Мир Родины Гаррисон Гарри

6

– Не могу даже вообразить, как я рада, что ты решил присоединиться к нашей программе, – сказала Соня Амарилио. – Почти все наши микросхемы – это древность, годная разве что для музеев, и я уже отчаялась что-либо сделать с ними, – она была русоволоса, полной и почти терялась за большим столом. И, как прежде, чувствовался ее бельгийско-французский акцент; тут не помогли даже годы, проведенные в Лондоне. Она была похожа на консьержку или на усталую домохозяйку. Но ее признавали лучшим инженером связи во всем мире.

– Находиться здесь – большая радость для меня, мадам Амарилио, но должен признать, что мои мотивы для подключения к твоей программе весьма эгоистичны.

– Побольше бы мне такого эгоизма!

– Нет, это неправда. Я работаю над уменьшенной версией морского навигатора, и у меня возникли проблема в том, что я очень мало знаю о спутниковых схемах. Когда я услышал, что тебе нужен специалист по микросхемам, я бросился сюда со всех ног.

– Ты самый замечательный мужчина, и ты здесь вдвойне желанен. Мы немедленно пойдем в твою лабораторию.

– Ты даже не скажешь мне сначала, в чем состоит моя работа?

– Твоя работа – во всем, – сказала она, делая руками быстрый всеохватывающий жест. – Я хочу, чтобы вначале ты изучил нашу схематику, задал вопросы, разобрался со спутниками. У нас достаточно освоишься, я предоставлю тебе целую гору – вот такой высоты! – этих проблем. Ты пожалеешь еще, что явился сюда.

– Вряд ли. Мне ведь именно это и нужно.

Сказанное было правдой. Ему нужно было работать в очень большой лаборатории, а открытие входа в спутниковую программу было случайным. Он действительно мог работать над усовершенствованием своего навигатора.

И здесь, где микропроцессорная техника была столь устаревшей, его могли ценить.

Дело обстояло даже хуже. Первый же спутник, который он обследовал до последней детали, был большой геосинхронной машиной, висевшей в 35,924 километрах над Атлантическим океаном. Он несколько лет был не в порядке, в действии находилось меньше половины цепей, и поэтому была произведена замена. Ян рассмотрел диаграмму замены, причем все они были схематически изображены на дисплее, а на другом, большем по величине, экране, были в цвете выделены нарушения. Некоторые из цепей казались знакомыми. Он прикоснулся к рычагу экрана, подав сигнал к вызову информации. Загорелась третья строка, показывая нумерацию деталей.

– Не могу поверить! – сказал Ян вслух.

– Вы меня звали, ваша честь? – лаборант-ассистент, катящий тележку с инструментами, остановился и повернулся к нему.

– Нет, не нужно. Спасибо. Я говорил сам с собой.

Человек заторопился дальше. Ян в изумлении потряс головой. Подобные схемы он видел еще в школьных учебниках; им должно быть не меньше пятидесяти лет. С того времени должно были быть внесены десятки усовершенствований. Если это так, то ему, чтобы выправить конструкцию спутника, достаточно заменить эти схемы на современные. Нудно, но легко. И это даст ему дополнительное время на осуществление личных планов.

Дело пошло хорошо. Он уже миновал большинство пломб компьютера Оксфордского университета и подобрался теперь к запретным областям исторических секций. Годы конструирования компьютерных цепей не прошли даром.

Компьютеры совершенно неразумны. Это всего-навсего большие счетные машины, считающие на пальцах. Разница лишь в том, что у них не счесть этих пальцев, и считают они невероятно быстро. Они не умеют ни мыслить самостоятельно, ни делать что-либо, не предусмотренное программой. Когда компьютер действует как хранилище памяти, он отвечает на любые вопросы, которые ему задают. Банки памяти публичной библиотеки открыты для любого, имеющего доступ к терминалу. Библиотечный компьютер весьма полезен. Он может найти книги по заголовку, по имени автора или же по теме. Он будет снабжать вас информацией о книге или книгах, пока вы не решите окончательно, что это именно та книга, которая вам нужна. По сигналу библиотечный компьютер переправит книгу за несколько секунд в банк памяти терминала запрашиваемого компьютера. Просто.

Но даже библиотечный компьютер имеет некоторые ограничения к выдаче материалов. Одно из них – зависимость доступа к порнографической секции от возраста спрашивающего. Код каждого посетителя содержит в себе данные о его рождении, а также прочую необходимую информацию, и если десятилетний мальчик захочет прочитать «Веселый холм», он получит на свой запрос вежливый отказ. А если он будет настаивать, он узнает, что его психиатр поставлен в известность о столь длительном и нездоровом акте.

Правда, если мальчик воспользуется идентификационным номером отца, он получит «Веселый холм» в издании с цветными иллюстрациями, и никаких затруднений при этом не встретит.

Ян знал, как безмозглы эти компьютеры, знал как обойти запреты и предупреждения, встроенные в программу. Раньше чем через неделю он добился доступа к неиспользуемому терминалу колледжа в Бальоле, разработал следующий по очередности код, и с его помощью проник к записям, которые ему были нужны. Если бы его попытки вызвали тревогу, его можно было бы проследить лишь до Бальоля, где все было предусмотрено как раз для этого случая. При дальнейшем прослеживании в действие вступала цепь, уводящая в лабораторию патологий в Эдинбурге. Попутно он ввел в программу достаточно сигналов тревоги, чтобы задолго до того, как его начнут выслеживать, узнать об этом, прервать связь и уничтожить все следы поиска.

Сегодня он намеревался провести главное испытание, чтобы узнать стоила ли его работа затраченных усилий. Дома он подготовил программу вопросов, и теперь держал ее при себе. Начался утренний перерыв на чай, и большинство лаборантов покинуло свои места. На него никто не обращал внимания. Он вытащил маленькую сигару – то, что он начал курить после восьми лет воздержания, тоже было хитростью, – затем извлек из кармана блестящую зажигалку и включил ее. Элемент мгновенно раскалился до бела, и он выпустил облако дыма. И затем он положил зажигалку на кушетку перед собой.

Затем он сосредоточился на чернильном пятне на поверхности покрывала кушетки – вероятно, случайном. Хотя, на самом деле, оно было нанесено с большой тщательностью.

Он счистил ближайший маленький экран и спросил компьютер, готов ли он к считыванию информации. Тот был готов – и это значило, что зажигалка находится в правильной позиции над проводами в кушетке.

Ян набрал возвратный ключ, и экран откликнулся – «готов». Программа уже находилась в компьютере. Затем зажигалка вернулась в карман, вместе со встроенным в нее пузырьком памяти 64К, а на освободившееся место он положил большую и маленькую батареи.

Момент истины. Если он правильно составил программу, можно будет извлечь информацию, не оставив не следа запроса. Если даже поднимется тревога, он был уверен, что его не так-то легко будет выследить. Потому что как только эдинбургский компьютер получит информацию, он передаст ее в Бальоль. Затем, даже без проверки, будет стерта из памяти вся программа: запрос, передача и адрес. Бальоль поступит точно также, как только переправит информацию к нему в лабораторию. Если информация будет передана неправильно, значит, придется кропотливо повторять все с начала. Но это стоящее дело. Любые усилия оправданы, если направлены на предотвращение слежки.

Ян стряхнул пепел в пепельницу и увидел, что никто не смотрит в его сторону. Похоже, его занятия никого не интересуют. Его действия совершенно естественны. Он набрал на экране кодовое слово ИЗРАИЛЬ. Затем набрал РАБОТА и нажал обратный ключ.

Шли секунды. Пять, десять пятнадцать. Он знал, что на поиски в памяти нужно время. Время идет на прохождение через кодированные замки, на поиски правильного обращения, и еще на передачу. Провода проверки неклассифицированных материалов, он установил из того же источника, что максимальное время ожидания не превышает восемнадцати секунд. На этот раз он мог допустить двадцать секунд и ни секундой больше. Палец застыл над кнопкой разрыва связи. Восемнадцать секунд. Девятнадцать.

Он готов был опустить палец, когда экран очистился, и появилось следующее:

ПРОГРАММА ЗАВЕРШЕНА.

Понятно, он чего-то добился, а, может быть, и нет. Но в эту минуту он не собирался выяснять. Отбросив недоконченную сигару, он вытащил из пачки новую и закурил. И поместил зажигалку на стол. Она находилась в правильной позиции.

Потребовалось лишь несколько секунд, чтобы перевести содержимое компьютерной памяти в память пузырька в зажигалке. Как только она благополучно вернулась в карман, он стер все следы, оставшиеся в памяти терминала, вернул на экран диаграмму и пошел пить чай.

Ян не хотел делать в этот день ничего необычного, а поэтому занялся изучением спутников. И как только они пленили его внимание, он совершенно забыл о содержимом зажигалки. Ушел он в конце дня, не первым, но и не последним. Оказавшись под прикрытием стен своих апартаментов, он сбросил пальто и запер дверь, проверив сигнализацию, установленную на случай взлома. Ответ был отрицательным, и, похоже, с того времени, как он покинул жилище, никто его не посещал.

Память перекочевала из оболочки зажигалки в компьютер. Он набрал «РАБОТУ» и пустил возврат.

Вот оно. Страницы, страницы, страницы. История государства Израильского от библейских времен до наших дней. Без купюр и фиктивных сведений о нем, как об анклаве ООН. И похоже, все обстояло так, как рассказывала Сара, хотя в деталях наблюдались большие расхождения. Совершенно отличной была точка зрения, но сомнений в том, что она не лгала, уже не оставалось. А из этого следовало, что и все остальное, о чем она говорила, было правдой. Он рабовладелец? Будет не очень просто выяснить, что она имела в виду, а также, что означает демократия. А пока он с растущим интересом читал историю, которая совершенно отличалась от школьной.

Но она была неполной. Запись неожиданно оборвалась посередине. Могло ли это объясняться случайностью? Каким-нибудь сбоем в набранной им программе? Возможно, но он так не думал. Лучше считать обрыв намеренным и обдумать все с начала. Если на пути к информации он опустил комкай-нибудь ключевой код, могла подняться тревога. Работающая программа могла быть прервана. И прослежена.

По затылку побежали холодные мурашки, хотя в комнате было тепло. Он глупец, силы Безопасности не могут быть столь эффективны. Хотя, почему не могут? Это очень даже возможно. Он отогнал эту мысль на секунду, вытащил из морозилки обед и поставил его в микроволновую печь.

За едой он вновь вчитывался в материалы, быстро возвращаясь к началу, когда добирался до оборванного конца.

Затем он прочел еще раз, останавливаясь, чтобы перечитать наиболее интересные места, затем очистил экран, превратив разумную информацию в случайный набор электронов нажатием кнопки. И еще – память зажигалки. Он поместил ее в сильное магнитное поле, стирая, затем приостановился. Недостаточно хорошо. Понадобилось лишь несколько минут, чтобы убрать из зажигалки пузырек памяти и уложить его в коробку с запасными частями. Первоначальная батарейка вернулась на свое место.

Убраны все улики. Глупо, быть может, но он чувствовал некоторое облегчение.

По пути в лабораторию утром он проходил мимо библиотеке, как обычно в это время для пустой, когда знакомый голос окликнул его.

– Ян, а ты ранняя пташка.

Из дверей приглашающе махал шурин.

– Смитти? Боже, что ты тут делаешь? А я и не знал, что тебя интересуют спутники.

– Меня все интересует. Удели мне минуту. Зайди и закрой дверь.

– Мы сегодня по утру таинственны! Ты не слышал о моем открытии, что мы до сих пор строим спутники с начинкой, которая была современна разве что в прошлом веке?

– Это ничуть меня не удивляет.

– Но ведь ты здесь не поэтому, правда?

Сергуд-Смит покачал головой, причем, лицо у него было унылым, как у гончей собаки.

– Нет. Это гораздо более серьезно. Тут намечается некий сыр-бор, и я хотел бы на это время забрать тебя отсюда?

– Сыр-бор? Это все, что ты хочешь мне сказать?

– Это ненадолго. У Элизабет новая девочка, которая, как она надеется, сумеет вскружить тебе голову. Она гладкокожая, то есть, по ее мнению, более привлекательна для тебя.

– Бедная Лиз. Она никогда не остановится. Скажи ей, что я гомосексуалист и только что вылез из клозета.

– Она начнет подбирать тебе мальчиков.

– Пожалуй, ты прав. Как только умерла мать, она стала пытаться ухаживать за мной. Думаю, никогда не прекратит.

– Извини меня, – сказал Сергуд-Смит, у которого зажужжало радио. Он вытащил его из кармана и несколько секунд слушал, после чего сказал: – Хорошо. Принесите сюда ленту и фотоснимки.

Несколько мгновений позже послышался отчетливый стук в дверь. Сергуд-Смит приоткрыл ее лишь настолько, чтобы пролезла ладонь. Ян не увидел того, кто находился за дверью. Смит сел и захрустел переданным ему конвертом.

– Знаешь этого человека? – спросил он, протягивая цветную фотографию. Ян кивнул.

– Встречал его здесь, правда, дальше «здравствуйте» беседа не заходила. Он из другого края лаборатории. Не знаю его имени.

– Мы знаем. И мы за ним присматриваем.

– Почему?

– Было замечено, что он использует лабораторный компьютер для выхода на коммерческие каналы. Он набрал полное представление «Тоска».

– Выходит, любить оперу – преступление?

– Нет. Но запретная запись – преступление.

– Не говори мне, что тебя встревожили несколько фунтов, вылетевшие из лабораторного кармана. Тут что-то другое.

– Действительно. Дело гораздо серьезнее и обстоит в попытке неизвестного лица выйти на классифицированный материал. Мы проследили сигнал до одного из компьютеров этой лаборатории, но ближе выйти не смогли. Но теперь выйдем.

Яну вдруг стало очень, очень холодно. Голова Сергуда-Смита была опущена, внимание его было привлечено к портсигару, который он вынул из кармана. Доставал сигарету. Подними он голову, он мог бы кое-что заметить.

– Конечно, у нас нет реальных улик, – сказал он, закрывая портсигар, – но этот человек оказался наверху нашего списка подозреваемых, и за ним будет вестись тщательное наблюдение. Одна лишь оплошность, и мы его заберем. Спасибо.

Он глубоко затянулся, когда Ян поднес сверкающую зажигалку к сигарете.

7

Мостовая вдоль набережной была чисто выметена, но оставались белые сугробы вдоль скамеек и снежные круги под деревьями. По черной поверхности Темзы быстро двигались льдины. Ян шагал во тьме раннего вечера от лужицы света до лужице света, опустив голову и засунув руки в карманы, не чувствуя острого холода и нуждаясь лишь в одиночестве. Еще с того вечера он искал возможность остаться один, привести мысли в порядок, разобраться с нахлынувшим на него потоком эмоций.

Сегодняшний день прошел незавидно. Исследования не были проведены как следует, потому что впервые сегодня сегодня он не смог погрузиться с головой в работу. Диаграммы не давались, и он брался за них вновь и вновь – с теми же результатами. Не то чтобы он тревожился – ведь подозрение пало на другого человека.

До встречи с Сергудом-Смитом он не замечал за собой неодобрительного отношения к процедурам Службы Безопасности. Он любил своего деверя и помогал ему, когда мог, каждый раз осознавая, что его работа имеет какое-то отношение к Безопасности, но при этом Безопасность существовала для него как бы в отрыве от реальности. Но теперь – нет. Первый же снаряд прошел слишком быстро к цели. Несмотря на холодный ветер, он чувствовал на лице испарину. Проклятье, но Служба Безопасности работает хорошо. Он даже не ожидал такой результативности.

С его стороны потребовалась смекалка и знания, чтобы проникнуть в блоки, скрывавшие нужную ему компьютерную память, но теперь он понимал, что эти барьеры были поставлены лишь для того, чтобы преградить случайный доступ к информации. Тот, кто собирался миновать их, должен был быть целеустремленным и обладать всеми нужными знаниями, и барьеры должны были лишь внушить ему уверенность, что это не так просто сделать. Еще большая ловушка заключалась в ожидании. Национальные секреты – это такие секреты, которые надлежит хранить. В тот миг, когда он проник к информации, ловушка захлопнулась, его сигнал был замечен, записан, прослежен. Все его тщательно возведенные заслоны мгновенно были пробиты. Эта мысль ужасала. Это означало, что все линии в стране, общественные и личные, прослеживаются и контролируются Службой Безопасности. Похоже, их возможности были ограничены. Постоянное прослушивание всех телефонных звонков, конечно, было невозможно. Невозможно ли? Можно ведь составить программы на прослушивание определенных слов и фраз, и запись всего, что с ними связано. Возможность слежки действовала на нервы.

Зачем им все это! Они изменили историю – исказили подлинную историю мира – и могли подслушивать разговоры всех граждан мира. Но кто они? Ответ напрашивался сам собой. На верхушке общества находились немногие люди, на дне – абсолютное большинство. Те, что были на верхушке, желали там оставаться. И он был среди тех, кто наверху, и в тайне от него все делалось для того, чтобы его статус оставался неизменным. Потому что палец о палец не приходилось ударять, чтобы сохранить свое привилегированное положение. Забыть то, что он услышал, то, что он открыл, и пусть мир останется прежним.

Для него. А как насчет остальных? До сих пор ему ни разу не приходилось думать о пролах. Они были везде и нигде. Всегда присутствовали, всегда невидимые. Он признавал их роль в жизни, как всегда признавал собственную – как что-то также неизменное. А что, если бы он был один из них? Что, если бы он был пролом?

Ян задрожал. Это холод добрался все-таки до него. Всего лишь холод. Прямо впереди находилась лазерная голографическая вывеска ночного магазина, и он направился к нему; дверь открылась и пропустила его в гостеприимное тепло. Здесь кое-что было ему нужно для кухни. Теперь он мог купить эти продукты и отвлечься от болезненных мыслей.

Номер продукта значился «семнадцать», и он сменился на «восемнадцать», когда Ян прикоснулся к плате. Молоко, он уверен, ему нужно молоко. Он набрал «17» на числовой панели над дисплеем, заказал литр молока, затем еще литр. И масло – оно тоже требовалось в большом количестве.

И апельсины, мягкие и упругие. С отчетливым словом «Джаффа» на каждом из них, приплывшие из лета в северную зиму. Он быстро отвернулся и поспешил к кассе.

– Семнадцать, – сказал он девушке за кассой, и она набрала число.

Ян выложил кредитную карточку и кивнул. Она вставила ее в машину, затем вернула. Покупки появились в корзине, и она отправила их обратно – на упаковку.

– Холодный день сегодня, – сказал Ян. – Ветер сильный.

Она чуть приоткрыла рот, затем отвернулась, поймав его взгляд. Она слышала его акцент, видела одежду, между ними не могло быть случайного диалога. Если Яну не было об этом известно, то девушка об этом знала. Он убрался в ночь, радуясь, что холод сбил жар с его пылающих щек.

Уже в апартаментах он понял, что совершенно не чувствует аппетита. Он заметил бутылку виски, но она не могла полностью удовлетворить его. В конце концов он пошел на компромисс с бутылкой пива, накрутил на диске струнный концерт Баха и подивился, что же он делает, черт побери.

А что ему делать? Он не зал ни страхов, ни неудач, пока не попытался получить запретную информацию. Он не должен был сделать это вновь – во всяком случае, не этим путем. В Шотландии тех, кто сомневался в авторитетах, дожидаются трудовые лагеря. Все жизнь он смотрел на лагеря, как на строгую, но необходимую меру, направленную на ограждение высшего общества от смутьянов. Пролы, конечно же, смутьяны, любая другая мысль здесь, конечно же, недопустима. Впрочем, теперь вполне допустима – когда он может стать одним из них. Если он чем-нибудь привлечет к себе внимание, он будет схвачен. Совсем как прол. Возможно, его сектор общества физически лучше их секторов – но ведь он в нем не больше, чем узник. В каком мире он живет? И как узнать о нем больше, не совершая этого восхождения в один конец?

Ни в этот день, ни в следующий, ни через день на его вопросы не найдется простого ответа. В лаборатории было достаточно легко втянуться в работу – и сложную, и интересную. Такая позиция тоже была приемлемой.

– Не могу найти слов, чтобы выразить, как я счастлива, что ты столько сделал, – сказала Соня Амарилио. – И в столь короткий срок.

– Пока это было легко, – ответил ей Ян, насыпая сахар в чай. Кончался день, и он всерьез подумывал об отъезде – главное, что мне пришлось делать – это менять старые устройства. Но я уже вижу, где в скором времени понадобятся оригинальные работы – в частности, в КОМСАТ-21, и это будет нелегким делом.

– Но тебе это по силам. Мне бесконечно повезло! Ну, ладно, перейдет к другим вопросам. К общественным. Ты свободен сегодня вечером?

– Надеюсь.

– Пожалуйста, не занимайся ничем. В Итальянском посольстве будет прием, и я думаю, тебе там понравится. Там будет гость, которого тебе приятно будет встретить. Джованни Бруно.

– Бруно? Здесь?

– Да. Он приедет из Америки на семинар.

– Я знаю все его труды. Он физик, который рассуждает, как инженер.

– Я уверена, что тебе не выдумать лучшей похвалы.

– Спасибо, что пригласила меня.

– Пожалуйста. До девяти.

Ян не испытывал желания идти на мрачный посольский прием, но знал, что отказываться нельзя. Да и разговор с Бруно мог бы оказаться полезен. Этот человек был гением, создателем целого поколения блоков памяти. Возможно, к нему не пробиться будет в толпе светских бабочек. Надо осмотреть вечером костюм, возможно он нуждается в утюге.

Он оказался прав, ожидая, что здесь будет давка. В посольстве собралась вся прекрасная публика. Здесь были те, кто обладал деньгами и знаниями, и не имели других амбиций, кроме общественного положения. Они хотели только одного – чтобы их видели рядом с Бруно, чтобы их лица появились в колонках рядом с лицом Бруно, хотели, чтобы говорить потом о нем, как о близком знакомом. Ян вырос с этими людьми, ходил с ними в школу, и они его выделяли из своей среды. Они сверху вниз смотрели на его среду, потому что она хранила традиции работать в научных областях. Не было смысла объяснять им, что все это благодаря Анджею Кулозику, дальнему и почитаемому родственнику, физику, работавшему над оригинальными и успешными разработками энергии связи. Большинство из них даже не знали, что это такое – энергия связи. Сейчас Ян вновь был окружен ими, и это было ему не по душе. В толпе перед Яном мелькало много знакомых и полузнакомых лиц, и когда он сбросил пальто на руки поджидавшему портье, на лице того застыло холодное и сдержанное выражение, привычное еще со времен начальной школы.

– Ян, да это никак ты! – прозвучал над ухом глубокий голос, и он повернулся, чтобы посмотреть, кто это к нему обращается.

– Рикардо! Вот уж трогательная встреча!

Они тепло пожали друг другу руки. Рикардо де Торрес, маркиз де ла Роза, был его не слишком дальним родственником по материнской линии. Высокий, элегантный, чернобородый и учтивый, он был, пожалуй, единственным из родни, с кем Яну приходилось встречаться. Они вместе учились в школе, и их дружба пережила даже это испытание.

– Ты здесь не затем ли, чтобы встречать великого человека? – спросил Рикардо.

– Собирался встречать, пока не увидел, сколько здесь желающих. Меня ничуть не прельщает перспектива, стоять полчаса в очереди, чтобы пожать профессору Бруно руку в перчатке и услышать несколько слов, которые он пробормочет мне на ухо.

– До чего же привередлива ваша братия. Я продукт более старой и ленивой культуры, и пристроюсь к очереди.

– Общественные обязанности?

– Угадал с первой попытки.

– Ладно, а пока ты будешь стоять, я попытаюсь пробиться сквозь эту озверелую толпу в буфет.

– Разумно. И я тебе завидую. Мне останутся остывшее мясо и обглоданные кости.

– Будем надеяться, что нет. Если ты уцелеешь в этой толпе, встретимся.

– Будем надеяться.

Прекрасно: Яну предоставилась возможность самостоятельно заказать блюдо.

Вдоль длинного сервированного стола бродили несколько фигур, но их мало в сравнении со слугами. Смуглый шеф в белом колпаке с надеждой принялся точить нож, когда Ян взглянул на жаркое; лицо его помрачнело, когда Ян отошел. Нельзя же есть жаркое мясо ежедневно. Сейчас его больше привлек осьминог под чесноком, улитки, пато с трюфелями. Наполнить блюдо деликатесами было несложно. Маленькие столы у стен пустовали, и он уселся, радуясь, что можно поесть, не держа тарелку на колене. Восхитительно! Пожалуй, и вина выпить не грех.

Мимо проходила служанка в черном платье, она несла поднос с бокалами, и он махнул ей.

– Красного. Большой, – сказал он.

– Бордолино или Корво, ваша честь?

– Корво, пожалуй... да, Корво.

Она протянула ему бокал, и он, когда брал его, поднял глаза. Он едва не выронил бокал, но она взяла его из руки Яна и поставила на столик.

– Шолом,[2] – очень тихо сказала Сара. Она быстро подмигнула ему, затем повернулась и ушла.

8

Ян уже почти поднялся, чтобы пойти за ней, затем вновь утонул в кресле. Ее присутствие здесь, должно быть, не случайно. Ведь она же не итальянка? Или итальянка? Что, если вся эта история об Израиле – надувательство? Насколько он мог понимать, субмарина могла быть и итальянской. Что происходит? Мысли гонялись друг за другом по кругу, и он медленно подчищал блюдо с деликатесами, не чувствуя их вкуса. К тому времени, когда он доел, комната уже начала наполняться, и он уже в точности знал, что делать.

Никто еще ничего не заметил: о том, чем чревата слежка Службы Безопасности, он знал лучше ее. Бокал его был пуст, и если он возьмет второй, это его скомпрометировать не должно. Если она здесь, чтобы связаться с ним, он хотел, чтобы она знала, что ему это известно. Если же она не пойдет на контакт и не передаст ему никакого сообщения, значит ее присутствие здесь случайно. Итальянка она, или израильтянка – она определенно вражеский агент. В его стране нелегально? Знает ли об этом Служба Безопасности, удалось ли им ее выследить? Следует ли ему вызывать их, чтобы защитить себя?

Он отказался от этой идеи сразу же, как только она возникла. Он не мог этого сделать; кто бы она не была, но люди ее народа спасли ему жизнь. Но дело даже не в этом, просто он не испытывал желания выдавать кого-либо Службе Безопасности, в которой работал его шурин. Если бы даже ему это удалось, пришлось бы сообщить откуда он ее знает, и тут же всплыла бы вся история с субмариной. Он начинал понимать, насколько тонок слой льда, поддерживающий мир, который он привык называть нормальным. Уже когда его спасали, он провалился под этот лед, и теперь тонул все глубже и глубже.

Понадобились мгновения, чтобы обнаружить ее, пробраться к ней в толпе и поставить бокал на поднос.

– Еще Корво, будьте любезны, – глаза его внимательно смотрели на нее, но она отводила взгляд. Она молча протянула вино и отвернулась в тот миг, когда он взял бокал. Что это должно означать? Он уже сердился, чувствуя, что ему отказано. Все эти шарады – для того лишь, чтобы игнорировать его? Эти вопросы уже вызывали у него раздражение, а от шума и света возникла головная боль. И не только это – непривычные острые блюда тяжелым комком засели в желудке. Задерживаться в этом месте не было повода.

Слуга нашел его пальто и с глубоким поклоном протянул, помогая Яну просунуть руки в рукава. Ян вышел, застегивая пуговицы, глубоко вдыхая морозный бодрящий воздух. Снаружи ожидал целый ряд кэбов, и он сделал знак одному из водителей. Рукам становилось холодно; он натянул перчатку, затем вторую – и замер.

В перчатке, под подушечкой указательного пальца, было что-то, похожее на клочок бумаги. Он знал, что его не было там, когда он покидал апартаменты. Секунду он не двигался, затем натянул перчатку до конца. Не время и не место выяснять. Кэбмен вышел из машины, открыл дверцу, поздоровался.

– Монумент Корт, – сказал Ян, опускаясь на сидение.

Когда они приехали, из-под навеса выбежал швейцар и открыл дверцу кэба.

– Холодный вечер, инженер Кулозик.

Ян кивнул; отвечать не было нужды. Он прошел через вестибюль, вошел в лифт, даже не заметив оператора, поднявшего его на нужный этаж. Естественность. Он все время должен вести себя естественно.

Аппаратура тревоги не сработала – никто не входил в апартаменты со времени его ухода утром. Или же это было сделано так хорошо, что не осталось ни следа, а в этом случае он был бессилен. В его положении известная доля фаталистического смирения просто необходима.

Лишь сейчас он вывернул перчатку и вытряхнул на стол сложенный клочок бумаги.

Это оказался отчетливо отпечатанный кассовый чек на сумму 95 пенсов. Дата и время на нем были проставлены в то же утро тремя днями раньше. Выдавшее его заведение называлось «Смитфилд Джолион», и Ян никогда о нем не слышал.

Было ли случайностью, что чек так неожиданно оказался у него в перчатке? Нет, не случайность, не может быть, в тот же вечер, в том же месте, где он встретил Сару. Должно быть это сообщение, причем совершенно ничего не говорящее тому, кто мог на него случайно наткнуться. Кассовый чек – такие знакомы любому. Не встреть он ее в посольстве, он удивился бы, но не придал бы этому значения. Итак, это было сообщение, но о чем оно говорило?

Телефонная книга открыла, что «Смитфилд Джолион» – один из автоматизированных ресторанов. Он никогда о таких и не слышал, потому что все они находились в местах, которые он не посещал. Этот же находился хоть и недалеко, в грязном портовом районе. Что дальше?

Посетить это заведение, разумеется. В час ночи. Сегодня? Конечно, сегодня. Дураком надо быть, чтобы не разгадать простейшего кода на клочке бумаги. Впрочем, чтобы туда идти, тоже надо быть дураком. Если он не придет, что тогда? Вторая попытка контакта? Вероятно, нет. Подмигивание в такого рода бизнесе все равно, что кивание.

Тогда Ян понял, что он уже принял решение, когда обнаружил что обдумывает, какой костюм одеть на встречу. Итак, решено. Будь, что будет. Нечего больше копаться. Он оденет грубое платье и ботинки для полевой работы в болотном районе. Он не стал похож на прола – да и, честно говоря, не стремился к этому – но этот наряд, возможно, будет лучшим компромиссом.

В четверть первого он поставил машину на хорошо освещенном участке автострады, и остаток пути прошел пешком. Улицы здесь были освещены хуже, и на них выходили глухие стены лачуг. Впереди хорошо видна яркая вывеска ресторана. Было как раз около часа. Не высказывая колебаний, Ян медленно подошел к двери и надавил на нее.

Ресторан был невелик. Большая, хорошо освещенная комната с четырьмя рядами столов во всю длину. Но он был и переполнен: тут и там сидели посетители – одиночки, в одном – двух местах местах они сидели большими группами. Было жарко, и сильно пахло антисептиком и дымом; чувствовался отчетливый запах испорченных продуктов. У дальней стены высилась фигура повара – высокая, в два человеческих роста, смонтированная из пластика, набитого чем-то, крикливых расцветок. Когда Ян медленно подошел к ней, рука покачнулась вверх-вниз в жесте приветствия, и компьютерный голос обратился к нему:

– Добрый вечер... мадам. Что вам угодно этим... утром?

Цепь полового различения, похоже, работала не слишком хорошо – но хоть время суток угадано правильно. Затем пустотелое брюхо манекена осветилось, демонстрируя выбор блюд. Не самое аппетитное место, решил Ян.

Он подумал над меню – столь же неаппетитным, нажал в конце концов на освещенное слово «чай», и свет погас.

– Это все... сэр? – на этот раз компьютер обратился правильно.

Надо было заказать что-нибудь еще, чтобы выглядеть непривлекающим внимания. Ян дотронулся до сияющего слова «СОСИСОЧНЫЙ РУЛЕТ».

– Надеемся, заказанное вам понравится. Это стоит... сорок пенсов. Джолион всегда рад быть к вашим услугам.

Как только Ян уронил монеты в машинку, серебристый купол обитающего в стенной нише сервировочного вагончика приподнялся наполовину и застыл, гудя и вибрируя. Ян открыл его до конца и вытащил поднос с чаем, блюдом и чеком. Только теперь он повернулся и внимательно осмотрел комнату. Сары здесь не было. Это он понял не сразу, потому что все одинокие посетители, кроме тех, кто сидели кучками, были женщинами. Молодыми женщинами. И многие из них глядели на него. Быстро опустив глаза долу он заметил пустовавший угол одного из столиков и присел возле него на скамью. В центре стола находились автоматические диспенсеры, которые функционировали с различной степенью успеха. Из носика сахарницы, невероятно скрежетавшей, высыпалось лишь несколько крупинок сахара, горчичница с чрезмерным энтузиазмом выплеснула на сосисочный рулет чрезмерное количество горчицы. Кроме того, продукты обладали защитной окраской, и он не испытывал ни малейшего желания есть. Он отхлебнул чай и огляделся. Сара входила в дверь.

Сначала он не узнал ее под крикливой косметикой и в абсурдной шубе. Шуба была из белого искусственного меха, торчавшего клочьями во все стороны. Не следовало глядеть на нее слишком пристально; он вновь перенес внимание на блюдо, автоматически откусил сосисочного рулета и мгновенно выплюнул откушенный кусок. Затем он торопливо прополоскал рот чаем.

– Ничего, если я здесь посижу?

Она стала через стол от него и держала на весу поднос. Он быстро мотнул головой, не зная, что говорить в этих необычных обстоятельствах. Она затем села сама. Рот ее был густо вымазан помадой, глаза обведены ядовито-зелеными тенями, лицо под этим покровом было совершенно невыразительным. Она отпила глоток кофе, затем быстро расстегнула шубу.

– Как в добрые времена, правда, ваша честь?

Вот, значит, кем были здесь остальные девушки. Он слышал о существовании таких местечек, их часто посещали его школьные приятели. Но он здесь был впервые, и потому медлил с ответом, боясь сказать что-нибудь не то.

– Вам наверняка понравится, – сказала она. – Не слишком дорого.

– Да, хорошая идея, – кашлянул он наконец. Идея целеустремленной женщины из субмарины в этой ситуации, в высшей степени необычной, едва не вызвала у него улыбку. Но он не улыбнулся, сумев сделать лицо таким же не выразительным, как у нее. Уловка была хорошей и ничуть не смешной.

Она молчала, очевидно, беседовать при посторонних было за работой не принято. Когда она подняла поднос и встала, он тоже встал.

Над столом стал вспыхивать и гаснуть свет, и громко завизжал гудок. Несколько лиц обернулись в его сторону.

– Возьми поднос! – зло прошептала Сара.

Ян послушался; вспышки и визг прекратились. Можно было догадаться, что никто не собирался убирать за ним в автоматизированном заведении. следуя ее примеру, он сунул поднос в прорезь возле двери и вышел за ней в холодную ночь.

– Это недалеко, ваша честь, – сказала она, быстро шагая по темной улице. Он спешил, стараясь не отставать. Ничего больше не было сказано, пока они не достигли мрачного жилого дома возле Темзы.

Сара открыла дверь, сделала приглашающий жест, провела его в свои комнаты. Когда вспыхнул свет, она приложила палец к губам, требуя молчания. Лишь когда она заперла дверь и проверила все окна, она успокоилась.

– Рада видеть тебя вновь, Ян Кулозик!

– А я тебя, Сара. Ты не такая, как в прошлый раз.

– Похоже, мы вновь встречаемся в необычных обстоятельствах – но ведь и времена сейчас необычные. Извини, я удалюсь на секунду. Я должна смыть с себя эту дрянь. Такова единственная возможность для женщин моего класса общаться с кем-либо из вас; полиция на это смотрит сквозь пальцы. Но все равно для женщины это очень некрасиво, совершенно непристойно.

Вскоре она вернулась, одетая в теплое платье.

– Хочешь чашку настоящего чая? Не такой бурды, как в этом дворце церемониальных торжеств?

– Нет, лучше чего-либо выпить, если есть.

– У меня оставалось итальянское бренди. Очень сладкое, но содержит алкоголь.

– Если можно.

Она налила им обоим, затем села напротив него на провисшую тахту.

– Наша встреча на приеме не была случайностью? – прошептал он.

– Отнюдь. Все было тщательно продумано. Нам пришлось потратить много времени и денег.

– Ты ведь не итальянка?

– Нет, не итальянка. Но мы часто пользуемся их помощью. Их низшие эмелопи очень неквалифицированы и легко подкупаемы. Это наш лучший канал за пределами родины.