Народ Моржа Щепетов Сергей
Вот человечки собрались вместе, стали издавать какие-то звуки. Потом двое пошли в сторону Рыжего. Мамонт всмотрелся, втянул хоботом воздух — эти двуногие были неполны, кажется, с ними не было предметов, которыми они убивают. Тогда зачем они идут? Тот — знакомый — человечек остался сидеть на месте, но потом детеныш побежал в сторону мамонта, и он стал его ловить. Теперь двуногие приближались все.
До двух первых оставалось уже метров тридцать, а Рыжий все колебался: растоптать их или просто уйти? И вдруг человеческий детеныш издал крик, вырвался и побежал к Рыжему, обгоняя идущих впереди. Он кричал и нелепо размахивал верхними лапками. Двуногие не пытались остановить его.
Рыжий подумал, что если детеныш проскочит у него между ног и окажется под брюхом, то он перестанет его видеть. Поэтому мамонт чуть склонил голову, выставив перед собой, как барьер, изгиб стертого снизу бивня.
Детеныш налетел на внезапно возникшую преграду, упал, но сразу же вскочил. Он закричал еще громче и начал бить крохотными кулачками по толстому бивню:
— Дур-рак волосатый! Это же не мы! Понимаешь, НЕ МЫ!!! Мы не знали!!! Мы сено делали! А-а-а!..
Эмоциональную волну, порыв этого детеныша Рыжий воспринимал хорошо. Он даже как-то смутно догадывался о содержании: двуногие изменились не все, вот эти вроде бы остались прежними. Но что это меняет? Он приподнял бивень повыше, чтоб не придавить ненароком. Детеныш с ревом устремился вперед, и Рыжий едва успел остановить его концом хобота — схватить, правда, не решился. И произошло странное: детеныш подпрыгнул, вцепился в волосы, покрывающие хобот, подтянулся и, цепляясь ногами и руками, полез вверх. Рыжий боялся пошевелиться, и вскоре ребенок исчез из поля зрения — мамонт лишь чувствовал, что кто-то висит на шерсти, покрывающей основание хобота и переднюю часть головы. На всякий случай он приподнял ее и понял, что двуногий детеныш переползает через лоб, прикрытый челкой, и подбирается к впадине между затылком и жировым горбом. Веса этого существа мамонт не чувствовал. Ему было немного щекотно и… почти приятно. Он бы улыбнулся, если б умел., С ним никогда не играли детеныши — когда он водил стадо, мамаши не разрешали малышам приближаться к суровому и грозному вожаку.
Мамонт шумно воздохнул, переступил с ноги на ногу: перед ним стоял знакомый двуногий. Он, кажется, обращался к детенышу:
— Слезай! Слезай сейчас же, идиот несчастный! Я кому говорю?!
— Не слезу! Так и буду тут сидеть! Буду сидеть, пока он не скажет, что это не мы! Не мы колючки поставили!
— Дурак, — вздохнул Семен, — какая ему разница, кто поставил колючки?!
— Все равно не слезу! Пока он обижаться не перестанет!
— Дурак… — Семен обессиленно опустился на землю. Некоторое время сидел, опустив голову, потом посмотрел на Рыжего и тихо попросил: — Сними его, а?
— «Живым? — спросил мамонт и приподнял хобот. — Я не вижу его».
— Тогда не трогай! — вскинулся человек, но сразу вновь обмяк. — Весь мир против меня, весь мир…
— «Кто это? — спросил мамонт. — Почему он?»
— Это — мой сын, — ответил человек. — Только ты все равно не поймешь, что это значит.
Полученный «мыслеобраз» был мамонту знаком: «Так кормящая самка воспринимает детеныша, которого сама родила и еще не начала смешивать с другими. Только все это касается самок и никогда — самцов. Двуногий — не самка, почему же у него это так? Почему данный конкретный детеныш представляет для него такую большую ценность? Впрочем, что мне за дело до переживаний падальщиков? Пускай сами разбираются друг с другом…»
Мамонт повернулся и двинулся прочь — ему больше нечего было здесь делать. Он хотел есть, на него давил новый долг перед «своими».
— Стой! — приказал Семен. — Стой и слушай!
Очень давно никто ничего не приказывал Рыжему, не заставлял выполнять чьи-то желания. Он настолько отвык от этого, что сразу и не сообразил, в чем дело, а просто выполнил требование двуногого. А тот говорил:
— Да, мир снова изменился — для нас, для меня. А для тебя, для «твоих» он все еще прежний. И я буду сражаться, чтобы он таким и остался! Буду убивать двуногих, которые пытаются нанести вам ущерб. Если я, если мои люди победят, мы сделаем безопасными ваши пути. Тебе не придется прокладывать новых. Ну, а если победят нас… Тогда продолжим этот разговор в Верхнем или Нижнем мире. Ты понял?
— Ни черта ты не понял, — сбавил тон Семен. — Мамонты не воюют друг с другом, не делятся на племена и кланы. А мы любим разделяться и убивать других…
И вновь твердо и властно:
— Моя женщина погибла. Дело моей жизни рухнуло. Жить незачем. Но остался долг — и я расплачусь. Расплачусь с вами за людей. Во всяком случае, постараюсь.
Потом человек издал несколько звуков, которые не сопровождались мысленными посылами, и мамонт не понял их:
— Юрка, слезай! Слезай, кому говорят?!
— Не слезу!
— Он же сейчас уйдет!
— Ну и что? Все равно не слезу!
— Дурак…
Семен долго незряче смотрел вслед уходящему мамонту. Даже когда тот скрылся за перегибом склона, он все еще продолжал смотреть. Пустота в его груди сгустилась и затвердела — до звона. Семхон Длинная Лапа потрогал ее, постучал по ней и повернулся к двум охотникам, молча наблюдавшим всю эту сцену:
— Ваши лошади могут ходить под седлом?
— Да.
— И седла есть?
— Есть.
— Я заберу обеих.
— Бери.
Главные люди укитсов совещались целый день и никак не могли прийти к единому мнению. Результат «судебного» сражения был скорее отрицательным, чем «ничейным», — с этим соглашались почти все. Никто не усомнился в верности базовой концепции «укитсизма» — конечно же, дело не в ней, а в недостаточном рвении самих укитсов. Одной из причин военной неудачи (то есть недовольства первопредка Уксы, а возможно, и самого Умбула) является то, что не все «еретики» среди имазров и аддоков были сразу истреблены. Впрочем, кое-кто из старейшин считал, что все проще — предки в очередной раз оголодали и пожаловались кому следует. Они, укитсы, оказались ленивыми и жадными: по этой земле бродит масса магической пищи, а они ограничились лишь пассивным «кормлением» — расстановкой колючих ловушек. Впрочем, все, вместе взятые, мнения старейшин весили меньше, чем мнение главы клана. Нарайсин же считал результат битвы очень дурным предзнаменованием.
Семен рывками распахнул дверь и шагнул в избу. Там находился лишь Медведь, который поднялся ему навстречу. Семен подошел, схватил старейшину за грудки и, скрутив в кулаках его меховую рубаху, приподнял над полом.
— Всех — сюда! Всех, кто может носить оружие. Я поведу!
— Руки убери! — прохрипел Медведь. И вдруг хищно и почти радостно оскалился: — Наконец-то я вновь вижу ярость первозверя!
Он что-то сделал руками. Семен почувствовал резкую боль в обоих боках сразу и отпустил захват. Старейшина одернул рубаху:
— Щенок! Все давно уже здесь. И ждут тебя, урода косорукого…
Большинство из них были совсем молодыми парнями — неандертальцами и кроманьонцами. Над небольшой толпой виднелись темные лица четырех питекантропов. Эта толпа молча пришла в движение — растянулась и выгнулась полукругом перед худым всклокоченным человеком. В его буйной шевелюре еще осталось несколько темных прядей, но издалека он выглядел совсем седым, как когда-то.
— Все вы прошли посвящение, все умеете сражаться, — произнес Семен. — Я всегда говорил вам, что любое убийство — это грех, даже если оно вынужденное. Те, кто пойдет со мной, не будут сражаться, не будут снимать скальпы и хвастаться победами. Мы будем просто убивать — без ярости и гнева, будем очищать этот мир от скверны. Каждый возьмет на себя грех, станет виновным — добровольно, ради общего Служения людей. Кто хочет — поднимите руки, как… как когда-то.
Вполне возможно, что укитсы решили-таки уйти. Может быть, они собирались сделать это прямо на другой день. Но не смогли.
Ночью безумие охватило степных волков. В это время года им хватает пищи, но они, казалось, сбежались со всего света и атаковали табуны домашних лошадей. Лишь немногие сильные жеребцы и кобылицы смогли спастись. Их долгий стремительный бег закончился далеко в степи — для людей они были потеряны навсегда. Верные хозяевам сторожевые собаки погибли. Выжили лишь самые трусливые или умные, забившиеся в глубину человеческих стойбищ. На многие сотни километров вокруг под людской властью осталось лишь два десятка лошадей, загнанных за частокол из кое-как ошкуренных, потемневших от времени бревен.
Конечно же, это был гнев духов, а может быть, и самого Умбула. Его причина имазрам и аддокам была ясна — до прихода сюда укитсов такого никогда не случалось. Мрачные, сами испуганные, татуированные воины убивали тех, кто говорил это вслух.
Ночь, темное время суток — это межвременье. В темноте исчезают границы между мирами. По ночам никто из людей не воюет, не охотится, не отходит далеко от огня, даже чтобы справить нужду. Неандертальцы хорошо видят в темноте. И то, что они в ней видят, заставляет их бояться и уважать ее с особой силой. Так было всегда. Но мир изменился.
Небольшой лагерь, где обитало руководство укитсов, расположился примерно на полпути между стойбищами аддоков и имазров. Вечером на перегибе ближайшего водораздела появилась группа пеших и конных воинов. Они не прятались, хотя их было раза в три меньше, чем обитателей военного лагеря. Пришельцев можно было отогнать или даже окружить в степи и уничтожить. Но для этого нужны лошади. А их нет.
Луна только-только начала набирать силу, и ночь оказалась темной. Пришельцы надели на головы обручи из белой, почти светящейся в темноте бересты. И двинулись вниз. Крики и стоны затихли лишь на рассвете. Потому что кричать стало некому. Наверное, несколько человек смогли сбежать в степь и затаиться в распадках. Их не искали — они и сами считали себя мертвыми.
Семен стоял на холме — том самом, на который он въехал когда-то верхом на Варе. Тот, с которого он спустился потом в стойбище имазров — с глиняными гранатами в сумке и тлеющим фитилем над плечом. Как и в тот раз, за его спиной всходило солнце, вытягивая тени вниз по склону — в сторону суетящихся меж шатров человечков. Только сейчас рядом с Семеном не было мамонта. Зато было много вооруженных людей.
— Готовы? — обернулся он к своим спутникам.
— Д-ха, Сим-хон Ник-ич, — ответил один из питекантропов и показал вложенный в пращу-ложку страшный снаряд. — Мы гох-твы!
— Тогда давайте, — кивнул Семен.
— И-хек! — выдохнул волосатый парень и взмахнул полутораметровой палкой с ложкообразным расширением на конце. Трое его сородичей сделали то же самое. А потом повторили — еще и еще раз. Кроманьонские и неандертальские воины помогали вкладывать в пращи снаряды, и «боезапас» таял на глазах.
В стойбище имазров летели не гранаты и не камни — отрезанные головы «кадровых» укитсов с татуированными лицами. Десятки голов.
— Тебя что, приказ не касается? — обратился Семен к обвешанному оружием коротышке. — Почему уши не заткнул?
— Хью терпеть, — улыбнулся неандерталец. — Хью привыкать давно.
Семен медленно двинулся вниз — как когда-то. Только теперь он держал в руке пальму, на клинок которой была насажена голова Нарайсина. Кроме того, он был не один — за его спиной, выстроившись плотным клином, шли прикрытые щитами воины. Семен же был защищен лишь собственной рубахой, распахнутой почти до пояса. Пройдя с десяток шагов, он откашлялся и заревел — во всю мощь своих голосовых связок:
- — …Ой, да не вечер, да не вечер,
- Мне малым-мало спалось…
Воины подхватили и продолжили — довольно слаженно, по-русски:
- — …Мне малым-мало спалось,
- Ой, да во сне привиделось!..
Хор умолк, и Семен вступил снова:
- — …Мне во сне привиделось,
- Будто конь мой вороной…
Воины подхватили:
- — …Разыгрался, расплясался,
- Ой, да разрезвился подо мной!..
Семен и сам не знал, почему из всех песен, которые он разучивал с учениками, выбрал именно эту — русскую народную про знаменитого бандита. Что-то с чем-то, наверное, срезонировало. Теперь он с болезненным удовлетворением наблюдал, как перегибы склонов, образующие видимый из стойбища горизонт, начали оживать. Здесь и там возникали одиночные фигурки и немногочисленные группы воинов. На той стороне засветились солнечными зайчиками пластины на щитах женщин-воительниц. Они двигались к стойбищу, на ходу перестраиваясь так, чтобы в любой момент сомкнуться, образовав закрытый со всех сторон бронированный кулак. Их было восемь — как когда-то.
Жители стойбища в своей суете между жилищ разделились, сформировав две небольшие толпы. Одна, состоящая из детей и женщин, выдавилась за пределы поселка, но, увидев, что бежать некуда, остановилась возле крайних шатров. Другая, состоящая из воинов имазров и укитсов, пыталась выстроиться в боевые порядки. Точнее, укитсы пытались выстроить впереди себя имазров. У тех и у других, похоже, не было единого начальника, или, может быть, командиров оказалось слишком много.
Песня кончилась. Семен набрал полную грудь воздуха:
— Имазры!!! Имазры, падайте ниц!!! Или бегите!!! Укитсы, готовьтесь к смерти!!! Бросайте оружие, и она будет легкой!!! — Он сделал паузу, во время которой успел заметить, что в толпе врагов, кажется, возникла драка. Он усмехнулся, поднял руку с пальмой в жутком чехле и заорал: — А-Р-Р-Р-А!!!
Передовые воины рядом с ним опустились на колено, поставив щиты на землю. Шедшие за ними арбалетчики подняли свое оружие. Защелкали спускаемые тетивы. Тяжелые самострелы перезаряжались быстро — неандертальцам для этого не нужны ни рычаги, ни крючья…
Семен стоял и смотрел на бойню. Посреди кровавой человеческой каши взгляд его зацепился за одного из воинов-укитсов. Может быть, он чуть более осмысленно двигался, был чуть выше и шире в плечах, чем остальные. Этот воин отпихнул щитом налетевшего на него имазра и отработанным движением выдернул из-за спины дротик. Снаряд как бы сам собой вложился в металку и почти сразу же пошел в цель.
Дротик двигался по очень пологой дуге. В какой-то момент он превратился в точку, в пятнышко, и казалось, можно было рассмотреть кремневый наконечник, медленно вращающийся в полете.
«А ведь это — смерть, — подумал Семен. — Мужик не промахнулся».
Он подумал так и…
…И обнаружил, что уже давно смотрит на летящий снаряд, а ничего не происходит. Словно во время просмотра фильма кто-то нажал кнопку «Стоп».
— Странно, — усмехнулся Семен, — сколько раз умирал, а такого еще не было.
— Совершенно верно, — подтвердил Пум-Вамин, — с такого рода эффектами вы еще не сталкивались.
Семен прикрыл глаза и увидел знакомое, ничем не примечательное лицо инопланетянина.
— Опять пошли на контакт? Время, что ли, остановили?!
— Такое невозможно в принципе, — заверил советник. — Я просто перекинул вас в другой временной слой.
— Зачем?
— Чтоб дать возможность подумать. В своем времени через долю секунды вы получите повреждение грудной клетки, несовместимое с жизнью. Стоит ли?
— Да вы ж о таком мечтали! Ну, вот и дождались! Впрочем, в нашей фантастике подобные ситуации описаны многократно: персонажа выдергивают из его реальности за мгновение до неминуемой гибели, и он за это…
— Никто вас спасать не собирается. Да и гибель в данном случае не является неминуемой. Вы просто хотите умереть.
— Почему это вас не устраивает?
— То, что вы тут творите, — улыбнулся советник, — имеет шанс на успех — ничтожный. Считайте, что мне просто интересно. А женщину вашу можно вернуть — отчасти.
— Пошел к черту, урод, — сказал Семен и…
…Рванулся в сторону. Кремневый наконечник чиркнул по груди, глубоко вспоров кожу.
Семен не обратил на рану внимания. Он сбросил с клинка ненужную уже голову врага и с ревом побежал к дерущимся.
Укитсов высшего посвящения — с татуированными лицами — перебили всех. Потом очередь дошла до «тайных агентов» — они, конечно, давно перестали быть тайными. Уцелевших воинов-имазров пешком погнали к стойбищу аддоков. И бросили их в атаку — лобовую.
Дольше всех прожили те, кто участвовал в установке мамонтовых ловушек — им пришлось их показывать и снимать.
Глава 10. Прощанье
Кровавый морок схлынул — отступил, как вода отлива, — и больше не возвращался. А на песке остался Семен — одинокий и голый. После окончания боевых действий он попытался организовать поиски сына. Они оказались безрезультатными — охотники сообщили, что следов ребенка не нашли, а мамонты ушли на дальние пастбища. Семен принял и этот удар.
Нет, он не раскис и не сломался — воли хватило. Аддоки и имазры потеряли многих мужчин и остались практически без лошадей — им предстояла голодная зима. Помогать им лоурины не хотели и имели на это полное право. Пришлось уговаривать и договариваться. Ващуг и Данкой уцелели и остались на своих местах — подбирать им замену было не из кого, а ставить на такое «грязное» дело своих учеников Семен не хотел, тем более что они были еще слишком молоды.
Нужно было начинать новый учебный год, и хлопот оказалось, как говорится, полон рот — Семен суетился. Меньше всего ему хотелось, чтоб окружающие его жалели. Тем не менее люди что-то чувствовали — особенно те, кто знал его много лет. Их помощь заключалась в том, что Семена пытались освободить от мелких бытовых и организационных хлопот. Через некоторое время он с мрачным удовлетворением отметил, что почти всё, включая школьные занятия, может «крутиться» и без него. Всё у всех, конечно, получается хуже, чем получилось бы у него самого, но… Но не настолько хуже, чтоб стоило вмешиваться.
После первых заморозков в нескольких километрах от поселка лоуринов прошла семейная группа мамонтов. Животные не задержались возле стогов и ушли куда-то на восток. Охотники вышли смотреть следы и обнаружили в стоге сена Юрку — он ждал их, спрятавшись от холода. Мальчишка был оборван и грязен. При этом он не выглядел истощенным — скорее наоборот, хотя отсутствовал больше двадцати дней. Охотникам он заявил, что ему срочно нужно в школу, потому что занятия, наверное, уже начались. На резонный вопрос: «Где был и чем занимался?» — он ответил: «Не ваше дело!» Хамить учителю он, конечно, не решился, но и рассказывать что-либо отказался.
Осенняя суета постепенно утихла, жизнь вошла в нормальное русло, и у Семена неожиданно оказалось много свободного времени. Он предпочел бы быть занятым двадцать часов в сутки, но для этого пришлось бы отбирать работу у других. Придумывать же себе новые занятия ему не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось, потому что грызла тоска.
Семен использовал проверенное средство — начал усиленно тренироваться. Это не помогло: никак не удавалось полностью сосредоточиться, физическая усталость не приносила ни удовлетворения, ни облегчения. Тогда Семен попробовал пить — по вечерам, после «работы», в одиночку. Получилась напрасная трата ценного продукта и собственного здоровья — похмелье по полной программе, а радости никакой. Тогда он перестал пить и вернулся к тренировкам.
Ждать, когда «время вылечит», было невмоготу. Семен, словно наркоман, испытывал ярко выраженную «тягу», желание от всего отключиться. К чему же его тянуло? Если алкоголь и физические упражнения отпадают, что тогда остается? Грибочки лоуринов? Попробовал Семен и грибочки. Управляемые галлюцинации провели его по таким закуткам памяти, что на выходе он готов был повеситься. «А вот этого — нельзя! — сказал он сам себе. — Я тут сделался символом, олицетворением и воплощением. Мне теперь можно бесследно исчезнуть и продолжить свое существование в легендах и мифах, но никак уж не самоубиться. Это будет признанием поражения».
Один из приступов «вселенской» тоски застал Семена в поселке неандертальцев. Он куда-то зачем-то направлялся и вдруг… Это было как железом по стеклу — аж мурашки по коже. Семен обошел два стоявших рядом жилища и увидел то, что, собственно говоря, и ожидал увидеть — несколько неандертальцев сидели на снегу и «медитировали». Причем, их «песня», точнее, какая-то ее часть звучала наяву — в звуковом диапазоне.
И Семен понял, к чему его тянуло, чего не хватало в последнее время. Не колеблясь, он подошел, опустился на корточки и… И «поплыл» вместе со всеми — почти сразу. «Хор» принял его легко и даже как-то радостно. Может быть, потому, что на сей раз Семен ничего не нащупывал и не искал, а «вошел» со своей «темой». Он не вторил и не подпевал, а как бы взял нужную тональность и повел сольную партию. Его личное горе, его одиночество слилось с тысячелетней тоской вымирающей расы, облеклось в обращение (не в мольбу, не в упрек!) к более успешной, удачливой части человечества:
- …Вы вечно молитесь своим богам.
- И ваши боги все прощают вам…
Считается, что похмелье алкоголика или «ломка» наркомана — это защитная реакция организма. Таким способом он проявляет свое недовольство. Никаких неприятных последствий после «сеанса связи» Семен не обнаружил — все тесты, которые он сам себе задал, были пройдены успешно. Это, конечно, само по себе настораживало, но он махнул рукой — хуже не будет! Через день он вновь участвовал в неандертальских посиделках. А потом еще раз, и еще, и еще…
Через пару месяцев Семен обнаружил, что, когда у него возникает потребность глотнуть просветляющей скорби «альтернативного человечества», в форте обязательно оказываются несколько неандертальцев — по делам, конечно, — и ходить никуда не нужно. Видеть себя со стороны Семен не мог, но, судя по отношению к нему окружающих, его явно стали считать «идущим на поправку». Во всяком случае, он вновь обрел способность смеяться.
Кое-какие изменения в себе Семен все-таки заметил. Кроманьонцы по сравнению с неандертальцами стали казаться ему суетливыми, поверхностными и легкомысленными — как бы не имеющими настоящих глубинных корней. «Наверное, в первых веках нашей эры правоверные иудеи так относились к бывшим сородичам, ставшим христианами, — усмехался Семен. — Это явное искажение восприятия, грозящее неадекватностью решений. С медитациями пора завязывать». Он и «завязал», но это оказалось почти бесполезным — очередная отвинченная в мозгах гайка вставать на место не хотела. Выяснилось, что для погружения в мир коллективных неандертальских «грез» никакие помощники или спутники ему больше не нужны — он вполне может медитировать и в одиночестве.
«Со мной или без меня, но кроманьонцам принадлежит будущее. Вопрос стоит лишь о том, каким оно будет. У неандертальцев же, по-хорошему, никакого будущего нет вовсе. А ведь мне нужно отдать долг оноклу — от него не отмахнешься и никакими объективными причинами не закроешься. Похоже, в этом мире я еще не заработал права умереть со спокойной совестью. Может, и правда подумать об операции „земля обетованная“? Или лучше назвать мероприятие „Исход“? Скорее уж „Уплыв“… А почему нет?»
И Семен отправился на собачьей упряжке объезжать неандертальские поселки. То, что он там увидел, заставило его слегка оторопеть. Получалось, что флот почти готов. Точнее, готовы детали судов — очень многих, и собрать их можно за несколько месяцев. «Как же так вышло?! Все ведь делалось бесконечно медленно, и конца этой работы было не видно! Да, действительно, было не видно — потому что я и не всматривался, не контролировал ситуацию, не обращал внимания. А между тем прошли годы — терпенье и труд, как известно, все перетрут. Что же случилось в последние месяцы? Похоже, изменился характер этой ритуальной деятельности. Неандертальцы перестали брать в работу все новые и новые заготовки и закончили старые. Выдолбленные стволы просушили, прогрели у костров и пропитали жиром. Теперь подкатывают к берегу, поднимают на подпорки и сооружают палубы-настилы. Когда они их соорудят, катамараны будет с места не сдвинуть — их поднимет только весенний паводок… Но ведь никто не принимал решения, не давал команды! Они что, таким образом восприняли мое „“подключение“ к их „полю“?! Совсем не факт, что я теперь могу своей волей перенести экспедицию, скажем, на следующий год или вообще отменить. Да и хочу ли я этого? Похоже, меня самого несет поток чужого сознания…»
По большому счету внешне ничто не изменилось. Просто Семен уже целенаправленно начал проводить политику самоустранения и передачи полномочий. Помимо «старших» и «младших» учителей, он сформировал группу, ответственную за подготовку и безопасное проведение «саммитов», активизировал работу по составлению и пропаганде «скрижалей закона».
Вступительные экзамены и в предыдущем году Семен сам не принимал — только следил за деятельностью «старших» учителей. Не стал он принимать их и в этом — ограничился надзором. Уроков тоже почти уже не вел — в основном проводил занятия по «военно-политической подготовке» с учителями и «педсоветы», на которых устраивал разборки, накрутки и разносы. В среднем раз в месяц он грузился на нарту и отправлялся в инспекционную поездку. Жил по нескольку дней в поселках и стойбищах, наблюдая и оценивая произошедшие там изменения.
В кланах имазров и аддоков присутствие выпускников школы активно подрывало влияние старшего поколения, а военные действия сильно сократили численность среднего. У молодежи родной язык быстро выходил из моды — престижными считались русский и лоуринский. В итоге в обиходе утверждался жуткий сленг, состоящий из дикой смеси разных кроманьонских языков с вкраплениями неандертальских словечек и звукосочетаний из словаря питекантропов — для выражения особо сильных эмоций. Престарелые главы кланов — Данкой и Ващуг — вели себя смирно, прекрасно понимая, что власть их держится на чужом авторитете, а не на собственном. В общем, будущее этих общностей казалось Семену весьма и весьма сомнительным.
Лоурины окончательно убедились, что именно они самые сильные, умные и красивые. Дело явно шло к тому, что в поселке вот-вот возникнет филиал школы, Семену формально неподвластный. Он не возражал, только ему было обидно, что русский язык, сделавшись «международным», начал стремительно засоряться, деградировать и меняться. Поделать с этим ничего было нельзя — родной язык выработан земледельцами-христианами, а пользуются им здесь охотники-шаманисты.
Ситуация с мамонтами осталась неясной. Ни один из них не подошел к стогам сена. Правда, и зима в этом году оказалась на редкость благоприятной для травоядных.
Семен не сомневался, что весной неандертальцы тронутся в путь: «Не все, конечно, но очень многие погрузятся на свои уродливые катамараны и поплывут в сказку, которую я для них придумал. Попытаться их остановить? Или возглавить?» Он мучительно колебался: «кроманьонская» половина его разума бурно протестовала, «неандертальская» — наоборот. Когда же в разгар зимы на берег реки начали приходить новые группы неандертальцев, «кроманьонец» замолчал, и решение было принято. Громогласно оповещать о нем Семен никого не стал, а просто отправился к лоуринам, дабы посоветоваться с руководством племени.
Как и в прошлый раз — много лет назад — руководство не обрадовалось новой затее, но отнеслось к ней с пониманием: раз не можешь иначе — плыви, чем можем поможем. А просил Семен не так уж и мало: подкормить этой зимой неандертальцев (в последний раз!), поделиться (отдать почти все!) весной продуктами длительного хранения — пеммиканом и вяленым мясом, отдать (безвозмездно!) два приличных каноэ и нарту с полуторным комплектом ездовых собак. А еще сети, ремни, плетеные ременные веревки и совсем немного глиняной посуды.
— Как там звучит это новое слово? — обратился Кижуч к Медведю. — На «ж» начинается?
— Жаба, что ли? А, жадность! — вспомнил старейшина.
— Во-во: она-то у Семхона и завелась!
— Да не-ет же! — заверил Медведь. — Это он нас на нее проверяет. Детишек проверяет, старейшин проверяет — житья от него не стало! Вот из принципа дадим ему все, и пусть проваливает!
— А еще он цены норовит сам устанавливать, — развил тему Кижуч. — И секреты наших магий всем задаром раздает! Что хочет, то и творит — ну, просто друк… драк… дриктатор какой-то!
— И этот — как его? — орлигарх! — добавил Медведь.
— Но-но, — возмутился Семен, — попрошу без оскорблений!
— Оскорблений?! — взвился старейшина. — А кто нас монополистами обзывал?!
— Так вы ж они и есть!
— Да?! А когда твои хьюгги домп… димп… демпингом занимаются — это как?! Так и надо, да? Мы что, должны задаром колдовать?!
— Это вы-то колдуете?! — изумился Семен. — Менеджеры несчастные! Дистрибьюторы первобытные!
— Ди-стри-бю… Кто? — заинтересовался Кижуч. — Это кто такие?
— Не знаю, — честно признался Семен, — но слово ругательное.
Побывать в поселке и не зайти в «ремесленную слободу» Семен, конечно, не мог. Его старая шутка, что хозяйство Головастика скоро станет настоящим поселком, при котором будет охотничья «слободка», давно уже перестала восприниматься как шутка. Там было уже добрых полтора десятка надземных и полуподземных жилищ. Впрочем, счет очень условный: помещения перестраивались и достраивались, соединялись крытыми переходами, жилые отсеки превращались в производственные и наоборот. В этом неряшливом нагромождении конусов и куполов, срубов и загородок, крытых шкурами и дерном, с превеликим трудом угадывалась центральная мастерская, построенная когда-то самим Семеном. Появляясь здесь, он почти каждый раз обнаруживал, что планировка изменилась и надо заново выяснять, какой вход куда ведет.
Семен сунулся в «дверь», которая показалась ему наиболее перспективной. И оказался в ткацком цехе. Трое кроманьонских ткачих немедленно прекратили работу и предприняли попытку быстро покинуть помещение — через другой выход. Поскольку сделать это они хотели одновременно, ничего не получилось — застряли. Две неандертальские подсобницы бежать не пытались и наблюдали за действиями своих коллег с некоторым злорадством.
— Стоять, бояться! — рявкнул Семен. — Смир-рна!!!
«Смирно» женщины не встали, но толкотню прекратили и повернулись к грозному начальнику.
— Куда разогнались? Чего испугались?
— Да-а-а, — заныла та, что была постарше. — Ты только и знаешь по попе драться, а мы тут страда-аем!
— Клеветать не надо, — поучительным тоном сказал Семен, — в прошлый раз я вас почти не бил. Когда кормили?
— У-утром… И днем корми-или… А он не жрет.
— А вчера?
— Вчера он заду-умался… И пол-оленя съел.
— Не лопнул? Хорошо! Обувь, одежда?
— Мы ши-или… — на разные голоса затянули женщины. — Мы ши-или, чини-или, чи-истили… А он все равно!
— Так, — сказал Семен и грозно нахмурился. Это было замечено, и тетка, похожая формами на колобок, испуганно затараторила:
— Я ему торбаза новые сделала! Красивые! С узорами! С нашивками! А он к ним ножи приделал! Железные! Дырок навертел, все испортил — во дурак-то!
— Ножи?! Зачем?
— Чтоб по льду ездить!
— Ну и как, поездил?
— Поездил-поездил, — перебивая друг друга, разом заговорили женщины. — Разогнался, остановиться не смог и в полынью упал! Где мы воду берем!
— А дальше?
— Дальше не поехал! Стоит в воде и думает. Дырмаз, говорит, делать нужно!
— Не дырмаз, а тормоз! Коньки, значит, изобрел… А как у него обстоит с этим?
— Еще как стои-ит! — всхлипнула та, что была помоложе (и потолще). — Вчера три раза приходил… Натер мне что-то… А когда в четвертый раз пришел, я говорю: «Ты что-о-о?! Вааще, что-о ли?!» А он заругался, закричал: «Что ж ты мне сразу не сказала?! Я и забыл совсем!» Дура-ак дли-инный!
— Это — склероз, — поставил диагноз Семен. — Вам к нему повнимательней нужно быть, поласковей.
Потом Семен оказался в камнерезной мастерской. Впрочем, название было неточным, поскольку камень тут не резали. Его тут расщепляли.
Дело в том, что основным сырьем или исходным материалом для орудий являются отщепы — относительно тонкие сколы с нуклеуса. Эти сколы делаются либо прямым ударом (целое искусство!), либо при помощи костяного отбойника, по которому и наносится удар. Есть еще и третий способ — отжим. Он наиболее эффективен с точки зрения результатов и позволяет более полно использовать сырье. Правда, сырье должно быть высококачественным, а мастер в совершенстве владеть «магией камня». В свое время, когда металл стал подходить к концу, Семен подкинул Головастику идею усовершенствования технологии отжима. Суть ее заключалась в том, что кремневый желвак, превращенный в нуклеус, помещается в зажим, а отлавливание пластин производится при помощи небольшого рычага и блоков. Идею Головастик подхватил и развил. В итоге через пару лет можно было справлять поминки по очередной «магии» — она превратилась в ремесло, в техническую операцию, которой следует не «овладевать», а учиться. Впрочем, нашлась и пара специалистов, которые довели свое умение до уровня магии — минимум отходов, а пластины-отщепы получаются такие, что… В общем, основным каменным продуктом мастерской сделались не готовые изделия, а эти самые пластины-отщепы, которые потребитель легко мог превратить в любое (или почти любое) орудие.
Миновав «отжимной» цех, Семен оказался в косторезной мастерской. Ничего нового он тут не увидел, кроме того, что все шестеро разновозрастных мастеров заняты, похоже, одним и тем же: из рогов или ребер оленя делают довольно толстые пластины примерно прямоугольной формы размером 10—15 на 3—5 сантиметров или сверлят дырки в уже готовых. «И что же это такое должно быть?» — озадачился Семен и попытался определить местоположение Головастика. Так и не определил, но спрашивать не стал. Из косторезного цеха он проник в длинную холодную полуземлянку, являющуюся рабочим кабинетом и одновременно жильем местного начальника. Где именно Головастик тут спит, Семен так и не понял, поскольку все вокруг было завалено какими-то непонятными предметами (макетами? браком?) из дерева, кости и глины. Здесь имелся свой отдельный выход наружу, который одновременно являлся дымоходом и источником света. Среди прочего хлама Семен разглядел несколько свежих конструкций из тех самых костяных пластин с дырками. Они были связаны друг с другом ремешками различными способами.
Семен выбрался наружу и оказался в некоем подобии внутреннего дворика, огороженного со всех сторон стенами и крышами строений. То, что Семен тут увидел, ему сразу не понравилось. Возле покрытой дерном крыши полуземлянки топтался толстый парнишка. Напротив него — метрах в восьми — стоял длинный худой дядька в грязной, прожженной и рваной рубахе. На одной ноге у него был истертый лошадиный торбаз, из которого спереди торчали голые пальцы, другая же нога была просто обмотана куском старой шкуры на манер портянки. Ее конец отвязался и болтался по снегу, но дядька этого не замечал — он сосредоточенно готовился метнуть в парнишку дротик. Этих дротиков с наконечниками разных типов рядом на снегу валялась целая коллекция. Из подготовительных манипуляций было совершенно ясно, что, во-первых, дядька подслеповат (близорук) и плохо различает детали мишени, а во-вторых, метать дротики не умеет совершенно.
— Да не бойся ты! — сказал Головастик своей жертве. — Стой спокойно — ничего с тобой не будет!
— Да-а, — заныл мальчишка, — а вчера Ужа чуть не убил! До сих пор встать не может.
— Дурак! — обиделся мастер. — В тот раз они встык были, а теперь я их внахлест связал! Это ж, считай, два слоя!
— Все равно больно будет, — не сдавалась мишень. — Почему опять я?
— Потерпишь! — сказал Головастик и отвел для броска руку. — На войне больнее бывает! На!
Только броска не получилось — Семен шагнул вперед, протянул руку и в последний момент успел ухватить пальцами конец древка. Почувствовав сопротивление метательного снаряда, несостоявшийся убийца оглянулся:
— Ты чего?!
— А ты чего? Совсем озверел, да?
— Ничего я не озверел! Но это хорошо, что ты пришел, Семхон! — Мастер подал ему дротик. — На, попробуй — у тебя лучше получается. В грудь целься!
— Щас начну, — отвел Семен оружие в сторону. — Что плохого тебе сделал этот парень?
— Ничего плохого он не сделал, — признал Головастик, — но и хорошего тоже, так что его не жалко. Надо же на ком-то проверять!
— Проверять — что? Как ты дротики бросаешь? Это и так известно — чуть хуже, чем стреляешь из лука. А стрелять из него ты вообще не умеешь.
— Это не важно, Семхон! — взмахнул длинными руками Головастик и пустился в объяснения: — Понимаешь, щит большой и тяжелый. Его на руке носить нужно, и она от этого всегда занята. А если его к себе привязать? Ну, скажем, на шею повесить? Тогда вообще ни ходить, ни руками шевелить не сможешь! Значит, что? Значит, надо, чтоб маленький был и вроде как мягкий, но чтоб не пробивался! Ну, как одежда, только твердая! Помнишь, как мы щиты для баб делали? Ну, пластины железные снаружи крепили? А если не железные, а костяные? А если не на щит, а прямо на одежду — представляешь?!
— Чего тут представлять-то, — вздохнул Семен. — Это ты, батенька, открыл Америку и изобрел велосипед. И что же получилось?
Живую мишень подозвали и принялись ее рассматривать. Парнишка казался толстым потому, что грудь и живот его закрывало некое подобие фартука или передника, составленное из нескольких рядов связанных друг с другом костяных пластин.
— Такие штуки в будущем делают, да? — поинтересовался изобретатель. — «Америка» и «велосипед» называются?
— Такие штуки в будущем делали, — подтвердил Семен. — Они назывались «ламеллярный доспех».
— Правда?! — обрадовался Головастик. — Как здорово!
«Есть у местного гения такая особенность — он не ревнует, когда узнает, что его открытия и изобретения в будущем уже „были“, — констатировал Семен. — Данный факт как бы подтверждает, что изобретатель стоит на верном пути. Но что с этим делать?»
— Знаешь что? — сказал Семен. — Сейчас мы все легко проверим: ты снимай, а ты — надевай!
— Точно! — обрадовался Головастик. — И сразу будет ясно!
Дротик Семен выбрал самый тяжелый, с тупым наконечником — учебный. И довольно точно (с такого-то расстояния!) всадил его в центр мишени. Под этим центром, вероятно, располагалось солнечное сплетение. Головастик крякнул и согнулся пополам. Потом отдышался, разогнулся и заявил:
— Нужна жесткая подложка! Чтобы, значит, удар на все сразу распределялся.
— Правильно, — согласился Семен. — А если еще и спину закрыть, то получится доспех под названием «кираса».
— Он тоже есть в будущем?
— Был, — не стал вдаваться в подробности Семен. — Скажи лучше… Вот у тебя там весь народ эти пластины делает… То есть ты начал массовое изготовление элементов доспехов. А ты готовый доспех старейшинам показывал?
— Да что тут показывать-то?! И так же ясно, что этот… как его?.. доспех лучше, чем щит! Только я еще не до конца придумал, как кости лучше связывать, чтобы, значит, и подвижные были, и, если в щель попадет, все равно не пробивало.
— Ладно, — сказал Семен, — тогда давай объяснимся. Проблема в том, что в боевых действиях ты не участвовал…
— Мне Бизон не разрешает!
— И правильно делает — такие, как ты, в тылу нужнее. Вот такой вот тип доспехов в моем будущем был довольно широко распространен. Обычно это защитное вооружение делалось из металлических пластин. Но у нас на севере и северо-востоке Азии (не спрашивай, где это!) одно время были распространены ламеллярные доспехи из костного материала — вроде вот этих. Русские их называли «куяки». В них, кроме собственно панцирей, были еще некоторые элементы, в том числе подвижные щитки-крылья, закрывающие шею и голову. Теперь забудь непонятные слова и слушай дальше.
Думаю, что от легких стрел с костяными наконечниками такой доспех хорошо защищал. При этом он позволял воину пользоваться обеими руками — одной, сам понимаешь, из лука не постреляешь. А вот чего он не позволял, так это бегать и прыгать. Вроде бы древние эскимосы и чукчи умудрялись и врукопашную ходить в доспехах, но для этого им приходилось чуть ли не с детства тренироваться. Попробуй-ка фехтовать копьем, если на тебе навешано столько костей! В общем, не знаю уж, как они там обходились, но главный недостаток заключался в том, что воин терял подвижность. Снять же или надеть доспех в ходе боя почти невозможно — это дело долгое. В наших же условиях, по-моему, такое вооружение вообще не годится — от дротика оно защищает плохо — слишком он тяжелый, а боевыми луками у нас теперь почти не пользуются. Как ни крути, а обычный щит все-таки лучше — надежнее и проще.
— Ну вот… Зря, что ли… — расстроился изобретатель. — Сразу не мог сказать?!
— А ты меня спрашивал? Мне ж из форта не видно, что ты тут творишь! Много уже сделал?
— Еще на два таких хватит…
— Давай договоримся: ты соберешь один доспех до конца — на пробу. Из костяных пластин, кстати, можно и шапки защитные делать. Так вот, ты один комплект соберешь и покажешь нашим главным людям. Если им понравится — хорошо. Ну, а если не понравится, тогда я у тебя все это заберу для хьюггов. Видишь ли, задумал я тут одну авантюру…
И Семен поведал о предстоящем «уплыве».
— Угу, — кивнул Головастик. — Так я и думал.
— Что ты думал?!
— Ну, что ты опять за своей Сухой Веткой в Нижний мир отправишься…
— Давай не будем об этом, — попросил Семен. — На сей раз ее не вернуть. А с хьюггами нужно что-то делать — откладывать, похоже, дальше некуда.
— Глаза у тебя странные стали, Семхон…
— Да? И в чем же эта странность?
— Н-не знаю… Ну, как… Как у них. И лицо…
— Что лицо? — усмехнулся Семен. — Подбородочный выступ исчез, надбровные дуги выросли?
— Не выросли… И все равно.
— Просто, наверное, мой мир стал похож на мир хьюггов, — предположил Семен.
Все делалось медленно и постепенно — мелкими шажками. Никто никаких сроков не устанавливал, никто, кажется, никого не подгонял и не заставлял. Похоже, основное действо происходило где-то в глубинах (или высотах) коллективного сознания неандертальцев. Конкретная же материальная деятельность была лишь верхушкой айсберга. Тем не менее к весне флот был практически готов.
В подготовке судов относительно «цивилизованные» неандертальцы — Семенова опора в этой среде — оказались как бы на вторых ролях. А на первых — старшее поколение мужчин-неандертальцев, в том числе и недавно прибывших. Они не совещались (в обычном смысле) друг с другом, никем не командовали, но необъяснимо чувствовалось, что именно их воля (или что?) материализует миф. Семен даже подшучивал над собой: «Может, я вообще в этом деле лишний? Может, „без тебя большевики обойдутся“? При этом где-то в глубинах его сознания росла и крепла уверенность, что не обойдутся, что именно он — чужой, по сути, человек — является центром кристаллизации, вокруг которого нарастает реальная и грубая плоть сказки.
Снег активно таял, лед трещал, река грозила вот-вот вскрыться. Когда это случится, сообщение с правым берегом надолго прервется, и значит, откладывать больше некуда. Сомнения Семена давно уже не терзали. Он подошел к трем неандертальцам, заканчивающим крепеж настила на большом катамаране:
Читать бесплатно другие книги:
