Знак небес Елманов Валерий

Глава 15

Старый, но недобрый знакомый

• … И зловещ в мою дверь
• стук,
• И завис над главой
• крюк.
• В изголовье моем
• в ряд
• Страхи, будто кресты,
• стоят.

П. Миленин

— Ладно. Так и быть. Замерзнешь еще по дороге, — махнул князь рукой, зорко наблюдая за выражением лица попика. — Дозволяю тебе рясу свою отстирать вместе с исподним да обсушить ее, а назавтра тебя мои вои довезут.

— Нет уж, княже. Слово свое держать изволь, — заупрямился отец Варфоломей. — Раз сказал, что идти нынче же надобно, стало быть, нынче же и пойду. Небось, и сам доберусь. К тому же и мороза почти нет — чего не дойти.

— Нет, — отрезал князь и распорядился: — Я повелел тебе сегодня в Рязань идти. А если в Чернигов надо отправляться, то тогда завтра пойдешь. И не перечь, — рявкнул он. — Осерчать могу, а рука у меня тяжелая. Так что тебе до завтра еще и дожить надо. Дай-ка ты ему, воевода, двух дружинников в охрану, чтобы не обидел кто. — И подмигнул многозначительно. — С ними пусть и отправляется на постирушки.

— Понял, — кивнул Вячеслав. — А с этими как быть, — кивнул он в сторону Басыни, Спеха и уже пришедшего в себя Груши.

— А они что — и вправду от своего князя ушли?

— Самого князя уже не спросишь, — пожал плечами воевода. — Это как раз тот самый, которого мы в лесу еще завалили. Но свидетели утверждают, что молодой и тот, которому плохо стало, действительно за девчонок вступились. Причем так рьяно их защищали, что двоих своих грохнули. Одного молодой копьем проткнул, да еще с такой силой, что доспехи пробил, а второго старый — мечом. Говорят, поединок был — загляденье. Против него лучший мечник в дружине княжеской дрался, а все равно не справился, завалил-таки его старый…

— А третий? — нетерпеливо перебил его князь, озабоченно поглядывая на небо, тускнеющее в вечерних сумерках.

— Третий за старого вступился, когда его князь схватить приказал. Говорят, что он перед этим тоже от службы в дружине отказался.

— Ишь ты, — уважительно заметил князь. — С волками жили, а по-волчьи выть не захотели. Значит, для нашей дружины годятся, — сделал он вывод.

— Если согласятся, — осторожно заметил Вячеслав.

— Ну а на нет и суда нет, — пожал Константин плечами. — И без них троих у тебя людей достаточно. Ты иди своих проинструктируй, чтобы с попом ничего не случилось. Ежели не устерегут, головой ответят, — распорядился он уж на полдороге к троице загадочных черниговцев, терпеливо дожидавшихся окончательного княжеского решения.

Около них нетерпеливо переминались с ноги на ногу трое дружинников.

Остановившись возле сидящих на снегу Спеха и Басыни, князь тоже, ни слова не говоря, присел рядом на корточки. Молчание длилось с минуту. Первым не выдержал, как ни странно, Басыня.

— Ты уж либо так, либо так, княже, — посоветовал он миролюбиво. — Чай, не маленькие мы. Порешил что, так не томи душу. А то ишь, гляделки уставил на меня, как телок недельный. Что я тебе, икона, что ли? — и уже совсем грубо поторопил: — Давай, давай, чего ты там удумал для нас, то и делай.

Спех изумленно покосился на старого ратника, обреченно решив, что даже если князь и колебался до начала речи Басыни, то теперь-то уж точно вздернет всех троих. Даже дядьку Грушу не пожалеет, хотя тот и молчит.

— Добрая половина князей за такие дерзкие слова тебя бы тут же и повесили, — будто в подтверждение мыслей Спеха заметил князь.

— Только ты, как я слыхал, из другой половины будешь, — осклабился Басыня.

— Из недоброй? — усмехнулся Константин.

— Из меньшей, — уточнил старый ратник.

— Ну-ну, — протянул Константин и распорядился, вставая: — Всех развязать, напоить, накормить и спать уложить. Утром поговорим.

— И не караулить? — уточнил старший из охраны. — А ежели за ночь сбегут?

— Не сбегут, а уйдут, — поправил его князь. — Они вольные птицы, так что могут идти куда угодно. Только темно ночью, да и волков в лесу хватает. К тому же и товарища своего они никак не бросят. Да и любопытно, поди — о чем утром князь с ними толковать станет. Верно, Басыня? — Он весело подмигнул ветерану, на что тот уже более дружелюбным тоном заметил, с наслаждением разминая запястья, освобожденные от веревок:

— Почти. Только в последнем ты чуток промашку дал, княже. Это вон ему, молодому, — кивнул он на Спеха, — любопытно, а я-то уже и сейчас знаю, что ты сказать нам хочешь.

Он тоже в свою очередь хитро подмигнул Константину.

— И что? — заинтересовался тот.

— Да в дружину свою пойти предложишь, — почти равнодушно заметил Басыня.

Только голос его при этом чуть-чуть дрогнул, выдавая внутреннее волнение старого вояки.

— А если бы и впрямь предложил, то ты согласился бы?

— Как на духу скажу тебе, княже, да и то лишь потому, что понял ты правильно слова мои дерзкие и обиды на них не выказал. — Басыня глубоко вздохнул и продолжил: — Я уже старый. За молодыми не всегда смогу угнаться, но кое в чем ином и они до меня не дотянутся. И вой с меня справный будет. Опять же ни кола, ни двора не имею. Язык меня всегда подводил — что князь Мстислав, что сынок его Гавриил Мстиславич за него меня не больно-то жаловали. Так что ни селищ, ни терема своего я так и не нажил.

— А я селищ не раздаю. У меня все смерды только в княжьей воле, — заметил Константин. — А гривны получать будешь, как все прочие.

— Так-то оно так, — снова вздохнул Басыня. — Да душа у меня, видать, шибко вольная. А теперь она и вовсе на свободу вырвалась, за столько лет в первый раз. Погоди маленько. Пускай она налетается. Правда, перья малость пощипали твои орлы — пусто ныне в калите, ну да ладно уж, и так не пропаду.

— А летать где собрался? Если по Чернигову, то не советую. Проведают князья, что здесь стряслось, быстрее, чем петуха, обдерут и живьем в котле сварят.

— А по твоим владениям, стало быть, дозволяешь? У тебя теперь ныне земель много, — вновь хитро прищурился Басыня.

— Да хоть круглый год броди, — весело махнул рукой Константин и посоветовал: — А утром ты все-таки ко мне загляни, а то негоже с пустой калитой на воле гулять. Верну тебе все сполна.

— Э-э, нет, княже, — укоризненно заметил старый ратник. — Это ведь людишек твоих законная добыча. Я порядок знаю. Не дело ее назад отбирать.

— А я и не буду, — пообещал Константин. — Из своих отдам.

— Во как, — изумился Басыня. — Так там много было, аж четыре гривенки новгородские.

Константин вопросительно посмотрел на старшого из своих дружинников. Тот, секунду помявшись, вспомнил, что князь обещал отдать из своих, и уже без опаски выпалил быстро:

— Брешет он, княже. Три гривны там было, аккурат нам по одной на брата. Да и те киевские.

— А помимо их?! — искренне возмутился Басыня.

— Помимо их у тебя там всего три медяка старых валялось, и все.

— Вот. Я же говорю, княже, почти четыре гривны, — удовлетворенно заметил старый ратник. — А новгородские или киевские — вою в том разбираться недосуг.

— Это с каких же пор три куны почти гривной стали? А уж киевские от новгородских даже слепой отличит, — хмыкнул Константин. — Ладно, получишь ты обратно три своих гривенки[71].

— Новгородские? — уточнил Басыня.

— Рязанские, — улыбнулся князь и успокоил насторожившегося ратника: — По весу те же, а расплачиваться станешь — товару даже больше возьмешь. Держи одну, — покопавшись в кармане, он выудил оттуда большую серебряную монету свежей чеканки.

На аверсе у нее красовался в полном парадном облачении сам Константин со скипетром в одной руке и шаром-державой — в другой. Обрамляющая надпись заверяла особо бестолковых, что это и есть на самом деле «Великий князь Рязанский Константин».

На реверсе был выбит гордый сокол, цепко сжимающий в своих когтях обнаженный меч. Вообще-то надлежало сунуть в лапы птице трезубец, но после некоторых колебаний — все казалось, что это вилы какие-то, — вид оружия было решено изменить. Чай, не Посейдон, чтоб трезубцем махать, да и нет пока морей в Рязанском княжестве — не вышли покамест к ним. Рисунок был обрамлен снопами пшеничных колосьев. Здесь же был указан и номинал монеты.

О том, как именно его обозначать, тоже имелись разные мнения. То ли не спешить и оставить на всех русские буквы[72], то ли последовать рекомендации Миньки, который настаивал сразу перейти к арабским цифрам. Резон в этом был. Когда будет проведена реформа алфавита, то переходить на них придется обязательно. Ведь некоторые буквы, которые предстояло сократить, тоже означали цифры[73]. Не станет букв — надо менять и цифры. Значит, придется возиться с переделкой чеканов и маточников.

В конце концов решили все-таки не спешить и буквенные обозначения цифр частично все-таки оставить, кроме трех монет — самой крупной и самой мелкой, где номинал был указан прописью: «Одна гривна» и «Одна куна», а также для будущего рубля, на котором написали: «Рубленая гривна».

— Как живой, — уважительно, но в то же время с легкой долей усмешки — мол, чем бы дитя не тешилось, — заметил Басыня, внимательно разглядывая изображение князя на монете.

— А то, — в тон ему заметил Константин, улыбаясь, будто желая сказать: «Ну, ты-то понимаешь, что мне и самому такое возвеличивание не очень нравится, но раз для княжества полезно, то куда же тут денешься — надо».

— А ежели я к тебе совсем в дружину не пойду? — уточнил Басыня. — Гривны-то эти назад, поди, истребуешь?

— Что с возу упало, то пропало, — пожал плечами Константин. — Чай не разорюсь я с такого подарка.

— Ну-ну, — напряженно размышляя о чем-то, хмурил и без того морщинистый лоб Басыня. — А с ними как? — кивнул он в сторону товарищей.

— Если бы ты не спросил, то я б тебя в дружину нипочем бы не взял, — заявил ему князь и ответил: — Грушу твоего лечить надо. Раны-то не очень тяжелые у него, но крови много вытекло. Раньше чем через месяц он не оклемается. Ну а как в себя придет — пусть сам решает. Захочет на вольные хлеба — земли у меня в достатке. А если в дружину пожелает — тоже отказу не будет. Молодой же ваш…

— Я дядьку Грушу не оставлю, — быстро выпалил Спех. — Куда он, туда и я.

— Значит, вместе решите, — согласился князь. — Только в Залесье его оставлять, пожалуй, не стоит.

— Баба та сказывала, чтобы его к ней принесли. Она-де малость в травах ведает, так что на ноги мигом поставит, — снова перебил Спех и тут же получил увесистый подзатыльник от Басыни.

— Не перебивай князя, — поучительно заявил тот и извинился: — Ты не гляди, княже, что он телок телком. С жеребцом-двухлеткой на плечах плясать может. Его только научить малость ратной науке да еще вежеству чуток, и вой будет на загляденье.

— Я и так на загляденье, — буркнул Спех, немного обиженный на такую бесцеремонность.

Впрочем, обиду изрядно перевешивали добрые слова дядьки Басыни. Такая лестная рекомендация со стороны старого воина, как понадеялся парень, должна была сослужить ему хорошую службу, если князь станет колебаться — брать или нет его в дружину.

Но радужные мечты почти сразу сменились еще одним подзатыльником, столь же увесистым, как и предыдущий.

— Думай, допрежь того, как слово молвить, — пояснил Басыня. — Пока еще загляденье для одних девок. Для князя же — неуч языкатый, не больше. Ну да, пока Груша болеет, я за тебя всурьез возьмусь.

Спех только вздохнул горестно. Лестная рекомендация разваливалась буквально на глазах.

— Крепись, парень, — сочувственно заметил князь и поинтересовался: — Тяжелая рука-то, поди, у Басыни?

— Не тяжельше, чем у Груши, — вздохнул Спех.

— Ну, тогда ничего. Авось тебе не привыкать, — констатировал князь. — А у тебя-то что же? — обратился он к Басыне. — Планы-то никак поменялись? Я так понимаю, что ты остаться решил, коли Спеху пообещал взяться за него.

— Куда ж их бросать-то ныне? — вопросом на вопрос ответил тот и пожаловался: — К тому же я и сам — человек ветреный. Вечор так надумал, а поутру, глядишь, уже все переиначить норовлю. Нынче мысль в одну сторону, а к завтрему…

Но досказать, в какую сторону направятся его мысли «к завтрему», Басыня не успел — его перебил истошный вопль дружинника, бегущего откуда-то из леса:

— Убег, убег! Никто его не забижал — сам убег!

— Да что стряслось-то, толком говори, — прикрикнул на него князь, хотя сам уже все понял — попик удрал.

— Мы, княже, недалече от него были — десятка два шагов, — взволнованно начал пояснять ратник. — Ближе не подходили, каюсь, уж больно смердело от него. Но за селищем все время строго бдили — никто оттуда на него накинуться не смог бы. В том я голову на отсечение даю. А опосля глянули как-то в его сторону — а его и след простыл. Мы туда-сюда, по следу пошли…

— И куда след вышел? — нетерпеливо перебил князь.

— А к дороге, по которой мы сюда ехали, — пояснил смущенно дружинник. — Мы чуть дальше по ней двинулись, думали, что заплутал он да не в ту сторону пошел. Опять нет. С версту туда прошли — никого впереди не видать.

— То ли успеем, то ли нет, но погоню посылать надо, — заметил Константин Вячеславу, прибежавшему на крик своего воина.

— В лесу заховается. Все равно не сыщем — темень же кругом, — неуверенно возразил воевода и предложил: — Может, завтра, а?

— А это твоя вина, между прочим, — вскипел Константин, не выдержав спокойного, рассудительного тона, которого старался придерживаться. — Ты сказал этим раззявам, — он небрежно кивнул в сторону бывших караульных, — что они за него головой отвечают?

— Ну, сказал, — вздохнул Вячеслав. — Но…

— Без ну, — оборвал его Константин. — Без ну и без но. Теперь пусть отвечают, как и сказано было. А ну-ка…

Остатков самообладания у князя хватило только на то, чтобы отвести своего проштрафившегося воеводу метров на тридцать в сторонку, дабы не подрывать его авторитет, и еще на то, чтобы держать в узде свой голос, не срываясь на крик.

— Ты что, совсем очумел?! — зло шипел он. — Ты не понимаешь, что будет, если он все-таки доберется до черниговского епископа?! Ты понимаешь своей дубовой башкой, чем и как он нас с тобой вымажет?! Да по сравнению с этим его сегодняшняя вонь шанелью номер пять покажется. Ты же сам просил меня, чтобы я убивать его не велел! А теперь что?! Я и жизнь-то ему сохранил по твоей же просьбе!

— Чтоб не ссориться с попами, — вякнул было Славка.

— Ах, чтоб не ссориться, — всплеснул умиленно руками Константин и вновь зашипел: — Да лучше бы мы его десять раз повесили, и то скандал меньше был бы. А теперь он такую бучу заварит, что только держись. Мало мне епископа Симона, так еще и черниговский Митрофан подключится, чтобы во второе ухо митрополиту киевскому против меня дудеть. А плюс к ним четыре отца невинно убиенных сыновей.

— Сыновья — это твоя работа, — снова попытался возразить воевода, но Константин вновь грубо оборвал его:

— Ты что, совсем не соображаешь?! Я их повесил — и только! А вот невинно убиенными их твой беглый попик сделает, да еще вместе с епископом в ранг мучеников за святую веру возведет. Тем более, насколько я знаю, в Чернигове со своими святыми большая напряженка. Это же для них прямо-таки подарок судьбы лично из рук простофили, который почему-то до сих пор в воеводах рязанских ходит. Ты же из внутренних войск, паразит! Ты же специалист по охране зон! А тебе одного обгадившегося зэка доверить нельзя.

— Да внутренние войска их давным-давно не охраняют. ВВ знаешь как переводят, точнее, переводили — воюющие войска, понял?! — не выдержал наконец Вячеслав. — И катись к черту вместе с этим воеводством! Я что — в тюремщики к тебе нанимался?! Я тебе хоть один бой проиграл?! Нет! У тебя княжество впятеро увеличилось. Благодаря кому?!

— Так-так, — произнес Константин, внезапно успокоившись, каким-то странно холодным и до тошноты равнодушным тоном. — И благодаря кому в пять раз увеличилось мое княжество?

— Благодаря всем нам, в том числе и мне, то есть мой вклад тут тоже есть, — тут же уловил опасную грань в разговоре, за которую переступать чревато, Вячеслав.

— Странно, а я-то думал, что мы с Минькой здесь вообще ни причем, — не принял его примирительного тона князь и сухо заявил: — Короче, так. Слово тебе сдержать придется, хоть ты тресни. Либо попика найти, либо пусть оба этих раззявы головами отвечают, тем более что ты их предупредил. Я спать пошел. К утру доложишь, как и что. — Он резко развернулся и направился к избе тиуна.

Полегчало ему, да и то слегка, лишь когда он в одиночку вылакал чуть ли не жбан медовухи. Да и то скорее просто в сон потянуло, хотя лучше бы ему было в ту ночь вообще не спать. К такому выводу Костя пришел утром, когда проснулся от собственного истошного вопля и едва смог оторвать чумную и тяжелую, залитую свинцом голову, от подушки.

Странные, загадочные сны не раз и не два посещали его и в предыдущие ночи. Не в каждую, конечно, но приходили. Были они очень похожи друг на друга и очень страшны. В то же время попроси кто-нибудь Константина рассказать их содержание, он при всем желании не смог бы этого сделать. Едва наставало пробуждение, как сон начисто исчезал из памяти, оставляя после себя лишь гнетущую тяжелую тревогу и мерзкое тоскливое настроение.

— Пройдет, — поначалу небрежно отмахивался он, и действительно, хоть и не сразу, но все проходило.

Однако постепенно такие сны стали учащаться — раз в неделю, затем раз в два-три дня. В памяти они по-прежнему не оставались… до сегодняшнего утра.

Зато это последнее сновидение Константин запомнил четко.

Словами рассказать, от кого он убегал всю ночь, колеся по ночным улицам родного Ряжска, он бы все равно не смог. Помнил одно: сам Ряжск был точно таким, каким он запомнился ему, когда Константин отдыхал там у родителей последний раз. Та же старая добрая Новоряжская, та же Первомайская, те же пятиэтажки на Лермонтова и двухэтажки на Вишневой, старый, изрядно подзапущенный парк с красавицами березами.

Вот только в парке во сне почему-то до сих пор не был разрушен летний кинотеатр, и карусель, на самом деле давным-давно сломанная и уже изрядно заросшая травой, продолжала весело вертеться.

Зато людей он во сне не видел. Нигде. Ни одного человека. Город будто вымер, и оставались в нем лишь сам Константин да еще загадочные аморфные черные преследователи. У них не было лица, ног, рук, но каким-то странным образом они ухитрялись догонять его, хватать, держать и при этом… ласково улыбаться.

Последнее почему-то было страшнее всего. Косте казалось, что даже если бы они рычали на него и угрожающе клацали при этом целой сотней острых клыков в три ряда — было бы намного легче. И ведь они совершенно не причиняли боли, даже удерживали его очень мягко, почти ласково, но эта ласка как раз и пугала больше всего.

А главное — они были повсюду, где бы он ни пытался от них скрыться. Он баррикадировал стульями дверь в одном из классов своей родной сто восьмой школы, но тут вдруг начинал понимать, что они, он, оно — неважно — уже здесь и нужно срочно разбирать созданный им завал.

Он пробирался к другу, который жил в маленькой трехэтажке на улице Островского, но едва появлялся в его квартире, как чувствовал, что они уже тут, причем давно.

Он успевал кубарем скатиться по лестнице и пробежаться до авторемонтного завода, но из-за проходной внезапно выплывало ласково извивающееся аморфное нечто, и нескончаемая погоня вновь возобновлялась. Мелькали улицы, дома, предприятия, Сельчевка сменялась на Захупту, та, в свою очередь, на железнодорожную станцию, вновь парк и опять пятиэтажки и снова Новоряжская — спасения не было нигде.

Чуть-чуть полегчало у него на душе лишь в первые минуты пробуждения. По крайней мере, теперь ему погоня точно не грозила. Но едва он натянул штаны и открыл дверь, чтобы спуститься из своей ложницы, как тут же откуда ни возьмись выплыло ночное существо — доброе и оттого еще более страшное, потому что лишь казалось добрым.

Кое-как закрывшись в ложнице, он наспех придвинул к двери какой-то пузатый неподъемный сундук, но едва уселся для надежности на него сверху, как распахнулось единственное на всю комнату узенькое слюдяное оконце и из него величественно выпрыгнула черная тень. Она стремительно обхватила Константина за плечи, он в ответ что-то истошно заорал и… вновь проснулся. Оказывается, это тоже было сном.

Константин перевел дух и прикусил губу. Стало больно. Убедившись, что уж на сей раз все в порядке, он откинул одеяло, под которым… извивалось черное нечто. Нет, не извивалось. Оно — о боже! — ласкалось, заигрывая и постепенно перебираясь все выше и выше.

Едва оно достигло коленей, как Константин согнал с себя ужас оцепенения и попытался выбежать за дверь, но та была закрыта. Оставался один путь — в окно. Выбив его вместе с рамой, он попытался пролезть сквозь узкий проем, но не смог и застрял. Попытки вылезти назад успеха тоже не принесли.

Во дворе далеко внизу встревоженно бегали какие-то люди. Константин четко видел их маленькие фигурки, а внимательно присмотревшись, даже опознал некоторых. Вон Минька, там Доброгнева, а рядом с ней Славка. Чуть поодаль Юрко по прозвищу Золото. Вот он подбежал к остальным, развел беспомощно руками, что-то объясняя, и вновь подался куда-то прочь. Следом за ним убежал и Минька. Махнув на них рукой, направился в другую сторону Славка.

Тут же вместо них появилась целая толпа новых людей. Где-то по углам двора бродили, словно пьяные, черниговские князья, которые хоть и были повешены, но, оказывается, все равно оставались живы. Они даже о чем-то болтали между собой, задумчиво крутя в руках веревки, свисающие с шей. Веселилась и притоптывала ногами в самой середине двора жена кузнеца. О чем-то напряженно думал облокотившийся на меч Басыня, возле которого сидели Спех и Груша. Неистовый попик, стоя совсем рядом с ними, угрожающе тряс крестом, вздымая его высоко над головой.

Потом все они тоже куда-то разбежались, но зато появился старый волхв в паре с Маньяком. Ведьмак то и дело снимал с головы неизменную воилочную шапочку и протирал ею лысину.

«Э-ге-гей!» — хотел закричать им Константин, но язык не слушался. И в этот же миг нечто коснулось его и снова поползло вверх. От панического ужаса голос прорезался, и его, кажется, услышали, во всяком случае, все задрали головы вверх, высматривая горлопана.

«Ну, наконец-то», — подумал Константин, увидев, как Всевед испуганно машет ему рукой. Затем волхв что-то сказал Маньяку, и тот заметался по двору в загадочных поисках. Нечто уже плотно обхватило его ноги, как жгутом, бережно, но крепко спеленало их так туго, что вырваться не представлялось возможным, и двинулось дальше.

Константин еще раз отчаянно заорал и… выломал полстены, рухнув вместе с нею во двор. Полет был неспешным и плавным, тем более что ему удалось высвободиться от деревянного обруча, представлявшего собой каркас бывшего окна. Да и приземлился он точно в подставленные руки Маньяка, но, глянув на свое тело — лучше бы не глядел, — вновь заорал от панического ужаса. Черная тварь, лукаво улыбаясь, удобно расположилась у него в районе живота и явно не собиралась этим удовольствоваться.

Он заорал еще громче, с ненавистью ухватил это скользкое, противное, черное нечто, чтобы содрать его с себя, но чем больше усилий прилагал, тем больше увязал в студенистой вязкой черноте, с ужасом наблюдая, что его руки исчезли в ней уже почти по локоть, а процесс и не думает замедляться.

Перед глазами неожиданно все завертелось в нескончаемом хороводе — Всевед с угрожающе занесенным посохом, перепуганный чем-то ведьмак, беспомощно лежащий на земле, Доброгнева с каким-то кувшином, а дальше все быстрее, быстрее, а тварь все ближе, ближе, почти рядом с его лицом, и тут… он вновь проснулся.

На этот раз его разбудил стук в двери. Князь слабым голосом прохрипел, чтобы вошли, и увидел Вячеслава. Тот сухо доложил, что все возможные пути побега попика перекрыты, на всем берегу Дона на десять верст выставлены патрули, а оставшиеся четыре сотни поскакали на выручку полона, ведомые проводником Басыней, добровольно предложившим свои услуги. Воевода вскользь заметил, что по его здравому размышлению ратники, упустившие попика, все равно ни в чем не повинны, потому что княжескую команду охранять священника от жителей деревни они выполнили, можно сказать, на пятерку. Посему их ни казнить, ни изгонять из дружины не представляется возможным, чтобы не допустить явной несправедливости, если не сказать больше.

В заключение своего доклада он явно собрался произнести что-то торжественное, даже встал по такому случаю со стула и, сделав шаг к кровати, уже начал было говорить:

— А теперь, княже…

И вдруг как-то сразу осекся на полуслове, замолчал и принялся пристально рассматривать лежащего князя. Что именно Вячеславу удалось разглядеть, Константин не знал, но тот явно увидел что-то нехорошее. Лицо воеводы тут же стало каким-то испуганным и встревоженным одновременно, и он неуверенно произнес:

— Костя, ты извини за вчерашнее. Я же не думал, что ты так сильно из-за побега этого козла в рясе переживаешь. Решил, что выпендриваешься.

— А сейчас что — дошло? — вяло улыбнулся Константин, которому после всех этих сновидений все остальное внезапно показалось пустяками и мелочью.

Он еще успел удивиться тому, как остро им вчера была воспринята такая ерунда, как побег попика, прежде чем до него дошел смысл ответа Вячеслава:

— Да вот как только виски твои седые увидел, так сразу и осознал. Ты уж не сердись на дурака тупого, — Какие виски? Чьи? — все равно не понимал или не хотел понимать Константин.

— Твои виски, — терпеливо и непривычно серьезно, будто разговаривая с больным, пояснил Константину воевода.

— А почему седые? — продолжал играть в непонимание князь.

— Из-за переживаний? — высказал догадку Вячеслав.

— Ну, будем считать, что из-за них, — хрипло откликнулся Константин, решив не рассказывать пока, из-за чего он на самом деле поседел.

Впрочем, он и не солгал, ведь во сне ему и впрямь пришлось пережить такое, что и сравнить-то в жизни не с чем.

Хотя нет, стоп!

И словно молния вспыхнула в его голове, при свете которой ярко осветились все самые темные закоулки памяти, в том числе даже такие, которые ему самому лишний раз чертовски не хотелось ворошить. Шалишь, брат. Сравнить-то, оказывается, было с чем, но от этого стало еще страшнее. И он понял, что нужно делать.

Бывает, что главный герой героически сдвигает брови и сурово заявляет, что некая смертельная угроза — это его проблемы. Затем он скорбно уходит, чтобы одолеть бесчисленное множество врагов с автоматами Калашникова в руках.

Константин таким героем не являлся, сам себя им никогда не считал и не испытывал особого желания таковым стать. Он не бегал жаловаться в жилетку по пустякам, не закатывал глаза, не заламывал руки. Но в некоторых случаях, трезво все обдумав и взвесив, он просто понимал, что именно тут, в данной конкретной ситуации, его одного будет маловато. То есть может и хватить, что вряд ли, а может и нет, что скорее всего.

Вот и сейчас он пришел к тому же выводу. Только с кем конкретно посоветоваться? Друзья? Доброгнева? Нет, все это было не то.

Однако почти сразу же он вспомнил, что есть у него один мудрый человек, который как раз именно в этой ситуации мог бы дать ему мудрый совет. Не зря же он приснился — ой, не зря. А раз решение принято, оставалось только претворить его в жизнь. Но срочно! Немедленно! Иначе можно и не успеть.

Константин быстро вскочил с кровати и бросил отрывисто:

— Слава, все на тебя здесь возлагаю, а мне срочно нужны сани со сменными лошадьми и десяток дружинников.

— А ты сам-то… куда? — оторопел от неожиданно выказанной прыти друга воевода.

— Я к Всеведу. Вопрос жизни и смерти! — честно ответил Константин, лихорадочно одеваясь.

— Чьей жизни и чьей смерти? Да скажи толком — чего кота за хвост тянешь! — озлился вдруг Вячеслав.

— Моей жизни и моей смерти, — пояснил Константин и добавил: — Смерть возможна, если я до ночи не успею добраться до Всеведа.

— А еще яснее? — продолжал допытываться воевода.

— А еще яснее я и сам себе толком не могу объяснить. Чувствую, и все тут, — поставил жирную точку князь и поторопил друга: — Слава, срочно давай.

Сил еще хватало, чтобы пошутить о чем-то нейтральном перед отъездом, но, как оказалось, шутка была не очень удачной, потому что Вячеслав, выслушав ее, скривился, как от нестерпимой зубной боли, и поинтересовался:

— A y тебя вообще-то как с самочувствием? Не заболел случайно? — и выразительно поскреб у виска указательным пальцем.

— Пока нет, но если еще одна такая ночка выдастся, то я точно заболею, — уверенно пообещал Константин, чем еще больше озадачил воеводу.

По пути к Рязани их настигла вьюга. К ночи они едва успели добраться до Переяславля-Рязанского, остаток дороги проделав чуть ли не на ощупь, чтоб не сбиться.

В Переяславле Константин приказал, чтобы дружинники устроили дежурство у его кровати, разбив ночь на пять смен. Каждой смене он поставил только одну задачу — будить самого князя каждые десять минут, засекая время по песочным часам.