Знак небес Елманов Валерий

— И шансов никаких?

— Всевед сказал, что он пошлет весточку мертвым волхвам. Если ответят — неплохо, если помогут — отлично. Но вряд ли. У них, видишь ли, принцип невмешательства.

— Как учила моя мамочка Клавдия Гавриловна, в жизни иногда надо быть выше принципов, даже если они твои собственные.

— Дай бог, Слава, чтобы их мамочки учили своих детишек тому же самому. Так ты поставишь местных тысяцких или нет? — шутливо напустился он на воеводу, не желая дальше говорить на больную тему.

— Как скажешь, Костя. Все сделаю в лучшем виде, — негромко ответил Вячеслав, непривычно грустно глядя на друга, который еще ходил, ел, пил, говорил, дышал, то есть числился в списке живых, но был уже приговорен к смерти.

Причем приговорен самим собой. Таким другом можно было от всего сердца гордиться, восхищаться, удивляться, но вот места для радости в душе уже не оставалось.

— Я пока не умер, — вывел его из транса Константин. — На чем мы там остановились?

— Ах, да, — очнулся воевода. — Значит, так…

И работа опять закипела.

К середине февраля мощная рать, собравшись воедино в устье Клязьмы, нескончаемым густым потоком двинулась в сторону Волги. Пройти им довелось не столь уж много. Первое посольство из Волжской Булгарии появилось перед глазами воев передовых дозоров русского войска, когда оно не прошло и половины пути до Волги.

Было оно немногочисленное, подарки с собой имело бедные, как сразу же на глазок определил один из «экономистов», присланных Зворыкой, словом, несерьезное какое-то. Поэтому Константин и отправил его назад несолоно хлебавши.

Второе посольство, более солидное, встретило их в устье Оки. Не исключено, что дошли до булгарского правителя недобрые вести о вторжении монголов в Среднюю Азию, где Чингисхан лихо громил рыхлые, аморфные, неповоротливые войска хорезмского шаха Мухаммеда. А может, хан Ильгам ибн Салим и впрямь устрашился при виде могучего объединенного войска. Да и не были булгары мастерами в ратном деле.

Словом, тут князю уже стоило и призадуматься — идти дальше или принимать условия мира, равно как и извинения за сожженный Великий Устюг.

На большом совете с участием всех двадцати тысяцких основного войска рассудительные слова рязанских воевод были напрочь перекрыты воинственными криками Плещея — тысячника переяславль-залесского полка, Волоша, возглавлявшего владимирский полк, Лугвеня, руководившего ратниками из Юрьева-Польского, Остани, который шел во главе Стародубцев, Яромира, командовавшего полком ярославцев, Спивака, который вел суздальцев, и прочих. За мир, кроме рязанцев, высказался лишь осторожный Лисуня — тысяцкий ростовчан.

Как потом пояснил Константин Вячеславу, его окончательное решение было снова густо замешано на психологии и желании сплотить войско. Чтобы никто не мог сказать, что князь потакает своим рязанцам, Константин поступил вопреки их советам. Нет, если бы за мир решительно подал свой голос главный воевода всего войска, да еще веские аргументы подкинул бы в защиту своего мнения, то князь, конечно же, прислушался бы к Вячеславу, но тот соблюдал полное молчание и нейтралитет.

Рязанцы же не обиделись, поскольку Константин, улучив момент, успел побеседовать накоротке почти со всеми из своих тысячников. И каждому он пояснял, что пошел вперед, отвергнув мирные условия, лишь из желания в совместной битве сплотить людей, пришедших из всех земель огромного рязанского княжества.

Но совместная битва явно откладывалась. Они дошли только до устья Суры, когда им повстречалось третье посольство. На сей раз возглавляла его вся верхушка Волжской Булгарии, включая старшего ханского сына, бека Абдуллу.

Это было не просто солидно. Это было о-го-го, потому что именно Абдулла — Константин успел навести справки у купцов, зимовавших на Руси, а до того торговавших с булгарами, — являлся наследником эмирского[78] престола.

Ильгаму ибн Салиму долгое время аллах никак не хотел посылать наследника — рождались только девочки. Первого сына родила его третья жена, только когда ему исполнилось уже тридцать лет. Потом были и другие дети, но этот, долгожданный, навсегда остался любимчиком правителя Волжской Булгарии. И то, что сейчас хан Ильгам не поскупился и отправил во главе посольства именно его, говорило о многом.

Выглядел Абдулла несколько постарше, чем Константин. В его черной шевелюре уже искрились кое-где седые волосы. Они-то в основном и старили бека. На самом деле разница в возрасте между ними составляла всего три года. Если Константину пошел тридцать первый, то наследнику булгарского престола — тридцать четвертый.

В первые часы бек лишь присматривался к Константину и в основном помалкивал. Может, так было положено поступать по правилам их этикета — сидеть в точно таком же кресле напротив рязанского князя и скучать, глядя по сторонам.

Время от времени Константин ощущал, как останавливается на нем заинтересованный взгляд бека, но стоило ему посмотреть прямо на Абдуллу, как тот тут же отводил глаза, причем с явным смущением, будто его застукали на чем-то постыдном.

Часа через три бек наконец решился. Он выдержал взгляд Константина и еле заметно, одними черными бровями, указал на обоих руководителей посольств, что-то оживленно обсуждающих друг с другом. При этом он так сочно зевнул, тут же стыдливо прикрыв рот ладошкой, что князь едва не рассмеялся.

Вид у бека был и впрямь потешный. Уловив же негласное одобрение своему поведению со стороны Константина, он и вовсе разошелся: то рожицу забавную скорчит, то бровями тонкими поиграет, словом, забавлялся как только мог.

Все переговоры, которые проходили на нейтральном Кореневом острове, вел от имени Абдуллы бека глава делегации, некто факих[79] Керим. В его должности Константин так и не смог толком разобраться и понял лишь, что по своему рангу он то ли замминистра, то ли министр внутренних дел.

Начал Керим хитро. Указав, что разграбленный город Великий Устюг принадлежал в то время не Константину, а прежним владимирским князьям, он постепенно дошел до того, что начал доказывать, будто они и без заключения мира почти союзники.

Более того, это Константин должен уплатить великому эмиру могучей Волжской Булгарии некоторую сумму за те издержки, которые тот понес, снаряжая войско, чтобы сковать силы владимирских князей на севере.

Что и говорить, красноречие Керима просто било фонтаном. Боярин Евпатий Коловрат, который, в отсутствие приболевшего Хвоща, возглавлял переговоры с русской стороны — не князь же самолично должен их вести, — был по-военному лаконичен:

— Вот мы и идем с войском, дабы сполна расплатиться с вашим великим эмиром.

Керим нашелся почти мгновенно:

— Сдается мне, что исстари на Руси расплачивались за содеянное добро гривнами. А разве ныне стали платить воями?

Но Коловрата смутить было невозможно.

— Так это смотря какое добро, — тут же возразил он. — За какое гривнами платим, а за какое — воями и мечами.

— Да-да, — сразу оживился Керим. — Как это я сразу не догадался. Мы помогли вам, а теперь вы идете в свою очередь помочь Волжской Булгарии усмирить непокорные племена башкир. Что ж, этим вы отплатите сполна великому Ильгаму ибн Салиму за ту помощь, что он вам оказал.

— Может, мы и на башкир после сходим, — не стал отказываться Евпатий. — Но до того нам надобно вашего эмира отблагодарить за Устюг.

— Здесь сын его сидит. Он наследует Ильгаму ибн Салиму. Благодарите его, — предложил Керим.

— Э-э, нет, только самолично, — заупрямился Коловрат.

— Но великий эмир болен.

— Вот пока до вашего Булгара дойдем, пока стан разложим, глядишь, и выздоровеет, — усмехнулся Евпатий.

— А если нет?

— У нас припасов много. Мы долго стоять сможем, — благодушно заверял Коловрат.

Словесная пикировка длилась до самого вечера. А уже затемно в шатер к князю Константину, который блаженствовал, наслаждаясь травяным отваром с медовыми пряниками, и лениво обсуждал с Коловратом и Вячеславом итоги первого дня переговоров, а также другие вопросы, которые тоже хотелось бы обсудить с булгарами, заглянул дружинник, стоявший на часах у полога:

— Тут, княже, стало быть, гонец от Абдуллы-бека прибыл. Зовет князя Константина потолковать о том о сем.

— Что за гонец? — поинтересовался князь.

— А вот он. — И, потеснившись от входа, дружинник пропустил юношу, почти подростка, который, низко склонившись перед Константином, на ломаном русском передал ему приглашение зайти в гости к беку Абдулле.

— Вообще-то ты, княже, по чину выше его будешь. Негоже так-то. Может быть, мы его к себе пригласим? — осторожно заметил Коловрат.

— Абдулла-бек пришел бы, но он недавно болеть и иметь боязнь очень сильно опять болеть, ибо ваш шатер на холод и тут ветер. У нас деревья и тепло. К тому же бек сказывал, что он ваш князь стеснит беспокойство, а у него ковер-скатерть накрыт и все готов. Князь Константин, как бек слыхать, смелый воин. Ему нечего бояться. Ему будет почет и уважение от Абдуллы-бека.

— Скажи беку, что князь Константин сейчас будет, — последовал решительный ответ.

— А ну-ка, где там шатер ваш? — вышел наружу посмотреть месторасположение временного пристанища ханского сына Коловрат.

— Княже, по-моему, он тебя просто на понт взял. На самое что ни на есть дешевое слабо, на которое даже не каждый мальчишка клюнет, — рассудительно заметил Вячеслав.

— Ты думаешь, я потеряю много лет жизни в случае чего? — улыбнулся Константин.

— Все равно глупо рисковать. Добро бы еще сам хан или кто он там, а то один из наследников. Не все прынцы становятся королями.

— Слава, этот будет эмиром, — заверил князь своего друга. — Так что с ним не только можно, но и нужно дружить. И потом, насколько я помню историю, он лично возглавит оборону своей страны от монголов и будет драться с ними, пока не погибнет. А кроме того, не забудь, что нам позарез нужны их мастера, их, выражаясь языком двадцатого века, технологии, а также полностью свободный доступ к Каме и беспрепятственный транзит по ней от Урала и до Волги.

— Твоя жизнь стоит дороже какого-то дрянного транзита, — заупрямился Вячеслав. — Не говоря уж о мастерах и технологиях. У нас Минька есть, который сам с усам. Без них запросто обойдемся.

— Да кто бы спорил, — покладисто согласился с ним князь. — Но больно уж времени жалко. К тому же моя жизнь осенью этого года, возможно, не будет стоить и одной гривны, а зимой — и медной куны, — и, обрывая дальнейшие возражения, Константин категорично заявил: — Все. Я уже иду.

В шатре у бека Абдуллы действительно было намного теплее. Булгары, прибывшие на остров первыми, успели занять места поуютнее, в его лесной части, а жилище бека к тому же закрывалось с двух сторон большим холмом. Словом, здесь не дуло.

Поначалу, обменявшись приветствиями и любезностями, оба принялись молча пить дорогой напиток, привозимый китайскими купцами. Затем Константин, критически покосившись на свою пиалу, наполненную, как обычно, на один глоток[80], откровенно предложил Абдулле, благо тот очень чисто говорил по-русски:

— Я понимаю, что всемогущий не разрешает вам пить сок виноградной лозы. Но про мед в священной книге ничего не сказано. Если достопочтенный бек и будущий эмир согласится разделить со мной один-два кубка, то я думаю, что мы легче поймем друг друга. К тому же нам есть о чем переговорить.

— Я благодарен тебе, князь Константин Владимирович, за то, что ты назвал меня из вежливости будущим эмиром. Уже из-за одного этого нам стоит опрокинуть кубки, тем более что ты прав: справедливейший и впрямь не запрещает употреблять хмельной сок пчел. Прошу об одном — не называй меня так впредь. У нас в Булгарии с наследниками престолов иной раз случаются очень странные вещи, а судьба не строптивый конь, чтобы ее хлестали плетью.

«Ох, уж это мне цветистое восточное пустословие», — вздохнул Константин, но вслух ответил, как и подобает учтивому человеку:

— Желание хозяина — закон для гостя, тем более что ты прав — нынче скакун времен столь норовист, что надо быть вдвойне осторожным, дабы не вылететь из седла.

— Благодарю тебя, князь, за мудрые слова. Теперь я убедился, что ты столь же умен, сколь и бесстрашен, — тонко намекнул бек на смелый приход Константина в гости.

— Я полагаю, что двум разумным людям нечего делить, но даже если найдется что-то, то они сумеют сделать это, спрятав мечи вражды в ножны дружбы, — заметил Константин. — К тому же очень тяжело понять человека, когда он приходит к тебе. Гораздо легче это сделать, если ты сам пришел к нему в гости.

— Тогда завтра жди меня в своем шатре, — весело засмеялся бек.

— Я буду рад этому, — просто ответил князь.

— Ты слишком мудр и силен, — продолжая улыбаться, сказал Абдулла. — Я бы не хотел тебя иметь врагом и очень хотел бы видеть другом.

— Истинность друзей проверяется их делами. Мы с тобой видимся впервые, но ты тоже нравишься мне. К тому же мы соседи, а соседям надлежит жить дружно, — осторожно вел свою речь Константин. — Одинокое дерево и слабый ветер может вывернуть с корнем, лес же устоит и перед бурей.

— Не знаю, правильно ли ты поймешь меня, — замялся Абдулла. — Я хотел предложить хороший и очень выгодный для тебя мир. Ты же слышал, о чем говорили сегодня наши люди?

Константин легонько кивнул.

— Все будет так, как сказали твои, — заявил бек.

— Эмир не будет в обиде? — осведомился Константин.

— Ильгам ибн Салим — очень мудрый правитель. Он уже жалеет, что позволил своему сыну Мультеку учинить набег на город русичей. Я не хочу, чтобы ты решил, будто эмир — трус. Это будет неправдой. Он хочет мира, потому что с тревогой смотрит на полуденные страны. Мой брат не понимает, что теперь не время для вражды между соседями. Однако беда в том, что отец до недавних пор чаще прислушивался к брату и его людям, а те считают, что раз на Руси иная вера, то нам негоже жить с вами в мире.

— Разве он не знает, как всевышний сказал своему пророку: «…Тебе дано предупреждать, а не вершить над ними суд»?[81]

— Ты знаешь слова священной книги?! — удивился Абдулла и радостно заулыбался. — Я же говорил отцу, что с тобой можно договориться.

— А он?..

— Он ответил, что доказать свою правоту можно только на деле. «Езжай и попытайся заключить мир с русичами, если ты считаешь, что он так уж необходим для Булгарии», — вот его подлинные слова. Мультек же в это время улыбался, оттого что был уверен в моей неудаче. Я знаю, он говорил своим людям: «Если мой брат предложит русским мало, то они обидятся и убьют его, если много — их глаза загорятся от алчности и они решат, что надо пойти воевать, чтобы взять все. А нужную грань между малым и большим Абдулла не найдет».

— Получается, какова бы ни была моя выгода от заключенного с тобой мира, для тебя она все равно будет двойной, — сделал вывод Константин.

— Только не поднимай своей цены, иначе плодами этого мира сызнова воспользуется Мультек.

— Я не гость на торжище. Поднимать не стану. А за то, что ты согласишься с моими условиями, завтра выдвини свои: прочный мир на сорок лет и военная помощь друг другу, если на чью-либо землю придет враг, — посоветовал князь.

— И ты?! — блеснули глаза бека.

— И я соглашусь с ними. Мне кажется, что Ильгам ибн Салим после этого уверится в правоте Абдуллы-бека и останется доволен своим старшим сыном.

Мимолетная радость после последней фразы Константина тут же сменилась у Абдуллы неожиданной печалью.

— Старший, — горько усмехнулся он. — Абдулла-бек и впрямь старше Мультек-бека, но он — сын третьей жены эмира. К тому же его мать из рода сувар, а женщина, родившая Мультека, — старшая и любимая жена эмира, причем из барсилов, ну, то есть, говоря по-вашему, из серебряных булгар.

— А это имеет большое значение? — осторожно осведомился Константин.

Так далеко его познания в истории Булгарии не заходили.

— Это царский род. Все правители всегда выходят только из этого рода. Теперь понимаешь?

— С трудом.

— Получается, что я к этому роду принадлежу лишь по отцу, а Мультек — еще и по матери, — терпеливо пояснил Абдулла. — К тому же разница у нас с ним даже не в годах, а в месяцах. Я родился в последний месяц года Дракона, а он — во второй месяц года Змеи[82].

— И все-таки ты старше. К тому же я не видел Мультека, а ты здесь, рядом, сидишь и откровенно говоришь со мной. Я люблю слушать рассказы купцов. Если кто-то из них в поисках выгодного торга приплывет в стольную Рязань и заодно поведает мне, что дни Ильгама ибн Салима сочтены, то мне, как доброму соседу, непременно захочется разделить скорбь его близких. Я надеюсь, ты не обидишься на меня, если к столице Великой Волжской Булгарии придут пять тысяч русских ратников, чтобы оплакать усопшего и порадоваться за нового эмира, которого будут звать не Мультек, а Абдулла.

— А если Мультек в благодарность за то, что они разделяют его скорбь, прикажет выдать каждому по нескольку гривен и попросит проводить его до ханского трона, потому что у него от безутешного горя подкашиваются ноги? — впился глазами в своего собеседника бек.

— Они проводят его, но только к подножию трона, поскольку на нем уже будет сидеть Абдулла хан, а трон не лепешка, пополам не ломается.

— Но те, кто будет командовать твоими ратниками, могут перепутать имена, заслушавшись серебряным звоном.

— Я стараюсь быть милостив к своим людям, но гнев господень за ослушание своего князя неотвратимо падет на их головы. Такого всевышний не прощает, и они это знают. К тому же навряд ли у Мультека отыщется так много серебра, чтобы он заглушил их память.

— Я верю тебе, — вздохнул Абдулла и предупредил: — Но отец болен уже сейчас. Может случиться и так, что купец с новостями догонит вас совсем скоро, на обратной дороге.

— Он поправится, — твердо заметил Константин. — Непременно поправится и будет жить достаточно долго. Во всяком случае, до года Овцы[83].

— Почему ты так решил? — недоверчиво спросил бек.

— У меня хорошие предсказатели, — слегка замявшись, ответил князь.

Ну не говорить же ему, что все его знания происходят из книг по истории, в одной из которых как раз и рассказывалось о том хане, возглавившем успешную войну с Субудеем, когда тот сразу после Калки завернет в Волжскую Булгарию по пути в зауральские степи.

— А сердце отца может стать еще ближе к Абдулле, если в то время, когда все прочие будут красться к трону, его старший сын и наследник не сделает ничего для этого, а все дни напролет станет просить всемогущего, чтобы великий эмир выздоровел, — добавил он, уходя от щекотливой темы с предсказателями.

— Твои предсказатели не могут ошибаться?

— Разве громкие молитвы сына и наследника трона, обращенные к милостивому и милосердному, помешают путешествию одинокого купца со свежими новостями? — задал Константин встречный вопрос.

— Друг, который в тяжелый час поспешил первым разделить с тобой скорбь, заслуживает щедрой награды.

— Ты ошибся, — отрицательно покачал головой Константин. — Награждают слуг за усердие, платят врагам за то, чтобы они опустили меч, занесенный над головой. А другу за помощь говорят спасибо. Иногда же не говорят и этого, ибо друзья разговаривают сердцем. Если, конечно, это настоящие друзья. Однако уже за полночь, а завтра поутру нам придется вновь сидеть в шатре и весь день выслушивать пустые речи.

— Они будут скучны вдвойне, потому что мы-то знаем, что все давно решено, — подхватил Абдулла-бек, немного смущенный последними словами князя, сказанными с легкой долей укоризны.

— Не все, — спокойно заметил Константин. — Я думаю, что завтра, после того как мы подпишем мирный договор, нам надо, не стесняясь, показать на веселом пиру, как хорошо мы подружились. Кто-то искренне порадуется, глядя на то, как быстро старший сын почтенного отца приобретает новых друзей, а кто-то призадумается.

— Воистину твоя отвага уступает только твоему уму, — восхитился наследник престола.

Свое слово Абдулла-бек сдержал. К неудовольствию Керима, где-то в середине дня он встал со своего кресла и гордо заявил, что тот, кто собирается быть дружен с соседями, не должен трястись над своей сокровищницей, как ревнивый муж над красавицей женой. Вот только дружба должна стать прочной на долгие годы, а не порхать бабочкой-однодневкой. А посему он, Абдулла-бек, согласен со всеми предложениями князя Константина, но только при условии, что они ныне заключат не перемирие, а договор на сорок лет и пообещают, как и подобает дружным соседям, приходить на помощь друг к другу в трудный час, когда на земли кого-нибудь из них покусится любой враг.

Керим остолбенел. Он искренне жаждал мира, точно так же, как и Абдулла, горячо поддерживая наследника престола и в этом, и во многих других вопросах. Но он уже более десятка лет правил посольство[84] и знал, что так дела не делаются.

Посол должен быть как змея: ползти медленно и неслышно к одному ему видимой цели, при этом все аккуратно прощупывать своим раздвоенным языком, который и не лжет чрезмерно, но и не говорит все напрямую.

Понятно, что бек молод и не знает, как надо себя вести в таких случаях. В то же время Абдулле очень хочется добиться успеха в порученном деле. Но он мог хотя бы предварительно посоветоваться с ним, Керимом, прежде чем ставить его в столь неловкое положение.

И еще одно. Столько, сколько затребовали русские, отдать было бы можно, хоть и жалко, но выплатить такую сумму, которую они запросят сейчас за военную помощь, — никакой казны не хватит. Это при условии, что они вообще согласятся помогать. Вон как заулыбался в предвкушении богатой поживы их хитрющий боярин Евпатий Коловрат. И что тогда делать ему, Кериму?

Он с немым упреком воззрился на Абдуллу-бека, и тут же в подтверждение его грустных мыслей в наступившей тишине раздался звучный голос самого русского князя.

— Русские воины стоят очень дорого, ибо они стойкие и бесстрашные, умелые и крепкие. Не думаю, что всей сокровищницы достопочтенного Ильгама ибн Салима хватит, чтобы выдать им достойную плату.

Это был явный отказ. Керим обреченно вздохнул. Теперь можно сворачивать все переговоры — пользы не будет. Эх, Абдулла, Абдулла…

— Но, уважая ханские седины и желая порадовать сердце больного правителя, чтобы он как можно быстрее выздоровел, а также будучи в восхищении от простой прямоты и искренности достойного наследника его престола, я согласен на все то, что предложил Абдулла-бек. Дружбу, особенно поначалу, всегда надо испытать на прочность именно делами. Во всяком случае, до тех пор, пока она не окрепла. Через годы и так всем будет ясно, какова ее цена. Сейчас же иное. И я готов протянуть руку дружбы этому смелому и чистому душой беку, ибо мое сердце отныне открыто перед ним настежь.

С этими словами рязанский князь встал со своего места, и они обнялись с Абдуллой прямо посреди шатра.

Керим не верил своим ушам, но все равно был в восторге. Впрочем, могло статься и так, что ликовал он рано. К Константину тут же устремился Евпатий Коловрат и быстро шепнул на ухо:

— Княже, может, прервемся на сегодня, чтоб обговорить сказанное как следует. К тому же ты истинно сказал, что такая помощь дорогого стоит. Увеличить бы на пять-шесть тысяч гривенок их выплаты, а?

— Прямо сейчас вписывай как сказано, боярин, — упрямо тряхнул головой князь.

— Потеряем много, — вздохнул Коловрат.

— Зато приобретем дружбу, а она, как ни крути, дороже стоит, — ответил Константин. — А если уж тебе так обидно, что мы дополнительно ничего не получим, то ты тихонько в договор, там, где о гривнах говорится, добавь одно словечко малое — рязанских. Какой князь — такие и гривны.

— Так это же! — чуть не ахнул, но тут же, испуганно покосившись на Керима, осекся Евпатий и заверил шепотом: — Все сделаем.

С давних времен, когда еще земли на Руси были подвластны одному лишь киевскому князю, во всех договорах указывалось число гривен именно его чекана. Их можно было заменить серебром, равным по весу нужному количеству киевских гривен из расчета по сто шестьдесят граммов за каждую. Затем слово «киевских» употреблять перестали, потому что оно и так было само собой разумеющимся. И теперь, за счет включения в пункт договора всего одного уточняющего слова, говорящего о конкретной, а не абстрактной русской гривне, Константин одним разом приобретал дополнительно свыше полутонны серебра. Ведь изготавливаемые в Ожске рязанские монеты по своему весу, согласно княжескому указу, равнялись более тяжелой новгородской гривне, весившей двести четыре грамма. Сделано это было специально, чтобы их покупательная способность не уступала «северной сестре».

Получалось, что Константин и лицо свое соблюдал, отказавшись торговаться о дополнительной оплате выгодного для булгар мирного договора, но в то же время все равно увеличивал дань. Пусть не наполовину, как предлагал Коловрат, а вдвое поменьше — только на пятую часть, но зато без малейшей торговли и лишь за счет разницы в весе.

Послы Волжской Булгарии деньги считать умели хорошо, и почти каждый уже видел необычную монету, появившуюся на Руси полгода назад. Но Константин был уверен в том, что возражать те все равно не станут.

Во-первых, уж больно много выгод сулили новые условия договора, по сравнению с которыми увеличение суммы дани всего на двадцать процентов — незначительный пустяк.

Во-вторых, они тоже сохраняли «лицо», ведь количество-то гривен и впрямь не увеличилось. Следовательно, честь эмира Булгарии не порушена, и он выступает равноправным партнером, а не данником.

А как же иначе, коли все эти гривны названы не выплатой дани, а всего-навсего подарком, призванным подтвердить мирное хорошее отношение Волжской Булгарии к своей западной соседке. Более того, за возможную военную помощь со стороны Рязанской Руси Ильгам ибн Салим не раскошеливался ни на одну гривну, если брать их строго по счету, а не по весу.

С Абдуллой же Константин расплатился за свою маленькую уловку уже этим вечером. Плата была щедрой — жизнь наследника престола стоила гораздо дороже какой-то лишней полутонны серебра. Произошло это на веселом пиру, когда уже было изрядно выпито и съедено. Князь, больше по привычке, чем из недоверия, украдкой окунал свой перстень с алым камнем в каждый из кубков, что ему наливали.

Последний тост провозглашал фатих Керим. Он предложил в знак нерушимой дружбы, которой отныне связаны обе державы, обменяться всем кубками и оставить их у себя на вечную память об этой встрече.

Абдулла-бек, сидящий рядом, охотно протянул свой кубок Константину. Тот в ответ отдал свой и вновь больше по привычке, чем из какого-либо подозрения, тихонько обернув перстень камнем вниз, коснулся им медовухи. Коснулся — и глазам не поверил, когда красный цвет немедленно сменился на голубой, синий, фиолетовый, а потом чуть ли не почернел.

Немного поразмыслив, он протянул кубок обратно беку:

— Извини, Абдулла, но я как-то привык из своего. Давай мы выпьем, а уж потом обменяемся пустыми чарами.

— Как скажешь, — охотно согласился Абдулла и, не колеблясь, поднес к губам взятый у князя кубок.

Сомневаться не приходилось. Ни при чем тут ханский сын.

— Не пей, — быстро шепнул ему Константин на ухо, изображая пьяную улыбку и гадая, кто же сумел подсыпать яд наследнику трона.

Тот непонимающе обернулся, в глазах стояло искреннее недоумение.

— Кто-то подложил тебе отраву в кубок, — пояснил Константин, не переставая улыбаться. — Ты отдал кубок мне, а я, перед тем как пить, проверил. Извини, друг, я поначалу на тебя подумал, вот и вернул его обратно.

— Но кто это сделал? — побледнел Абдулла.

— Во всяком случае, не Керим, иначе яд достался бы тебе. Да улыбайся же ты, чтобы никто ничего не заподозрил, — прошипел Константин.

Абдулла с усилием растянул в улыбке посеревшие губы.

— Вот так уже лучше, — ободрил князь. — А что касается яда, то ты о том даже и не думай, — обнадежил он приунывшего наследника булгарского престола. — Знай, гуляй себе и жизни радуйся. Говорят, кто раз от смерти ушел, к тому она потом долго не заглядывает.

— Но кто на это решился?

— Скоро узнаем, — заверил Константин, подзывая к себе Любима.

Впрочем, тот уже и сам спешил к князю. Лицо его было озабочено, даже перепугано.

— Радуйся, Любим. Радуйся и улыбайся, — вполголоса сказал князь дружиннику, подавая пример.

Тот непонимающе захлопал глазами, потом сообразил, фальшиво улыбнулся и зашептал:

— Тревожно мне что-то, княже. Вон у того крючконосого слова чудные в голове гуляют. Все бубнит: «Выпьет — не выпьет, выпьет — не выпьет». Вот мне и помыслилось нехорошее. Думаю…

— Это который в зеленой чалме? — перебил его Константин.

— Он самый, — подтвердил Любим.

— А еще у кого чего нехорошее в голове имеется? Да улыбайся же ты!

— Тот, кто вино сейчас разливал, — снова раздвинул в улыбке непослушные губы дружинник. — Только там страха больше.

— Еще, — потребовал князь.

— Через одного от боярина ихнего с чалмой. Сейчас как раз улыбается и на нас глядит.

— У него что?

— Никак дождаться не может, когда бек пить станет. Остальные о разном думают, но больше о веселом, да еще о наградах, которыми их всех хан наделит.

— Ладно, — махнул рукой Константин. — Спасибо, Любим. Сейчас иди на свое место. Жаль тебя отпускать, но и рядом усадить не могу — сам, поди, понимаешь. Но ты постоянно настороже будь, хорошо?

— Ежели что, так я мигом примчусь, — заверил дружинник.

— Стало быть, так, Абдулла-бек, — повернулся князь к наследнику Булгарии. — Двое их у тебя на пиру сидят. Один в зеленой чалме, а другой…

— Не может такого быть, — горячо перебил его бек. — Усман-ходжа — человек большой святости. Он в том году хадж совершил в Мекку. Это не он. Твой человек ошибся.

— И тут святоши достали, — устало вздохнул князь. — Дело, конечно, твое, Абдулла, но я бы посоветовал тебе приглядеться к нему. Это он сейчас гадает — выпьешь ты или нет. К тому же проверить легко. Предложи ему выпить из твоего кубка, и ты все сразу поймешь. А заодно второму, который через одного от этого Усман-ходжи сидит. Ну, вон тот, толстый такой.

Наследник помрачнел.

— Вот это больше похоже на правду, княже, — заметил он, зло передернув плечами. — Он такое запросто может устроить. Вот только как? Он же не подходил к нам ни разу.

— Виночерпий, — коротко пояснил Константин. — Только с ним тебе поторопиться надо, иначе эти двое сами его убьют, чтобы не выдал.

Абдулла что-то отрывисто бросил старику, сидящему неподалеку от общего пиршества, который наигрывал нескончаемую тягучую мелодию на длинной деревянной дудке.

Тот равнодушно посмотрел на Абдуллу, не переставая играть, и снова зажмурил подслеповатые глаза, продолжая выводить грустные рулады.

— Это мои глаза и уши, — пояснил бек князю.

— Он же полуслепой, да и глуховатый, наверное, — усомнился Константин.

— Нам бы с тобой такую зоркость и такой слух, — лукаво улыбнулся Абдулла и добавил: — А я знаю, кто выпьет мед из моего кубка.

— И я знаю, — откликнулся Константин. — А теперь радуйся.

— Чему? — не понял Абдулла.

— Ты заключил мир со мной, ты родился второй раз, и у тебя скоро станет на одного врага меньше.

— А ты плачь, — посоветовал Абдулла. — Если бы мы подписывали договор завтра, ты мог бы запросить вдвое больше гривен.

— Ты думаешь, что я настолько глуп? — усмехнулся Константин. — Гривны ты бы мне, конечно, дал, но тогда мы были бы с тобой в полном расчете, а это невыгодно. К тому же у нас на Руси говорят: «Всех гривен все равно не заработаешь», — тут же перефразировал он поговорку, хорошо известную всем в двадцатом веке. — И потом наш господь, как и ваш аллах, велел делиться. Как же можно ослушаться старших?

Он и впрямь был доволен. Помимо торговых льгот для купцов своего Рязанского княжества, а также бесплатного транзита он отдельно обговорил с Абдуллой вопросы, связанные с обучением русских ремесленников у самых лучших мастеров Булгарии.

Знал Константин, что просить у наследника ханского престола. И не случайно именно на эту просьбу бек не сразу ответил согласием, а долго мялся и вздыхал. Лишь потом, возможно вспомнив про пир и про то, как ему подарили жизнь, он отчаянно махнул рукой, весело, хоть и несколько натужно засмеялся, грозя пальцем:

— Ох и хитер ты, князь Константин. Дорогая цена у нашего мира получается.

— Ты не прав, Абдулла, — возразил рязанский князь. — В конечном счете мир все равно оказывается дороже. К тому же если бы у нас с тобой был просто мир — это одно. Тогда и я о таком не заикался бы. Но у нас договор о взаимной помощи. Так что помогай, бек. Сегодня твои умельцы научат моих людишек, а завтра, как знать, возможно, и я пришлю к тебе своих, которые смогут сделать что-то новое для вас.

— Ну, тогда разве что послезавтра, не раньше, — усмехнулся Абдулла. — Нет еще у вас на Руси того, чего не могли бы делать наши люди.

Наследник престола не преувеличивал. Булгары и впрямь умели очень многое. Где делают самую лучшую кожу — что сафьян, что юфть, — у них. Где добились самых высоких результатов в работе со сплавами меди — снова у них. Кто умеет лучше всех обжигать керамику? Опять же булгары. Слава об их табибах[85] разнеслась чуть ли не по всему Востоку, Средней и Малой Азии. Их металлургия — это вообще отдельная история. Научить людей на Руси работать с никелем, свинцом, оловом, сурьмой, серой, производить сталь повышенного качества, дать им возможность овладеть всеми секретами литья чугуна, сварки и пайки — это же о-го-го.

Конечно, в Рязани был Минька. Он один стоил сотен и сотен мастеров, если не больше, но опять-таки не везде. Кое в чем и он прокалывался, причем не раз.

Взять, например, отливку тех же гранат. С нуля же начинал, бедолага, потому что не знали еще литейного дела на Руси. Первый блин, как ни удивительно, как раз получился не комом, но зато потом сколько было у парня неудач с этими доменными печами — уму непостижимо. Только по счастливой случайности никто из тех, кто трудился с ним бок о бок, не погиб.

Да и потом сколько раз он там все переделывал. Как ни заедет Константин в Ожск, так на месте литейного двора вечную стройку застает. Это же насколько Миньке труд облегчился бы, если бы у князя в наличии была парочка хороших специалистов. Так что тут Константин не ошибался — мастерство булгар, если заглянуть подальше в будущее, стоило очень дорого.

Во всяком случае, гораздо дороже тех двенадцати тысяч полновесных рязанских гривен, которые были получены, тщательно взвешены и ныне, упакованные в пятьдесят один кожаный мешок по три пуда каждый, тихо катились в десяти санях вместе со всем княжеским поездом.

Десять тысяч из них предназначались за обиду князю и еще две Великому Устюгу как возмещение причиненного ущерба. Позаботился бек и о том, чтобы ни один из рязанских дружинников и пеших ратников не остался без подарка. Тут он даже своей казны не пожалел. Вдобавок каждый бывший полоняник из сожженного града щеголял в новой одежде. Ее им тоже справил наследник ханского престола.

Словом, поездка удалась на славу. А то, что подраться не довелось, так оно, может, и к лучшему. Правда, не все были согласны с князем в этом вопросе, некоторые и ворчали втихомолку. Даже Вячеслав выразил сожаление, оставшись с Константином один на один.

Начал он издалека, заикнувшись о том, что содрать с булгар, скорее всего, можно было бы намного больше.

— Я же вместе с вами условия разрабатывал. Сколько мы запросили, столько нам и дали, — удивился Константин.

Но воевода, оказывается, краем уха слышал последнюю фразу Абдуллы-бека, о чем и сказал, упрекнув:

— Ты как наши президенты в России. Те тоже любители казенными деньгами кидаться. Этим миллиарды простили, тем простили, а на то, что народ в нищете, наплевать. Я думал, уж ты-то не дурак и за Русь всей душой болеешь, а ты, оказывается…

— Слава, ты бы подумал, прежде чем меня такими сравнениями оскорблять, — возмутился Константин. — Поверь, что никогда и ни одному чужому государству я ни единой гривны долга ни за что не прощу. У нас и самих расходов выше крыши. Буду я еще гривнами разбрасываться — как же. Но тут-то совсем другая ситуация. Мы же дань потребовали, и они нам ее сполна всю отвесили… Возможно, что мало заломили — но тут не я один, а все виноваты. Кстати, и ты тоже участие принимал. И потом, сам знаешь — после драки кулаками не машут.

— Вот оно и плохо, что драки не было, — вздохнул сокрушенно Вячеслав. — После нее мы и правда из них намного больше выжали бы.

— Так вон ты к чему беседу эту завел, — догадался Константин и упрекнул добродушно: — Ты же воевода. Радоваться должен, что людей сберег.

— Хорошая тренировка все равно бы не помешала, — возразил Вячеслав. — А так-то что — ходили, бродили, а где победы?

— А для тебя они с чем ассоциируются? — спросил князь. — Чтобы поле бескрайнее, а на нем трупы горками уложены?

— Если вражеские, то примерно так я ее себе и представляю, — подтвердил воевода, ничуть не смущаясь собственной кровожадности.

— Одних вражеских на таком поле никогда не будет. Они всегда со своими вперемешку лежат, — заметил Константин. — И потом, любая победная битва чем всегда заканчивается? — и сам же ответил: — Мирным договором с побежденным противником, который для тебя выгоден, а для него — нет. Считай, что мы сразу, минуя битву, к конечному результату перескочили.

— А еще лучше, когда вообще договариваться не с кем, — упрямо заявил воевода.

— Договариваться всегда есть с кем, только не всегда с тем, с кем ты воевал, и порою это даже хуже, — парировал князь. — А если тебе драк мало, то будь уверен — на твой век хватит. Причем уже в этом году.

— И откуда такая уверенность? — удивился Вячеслав.