Тщательная работа Леметр Пьер

1

Самолет из Глазго приземлился в четырнадцать с чем-то. Едва пройдя раздвижные двери, Камиль заметил, что Мальваль выглядит еще хуже, чем обычно.

— Бесполезно спрашивать, не случилось ли чего плохого. Достаточно глянуть на твою физиономию…

Мужчины совершили обмен: Мальваль взял чемодан Камиля и протянул ему газету.

«Ле Матен» — Вместе с «Лэйдлоу» Романист подписывает свое третье «произведение».

Было только одно объяснение: Лезаж.

— Мать-перемать!

— Вот и я так сказал. Луи был более сдержан, — прокомментировал Мальваль, трогаясь с места.

На мобильнике Камиля три пропущенных звонка, все от Ле-Гуэна. Он даже не сделал попытки прослушать сообщения и убрал телефон в карман.

Может, он был не прав, ответив подобным образом журналисту? Сумел бы он выиграть еще немного времени?

Но в уныние он впал не из-за этого. Из-за неизбежной реакции, которую вызовет статья, а также, без всякого сомнения, все другие статьи на ту же тему, которые появятся уже завтра. Он не счел необходимым до отъезда проинформировать Ле-Гуэна или судью о совпадениях между убийством в Глазго и книгой Макилвенни, и был не прав. Его начальство из прессы получило сведения, которыми он владел уже два дня. Его отстранение теперь не было под вопросом, оно стало делом решенным. Как видно, он постоянно попадал впросак, отставая от всего и всех, — с самого начала этого расследования. Совершено уже четыре убийства, а он все еще не может похвастаться ни одним следом, высказать ни одного весомого предположения. Даже журналисты казались более информированными, чем он.

Его расследование оборачивалось полным крахом.

Никогда за всю свою карьеру Камиль не чувствовал себя столь беспомощным.

— Отвези меня домой, пожалуйста. — Камиль произнес это убитым голосом, почти неслышно. — Все кончено, — добавил он, будто про себя.

— Мы найдем его! — заявил Мальваль в прекрасном порыве энтузиазма.

— Кто-то его найдет, но только не мы. Во всяком случае, не я. Мы сойдем со сцены, и не позже сегодняшнего вечера.

— Как это?

Камиль в двух словах обрисовал ему ситуацию, и отчаяние его сотрудника стало для него неожиданностью, — казалось, тот подавлен еще больше, чем он сам, и без устали твердил:

— Вот дерьмо, быть не может…

Вернее не скажешь.

Камиль читал статью, естественно подписанную Бюиссоном, и его уныние перерастало в ярость.

…После Джеймса Эллроя в Трамбле и Брета Истона Эллиса в Курбевуа полиция обнаружила, что Романист свирепствует не только во Франции. Согласно хорошо информированным источникам, он также автор убийства молодой девушки, совершенного в Глазго 10 июля 2001 г., которое на этот раз явилось точным воспроизведением преступления, придуманного Уильямом Макилвенни, шотландским писателем, в его произведении под названием «Лэйдлоу».

Несколько раз Камиль отрывался от чтения, пару мгновений размышлял, а то и говорил вслух:

— Нет, но каков говнюк…

— Да они все такие, вот что я думаю.

— Ты о ком?

— О журналюгах!

— Нет, я сейчас думаю не о нем, Мальваль.

Мальваль сдержанно замолчал. Камиль посмотрел на часы:

— Мне кое-куда надо заскочить, прежде чем ехать домой. Сверни направо.

2

Говорить, в общем-то, было не о чем. Едва Камиль решительным шагом вошел в магазин с газетой в руке, Жером Лезаж встал и вытянул вперед обе руки, словно желая воздвигнуть невидимую стену:

— Мне очень жаль, майор… Уверяю вас…

— Сведения, которыми вы располагали, разглашают тайну следствия, мсье Лезаж. Вы можете быть привлечены по закону.

— Вы пришли арестовать меня, майор? А где же ваша благодарность?

— Что за игру вы ведете, Лезаж?

— Информация, за которой вы ко мне обратились, возможно, разглашает тайну следствия, — сказал книготорговец, — но никаких литературных тайн она не разглашает, вовсе нет. Остается только удивляться тому…

— Тому, как низок наш культурный уровень, не правда ли? — язвительно предположил Камиль.

— Я бы так далеко не заходил. Хотя… — Легкая улыбка скользнула по губам книготорговца. — В любом случае… — начал он.

— В любом случае, — прервал Камиль, — вы не побрезговали воспользоваться этой вашей культурой, чтобы обеспечить себе небольшую рекламу. У вас мораль торгаша.

— Все мы делаем себе рекламу, майор. Заметьте, однако, что мое имя названо не было. В отличие от вашего, если мне не изменяет память.

Его ответ задел Камиля, потому что на то и был нацелен. Он ощутил, насколько напрасен его визит в книжный магазин. И пожалел о своем порыве, импульсивном и необдуманном. И бросил газету на стол под нос хозяину.

Камиль не стал объяснять Лезажу, каковы будут для хода расследования неизбежные последствия его поступка, побудительных причин которого он, кстати, так до конца и не понял. Разочарование и усталость взяли свое. Он вышел, не говоря ни слова.

— Я брошу чемодан и переоденусь, — сказал он Мальвалю, садясь обратно в машину, — а потом в штаб, пробил час отставки.

Включив мигалку, Мальваль припарковался во втором ряду. Камиль достал почту из ящика и тяжело поднялся по лестнице. Без Ирэн квартира показалась ему невероятно пустой. И все же он улыбнулся, увидев в приотворенную дверь пребывающую в ожидании хозяина детскую. Совсем скоро у него будет время заняться ими.

То, что должно было задержать его всего на несколько минут, на самом деле заняло куда больше времени. Мальваль начал подумывать, не позвонить ли шефу на мобильник. Он ждал уже долго и жалел, что с самого начала не посмотрел на часы. Выйдя из машины, он прикурил сигарету, потом вторую и все поглядывал на окна квартиры Камиля, где не было заметно никакого движения. Наконец он решился и уже достал телефон — в тот самый момент, когда Камиль появился на тротуаре.

— Я уже стал беспокоиться… — начал было Мальваль.

Очевидно, удар, который нанесла Камилю статья, начал свое разрушительное дело. Мальваль заметил, что лицо у шефа осунулось еще больше, чем когда он выходил из машины. Камиль на несколько секунд задержался на тротуаре, чтобы прослушать два сообщения от Ле-Гуэна, — всего их было три.

Первое было яростное:

— Камиль, ты меня достал! Вся пресса в курсе, а я нет! Позвони, как только прилетишь, слышишь?

Второе, отправленное несколько минут спустя, содержало больше информации:

— Камиль… Я только что общался с судьей… Нам с тобой срочно надо поговорить, потому что… это будет непросто. Позвонишь мне?

Последнее было откровенно сочувственным:

— Мы должны быть у судьи в пятнадцать тридцать. Если до этого я не получу от тебя известий, то буду ждать там.

Камиль стер все три сообщения. Мальваль наконец тронулся с места. Оба промолчали всю дорогу.

3

Ле-Гуэн встал первым, пожал Камилю руку, а другой рукой сдавил его локоть. Это походило на выражение сочувствия. Судья Дешам не расщедрилась даже на приветственный жест, только указала на единственное пустующее кресло в кабинете. Потом глубоко вздохнула.

— Майор Верховен, — начала она спокойно, сосредоточившись на своих ногтях, — это не самая распространенная процедура, и я приступаю к ней без всякого удовольствия.

Судья Дешам была исполнена административной свирепости, не показной, но направленной прямо в цель. Точно выбранные слова, спокойный и твердый голос, каким говорят в решающие минуты, резкий тон. Она подняла наконец голову:

— Вашим упущениям больше нет ни извинения, ни оправдания. Не буду скрывать, что я даже не пыталась защитить вас. Это было бы безнадежной попыткой. После тех нарушений, о которых я вас предупреждала ранее, сам факт информирования прессы до прокуратуры…

— Все совсем не так! — прервал ее Камиль.

— Это не имеет ни малейшего значения, майор Верховен, поскольку результат один! И мне совершенно неинтересно, каким именно образом все в реальности произошло! С сожалением сообщаю вам, что вы отстранены от данного дела.

— Госпожа судья… — начал Ле-Гуэн.

Камиль немедленно поднял руку, чтобы прервать его:

— Оставь, Жан! Госпожа судья, я не информировал вас о сходстве между преступлением в Глазго и книгой, о которой утром сообщила пресса, потому что это сходство не было доказано. Сегодня оно доказано, и я здесь, чтобы вам это подтвердить.

— Я уже знаю обо всем из газеты, майор, чему очень рада. Но дело топчется на месте, майор. Вся пресса только о вас и говорит, а вы… вы не имеете ни малейшей зацепки. И так с первого дня.

Камиль вздохнул. Он открыл портфель, спокойно достал из него брошюрку, напечатанную на глянцевой бумаге, и протянул судье Дешам:

— Журнал называется «Белые ночи». Еженедельник. Специализируется на детективной литературе. Публикует статьи о новинках, эссе о писателях, интервью. — Камиль открыл его и загнул на пятой странице. — И объявления. В основном с целью найти какую-нибудь редкую книгу, экземпляр распроданного тиража, в таком роде.

Ему пришлось встать с кресла, чтобы передать журнал, потом он уселся обратно.

— Я обвел одно объявление, внизу слева. Очень короткое.

— БИЭ? Это? А внизу… ваш личный адрес?

— Да, — сказал Камиль. — БИЭ — это Брет Истон Эллис.

— И что это означает?

— Я попытался связаться с нашим убийцей. И дал небольшое объявление.

— По какому праву…

— Нет, госпожа судья, прошу вас, — оборвал ее Камиль. — Все это уже было. Припев о нарушениях, призывы к порядку, к соблюдению установленных процедур — я все прекрасно услышал. Я еще раз нарушил субординацию, знаю. Ну что вы хотите, я несколько импульсивен, мне просто пришло это в голову, ну и… — Он протянул ей две отпечатанные страницы. — А вот что, — добавил он, — прислали мне по почте сегодня утром.

Мсье,

ну наконец-то вы проявились. Ваше объявление стало для меня истинным облегчением. Я бы даже сказал, избавлением. Представьте, до какой степени на протяжении всех этих лет я страдал, видя наш мир столь тупым и слепым. Столь нечувствительным. Уверяю вас, время тянулось для меня очень медленно. С течением лет у меня сложилось о полиции весьма нелицеприятное мнение. Уж и навидался я инспекторов и следователей! Ни грана интуиции, ни тени тонкости. Эти люди, заверяю вас, казались мне воплощением глупости. Я думал, что постепенно превращаюсь в человека, лишенного иллюзий. В моменты отчаяния (а видит бог, они у меня бывали!) я чувствовал, как меня гнетет очевидность того, что никто никогда не поймет.

Столько других до вас прошли передо мной как слепцы, что ваше появление внезапно пробудило во мне надежду. Вы не такой, как они, в вас есть нечто иное. С того момента, как вы появились на сцене, которую я сам выстроил с бесконечным долготерпением, я увидел, как вы вьетесь вокруг главного, и знал, что вы найдете. И вот вы проявились. Я знал это после чтения статьи в газете — вашего портрета, кстати весьма пристрастного. Пока это были только гипотезы. Однако я знал, что вы поняли. Я знал, что вскоре мы об этом поговорим.

БИЭ, спрашиваете вы.

Это долгая история. Очень старый проект, к которому я не мог и надеяться приступить, не имея уверенности, что окажусь на высоте того, что для меня остается примером. Брет Истон Эллис — настоящий мастер, и только с должной скромностью и самоуничижением можно надеяться послужить такому произведению, как это. И с огромным счастьем тоже. Заметили ли вы (знаю, что да), какого уровня точности мне удалось достичь? С какой верностью я служил мастеру? Дело было трудное. И подготовка к нему была долгой. Я искал в тысяче мест, пересмотрел столько квартир! Когда я встретился с Франсуа Коттэ, то сразу же его раскусил, разумеется, как и вы. Каков недоумок, верно? Но место было идеальным. Умаслить нашего кретина оказалось несложно. Его нужда в деньгах читалась в каждой черте, а персональное банкротство сочилось изо всех пор. У него создалось впечатление, что он прокрутил выгодное дельце. С такими людьми это действует безотказно. Но в оправдание ему должен заметить, что он проявил себя добросовестным и услужливым. Он даже без колебаний согласился сам встретить машину, которую я зафрахтовал… чего еще от него требовать. (Вы должны были заметить, что заказ на мебель был сделан на фамилию Пис,[32] — очевидная отсылка к автору йоркширской тетралогии…) Он, разумеется, знать не знал, что в тот момент его роль заканчивается. Было также нетрудно заставить его уехать в понедельник вечером. Вы перепугали его до смерти, и он был готов на что угодно, лишь бы выпутаться из дела, в котором, серьезно говоря, он и замешан-то особо не был. Я убил его без всякой радости. Я ненавижу смерть. Его исчезновение было простой необходимостью, ничем больше. Вы найдете его тело закопанным в лесу Эз, рядом с Клермон-де-Луаз (в трехстах пятидесяти метрах к северу от места, называемого Кавалерия, я там сложил пирамидку из камней, чтобы точно вам обозначить). Уверен, что вы сумеете крайне сдержанно сообщить об этом его семейству.

Но вернемся к главному, если не возражаете. Вы заметили, как тщательно я старался с максимальной точностью воссоздать обстановку. Каждая вещь там на своем месте, идеально на своем, и я уверен, что Эллис был бы счастлив увидеть этот декор, так хорошо устроенный, в полном соответствии с его пожеланиями: чемодан и его содержимое, купленные задолго до того в Англии, диван, доставленный благодаря самоотверженным усилиям нашего друга Коттэ. Самым трудным оказалось найти чудовищные обои с далматинским узором, которые описал БИЭ (какая чудесная находка). Мне пришлось выписывать их из США.

Выбор молодых исполнительниц драмы тоже был непростой задачей.

Герой БИЭ, Патрик Бейтмэн, на своем немного вульгарном жаргоне золотого мальчика говорил, что у них «большие сиськи» («совсем молоденькие, аппетитные» — уточнял он). Я отнесся к этому с большим вниманием. Как и к их возрасту. Вы без труда представите себе, что молодых женщин с тяжелыми грудями пруд пруди, так что сложность была не в этом. Требовалось, чтобы они были именно такими, какие понравились бы Патрику Бейтмэну. А это уже вопрос интуиции. И именно этим отличается истинный режиссер от простого постановщика трюков. Юная Эвелин — само совершенство. Заниматься с ней любовью в первый раз было не слишком тягостно. Я это делал, потому что так требовалось для разработанного мною плана. Я не нашел иного более надежного способа вызвать к себе доверие, кроме как проявить себя спокойным клиентом, не слишком требовательным — ровно то, что нужно, — и не скупым. Она включилась в игру с полным безразличием, и, возможно, именно это явное отстранение с налетом презрения к потребностям мужчин, которые ей платили, и обусловило мое решение остановить выбор на ней. Я очень гордился ею, когда увидел, что она приехала в Курбевуа вместе с маленькой Жозианой. Та тоже была идеальна. Я умею выбирать себе хорошее окружение, это основа основ.

В тот вечер я перетрусил, Камиль, так перетрусил! К моменту когда они появились, все было готово. Трагикомедия могла начинаться. Реальность наконец-то должна была слиться с вымыслом. Даже лучше: наконец-то должно было осуществиться слияние искусства и мира благодаря мне. В самом начале вечера мое нетерпение было так велико, что я опасался, как бы девушки не решили, что я слишком нервный. Мы ласкали друг друга втроем, я предложил шампанского и не требовал от них ничего, кроме минимума, необходимого для моего плана.

После часа утех, во время которых я просил их делать точно то, что делают героини БИЭ, момент наступил, и у меня защемило в груди. Мне потребовались тонны терпения, чтобы их тела оказались ровно в той позиции, что и у их прообразов. С той секунды, как я зубами вырвал половые органы Эвелин и она испустила свой первый вопль боли, все происходило, как в книге, в точности, Камиль. В ту ночь я пережил настоящий триумф. Да, именно это я тогда и почувствовал. Триумф. И полагаю, я вправе сказать, что это чувство в полной мере разделили со мной обе мои девушки. Если бы вы видели, как Эвелин плакала настоящими, чудесными долгими слезами, когда, намного позже в ночи, увидела, как я приближаюсь к ней с ножом для разделки мяса! И я знаю, что, если бы Брет Истон Эллис соизволил оставить ей губы целыми, в этот момент драмы Эвелин улыбнулась бы мне от счастья; я знаю, что она тоже почувствовала: то, что было плодом моего долгого терпения, становилось триумфом нас обоих. Я преподнес ей, как дар, возможность живой войти в произведение искусства и по ту сторону боли, полностью очищенной кульминацией драмы; я знаю: частица ее, самая потаенная, та, о которой она и не подозревала, страстно восторгалась этим мгновением. Я избавлял ее от безрадостного существования, в котором погрязли все Эвелин мира, и возвысил ее ничтожную жизнь до величия судьбы.

Нет более глубокого переживания — и это знают все истинные поклонники искусства, — чем то, которое передает нам художник. Такова моя собственная манера ощутить их, эти несравненные мгновения: я служу художнику. Знаю, что вы это поймете. Все было идеально соблюдено. До мельчайшей детали. И та сцена, которая предстала перед вами, была точным воспроизведением оригинального текста. Текст пропитывал меня всего, до последней запятой, и я чувствовал себя как актеры, когда они полностью освобождаются от текста роли, чтобы стать наконец самими собой. В один прекрасный день вы это увидите, потому что я заснял сцену той самой «сверхминиатюрной камерой Minox LX с пленкой 9,5 мм, линза 15 мм f/3,5», описанной Эллисом. Его замысел не предусматривал, что я брошу камеру на месте, поэтому вы остались без фильма. Досадно, но так пожелал художник. Я часто просматриваю эту запись. Когда вы ее увидите, вы тоже будете потрясены правдивостью драмы, «суровой правдой». Вы услышите музыку «Traveling Wilburys» в момент, когда я маникюрными ножницами пытаюсь отрезать пальцы молодой женщины; вы ощутите дьявольскую мощь той сцены, где я, Патрик Бейтмэн, дисковой пилой отрезаю голову Эвелин и прогуливаюсь по комнате с ее головой, насаженной на мой возбужденный член, и еще той, от которой я никогда не устану, где я голой рукой вскрываю живот девушки. Это чудесно, Камиль, заверяю вас, чудесно.

Все ли я сказал, что нужно? Ничего не упустил? Если вам чего-то недостает, обращайтесь без колебаний. Так или иначе, я знаю, что нам еще предстоит не раз пообщаться.

Искренне ваш.

P. S. Оглядываясь назад и совершенно не желая вас обидеть, надеюсь, вы порадовались тому, что именно вам поручено расследование дела Черной Далии, которую на самом деле звали Бетти Шорт. Теперь вам представляется возможность действовать с открытыми глазами. Я добавляю этот постскриптум для вашего начальства — на случай, если ему придет в голову неудачная мысль отстранить вас от расследования (мы теперь ВМЕСТЕ, вы и я, Камиль, вы же знаете!). Доведите хорошенько до их сведения, что без вас их надежды прочесть мое новое письмо испаряются… но дело мое продолжится.

Судья Дешам отложила письмо и несколько мгновений смотрела на него, потом взяла снова и через стол протянула Ле-Гуэну:

— Мне решительно не нравятся ваши манеры, майор…

— Куда там! — ответил Камиль. — По сравнению с манерами убийцы я просто…

Но под взглядом судьи он предпочел дать задний ход.

— Прошу вас ненадолго задержаться, господин дивизионный комиссар, — сказала наконец судья, как если бы в ее глазах Камиль внезапно перестал существовать. — Я должна посоветоваться с моим начальством.

Стоя в коридоре, Ле-Гуэн дочитывал письмо. Он улыбнулся:

— Я так и думал, что ты вывернешься. Только и представить себе не мог, что таким образом.

4

— Хорошо съездил? — спросил Арман, с наслаждением истосковавшегося по куреву бомжа выпуская едкий клуб дыма.

— Плохо вернулся, Арман. С кучей нервотрепки.

Арман секунду разглядывал окурок, который держал вертикально между пальцами, и вынужден был признать, что еще одной затяжки не будет. Он с сожалением затушил его в пепельнице с логотипом «Современная оптика в Шатору».

— Есть новости. И дрянные…

— А…

Голос Луи донесся до него из коридора.

— В последний раз! — говорил он жестким и на удивление громким голосом.

Камиль встал, вышел из кабинета и обнаружил Луи лицом к лицу с Мальвалем.

Оба повернулись к нему и неловко заулыбались. В чем бы ни было дело, эта распря пришлась как нельзя некстати. Он предпочел сохранить нейтралитет и сделать вид, что ничего не замечает.

— Давай, Луи, труби сбор, чтоб все были, — сказал Камиль, направляясь к ксероксу.

Когда все собрались, он роздал своим сотрудникам копии письма убийцы, которые каждый прочел в религиозном молчании.

— Ле-Гуэн выбьет для нас оперативное подкрепление, — объявил он. — Завтра или послезавтра, он еще не знает, а нам оно точно понадобится.

— Мм… — хором ответили не успевшие дочитать Арман, Мальваль и Луи. Камиль не торопил.

— Полный псих, — заключил Мальваль.

— Я попросил Кресса обновить его психологический профиль. Но в принципе я согласен: он псих. Помимо этого, у нас есть новые данные.

— Ничто не доказывает, что это он… — осторожно сказал Арман. — Я имею в виду то, что он пишет, уже во всей прессе есть…

— По-моему, через несколько часов мы откопаем тело Коттэ… Уверен, тебя это убедит.

— Его письмо подтверждает все, но дает нам мало нового, — проанализировал Луи.

— Я тоже обратил на это внимание. Парень очень осторожен. И все же подведем итоги. Обои американские. Арман, посмотри, что сможешь сделать. Известно также, что он побывал во многих квартирах. Это усложняет дело. Нужно искать в Париже и в пригородах подходящие программы по застройке, которые он мог бы посетить. У нас имеется подтверждение, что Жозиану Дебёф он нашел через Эвелин Руврей. Тут ловить нечего. Может, камера «Minox», которую он, как говорит, использовал…

— Не сказал бы, что мне не терпится увидеть фильм, — заметил Мальваль.

— Как и нам всем. И тем не менее нужно добавить эту деталь в первый список. Мальваль, попробуй показать недавнюю фотографию Коттэ на мебельном складе в Жанвилье. И… вроде бы все.

— Действительно, не слишком много.

— Ах да, еще одно: письмо отправлено из Курбевуа. С места преступления. Очень тонко, ничего не скажешь…

5

Лес Эз простирается к северу от Клермон-де-Луаз на многие сотни гектаров. Это спокойный, печальный лес, совершенно губительный для застройщиков.

Местная жандармерия сделала все необходимое, чтобы обеспечить сохранность места, а «идентификация» выехала в полном составе. Выбранный уголок был тихим, в отдалении от гуляющих, легкодоступен с дороги, что позволяло предположить, что Коттэ могли убить где-то еще, а тело перевезти потом. Техники работали уже некоторое время под светом мощных прожекторов, подключенных к электрогенераторам, прочесывая местность в поисках возможных улик, прежде чем группа, которой поручена эксгумация, сможет выдвинуться и приступить к работе. К 21 часу по-настоящему похолодало. В свете прожекторов и мигалок, синие вспышки которых высвечивали пробивающуюся листву, ночной лес превратился в причудливое видение. К 22 часам труп эксгумировали без всяких сложностей.

На нем был бежевый костюм и светло-желтая рубашка. Едва тело извлекли из ямы, стало очевидно, что Коттэ получил пулю в голову. Чисто сработано. Камиль взял на себя оповещение жены и присутствие на опознании, Мальваль должен был явиться на вскрытие.

1

— Я попрошу одного из своих сотрудников снять с вас показания, мадам Коттэ. Однако я должен задать вам вопрос…

Они стояли в холле морга. По обыкновению, Верховен держался на небольшом расстоянии, чтобы иметь возможность смотреть на нее, не сворачивая себе шею.

— Кажется, ваш муж был большим любителем детективных романов…

Каким бы странным ни выглядел вопрос, ее он, похоже, не удивил.

— Он только их и читал, да. Он читал то, что способен был понять.

— Не могли бы вы рассказать мне об этом поподробнее? — попросил Камиль.

— О, знаете ли, мы уже давно вообще не разговаривали. А редкие беседы в основном не касались нашего круга чтения.

— Извините меня за этот вопрос… не был ли ваш муж человеком жестоким? Я хочу сказать, с вами он никогда…

— Мой муж не был человеком смелым. Он был достаточно… физиологичен, конечно, несколько груб, без сомнения, но не в том смысле, на какой вы намекаете.

— А точнее, в сексуальном плане каким мужчиной он был? — резко спросил Камиль, которого уже начали раздражать все эти разглагольствования с недомолвками.

— Из быстрых, — ответила мадам Коттэ, решительно настроенная противостоять его раздражению. — Я бы даже сказала, молниеносный, если память мне не изменяет. Без отклонений. Ограниченное воображение. Даже до простоватости. Скорее оральный, в меру содомит, что еще сказать…

— Полагаю, достаточно…

— Раннее семяизвержение.

— Спасибо, мадам Коттэ… Спасибо…

— К вашим услугам, мсье Верховен, обращайтесь. Всегда приятно поговорить с джентльменом.

Камиль решил поручить допрос Луи.

2

Камиль пригласил Луи и Ле-Гуэна пообедать.

На Луи был красивый темно-синий костюм с маслянистым черным отливом, рубашка в чуть заметную полоску и галстук цвета летней ночи с расположенным идеально по центру узла значком какого-то английского университета. Ле-Гуэн всегда смотрел на Луи как на антропологическую диковинку. Его по-прежнему изумляло, что человечество, мало-помалу исчерпавшее все возможные комбинации, еще способно порождать подобные экземпляры.

— На данный момент, — говорил Камиль, приступая к порею, — у нас три преступления, три книги и двое исчезнувших.

— Плюс пресса, судья, прокуратура и министр, — добавил Ле-Гуэн.

— Если пересчитывать все неприятности, ты прав.

— «Ле Матен» вчера слегка всех опередила. Потом к ней подтянулись главные силы, ты видел.

— Не могу сказать, что это моя любимая газета, нет…

— И ты не прав. Если так и дальше пойдет, твой Романист получит Гонкуровскую премию, причем единогласно. Мне только что звонила судья Дешам. Ты будешь смеяться…

— Вряд ли.

— …похоже, министр «взволнован».