Народ Моржа Щепетов Сергей
И вот настал день, настал час. Точнее, раннее утро. Вставать в такую рань, конечно, не хотелось, но все определялось временем начала прилива, которое успело сместиться. Семен решил не мудрствовать с выбором места (все равно не угадаешь!) и экспериментировать прямо напротив стоянки. Он снарядил и поставил краболовки, потом отплыл от них на пару десятков метров и опустил якорь. На крючок он насадил сразу трех червей, которые в изобилии водились в илистой отмели возле берега. Было красиво и тихо — из моря вставало солнце. Вода прибывала, тут и там появлялись головы нерп, но больше ничто не происходило.
Примерно через час клюнуло, и Семен вытянул из воды уже знакомое чудовище — шипастого головастого бычка. Извлечь из него крючок стоило немалого труда, и, когда это все-таки удалось, Семен злобно запустил рыбиной в проплывающую мимо нерпу. Нерпа удивилась.
Новая поклевка случилась минут через 20—30. Была она очень многообещающей, и Семен, выбирая леску, гадал: «Тунец? Акула? Палтус?» Разочарование было полным, поскольку рыбка оказалась просто ничтожной: круглое змееобразное тельце длиной сантиметров двадцать и толщиной в полтора пальца. Правда, очень скоро выяснилось, что столь малые размеры добычи следует считать удачей, а не наоборот.
Требовалось освободить крючок, и Семен поместил рыбу в лодку. Ее активность в воде и в воздухе поначалу не вызвала у него подозрений — кому ж понравится, когда его тащат? А потом началось…
Рыба скакала, прыгала, сворачивалась кольцами как бешеная, запутывая сложенную в лодке леску. С превеликим трудом Семен умудрился ее схватить рукой и тут же обнаружил, что силы его пальцев просто не хватает, чтоб удержать это маленькое чудовище. Оно выворачивалось, упираясь в руку согнутым хвостом, выдавливалось из кулака! Придавить ногой, прижать к шпангоуту, просто пристукнуть рыбку рукояткой ножа не удавалось — она была неуловима…
Пропуская леску между пальцев, Семен попытался подтянуть добычу к себе, однако рыба отцепилась и продолжала совершенно свободно прыгать по лодке. Семен попытался поддеть ее рукой и выкинуть за борт, однако вовремя заметил, что крючка на конце лески нет — он по-прежнему торчит у рыбы во рту. Битва продолжалась — Семен дважды чуть не опрокинул свое судно и вскоре готов был пожертвовать крючком, лишь бы избавиться от этой бешеной твари. В конце концов человек победил: враг был загнан в угол, окружен и убит. Крючок Семен извлек, то, что осталось от добычи, выкинул, и стал озирать поле боя.
Сухожильная леска была не просто запутана — она представляла собой беспорядочное нагромождение петель и узлов разной степени затянутости. Внутри этого кома просматривались рыбьи кишки и головы, предназначенные для ловли крабов. По ним ползали толстые черные черви, разбежавшиеся из опрокинутого кожаного кулька. «Ну, полный атас, — вздохнул Семен и выругался. — Наверное, это та самая рыбка, которую называют „вьюн“ и еще как-то. Говорят, у нее очень вкусное мясо. В случае поимки рекомендуют немедленно отрывать ей голову…»
Рыбалка была безнадежно испорчена — это ж сколько времени придется распутывать?! Окружающее благолепие стало раздражать, а нерпы, как будто специально, собрались вокруг лодки и стали издавать звуки, похожие на ехидные смешки. «Я вам посмеюсь, гады! — погрозил кулаком Семен и принялся поднимать якорь. — Пора проверять краболовки, хотя и так ясно, что там ничего нет».
Вытягивая первую конструкцию, Семен решил, что перестарался с грузом — надо было привязать камень поменьше. Все оказалось гораздо смешнее — внутри кособокого обруча сидел краб — и какой! «Камчатский, наверное! — радостно засмеялся Семен. — Да у него „размах“ лап, наверное, с метр! Ну, может, чуть поменьше… Даже если он один, то сегодняшний день прошел не зря!»
Добычу Семен извлек, поправил наживку (она почти не пострадала) и отправил краболовку обратно в воду — на то же самое место. Крабу же сидеть спокойно не захотелось, и он начал перемещаться по лодке, наматывая на лапы и без того перепутанную леску. «А вот этого не надо!» — всполошился Семен. Одной рукой он схватил краба за панцирь, а другой принялся снимать с него леску. Краб, естественно, ему активно помогал. По ходу дела выяснилось, что, поскольку якорь не спущен, лодку уносит течением куда-то в безвестную даль. Нужно было или сбрасывать якорь, или грести, но при этом контролировать краба. Семен решил опустить якорь, а потом оторвать крабу лапы — все равно только они и съедобны.
Обмотанный ремнями и заляпанный илом камень ушел в воду, а Семен взвыл от боли. Воспользовавшись удобным моментом, краб сомкнул клешню на фаланге мизинца правой руки человека. Сомкнул и сжимал все сильнее — как пассатижами!
— А-а-а, сволочь! — застонал Семен и начал бороться.
Разжать или хотя бы ослабить крабий захват одной свободной рукой не удавалось. Отрываться от туловища клешня не хотела. Использовать нож возможности не было — он валялся в другом конце лодки.
В конце концов краб отпустил его сам — просто разжал клешню — и Семен долго массировал посиневший, начинающий распухать палец. В благодарность за доброту Семен не стал отрывать крабу лапы, а просто навел в лодке порядок: собрал червей и рыбьи головы, а леску скомкал и пристроил так, чтобы краб не мог до нее добраться. После чего поплыл проверять остальные снасти.
Во второй краболовке сидели сразу два краба, правда, значительно меньших размеров, чем первый. В третьей сидел один крупный краб другой породы — панцирь у него был голубовато-серого цвета, а ноги чуть тоньше, но длиннее, чем у всех остальных. Семена обуял азарт, и он вернулся к первой краболовке — она оказалась пустой: «Ясное дело — ждать надо, а чем заняться?»
Книжек от издательства «Крылов» у Семена с собой не было, поэтому он стал распутывать леску, время от времени отпихивая ногами ползающих по лодке крабов. С леской он управился, как ни странно, меньше чем за час, после чего еще раз проверил краболовки. В одной сидел приличных размеров краб, другая оказалась пустой, а в третьей обнаружилась только клешня, вцепившаяся в рыбью голову. «Кто-то со мной поделился», — догадался Семен и, поставив краболовки на прежние места, решил еще раз попробовать рыбачить.
Клюнуло почти сразу. Рыба ходила широкими кругами и тянула так, что леска резала пальцы. Семен разглядел темную широкую тень, перемещающуюся под поверхностью воды. «Это кто? — озадачился рыбак. — Кто бывает такой широкий? Неужели скат попался?! А вдруг он электрический? Или этот — как его? — хвостокол?!»
Плавным, но мощным рывком Семен выдернул добычу из воды, перевалил в лодку и стал рассматривать, благо вела она себя относительно смирно. «Нет, это, конечно, не скат. Может быть, маленький палтус? Вряд ли… Скорее всего, это просто большая камбала-каменушка — у нее на „спине“ колючие жесткие наросты. А весит она, наверное, килограмма три».
Вторую поклевку Семен почувствовал даже раньше, чем грузило коснулось дна — снова камбала, причем не меньше первой. И пошло-поехало…
Собственно говоря, рыбалкой в обычном смысле назвать это занятие было нельзя — скорее уж «добычей» или «промыслом». Все поклевки без срывов — сразу намертво, интервал — несколько минут, а чаще — как только опустишь. Правда, самыми крупными оказались первые особи, остальные же мельче — около одного килограмма весом. Черви кончились, и Семен попробовал насаживать рыбьи жабры, глаза или кусочки мяса. Существенной разницы он не заметил — ну, может быть, клевать стало чуть реже. Несколько раз Семен прерывал свое занятие, подплывал к краболовкам и пополнял коллекцию одним-двумя крабами.
В конце концов начался отлив — прибрежное течение после некоторого раздумья двинулось в другую сторону. И как отрезало: ни камбалы, ни крабов!
«Хорошенького понемножку! — констатировал Семен, озирая это самое „понемножку“ и прикидывая, что с ним делать. — Так или иначе, но сегодня у меня будет праздник живота — эх!
В конце голодных перестроечных лет в Северном Приохотье осталась только одна „массовая“ рыба, которую простым людям („любителям“) разрешалось бесплатно ловить в любом количестве, — это камбала. А ее, когда клев, на простую донную удочку с лодки можно натаскать очень много. И что с ней делать? Изначально — при социализме — камбалу полагалось жарить. Ну, пожаришь ты ее раз, два, три… На четвертый раз есть ее никто не будет даже с голодухи. Варить? Вообще-то, в общепитовских столовых в „рыбный день“ борщ с камбалой готовили довольно часто, но я бы не назвал это блюдо деликатесом. Так куда ее девать, когда много?!
Бывшие советские люди нашли этой рыбе прекрасное применение — вялить!
Вяление — это ведь не сушка, это сложный процесс ферментации белков. Строго говоря, не так уж и много рыб могут по-настоящему вялиться — вобла, тарань, лещ… А вот, скажем, щука, судак, окунь не вялятся совершенно — просто сохнут. Селедка и многие лососевые не только не вялятся, но и не сохнут — слишком жирные. А вот камбала, оказывается, вялится! В ходе данного процесса воняет она ужасно — не в смысле, что противно, а в смысле — сильно. В общем, на кухне ее лучше не развешивать. Зато при нормальном посоле вяленая камбала с пивом… м-м-м!
Пива у нас нет. И не будет. А соль? Ну, соли вокруг море — в прямом смысле. Правда, я не слышал, чтобы рыбу для вяления замачивали в морской воде, но теоретически — с химической точки зрения — препятствий вроде бы нет. Мясо морской рыбы содержит значительно меньше солей, чем морская вода. Значит… Что мы там проходили про осмотическое давление?
Впрочем, рыба — это, так сказать, проза жизни. А вот крабы… И, что самое главное, в наличии имеется решительно все, что нужно для вкушения этого деликатеса — вкушения по полной программе! Ну, разве что ножницы отсутствуют…
Крабы — существа нежные. Они любят, чтобы их погружали в кипящую воду. Как только вода вновь закипит, ее нужно немедленно слить! Каждая секунда промедления — это потеря качества продукта! Кто-то, конечно, спросит: „А сколько нужно бросать соли? Какие требуются специи?“ Ответ однозначный: никаких специй! Никакой соли!!! Но как же… А вот так! Весь фокус в том, что варить краба нужно в морской воде — той самой, из которой он выловлен! Именно в ней содержится необходимое количество соли (самому не угадать!), именно она придает мясу незабываемые вкусовые оттенки!
Ножниц нет, и это грустно. Зачем они?! Ножницы (не маникюрные, конечно) нужны для того, чтобы аккуратно разрезать хитин на крабьих лапах и вытаскивать из-под него красновато-белые колбаски мяса. Те, кто ел только крабов, купленных в магазине, или их мясо из банок — много потерял в жизни! И еще один нюанс: краб не требует ни пива, ни водки — он хорош сам по себе!»
Конечно же, и крабы, и рыба по-настоящему интересовали лишь Семена. Неандертальцы предпочитали мясо и жир — в любом виде и любого качества. Тем не менее Семен счел своим долгом угостить соратников деликатесом. Крабьи ноги неандертальцы жевали вместе с «кожурой», которую потом сплевывали (впрочем, не всегда). Содержимое панцирей, которое «белые» люди в пищу не употребляют, им понравилось гораздо больше. Впрочем, и то, и другое явно не доставляло им удовольствия, так что Семен не стал переводить на них продукт. Сам же он наелся до отвала, причем не один раз. Последствия не замедлили сказаться — нет, не в смысле расстройства желудка. Просто большое количество крабового мяса, как и икры, оказывает на мужской (да и на женский, наверное?) организм… скажем так: тонизирующее воздействие. Что-то там в железах начинает усиленно вырабатываться и требовать употребления в дело. Про эту профессиональную «болезнь» промысловиков Семен знал, но вовремя не вспомнил. Что ж, начальство добытчиков, когда есть возможность, старается подобрать в бригаду повариху, обладающую соответствующими способностями. В «бригаде» Семена поварих не было, но женщин хватало…
Дней через десять после прибытия Семен приступил к первым обобщениям: «Будь здесь человек двадцать с соответствующим снаряжением и навыками, можно было бы за месяц сделать запасы на весь год. Только народу значительно больше, ни навыков, ни снаряжения у них нет. Может быть, со временем они приобретут и то и другое, если раньше не вымрут. Как там было на самом деле, я не знаю, но, судя по литературе, приморские чукчи, коряки и эскимосы охотились круглый год. Серьезных запасов мяса они не делали — почему? Вероятно, в древности зверя было достаточно, чтобы кормиться „с копья“, и традиция „отсроченного потребления“ не выработалась. А раз нет традиции, то… то пусть хоть небо упадет на землю! Наверное, нам нужно действовать иначе: оборудовать мясные ямы — большие, построить закрытые вешала для сушки мяса — много. Вообще-то, запасать вяленое мясо лучше по первым или последним заморозкам, когда нет мух. Но на берегу их, наверное, и летом много не будет. Часть жира можно попробовать перетапливать и хранить в кожаных мешках. Теперь о добыче… Самые лучшие ремни вроде бы получаются из тюленьей кожи. Значит, нужны тюлени. Из ремней будем плести сети. Нужна еще пара моржей, чтобы из их шкуры сделать покрышку для большой байдары. Да и малую, наверное, строить придется. Гарпуны неандертальцы бросать не умеют — а надо ли? Может, удастся пока обойтись без охоты на воде? В принципе, можно попробовать использовать их самострелы, превратив болты в небольшие гарпуны. Пожалуй, это идея, только нужно придумать „катушку“ (или как это назвать?) для линя, чтобы он с нее легко уходил после выстрела. Впрочем, на воде катушка не обязательна — линь можно сложить в лодку. Кроме того, нужно начинать строить жилища, причем зимние. Дерево — плавник — имеется, но он довольно далеко. Тогда что? Приморские охотники используют в качестве конструкционных элементов кости морского зверя…»
Опыт сооружения мясных ям у неандертальцев имелся — с этого обычно начиналось приобщение новичков к «новой» жизни на берегу Большой реки. Заниматься их оборудованием пришлось на плоскотине, которая располагалась чуть выше человеческих укрытий в камнях. Закончить работы не удалось — начался шторм.
Стихия буйствовала пять дней. Ветер буквально валил с ног и при этом хлестал то дождем, то градом, то мокрым снегом. На море страшно было смотреть. Впрочем, желающих ради этого зрелища выползать из укрытий не находилось. Да и сами укрытия, не располагайся они между камней обрыва, сдуло бы в первый же день. Впрочем, без эксцессов не обошлось: в трех укрытиях сорвало и унесло куда-то покрышки, которые оказались плохо придавлены, две старые бизоньи шкуры, исполнявшие роль крыш, порвало в клочья. Несколько человек оборудовали жилье под нависающим пластом песчаника, и, когда с плато пошла вода, этот навес рухнул, придавив трех жильцов. Лишившихся крова нужно было куда-то подселять, а все норы оказались переполнены — уплотняться добровольно никто не хотел. Пришлось Семену выползти наружу и лично бороться и со стихией, и с людской «тупостью». Впрочем, Семен уже неплохо разбирался в психологии неандертальцев и действовал по методу Хью: мужчину, продемонстрировавшего нежелание повиноваться, он зарубил клинком пальмы, снятым с древка. Зарубил, по сути, не за протест, а за то, что тот обладал способностью к нему. Сородичи убитого посмотрели на Семена с благоговением.
На третий день ветер еще больше усилился, а дождь почти прекратился. Возникла новая проблема — нет питьевой воды! Есть лужи на камнях, что-то сочится из трещин и чавкает под ногами, но зачерпнуть горстью и попить негде. Единственный в округе ручей вздулся и превратился в сплошной водопад, в котором вместо воды — коричневая жижа. Семен попытался отстоять эту «какаву» в глиняном горшке, но и через сутки она прозрачней не стала. Плюс к этому выяснилось, что морж кончился. Точнее, от него осталась одна шкура, которая несъедобна даже для неандертальцев.
Семен вполне допускал, что этот жуткий катаклизм в здешних местах и не катаклизм вовсе, а просто плохая погода. Самое неприятное, что данное безобразие началось очень быстро и почти без предупреждения. То есть окажись ты в море далеко от берега… Впрочем, предупреждения, наверное, были, просто никто не смог их понять. Но все, как известно, когда-нибудь кончается — кончился и шторм.
— Ну как, понравилось? — поинтересовался Семен у своих бывших учеников. — Представляете теперь, как должны здесь выглядеть зимние жилища?
— Наверное, в землю нужно закапываться, — вздохнул Лхойким. — Точнее, в камни. Семен Николаевич, а что там такое лежит — длинное?
— Где?
Они втроем подошли к краю уступа и стали смотреть на море. Был полный отлив, льдин вдали не видно. Здесь и там над обнажившимися отмелями кружили стаи чаек.
— Там же полно еды! — обрадовался Семен. — Поднимайте всех взрослых и — вниз. Будем собирать урожай, пока вода не вернулась. Шакалить станем — как настоящие падальщики. Что ты мне хотел показать?
Справа, в конце узкой пологой отмели, уходящей далеко в море, белело что-то длинное. Если бы не активность птиц, данный предмет издалека можно было бы принять за исполинский ствол дерева, застрявший на мели.
— Та-ак, — сказал Семен. — Та-ак… Очень может быть, что это удача. Крупная! Подарок, так сказать, судьбы. Нужно придумать, как его не упустить…
Он не ошибся: на отмели лежал труп кита, причем свежий. В длину животное было почти 14 метров, а вес… даже представить трудно. Из общих соображений и из-за отсутствия зубов Семен решил, что это кит гренландский. «Нужно срочно резать мясо и перетаскивать… Много ли его перетащишь, если через пару часов здесь, наверное, уже будет вода? Но, с другой стороны, мертвые киты, в отличие от моржей и тюленей, в воде вроде бы не тонут…»
Было использовано большое грузовое каноэ, все имеющиеся в наличии ремни и ременные плетенки, связанные в некое подобие каната… Операция продолжалась несколько часов. Когда вновь начался отлив, туша кита осталась на пляже возле поселка. Началась торопливая и неумелая разделка.
— Ну, ребята, — сказал Семен, когда от кита остался почти голый скелет, — если вы не сможете сохранить мясо и опять начнете голодать, значит, вам действительно не место в Среднем мире!
Как оказалось, кожа кита ни на какие поделки не годится, зато, будучи подквашенной или сваренной, вполне может употребляться в пищу. Из ребер же получаются вполне приличные перекрытия для крыш землянок, вот только тухлятиной от них воняет со страшной силой. Никто на это не жаловался, но Семен счел своим долгом людей успокоить:
— Потерпите немного: года через два-три запашок выдохнется или, может быть, привыкнете.
Собственную же берлогу Семен предпочел оборудовать без использования свежих костей.
Зимы Семен боялся. Ему упорно казалось, что несколько месяцев подряд из жилища будет носа не высунуть. Перед глазами вставали видения полуживых от голода людей, каннибальских трапез в темных промерзших землянках и прочие радости. Он считал и пересчитывал наличных неандертальцев. Цифры получались каждый раз разные, но все они крутились вокруг сотни — чудовищно много!
«Как выглядит количество мяса, необходимое взрослому неандертальцу, скажем, на три месяца? Проще всего, конечно, умножить дневную норму на соответствующее число, но… Но какова эта самая норма? Сколько должен съесть Homo neandertalensis, чтобы быть сытым? Или, по крайней мере, не быть голодным? Увы, понятия „сыт“ и „голоден“ в языке неандертальцев отсутствуют. То, что можно принять за их аналоги, означают совсем иное: голоден — это когда начинаешь терять силы, хуже двигаешься. Такое состояние у взрослых наступает, если пища полностью отсутствует несколько дней подряд (4—5? 6—8?). Сытым же (не желающим больше есть) неандерталец не бывает в принципе. В том смысле, что есть он хочет даже тогда, когда физически не может больше ничего в себя затолкать. А каков минимум? Сколько нужно еды, чтобы человек просто не откинул копыта? Кусок мяса с кулак размером, но каждый день? Очень может быть, что смерть в этом случае наступит не от истощения — неандертальцу просто надоест такая жизнь».
В общем, Семен жестко определил приоритеты: никаких излишеств, даже строительство байдары можно отложить на потом. Нужно строить землянки, а все остальное — время и силы — тратить на организацию запасов: квасить в ямах и сушить все подряд, включая полутухлое мясо тюленей, найденных на отмели.
А еще было совершенно необходимо приучить неандертальцев к воде, сломать страх перед волной, перед качкой. Семен заставлял мужчин вчетвером забираться в грузовое каноэ и работать веслами. Частью вспомнил прочитанное когда-то у Тан-Богораза, частью изобрел заново способ высадки на берег при волнении средней силы. Как минимум двое должны встречать, либо пара гребцов должна спрыгнуть в воду, выбраться на берег и принять кормовую и носовую веревки. Лодка же, благо у нее почти нет киля, должна идти не носом вперед, а бортом к берегу. На самой мели (и волне) ее надо накренить так, чтоб обращенный к морю борт задрался вверх. И в такой позе нужно ловить волну и тянуть, помогая ей раз за разом все дальше выносить лодку на берег. Одновременно желательно начать разгрузку, оттаскивая добычу подальше от кромки воды и облегчая лодку. В знакомом месте при умеренной волне маневр, в общем-то, не сложный, но гребцы и встречающие должны действовать осмысленно и слаженно. Даже если на берегу и нет острых камней, под борт желательно что-нибудь подложить — хотя бы весла и при этом суметь не потерять их. Кроме того, неандертальцы мало боятся холода, но спрыгнуть с лодки в воду, пусть и не глубокую, для суровых воинов труднейшая психологическая задача. Впрочем, в их коллективном сознании (или подсознании?) Семен давно уже имел официальный статус «первоучителя», сокрушителя тысячелетних традиций и табу, так что не подчиниться ему они не могли.
К одному из тяжелых неандертальских самострелов Семен приделал большую коническую катушку-шпулю, на которую укладывался (наматывался) линь из тюленьей кожи. Оказалось, что обычный арбалетный болт тянуть линь после выстрела не может — слишком легкий. Пришлось переделывать ложе для стрельбы этакими дротиками. После всех усовершенствований гарпунная «пушка» оказалась для Семена почти неподъемной, отдачей после выстрела его буквально валило с ног. Из этого следовало, что на воде стрелять можно только с носа или с кормы — так, чтобы траектория снаряда примерно совпадала с длинной осью судна. Более-менее прицельно гарпун летел метров на 15—20. Смешно, конечно, и немного обидно, но позже выяснилось, что метать тяжелые гарпуны метров на десять (достаточно!) неандертальцы могут и без всяких приспособлений.
Первую серию наконечников поворотного типа Семен вырезал из кости вместе с Лхойкимым и Килонгом. Смысл этих приспособлений в том, что линь привязывается не к древку гарпуна, а к прорези в самом наконечнике. При попадании в цель наконечник отделяется от древка и остается в теле добычи. Натяжение линя его поворачивает на 90 градусов поперек раны, и он застревает в мясе или под кожей.
Технику и технологию охоты с воды предки коряков и эскимосов осваивали и развивали, наверное, сотни, если не тысячи лет. В данном случае первопоселенцам приходилось укладываться в недели и месяцы. Без жертв, конечно, не обошлось.
Пожилой неандерталец должен был спрыгнуть в воду при высадке на берег. То ли он прыгал, закрыв глаза от ужаса, то ли просто ошибся, но оказалось слишком глубоко. Следующая волна свалила его с ног и утянула от берега. Спасти его не удалось, хотя Семен решился на заплыв прямо в одежде и обуви. В итоге он еле-еле выбрался сам. Другая трагедия произошла в сотне метров от берега на виду у всей стоянки. Был загарпунен тюлень, но линь, сложенный в лодке, за что-то зацепился или запутался. Раньше, чем его успели освободить, зверь прошел под днищем и довольно сильно дернул. Все это, наверное, было не смертельно, но находившиеся в каноэ четверо мужчин, под сто килограммов весом каждый, двинулись одновременно и не туда, куда нужно. В итоге судно перевернулось. Уцепиться за него и ждать помощи хватило ума только у одного, остальные покорно утонули.
Еще две жизни унес белый медведь. Впрочем, «белым» назвать его можно было лишь условно, поскольку был он грязно-серого цвета, облезлый и тощий. Как и зачем он оказался на берегу близ стоянки, не ясно — заблудился, наверное. Так или иначе, но он являлся почти знакомой, привычной добычей — мужчины окружили зверя на обнажившейся отмели и забили вполне сухопутными копьями и палицами. Разделывать его предоставили женщинам и молодежи. К вечеру умерли подросток и одна из женщин. Другая долго находилась при смерти, но в конце концов смогла оклематься. Семен слишком поздно вспомнил, что печень белого медведя перенасыщена каким-то витамином (кажется, Е) и является ядовитой.
Чуть не весь обрыв ниже жилищ оказался завешен ломтями китового и прочего мяса. Его пытались клевать или утаскивать птицы, к нему подбирались песцы. В безветренную погоду мясо атаковали мухи — его приходилось постоянно перебирать, переворачивать, вычищать опарышей. К одной из мясных ям наверху повадился ходить пестун — годовалый бурый медведь. Дело кончилось тем, что этот лакомка получил арбалетный болт между ребер и после разделки сам оказался в яме, а его шкура (довольно плохонькая, кстати) пошла Семену на подстилку.
Сплошной лед, точнее, скопление льдин, после шторма так и не восстановился. Время от времени в пределах досягаемости проплывали довольно обширные ледовые поля или просто крупные льдины. Иногда на них были залежки животных — моржей или тюленей. Выходить далеко в море при сильном ветре Семен опасался, но трижды обстоятельства оказались благоприятными. Удалось добыть двух крупных тюленей и еще одного моржа. С тюленьими шкурами Семен обошелся безжалостно: почти все порезал (по спирали от центра) на тонкие ремни, а потом изготовил два полуметровых челнока, планки и заставил женщин вязать крупноячеистую сеть. Ее поставили там, где при большой воде чаще всего наблюдались животные. Затея себя оправдала: после каждого отлива обнаруживалось, что в ее петлях какой-нибудь зверь (а то и несколько!) расстался с жизнью.
Приближение осени ознаменовалось полным исчезновением плавучих льдов и более частыми штормами. Они приносили урожай, правда, не всегда пригодный в пищу.
А потом произошло событие, которое, в общем-то, надо было считать радостным, но Семен испытал сложные чувства: «Что, все эти горы полутухлого и подгнившего мяса заготовлены зря?! Я что, напрасно все лето держал людей впроголодь, заставлял каждый лишний кусок отправлять или в яму, или на вешала?!»
Дело в том, что в окрестностях стоянки за несколько дней сформировалось целых два моржовых лежбища!
«Да-а, — чесал затылок Семен, издалека разглядывая копошащихся на берегу животных, — мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Жир и мясо, завернутое в шкуру, лежит и не убегает. Это мясо не забодает, не затопчет и не укусит — подходи и бери! Надо полагать, что моржовое лежбище, раз уж оно возникло, на другой день не исчезнет. А посему нужно сначала готовить хранилища для мяса, а потом браться за копья и палицы».
Глава 13. Туземцы
Подготовка хранилищ началась, но до забоя животных дело не дошло. После отлива на отмели стали появляться трупы моржей, причем довольно свежие. Общим для них было одно — отсутствие клыков. Более тщательный осмотр выявил на каждой туше хотя бы одну глубокую колотую рану. У некоторых были повреждены головы.
— Нируты (нелюди), — сказал неандерталец, участвовавший в осмотре очередной туши. — Много.
— Сам понимаю, — вздохнул Семен. — Интересно, кто это и где они могут быть?
Неандерталец посмотрел на него с удивлением, и Семен разозлился:
— Что смотришь?! Думаешь, я все должен знать? Ветер в основном в эту сторону, а течение — в ту. Откуда их приносит? Где нируты?
— Там, — показал рукой неандерталец. — Давно.
— Что-о?! Почему мне не сказали?!
Возмущаться было бесполезно — это плата за власть. Он, Семхон, полубожественная сущность и, разумеется, не может чего-то не знать. За свою репутацию Семен давно не беспокоился, а потому вцепился в мужика, как бульдог, и не отпускал, пока все не выяснил. Оказывается, присутствие посторонних где-то на юге неандертальцы почувствовали несколько дней назад и все удивлялись, почему Семхон на них не реагирует.
Первым порывом было, конечно, собрать отряд и идти разбираться. Или лучше плыть? Расстояние до потенциальных врагов неизвестно. По представлениям Семена, где-нибудь в степи запах костра неандертальцы могут учуять километров за десять — при соответствующем ветре, конечно. Так или иначе, но первому порыву Семен не поддался: «Никто на нас вроде бы не нападает. Да и потом: здесь почти полсотни боеспособных мужчин — для каменного века это сила огромная».
Килонг и еще двое парней ушли на разведку. Семен приказал им в контакт с чужаками не вступать, никого не убивать и постараться остаться незамеченными. При этом он не скрыл своего желания пообщаться с живым туземцем. После ухода разведчиков Семен сообразил, что его пожелания неандертальцы от приказов не отличают и считают к исполнению обязательными. Причем приоритет обычно отдается тому, что было высказано последним.
Задание было выполнено, но — в неандертальском стиле. Стойбище парни нашли без труда — километрах в пятнадцати к югу, где прибрежный обрыв становился совсем низким. Там обитало полтора десятка взрослых мужчин и вдвое больше женщин, детей и собак. Время от времени мужчины выходили на берег и били моржей палицами (дубинами с камнем на конце) по головам, а потом добивали копьями. Клыки они забирали, а сами туши вроде бы не разделывали. Одежда чужаков и покрышки их жилищ были сделаны из оленьих шкур.
Молодые неандертальцы больше суток наблюдали за жизнью чужаков, а потом занялись отловом «языка», что оказалось непростым делом. В конце концов они подстерегли троих охотников, которые зачем-то отправились в тундру. К сожалению, местность вокруг оказалась открытой. В бою со счетом 2:1 победили неандертальцы. Не исключено, что чужаков могло остаться в живых и больше, но Семен заказывал только одного… По словам Килонга, пленник был самым сильным и искусным бойцом из той троицы, поэтому они его и выбрали. Руки пленнику сломали, ноги связали и в таком виде принесли начальнику.
Размышлять о том, насколько неприлично первым нападать на незнакомых людей, Семен не стал — все уже случилось, и обратной дороги нет. Он озаботился другим: «Пленник, безусловно, является кроманьонцем, правда, черты лица у него скорее монголоидные или азиатские, чем европеоидные. Мужик, конечно, тренированный, мускулистый, но весу в нем вряд ли наберется килограммов 55—60. Остальные его спутники, вероятно, были еще миниатюрней. И эта мелкота в драке „трое на трое“ умудрилась прикончить амбала-неандертальца?! Да и двум другим накостыляла — на Килонга смотреть страшно! Из луков стреляли? Что-то не похоже… Да и не стали бы мои ребята на открытом месте с большого расстояния атаковать лучников! Тогда в чем дело?»
Пришлось пуститься в расспросы о долгой кровавой баталии, которая длилась секунд 10—15. Неандертальцы, хоть и впадают во время рукопашной в состояние озверения, каким-то образом умудряются фиксировать и запоминать происходящее вокруг. Получилась такая картина.
Преследователи по широкой дуге обошли идущих чужаков и залегли в болоте близ их предполагаемого маршрута (выставив из воды головы?!). Путники, однако, взяли чуть правее, так что дистанция атаки увеличилась. Возникших из ниоткуда на почти ровном (не считая болотных кочек) месте врагов чужаки успели встретить залпом из… пращей. То, что это именно пращи, причем ременные, Семен понял из описания. «Вот это да! — мысленно восхитился он. — А я-то мучился с ремешками: и так раскручивал, и эдак! В конце концов решил, что ременная праща это сказки и баловство! А ту-ут!..»
Килонгу камнем разбило лицо, но это не было прямым попаданием — он почти сумел уклониться. У другого разведчика на груди красовался жуткого вида синяк — снаряд угодил ему в мощную грудную мышцу, которая в момент удара была напряжена, что, вероятно, спасло ее хозяина от более тяжких увечий. Погибший неандерталец получил камнем в лоб и умер на месте.
Из дальнейшего рассказа Семен предположил, что чужаки, наверное, хорошо фехтуют длинными копьями. В данном случае они не пустили их в дело по-настоящему: то ли не успели, то ли были шокированы оскаленными «нечеловеческими» рожами атакующих неандертальцев.
Разведчиков Семен отпустил зализывать раны, а сам занялся пленным. Сначала, правда, пришлось вправлять ему кости и накладывать фиксирующие повязки. Открытых ран на нем не было, но Семен сомневался, что мужик выживет — он кашлял и плевался кровью.
С перерывами допрос продолжался часов, наверное, десять. Семен очень давно этим не занимался и поначалу сомневался, что сможет, как когда-то, с ходу войти в состояние ментального контакта, «въехать» в чужой язык и понятийный аппарат. Медленно и мучительно это все-таки получилось.
«Если уровень моря поднимается хотя бы на 10 см в год, то за 10 лет наберется добрый метр. В условиях низменности, типа Западно-Сибирской, это многие тысячи квадратных километров залитой суши. Плюс катастрофические разливы рек и быстрое заболачивание местности. В общем получилась мгновенная (по геологическим меркам) перестройка ландшафтов. Малочисленные и разобщенные сообщества людей частью погибли, не в силах „поступиться принципами“, частью начали двигаться и приспосабливаться к новым условиям. Общность „кытпейэ“, что означает, конечно, „настоящие люди“, сформировалась сравнительно недавно и смогла занять обширный, но не слишком богатый дичью приморский район. Былые враги их здесь не беспокоят, а немногочисленных местных жителей кытпейэ частью истребили, а частью вобрали в себя. Основной объект охоты — северные олени. В меньшей степени — лошади, бизоны и все остальные. Мамонты здесь встречаются редко, хотя костей их в степи валяется много. Что же, спрашивается, эти людишки делают возле моря? Зачем моржей обижают?!»
Будучи опытным «людоведом», Семен мог предложить собственный ответ. И, в общем-то, почти угадал. Обычай этот возник недавно — буквально несколько лет назад. Часть племени осенью приходит к морю, дабы задобрить Уткэ. Это не морской бог и не дух моря, а как бы оно само и есть — сущность могущественная и, в целом, недружественная. Съеденное мясо морских зверей позволяет к нему как бы причаститься, сделаться для Уткэ «своим». Ну, для этого, конечно, много не нужно — кусочек мяса или сала. Просто каждый тюлень или морж является одноразовым, что ли… В том смысле, что причащением через одного моржа можно обеспечить относительное благополучие, скажем, себе, а вот детям уже нельзя — на каждого нужен отдельный зверь. Есть его не обязательно, но прикончить и отдать Уткэ очень полезно. А клыки зачем?! Ну, вообще-то, для дела они не очень нужны — недостатка в мамонтовых бивнях не ощущается. Однако из клыков можно (и нужно!) делать амулеты, посвященные Уткэ. Они очень помогают от напастей, которые он насылает, — сильного ветра, тумана, дождя, внезапного паводка. Кроме того, только из клыков и можно делать наконечники копий для убиения этих самых моржей. И так далее… Все это выглядит первобытным абсурдом, но, наверное, вот так и закладываются основы приморских культур. Конечно же, никто не накидывается на новый источник пищи, а осваивают его постепенно — через ритуал, через традицию.
Ну, ладно: это все очень познавательно и увлекательно, а делать-то что? Извиняться, мириться, договариваться, потом меняться товарами и дружить? Щас, жди: каменный век еще не кончился, и главные его законы никто не отменял: хороший чужак — это мертвый чужак, хочешь мира — готовься к войне, и так далее… Значит, для начала надо набить соседу морду и как следует его напугать. У него есть метательное оружие? Хорошо, а у нас есть доспехи! Зря, что ли, люди Головастика их делали, а мы потом тащили в такую даль!»
План военной операции Семен разработал быстро: чужое стойбище окружить и атаковать с суши и с моря. Предложить врагу «пасть ниц» и перебить всех, кто откажется. Есть шанс, что до серьезного смертоубийства дело не дойдет. «Они, конечно, никогда не видели больших лодок — будет шок. На суше они столкнутся с „нелюдями“, которые окажутся неуязвимыми для их камней — будет еще один шок. Наверное, чужакам этого хватит. Остается придумать, как удержать неандертальцев, чтобы они не перебили всех поголовно».
С планами оно ведь как? На бумаге-то все гладко… Открыть военные действия Семен хотел уже на следующий день, но начались заморочки. Когда мешки были вскрыты и их содержимое вывалено на грунт, то оказалось, что в собранном (почти!) виде пребывает только один доспех, а остальные находятся… скажем так: в дискретном состоянии. Пока с ними возились, усилился ветер и, соответственно, поднялась волна. Высадка с лодки в таких условиях, конечно, возможна, но при условии, что встречающие будут помогать, а не кидаться камнями. Пришлось ждать у моря погоды — в буквальном смысле.
Мощно и ровно ветер дул с моря четыре дня, и Семен втайне надеялся, что враг за это время успеет собрать вещички и откочевать подальше. Он даже немного расстроился, когда утро пятого дня оказалось солнечным и почти тихим. Думать о войне не хотелось, а хотелось на рыбалку. Однако Семену пришла в голову мысль, что в такую погоду, которая держалась последние дни, к их поселку со стороны материка можно было подогнать вражескую дивизию, и ни один неандерталец ничего бы не услышал и не почуял. Мысль была, конечно, смешная, но Семен тем не менее решил ее проверить. Он поднялся наверх, где на плоскотине близ начала склона располагались мясные ямы и возвышались куполообразные крыши незаконченных зимних жилищ.
Тут Семен застал десяток мужчин-неандертальцев, которые стояли возле землянок и всматривались в низкие окрестные холмы. Семен к ним присоединился, но ничего, конечно, не увидел. Зато услышал. Ветер все еще дул с моря, но не ровно и сильно, а этакими мягкими порывами. В перерывах между ними слышались… вроде как ритмичные удары (барабан, бубен, тамтам?). Причем, как минимум, с трех сторон. Каждый инструмент «играл» сам по себе, но, кажется, все они выстукивали ритм на четыре четверти. И приближались — с каждым разом звук становился явственней, а вскоре послышалось еще и какое-то подвывание.
— Там что, люди? — спросил Семен ближайшего неандертальца.
— Людей нет, — еле слышно ответил охотник. — Только нелюди.
— Сколько?!
— Много рук.
Прошло несколько минут, и на перегибах склонов появились фигурки людей. Причем в широком секторе обзора почти одновременно. Вероятно, они не поднимались с той стороны, а уже были на своих местах — сидели или лежали. Теперь же по команде своих тамтамов встали и пошли к поселку с разных сторон. Невидимые барабаны «спелись» и больше не перебивали друг друга, а почти слаженно выстукивали незатейливый ритм. Завывание тоже стало более внятным, и Семен смог различить в нем отдельные слова. Примерно так: «Чепче-гы-май-лэ! Гыай-гы-той-ату!»
Даже с такого расстояния было ясно, что приближаются именно воины, а не кто-то другой. Тонкие длинные палки в руках — это, конечно, копья. Кроме того, похоже, каждый имеет небольшой округлый щит или что-то в этом роде.
Нападение! Атака!!!
«Атака-то атака, но какая-то странная. Нападающих очень много — не меньше пяти десятков — откуда столько?! Фигурки вдали разного роста — почему? Вероятно, их целью являются вот эти не жилые еще землянки. О том, что основная жизнь поселенцев происходит не здесь, а между камней верхней части прибрежного обрыва, они, возможно, и не знают. Двигаются странно: не бегут и даже не идут, а почти что топчутся на месте — это что ж за тактика?! Отвлекают на себя внимание, чтобы дать возможность кому-то зайти с тыла? Прием, конечно, хороший, грамотный, можно сказать, прием, только… Только что в этом самом тылу делать? Пролезть по скалам, пройти по берегу, высадиться с воды? Ерунда! Подобраться к поселку можно только сверху — все остальные варианты для нападающих будут самоубийством. Тогда что все это значит?»
Семен занял позицию возле крайней землянки, стал слушать «музыку» и разглядывать атакующих.
— Чепче-гы-май-лэ! Чепче-гы-яай-ну! — довольно дружно, но однообразно неслось из тундры. Нападающие первоначально образовывали несколько групп, теперь же они растянулись цепью, как бы охватывая поселок полукольцом. Семен смог разглядеть и барабанщиков, которые находились позади воинов. А еще он понял, почему враги так медленно приближаются: «Мало того, что они поют на ходу, они еще и танцуют! Собственно говоря, „танцем“ это можно назвать лишь условно — раз за разом в ритме тамтамов люди повторяют некие телодвижения, к продвижению вперед отношения не имеющие, зато напоминающие „бой с тенью“ при помощи колющего оружия».
Расстояние сокращалось медленно, Семен засмотрелся и заслушался. Потом сообразил, что эта публика скоро окажется, наверное, на расстоянии навесного броска камня из пращи или прекратит свой танец и набросится… В общем, нужно организовывать оборону. Он оглянулся и с изумлением обнаружил, что рядом с ним стоит одетый в доспех Лхойким, а больше ни одного неандертальца поблизости нет.
— Быстро вниз! — приказал Семен. — Всех мужчин — к оружию. Латы надеть, самострелы с собой взять!
— Да, Семен Николаевич, — ответил парень. Он как-то смущенно потупился и двинулся к обрыву. Семен же рванул к своему жилищу, чтобы забрать арбалет и пальму — он тут совершенно расслабился и утратил боеготовность!
К берлоге своей он спустился напрямик — прыгая с камня на камень. Вчера он начал готовиться к военному походу, но подготовку эту не закончил: арбалет оказался со снятой тетивой, и Семен впопыхах никак не мог вспомнить, куда он ее дел. В сумке находилась половина болтов, а остальные пришлось разыскивать по углам. Вооружившись по полной программе, Семен ринулся наверх тем же путем, которым спустился, и вскоре выяснил, что с арбалетом и пальмой там не подняться — нужно идти по тропе в обход. В общем, времени он потерял изрядно — так ему, во всяком случае, показалось.
До нападающих осталось метров 150—200. Пение и танцы продолжались, причем с удвоенной энергией. Семен напрягся, пытаясь понять отдельные слова или хотя бы уловить общий смысл этой песни-речитатива. Получилось примерно так: «Уйди-уйди! Сгинь-сгинь! Исчезни, сволочь, а то хуже будет!» Некоторые из нападающих время от времени останавливались и метали камни в сторону землянок. Стрельба не была еще прицельной, но снаряды до крайних строений уже долетали. Семену показалось, что некоторые из воинов лишь имитируют броски — пращей у них в руках нет.
Держать оборону против этой «танцующей» и орущей толпы, похоже, собирались только двое — Лхойким и Килонг. Облаченные в тяжелые наборные нагрудники и шлемы, с взведенными самострелами в руках, они смотрели не столько на врагов, сколько на Семена, и ждали приказов.
— Что у них на головах? — кивнул в сторону атакующих военачальник. — Вы понимаете?
— Ну, штуки такие… — замялся Лхойким. — Наверное, чтоб страшнее было.
— Маски! — вспомнил русское слово Килонг. — Они все в масках!
— И черт с ними! — взорвался Семен. — Где народ?! Мы что, с ними втроем драться будем?!
Неандертальцы переглянулись, как бы решая, кому из них отвечать на неприятный вопрос.
— Там, — кивнул Лхойким. — Все там.
С досадой, почти с ужасом Семен сообразил, что сквозь шум нападающих он слышит (скорее ощущает) песню неандертальской «медитации».
— Этого еще не хватало! — рыкнул Семен и выругался. — Нашли время, идиоты! Не стреляйте пока…
Они действительно все были там, на нешироком истоптанном пространстве между крайними землянками и началом обрыва. Мужчины, старшие («приобщенные») подростки и несколько женщин. Неандертальцы сидели на земле плотной кучей лицами к центру. Они были почти обнажены — в одних набедренных повязках. На земле или на коленях лежали палицы, ни одного копья Семен не увидел. Здесь же валялся третий костяной доспех. Семен почувствовал, что привычные запахи моря забивает едкий аромат неандертальского пота. Он блестит на плечах и спинах, заставляет слипаться покрывающую их растительность — это на таком-то холоде!
Широко раскрытые глаза, застывшие лица. Каким образом они издают этот звук — то взлетающий за пределы слышимости, то опускающийся в субконтроктаву, — было, как всегда, непонятно. Семена неудержимо повлекло, потянуло внутрь, в эту «песню», в это невидимое, но такое реальное пространство. Это как водоворот, как мучительно-сладостная бездна. Слишком мучительная… Слишком сладостная…
Он смог удержаться, в последний момент сообразил, что сила этого «водоворота» сейчас так велика, что он просто не сможет из него вынырнуть — никогда. Однако нескольких мгновений «погружения» ему хватило, чтобы понять многое.
«Да, имеет место столкновение, конфликт. Но это столкновение не людей. Точнее, людей в последнюю очередь. На самом деле это война информационно-чувственных пространств, борьба мифов. Здесь нет виноватых и правых. Для туземцев мы абсолютное зло, которое вышло из моря и пытается угнездиться на земле. Они достаточно смелы, чтобы потребовать его возвращения обратно, — на их стороне бог-небо и бог-суша. Для неандертальцев вокруг материализованный базовый элемент их мифа — конечная точка пути в Среднем мире. Эту землю они не присвоили, это место не захватили — они как бы слились с ним. Описать словами такое состояние почти невозможно — нужно его прочувствовать…»
Через крыши землянок перелетел черный окатанный камень. Второй, третий… Одному из сидящих голыш угодил в голову сбоку — в основание короткой засаленной косички. Мужчина молча, не изменив выражения лица, завалился набок. Сидящие рядом подвинулись…
А еще Семен понял, что сейчас он посторонний. Все уже поздно, и все бесполезно.
— Семен Николаевич! — Лицо Лхойкима было серым, костяной шлем свернут набок, по лбу стекала струйка крови. — Семен Николаевич, ну что же вы?!
— Я?! — дернулся Семен. — Я ничего…
Уйдя в заоблачные выси, ноющий, выматывающий душу стон неандертальцев завибрировал, истончаясь еще больше, и…
И вдруг лопнул.
Взорвался тишиной.
Оглушенный этим взрывом, Семен видел все как в замедленном кино.
Неандертальцы вскочили — кто-то быстрее, кто-то медленнее, но через секунду все были на ногах, и у каждого в руках оружие.
Семену удалось заглянуть в глаза ближайшего воина. Оттуда плеснуло знакомым — черной неистовой яростью тысячелетий.
Шансов у противника, пожалуй, не было. Неандертальцы атаковали стремительно и молча — с двух сторон от края обрыва. Недлинная уже, но густая цепь нападающих, изогнувшаяся подковой вокруг скопления землянок, была смята с концов, стиснута в толпу и перемолота палицами. Наверное, среди чужаков были и искусные воины, но роли это почти не сыграло. В какой-то момент Семен тоже попытался вступить в битву, но ему просто не нашлось в ней места. Оставалось лишь смотреть…
С противником не сражались — его уничтожали.
Низкорослая полуседая неандерталка с плоскими висюльками грудей орудовала наборным доспехом. Намотав на кулак ремни верхних креплений, она со страшной силой хлестала во все стороны тяжелой связкой костяных пластин, предназначенных совсем для других целей. Отразить или блокировать удар такой гибкой палицы было почти невозможно. На тех, кого она доставала, набрасывались две другие мегеры — когтями и зубами женщины рвали в клочья лица, глотки, тела вместе с одеждой…
Как это ни странно, но отрезать головы убитым врагам и вскрывать черепа никто не пытался. По-видимому, в той части мифа, где находились победители, этого не требовалось.
Неандертальцы опять сидели, положив рядом окровавленное оружие, и «выли». В их «песне» не было ни ликования, ни скорби по погибшим сородичам. «А что в ней? — пытался разобраться Семен. — Как это представить? Ну, примерно так: гигантская пирамида или конус, основание которого огромно до бесконечности во времени и пространстве. Этот конус вполне реален, он состоит из жизней предков. На его вершине, на самом острие, находятся они, ныне живущие, все вместе и каждый в отдельности. Их вековая скорбь от того, что они — крохотная вершина конуса, едва возвышающаяся над поверхностью океана времени. Сейчас эта вершина не стала ни выше, ни шире, но над ней обрисовался призрак другого конуса — перевернутого, состоящего из жизней еще не рожденных потомков. Это только призрак — будущее совсем не так реально, как прошлое. Но оно есть. А раньше не было».
Семен бродил среди тел убитых туземцев. Зачем-то переворачивал, сдвигал с лиц маски, если они еще оставались на месте.
Грубый, безжалостный первобытный кошмар…
Он почти не ошибся, оценивая количество нападавших — 54 человека. Из них взрослых мужчин-воинов Семен насчитал 22. Остальные — подростки и женщины. Оружия у них не было — имитация. Длинные палки вместо копий, обтянутые шкурой рамы, изображающие щиты. На лицах куски оленьей кожи с дырками для носа и глаз, грубо разрисованные углем и охрой под оскаленные морды каких-то страшилищ.
Детский сад на прогулке…
«Мужчины мускулисты и хорошо сложены. Вот только самый крупный из них вряд ли потянет на 70 килограммов. У всех пращи, кое у кого за спиной составные луки в чехлах. Тетивы не надеты, запас стрел не израсходован, зато сумки для камней почти пусты. Щиты круглые, на половину корпуса, подложка из переплетенных прутьев обтянута несколькими слоями жесткой кожи. Копья с наконечниками из бивневого материала — такими и фехтовать, и кидаться можно. Ни дубин, ни палиц нет. Они, безусловно, шли сражаться, только рассчитывали на другого противника. Начни неандертальцы бой на дистанции, еще неизвестно, кто кого. Впрочем, все равно известно, только жертв у нас оказалось бы больше…
Так что ж это было?! Настоящая атака или ее обозначение? Массовое камлание для изгнания злых духов? Молитва действием? Наверное, все сразу, все в одном стакане. А баб и детей зачем втянули?! Ведь специально старались — камуфляж для них делали, идиоты чертовы! Скорее всего, решили, что враги испугаются количества наступающих. Или, может быть, сочли нас за демонов, которым все равно, воин перед ними или его обозначение?»
Оставаться среди трупов, слушать «песнь» неандертальцев, отводить глаза от вопрошающих взглядов своих бывших учеников, оказавшихся не у дел, Семену стало невмоготу. И уж тем более ему было неинтересно, какой окажется судьба тел шести погибших неандертальцев. Двоих из них, раненных копьями в грудь и живот, сородичи добили сами. Семен повесил за спину арбалет, прихватил пальму и побрел прочь от места побоища — туда, где на вершине холма маячили три человеческие фигурки.
«Не иначе как это „барабанщики“ — местные колдуны или начальники. От драки они сбежали, но к своим почему-то не уходят. Может, от меня сбегут? Или, наоборот, — замочить попытаются? Впрочем, плевать!»
Они не сбежали, хотя Семен был хорошо виден на равнине. Когда до них осталась пара сотен метров, Семен поменял оружие местами: заряженный арбалет понес в руках, а пальму пристроил за спиной. Вскоре, правда, выяснилось, что эти трое вооружены лишь большими бубнами и множеством костяных побрякушек, навешенных на одежду. Арбалет Семен разрядил и тоже пристроил за спиной: «Двое парней и старичок — божий одуванчик. Уж как-нибудь справлюсь, если что…»
По мере того как Семен приближался, троица начала пятиться, но быстро прекратила это занятие, видимо сочтя его бесполезным. Один из парней приподнял свой бубен и несколько раз стукнул по нему ладонью, однако старичок остановил его жестом. Семен их понимал — вблизи он оказался для них гораздо страшнее, чем издалека. Люди были одеты в штаны и рубахи из оленьих шкур. Жидкая седая бороденка старика и волосы на голове были заплетены во множество коротких косичек. К концам некоторых из них привязаны костяные фигурки или ракушки.
Парни Семена не интересовали — молодежь мало что значит в первобытном обществе, — а вот старик мог оказаться серьезной «шишкой». Изнемогая от избытка звуков «ы» и «э», Семен произнес приветствие на местном языке. К ужасу в глазах старика добавилось изумление. Он быстро-быстро что-то залопотал. Пришлось остановить его:
— Я знаю мало ваших слов. Понимаю еще меньше: Надо колдовать. Садись!
Старичок все порывался что-то говорить, что-то объяснять, помогая себе жестами, однако Семен почти насильно усадил его на землю и сам уселся напротив. Не вдруг и не сразу, но ментальный контакт наладился.
— Кто ты?
— Не видишь, что ли? Человек.
— Нет! Ты же нерожденный!
— Н-ну, вообще-то можно считать и так, — не стал спорить Семен. — Родился я не в этом мире. А можно и по-другому: я рождался здесь множество раз. Примерно столько же, сколько и умирал. Это, впрочем, не важно.
— Ты пленник демонов моря?
— Пленник?! Я их повелитель! Впрочем, я здесь не для того, чтобы рассказывать о себе. Я буду задавать вопросы, а ты отвечать, понял?
В целом Семен мог быть доволен собой — наспех построенная им модель происходящего оказалась очень близка к реальности. Эти самые кытпейэ обнаружили на морском берегу поселение неандертальцев, увидели лодки и решили, что пришельцы являются «исчадьями ада». Долгое время люди надеялись, что эта нечисть сгинет сама по себе или в результате их колдовских действий. Ничто, однако, не помогало — длинномордые водоплавающие чужаки никуда не девались, а, наоборот, стали рыть норы во владениях другого — не морского — бога. («То есть прибрежный обрыв — это еще море, — догадался Семен, — а плоскотина над ним уже является настоящей сушей».) Дело дошло даже до того, что демоны по суше пришли к стойбищу, убили двоих людей, а одного утащили. Правда, при этом и люди смогли убить одного демона. Сей факт вселил надежду: значит, нечисть смертна в этом мире и как-то реагирует на людские воздействия. В общем, когда к стойбищу на берегу прикочевал еще один клан кытпейэ, руководство решилось организовать серьезную военно-колдовскую акцию. Результаты ее оказались ужасны.
— Сами виноваты! — твердо заявил Семен и задумался, в чем же их обвинить. — Мне ли не знать, как обращаться с морскими демонами!
— Но мы все сделали правильно!
— А что, такие существа здесь уже появлялись? И ваше колдовство от них помогало?
— Не появлялись…
— Вот видишь! Вы сами призвали их в этот мир и теперь страдаете.
— Сами?!
— Конечно! Терпение Уткэ кончилось — сколько можно безобразничать в его владениях?!
— Но мы все делали правильно…
— Если бы правильно, то здесь не появились бы демоны, правда?
— Не появились…
— Вас — людей — еще много осталось?
— Здесь, возле моря, совсем мало. Разреши нам уйти.
— Власть моя над демонами не безгранична. Но я постараюсь не дать им уничтожить вас. Если вы мне поможете, если будете хорошо себя вести.
— О, да!
«Горе побежденным, — грустно усмехнулся про себя Семен. — Чего от них потребовать?»
— Почему ты здесь? Кто эти молодые люди?
— Мои ученики. Они помогали камлать.
— Почему ты не ушел сразу к своим?
— Мне… Нам… Нам нужно отпустить души умерших, но… Но я не могу, боюсь… Может быть, демоны уйдут хоть ненадолго? Я не могу оставить… стольких вечно страдать.
— А тела погибших вам не нужны для правильного погребения?
— Да-да, конечно! Но демоны, наверное, не отдадут их… Хотя бы души…
Семену категорически не хотелось лезть в дебри чужой обрядности — надоела она ему. Он решил пойти самым коротким путем:
— Если кытпейэ признают свою вину, если покаются, демоны отдадут не только души погибших, но и их тела.
— Правда?! В чем же наша вина?
— Не те жертвы приносили Уткэ. И не так. Если у вас есть еда, то вам нечего делать в его владениях — он не любит, когда нарушают его покой. Если же вам нужна пища, вы можете просить о ней Уткэ, но то, что он даст вам, является его плотью. Вы должны употребить ее всю. Вы же отчуждали дубинами и копьями божественную плоть и предавали ее тлению.
— Но так…
— Я сказал, КАК надо. Ты мне не веришь? В дар же Уткэ следует приносить то, что живет на суше. Его демоны могут принять сейчас шкуры оленей, лошадей и бизонов, а также немного рогов.
— Мы дадим все…
— Ты говоришь за всех кытпейэ?
— Нет, но… Люди действительно смогут забрать тела погибших?
— Да. Можешь отправить учеников в стойбище с этой вестью, а сам… Хочешь, иди с ними, хочешь — займись душами погибших. Я буду рядом, и тебя не тронут.
Трупы кытпейэ забрали на другой день. Взамен оставили груду прокопченных оленьих шкур, служивших покрышками для жилищ. Это в значительной мере решало проблему зимней одежды — для этих целей из морской добычи годятся лишь шкурки детенышей некоторых видов, а их еще нужно научиться добывать. Да и жалко… А еще Семен понял, что не зря берег обернутый шкурами тюк с ремнями и деревяшками — разобранную нарту и упряжь. У кытпейэ были собаки, причем, в отличие от своих хозяев, довольно крупные. Использовались они, главным образом, как транспорт — были приучены таскать волокуши «индейского» типа: две слеги-оглобли крепятся ременными перехватами на плечевом поясе животного, их дальние концы волочатся по земле — на них организуется грузовая площадка. Семен потребовал шесть молодых собак и получил их. Расчет был на то, что если не удастся переучить их работать в упряжке, то можно будет съесть.
Пока продолжались похоронные обряды, Семен несколько раз побывал в стойбище. Ему, пожалуй, было приятно находиться среди «нормальных» людей, хоть и чужих. О хозяевах подобного сказать было нельзя — Семена они боялись до обморочного состояния и за человека не считали. Да он, собственно говоря, на этом и не настаивал. Ничего особенно нового и интересного он не узнал. Кытпейэ — это явно не племя, а скорее этакий народец, который живет группами-кланами по нескольку десятков человек. Они в какой-то степени считают себя родственниками, говорят на одном языке, могут иногда объединяться для совместной охоты или военных действий. Вот от этих двух кланов, встретившихся на морском берегу, мало что осталось, и теперь им придется жить вместе, чтобы хоть как-то прокормиться. Вожди, точнее предводители воинов, в каждой группе имелись, но оба они погибли. Власть теперь делили трое старейшин и старушка, что, несомненно, свидетельствовало о высоком статусе женщины. Семен предложил им в случае голода обращаться к нему за помощью, но сразу же понял, что кытпейэ этого ни за что не сделают. Точно так же, как не осмелятся нарушить обещание вернуться следующей осенью для новых жертвоприношений.
Пленного воина Семен отвел в стойбище. Кашлять и плеваться кровью туземец перестал, но жить не хотел — пару раз пытался спрыгнуть со скалы, и его едва успевали остановить. Это было по-человечески понятно — побежденному незачем оставаться в мире живых. Реальный выход только один — новое рождение, новое имя и жизнь с «чистого листа». Руководству кытпейэ возиться с покалеченным сородичем явно не хотелось. Семен доказывал, что через месяц кости срастутся и мужик вновь станет полноценным добытчиком, но ему не верили. Тем не менее Семен настаивал: в категорической форме требовал оставить раненого в живых и пропустить его через обряд перерождения. В конце концов кытпейэ с ним согласились — а куда им было деваться?! У Семена, однако, остались серьезные сомнения. Чтобы избавиться от них, он решил проверить стоянку туземцев после их ухода с берега — не валяется ли там труп.
Чужаки покинули стоянку утром, а в середине дня Семен явился с инспекцией. Среди немалого количества мусора, оставленного кытпейэ, трупа он не обнаружил. Мусор же представлял собой переломанные слеги от шатров, порванные или разрезанные покрышки жилищ и испорченную одежду. Это было сделано явно намеренно — по-видимому, таким образом кытпейэ переправили одежду и жилища в мир мертвых вслед за погибшими сородичами. Бродить среди всего этого хлама Семену быстро надоело, и он вышел на берег моря — чуть в стороне от моржового лежбища, чтобы лишний раз не тревожить животных, которым и так досталось.
Ветер слабо дул со стороны моря, прилив только начался, и Семен побрел вдоль кромки воды в сторону лежащей на пляже неразделанной туши убитого моржа. Он шел и думал о том, что в его родном мире даже в самом глухом месте море обильно представляет визитные карточки людей: поплавки и обрывки сетей, пластиковые упаковки и прочий мусор. Здесь же берег чист. Вон там волна, набегая на песок, переворачивает какой-то предмет, но он, конечно, к людям отношения не имеет.
Вскоре Семен обнаружил, что ошибся, — предмет представлял собой полуметровый сверток из оленьей шкуры мехом внутрь, обвязанный ремешками. Сверток обладал некоторой плавучестью, и, когда очередная волна перевернула его, Семен содрогнулся: ребенок. Мертвый.
«Вот такие детские кульки я видел у кытпейэ — это их рук дело. В жертву принесли или просто избавились? Сволочи… — Смотреть на море расхотелось, и Семен стал разглядывать чаек, галдящих над моржовой тушей. Сквозь их крики ему мерещился детский плач. — Чего они разорались? Сели бы да и клевали себе потихоньку. Как будто им кто-то мешает…»
Хлоп! — одна из птиц свалилась на землю. Хлоп! — еще одна закувыркалась в воздухе и упала на пляж.
«Из мелкашки кто-то стреляет. Снайпер, однако… — меланхолично подумал Семен и остановился, словно налетел на преграду. — Какая, к черту, мелкашка?!»
Из-за моржовой туши показался маленький кривоногий человечек и, тяжело переваливаясь, побрел к подбитой птице. «Становится все смешнее, — мрачно усмехнулся Семен. — Это кто еще такой?!»
Человечек держал за крыло убитую чайку и смотрел на приближающегося Семена. Тот же думал о том, что таких кривых ног — колесообразных — не бывает ни у каких всадников. Это явно болезнь.
Когда между ними осталось метра три, человечек упал на колени и низко наклонил голову — жидкие седые волосенки сзади были заплетены в неряшливую косичку. Семен успел рассмотреть, что лицо у незнакомца монголоидного типа, морщинистое, с коричневато-серой блеклой кожей, волосы на верхней губе и на подбородке можно пересчитать поштучно, глаз между складок век почти не видно. Меховая рубаха в полтора раза шире, чем нужно, и к тому же протерта кое-где до дыр. Штаны не лучше, обуви нет вовсе. Руки, точнее кисти рук, выглядят ужасно — с вздутыми венами и шишкообразно увеличенными суставами пальцев.
«Старик, причем глубокий, — вздохнул Семен, опускаясь на корточки. — Знакомая песня: когда племени тяжко, избавляются от стариков и младенцев. И зачем я сюда пришел?!»
— На меня смотри! — приказал он. — Мне в глаза — говорить будем.
Старик поднял голову, и Семен, вглядываясь в щелки выцветших глаз, начал налаживать ментальный контакт.
— Твое имя, кличка, обозначение?
Читать бесплатно другие книги:
