Знак небес Елманов Валерий

Глава 18

Четвертая София, или Княжеское поручение

• Одни люди думают больше о путях веры.
• Другие сомневаются в истинном пути.
• Боюсь, что однажды раздастся возглас:
• «О неведающие! Путь не тот и не этот».

Омар Хайям

Тот памятный разговор состоялся буквально за пару дней перед отправкой отца Николая в Киев. Кажется, это было уже вечером. Точно, вечером, потому что совсем незадолго до появления священника Константин распорядился зажечь свечи в малой княжеской гриднице — света уже не хватало. Заходящее солнышко еще не спряталось за высокие купола Успенского собора, но в гриднице уже царил полумрак.

— Вот, заглянуть решил, — робко улыбаясь, сказал отец Николай. — Послезавтра отплываю. Уже собрал все. Думал попрощаться да переговорить напоследок, — и осведомился смущенно: — Или не вовремя я, княже?

Константин отложил перо — последние дни он по вечерам работал над изменениями в Русской правде — и грустно посмотрел на священника:

— Наши желания совпадают, отче. Только я рассчитывал на завтрашний день, но можно поговорить и сегодня. Есть у меня для тебя небольшая просьба, точнее, поручение.

— И у меня просьба, — оживился отец Николай.

— Насчет гривен? — уточнил князь.

— Этих ты мне выделил в избытке, — замахал руками священник. — Я и не ожидал, что у тебя их так много. А потом и подумалось, если ты так щедро мне их отмерил, то, может, и на храм новый что-нибудь изыщешь, а?

— О господи. Опять ты за свое, отче, — устало вздохнул Константин. — Тебе я лишь потому столько отвалил, что книги дорого стоят, которые я тебя купить попросил. Опять же дорога дальняя, всякие непредвиденные расходы могут быть, вот и отмерил их с избытком, как ты говоришь. На самом же деле туго у меня с ними. Ты даже не представляешь, как туго. Иной раз в казне не только сотни, но и десятка гривен не насчитаешь. Вроде и доходы сейчас намного больше стали за счет купцов, но и расходы тоже возросли. Да что я тебе говорю, когда ты сам все прекрасно знаешь. Одни стены у Рязани сколько денег съедят, а они для города нужнее.

— Стены — дело и впрямь необходимое, — примирительно согласился отец Николай. — Разве ж я спорю. Вот только равнять их с храмом нельзя. Разные это вещи. Стены для обороны нужны, для сохранения имущества и жизни людской, то есть, по сути, они для тела, если уж образно говорить. Но надобно ведь еще и о вечном заботу проявить, о том, что в будущее простерто будет. Храмы и дух народа твоего в трудный час поддержат, а в иные особо тяжкие минуты и ввысь его поднимут.

— Ну, хорошо, — сдался Константин. — Как только стены добью, первым делом за храм примусь. Устраивает? — улыбнулся он, ожидая услышать подтверждение, и… разочаровался.

— И сызнова ты не прав, — возразил отец Николай. — Это крестьянину простому дозволительно такие вещи на потом оставлять. Мол, сейчас важнее засеять, затем сена накосить, после урожай собрать, ну а уж потом, ближе к зиме, можно и в храм сходить, богу помолиться.

— А разве он не прав? Если он в горячую пору вместо пахоты молиться начнет, то к весне вместе с семьей зубы на полку сложит.

— Вот же какой ты упрямец, — досадливо всплеснул руками священник. — Ну как тебе объяснить, что нельзя такие вещи друг дружке противопоставлять. Душа и тело у каждого человека едины суть, потому надлежит о них обоих заботиться, пусть и не всегда в равной степени. Во время страды основной путь на поле должен быть, и с тем никто не спорит. Но и совсем о душе своей тоже забывать не след. А зимой, когда самые главные дела переделаны, можно духовному и побольше времени посвятить. Но главное — чтобы оно всегда одновременно было, то есть рука об руку шло. Поэтому я тебя и прошу ныне не десяток монастырей отгрохать или сделать еще что-то, столь же неподъемное для казны твоей. Нет же. Один-единственный храм в стольной Рязани воздвигнуть умоляю, и только-то.

— В сотню гривен я уложусь? — деловито осведомился князь.

— На часовню ежели, то их вполне хватит, — кивнул отец Николай. — Я же с тобой речь о храме веду — большом, красивом, могучем. Тут скупиться нельзя. Более скажу, хотя ты, может быть, сразу мне и не поверишь. Если ты его заложишь, то он тебе и в мирских делах немалую пользу окажет. Не знаю, как правильно тебе это объяснить, но, узрев, что князь их не об одной токмо суедневной пользе помыслы имеет, но и о благе духовном радеет, даже в самые тяжкие дни к высокому свои думы устремляет, народ совсем иначе на тебя глядеть станет.

— Да люди вроде бы и так ко мне хорошо относятся. Или ты что-то другое замечал? — насторожился Константин.

— Да, относятся к тебе хорошо, — подтвердил священник. — Но скорее так, как в большой семье к самому старшему. С уважением, с любовью, но как к земному. Такого тоже тяжело достичь. Иному за всю жизнь не удается, а ты всего за полтора года добился. Молодец. Но останавливаться на этом негоже. Во всяком случае, тебе-то уж точно никак нельзя.

— Я что же, особенный какой? — не понял Константин.

— Сам знаешь, — коротко ответил отец Николай. — И отличие твое даже не в том, что ты сюда из другого времени прибыл. В помыслах у тебя, если с другими князьями сравнивать, разница существенная. Уж больно цели твои велики. Шутка ли — всю Русь воедино собрать. А потому, яко победы ратные величие твоего ума выказывают, тако же и твой храм будущий высоту твоих помыслов всему народу предъявит. И не только покажет, но и весь люд простой вдохновит следом за тобой к этому высокому устремиться.

— Ты хочешь, чтобы я был без штанов, но в шляпе, — раздражительно заметил Константин. — А не выйдет так, что… — начал было он, но священник бесцеремонно его перебил:

— Знаю, что скажешь, но паки и паки[86] повторюсь — коли мало денег, то затевай, но строй не торопясь. Никто же не требует, чтобы ты, плюнув на все, решил его в один год отгрохать. Ныне у тебя, как у смерда в деревне, страда самая. Тут и впрямь основную дань телесному пока что отдавать надобно. Но я речь о начале веду, о том, чтобы ты это дело хотя бы затеял. Пусть ты его пять лет строить будешь, пусть десять, двадцать, но начни, размахнись душой. О том и молить тебя пришел перед отъездом, чтоб душа у меня была спокойна в странствиях дальних. Кстати, если ты думаешь, что лишь я один о том пекусь, то тебе и Вячеслав Михалыч то же самое сказать может.

Константин знал, что это была правда. Один из разговоров на эту тему состоялся как раз при воеводе и Миньке. Как ни странно, но голоса «за» и «против» разделились тогда в соотношении не три к одному, как предполагал князь, а поровну.

— Вообще-то наглядную агитацию в армии никто не отменял, — задумчиво произнес Вячеслав, встав на защиту священника.

— Так то же в армии, — буркнул Константин.

— А в народе она что — не нужна, по-твоему? — усмехнулся воевода. — Порою еще сильнее требуется. Решать, конечно, тебе, Костя, но я бы подумал еще раз. Может, и наковыряешь где-нибудь деньжонок.

Ссылка на слова воеводы окончательно добила Константина, и он выкинул белый флаг:

— Ну, хорошо. Быть по-твоему, отче. Но все равно сразу же не обещаю — к зиме идем. А вот весной, одновременно со стенами, непременно и под фундамент храма начну котлован рыть. Правда, с самим строительством годик-другой все рано погодим.

Священник тут же издал недовольный вздох, собираясь заново приступать к уговорам, но Константин опередил его.

— Не о том ты подумал, отче, — мягко упрекнул он собеседника. — Не собираюсь я тянуть время. Тут иное. Ты же сам сказал, что храм этот должен краше всех прочих смотреться. А это штука тонкая. Она не от размеров зависит. Вон какие в двадцатом веке небоскребы — ну и что? Ими же никто не восхищается. Так что надо мастеров первоклассных отыскать и, как мне кажется, попробовать сыграть на смешении стилей. То есть главными, конечно, наши строители будут, но им в помощь непременно нужно двух-трех булгар дать, из молодых, чтоб своей подчиненностью не тяготились, да еще из Германии или из Италии кого-нибудь дернуть. Получится, что мы в будущий храм, помимо православной, еще и мусульманскую красоту вбухаем вместе с католической.

— Какая-то разношерстная компания соберется. И что у нас тогда за храм получится? — встревожился отец Николай.

— Боишься, что они к заячьим ушам лисий хвост и медвежью морду присобачат? — улыбнулся князь. — Зря. Главными на стройке будут наши мастера, а от остальных — я ведь сказал уже — возьмем самое лучшее, причем такое, чтобы оно вписывалось в общую картину, а не маячило в ней, как бельмо в глазу.

— А с канонами церковного строительства эти новшества не войдут в противоречие? — озаботился священник.

— А мы, чтобы такого и впрямь не получилось, над всеми мастерами отдельное начальство поставим. Ему и доверим принимать окончательные решения — как да что, да где, да какое новшество допустить.

— А он… — начал было священник, продолжая терзаться сомнениями.

— Не он, а ты, отче, — перебил его князь. — Ты же будешь главою епархии, тебе и карты в руки, точнее сказать, строительство.

— Да я в нем не больно-то силен, — замялся было отец Николай.

— Потому я тебя и назначу не строить, а руководить. Разница существенная.

— Ну, хорошо, — неуверенно согласился священник. — А посвятить храм кому мыслишь? — тут же деловито осведомился он и пояснил: — Оно ведь сразу знать надобно, чтоб народу объявить прилюдно. Меня же весной еще не будет, потому и вопрошаю ныне.

— Это тоже тебе решать. Если бы не ты, то строительство я еще долго не начинал бы. Но я так думаю, — Константин лукаво улыбнулся, — что честнее всего будет его посвятить покровителю твоего имени, то есть Николаю-угоднику. К тому же он на Руси очень популярен. Как ты мыслишь?

— Святой этот и впрямь почитаем, — задумчиво отозвался отец Николай. — Однако если уж величие помыслов своих выказывать… Ты как о святой Софии мыслишь?

— Так есть же такие храмы, — искренне удивился Константин. — Ты не забыл, что уже в наше время их аж три штуки на Руси имеется: один в Киеве, другой в Новгороде, а третий в Полоцке. У нас не первый, а четвертый по счету выйдет.

— Это все так, — кивнул священник. — И впрямь четвертый. А ты его так выстрой, чтоб народ глянул, ахнул и сказал: «По времени он четвертый, но по красоте и величию — первее первых будет».

— Эва куда ты замахнулся, — крякнул Константин и весело засмеялся, шутливо грозя собеседнику пальцем. — Думаешь, не вижу, куда ты гнешь, отче? Если я святой Софии храм посвящу, то мне уж волей-неволей, а сэкономить никак не удастся. Придется во всю ширь размахиваться, чтоб и размеры были — о-го-го, и все остальное им под стать.

— Да уж, — согласился отец Николай. — Сотней гривен не откупишься. Да тысячей, пожалуй, тоже. Оно и хорошо. Тогда он у тебя на часовенку убогую, кою ты хотел по первости поставить, точно похож не будет. Так что можешь мне спасибо сказать.

— А спасибо за что? — возмутился Константин.

— От позора уберег, — пояснил священник. — Их, часовенки-то, ныне на Руси бояре строят да купцы побогаче. А я указал, какое строительство к лицу князю — храм величавый. Это если простой правитель, и без помыслов величественных. Такому же, как ты, только неслыханную красоту воздвигать. Иначе и затеваться смысла нет.

— Ну и хитер ты, отче, — восхитился Константин.

— Прост я, — возразил священник. — Сам видишь, за пазухой ничего не таю. И не столь я тебя убедил, сколь ты сам уразумел мою правоту.

— А факты подобрать с доводами, слова нужные отыскать? Это же уметь надо, — не согласился князь.

— И тут вся хитрость лишь в том, что слова эти от сердца должны идти. Ежели изрекающий сам в них верит, то и слушающий рано или поздно ими проникнется, — спокойно пояснил отец Николай. — Опять же и того не забывай, что у меня за плечами проповедей столько, что если их все сосчитать — непременно за тысячу перевалит, а то и не за одну. А что такое проповедь? Речь, предназначенная для того, чтобы убедить слушателей в истинности чего-либо. К тому же не одного человека, а десятки, если не сотни. Это весьма тяжело, ты уж поверь мне. Ныне же гораздо легче. И убеждать всего одного понадобилось, и сам он умом не обделен. — И священник вопрошающе уставился на князя.

— Знаю, чего ждешь, — хмыкнул князь. — Слово тебе даю — скупиться не стану. Вплоть до того, что если казна пустая будет — в долги к купчишкам влезу, но отгрохаю все в лучшем виде и именно так, как ты скажешь. Жалко, конечно, гривенок, что уж тут говорить. К тому же сам знаешь — я к церкви равнодушен. По-моему, человеку для общения с богом посредники не нужны. Но тут дело не столько церковное, сколько политическое, так что и впрямь глупо было бы над серебром трястись. Ну теперь-то ты доволен? — спросил с улыбкой.

— Вполне, — сдержанно склонил голову отец Николай, стараясь не выказывать откровенной радости, что сумел он наконец-то дожать, додавить неуступчивого упрямца. — Вот только про посредников ты не совсем верно сказал. Когда человек умен или вовсе мудр — это одно. Тут, может, и впрямь наша помощь ему не нужна. Но и на другое посмотри. Мы же не навязываемся. А крестьянину простому, ремесленнику, купцу, да и многим князьям сподручнее все-таки в церкви молитву вознести.

— Насчет того, что не навязываемся, — вопрос спорный, — начал было Константин, но затем передумал. — Ладно. Это дискуссия долгая, а у меня самого к тебе дельце имеется. Долг-то платежом красен, отец Николай. Я тебе слово свое дал, что храм начну строить и мелочиться не стану, а теперь пришла пора и тебе меня выслушать. Знаешь ли ты, что не только на поставление в сан в путь-дорожку собрался, но одновременно еще и послом моим будешь?

— То есть как? — опешил священник и энергично запротестовал: — Э-э, нет. Так мы не договаривались. Или ты митрополита Киевского имеешь в виду?

— Да нет, бери выше. Ты, отче, мой чрезвычайный и полномочный посол к патриарху Константинопольскому, а также к императору Феодору Ласкарису. К нему даже в первую очередь. Пусть он сам своего патриарха убалтывает. Так-то оно понадежнее будет.

— Да ты в своем уме, Костя?!

Священник настолько взволновался, что даже забыл добавить княжеский титул.

— Не помешал? — осторожно спросил Вячеслав, протиснувшись сквозь полуоткрытую дверь.

— Заходи, Слава. Ты как раз вовремя. А то тут отец Николай отказываться вздумал от посольства.

— Правильно делает, что отказывается, — неожиданно для Константина заметил воевода, подходя к столу и с тоской оглядывая его скудное убранство. — Кто же под квас с хлебом человека уговаривает? Между прочим, посол — это новая должность, и ее непременно обмыть надо. Так что ты держись до конца, отче, и не соглашайся, пока наш князь не проставится.

Константин хмыкнул и неспешно направился к высокому шкафу.

— И при чем тут документация твоя? — заметил Вячеслав.

— У меня тут помимо ящичков с бумагами еще и полочки имеются, — пояснил князь, так же неторопливо выбирая что-то.

К столу он вернулся со здоровой бутылью, наполненной чуть ли не до краев.

— Это дело другое, — оживленно потер руки Вячеслав, усаживаясь и по-хозяйски пододвигая к себе блюдо со свежими румяными яблоками. — Сейчас остограммимся, а уж потом ты, отец Николай, дашь свое добро. И не продешеви. Если медовуха не по душе придется, требуй из другой бутыли налить. Хотя, честно говоря, я бы на твоем месте сразу согласился. Это же загранкомандировка сроком на год, не меньше, да еще с прекрасными суточными и обслуживающим персоналом.

— Вот сам и езжай, — огрызнулся священник. — Лик у тебя благообразен, нахальства хоть отбавляй. Тебя-то точно и император примет, и патриарх. А не примут, так ты сам к ним пролезешь. Да и чин у тебя подходящий — верховный воевода всего княжеского войска. А я-то кто такой, чтобы сам император беседовать со мной согласился? Какой-то русский священнослужитель, которого только-только в сан простого епископа возвели. Да меня до него даже не допустят. Знаешь, княже, какой у императоров сложный церемониал?

— Знаю. Но это было, когда они в самом Константинополе сидели и свысока на всех поглядывали. А как только они в Никею переехали, то спеси у них сразу поубавилось. И слушать он тебя обязательно станет, как только ты передашь, что хочешь с ним поговорить о том, как ему Константинополь вернуть.

— Вернуть?! Константинополь?!

— Или Царьград, как его сейчас на Руси называют. А ты чего так удивился-то, отче? Не сразу, разумеется, а годика через два-три, не раньше. Нашему Славе тоже надо время, чтобы как следует к его взятию подготовиться.

— Да-а, Константинополь — дело не шуточное, — протянул воевода. — Его без пары стаканов… — И, не договорив, сноровисто разлил из бутыли по чаркам.

Подняв свою посудину, он торжественно произнес:

— Ну, за взятие.

Священник мрачно посмотрел на воеводу, прикоснулся губами к самому краешку своего кубка, но тут же с тяжким вздохом отодвинул его в сторону. Ну как им объяснить, что политика — это такое тонкое, а главное, грязное дело, что он всегда, сколько себя помнит, шарахался от нее, как… Нет, «как черт от ладана» вроде неправильно было бы сказать — священнослужитель все-таки. Словом, чурался и избегал этого всячески. Ну, не его это дело. Если бы вот только что, буквально пару-тройку минут назад, князь не согласился начать строительство храма, пообещав при этом отдать на него все свои деньги и даже занять, если не хватит имеющихся, ему было бы легче. Тогда бы он попросту отказался, причем самым решительным тоном. Да и сам Константин о чем думает? Неужто не понимает, что по причине своей неопытности и простоты отец Николай ему все дело загубит на корню?

— А почему я? — спросил он. Прозвучало это как-то по-детски наивно.

— А кто, отче, если не ты? — невнятно промычал Вячеслав.

Говорить нормально он не мог, мешала закуска во рту.

Константин в ответ даже не улыбнулся, а спокойно разъяснил:

— Говорю же, что тебе не только к императору придется обращаться, но и к патриарху, который вместе с ним в Никее сидит. А кому сподручнее всего это сделать, как не тебе, православному священнослужителю? Да ты не тушуйся, — ободрил он приунывшего священника. — Хитрить, ловчить и жульничать тебя никто не заставляет. Действуй по-простому, в лоб. Мы им Царь-град, а они нам шапку патриарха. Хочу, чтобы церковь на Руси полностью независима было от ромеев[87], — пояснил он. — Но наденут эту шапку только на того, кого мы сами укажем. Нам грек без надобности. Своего, русского поставим. Если же начнут чего-то там юлить и выкручиваться, то сразу скажешь, что торг здесь неуместен. Либо да, либо нет — все остальное от лукавого. Я правильно процитировал?

— Правильно, — уныло вздохнул отец Николай, пытаясь заставить себя примириться с мыслью о том, что вести посольство придется и никуда ему от этого не деться, и поинтересовался: — А как мне себя вести с этим Феодором?

— Мужик он, как я помню по истории, основательный, медлительный. К тому же ему и дергаться особо возможностей нет. С деньгами у него большущая напряженка. Следовательно, и с войсками тоже, потому что в тех краях исключительно с помощью наемников действуют. Поэтому он сидит и не рыпается. Успеха в делах пытается достичь исключительно с помощью переговоров, перемирий, уступок и терпения. То есть, по идее, выслушать он тебя должен. Но только выслушать. Боюсь, что с окончательным ответом тянуть начнет. К тому же его жена — родная сестра императора так называемой Латинской империи, столицей которой как раз и является Константинополь. Так что тебе в разговоре с ним лучше давить на то, что он абсолютно ничем не рискует и даже в случае нашей неудачи ничего не теряет. Наоборот. Ведь те же франки при отражении нашего штурма, пусть даже и неудачного, не одну сотню своих людей потеряют, а значит, еще больше ослабнут. Разве это не плюс для него? А для надежности, чтоб ваше с Феодором свидание железно состоялось и чтобы он к тебе повнимательнее прислушался, действуй через его зятя.

— А не через сына? — уточнил священник.

— Нет, именно через зятя. Сыновей у него просто нет — одни дочки. Муж старшей из них — Иоанн Дука Ватацис. Он, кстати, где-то через пару лет[88] императором и станет после смерти Феодора.

— И как ты все это помнишь? — изумился в очередной раз Вячеслав. — И даты, и имена, и фамилии, и даже характеры. Вот я бы нипочем.

— Ты же всех своих солдат в батальоне помнил? — усмехнулся Константин.

— Ну, еще бы. Вот, помнится, был у меня такой славный, парнишка. Русский, из Пензы. Серегой звали. А фамилия чудная — Идт. Так я его Итд прозвал. А еще…

— Вот и я тоже своих королей, императоров и князей помню, — перебил его князь. — Потому что они для меня те же солдаты. Солдаты истории. Так же воюют, убивают, побеждают или проигрывают. Всего понемногу.

— Сравнил, — протянул воевода. — У меня живые люди были, а у тебя…

— Понимаешь, Слава, во все времена историю делают личности. От них не меньше чем на две трети зависит, куда и как судьба того или иного государства повернется. А иной раз, как, например, в случае с Литвой, и на все девяносто[89]. Так как же мне не знать движителей истории. Да и не все я помню, — сознался он, простодушно улыбаясь. — Например, имени той же дочки этого Ласкариса, которая замужем за будущим императором, я тебе, хоть убей, не скажу[90]. Имя египетского султана, с которым сейчас крестоносцы грызутся, тоже из памяти выскочило[91]. Так что на твердую пятерку мои знания по истории никак не тянут.

— Кстати, а этот вот зять, — деликатно вернул Константина к обсуждаемой теме отец Николай. — Он-то сам каков? Такой же, как тесть, или…

— Или, — быстро ответил Константин. — Они, можно сказать, небо и земля. Иоанн — это сплошная энергия, напор и натиск. Кроме того, он отличный практик, реалист и блестящий хозяйственник. Причем, насколько я помню по разным хроникам, Ватацис правил очень долго, больше тридцати лет, и все время спал и видел себя в Константинополе. Такая вот идея-фикс у него была.

— Но он туда попадет?

— Фигушки. Если только с нашей помощью. А так даже его сын, Феодор II, отцовскую мечту осуществить не сможет. И вообще их династии на Константинопольском троне не бывать — грохнут его внука Палеологи. Так что за наше предложение Иоанн, если только я хоть каплю понимаю в людях, ухватится руками и ногами. Тем более что ничего и делать-то не надо. Сказать «да», подождать нашего гонца из уже захваченного Царьграда и въехать в город, склонив голову перед очередным русским щитом, который Вячеслав лично присобачит к их воротам. Для памяти.

— Это уж точно, — заметил воевода. — Сотню гвоздей не пожалею для такого дела. Чтоб если оторвать попытаются, так он вместе с воротами отвалился. Вот здорово будет. На одних воротах щит князя Олега, а на других — мой, личный. Или Олегов уже сняли? Эх, жаль, что в мире пока еще сварка неизвестна. Я б его вообще намертво приварил.

— Известна, только не у нас, а в Волжской Булгарии. Но я специально для тебя найду умельца.

— Ты, Костя, заканчивай шутить, а лучше скажи, что будешь делать, если они обманут? Пообещают, а потом слова своего не сдержат, — сердито спросил священник, хмуро глядя на князя.

Было с чего сердиться. Ну прямо как дети, честное слово. Тут о таких важных вещах речь идет, а Вячеславу хоть бы хны. Что Царьград взять, что к теще на блины съездить — все едино. Да и Костя недалеко от него ушел.

— Так ведь первым въехать туда должен император в сопровождении уже двух патриархов — Константинопольского и Всея Руси, — пояснил Константин. — Иначе никакой передачи города не будет.

— А зачем вообще тогда говорить с императором? — снова не понял отец Николай. — Ведь не он же решает церковные вопросы? С патриархом и надо говорить.

— С ним само собой — без этого нельзя, — невозмутимо подтвердил Константин. — Ему, я думаю, тоже мало радости сидеть в какой-то задрипанной Никее и все время думать о том, в какой свинарник превратили крестоносцы храм Святой Софии и его личную резиденцию. Но ты не забудь, отче, что ты приедешь и уедешь, а мне желательно, чтобы ему все время кто-то на мозги капал. Причем капал не просто человек, которого и послать по матушке запросто можно, а сам император или, на худой конец, его зять. К тому же я в патриархах не больно-то силен, а меняются они на своем престоле, по причине того, что избирают их в весьма преклонном возрасте, значительно чаще, чем императоров. Сегодня мы с одним договоримся, и он «добро» нам даст, а через два-три года почиет в бозе, а новый в бутылку полезет. Нет, мол, и все тут. Вот тут-то нам императоры и сгодятся как средство систематического давления.

— Но ведь получается, что и патриарху тоже сплошная выгода. Зачем же он будет противиться? — удивился священник.

— Деньги, отче. Очень большие деньги. Пока Русь в подчинении у патриарха, она ему каждый год шлет и шлет серебро. Уж не знаю, как там оно деликатно именуется на вашем церковном языке, но я это называю попросту данью или налогом. Если бы не русские гривны, то Константинопольский патриарх давным-давно бы взвыл. У него самого-то территория весьма ограниченная, и население там обнищавшее. Словом, много не поимеешь, а кушать хочется каждый день, причем не только ему одному, но и всему его аппарату. Конечно, он сейчас не такой раздутый, как в двадцатом веке, но дармоедов и теперь хватает. Вот они-то и будут в первую очередь возмущаться твоим предложением.

— А они откуда узнают?

— Так сам патриарх им и скажет. Такие важные дела в одиночку никто не решает. Должен же он с синодом своим посоветоваться. Ну а дальше цепная реакция — от одного двое, от двоих четверо — и пошло-поехало, — деловито пояснил Константин.

— Да-а-а, сплетников во все времена хватало, — прокомментировал Вячеслав.

— Но ведь благодаря нашему предложению они получат новые земли и новых прихожан, так что ничего не потеряют. Получится что-то типа обмена: серебро Царьграда на серебро Руси, — возразил священник.

— Вот уж дудки. Вместе с Константинополем они получат почет, ну и снова смогут отправлять богослужение в Святой Софии. А вот серебром, тем паче золотом, там не очень-то разживешься. Конечно, за счет разных торговых пошлин с купцов — кроме русских, разумеется, — император получит толику на кусок хлеба с маслом. Не спорю — он этим обязательно поделится с патриархом, но не думаю, что так уж щедро. Вот тебе и первое препятствие.

— Если ты его назвал первым, стало быть, есть и второе, — задумчиво произнес отец Николай.

— А как же, — подтвердил Константин. — Оно в том, что пока Византия, а сейчас Никея, сама ставит к нам митрополитов, а также утверждает в сане всех наших епископов, она тем самым имеет возможность хоть как-то влиять на нашу политику. Да, сейчас Русь раздроблена, и особой практической пользы от этого нет. Но если задуматься на перспективу, то как знать, как знать. Они это понимают, как и то, что едва у нас появится патриарх и они тут же утратят даже возможность влияния.

— И что мне тогда делать?

— Я же говорю, действуй через императорского зятя. Иоанн Ватацис — паренек энергичный и очень хочет попасть в Константинополь. А кроме того, на твоей стороне нынешняя ситуация в тех краях. Дело в том, что сейчас чуть ли не каждый обломок бывшей Византии заявляет себя ее единственно законным правопреемником. Да, у Феодора Ласкариса есть огромный плюс. Его легитимность, в отличие от всех прочих, может подтвердить патриарх. Это разных князьков и царьков немерено, а патриарх действительно один. Но плюс этот единственный. А некоторые конкуренты Никеи очень сильны. Например, Эпирский деспотат. И тут все зависит от того, кто первым войдет в Константинополь. Кстати, тезка Никейского императора, который сейчас в Эпире, скоро коронуется как император Византии.

— Но есть еще патриарх.

— Как ты думаешь, что он сделает, если Феодор Эпирский первым возьмет Константинополь и пригласит туда патриарха в обмен на освящение законности его власти над этим городом?

Священник смущенно засопел.

— Может и отказаться, — неуверенно произнес он.

Послышалось насмешливое покашливание Вячеслава.

— Да, может, — твердо повторил отец Николай.

— Говорят, куры тоже летать могут, — невинно заметил воевода. — Тильки тихэнько и низэнько-низэнько.

— Скорее всего, он согласится, отче, и ты сам это прекрасно понимаешь, — заметил князь. — Так что ты намекни императору, что твоему князю все равно, кому предлагать корону, хотя у Иоанна морда лица, честно говоря, симпатичнее будет.

— Но ты так говоришь, будто на все сто уверен, что мы непременно возьмем Царьград.

Вячеслав от такого сомнения в его способностях даже крякнул возмущенно.

— Вот, отче, даже вино из-за тебя разлил. Как ты меня унизил, как унизил, — запричитал он. — А я-то тебя лучшим другом всегда считал.

— Я в Славе и его людях уверен даже не на сто, а на сто один процент, — твердо отверг все сомнения отца Николая Константин.

— Я бы прослезился, но носовой платок позабыл, — притворно всхлипнул воевода.

Однако было заметно, что он и в самом деле польщен, причем настолько, что едва-едва сдерживает довольную ухмылку.

— Разумеется, возьмет он его не сразу, а после соответствующей подготовки, — пояснил Константин.

— Само собой. Все-таки городишко чуток побольше, чем Переяславль-Рязанский, будет. Для этого с тобой, отче, и поедут в свите двое моих хлопцев, которых я худо-бедно, но научил и чертить и рисовать. Пока ты будешь наслаждаться красотами Константинополя, они полюбуются его укреплениями и прочим.

— Шпионы, — с осуждением и легкой долей отвращения произнес отец Николай.

— Разведчики, — поправил Вячеслав. — Они же наши, поэтому храбрые и отважные русские разведчики. А вот, к примеру, если мы с князем каких-нибудь монгольских соглядатаев на Руси вычислим, то повесим их именно как грязных и мерзких американ… ой, то есть монгольских, шпионов.

— Все равно не очень приятно.

— Да они сами по себе бродить станут, — успокоил священника воевода. — Неужели ты думаешь, что мы твою священную посольскую миссию под риск провала поставим? Даже если парни попадутся, все равно молчать будут. Во всяком случае, до вашего отплытия. Несколько часов они смогут продержаться.

— Но это же огромный город с десятками тысяч воинов. Ну ладно, воевода, — отец Николай небрежно махнул рукой в сторону Вячеслава. — Он о его размерах ни малейшего представления не имеет, но ты-то, княже, понимаешь, сколько людей поляжет при его штурме?!

— Он намного больше Грозного будет? — как-то недобро прищурился воевода, и в глазах его зажглись злые огоньки.

— Не в том дело.

— А у них что, есть лимонки, Калашниковы, фугасы и прочее? — не унимался воевода, а огоньки продолжали постепенно разгораться.

— Я не хотел тебя обидеть, Вячеслав Михалыч, — примирительно обратился к нему отец Николай. — Мне просто людей жалко, которых ты потеряешь. Наши же, русичи.

— Потери, конечно, будут, — уже более спокойным тоном заметил воевода. — Но намного меньше, чем ты думаешь, отче.

— Да пусть даже только тысяча одна, и то скверно.

— Эка ты куда загнул, — крякнул Вячеслав. — Сотня, от силы две — не больше. Это потолок, да и то лишь в случае, если в дело вмешаются какие-нибудь роковые случайности. На самом деле я рассчитываю на несколько десятков. И я не самоуверен, — заверил он, заметив скептическое выражение на лице священника. — За свои слова головой отвечаю.

Священник некоторое время молчал, но потом нерешительно заметил:

— А ведь можно и вовсе без смертей обойтись. Живет же сейчас Русь без патриарха, и ничего.

— Так она и без царя живет, — не согласился с ним Константин. — А когда он появится, то кто корону ему наденет? И потом, я считаю, что несколько десятков человек, как Слава сказал, а я ему верю, это не очень-то большая цена за патриаршую тиару.

— Это у папы римского тиара, — хмуро поправил князя отец Николай. — А у патриарха клобук.

— Пусть так, — легко согласился с ним князь. — Главное, что недорого.

— Между прочим, Ивана IV митрополит на царство венчал, и ничего. Да и его сына Федора Иоанновича тоже. А вот Бориса Годунова как раз патриарх возводил в царское достоинство. Помогло ему это?

— И снова ты не прав, отче. Иван Грозный и так владел всей Русью. Плюс то, что его власть была родовая, то есть и его отец, Василий III, и дед Иоанн, и прадед, и прапрапрадеды — все сидели на этом же престоле. В такой ситуации, даже если бы его простой епископ на царство венчал, ничего бы уже не изменилось. То же самое и с его сыном — Федором Иоанновичем. А Борис Годунов был умнейший мужик. Он и людей самым первым из царей на учебу за границу посылал, и университет хотел в Москве открыть, а уж городов понастроил — уму непостижимо. Просто ему не повезло, умер не вовремя. Еще бы каких-нибудь полгода-год, и были бы у нас Годуновы, а не Романовы.

— А хорошо бы это было для Руси?

— Сам считай. Отсутствие смуты и всеобщего разорения — раз. Но главное — престол занял бы не малолетний дурачок Миша, которого только потому бояре и избрали, что он годами мал, а умом недалек, а Федор Борисович — такая же умничка, как и папа. Между прочим, его с детства приучали и натаскивали на царствование. Несколько иностранных языков знал, да что языки — он самую первую карту Русского государства лично вычертил. Ну да господь с ним, с Федей Годуновым, а то отвлеклись мы малость. Кстати, что касается штурма Константинополя и количества возможных жертв, отче, — вовремя вспомнил Константин. — Чтоб тебе охотнее поверилось в обещания нашего славного Славы и ты не думал, что идут они от его самоуверенности, вот тебе подлинный исторический факт: когда крестоносцы штурмовали Константинополь, то у них погиб всего один рыцарь. А ведь у них не было ни одного спецназовца, обученного работать в темноте, соблюдая скрытность и неожиданность. Тебе это ни о чем не говорит? Пойми, отче, что жители твоего Царьграда не просто откажутся помогать крестоносцам. После всего того, что латиняне сотворили с самим городом, а заодно и с православными святынями, граждане Константинополя, включая самого распоследнего нищего и бродягу, будут целиком на нашей стороне, потому что те для них — дикие завоеватели, а мы, соответственно, герои-освободители.

— Не думаю, что их помощь будет существенна, — скептически заметил священник.

— Я тоже на нее не очень-то полагаюсь. Да лишь бы под ногами не путались, и на том спасибо, — заметил воевода, разливая медовуху по чаркам. — Хотя для того, чтобы отвлечь внимание обороняющихся, они вполне сгодятся.

— Но есть еще и второе, — продолжил Константин. — Это шаткий триумвират самих латинян. Они ведь едва захватили Константинополь, как стали тут же грызться за власть. Как собаки, честное слово. В конце концов император, которым избрали Балдуина Фландрского, получил в свое владение всего часть захваченных ими владений Византии и, что самое смешное, только часть столицы.

— А кому же еще город достался? — не понял отец Николай.

— Дело в том, что брали его сразу две группировки этого «святого» воинства. С моря атаковали венецианцы во главе со своим дожем, которые и оттяпали себе львиную долю столицы, а с суши — бельгийцы, ломбардцы, немцы и французы. Балдуин — это представитель последних, да и то не всех. Одновременно с ним был избран королем Бонифаций Монферратский — это властитель Ломбардии. Ну и почти сразу они погрызлись между собой, причем дело дошло аж до военных действий и до захвата друг у дружки городов.

— Ничего не понимаю, — пробормотал священник. — Как же можно выбрать императора и одновременно с ним короля, которые тут же начинают войну друг с другом?! Теперь-то ты видишь, что я ни бум-бум в политике?! Я эту ерунду с бардаком пополам точно никогда не освою!

— А тебе, отче, и не надо ничего осваивать. Это у нашего князя очередная серия галопом по Европам, как я понимаю, — заметил Вячеслав. — К тому же, скорее всего, эти данные у меня, а не у тебя какой-то интерес могут вызвать. Мне же Константинополь брать. Ты продолжай, Костя, продолжай.

— А чего продолжать-то, — пожал плечами князь. — Такая же вакханалия у них и с церковью. Вначале патриархом выбрали какого-то венецианца[92]. Когда он скончался, стало совсем весело. Каждая из партий, и венецианская, и французская, выбрала своего патриарха, а тосканцы — еще одного. Для полноты счастья добавьте к ним теперь папского легата Пелагия, и получится полный винегрет.

— Ну, это все дела давно минувших дней, а вот как там сейчас обстановка и кто в данный момент рулит? — заинтересовался Вячеслав.

— Она с каждым годом все хуже и хуже. Люди убавляются — кто погиб в стычках и войнах, а кто просто назад подался, на родину поманило.

— А пополнения? — деловито осведомился воевода.

— Их больше нет. Все те, кто выступил год назад в пятый крестовый поход, а это в основном немцы и венгры во главе с королем Андреем II, до сих пор торчат под каким-то городишком в Сирии[93]. Потом они еще несколько лет будут бестолково воевать с египетским султаном. Закончится же все тем, что они попадут в окружение и будут отпущены только благодаря милости правителя Египта.

— С пополнением разобрались, — удовлетворенно кивнул Вячеслав, тут же разливая по третьей. — А в самом Константинополе кто сейчас рулит?

— Был муж сестры Балдуина — имени я точно не припомню[94], зато знаю, что он прямой потомок короля Франции Людовика VI Толстого. Да это и не важно, потому что он даже не добрался до Константинополя — погиб по дороге. И еще одного человека помню точно, но его изберут только в следующем году. Это его сын Роберт.

— Сын кого? Твоего толстого короля или мужа сестры?

— Мужа сестры. Он будет править до конца двадцатых годов, но власть у него, как я уже говорил, чисто номинальная, тем более что он вообще не имеет никакого авторитета.

— Так уж и никакого? — усомнился Вячеслав.

— В качестве доказательства приведу только один пример из совсем недалекого будущего. Этот император влюбится в девушку, которая к тому времени уже будет помолвлена с одним из французских или немецких рыцарей. Национальность я точно не помню[95], да это и не важно. Роберт уговорит мамашу девушки, чтобы она отказала этому рыцарю. Та — все-таки сам император просит руки — даст свое согласие. Тогда отвергнутый ухажер соберет свою родню с дружками, вломится ночью во дворец, отрежет несчастной девушке нос и губы, а ее мамашу вообще выкинет в Босфор. Вот такие изысканные нравы и куртуазная вежливость там сейчас царят.

— А император? — спросил отец Николай. — Точно так же с этим рыцарем поступит или…

— Никак он с ним не поступит, — невесело ухмыльнулся Константин. — Он так и не сможет добиться от своих баронов суда над этим рыцарем. Представляете?

— Ну что ж, мне все ясно. Для Роберта все плохо, а для нас — так просто замечательно. Этот сказочный бардак меня вполне устраивает, — сладко потянулся Вячеслав. — Учитывая, что время позднее, а я притомился за день, пока своих орлов гонял, пойду-ка я на боковую. Тем более что уже и выпито все. Вот только одного я не пойму, княже. Ты уж поясни мне, дураку, а почему сами никейские императоры не попытаются взять Константинополь?

— А войско? С таким количеством воинов город приступом не взять. Латиняне хоть и грызутся, как собаки, но пока еще достаточно сильны, чтобы отбиться. А твоего спецназа для удачного штурма у Ласкариса нет.

— Да я и не собираюсь его штурмовать, — пояснил Вячеслав. — Просто одной тихой безлунной ночью мои ребята спокойно вскарабкаются на стены, вырежут часовых, дойдут до ворот, откроют их, ну а дальше — дело техники. Сдается мне, что два-три десятка — это потолок моих потерь. Больше у меня «двухсотых»[96] не будет, — уверенно заявил он.

На том разговор и закончился.

Потом Константин не раз вспоминал тот вечер, и каждый раз ему казалось, что он чего-то недоговорил, а может, и наоборот — сказал, а точнее, возложил на плечи отца Николая лишку. Дипломатия и впрямь слишком серьезная штука, чтобы с нею мог справиться любой человек. И тут одних благих намерений недостаточно.

— Да ну! — отмахнулся он досадливо. — Славка прав. Согласятся они или откажутся — все равно лично отцу Николаю ничего не грозит, так что зря я пугаюсь.

Эпилог

Дан приказ ему на запад…

• Тот их, кто с каменной душой
• Прошел все степени злодейства;
• Кто режет хладною рукой
• Вдовицу с бедной сиротой,
• Кому смешно детей стенанье,
• Кто не прощает, не щадит,
• Кого убийство веселит…

А. С. Пушкин

— Ну что, хорошо растомило? — плюхнулся распаренный Вячеслав на широкую лавку в предбаннике.

Вопрос его предназначался князю, такому же розовому, который только-только окатился ледяной водой из кадушки и теперь неспешно попивал холодный квасок.

— Нормально, — задумчиво ответил тот.

— Что-то я тебя не пойму, княже, — буркнул недовольно воевода. — На пиру в честь бескровной победы над Волжской Булгарией ты смурной сидел, словно единственный представитель побежденных. Я думал, дела какие неотложные тебе душу грызут, но уже неделя прошла, а ты хоть бы раз улыбнулся. Мне же завтра на проверку ополченцев выезжать, а это месяц, не меньше. И что я с собой на память о друге увезу? Рожу его мрачную? Так что давай-ка ты мне сразу исповедуйся. Тем более что я в основном уже знаю причину твоей тоски, — заговорщически подмигнув, он осведомился: — Шерше ля фам, а? Ля фам шерше?