— Врешь. Ты такой сверчок, что на любой шесток взгромоздишься, если понадобится, — убежденно заявил волхв.

— Ну, не на любой, но могу, — согласился польщенный Маньяк.

— Дела свои за день обстряпаешь, а к утру послезавтрашнему чтоб тут был.

— Да я ничего не успею, — возмутился ведьмак. — Да и зачем я понадобился?

— Днем спать будешь, а ночью в его ложнице бдить. Если что — ну, не маленький, сам знаешь, как и что делать, чтоб он спокойно почивать продолжал. Ему, спящему, не так уж и много силенок нужно подкидывать время от времени, чтобы Хлада утихомирить. Тихий он покамест и слабый еще. На это тебя точно хватит.

— И сколь же времени мне так близ него торчать?

— До осени — не меньше, — сказал, как отрезал, Всевед.

— А потом?

— Поглядим. Потом и думать станем, — снова напустил туману Всевед.

— А если он потемнеет так, что?..

— И тут, что делать, знаешь, — последовал жесткий ответ волхва.

— Но на столь долгий срок я и впрямь не смогу. Ты уж прости, старче, но… — Ведьмак, не договорив, нахлобучил на лысину шапчонку и решительно поднялся на ноги, пообещав: — До изока[74], не более, а там никак. — Он уже сделал шаг в сторону, но тут его вновь остановил суровый голос Всеведа:

— Ведьмак! Ты помнишь, что было пять зим назад?

Маньяк остановился и с укоризной произнес:

— Вот уж не думал, что ты мне этим когда-нибудь в нос тыкнешь. Считал, что друзья мы с тобой, старик.

— Я тоже так считал до сегодняшнего вечера. Напоминать не хотел, но ты сам к тому вынудил. Ну что, будешь должок платить?

— Я свое завсегда отдаю, волхв, — хмуро произнес ведьмак. — Кому, как не тебе, это ведомо.

— Тогда выбирай. Либо долг платишь, либо, как друг, мою просьбу выполняешь.

— Вот такой я добрый!.. — возопил отчаянно Маньяк и с силой шваркнул своей шапчонкой в снег. — Коли старый закадычный друг просит — все готов бросить, лишь бы его уважить.

После чего он деловито подобрал шапчонку, снова нахлобучил на лысину и подался опять в лесную чащу, буркнув напоследок:

— Ну, прощевайте до послезавтрева.

— У меня побудешь пока, — распорядился Всевед хмуро сразу после ухода ведьмака. — Воев своих отпусти. Возницу оставь с санями, и хватит с тебя. Послезавтра поутру вместе с Маньяком и поедешь в Рязань стольную.

— Уже, — вздохнул Константин и пояснил: — Уже отпустил.

— Молодец, — одобрил волхв. — О людишках своих заботу проявляешь. А теперь слушай меня. Зачем я к тебе ведьмака приставляю — понял?

— Почти, — уклончиво заметил Константин.

— Не лги, — сурово заметил Всевед. — Негоже правду от себя отметать. Она хоть и горька, но куда лучше, чем словеса лживые, хоть и сладкие. Если вовсе дело худым обернется, то он тебя ко мне повезет. Уйти в ирий[75] ты должен именно здесь, в моей дубраве. Здесь ты уснешь навсегда с его помощью, здесь тебя и на священный костер возложат, дабы руда твоя, Хладом отравленная, вся в чистое небо ушла, без остатка. В том нам Перун поможет.

— А излечиться как-то Перун не поможет?

— Не его это. Да и навряд ли кто из светлых богов наших на такое отважится. Хоть и горько такое говорить, но проходит их времечко. Они ведь у нас как люди, — есть и у них своя пора юности, есть и зрелость, а есть и старость. Хотя я думаю, что им такое никогда под силу не было. А там как знать. О тех временах стародавних нам столь мало известно, что ныне поди пойми, где быль, а где небылица. Все спуталось.

— А христианские?..

— О том у их жрецов спрашивай. Только навряд ли они тебе хоть что-то дельное скажут. Скорее всего, мало кто из них и увидит, что ты уже темнеешь. Больно хорошо им ныне живется — в этом все дело. Когда вера жирком благополучия покрывается — пиши пропало. Корысть многих губила и до них, и при них, и еще погубит не раз.

— Но есть же искренние, те, что и вправду верят.

— Есть, — согласился Всевед. — Потому и вера пока еще не оскудевает. А чем меньше их будет оставаться, тем… Не о том мы говорим, — перебил он себя досадливо. — Лучше скажи, готов ли ты в рощу мою приехать по доброй воле, а не по понуждению Маньяка? — И пытливо посмотрел на князя.

— Готов, — решительно кивнул Константин.

— Верю. А до той поры я весточку пошлю мудрым людям, — обнадежил князя Всевед.

— Это кому?

— Знакомцам твоим старым. Мертвым волхвам, — пояснил старик и улыбнулся в бороду. — Или ты думаешь, что они лишь тебя одного подарками одарили? Мне тоже кое-что досталось. Вот только не думал я, что понадобится так скоро.

— А они… помогут? — решился спросить князь.

Выслушивать отрицательный ответ ему ой как не хотелось, но и пребывать в полной безвестности тоже было не лучше. А может, и хуже. Не зря сказано, что лучше горькая правда, чем слепая неизвестность. Особенно если ты силен духом или хотя бы считаешь себя таковым. Тут ведь тоже для всякого по-разному.

Всевед еще раз внимательно посмотрел на Константина, вздохнул и честно сказал:

— Они могут даже и не ответить, княже, а ты спрашиваешь меня — помогут ли. И как поступят — неведомо. Уж больно далеко и давно мы разошлись. А тебе я вот что скажу. Не знаю я, какие тебя там заботы княжеские впереди ждут, но опаску держи. На суде своем княжеском дела татебные не суди. Оно понятно, что есть злодеи, по которым веревка плачет да сук дубовый. Жизнь двуногой нечисти только самый что ни на есть худой князь оставлять станет, которому лучше бы сразу в монастырь уйти, чтобы простому люду от его показной доброты впятеро хуже не стало. Но нельзя, чтоб ты мерзость эту своим словом, своим повелением на сук подсаживал. От этого ты еще сильнее можешь потемнеть. Есть у тебя судьи, вот пусть они эти дела и вершат.

— А если на меня кто с ратью пойдет? Ворота распахнуть настежь, хлебом-солью приветить, а самому в тот же монастырь податься? — горько усмехнулся Константин.

— Ворога бить надобно. От этого мрака в тебе не прибавится. Но опять-таки с условием, что делать ты это будешь, будто работу обычную исполняешь, только немного неприятную. А вот зла старайся в душу не допускать. Пусть у тебя там поменьше ненависти, ярости, гнева будет. Ты же не зверь, а человек. Вот и не забывай об этом. Никогда.

— Думаешь, что это как-то ему расти помогает?

— Не знаю, — честно ответил Всевед. — Мы теперь с тобой оба во мраке блуждаем. Кругом туман, а идти вперед надо. Значит, пойдем не спеша и ощупывая все впереди себя. Может, там и ровно, а опробовать легонько надо. Где-то впереди — обрыв, а где-то — ямина.

— Где-то, — эхом откликнулся Константин. — А где?

— Неведомо это никому, — пожал плечами волхв. — Потому и бдить тебя зову, что не ведаю, где ты поскользнуться можешь да прямиком к нему в лапы угодить. Да, и еще одно, а то забуду. Полоняников ты щадить старайся… Хотя что я тебе говорю, будто ты и впрямь в Хлада превратился. Ты и сам их щадишь. Если же… — он помедлил и после паузы продолжил с явной неохотой: — Если же тебя Маньяк в мою дубраву позовет, то озаботься, чтобы все дела твои в полном порядке к тому времени были. Чтоб княжича Святослава мудрые люди своими плечами подпирали, а Русь чтоб еще больше крепла. Опять же дружбу со всеми свести тебе надобно, чтоб союз был.

— Ага, — вздохнул Константин грустно. — Был бы тут воевода мой, он непременно бы спел про «союз нерушимый республик свободных», который «сплотила навеки могучая Русь»[76].

— Ишь ты, — крутанул головой Всевед и одобрил: — А что? Красиво, хотя и малость непонятно. Сам былину такую сложил, или воевода твой постарался?

— Да нет. Есть у нас, точнее, был, нет, будет, короче, неважно — гусляр один. Сергеем звать, Михалковым[77].

— Имя христианское, но слова самые что ни на есть наши, славянские, — счел нужным еще раз похвалить Всевед. — Вот и строй этот союз, дерзай, княже. А главное, в уме держи все время, что деньков у тебя осталось немного, а дел — как раз наоборот.

— В том-то и беда, что я теперь не знаю, за что схватиться в первую очередь, да так все наладить, чтобы оно после моей… моего ухода в ирий не развалилось.

— А ты пальцы загни да прежде в сторонку откинь то, с чем и без тебя управятся, — посоветовал волхв.

— Значит, армия побоку, — задумчиво произнес Константин. — С ней Вячеслав и сам управится. Наука, дома странноприимные, приюты для детей-сирот, больницы, школы, университет — тут Минька с отцом Николаем. В судах Русская правда так и будет применяться, разве что с моими изменениями. — Он сокрушенно вздохнул. — Все равно много остается. С тем же союзом нерушимым. На западе черниговцы того и гляди теперь накинутся, и добро бы, если одни, а то и помощников позовут. На востоке Волжская Булгария. С ней тоже нелады — недавно Великий Устюг разорили. Получается, что и с ними воевать надо.

— А ты не воюй, — предложил Всевед.

— Не поймут. Решат, что слаб. А после того как я на них накинусь, с ними уже никакого союза не заключишь.

— Тогда не накидывайся. Сделай так, чтоб кровь малая пролилась, — и посоветовал: — Подчас даже бить не обязательно. Главное — очень большой кулак показать, чтобы у них аж глаза округлились. Иной раз неведомая сила намного страшнее кажется ворогу, чем сеча проигранная. О том подумай.

— А половцы? Я же сына сестры самого Юрия Кончаковича повесить приказал. Теперь жди с юга грозы. Плюс мордва.

— Думай, княже, — беспомощно развел руками Всевед. — Не стариковскому уму твои дела великие вершить.

— А корабли? — вдруг вспомнил Константин. — Они же из Франции только весной приплывут. Мне же переселенцев размещать надо и град ставить в устье Дона.

— А этим можно и ранее озаботиться, — резонно заметил волхв. — Пошли мастеровых людишек побольше, да и приступай, Сварогу помолясь, с самой зимы.

— Тоже верно, — согласился Константин. — Значит, говоришь, союз нерушимый, — протянул он задумчиво. — Ладно. Пока жив — надо жить.

— Вот и правильно, — одобрил Всевед. — А еще важнее, чтоб ты надежду не терял.

— Ага! Короче, надейся на лучшее, а готовься к худшему.

— Не слыхал, — удивился волхв. — Это откуда ж ты взял?

— Эллины древние такое выдумали, — пояснил Константин. — Был такой народ в Греции. Он и сейчас там живет, только измельчал духом.

— А вот это, княже, отныне ты сам себе постоянно повторяй, — серьезно заметил Всевед. — А ежели кратко, то не только надейся, но и готовься. Понял ли?

— Чего же тут не понять, — вздохнул обреченно Константин. — И жди осени, — усмехнулся он невесело.

— Пока осени, — уточнил волхв. — А далее поглядим, как да что, — и лукаво подмигнул Константину.

Тот в ответ тоже постарался моргнуть, только получилось это у него не так весело, как у Всеведа. Если же совсем честно, то грустное это подмигивание было. Уж очень от него тоской веяло. Чуть ли не за версту.

Глава 17

Сверх всяких ожиданий

Брут. Начнем с речей, а биться после будем.

Октавий. Но мы речей не любим так, как вы.

Брут. Речь добрая удара злого лучше.

В. Шекспир. Юлий Цезарь

Прошел почти месяц. Принес он немало событий, как хороших, так и плохих, а самым гадким было то, что поладить с черниговцами так и не удалось. Впрочем, Константин особо на это и не рассчитывал, надеясь хотя бы на то, что удастся выяснить, чего ждать от Глеба Святославича Черниговского, а также от второго своего западного соседа — Изяслава Владимировича Новгород-Северского.

В какой-то мере он это выяснил, правда, ценой гибели всего своего посольства. Хорошо хоть, что рязанский князь на сей раз, почувствовав недоброе, не послал, как обычно, старого Хвоща или Евпатия Коловрата. Поехали несколько ростовских бояр из числа тех, кто жаждал выслужить прощение князя за свою дерзость, проявленную, когда Константин стоял под Ростовом.

Что и говорить — свое прощение они заработали сполна. Да только это была их последняя служба. Вернулись все шестеро на санях, изрубленные, будто мясные туши.

Набольшего из бояр, возглавлявшего посольство, по имени Олима Кудинович, и вовсе признали лишь по приметным ножнам и дорогому поясу. Лица у него не было вовсе. Руки и ноги, правда, оставались целыми, но туловищу уже не принадлежали — лежали рядом с ним на залитой кровью соломе. Тут же валялись и прочие тела.

С ними рядышком, только на двух других санях, лежали слуги и дружинники.

Не пощадили никого, даже возниц. Потому правил поездом из трех саней какой-то черниговец. Был он неразговорчив и, судя по всему, уже настроился на скорую гибель от рук рязанцев. Во всяком случае, когда Константин запретил его трогать и с миром отправил назад, вид он имел весьма удивленный, примерно как человек, который второй раз родился.

Но кроме этой дикой выходки с посольством, как ни удивительно, черниговский князь пока ничего не предпринял и, судя по тому, что доносила разведка, даже не собирался предпринимать. Во всяком случае, в ближайшие пару-тройку месяцев, потому что до весеннего половодья оставалось всего полтора, да еще полтора кидай на то время, пока спадет вода и подсохнет земля. А потом сев — это святое. Что он задумал, оставалось только догадываться.

А может быть, и не задумал ничего. Со здоровьем у него и так было не ахти, а после смерти сына он и вовсе сдал. Там теперь всем его брат заворачивал, Мстислав Святославович, который шел следующим по старшинству. И посольство порубленное, как Константину донесли верные люди, тоже его работа. Да и письмецо, которое передал черниговец, что покойников в Рязань привез, тоже лично он писал. Было оно совсем коротким и состояло всего из одной фразы, взятой из библии: «Не мир, но меч». Что она означает — мудрено не догадаться. Значит — война.

Но, как бы ни было, а пока у Константина и Вячеслава появилась передышка. Вот ее-то и можно было, хоть и с некоторой натяжкой, считать чем-то хорошим. Оставалось лишь выжать из образовавшегося затишья все возможное, успев разобраться с восточными соседями.

Русский город Великий Устюг, который взяли войска булгар, был, образно говоря, лишь пробой пера булгарского эмира. Стоит промолчать или того хуже — уступить, и следом за первой ласточкой тут же полетят остальные.

А там и мордва непременно зашевелится, и есть с чего. Этот народ хоть и состоял из двух, вечно враждующих между собой племен: мокша и эрзя, но и про набеги на русские земли их князьки тоже не забывали. Ныне один из них — Пуреш, давно лежал в сырой земле, но тем опаснее был Пургас, который возглавлял племена эрзя. В отличие от Пуреша, ориентировавшегося на владимирских князей, Пургас входил в союз с волжскими булгарами и потому был опасен вдвойне.

Со всех городов Рязанского княжества, которое теперь включало в себя не только скромные муромские земли, но и всю Владимиро-Суздальскую Русь, были уже собраны полки. По настоянию своего князя Вячеслав скрепя сердце призвал под военные знамена, которые уже красовались над каждым полком, даже совершенно необученную молодежь.

Впрочем, Константин и сам не собирался кидать неопытных парней «под танки». Предполагалось, что все они станут войсками так называемого второго резервного эшелона, в битвах участия вообще принимать не будут, но зато хотя бы получат первые военные навыки: как в строю себя вести, как в походах и так далее.

Опять же, что ни говори, а вернуться они должны были с победой, что непременно придаст каждому дополнительную уверенность в себе и в своих силах, хотя молокососам навряд ли придется браться за меч.

Целыми днями Вячеслав буквально не слезал с седла, а по вечерам все вычерчивал карты предстоящих боевых действий, маршруты движения, продумывая наибыстрейшие способы доставки кормов для лошадей и продовольствия для неимоверно разбухшей армии.

Реально предполагалось вести бои мощной пятитысячной конной дружиной и двадцатитысячным пешим ополчением, хотя большая часть ратников, по мнению Вячеслава, была еще очень и очень «сырой».

Не рискуя полностью оголять тылы, чтобы не заполучить коварного удара в спину со стороны черниговцев, воевода скрепя сердце оставил две полутысячи и раз десять проинструктировал «верховного главнокомандующего западной группировки» Изибора, по прозвищу Березовый Меч, о способах и средствах связи, об условных сигналах и даже научил его пользоваться элементарным шифром.

Еще одним из инструктируемых был командир второй полутысячи, чудом выживший после резни под Исадами, молодой ратник по прозвищу Козлик.

Вячеслав знал, кого оставлять. Оба полутысячника отличились еще под Исадами, когда, рискуя собственной жизнью, спасали князя Константина от погони.

Прозвища свои они получили еще раньше. Изибора так прозвали за то, что во время обучения ратников он всегда брал в руки только березовый меч, дозволяя остальным атаковать его настоящими, стальными, и все равно одерживал победу. Козлик же получил свое прозвище не столько за мастерство, сколько за технику ведения боя. Он перемещался так легко и виртуозно, будто не фехтовал с мечом в руках, а танцевал в хороводе на Купалу.

А командирами двух сотен у Козлика были недавние черниговские дружинники — Басыня и Груша. В сотне у последнего служил и Спех. В десятники он еще не выбился, однако все шло к тому. Но вообще такие пришлые командиры были не правилом — исключением.

В основном Вячеслав выдвигал начальников из своей дружины. Чтобы проверенные, надежные. Сам выдвигал и сам же потом постоянно жаловался, что остался совершенно без командирского резерва. Воевода, конечно, несколько преувеличивал, не без того. Запас-то у него все равно имелся, хоть и небольшой.

Зато о пешцах теперь можно было не беспокоиться: все командиры — орлы, да и только. Из старых испытанных вояк там были в тысяцких Пелей, Позвизд, Искрен из Пронска, где в сотниках ходил Юрко Золото, и еще много исконно рязанских. Помимо них, на такие высокие должности было назначено и множество новых людей, которым Вячеслав доверил не только десятки и сотни, но и тысячи.

Правда, сделал он это лишь после долгих уговоров князя, который несколько дней подряд вдалбливал в него, что если того же Пелея поставить куда-нибудь в Суздаль, то спустя два-три года его, образно говоря, все равно «осуздалят». Зато если полк возглавит свой, коренной, чтобы жители могли гордиться земляком, то после двух-трех лет, проведенных в составе рязанского войска, и он сам, и весь его личный состав, наоборот, «орязанятся».

— Хоть сюда политику не суй, — отбивался поначалу Вячеслав.

— Это не политика, а психология пополам с социологией, — убеждал Константин. — Они должны чувствовать себя монолитом — единым кулаком.

— Как говорила моя мамочка Клавдия Гавриловна, усложнять простое, что ты сейчас и делаешь, княже, очень легко. Гораздо тяжелее сделать сложное простым. Это я к тому, что лучше бы ты о своевременной доставке продовольствия позаботился.

— Тебе же Зворыка сразу двух начпродов подарил с барского плеча.

— И оба экономные до чертиков, — возмущался Вячеслав. — Каждую куну считают. Одни хлопоты с ними, а ты мне еще тысяцких навязываешь по своему вкусу. Кто воевода — я или ты?

— А кто князь — ты или я? — парировал Константин. — И не назначаю я их вовсе. Любого на свой вкус ставь, но только чтоб во главе владимирского полка был командир из самого Владимира и так далее.

— Как говорила моя мамочка Клавдия Гавриловна… — начал было в очередной раз Вячеслав, но, не выдержав, засмеялся. — Хрен с тобой. Есть у меня людишки на примете, хотя и рановато их на столь высокие посты выдвигать, но только из личного к тебе уважения, княже, — и сразу резко поменял тему: — Слушай, а чего за тобой этот хмырь болотный всюду шляется, как привязанный?

— Считай, что это мой лекарь, Слава, — сразу помрачнел Константин.

— Доброгневы мало? — удивился воевода.

— А он по совместительству еще и палач, — горько усмехнулся князь. — Эта должность нашей славной ведьмачке не по нутру бы пришлась, так что я ей и не предлагал.

— Для булгар, что ли, приготовил? Не рано ли? — хмыкнул Вячеслав.

Константин немного помялся, но решил, что рано или поздно все равно придется обо всем рассказать и ему, и Миньке, и отцу Николаю. Последним двум и ближе к осени не поздно будет, тем более что новоявленный епископ Рязанский и Муромский раньше из Никеи не приедет, а вот Славке можно и сейчас. Так сказать, заблаговременно, чтобы привыкал понемногу.

— Для меня, дружище, — медленно произнес он. — Лично для меня.

— Это как понять? — вытаращил глаза Славка.

— Помнишь, я тогда, сразу после того как князей черниговских повесили, срочно выехал к Всеведу?

— Конечно.

— Ну, тогда слушай, что было дальше.

И Константин, стараясь не особо драматизировать и даже немного подшучивая над своим недолгим сроком правления в должности князя, рассказал Вячеславу все подробности.

— И он тебя грохнуть должен?! — возмутился Славка. — Да я его сам раньше пришибу.

— Сказано же тебе — не я это уже буду. И произойдет оно лишь тогда, когда у меня самого сил не останется этому Хладу чертову сопротивляться.

— А перекачка крови? — деловито осведомился воевода. — Ну, там, гнилую всю слить, а здоровую влить.

— Запросто, — согласился Константин. — Только при одном условии: найди где-нибудь здесь поблизости станцию переливания.

— О, дьявольщина! — взвыл Вячеслав. — А что, все настолько серьезно? Всевед — он тоже человек, а людям свойственно ошибаться.

— Более чем серьезно, — хмуро ответил князь. — Смотри сам.

Он взял нож, и воевода не успел еще сообразить толком, что собирается делать его друг, как Константин деловито полоснул себя по вене выше запястья.

— Совсем одурел? — только и произнес Вячеслав.

— Мне почти не больно. Ты лучше посмотри — какая она, — мрачно сказал Константин.

Воевода склонился над поверхностью стола, куда капала кровь князя, постепенно собираясь в небольшую лужицу.

— Так она же зеленым отливает, — оторопел от увиденного Вячеслав, но тут же засомневался: — Может, у нас свет не тот? Ведь так не бывает.

— Бывает, — вздохнул Константин и добавил: — И она теперь стала немного пузыриться. Ты смотри, смотри. Весьма поучительно.

Воевода вновь склонился над столом. На поверхности почти черной, с хорошо заметным зеленоватым отливом лужицы и впрямь то и дело возникали небольшие пузырьки. Был их век недолог — едва они появлялись, как почти сразу, всего через несколько секунд, лопались.

Однако несколько штук, скучившись в небольшой комок, продержались чуточку дольше. Даже когда кровь застыла, они еще продолжали оставаться в неподвижности, и что-то маленькое, но гадкое даже на вид, отчаянно металось внутри каждого из застывших пузырьков, но потом затихло и оно.

— А это что у тебя там такое? — окончательно растерялся Вячеслав и шлепнулся на стоящую поблизости лавку. Рот у него так и оставался полуоткрытым. Впрочем, увиденное могло потрясти кого угодно.

— Я тебе что — медик? — сухо ответил Константин. — К тому же я даже в школе по таким предметам не очень-то блистал. Знаю только, что если зеленое и извивается — то это биология, а если плохо пахнет — то химия.

— А если что-то не работает?

— Ну, брат, тогда это уже физика, — улыбнулся невесело князь, деловито перебинтовывая порезанную руку. — К тому же, будь я хоть медиком-профессионалом, все равно ничего больше не узнал бы. Приборов нет, аппаратуры тоже, да если бы даже они и имелись — электричество нужно. Ясно одно, что кровь моя уже не совсем человеческая. Но это и так видно, невооруженным глазом.